Смит Дебора. Тень моей любви

   Ответ пришел. Строгое, лаконичное письмо в строгом бежевом конверте. Слава богу, что я сама доставала в этот день почту, как стала делать ежедневно, после того как отправила свой рассказ. Поэтому никто ничего не узнал.
   “Дорогая мисс (мистер) Мэлони.
   Вашему рассказу не хватает зрелости и отделки. Из-за того, что оно напечатано через один интервал, в нем масса ошибок, его почти невозможно читать. Ваш рассказ превышает указанный лимит в два раза. И прежде всего я, как лицо японской национальности, нахожу Вашу аналогию между японскими солдатами и коровами оскорбительной. Успехов Вам в Вашем дальнейшем творчестве. Джейн Такахаши, заместитель редактора”.
   Я была просто уничтожена. Я действительно писала о японских солдатах и о моем любимом теленке. Но, упаси боже, я их не сравнивала. Я с ожесточением порвала черновик и сожгла все обрывки. Рони, почувствовав то ли мое состояние, то ли запах дыма, нашел меня за птичником: вокруг были разбросаны клочья жженой бумаги, лицо мое опухло от слез.
   – В чем дело, воробышек? – спросил он меня встревоженно, присаживаясь рядом на корточки.
   – Ни в чем. – Нанесенное мне профессиональное оскорбление взывало к гордому одиночеству и безусловному хранению тайны.
   Он усмехнулся.
   – Ну что ж, поброжу рядом, посмотрю, что ты теперь будешь жечь.
   – Не надо. Уходи! Я думаю.
   Несмотря на мои суровые указания, он преспокойно уселся рядом.
   – Почему бы тебе не подумать вслух?
   Как будто меня здесь нет.
   Я всхлипнула и выплеснула все, что было у меня на сердце. Он внимательно слушал.
   – Я не умею печатать на машинке как настоящий писатель, – прорыдала я. – У меня нет вкуса. Я оскорбила редактора-японку.
   – Ты написала обо мне? – спросил он.
   Я вытерла глаза.
   – В общем, да, но не беспокойся. Я поменяла все имена.
   – Как же ты меня назвала? – усмехнулся он.
   – Дек де Блейн.
   Он поднял брови. Я съежилась от страха. Имя казалось мне таким романтичным. Как в маминых рыцарских романах.
   – Тебе не нравится? – обреченно спросила я.
   – Ну, я э… Мне нравится. Обо мне раньше никто никогда не писал. – Он несколько раз повторил имя, словно пробуя его на вкус, и кивнул. – Почему ты выбрала его для меня?
   – Потому что оно… романтичное. – Мое лицо горело. – Мне почти десять. Мама сказала, что я смогу встречаться с мальчиками, когда мне будет шестнадцать. Ты должен подождать еще шесть лет, а потом назначать мне свидания. Но ведь романтичными мы можем быть уже сейчас.
   – Ну что ж, спасибо, – сказал он.
   – Торопиться нам некуда. Ты ведь в любом случае будешь занят. Поступишь в колледж.
   – Может быть. Я еще не решил.
   – Конечно, поступишь. А потом я поступлю. А когда закончу, мы уедем и вместе посмотрим мир. Как моя кузина Лиз. Она на год уехала в Англию.
   – Как скажешь, воробышек!
   Иногда он был таким взрослым, терпеливым и серьезным, что я начинала казаться себе надоедливой мухой.
   Я исподлобья рассматривала его.
   – Но думаю, что тогда мы должны пожениться. Так будет экономнее жить в отеле.
   – Я собираюсь заработать много денег, – сказал Рони. Он смотрел на меня очень серьезно, но в углу его рта таилась улыбка. – Мы сможем позволить себе две комнаты, и нам не придется жениться.
   – Ну ладно. Только, чур, не женись тогда ни на ком.
   – Не женюсь.
   – Тебе ведь не нужны подружки, правда? У тебя уже есть я.
   – Успокойся. Я не собираюсь в ближайшее время никого приглашать на свидание. Для этого нужны деньги. И машина.
   – Послушай, я же не круглая дура. Я вижу, как ты смотришь на девушек, которые вьются вокруг Хопа и Эвана. У них есть груди, а у меня нет. Но будут. Ты только подожди.
   Он нахмурился.
   – Ты не девушка. Ты Клер.
   – Зачем ты тогда на них смотришь?
   – Так. Забавно. Но с ними масса хлопот и неприятностей. – Он сделал ударение на слове “неприятности”.
   – Ну понятно. От меня можно не ждать неприятностей. Только забавно, и все.
   – Перестань. Это не одно и то же. – Его глаза сузились. – Нам с тобой нужно кое о чем договориться. Не стоит говорить направо и налево, что я твой приятель. У нас все по-другому. Вот как раз из-за этого и могут быть неприятности.
   – Как по-другому?
   Он некоторое время молча ласково смотрел на меня.
   – Знаешь, что ты такое? Все самое хорошее, что я только могу себе вообразить.
   – Что именно? – Слезы мои высохли, я смутилась, в груди стало тепло.
   – Ты видишь не так, как все. Ты дала мне шанс. Его бы мне больше не дал никто. Люди когда-нибудь станут прислушиваться к тебе. Ну, не те из журнала, а те, которые понимают жизнь. Не сдавайся! Пиши. Это не всем дано, и ты должна говорить за нас, за тех, кто не может.
   Я боялась, что у меня просто сердце разорвется от восторга. Я положила голову ему на плечо и опять заплакала.
   Он обнял меня.
   – Когда ты подрастешь, я постараюсь стать таким, как этот твой Дек.
   – Ты только посмотри на него, – это тетя Люсиль шептала маме, а я услышала.
   Они сидели за столом в школьном кафетерии. Наш оркестр давал свой первый благотворительный концерт. Тетя Люсиль и мама не знали, что я стою у них за спиной.
   – Он – как квадратный гвоздь в круглой дырке. Посмотри, Мэрибет. Вон идет. Берет тарелку, садится отдельно от всех.
   – Он просто стесняется, – сказала мама.
   – Когда ты приводишь его ко мне, он тоже бродит по дому сам по себе. То же самое у Ирэн, у Джейн. Везде Клер таскается за ним следом, и они кудахчут, как две старые курицы на одном гнезде. Когда семья приезжает к вам, его нигде не видно. И Клер, кстати, тоже. Ты считаешь, это нормально?
   – Мы работаем над его речью, – сказала я. Они повернулись и посмотрели на меня.
   – Я учу его склонять глаголы.
   – Спрягать, – машинально поправила мама.
   – Что ж, это очень мило с твоей стороны, – сказала тетя Люсиль, как мне показалось, с раздражением и отнюдь не искренне. – Но, может быть, это могут делать Хоп и Эван, а тебе следует проводить больше времени со своими друзьями?
   – Меня это нисколько не затрудняет. Мне нравится спрягать.
   – Рони должен дружить с ребятами своего возраста, Клер. Скоро у него не будет на тебя времени. Он будет уходить на свидания, заведет подружек.
   Этого никогда не случится. Он обещал. Об этом нельзя было и подумать.
   – Ничего подобного. Он не будет спрягать больше ни с кем. Только со мной.
   Тетя Люсиль издала неопределенный звук и посмотрела на маму.
   – Клер, – сказала мама.
   Тетя нервно улыбнулась.
   – Клер, попробуй откладывать по десять центов каждый раз, когда тебе понравится какой-нибудь мальчик. Вот прямо с сегодняшнего дня и до тех пор, когда ты решишь выйти замуж. Так ты станешь богатой. Я тебе это обещаю.
   – Если я буду богатой, я вообще не выйду замуж.
   – Выйдешь, выйдешь.
   – Тогда я выйду за Рони.
   Тетя Люсиль остолбенела. Мама, потеряв терпение, закрыла глаза и махнула мне, чтобы я ушла. Что я с удовольствием и сделала.

Глава 14

   Рони родился в последний день марта. Никто и никогда раньше не отмечал его день рождения. Рони что-то такое говорил дедушке, и слава богу, тот вовремя вспомнил. А то мы могли бы и вовсе не знать об этом.
   Дедушка был официальным наставником моих братьев, готовя их к экзаменам на водительские права. Эван получил разрешение на учебную езду в сентябре. С тех пор он умудрился помять маминой машиной багажник бабушкиного пикапа, снести боковой знак на обочине дороги и переехать грядку лилий во дворе тети Ирэн. В завершение своих подвигов он подал машину назад и сшиб корыто для купания птиц.
   В связи с этим дедушка совершенно потерял чувство юмора и лишь недавно обрел его вновь.
   – Рони сказал, что в субботу ему исполнится пятнадцать, – говорил дедушка папе. – Я пообещал ему, что возьму его в дорожную полицию, чтобы получить разрешение на поездки в качестве ученика.
   Разглядев выражение лица папы, дедушка нахмурился.
   – В конце концов, нам ведь нужен еще один водитель. Даже старые бабушки отказываются ездить с Эваном, – воскликнул он преувеличенно сердито.
   Пятнадцать! День рождения!
   Я помчалась к маме.
   – О господи, – сказала мама грустно. – Нам с папой следовало бы об этом помнить. Мы ведь были рядом, когда бедная страдалица Дженни родила его.
   Одолеваемая чувством вины, мама испекла огромный торт, покрытый белой глазурью с голубыми сахарными розами и пятнадцатью голубыми свечами. Я тоже должна была внести свой вклад, поэтому я взяла у нее фунтик с кремом и написала, как сумела – “Счастливого дня рождения, Рони”.
   Моя надпись была похожа на след садовой улитки, – крем оказался зеленого цвета, но мама была так добра, что сказала:
   – Она несомненно придает торту индивидуальность.
   Правда, мама переделала “Рони” на “Роан”.
   – Он уже слишком большой для Рони, – объяснила она.
   Я вовсе не хотела подчеркивать, что он такой уж большой, но с мамой не очень-то поспоришь.
   Я никогда не видела у Рони на лице такого выражения, с каким он смотрел на этот торт, когда я внесла его в комнату. Я водрузила это кулинарное творение перед ним.
   Рони не сводил глаз с пляшущих язычков пламени на горящих в честь него свечах. Это было не удивление, не благодарность, а какое-то медленное озарение. Вот для чего существуют семьи – целая группа людей дает тебе понять, что они рады тому, что ты появился на свет.
   – Загадай желание и задуй свечи, – сказала мама.
   – Загадай огнетушитель, – посоветовал Хоп. – Если ты наклонишься еще немного, у тебя загорятся брови.
   – Пожелай себе не лезть под мои колеса, – мрачно пошутил Эван.
   – Нет, пожелай ранней весны, – потребовал дедушка. – Это наша последняя надежда.
   – Побольше дождя летом, – добавил папа.
   – Пожелай, чтобы у меня перестал болеть локоть от игры в теннис, – улыбнулась бабушка Дотти.
   – Я точно знаю, что пожелала бы я, – бабушка Элизабет бросила уничтожающий взгляд на прабабушку.
   – Я тоже, – величаво кивнула в ответ прабабушка, ехидно посмеиваясь.
   – Она была не такая, как все, – неожиданно сказал Рони.
   Недоуменная тишина.
   – Кто? – спросила я хрипло.
   Он окинул взглядом стол и остановил его на маме и папе.
   – Моя… моя мама. Я хочу сказать, что она никому не принесла зла. Никому. Она бы стала настоящей, если бы у нее был шанс. Ведь правда?
   Еще более долгое молчание. Деликатное, хрупкое, как тонкие стаканы в наших руках. Бабушка Мэлони вздохрула мягко и печально. Мама часто заморгала. У папы и дедушки был забавный вид, как у мужчин, когда они стараются скрыть свои чувства. Хоп и Эван выглядели так неловко, как будто их попросили прочесть стихи о любви в присутствии девушек.
   – Конечно, – быстро сказала я. – Она вышла бы замуж и вообще. Она была леди.
   Мама прокашлялась:
   – Роан, она была славная и очень любила тебя. Она сделала все, что могла. Конечно, она была леди. И я знаю, что она бы гордилась тобой.
   Некоторое время он грустно молчал, на его лице была неуверенность. Все-таки ему было только пятнадцать. Затем кивнул, будто что-то решив для себя, и задул свечи.
   – Задумал желание? – нетерпеливо спросила я.
   – Забыл.
   – Быстро задумай. Пока от свечей идет дым.
   – Я… э… я хочу…
   – Про себя! Если скажешь вслух – не сбудется!
   Хоп проворчал:
   – Клер знает все правила. Она ведь у нас эльф.
   – Неправда!
   – Фея, – насмешливо подхватил Эван, – гном, тролль…
   Рони подул на дымящиеся свечи.
   – Загадал?
   – Скажешь мне, когда исполнится.
   – Скажу, – сказал он спокойно.
   Грусть улетучилась. Вместе с дымом свечей. Какое облегчение! Я выскочила в буфетную и вернулась с руками, полными подарков. Он смотрел на них, не веря собственным глазам. Я потянула его за руку, чтобы он встал и развернул подарки.
   Мама руководила их выбором очень практично: отличный кожаный пояс, новые носки, запонки – все в таком духе. Но я уговорила ее разрешить мне подарить ему нечто иное.
   Рони развернул мой подарок и стал его рассматривать с довольной улыбкой. Это был большой красный армейский нож. Рони по очереди открывал каждую секцию, пока нож не ощетинился острыми лезвиями, открывалкой для бутылок, штопором и ножницами.
   Для меня это был не просто складной нож, это был символ. Прошло долгих пять лет с тех пор, как Роди грозился перерезать Карлтону горло. Нет, я ни о чем таком не думала, но, если ему потребуется нож, пусть это будет хороший нож.
   – Посмотри, – сказала я, вытащив из ножа металлическую зубочистку. Я бросила свирепый взгляд на Хопа и Эвана. – Это королевский меч эльфов. – Я похлопала Рони сначала по одному, потом по другому плечу. – Теперь ты посвящен в рыцари. Ты сэр Роан. Ты можешь убить дракона для короля Артура и пройти по радуге в Изумрудный город.
   – О! Сэр Роан, – воскликнула, захлопав в ладоши, бабушка Элизабет. – Смелый рыцарь. Победитель дракона.
   – Ты перепутала эльфов сразу и с “Камелотом” и с “Волшебником из страны Оз”, – рассмеялась мама.
   – Да ладно, я знаю.
   – Приводи дракона, Клер, – сказал Рони. – Я ему почищу зубы.
   Теперь засмеялись все.

* * *

   Мой десятый день рождения был отмечен невероятным событием. В это утро Рони оставил у дверей моей комнаты десять красных гвоздик, и мне казалось, что я умру от счастья.
   Не знаю даже, кем я была для него. Может быть, он увидел во мне невинность, преданность, доверчивость – все сразу. Или я была для него маленькой девочкой, которую он мог дразнить и защищать, с которой мог разговаривать так, как не мог до этого разговаривать ни с кем в жизни. Я любила его по-детски требовательно и наивно – в эту любовь не вмешивались жестокие реалии жизни и бушующие гормоны. Я никогда не узнаю, во что бы это вылилось чуть позже, скажем, лет через шесть. Ведь именно такой рубеж я обозначила в наших отношениях. Ничего не состоялось. Ничего.

Глава 15

   Наша сказка кончилась в субботу в начале июня. Был душный день, над горой Даншинног собирались грозовые тучи, воздух был горячим, как суп. Помню запах вспаханной земли, зелени, цветов и ветра. Помню вкус первого холодного сладкого арбуза, который мы ели, тихое жужжание пчел, легкий трепет крыльев колибри на открытой веранде.
   Я помню этот день во всех его ужасных подробностях, помню, как он начался и чем закончился.
   Мама и бабушка Дотти повезли бабушку Элизабет за покупками в Атланту. Папа и дедушка уехали на обед Общества птицеводов в Гейнсвилле. Хоп и Эван – на рыбную ловлю с дядей Уинстоном и его детьми. Джош и Брэди были еще в колледже.
   Рони остался дома повозиться с мотором от старого “Фольксвагена”, который дедушка получил в обмен на какое-то фермерское оборудование. Дедушка пообещал половину прибыли от продажи машины, если удастся ее наладить. Рони так носился с этой безобразной желтой развалиной, как будто она была из золота.
   Мне же было предписано сопровождать в парикмахерскую прабабушку Алису. Ей исполнилось девяносто три года, и она больше никуда не ездила на машине одна. Ей требовалась помощь, чтобы выйти из ее голубого “Шевроле”, да и не только в этом дело. Если честно, то ее надо было криком предупреждать, когда приближался любой объект, который не мог убежать, например, дерево.
   Ездить с ней было примерно то же самое, что пересекать бурное море в тазу. Мои братья терпели это до тех пор, пока не получили водительские права, я тоже ждала этого с нетерпением.
   Дорога вилась через холмы, покрытые лиственным лесом. Папа и дедушка настаивали, чтобы прабабушка ездила в город именно по этой дороге, на ней практически не было движения.
   Итак, мы катили по середине дороги, как сани для бобслея по медному желобу. На коленях бабушкиного голубого платья аккуратно лежали белые перчатки, машину наполнял резкий запах ее духов.
   На мне было все самое простое: розовая футболка, джинсы и теннисные туфли. В руках книга, которую я намеревалась читать, пока прабабушке будут делать перманент.
   Из-за поворота показался огромный фермерский грузовик, битком набитый кудахчущими курами. Водитель не сумел достаточно быстро сообразить, что надо прижать многотонную машину к краю дороги.
   – Осторожно! – закричала я.
   – Да, дорогая, – сказала бабушка, и машина свернула в сторону. Я, замерев от страха, сползла с сиденья. Но огромная машина пронеслась мимо нас. Наша правая фара шаркнула по придорожному ограждению, и мы остановились. Из-под капота выползла струйка белого дыма.
   Грузовик и его водитель уже исчезли за поворотом и не вернулись. Водитель или не понял, что случилось, или отчаянно торопился побыстрее отделаться от своих кур, пока они не попадали в обморок. А то еще примут за дохлых. Сплошной убыток.
   Следующие пять минут бабушка разглагольствовала о том, что мы чуть не столкнулись по вине этого идиота. Затем она вынула из сумочки таблетку нитроглицерина, сунула ее под язык и откинула голову на подголовник. Ее узловатые, переплетенные голубыми венами руки дрожали. Меня затрясло.
   – Ты как?
   – Нужно дать сердцу успокоиться, – слабо откликнулась она.
   – Я сбегаю за помощью.
   Я пулей вылетела из машины, радуясь, что у меня целы ноги, и оглянулась, куда бежать. Домой? Да, конечно. Нет – слишком далеко. Близко была проклятая Пустошь.
   Пустошь! Большой Роан!
   Но терять времени я не могла. Я побежала туда.
   Когда у моих ног уже лежала дорога к дому Салливанов, я остановилась на секунду у криво висящего почтового ящика. Вот бы с небес спустился ангел и проделал оставшийся путь со мной. Пастор в методистской церкви уверял нас, что ангелы-хранители так и делают.
   Я никогда раньше не была во дворе Большого Роана, никогда не была внутри его жуткого прицепа. Его ржавый грузовик приткнулся, как драная кошка, рядом с деревянными ступеньками. Я посмотрела на все это и подумала: “Ангелы меня не оставят”. Я пошла вперед.
   Я осторожно ступала между гнилых пакетов, старых шин, машинных втулок, консервных банок, облепленных какими-то личинками. Меня тошнило от запахов. Я уже успела забыть их, пропитавших одежду Рони. А ведь казалось, что так будет всегда. Эта мысль прибавила мне смелости.
   Я вскарабкалась по ступенькам, отодвинула полог и постучала в дверь. Через минуту постучала громче. Я услышала звук шаркающих шагов, и наконец Большой Роан распахнул дверь и сверху вниз оглядел меня. Его темные волосы казались скользкими, на футболке – мокрые пятна, металлическая нога, слава богу, была пристегнута и не видна под штаниной.
   – Чего надо? – проворчал он, качаясь из стороны в сторону. На меня пахнуло перегаром. “Ну где же этот проклятый ангел?”
   – Можно мне позвонить от вас, сэр?
   – Какого черта?
   – Прабабушка попала на дороге в аварию. Я должна позвонить.
   Рони, Рони приедет за нами.
   – Хм. – Он почесал голову. Губы его сложились в нечто похожее на улыбку. Глаза налиты кровью, на щеках – красные пятна лопнувших сосудов.
   Он чуть отодвинулся в сторону, и я протиснулась мимо него. Пробраться между поломанной мебелью могла разве что собака. В тухлом воздухе бесполезно жужжал настольный вентилятор. По маленькому черно-белому телевизору с наклонившейся антенной показывали баскетбольный матч. Повсюду валялись жестянки из-под пива и винные бутылки.
   – Ты меня боишься? – спросил Большой Роан.
   – Нет, сэр. – Я ткнулась рукой в спинку кушетки, в воздух поднялось облако пыли.
   Большой Роан тяжело плюхнулся в просевший зеленый шезлонг. Он не произнес больше ни слова, просто наблюдал за мной, расставив ноги, как будто специально для того, чтобы загородить мне дорогу.
   На куче журналов совсем рядом с Большим Ровном стоял грязный черный телефон. Из-под аппарата была видна половина фотографии голой женщины на обложке журнала.
   Я, как коза, перепрыгнула через искусственную ногу Большого Роана.
   Пока я набирала номер, Роан не сводил с меня мутного взгляда. Бог знает, какие мысли бродили в его одуревшей от пьянства голове. Я сжимала в руке трубку. Гудки, гудки. Рони был где-то во дворе. Ну все. Он не услышит. Больше дома никого нет. Не надо было мне бежать сюда, на Пустошь, к Большому Роану с его злобным испитым лицом, пугающими глазами, отвратным видом.
   – Алло, – ответил Рони.
   Нет, ангелы все-таки существуют.
   – Приезжай за нами! У нас авария! На Пустоши. Прабабушка сидит в своей машине. Слышишь – я на Пустоши! Приезжай за нами!
   – Клер, быстро выходи обратно на дорогу, – тут же сказал он. Голос его был хриплым, настойчивым, он, видимо, старался не показать, как он взволнован.
   Я испугалась по-настоящему.
   – Уходи сейчас же, – сказал он. – Я возьму машину дедушки Мэлони и буду через пять минут.
   – Хорошо. Поторопись.
   Я осторожно положила трубку на место.
   – Спасибо, мистер Салливан. – Мой голос дрогнул. – Я подожду на дороге. Спасибо.
   Я повернулась. Большой Роан по-прежнему не спускал с меня глаз. Неожиданно он положил свою металлическую ногу на кушетку, перегородив мне путь к выходу. Как будто шлагбаумом, перекрывая переезд через железную дорогу, когда по ней идет поезд. Похоже, мои ангелы все же покинули меня. Или нет?
   – Это был мой парень? – спросил он хрипло. – Ты вопила, чтобы он приехал за тобой.
   – Я… мне нужно идти, мистер Салливан.
   – Нет, черт побери, ты останешься здесь. Я хочу поговорить с тобой.
   Я не могла оторвать взгляд от его ноги, казалось, что под брючиной одна голая кость, как у скелета.
   – Мистер Салливан. Я хочу уйти. Сейчас приедет Рони, я должна встретить его у машины. – Похоже, я зря лишний раз упомянула имя его сына.
   Он проворчал:
   – Дерьмо, – и не шевельнулся. Я тоже не двигалась. Мы, не отрываясь, смотрели друг на друга. Казалось, прошла вечность.
   Он неумолимо сверлил меня жестким взглядом, как будто хотел проделать дырку у меня в голове и посмотреть, что там. Я изо всех сил делала вид, что мне все равно. По телевизору все еще шел баскетбол. Я слышала гомон зрителей и стук мяча. Слышала, как у меня в ушах стучит кровь и часы на телевизоре отсчитывают минуты.
   Наконец он наклонился вперед и прошептал:
   – Ты настроила против меня моего парня.
   У меня застыла кровь в жилах.
   – Нет, сэр, – прошептала я. – Нет, это неправда.
   – Что в тебе такого особенного? – Он протянул руку и схватил меня за рукав футболки. Я съежилась. Его пальцы подтащили меня ближе. – Слишком хороша, чтобы со мной разговаривать?
   – Я же разговариваю. Слышите? Разговариваю. Но мне нужно идти, сэр.
   – Чем ты его взяла, пушинка? Он продолжал понемногу тащить меня к себе, растягивая рукав футболки.
   – Ты маленькая рыжая любительница лезть в чужие дела. Небось, считаешь себя хорошенькой куколкой.
   Вежливость не помогала. Я попробовала быть твердой.
   – Отпустите мою майку. Уберите с дороги ногу. Немедленно. Или я… Я все расскажу папе, он вышибет из вас дух.
   Любой, у кого мозгов чуть больше, чем у пня, знает, что не следует связываться с детьми Холта Мэлони.
   Глаза Большого Роана сверкнули. Они были у него не серые, как у Рони, а какого-то размытого непонятного цвета и прятались под опухшими веками, как глаза аллигатора в глинистой воде.
   Он сильно дернул меня за рукав.
   – Ах ты, папина дочка! Ты, маленькая вертящая задом сучка с мокрым хвостом! – Его пальцы хищно потянулись к моим волосам.
   Я со всей силы двинула его кулаком в лицо.
   Большой Роан на мгновение застыл в изумлении, потом схватил меня обеими руками и прижал к себе. Я визжала, брыкалась, махала во все стороны кулаками. Мне удалось снова ударить его в лицо. Но тут уж он отвесил мне такую затрещину, что в голове у меня зазвенело, из глаз посыпались искры. Я не понимала, где я.
   Он схватил меня за руку, опрокинул лицом вниз и навалился всей своей тяжестью. Я отчаянно завизжала. Он заломил мне руку, и что-то в моем плече треснуло. На меня темной волной хлынула дикая боль. Он сорвал с меня брюки и сунул руку мне между ног.
   Я понимала лишь одно – меня сжимает в челюстях кошмар, и чудовища, живущие под детскими кроватками, существуют, и ничто в моей жизни уже не будет так, как раньше.
   Затем я услышала какие-то крики и голос Рони, похожий на яростное рычание собаки. Не знаю, что случилось в действительности.
   Драка, хаос. Я была снова свободна. Большой Роан выкрикивал, брызгая слюной, проклятия.
   Я слышала вопль Большого Роана.
   – Ты, дерьмо собачье, руку на меня поднял! Да я тебя!
   Выстрел.
   У меня медленно прояснилось в голове. Со стоном я перекатилась на спину.
   – Господи, помилуй, господи, помилуй, господи, помилуй!
   Я никогда раньше не видела человека, которому вышибли мозги.
   Рони подполз ко мне на четвереньках. Тело мое разрывалось от боли, и благодарение богу, я наконец потеряла сознание.
   Когда я пришла в себя, мы были на улице. Надо мной, стоя на коленях, склонился Рони. Он держал мою руку и плакал.
   – Клер, Клер!
   Все случившееся в этот день потом я помню как в тумане – результат шока. Ну, как смотришь фильм ужасов, закрыв один глаз и лицо руками, а потом путаешь одно с другим. Я никогда раньше не видела маму и бабушку Дотти в истерике. Я никогда раньше не видела, чтобы папа плакал – от ярости. Хоп и Эван никогда так – до слез – не были добры ко мне.