Страница:
– Кстати, он просил передать тебе, – вмешался Эван. – “Скажи ей, пусть сама приедет посмотреть. Я хотел, чтобы у нас было славное местечко, где можно заново узнать друг друга. Все почти готово. Она может приехать, когда захочет”. Да, и когда он увидел всю эту снедь, на лице у него появилось странное выражение. По-моему, ты попала в точку, сестренка. Он дал нам кое-что для тебя. Это начало. – Эван передал мне толстый конверт.
Я положила его на колени, быстро вскрыла и вынула из него переплетенную в кожу папку толщиной в полдюйма.
Я торопливо просматривала красиво отпечатанные страницы.
Вот адрес – в Сиэтле. На другом конце страны. Почему именно Сиэтл? Хоп и Эван заглядывали через плечо. Земля. Дома. Квартиры. Склады. Покупка. Продажа. Аренда Разные штаты, разные города. Бог мой! Какой размах. Он гордился собой. Но это была лишь часть тайны, которая двадцать лет удерживала его вдали от меня.
– Боже, – прошептал Хоп. – Ты только посмотри – проспект его собственности.
– Это он показывает тебе, сестренка, чего он стоит. А стоит он много, – возбужденно сказал Эван.
Еще Роан прислал записку на темно-сером, вырванном из еженедельника листе.
Твой дедушка Джо как-то рассказывал мне, что твоя бабушка и он обменивались подарками шесть месяцев, прежде чем ей разрешили встретиться с ним наедине. У него была плохая репутация. Она посылала ему яблочные пироги, он ей цветы. Потом он стал посылать ей пластинки. Классической музыки. “Не помню, что это было, – говорил он. – Но играли на скрипке. Она полюбила ее и меня”.
Вот тебе подарок от меня. За атлас. Ты должна мне следующий. Я помню, как сильны в вашей семье традиции. Я всегда помнил самое хорошее. И самое плохое тоже.
Думаю, что понимаю, чего ты боишься.
Я вытащу тебя из дома, из твоей кровати, Клер. Ей-богу, ты приедешь сюда и снова возьмешь жизнь в свои руки. Сейчас я здесь и не надо никуда звонить.
Я взяла кусок старой доски, на которой он вырезал наши имена. Завернула в красивую подарочную бумагу, и Хоп отвез ее Роану с моей запиской.
Я не желаю знать, сколько у тебя этих проклятых денег, бог с ним, с твоим бизнесом. Я хочу знать все о мальчике, который вырезал наши имена на этой доске. Пока ты не решишь, что этот мальчик существует, все остальное не имеет значения. Приезжай и привози письма.
На этот раз ответа он не прислал.
Я встала на следующий день на рассвете, надела свой белый халат и теннисные туфли, пошла в солярий и осторожно встала на механическую пешеходную дорожку, которую мне прислала Вайолет после того, как я швырнула в нее подушкой. Я написала ей длинное письмо с извинениями. Она ответила, что, хотя и простила меня, приехать не рискует. Она велела мне больше ходить.
В комнату вошел Джош.
Мы обменялись приветствиями. Он сел в качалку, держа на коленях чашку кофе. Джош напоминал теперь бочонок с ногами, рыжие волосы клином спускались на лоб. Я называла его Мохаук-республиканец. Почему-то его нынешний облик ассоциировался у меня именно с этим индийским именем. Впрочем, у нашего солидного сенатора хватало юмора смеяться над собой.
Джош расправил невидимые морщины на своей белой рубашке и идеально отутюженных брюках, поправил узел шелкового галстука. У него, по его словам, выдалась напряженная неделя: речи, переговоры и все такое прочее.
Он по-прежнему пользовался дома своей старой спальней и еще одной комнатой, которую превратил в офис. Но можно сказать, что здесь он почти не жил. Каждый месяц он отсутствовал недели по три – разъезжал по делам или торчал в Атланте.
По нашим сведениям, Джош встречался с женщиной. Ее звали Лин Су, она работала над дипломом в области политических наук. Ей было около двадцати пяти, родилась она в Америке, но по происхождению была вьетнамкой. Мама и папа все время просили познакомить ее с ними, но Джош уверял, что тут нет ничего серьезного.
– Кажется, Роан приехал сюда создавать нам проблемы, – сказал наконец Джош. – Он сумел сделать деньги, и слава богу. Но семью не купишь.
– Не читай мне мораль, – сказала я.
– Ты тоже жила отдельно от семьи. Только мы с тобой видели, что представляет собой мир на самом деле. Для Брэди он всего лишь большой кувшин для его финансовой кухни. Хоп и Эван вообще люди не того масштаба. Мама и папа в душе хотели бы, чтобы президентом снова был Эйзенхауэр.
– Ближе к делу, мой умный брат.
– Для мамы и папы то, что ты дома, значит очень много. Они очень хотели этого все время. Я вовсе не желаю, чтобы теперь, когда все налаживается, семья раскололась на два лагеря.
– А ты не принимай близко к сердцу, и все будет окей.
– Мама скажет тебе все, что ты захочешь слышать.
Она слишком устала и надеется, что ты ее простишь. Папа гордится своей объективностью. Большинство не захочет поднимать открытого скандала, но как знать. Ты опять хочешь испытывать на прочность семейные устои? Кто-то должен остановить тебя.
– И ты решил взять эту роль на себя, – задумчиво произнесла я. – Я совсем не хочу раздирать семью на части. Знаешь, Роан в свое время выявил в нас все лучшее и худшее. Настала пора доказать, что лучшего больше.
– Ты считаешь меня лицемером.
– Наоборот. Я думаю, что ты отчаянно хочешь верить, что мир не так уж плох. Но ты всего боишься. Боишься близко подходить к собственной дочери, потому что это сделает тебя более уязвимым. Боишься принять ее в свое сердце. Я понимаю.
– Не уходи от темы. Как ты собираешься дальше вести себя с Ровном?
– Собираюсь сделать все, что в моих силах, чтобы дать почувствовать – семья ему рада. Заставить его поверить, что он по-прежнему может быть среди нас.
Джош некоторое время молча смотрел на меня.
– Ты говоришь так, будто планируешь свое будущее с ним. Опомнись, Клер, он чужой.
– Для меня – нет. И никогда не будет.
– Посмотри правде в глаза. Роан ненавидит семью. Ты не должна связывать с ним никаких надежд. Ведь тебе придется сделать выбор, боль от которого ты будешь ощущать до конца жизни.
– Этого не произойдет.
– Послушай меня. – Джош наклонился ко мне. Он говорил мягко, голос его звучал монотонно. – Как-то однажды ночью на дежурстве в Сайгоне я видел, как танцовщица из бара вылила себе на голову спирт и чиркнула спичкой. Говорят, она была влюблена в меня. Это случилось так быстро, что я не успел остановить ее. Она полыхала, черт побери, как рождественская елка. Секунд, наверное, десять. То, что осталось от ее лица, уже нельзя было назвать человеческим. Это я виноват? Черта с два. Если бы я годами копался в себе, размышляя, прав я или нет, жизнь превратилась бы в ад.
Я соскочила с дорожки и сделала несколько глубоких вдохов. Мой старший брат открылся в этом рассказе больше, чем когда-либо.
– Мы все приходили с наших войн со шрамами, о которых мы не можем забыть, – сказала я мягко. – Ты винишь Аманду за то, что она родилась. Ты потерял жену, получив в обмен дочь, и ты не можешь простить ей этот обмен? Ты спишь с женщиной, которая напоминает тебе о Вьетнаме, но не вводишь ее в семью. Чего ты стыдишься?
– Ты очень много не знаешь обо мне, сестричка, – мягко сказал он, вновь поправил галстук, встал и вышел.
У нас не будет будущего. Клер, пока прошлое будет стоять между мной и семьей. Пока мы не посмотрим друг другу в глаза и не поймем, можем ли мы причинить эту боль другим. Я постоянно скрываю что-то. Я слушаю рассказы других людей, как они росли, об их родителях, о прекрасном времени их детства и понимаю, что у меня ничего не было. Только те дни, что я провел с тобой и твоей семьей. Как будто ты помогла мне однажды создать самого себя. Как Франкенштейн. Я собран из кусков, подаренных мне другими людьми.
Я не сближаюсь ни с кем, потому что не хочу рассказывать о себе. Я убил своего старика. О таком не говорят. Я всегда один.
Я хочу помнить хорошее. Клер. Может быть, когда мы встретимся, ты припомнишь только плохое.
Мне бы хотелось поговорить с тем ребенком, который был мной, и сказать ему, что он может вернуться домой, что ты по-прежнему любишь его.
А еще я хочу, чтобы ты когда-нибудь сказала моему мальчику, что он может гордиться мной. Но ты не знаешь моего мальчика.
Глава 9
Глава 10
Я положила его на колени, быстро вскрыла и вынула из него переплетенную в кожу папку толщиной в полдюйма.
Я торопливо просматривала красиво отпечатанные страницы.
Вот адрес – в Сиэтле. На другом конце страны. Почему именно Сиэтл? Хоп и Эван заглядывали через плечо. Земля. Дома. Квартиры. Склады. Покупка. Продажа. Аренда Разные штаты, разные города. Бог мой! Какой размах. Он гордился собой. Но это была лишь часть тайны, которая двадцать лет удерживала его вдали от меня.
– Боже, – прошептал Хоп. – Ты только посмотри – проспект его собственности.
– Это он показывает тебе, сестренка, чего он стоит. А стоит он много, – возбужденно сказал Эван.
Еще Роан прислал записку на темно-сером, вырванном из еженедельника листе.
Твой дедушка Джо как-то рассказывал мне, что твоя бабушка и он обменивались подарками шесть месяцев, прежде чем ей разрешили встретиться с ним наедине. У него была плохая репутация. Она посылала ему яблочные пироги, он ей цветы. Потом он стал посылать ей пластинки. Классической музыки. “Не помню, что это было, – говорил он. – Но играли на скрипке. Она полюбила ее и меня”.
Вот тебе подарок от меня. За атлас. Ты должна мне следующий. Я помню, как сильны в вашей семье традиции. Я всегда помнил самое хорошее. И самое плохое тоже.
Думаю, что понимаю, чего ты боишься.
Я вытащу тебя из дома, из твоей кровати, Клер. Ей-богу, ты приедешь сюда и снова возьмешь жизнь в свои руки. Сейчас я здесь и не надо никуда звонить.
Я взяла кусок старой доски, на которой он вырезал наши имена. Завернула в красивую подарочную бумагу, и Хоп отвез ее Роану с моей запиской.
Я не желаю знать, сколько у тебя этих проклятых денег, бог с ним, с твоим бизнесом. Я хочу знать все о мальчике, который вырезал наши имена на этой доске. Пока ты не решишь, что этот мальчик существует, все остальное не имеет значения. Приезжай и привози письма.
На этот раз ответа он не прислал.
Я встала на следующий день на рассвете, надела свой белый халат и теннисные туфли, пошла в солярий и осторожно встала на механическую пешеходную дорожку, которую мне прислала Вайолет после того, как я швырнула в нее подушкой. Я написала ей длинное письмо с извинениями. Она ответила, что, хотя и простила меня, приехать не рискует. Она велела мне больше ходить.
В комнату вошел Джош.
Мы обменялись приветствиями. Он сел в качалку, держа на коленях чашку кофе. Джош напоминал теперь бочонок с ногами, рыжие волосы клином спускались на лоб. Я называла его Мохаук-республиканец. Почему-то его нынешний облик ассоциировался у меня именно с этим индийским именем. Впрочем, у нашего солидного сенатора хватало юмора смеяться над собой.
Джош расправил невидимые морщины на своей белой рубашке и идеально отутюженных брюках, поправил узел шелкового галстука. У него, по его словам, выдалась напряженная неделя: речи, переговоры и все такое прочее.
Он по-прежнему пользовался дома своей старой спальней и еще одной комнатой, которую превратил в офис. Но можно сказать, что здесь он почти не жил. Каждый месяц он отсутствовал недели по три – разъезжал по делам или торчал в Атланте.
По нашим сведениям, Джош встречался с женщиной. Ее звали Лин Су, она работала над дипломом в области политических наук. Ей было около двадцати пяти, родилась она в Америке, но по происхождению была вьетнамкой. Мама и папа все время просили познакомить ее с ними, но Джош уверял, что тут нет ничего серьезного.
– Кажется, Роан приехал сюда создавать нам проблемы, – сказал наконец Джош. – Он сумел сделать деньги, и слава богу. Но семью не купишь.
– Не читай мне мораль, – сказала я.
– Ты тоже жила отдельно от семьи. Только мы с тобой видели, что представляет собой мир на самом деле. Для Брэди он всего лишь большой кувшин для его финансовой кухни. Хоп и Эван вообще люди не того масштаба. Мама и папа в душе хотели бы, чтобы президентом снова был Эйзенхауэр.
– Ближе к делу, мой умный брат.
– Для мамы и папы то, что ты дома, значит очень много. Они очень хотели этого все время. Я вовсе не желаю, чтобы теперь, когда все налаживается, семья раскололась на два лагеря.
– А ты не принимай близко к сердцу, и все будет окей.
– Мама скажет тебе все, что ты захочешь слышать.
Она слишком устала и надеется, что ты ее простишь. Папа гордится своей объективностью. Большинство не захочет поднимать открытого скандала, но как знать. Ты опять хочешь испытывать на прочность семейные устои? Кто-то должен остановить тебя.
– И ты решил взять эту роль на себя, – задумчиво произнесла я. – Я совсем не хочу раздирать семью на части. Знаешь, Роан в свое время выявил в нас все лучшее и худшее. Настала пора доказать, что лучшего больше.
– Ты считаешь меня лицемером.
– Наоборот. Я думаю, что ты отчаянно хочешь верить, что мир не так уж плох. Но ты всего боишься. Боишься близко подходить к собственной дочери, потому что это сделает тебя более уязвимым. Боишься принять ее в свое сердце. Я понимаю.
– Не уходи от темы. Как ты собираешься дальше вести себя с Ровном?
– Собираюсь сделать все, что в моих силах, чтобы дать почувствовать – семья ему рада. Заставить его поверить, что он по-прежнему может быть среди нас.
Джош некоторое время молча смотрел на меня.
– Ты говоришь так, будто планируешь свое будущее с ним. Опомнись, Клер, он чужой.
– Для меня – нет. И никогда не будет.
– Посмотри правде в глаза. Роан ненавидит семью. Ты не должна связывать с ним никаких надежд. Ведь тебе придется сделать выбор, боль от которого ты будешь ощущать до конца жизни.
– Этого не произойдет.
– Послушай меня. – Джош наклонился ко мне. Он говорил мягко, голос его звучал монотонно. – Как-то однажды ночью на дежурстве в Сайгоне я видел, как танцовщица из бара вылила себе на голову спирт и чиркнула спичкой. Говорят, она была влюблена в меня. Это случилось так быстро, что я не успел остановить ее. Она полыхала, черт побери, как рождественская елка. Секунд, наверное, десять. То, что осталось от ее лица, уже нельзя было назвать человеческим. Это я виноват? Черта с два. Если бы я годами копался в себе, размышляя, прав я или нет, жизнь превратилась бы в ад.
Я соскочила с дорожки и сделала несколько глубоких вдохов. Мой старший брат открылся в этом рассказе больше, чем когда-либо.
– Мы все приходили с наших войн со шрамами, о которых мы не можем забыть, – сказала я мягко. – Ты винишь Аманду за то, что она родилась. Ты потерял жену, получив в обмен дочь, и ты не можешь простить ей этот обмен? Ты спишь с женщиной, которая напоминает тебе о Вьетнаме, но не вводишь ее в семью. Чего ты стыдишься?
– Ты очень много не знаешь обо мне, сестричка, – мягко сказал он, вновь поправил галстук, встал и вышел.
* * *
Одна женщина сказала мне, что я безнадежен. Она сказала, что постоянно ловит меня на одном и том же. Я смотрю не на нее, а сквозь нее, как будто ее здесь нет. Она нравится мне, и мне жаль, что ее чувствами я распорядился таким образом. Но она права. Часть меня не парализована, я знаю, нет смысла думать, что с тобой было бы иначе. После стольких лет это бессмысленно.У нас не будет будущего. Клер, пока прошлое будет стоять между мной и семьей. Пока мы не посмотрим друг другу в глаза и не поймем, можем ли мы причинить эту боль другим. Я постоянно скрываю что-то. Я слушаю рассказы других людей, как они росли, об их родителях, о прекрасном времени их детства и понимаю, что у меня ничего не было. Только те дни, что я провел с тобой и твоей семьей. Как будто ты помогла мне однажды создать самого себя. Как Франкенштейн. Я собран из кусков, подаренных мне другими людьми.
Я не сближаюсь ни с кем, потому что не хочу рассказывать о себе. Я убил своего старика. О таком не говорят. Я всегда один.
Я хочу помнить хорошее. Клер. Может быть, когда мы встретимся, ты припомнишь только плохое.
Мне бы хотелось поговорить с тем ребенком, который был мной, и сказать ему, что он может вернуться домой, что ты по-прежнему любишь его.
А еще я хочу, чтобы ты когда-нибудь сказала моему мальчику, что он может гордиться мной. Но ты не знаешь моего мальчика.
Глава 9
Аманда рассердилась на меня не на шутку. На следующий день мы столкнулись в холле.
– Я хочу поговорить с тобой, – сказала она, глядя на меня с отчаяньем. – Почему ты не едешь к мистеру Салливану?
– Дорогая, ты не понимаешь. Мы должны заново узнать друг друга, очень медленно и осторожно, чтобы…
– Дедушка и Нана рассказали мне. Что много лет назад они отправили его в приют. Это было ужасно. Вы оба страдали. Они жалеют о своем поступке и делают все, чтобы исправить его. Но ты должна им помогать.
– Я стараюсь, дорогая. Но когда ты станешь старше, то поймешь, что взрослые мужчины и женщины должны быть очень ответственны. Они должны быть очень честны друг с другом. Тут есть свои правила…
Ее глаза наполнились слезами.
– Ты как папа. Он так много думает о правилах и законах, что забывает обо мне.
– Твой папа просто очень занят. Он тебя очень любит.
– Нет, не любит. Он не говорит мне этого, но я вижу. Он не хочет жениться еще раз, чтобы у меня появились братья и сестры, потому что не любит даже меня. Так же, как ты не любишь мистера Салливана. Ты боишься с ним говорить.
– Дорогая, я люблю мистера Салливана. Но иногда, даже если ты любишь кого-то, ты просто не знаешь, что ему сказать. И хочется побыть одной, пока нужные олова не придут к тебе.
– Ты его поцеловала! – обвиняюще воскликнула Аманда. – В губы! Когда он приехал! Ты его поцеловала, и он целовал тебя.
– Люди часто целуются…
– Я рассказала ему про тебя. – Она победоносно на меня посмотрела. – Я была вчера в магазине с тетей Луанной, и он был там – покупал газету, и все на него смотрели, а я подошла к нему и сказала: “Моя тетя Клер хорошенькая. Правда?” И он ответил: “Она самая хорошенькая, самая умная, самая сильная женщина из всех, кого я знаю”. – “Если вы не приедете навестить ее, то вы вообще ее не увидите, потому что она даже в город не ездит”, – вот что я ему сказала, а он мне: “Держу пари, что заставлю ее поехать в город”. – Аманда закончила.
– Ты так похожа на своего папу. Маленький политик.
– Я рассказала ему все, что ты мне рассказывала о нём: и какой он чудесный, и что никогда не забудешь его и какой у тебя был печальный вид, когда я уверяла тебя – он за тобой вернется. – Она взмахнула руками. – Я сказала ему, что ты до сих пор хранишь его подарок – листочек клевера – в своей шкатулке для драгоценностей.
Я закрыла глаза, надеясь, что разговор окончен.
Я видел сегодня по телевизору Элвина Тобблера. Я сидел на диване перед камином и смотрел, как Элвин Тобблер играет в футбол где-то на другом конце страны, и вспоминал, сколько раз по пятницам я смотрел на него живьем на школьном стадионе. Вспоминал тот вечер, когда тебе и мне выбили зубы.
В тот вечер твоя семья взяла меня к себе. Я раньше никогда не спал на кровати с чистыми простынями. В спальне пахло цветами. Мне не верилось, что я тут. Что твоя семья действительно беспокоится обо мне так, как ты говорила. Не верил, что кому-то, кроме тебя, есть до меня дело.
Сегодня я думал, смотришь ли ты тоже, как играет Эл.
Элвин Тобблер, внук мистера Тобблера, брат Тьюлы, мой дальний кузен и преемник шерифа Винса, приезжал навестить меня. Высокий, широкоплечий, в новой форме, он сидел со мной на веранде.
– Я заезжал к Роану. Пожал ему руку. Отвез ему подарочек. Сестра собрала: пироги, желе, разные штуки из яблока. Ну, ты понимаешь – образцы ее творчества. Она постоянно ищет новых клиентов.
– Спасибо.
– Я думаю, что тебе будет интересно узнать: он побывал на днях у мистера Лероу.
После того как Элвин вернулся домой с вдребезги разбитым коленом и с деньгами, он покончил с футболом и женился на Мэй Брэндиокер, своей школьной пассии. Ее отец, мистер Лероу, в свое время был хозяином ресторана на городской площади, а потом отошел от дел и продал его тете Джейн.
– Что он хотел от твоего тестя?
– Мистер Лероу в свое время следил, чтобы Роан был сыт, – пояснил Элвин. – Еще когда Роан был маленький, до того, как твоя семья взяла его.
Я слушала Элвина с изумлением.
– Рони прошмыгивал в ресторан через черный ход и подбирал со столов остатки, – рассказывал он. – Мистер Лероу стал оставлять для него бутерброды. Ничего не говорил. Просто оставлял. Ты ведь не знала об этом?
– Нет.
– Роан приехал позавчера к мистеру Лероу домой и пригласил его в лучший ресторан Атланты. – Элвин улыбнулся. – Вот какой человек Роан Салливан. Он никогда не забывает тех, кто к нему хорошо относился. Ты знаешь, мой дедушка всегда был о нем высокого мнения.
Я помолчала, вспоминая Босса Тобблера. Он и мой дедушка обладали той человечностью, которую воспитала в старых людях война.
Элвин посмотрел перед собой и сказал:
– Знаешь, один из моих дядей принимал участие в марше темнокожих под руководством доктора Кинга в шестидесятых. Его искусали полицейские собаки, избили копы. Такого потом уже не было, но мне никогда не давали забыть о том, кто я.
– Элвин, я знаю. Об этом не говорят открыто, но все знают.
– Самая тяжелая игра была в Питтсбурге…
– Когда ты порвал мениск?
– Да, я лежал на поле, мне казалось, что мне в ногу воткнули раскаленные щипцы. А фанаты Питтсбурга вопили: “Раз, два, три, четыре. Бейте этого, как били”.
– Эл, мне так жаль.
– Проклятые янки. – Он задумался. – Вот тогда я понял, что поеду домой. И мой дом – Дандерри. Я рассказал Роану, как и почему я вернулся. Нет идеальных мест, но есть места родные.
– И что он сказал?
– Сказал, что не может позволить себе быть сентиментальным.
– Это все? И ничего не объяснил?
– Он, по-моему, вообще немногословен. Мне кажется, что за всем этим стоит какая-то тайна.
По спине у меня пробежал холодок.
– Надеюсь, что ты не прав, но мне тоже так кажется.
Элвин надвинул фуражку, нахмурившись, посмотрел на меня и вздохнул.
– Займись-ка им. Да и собой тоже. – Он потер колено. – Болит. А что касается той женщины, той девушки, которую ты…
– Терри. Терри Колфилд. Я не дам забыть ее имя. Всю свою жизнь, так или иначе, я буду напоминать о ней людям.
– Да, конечно. Я отправляю женщин в убежище в Гейнсвилле. Ты знаешь, все они о себе думают одинаково. Считают, что окружающим на них наплевать, что во многом справедливо. Но о тебе они думают иначе. Твои статьи висят у них на доске объявлений. Они говорят, что ты сделала все верно, и то, что случилось, все равно бы произошло раньше или позже, независимо от тебя.
– Спасибо, что сказал мне это.
– Семья должна заботиться о своих.
– Эй, послушай, может, мы сходим на “Опру”, – сказала я, меняя тему. – Ты, я, Тьюла. Говорят, что шоу – отличное.
Элвин встал.
– Я не собираюсь выступать по телевизору, доказывая, что у меня есть белые, как лилии, троюродные сестры. – Он помолчал. – И в первую очередь маленькая беленькая кузина, которая зря тратит время, сидя на этой чертовой веранде, вместо того чтобы заниматься своим делом. Если ты догадываешься, кого я имею в виду.
Он ушел. Я осталась сидеть на веранде, отмахиваясь от утренней мошкары.
– Не знаю, – заявил он с неожиданной галантностью, – что и сказать. Здесь такая красота, но дамы еще краше! Мистеру Салливану следовало предупредить меня.
Я опиралась на трость, заимствованную у бабушки Дотти. “Не иначе, Роан нанял художника”, – подумала я и спросила:
– Вы давно работаете у мистера Салливана?
– Много лет. То тут, то там.
– И чем занимаетесь?
– Да чем придется. То одно, то другое.
– Понятно. “Тут, там. Одно, другое”. Вы осторожный человек. Он улыбнулся.
– Я хорошо оплачиваемый человек. Мне нравится работать у Роана Салливана. Я слышал, что вы были газетным репортером. Подозреваю, что вы хотите очаровать меня и вытянуть информацию.
“Да, растренировалась, действую грубовато. Надо бы подипломатичней”.
– Вы можете узнать все, что вас интересует, у самого мистера Салливана.
– Мистер Салливан, – сказала мама сварливым голосом.
– Большой человек, – в тон ей проговорила Ренфрю. Обе стояли как вкопанные, не собирались уходить конца спектакля. Я нахмурилась и открыла коробочку.
В узком футляре лежала изящная золотая цепочка и подвеска филигранной работы, украшенная сверкающими камнями. Листочек клевера, призванный заменить собой тот, дешевый. Я ахнула, как девчонка.
– Бог мой, – пробормотала Ренфрю, – камешки-то настоящие.
– Это изумруды, – с восторженным недоверием сказала мама. – И бриллианты.
Роан старался изменить и преобразить все, что касалось нашего прошлого.
– Передать ответ мистеру Салливану? – спросил мужчина.
Я колебалась. Мама строго на меня посмотрела.
– Я воспитывала тебя не так, чтобы ты убежала, не оглянувшись. Но нельзя забывать, что ты происходишь от двух поколений женщин, которые не могли устоять против подобного соблазна. Это кончилось хорошо для твоей бабушки и дедушки, кончилось хорошо и для меня. Но если ты поедешь на озеро и потеряешь там голову, обещай мне, что когда-нибудь все-таки ты вернешься домой и заставишь вернуться его.
Я ощущала всей душой, что то доверие, которое было между нами, когда я была девочкой, вернулось.
– Обещаю, – сказала я.
Потом я повернулась к посланцу Роана.
– Скажите мистеру Салливану, – сказала я так спокойно, как только могла. – Я приеду завтра утром на рассвете, чтобы обменять его подарок на письма, которые он мне должен.
– Господи, не оставь нас в своих деяниях, – вздохнула Ренфрю.
Мама обняла меня.
Я почувствовала такое облегчение, как будто сбросила с плеч груз, копившийся годами.
– Я хочу поговорить с тобой, – сказала она, глядя на меня с отчаяньем. – Почему ты не едешь к мистеру Салливану?
– Дорогая, ты не понимаешь. Мы должны заново узнать друг друга, очень медленно и осторожно, чтобы…
– Дедушка и Нана рассказали мне. Что много лет назад они отправили его в приют. Это было ужасно. Вы оба страдали. Они жалеют о своем поступке и делают все, чтобы исправить его. Но ты должна им помогать.
– Я стараюсь, дорогая. Но когда ты станешь старше, то поймешь, что взрослые мужчины и женщины должны быть очень ответственны. Они должны быть очень честны друг с другом. Тут есть свои правила…
Ее глаза наполнились слезами.
– Ты как папа. Он так много думает о правилах и законах, что забывает обо мне.
– Твой папа просто очень занят. Он тебя очень любит.
– Нет, не любит. Он не говорит мне этого, но я вижу. Он не хочет жениться еще раз, чтобы у меня появились братья и сестры, потому что не любит даже меня. Так же, как ты не любишь мистера Салливана. Ты боишься с ним говорить.
– Дорогая, я люблю мистера Салливана. Но иногда, даже если ты любишь кого-то, ты просто не знаешь, что ему сказать. И хочется побыть одной, пока нужные олова не придут к тебе.
– Ты его поцеловала! – обвиняюще воскликнула Аманда. – В губы! Когда он приехал! Ты его поцеловала, и он целовал тебя.
– Люди часто целуются…
– Я рассказала ему про тебя. – Она победоносно на меня посмотрела. – Я была вчера в магазине с тетей Луанной, и он был там – покупал газету, и все на него смотрели, а я подошла к нему и сказала: “Моя тетя Клер хорошенькая. Правда?” И он ответил: “Она самая хорошенькая, самая умная, самая сильная женщина из всех, кого я знаю”. – “Если вы не приедете навестить ее, то вы вообще ее не увидите, потому что она даже в город не ездит”, – вот что я ему сказала, а он мне: “Держу пари, что заставлю ее поехать в город”. – Аманда закончила.
– Ты так похожа на своего папу. Маленький политик.
– Я рассказала ему все, что ты мне рассказывала о нём: и какой он чудесный, и что никогда не забудешь его и какой у тебя был печальный вид, когда я уверяла тебя – он за тобой вернется. – Она взмахнула руками. – Я сказала ему, что ты до сих пор хранишь его подарок – листочек клевера – в своей шкатулке для драгоценностей.
Я закрыла глаза, надеясь, что разговор окончен.
Я видел сегодня по телевизору Элвина Тобблера. Я сидел на диване перед камином и смотрел, как Элвин Тобблер играет в футбол где-то на другом конце страны, и вспоминал, сколько раз по пятницам я смотрел на него живьем на школьном стадионе. Вспоминал тот вечер, когда тебе и мне выбили зубы.
В тот вечер твоя семья взяла меня к себе. Я раньше никогда не спал на кровати с чистыми простынями. В спальне пахло цветами. Мне не верилось, что я тут. Что твоя семья действительно беспокоится обо мне так, как ты говорила. Не верил, что кому-то, кроме тебя, есть до меня дело.
Сегодня я думал, смотришь ли ты тоже, как играет Эл.
Элвин Тобблер, внук мистера Тобблера, брат Тьюлы, мой дальний кузен и преемник шерифа Винса, приезжал навестить меня. Высокий, широкоплечий, в новой форме, он сидел со мной на веранде.
– Я заезжал к Роану. Пожал ему руку. Отвез ему подарочек. Сестра собрала: пироги, желе, разные штуки из яблока. Ну, ты понимаешь – образцы ее творчества. Она постоянно ищет новых клиентов.
– Спасибо.
– Я думаю, что тебе будет интересно узнать: он побывал на днях у мистера Лероу.
После того как Элвин вернулся домой с вдребезги разбитым коленом и с деньгами, он покончил с футболом и женился на Мэй Брэндиокер, своей школьной пассии. Ее отец, мистер Лероу, в свое время был хозяином ресторана на городской площади, а потом отошел от дел и продал его тете Джейн.
– Что он хотел от твоего тестя?
– Мистер Лероу в свое время следил, чтобы Роан был сыт, – пояснил Элвин. – Еще когда Роан был маленький, до того, как твоя семья взяла его.
Я слушала Элвина с изумлением.
– Рони прошмыгивал в ресторан через черный ход и подбирал со столов остатки, – рассказывал он. – Мистер Лероу стал оставлять для него бутерброды. Ничего не говорил. Просто оставлял. Ты ведь не знала об этом?
– Нет.
– Роан приехал позавчера к мистеру Лероу домой и пригласил его в лучший ресторан Атланты. – Элвин улыбнулся. – Вот какой человек Роан Салливан. Он никогда не забывает тех, кто к нему хорошо относился. Ты знаешь, мой дедушка всегда был о нем высокого мнения.
Я помолчала, вспоминая Босса Тобблера. Он и мой дедушка обладали той человечностью, которую воспитала в старых людях война.
Элвин посмотрел перед собой и сказал:
– Знаешь, один из моих дядей принимал участие в марше темнокожих под руководством доктора Кинга в шестидесятых. Его искусали полицейские собаки, избили копы. Такого потом уже не было, но мне никогда не давали забыть о том, кто я.
– Элвин, я знаю. Об этом не говорят открыто, но все знают.
– Самая тяжелая игра была в Питтсбурге…
– Когда ты порвал мениск?
– Да, я лежал на поле, мне казалось, что мне в ногу воткнули раскаленные щипцы. А фанаты Питтсбурга вопили: “Раз, два, три, четыре. Бейте этого, как били”.
– Эл, мне так жаль.
– Проклятые янки. – Он задумался. – Вот тогда я понял, что поеду домой. И мой дом – Дандерри. Я рассказал Роану, как и почему я вернулся. Нет идеальных мест, но есть места родные.
– И что он сказал?
– Сказал, что не может позволить себе быть сентиментальным.
– Это все? И ничего не объяснил?
– Он, по-моему, вообще немногословен. Мне кажется, что за всем этим стоит какая-то тайна.
По спине у меня пробежал холодок.
– Надеюсь, что ты не прав, но мне тоже так кажется.
Элвин надвинул фуражку, нахмурившись, посмотрел на меня и вздохнул.
– Займись-ка им. Да и собой тоже. – Он потер колено. – Болит. А что касается той женщины, той девушки, которую ты…
– Терри. Терри Колфилд. Я не дам забыть ее имя. Всю свою жизнь, так или иначе, я буду напоминать о ней людям.
– Да, конечно. Я отправляю женщин в убежище в Гейнсвилле. Ты знаешь, все они о себе думают одинаково. Считают, что окружающим на них наплевать, что во многом справедливо. Но о тебе они думают иначе. Твои статьи висят у них на доске объявлений. Они говорят, что ты сделала все верно, и то, что случилось, все равно бы произошло раньше или позже, независимо от тебя.
– Спасибо, что сказал мне это.
– Семья должна заботиться о своих.
– Эй, послушай, может, мы сходим на “Опру”, – сказала я, меняя тему. – Ты, я, Тьюла. Говорят, что шоу – отличное.
Элвин встал.
– Я не собираюсь выступать по телевизору, доказывая, что у меня есть белые, как лилии, троюродные сестры. – Он помолчал. – И в первую очередь маленькая беленькая кузина, которая зря тратит время, сидя на этой чертовой веранде, вместо того чтобы заниматься своим делом. Если ты догадываешься, кого я имею в виду.
Он ушел. Я осталась сидеть на веранде, отмахиваясь от утренней мошкары.
* * *
Маленькую золотую коробочку доставил от Роана посыльный, дородный мужчина средних лет. Прижав руку к сердцу, он стоял во дворе под дубом, оглядывая меня, маму и Ренфрю.– Не знаю, – заявил он с неожиданной галантностью, – что и сказать. Здесь такая красота, но дамы еще краше! Мистеру Салливану следовало предупредить меня.
Я опиралась на трость, заимствованную у бабушки Дотти. “Не иначе, Роан нанял художника”, – подумала я и спросила:
– Вы давно работаете у мистера Салливана?
– Много лет. То тут, то там.
– И чем занимаетесь?
– Да чем придется. То одно, то другое.
– Понятно. “Тут, там. Одно, другое”. Вы осторожный человек. Он улыбнулся.
– Я хорошо оплачиваемый человек. Мне нравится работать у Роана Салливана. Я слышал, что вы были газетным репортером. Подозреваю, что вы хотите очаровать меня и вытянуть информацию.
“Да, растренировалась, действую грубовато. Надо бы подипломатичней”.
– Вы можете узнать все, что вас интересует, у самого мистера Салливана.
– Мистер Салливан, – сказала мама сварливым голосом.
– Большой человек, – в тон ей проговорила Ренфрю. Обе стояли как вкопанные, не собирались уходить конца спектакля. Я нахмурилась и открыла коробочку.
В узком футляре лежала изящная золотая цепочка и подвеска филигранной работы, украшенная сверкающими камнями. Листочек клевера, призванный заменить собой тот, дешевый. Я ахнула, как девчонка.
– Бог мой, – пробормотала Ренфрю, – камешки-то настоящие.
– Это изумруды, – с восторженным недоверием сказала мама. – И бриллианты.
Роан старался изменить и преобразить все, что касалось нашего прошлого.
– Передать ответ мистеру Салливану? – спросил мужчина.
Я колебалась. Мама строго на меня посмотрела.
– Я воспитывала тебя не так, чтобы ты убежала, не оглянувшись. Но нельзя забывать, что ты происходишь от двух поколений женщин, которые не могли устоять против подобного соблазна. Это кончилось хорошо для твоей бабушки и дедушки, кончилось хорошо и для меня. Но если ты поедешь на озеро и потеряешь там голову, обещай мне, что когда-нибудь все-таки ты вернешься домой и заставишь вернуться его.
Я ощущала всей душой, что то доверие, которое было между нами, когда я была девочкой, вернулось.
– Обещаю, – сказала я.
Потом я повернулась к посланцу Роана.
– Скажите мистеру Салливану, – сказала я так спокойно, как только могла. – Я приеду завтра утром на рассвете, чтобы обменять его подарок на письма, которые он мне должен.
– Господи, не оставь нас в своих деяниях, – вздохнула Ренфрю.
Мама обняла меня.
Я почувствовала такое облегчение, как будто сбросила с плеч груз, копившийся годами.
Глава 10
То, что он и его команда сделали в “Десяти прыжках” меньше, чем за две недели, надолго останется местной легендой.
Он построил для своего самолета взлетную полосу. Маленькая “Сессна” уютно устроилась на ней с нахальной уверенностью сидящей на заборе крупной стрекозы.
Он перестроил старый дом – новая крыша, новое крыльцо и все остальное. Появились прелестная кухня и большая низкая терраса, от которой к озеру спускалась лестница, переходящая в каменную дорожку к беседке над ивами.
Когда я ехала туда ранним розовым утром, я думала, что увижу строительную площадку, а не прелестную картинку, которая вполне может быть включена в туристский каталог.
Я выбралась из фермерского грузовичка – в джинсах, футболке, прогулочных ботинках. Передо мной был маленький элегантный рай. Рабочие укладывали пласты зеленого дерна на безупречно ровную площадку, появившуюся на месте зарослей черной смородины.
– Прелесть какая, – прошептала я.
Роан подошел к грузовику, поддержал меня под локти и быстро поцеловал в губы.
– Теперь прелесть, – уточнил он.
Поцелуй был так внезапен – след его я долго ощущала на своих губах. У меня кружилась голова, перехватывало дыхание. Человек десять мужчин с кусками дерна в руках не спускали с нас глаз.
Я показала трость, на которую опиралась.
– Бабушкина. Костылей больше нет.
– Извинений тоже? – спокойно спросил Роан.
– Кто теряет чувство реальности? Ты или я?
Он выгнул бровь и взял меня под руку, как старая подружка на прогулке. Только рука его под закатанным рукавом синей хлопковой рубашки была не по-женски сильной. Он неловко повернулся, задев мою грудь. Похоже, он хотел это сделать, ну и сделал.
– Давай на некоторое время отвлечемся от реальности, – сказал он с небрежной улыбкой. Он был так хорош собой! Я почувствовала, что мне хорошо и страшно.
Роан за эти двадцать лет получил столько уроков.
Он знал, что делал.
– Они заканчивают сегодня, – сказал он так, как будто речь шла о пустяках. – К обеду уедут. Хочешь посмотреть дом внутри?
– Нет, – чуть не крикнула я. – Нет, спасибо, – сказала я уже спокойнее. – Может быть, попозже.
Мы сидели в беседке за столом, накрытым скатертью. В центре его стояла ваза с красными розами. Еще была музыка. Моцарт.
– Отсюда даже не видно, – сказал Роан, – что у дома сзади пристройка.
– Дедушка был бы рад, что ты купил это место.
– А ты? – спросил он.
Я несколько секунд молча смотрела на него.
– Ты ведь знаешь, что рада, – наконец сказала я.
– Жаль, что ты не надела подвеску.
– Надела. – Я вытащила ее из-под футболки. Ту, старенькую, потершуюся и потерявшую цвет. Глаза Роана сузились.
– Я бы хотел видеть на тебе другую.
– А я бы хотела прочесть письма, которые ты написал мне. Они мои.
– Я уже говорил тебе – все, что ты должна для этого сделать, просто приехать за ними сюда. Но я буду тебе признателен, если ты подождешь, пока не уедут рабочие. Письма ведь личные.
Мы вежливо улыбнулись друг другу в знак согласия. Мучительная сделка.
Роан представил мне всех членов своей команды. Вольфганг – посыльный, который принес подарок, поклонился мне. Вообще-то он был не посыльный, а независимый подрядчик. Это была его бригада.
Роан сказал, что Вольфганг занялся этой работой, чтобы содержать жену и пятерых детей. Раньше он был ди-джеем на маленькой радиостанции, передававшей классическую музыку. Его любимым композитором был Моцарт. Музыкальная система принадлежала ему, и у бригады стало привычной шуткой прятать диски с записями Моцарта и подменять их попсой.
Роан рассказывал обо всех с особой теплотой. В его жизни было так много людей и событий, которые прошли мимо меня, но то же относилось и к нему.
– Я думала, что ты покупаешь и продаешь землю. Зачем тебе строительный подрядчик?
– Я начал с того, что покупал дома в бедных кварталах. Я купил первый дом, сам его отремонтировал, продал с прибылью. Купил еще два. Перестроил, перепродал. Купил новые. Теперь их для меня ремонтирует Вольфганг.
– Ты делал это только ради денег? По-моему, нет.
– Для денег и для собственного удовольствия, – пожал он плечами.
– Расскажи мне побольше о своем бизнесе. И о том, как ты оказался на Западном побережье.
Он подвинул свой стул ближе ко мне. Я сложила руки на коленях, опустила плечи и вся превратилась во внимание.
– Просто ищу подходящую землю, – сказал он. – Перспективную, с точки зрения коммерции. Заказываю нужные мне исследования рынка. – Он сделал паузу. – Покупаю дешево, продаю дорого. Вот и все.
– Ну да. Бери то, в чем другие не видят смысла, и докажи, что игра стоила свеч. Просто надо смотреть внимательней и видеть дальше других.
Я спросила:
– Ты женат?
– Нет, боже мой.
– Почему ты так говоришь?
– Как ты могла подумать, что я не сказал бы тебе об этом?
– И не был женат?
– Никогда, – медленно ответил он, изучая мое лицо. – Почему ты не замужем?
– Я была слишком занята.
Мы еще немного помолчали.
– Ты все еще не сказал мне очень многого. Он протянул руку под стол, достал папку и протянул ее мне. Я открыла. Опять документы. Теперь собственность на Западном побережье. Под грифом “Роан Лтд” был адрес.
Я закрыла папку и отодвинула ее в сторону.
– Ты все еще думаешь, что это интересует меня больше всего? То, сколько ты сделал денег?
– Я просто хотел, чтобы вначале ты знала это.
– Ты имеешь в виду, что хочешь, чтобы об этом узнала семья?
– Да, хочу. – Он наполнил два хрустальных бокала шампанским из бутылки, которую поставил охладиться в ведро со льдом. – Я не так уж искусен в обслуживании, – сказал он с улыбкой, – но шампанское – одно из лучших. – Он протянул мне бокал и чокнулся со мной.
Я наблюдала, как играют лучи утреннего солнца на гранях хрусталя.
– Я не часто пью, а когда пью – это вопрос качества, а не количества, – сказал он.
“Воздерживается от вина, – подумала я. – Потому что пил Большой Роан”. Я хотела произнести это вслух, он, судя по всему, тоже искал подходящие слова, но в конце концов мы просто чокнулись еще раз. Я прокашлялась.
– Я не выпила ни глотка после… после той ночи…
– Когда произошла авария? Так и скажи. Нужно пройти через это.
– Это была не авария. Не знаю, как назвать.
– Несчастный случай, такой же, как и все другие несчастья, которые жизнь обрушивает на людей. – Роан наклонился ко мне. – Единственное, что я считаю в своей жизни подарком судьбы, это – ты.
Я наклонила голову. Мне почему-то не хотелось, чтобы он видел мои слезы. Не хотелось выглядеть такой уж ранимой.
– Ну, давай, поплачь, позволь себе это удовольствие, ты здесь в безопасности, – прошептал он.
Безопасность тут была ни при чем. Тут было другое. Наша отчаянная неразрывность, его доброта, что-то сексуально-темное, вежливая отстраненность, двадцать лет, потерянных для нас, – все было тут, смешавшись воедино.
Я выпила шампанское и неожиданно увидела маленькие туалетные кабины. На одной из них, стоявшей отдельно, было от руки написано: “Только для дам”.
Он построил для своего самолета взлетную полосу. Маленькая “Сессна” уютно устроилась на ней с нахальной уверенностью сидящей на заборе крупной стрекозы.
Он перестроил старый дом – новая крыша, новое крыльцо и все остальное. Появились прелестная кухня и большая низкая терраса, от которой к озеру спускалась лестница, переходящая в каменную дорожку к беседке над ивами.
Когда я ехала туда ранним розовым утром, я думала, что увижу строительную площадку, а не прелестную картинку, которая вполне может быть включена в туристский каталог.
Я выбралась из фермерского грузовичка – в джинсах, футболке, прогулочных ботинках. Передо мной был маленький элегантный рай. Рабочие укладывали пласты зеленого дерна на безупречно ровную площадку, появившуюся на месте зарослей черной смородины.
– Прелесть какая, – прошептала я.
Роан подошел к грузовику, поддержал меня под локти и быстро поцеловал в губы.
– Теперь прелесть, – уточнил он.
Поцелуй был так внезапен – след его я долго ощущала на своих губах. У меня кружилась голова, перехватывало дыхание. Человек десять мужчин с кусками дерна в руках не спускали с нас глаз.
Я показала трость, на которую опиралась.
– Бабушкина. Костылей больше нет.
– Извинений тоже? – спокойно спросил Роан.
– Кто теряет чувство реальности? Ты или я?
Он выгнул бровь и взял меня под руку, как старая подружка на прогулке. Только рука его под закатанным рукавом синей хлопковой рубашки была не по-женски сильной. Он неловко повернулся, задев мою грудь. Похоже, он хотел это сделать, ну и сделал.
– Давай на некоторое время отвлечемся от реальности, – сказал он с небрежной улыбкой. Он был так хорош собой! Я почувствовала, что мне хорошо и страшно.
Роан за эти двадцать лет получил столько уроков.
Он знал, что делал.
– Они заканчивают сегодня, – сказал он так, как будто речь шла о пустяках. – К обеду уедут. Хочешь посмотреть дом внутри?
– Нет, – чуть не крикнула я. – Нет, спасибо, – сказала я уже спокойнее. – Может быть, попозже.
Мы сидели в беседке за столом, накрытым скатертью. В центре его стояла ваза с красными розами. Еще была музыка. Моцарт.
– Отсюда даже не видно, – сказал Роан, – что у дома сзади пристройка.
– Дедушка был бы рад, что ты купил это место.
– А ты? – спросил он.
Я несколько секунд молча смотрела на него.
– Ты ведь знаешь, что рада, – наконец сказала я.
– Жаль, что ты не надела подвеску.
– Надела. – Я вытащила ее из-под футболки. Ту, старенькую, потершуюся и потерявшую цвет. Глаза Роана сузились.
– Я бы хотел видеть на тебе другую.
– А я бы хотела прочесть письма, которые ты написал мне. Они мои.
– Я уже говорил тебе – все, что ты должна для этого сделать, просто приехать за ними сюда. Но я буду тебе признателен, если ты подождешь, пока не уедут рабочие. Письма ведь личные.
Мы вежливо улыбнулись друг другу в знак согласия. Мучительная сделка.
Роан представил мне всех членов своей команды. Вольфганг – посыльный, который принес подарок, поклонился мне. Вообще-то он был не посыльный, а независимый подрядчик. Это была его бригада.
Роан сказал, что Вольфганг занялся этой работой, чтобы содержать жену и пятерых детей. Раньше он был ди-джеем на маленькой радиостанции, передававшей классическую музыку. Его любимым композитором был Моцарт. Музыкальная система принадлежала ему, и у бригады стало привычной шуткой прятать диски с записями Моцарта и подменять их попсой.
Роан рассказывал обо всех с особой теплотой. В его жизни было так много людей и событий, которые прошли мимо меня, но то же относилось и к нему.
– Я думала, что ты покупаешь и продаешь землю. Зачем тебе строительный подрядчик?
– Я начал с того, что покупал дома в бедных кварталах. Я купил первый дом, сам его отремонтировал, продал с прибылью. Купил еще два. Перестроил, перепродал. Купил новые. Теперь их для меня ремонтирует Вольфганг.
– Ты делал это только ради денег? По-моему, нет.
– Для денег и для собственного удовольствия, – пожал он плечами.
– Расскажи мне побольше о своем бизнесе. И о том, как ты оказался на Западном побережье.
Он подвинул свой стул ближе ко мне. Я сложила руки на коленях, опустила плечи и вся превратилась во внимание.
– Просто ищу подходящую землю, – сказал он. – Перспективную, с точки зрения коммерции. Заказываю нужные мне исследования рынка. – Он сделал паузу. – Покупаю дешево, продаю дорого. Вот и все.
– Ну да. Бери то, в чем другие не видят смысла, и докажи, что игра стоила свеч. Просто надо смотреть внимательней и видеть дальше других.
Я спросила:
– Ты женат?
– Нет, боже мой.
– Почему ты так говоришь?
– Как ты могла подумать, что я не сказал бы тебе об этом?
– И не был женат?
– Никогда, – медленно ответил он, изучая мое лицо. – Почему ты не замужем?
– Я была слишком занята.
Мы еще немного помолчали.
– Ты все еще не сказал мне очень многого. Он протянул руку под стол, достал папку и протянул ее мне. Я открыла. Опять документы. Теперь собственность на Западном побережье. Под грифом “Роан Лтд” был адрес.
Я закрыла папку и отодвинула ее в сторону.
– Ты все еще думаешь, что это интересует меня больше всего? То, сколько ты сделал денег?
– Я просто хотел, чтобы вначале ты знала это.
– Ты имеешь в виду, что хочешь, чтобы об этом узнала семья?
– Да, хочу. – Он наполнил два хрустальных бокала шампанским из бутылки, которую поставил охладиться в ведро со льдом. – Я не так уж искусен в обслуживании, – сказал он с улыбкой, – но шампанское – одно из лучших. – Он протянул мне бокал и чокнулся со мной.
Я наблюдала, как играют лучи утреннего солнца на гранях хрусталя.
– Я не часто пью, а когда пью – это вопрос качества, а не количества, – сказал он.
“Воздерживается от вина, – подумала я. – Потому что пил Большой Роан”. Я хотела произнести это вслух, он, судя по всему, тоже искал подходящие слова, но в конце концов мы просто чокнулись еще раз. Я прокашлялась.
– Я не выпила ни глотка после… после той ночи…
– Когда произошла авария? Так и скажи. Нужно пройти через это.
– Это была не авария. Не знаю, как назвать.
– Несчастный случай, такой же, как и все другие несчастья, которые жизнь обрушивает на людей. – Роан наклонился ко мне. – Единственное, что я считаю в своей жизни подарком судьбы, это – ты.
Я наклонила голову. Мне почему-то не хотелось, чтобы он видел мои слезы. Не хотелось выглядеть такой уж ранимой.
– Ну, давай, поплачь, позволь себе это удовольствие, ты здесь в безопасности, – прошептал он.
Безопасность тут была ни при чем. Тут было другое. Наша отчаянная неразрывность, его доброта, что-то сексуально-темное, вежливая отстраненность, двадцать лет, потерянных для нас, – все было тут, смешавшись воедино.
Я выпила шампанское и неожиданно увидела маленькие туалетные кабины. На одной из них, стоявшей отдельно, было от руки написано: “Только для дам”.