Страница:
– Ты читал Карла Маркса? – спросила Хелен.
– Нет.
Марк, ошеломленный и потрясенный, покачал головой, но по-прежнему особенно остро, почти до боли, он ощущал привлекательность Хелен. Фергюс большевик? Чудовище, бросающее бомбы? Но он же знает, что это не так.
Он старый верный товарищ.
– Я тебе дам свой экземпляр.
– Послушай, милая. – Фергюс рассмеялся и покачал головой. – Мы слишком торопим парня. Посмотри, какой у него нелепый вид.
Он наклонился, дружески положил руку на плечо Марку и привлек его к себе.
– У тебя есть где остановиться, парень? Работа? Место, куда пойти?
– Нет. – Марк покраснел. – Ничего нет, Фергюс.
– Ничего подобного, есть, – быстро вмешалась Хелен. – Я уже приготовила постель в другой комнате. Ты останешься здесь, Марк.
– Но я не могу…
– Все решено, – просто ответила она.
– Оставайся, парень. – Фергюс крепко сжал ему руку. – А работу подыщем тебе завтра. Ты ведь грамотный, умеешь читать, писать и считать. Тебе найти работу не трудно. Я знаю, что в расчетном отделе нужен служащий, а начальник этого отдела наш товарищ, партиец.
– Я буду платить за квартиру.
– Конечно, будешь. – Фергюс снова рассмеялся и до краев наполнил стакан Марка пивом. – Рад снова тебя видеть, сынок. – И он поднял свой стакан. – Пусть ублюдки знают, что Макдональд и Андерс опять вместе.
Он сделал большой глоток (острый кадык на его шее запрыгал) и рукой утер губы.
Легкие шаги в коридоре замерли у двери его спальни. Потом в дверь постучали.
– Марк?
Он быстро сел, опустив тонкое одеяло до пояса.
– Можно мне войти?
– Да, – хрипло ответил он, и дверь распахнулась. Хелен подошла к кровати. Теперь на ней было платье из легкой, блестящей розовой материи с застежкой спереди; юбка на каждом шагу вздымалась, мелькало белое тело выше колен.
В руке Хелен несла тонкую книгу.
– Я обещала дать ее тебе, – объяснила она. – Прочти, Марк.
И она протянула ему книгу.
Книга называлась «Манифест Коммунистической партии»; Марк взял ее и наобум раскрыл. Наклонился к странице, чтобы скрыть смущение, вызванное ее присутствием.
– Спасибо, Хелен.
Он впервые назвал ее по имени; ему хотелось, чтобы она ушла, и одновременно он наделся, что она останется.
Она немного наклонилась к нему, заглядывая в открытую книгу; лиф платья на дюйм раскрылся, Марк заглянул в вырез и увидел невероятный шелковистый блеск там, где начиналась одна белая грудь, закрытая кружевами, которыми был оторочен воротник. Он быстро опустил глаза, и оба помолчали. Наконец Марк не вытерпел и посмотрел на нее.
– Хелен… – начал он и умолк.
На ее губах блуждала улыбка, загадочная, женская; губы чуть приоткрылись и в резком электрическом свете казались влажными. Темные глаза полуприкрыты, но в них горит прежний фанатичный огонь, и грудь под платьем быстро поднимается и опускается.
Он багрово покраснел под своим темным загаром и вдруг повернулся набок, подогнув колени.
Хелен, по-прежнему улыбаясь, медленно распрямилась.
– Спокойной ночи, Марк.
Она коснулась его плеча (кончики ее пальцев как будто обожгли кожу), повернулась и не спеша пошла к двери. Материал платья очерчивал крепкие полушария ее ягодиц. Она снова оглянулась, с понимающей улыбкой:
– Тебе понравится то, что ты прочтешь.
Марку поручили рассчитывать выплаты персоналу с фамилиями на буквы от R до Z; работа была скучная, однообразная. Вскоре он уже автоматически считал сверхурочные, делал вычеты за аренду и членские взносы в профсоюз и подводил итог. Утомительная и скучная работа не могла занять его живой молодой ум, а тесная контора казалась ему клеткой; его душа была в родной стихии под широким открытым небом вельда и помнила катастрофическую вселенную ратных полей Франции.
В выходные он брал старый велосипед и уезжал за много миль в открытый вельд, по пыльным тропам у подножия холмов, заросших царственными канделябрами гигантских алоэ; цветы их яркими алыми пятнами вырисовывались на голубом высоком небе. Марк искал одиночества, глуши, безлюдья, но повсюду натыкался на преграды: колючая проволока окружает частные владения, травянистые степи распаханы, по красной земле, с которой снят урожай, среди сухих стеблей кукурузы пляшут песчаные вихри.
Огромные стада диких животных, некогда наводнявшие эти равнины, насколько хватал глаз, давно исчезли, и теперь тут паслись только низкорослые коровы и быки, пестрые и тощие; за стадами присматривали почти голые черные мальчишки, которые останавливались, когда Марк проезжал мимо, и серьезно здоровались с ним; эта серьезность сменялась радостью, когда ответ звучал на их родном языке.
Иногда он спугивал одинокую серую газель-прыгуна, и она убегала, подпрыгивая в сухой траве, над которой торчали только ее рога и уши, или замечал южно-африканскую антилопу, бегущую вдалеке по равнине, – из тех редких счастливиц, которым удалось уберечься от мощных ружей.
Радость от их появления сохранялась долго, согревая Марка на темном, холодном пути домой.
Ему нужны были эти моменты одиночества и тишины, чтобы окончательно залечить раны – не только на спине, но и глубокие душевные раны, нанесенные слишком ранним знакомством с войной и ее ужасами.
Тишина нужна была ему и для того, чтобы обдумать стремительный поток событий, заполнявших его вечера и ночи по контрасту с однообразием и скукой рабочих дней.
Марк заразился фанатичной энергией Фергюса Макдональда и Хелен. Фергюс – его товарищ, который делил с ним то, чего большинство вовсе не знает: участие в страшных кровопролитных боях. Он гораздо старше Марка, и восполнил глубокую потребность Марка в отце. Легко было поэтому отбросить сомнения, отказаться от критического восприятия, легко было не думать – просто следовать туда, куда ведет неутомимый Фергюс.
Встречи с людьми вроде Фергюса, с людьми, знающими цель жизни, необычайно будоражили. Тайные сходки в закрытых помещениях с вооруженными охранниками у дверей, атмосфера, насыщенная предвкушением запретного. Сигаретный дым поднимался к потолку, заполняя комнату густой синей дымкой, словно фимиам, воскуряемый при отправлении неведомого мистического обряда; лица, блестящие от пота, фанатичные, когда люди слушали выступающих.
Говорил Гарри Фишер, председатель партии: высокий, с заметным животом, сильными плечами рабочего, с волосатыми руками, со встрепанными жесткими черными волосами с проседью и темными горящими глазами.
– Мы партия, преторианская гвардия пролетариата, и нас не связывают законы и этические соображения буржуазной эры. Партия сама по себе есть новый закон, естественный закон существования.
После выступления он пожал Марку руку, а Фергюс стоял рядом, точно гордый отец. Рукопожатие Фишера было таким же свирепым, как его взгляд.
– Ты солдат, – кивнул он. – Ты нам понадобишься, товарищ. Нас ждет кровавая работа.
Мысли об этом человеке еще долго тревожили Марка, даже когда они ехали домой в переполненном трамвае, втроем на двухместном сиденье, и бедро Хелен плотно прижималось к его ноге.
Обращаясь к нему, она наклонялась, ее губы почти касались его щеки, дыхание пахло сигаретами и лакрицей, к этому примешивался запах дешевых духов и мускусная теплота женского тела.
Были и другие встречи по вечерам в пятницу – большие шумные собрания. Сотни белых шахтеров набиваются в зал Фордсбургского дома профсоюзов, большинство уже хлебнули дешевого алкоголя, все говорят громко, нечленораздельно и ищут столкновений. Выступающие раззадоривают толпу, и она ревет; иногда кое-кто из слушателей поднимается на стул и стоит, покачиваясь, выкрикивая бессмысленные лозунги, пока смеющиеся товарищи не стянут его.
Одним из самых популярных ораторов на таких собраниях был Фергюс Макдональд. Он умел десятками приемов взбудоражить аудиторию, он добирался до самых глубинных, тайных страхов слушателей и вытаскивал их наружу, так что слушатели вопили в страхе и восторге.
– Знаете, что задумали хозяева, что они собираются делать? Первым делом они разделят работу каждого из нас на отдельные операции.
Громовой ужасный рев, от которого дрожат стекла в рамах. Фергюс стоит на сцене, отбросив со лба редкие светлые волосы, и улыбается; дожидается, пока гул затихнет.
– Профессию, которой вы учились много лет, они разделят натрое, и вашу работу станут делать трое необученных, которые всего год изучали свою часть операции. А платить им будут десятую долю того, что платят вам.
Громовой рев:
– Нет!
И Фергюс в ответ бросает:
– Да! – кричит он. – Да! Да! И снова да! Вот что удумали хозяева. Но это еще не все. Они собираются заменить вас черными. Черные отберут у вас работу, черные будут надрываться за гроши, на которые вам не прожить.
Теперь все кричат, обезумев от гнева, страшного гнева, которому не на чем сосредоточиться.
– А ваши дети? Вы согласны кормить их отбросами? Ваши жены будут ходить в рванье! Вот что произойдет, когда черные займут ваши места.
– Нет! – ревут слушатели. – Нет!
– Рабочие мира, – кричит Фергюс, – рабочие мира, объединяйтесь и сохраните свою страну белой!
Рев, аплодисменты, ритмичный топот ног по деревянному полу – все это длится десять минут, а Фергюс тем временем расхаживает по сцене, сжимая руки над головой, как боец-чемпион. И когда шум стихает, он отбрасывает со лба волосы и запевает «Красный флаг».
Весь зал вскакивает и поет революционную песню:
Она взяла обоих под руки, казалось бы, бесстрастным дружеским жестом, но ее пальцы тревожили, надавливая на твердые мышцы предплечья Марка, и иногда, догоняя широко шагавших мужчин, она касалась Марка бедром.
– Послушай, Фергюс, то, что ты говорил в зале, глупость, – нарушил молчание Марк, когда они повернули на улицу, ведущую к дому. – Нельзя одновременно объединить рабочих и сохранить страну белой.
Фергюс довольно усмехнулся.
– Ты умный парень, товарищ Марк.
– Нет, я серьезно. Гарри Фишер говорит совсем другое.
– Конечно, парень. Сегодня я давал свиньям помои. Нам нужно, чтобы они обезумели, предстоит кровавая работа, нужно все разрушить. – Он остановился и через голову женщины посмотрел на Марка. – Нам нужно пушечное мясо, парень, много такого мяса.
– Значит, на самом деле будет не так? – спросил Марк.
– Конечно нет, парень. Мы создадим прекрасный новый мир. Все равны, все счастливы, ни хозяев, ни угнетенных.
Марк пытался подавить сомнения.
– Ты говоришь о борьбе, Фергюс. Ты имеешь в виду настоящую войну? Со стрельбой и всем прочим?
– Да, войну со стрельбой, товарищ, кровавую войну, такую, как революция в России. Мы пропитаем эту землю кровью правителей и хозяев, зальем ее кровью приспешников буржуазии, полицейских и офицерья.
– А чем мы… – едва не сказал Марк, но не смог заставить себя выговорить это. Он не был готов к такому участию. – А чем вы будете воевать?
Фергюс снова усмехнулся и подмигнул.
– Узнаешь в свое время, – кивнул он. – Да, завтра вечером.
Марк купил за пенни пирог, и они с Фергюсом жевали его, неторопливо гуляя по залу, останавливаясь у груд поношенной одежды; Фергюс примерил темно-бордовую вязанную кофту и после некоторых раздумий заплатил за нее полкроны. Они дошли до конца зала и остановились у подъема на сцену.
Фергюс еще раз осмотрел зал, взял Марка за руку и повел по ступенькам на сцену. Они неторопливо пересекли ее и через дверь на петлях прошли в лабиринт крошечных кабинетов и профсоюзных кладовых. В субботний день все эти помещения пустовали.
Ключом со своей часовой цепочки Фергюс открыл низкую металлическую дверь, и они, наклонившись, прошли в нее. Закрыв за собой дверь, Фергюс повел Марка вниз по узкой, крутой металлической лестнице. Пахло сыростью и землей, и Марк понял, что они спускаются в подвал.
Фергюс постучал в дверь у подножия лестницы, и через мгновение чей-то глаз принялся разглядывать их через глазок.
– Все в порядке, товарищ. Фергюс Макдональд, член комитета.
Загремела цепочка, и дверь открылась. Перед ними стоял недовольный, плохо одетый мужчина. Он был небрит и мрачен; в крошечной комнате стояли стол и стул, а на столе – остатки обеда и смятая ежедневная газета.
Мужчина хмыкнул, и Фергюс и Марк через другую дверь, в конце комнаты, прошли в подвал.
Земляной пол и сводчатый потолок на неоштукатуренных кирпичных колоннах. Пахло пылью, крысами, затхлостью. В центре тускло горела единственная лампочка, она оставляла ниши за арками в тени.
– Здесь, парень, наш арсенал.
В углублениях штабелями в рост человека стояли деревянные ящики, накрытые тяжелым брезентом, очевидно, украденным на сортировочной станции, потому что на брезенте было написано SAR[8].
Фергюс приподнял край брезента и улыбнулся невеселой бледной улыбкой.
– Еще в смазке, парень.
На деревянных ящиках стояло клеймо «W.D.»[9] и надпись «6 штук «Ли-Энфилд Марк 1».
Марк был ошеломлен.
– Боже, Фергюс, да здесь их сотни!
– Так и есть, парень, и это только один арсенал. По всему Рэнду есть и другие.
Он прошелся по подвалу и приподнял другой брезент. Ящики с патронами: быстро открывающиеся крышки, пачки по тысяче штук патронов калибра .303.
– Достаточно для работы.
Фергюс стиснул руку Марка и повел его дальше, мимо стоек с ружьями, готовыми к использованию в любой момент; в электрическом свете блестела смазанная сталь.
Фергюс взял ружье и протянул Марку.
– На нем твое имя. – Марк взял ружье в руки, тяжесть оружия в руках был ужасающе привычной. – Такое у нас единственное, но я, как только его увидел, сразу подумал о тебе. Когда придет время, попользуешься.
Снайперская винтовка П-14 обладает особой балансировкой в опытных руках, но Марк почувствовал, как у него внутри все сжимается.
Он молча вернул оружие Фергюсу. Тот подмигнул, прежде чем поставить оружие в стойку.
Как опытный экскурсовод, Фергюс самое интересное приберег напоследок. Он драматическим жестом откинул брезент с более тяжелого оружия, с толстым стволом и водяным охладителем, на стальном треножнике. Пулемет «максим» в его разнообразных вариантах обладает сомнительным достоинством: он убил больше людей, чем любое оружие, созданное гением человеческой изобретательности до него.
Этот пулемет относился к смертоносному семейству «Виккерс-Максимов .303 Марк 4», рядом стояли ящики с патронами, по 250 обойм в каждом. Пулемет способен посылать пули на 2440 футов со скоростью 750 патронов в минуту.
– Что скажешь, товарищ? Ты спросил, чем мы будем сражаться. Как тебе для начала?
В тишине Марк отчетливо расслышал слабый детский смех в зале над ними.
Всю ночь его не оставляли воспоминания о тайном арсенале, не давали спать, так что сейчас ему в глаза словно песку насыпали, а кожа на щеках туго натянулась.
Недостаток сна привел к тому, что мысли немного путались, отрывались от реальности; Марк моргал на ярком солнце, точно сова, и заглядывал в собственное сознание, словно посторонний.
Он с отчаянием думал о том, как безвольно брел по тропе, которая привела его на самый край пропасти. Потребовалось ощутить тяжесть П-14 в руках и услышать детский смех, чтобы он решил окончить этот путь.
Все его воспитание, все его глубочайшие верования зиждились на святости законов, порядка и ответственности перед обществом. Он сражался за это, всю свою взрослую жизнь он воевал за эту веру. И вот равнодушно прибился к лагерю врага; он уже зачислен в легионы не признающих закон, его уже вооружили, чтобы он начал работу разрушения. Больше нельзя думать, что на рабочих собраниях он слышал лишь пустую болтовню – теперь он видел оружие. Оно будет использовано жестоко и безжалостно. Он знает Гарри Фишера и понимает, какие силы в нем заключены. Он знает Фергюса Макдональда, человека, который часто убивал в прошлом; он снова будет убивать, не моргнув глазом.
Марк громко застонал, от ужаса и отвращения, сознавая, во что впутался. Он, знакомый с истинным лицом войны, он, носивший мундир королевской армии и получивший медаль за храбрость.
Он чувствовал в горле маслянистое тепло стыда и, чтобы в будущем вооружиться против подобной слабости, попытался разобраться, почему так вышло.
Теперь он понимал, что одинок, без семьи, без дома, и Фергюс Макдональд стал его единственным убежищем от одиночества. Фергюс, старый товарищ, деливший с ним опасности, которому он безоговорочно доверял. Фергюс, заменивший ему отца… и он пошел за ним, благодарный за руководство, не спрашивая куда.
И еще, конечно, Хелен и ее власть над ним, самая прочная, какая дается одному человеку над другим. Он до сих пор одержим ею. Хелен разбудила его давно сдерживаемую и строго контролируемую похоть. И теперь довольно легкого ветерка, чтобы разрушить возведенную им стену; когда эта стена рухнет, но волю вырвутся силы, которые он не сможет обуздать. Эта мысль приводила его в неменьший ужас.
Он пытался отделить женщину от ее женственности, увидеть личность за той опустошительной сетью, которой она оплела его чувства; и это ему удалось. Он увидел, что Хелен не та личность, которой можно восхищаться, и не ее он выбрал бы матерью своих детей. К тому же она жена его старого товарища, который полностью ему доверяет.
Теперь он готов уйти и твердо исполнить свое решение.
Он немедленно покинет Фордсбург, оставит Фергюса Макдональда с его мрачными, катастрофическими планами. От этой перспективы Марк мгновенно воспрянул духом. Он не будет скучать ни по Фергюсу, ни по скучному, монастырскому унылому расчетному отделу с его ежедневным однообразием. Марк чувствовал, как в нем загорается новое молодое пламя предвкушений.
Он на следующем же поезде уедет из Фордсбурга и от Хелен. И сразу пламя погасло, настроение упало. Такая возможность породила физическую боль в промежности, и Марк почувствовал, как стена рушится под напором страсти.
– Добро пожаловать, товарищ. – Гарри Фишер посмотрел на Марка своим беспокоящим взглядом, и прядь темных жестких волос упала ему на лоб. – Ты вовремя. Присоединяйся к нашему празднику.
– Принеси парню стакан, Хелен, – рассмеялся Фергюс, и Хелен выпустила руку Марка, прошла к буфету и налила полный стакан крепкого темного портера из бутылки.
Гарри Фишер поднял свой стакан.
– Товарищи, представляю вам нового члена нашего Центрального Комитета Фергюса Макдональда!
– Ну разве это не замечательно, Марк?
Хелен стиснула руку Марка.
– Он хороший человек, – говорил Гарри Фишер. – И назначение очень своевременное. Нам нужны люди с характером товарища Макдональда.
Остальные закивали с поднятыми стаканами. Двое из них были членами местной партийной организации; Марк знал их по собраниям.
– Садись, парень.
Фергюс подвинулся за столом, и Марк втиснулся рядом с ним. Теперь все смотрели на него.
– А ты, молодой Марк, – Гарри Фишер положил ему на плечо сильную волосатую руку, – сегодня получишь партийный билет.
– Как тебе это, парень? – подмигнул Фергюс и толкнул Марка в ребра. – Обычно для этого требуется два года или больше, мы не принимаем в партию всякий сброд, но у тебя теперь есть друзья в Центральном Комитете.
Марк собрался заговорить, отказаться от предложенной чести, сообщить о принятом сегодня решении, но его остановило ощущение опасности. Он видел оружие и сразу превратится из друга во врага, владеющего важной тайной. Теперь он не сомневался в этих людях. Если он станет их врагом, они позаботятся, чтобы он никогда не сообщил их тайну другим. Возможность отказаться была упущена.
– Товарищ Макдональд, у меня есть для тебя поручение. Срочное и очень важное. Ты можешь на две недели оставить работу?
– У меня больная матушка, – усмехнулся Фергюс. – Когда мне нужно уехать и что я должен сделать?
– Ты должен уехать, скажем, в среду. Это позволит мне дать тебе указания, а у тебя будет возможность подготовиться. – Гарри Фишер сделал глоток портера, на его верхней губе осталась пена. – Поедешь по всем местным комитетам: в Кейптаун, Блумфонтейн, Порт-Элизабет, скоординируешь действия.
Марк почувствовал виноватое облегчение, услышав эти слова: немедленного столкновения с Фергюсом не будет. Пока тот выполняет поручение, можно будет незаметно ускользнуть. Но тут он поднял голову и увидел, как смотрит на него Хелен. Так леопард наблюдает из укрытия за добычей в последний миг перед прыжком.
Когда их взгляды встретились, она снова улыбнулась понимающей улыбкой и провела по губам кончиком языка.
Сердце Марка больно забилось, и он торопливо опустил взгляд к стакану. Он останется наедине с Хелен… это наполняло его ужасом и разжигало страсть.
На станции они с четырьмя другими ратийцами дожидались южного почтового поезда; поезд, пуская в морозный воздух столбы пара, пришел с опозданием на тридцать пять минут.
– Тридцать пять минут для железной дороги – это почти раньше времени, – рассмеялся Фергюс и, прежде чем по стальной лесенке подняться в вагон, всем по очереди пожал руки и похлопал по плечам. Марк передал ему в открытое окно саквояж.
– Позаботься о Хелен, парень, и о себе.
Марк смотрел вслед уходящему на юг поезду; состав постепенно уменьшался в размерах, и скоро стал слышен только легкий стук его колес, потом и он затих. Тогда Марк пошел к шахте: гудки как раз подняли траурный рев, призывая толпы рабочих на места. Марк шел с ними, один из тысяч, неотличимый от остальных ни с виду, ни достижениями. И опять он ощутил тревогу, смутное, но крепнущее сознание того, что эта жизнь не по нему, что он способен приложить свои молодость и энергию к большему; и с любопытством смотрел на людей, которые торопливо шли мимо него к железным воротам под повелительные призывы гудков.
У всех был замкнутый, отчужденный вид, и Марк был убежден, что за этим кроются те же опасения, что у него. Все эти люди наверняка понимают бессмысленность тупого ежедневного повторения одного и того же, и острее всего – молодые.
Старые и седые, возможно, сожалеют – сожалеют в глубине души о долгих солнечных днях, оставшихся в прошлом, о жизни, проведенной в бесконечном однообразном труде ради чужого богатства. Они наверняка жалеют, что, когда умрут, не оставят ни следа, ни ряби на поверхности, никакой памяти по себе, кроме, может быть, сыновей, которые повторят их бессмысленный цикл; все они взаимозаменяемы, все несущественны.
– Нет.
Марк, ошеломленный и потрясенный, покачал головой, но по-прежнему особенно остро, почти до боли, он ощущал привлекательность Хелен. Фергюс большевик? Чудовище, бросающее бомбы? Но он же знает, что это не так.
Он старый верный товарищ.
– Я тебе дам свой экземпляр.
– Послушай, милая. – Фергюс рассмеялся и покачал головой. – Мы слишком торопим парня. Посмотри, какой у него нелепый вид.
Он наклонился, дружески положил руку на плечо Марку и привлек его к себе.
– У тебя есть где остановиться, парень? Работа? Место, куда пойти?
– Нет. – Марк покраснел. – Ничего нет, Фергюс.
– Ничего подобного, есть, – быстро вмешалась Хелен. – Я уже приготовила постель в другой комнате. Ты останешься здесь, Марк.
– Но я не могу…
– Все решено, – просто ответила она.
– Оставайся, парень. – Фергюс крепко сжал ему руку. – А работу подыщем тебе завтра. Ты ведь грамотный, умеешь читать, писать и считать. Тебе найти работу не трудно. Я знаю, что в расчетном отделе нужен служащий, а начальник этого отдела наш товарищ, партиец.
– Я буду платить за квартиру.
– Конечно, будешь. – Фергюс снова рассмеялся и до краев наполнил стакан Марка пивом. – Рад снова тебя видеть, сынок. – И он поднял свой стакан. – Пусть ублюдки знают, что Макдональд и Андерс опять вместе.
Он сделал большой глоток (острый кадык на его шее запрыгал) и рукой утер губы.
* * *
Бригадный капеллан называл это грехом Онановым, у солдат же было много других, гораздо более непристойных названий, вроде «дрочить» или «навещать миссис Руку с ее пятью дочерьми». Капеллан предупреждал о дурных последствиях: выпадение волос, ослабление зрения, трясущаяся голова и наконец идиотизм и сумасшедший дом. Марк лежал на узкой металлической кровати и невидящими глазами смотрел на выцветший розовый рисунок обоев в крошечной комнате. Пахло пылью, как в давно не открывавшемся шкафу; у дальней стены стоял умывальник на железной подставке и эмалированный кувшин с водой. С потолка на проводе свисала единственная лампочка без абажура, белая штукатурка вокруг нее была засижена мухами, и сейчас на потолке сидели три сонные мухи. Марк перенес внимание на них, стараясь отогнать искушение, терзавшее его тело.Легкие шаги в коридоре замерли у двери его спальни. Потом в дверь постучали.
– Марк?
Он быстро сел, опустив тонкое одеяло до пояса.
– Можно мне войти?
– Да, – хрипло ответил он, и дверь распахнулась. Хелен подошла к кровати. Теперь на ней было платье из легкой, блестящей розовой материи с застежкой спереди; юбка на каждом шагу вздымалась, мелькало белое тело выше колен.
В руке Хелен несла тонкую книгу.
– Я обещала дать ее тебе, – объяснила она. – Прочти, Марк.
И она протянула ему книгу.
Книга называлась «Манифест Коммунистической партии»; Марк взял ее и наобум раскрыл. Наклонился к странице, чтобы скрыть смущение, вызванное ее присутствием.
– Спасибо, Хелен.
Он впервые назвал ее по имени; ему хотелось, чтобы она ушла, и одновременно он наделся, что она останется.
Она немного наклонилась к нему, заглядывая в открытую книгу; лиф платья на дюйм раскрылся, Марк заглянул в вырез и увидел невероятный шелковистый блеск там, где начиналась одна белая грудь, закрытая кружевами, которыми был оторочен воротник. Он быстро опустил глаза, и оба помолчали. Наконец Марк не вытерпел и посмотрел на нее.
– Хелен… – начал он и умолк.
На ее губах блуждала улыбка, загадочная, женская; губы чуть приоткрылись и в резком электрическом свете казались влажными. Темные глаза полуприкрыты, но в них горит прежний фанатичный огонь, и грудь под платьем быстро поднимается и опускается.
Он багрово покраснел под своим темным загаром и вдруг повернулся набок, подогнув колени.
Хелен, по-прежнему улыбаясь, медленно распрямилась.
– Спокойной ночи, Марк.
Она коснулась его плеча (кончики ее пальцев как будто обожгли кожу), повернулась и не спеша пошла к двери. Материал платья очерчивал крепкие полушария ее ягодиц. Она снова оглянулась, с понимающей улыбкой:
– Тебе понравится то, что ты прочтешь.
* * *
Расчетный отдел «Кроун Дип Майнз, ЛТД» представлял собой длинную аскетическую комнату, где за высокими столами вдоль стены работали, кроме Марка, пятеро служащих, преимущественно люди старше среднего возраста, двое – больные туберкулезом, страшным недугом шахтеров, в чьих легких оседает поднятая при бурении каменная пыль, постепенно превращая легкие в камень, а человека – в калеку. Работа в конторе при шахте для таких людей – своего рода пенсия. Трое других – седые, увядшие, сутулые от постоянного корпения над бухгалтерскими книгами. Атмосфера здесь была затхлая и безрадостная, словно в монашеской келье.Марку поручили рассчитывать выплаты персоналу с фамилиями на буквы от R до Z; работа была скучная, однообразная. Вскоре он уже автоматически считал сверхурочные, делал вычеты за аренду и членские взносы в профсоюз и подводил итог. Утомительная и скучная работа не могла занять его живой молодой ум, а тесная контора казалась ему клеткой; его душа была в родной стихии под широким открытым небом вельда и помнила катастрофическую вселенную ратных полей Франции.
В выходные он брал старый велосипед и уезжал за много миль в открытый вельд, по пыльным тропам у подножия холмов, заросших царственными канделябрами гигантских алоэ; цветы их яркими алыми пятнами вырисовывались на голубом высоком небе. Марк искал одиночества, глуши, безлюдья, но повсюду натыкался на преграды: колючая проволока окружает частные владения, травянистые степи распаханы, по красной земле, с которой снят урожай, среди сухих стеблей кукурузы пляшут песчаные вихри.
Огромные стада диких животных, некогда наводнявшие эти равнины, насколько хватал глаз, давно исчезли, и теперь тут паслись только низкорослые коровы и быки, пестрые и тощие; за стадами присматривали почти голые черные мальчишки, которые останавливались, когда Марк проезжал мимо, и серьезно здоровались с ним; эта серьезность сменялась радостью, когда ответ звучал на их родном языке.
Иногда он спугивал одинокую серую газель-прыгуна, и она убегала, подпрыгивая в сухой траве, над которой торчали только ее рога и уши, или замечал южно-африканскую антилопу, бегущую вдалеке по равнине, – из тех редких счастливиц, которым удалось уберечься от мощных ружей.
Радость от их появления сохранялась долго, согревая Марка на темном, холодном пути домой.
Ему нужны были эти моменты одиночества и тишины, чтобы окончательно залечить раны – не только на спине, но и глубокие душевные раны, нанесенные слишком ранним знакомством с войной и ее ужасами.
Тишина нужна была ему и для того, чтобы обдумать стремительный поток событий, заполнявших его вечера и ночи по контрасту с однообразием и скукой рабочих дней.
Марк заразился фанатичной энергией Фергюса Макдональда и Хелен. Фергюс – его товарищ, который делил с ним то, чего большинство вовсе не знает: участие в страшных кровопролитных боях. Он гораздо старше Марка, и восполнил глубокую потребность Марка в отце. Легко было поэтому отбросить сомнения, отказаться от критического восприятия, легко было не думать – просто следовать туда, куда ведет неутомимый Фергюс.
Встречи с людьми вроде Фергюса, с людьми, знающими цель жизни, необычайно будоражили. Тайные сходки в закрытых помещениях с вооруженными охранниками у дверей, атмосфера, насыщенная предвкушением запретного. Сигаретный дым поднимался к потолку, заполняя комнату густой синей дымкой, словно фимиам, воскуряемый при отправлении неведомого мистического обряда; лица, блестящие от пота, фанатичные, когда люди слушали выступающих.
Говорил Гарри Фишер, председатель партии: высокий, с заметным животом, сильными плечами рабочего, с волосатыми руками, со встрепанными жесткими черными волосами с проседью и темными горящими глазами.
– Мы партия, преторианская гвардия пролетариата, и нас не связывают законы и этические соображения буржуазной эры. Партия сама по себе есть новый закон, естественный закон существования.
После выступления он пожал Марку руку, а Фергюс стоял рядом, точно гордый отец. Рукопожатие Фишера было таким же свирепым, как его взгляд.
– Ты солдат, – кивнул он. – Ты нам понадобишься, товарищ. Нас ждет кровавая работа.
Мысли об этом человеке еще долго тревожили Марка, даже когда они ехали домой в переполненном трамвае, втроем на двухместном сиденье, и бедро Хелен плотно прижималось к его ноге.
Обращаясь к нему, она наклонялась, ее губы почти касались его щеки, дыхание пахло сигаретами и лакрицей, к этому примешивался запах дешевых духов и мускусная теплота женского тела.
Были и другие встречи по вечерам в пятницу – большие шумные собрания. Сотни белых шахтеров набиваются в зал Фордсбургского дома профсоюзов, большинство уже хлебнули дешевого алкоголя, все говорят громко, нечленораздельно и ищут столкновений. Выступающие раззадоривают толпу, и она ревет; иногда кое-кто из слушателей поднимается на стул и стоит, покачиваясь, выкрикивая бессмысленные лозунги, пока смеющиеся товарищи не стянут его.
Одним из самых популярных ораторов на таких собраниях был Фергюс Макдональд. Он умел десятками приемов взбудоражить аудиторию, он добирался до самых глубинных, тайных страхов слушателей и вытаскивал их наружу, так что слушатели вопили в страхе и восторге.
– Знаете, что задумали хозяева, что они собираются делать? Первым делом они разделят работу каждого из нас на отдельные операции.
Громовой ужасный рев, от которого дрожат стекла в рамах. Фергюс стоит на сцене, отбросив со лба редкие светлые волосы, и улыбается; дожидается, пока гул затихнет.
– Профессию, которой вы учились много лет, они разделят натрое, и вашу работу станут делать трое необученных, которые всего год изучали свою часть операции. А платить им будут десятую долю того, что платят вам.
Громовой рев:
– Нет!
И Фергюс в ответ бросает:
– Да! – кричит он. – Да! Да! И снова да! Вот что удумали хозяева. Но это еще не все. Они собираются заменить вас черными. Черные отберут у вас работу, черные будут надрываться за гроши, на которые вам не прожить.
Теперь все кричат, обезумев от гнева, страшного гнева, которому не на чем сосредоточиться.
– А ваши дети? Вы согласны кормить их отбросами? Ваши жены будут ходить в рванье! Вот что произойдет, когда черные займут ваши места.
– Нет! – ревут слушатели. – Нет!
– Рабочие мира, – кричит Фергюс, – рабочие мира, объединяйтесь и сохраните свою страну белой!
Рев, аплодисменты, ритмичный топот ног по деревянному полу – все это длится десять минут, а Фергюс тем временем расхаживает по сцене, сжимая руки над головой, как боец-чемпион. И когда шум стихает, он отбрасывает со лба волосы и запевает «Красный флаг».
Весь зал вскакивает и поет революционную песню:
Марк шел домой с Фергюсом Макдональдом; вечер был морозным, и их дыхание в свете уличных фонарей напоминало страусовые перья. Хелен шла между мужчинами – маленькая изящная фигурка в черном пальто с кроличьим воротником, на голове вязаная шапка.
Поднимем же наш красный флаг,
Под ним мы победим или умрем!
Пусть трусы дрожат и предатели смеются.
Наш красный флаг будет развеваться.
Она взяла обоих под руки, казалось бы, бесстрастным дружеским жестом, но ее пальцы тревожили, надавливая на твердые мышцы предплечья Марка, и иногда, догоняя широко шагавших мужчин, она касалась Марка бедром.
– Послушай, Фергюс, то, что ты говорил в зале, глупость, – нарушил молчание Марк, когда они повернули на улицу, ведущую к дому. – Нельзя одновременно объединить рабочих и сохранить страну белой.
Фергюс довольно усмехнулся.
– Ты умный парень, товарищ Марк.
– Нет, я серьезно. Гарри Фишер говорит совсем другое.
– Конечно, парень. Сегодня я давал свиньям помои. Нам нужно, чтобы они обезумели, предстоит кровавая работа, нужно все разрушить. – Он остановился и через голову женщины посмотрел на Марка. – Нам нужно пушечное мясо, парень, много такого мяса.
– Значит, на самом деле будет не так? – спросил Марк.
– Конечно нет, парень. Мы создадим прекрасный новый мир. Все равны, все счастливы, ни хозяев, ни угнетенных.
Марк пытался подавить сомнения.
– Ты говоришь о борьбе, Фергюс. Ты имеешь в виду настоящую войну? Со стрельбой и всем прочим?
– Да, войну со стрельбой, товарищ, кровавую войну, такую, как революция в России. Мы пропитаем эту землю кровью правителей и хозяев, зальем ее кровью приспешников буржуазии, полицейских и офицерья.
– А чем мы… – едва не сказал Марк, но не смог заставить себя выговорить это. Он не был готов к такому участию. – А чем вы будете воевать?
Фергюс снова усмехнулся и подмигнул.
– Узнаешь в свое время, – кивнул он. – Да, завтра вечером.
* * *
В субботу в Доме профсоюзов был благотворительный базар. Профсоюз женщин собирал деньги на строительство новой церкви. Там, где накануне обезумевшие толпы требовали крови, были расставлены длинные столы на козлах, и женщины раскладывали на них свои пирожные, торты, подносы с пирогами, расставляли горшки и банки с вареньями и джемом.Марк купил за пенни пирог, и они с Фергюсом жевали его, неторопливо гуляя по залу, останавливаясь у груд поношенной одежды; Фергюс примерил темно-бордовую вязанную кофту и после некоторых раздумий заплатил за нее полкроны. Они дошли до конца зала и остановились у подъема на сцену.
Фергюс еще раз осмотрел зал, взял Марка за руку и повел по ступенькам на сцену. Они неторопливо пересекли ее и через дверь на петлях прошли в лабиринт крошечных кабинетов и профсоюзных кладовых. В субботний день все эти помещения пустовали.
Ключом со своей часовой цепочки Фергюс открыл низкую металлическую дверь, и они, наклонившись, прошли в нее. Закрыв за собой дверь, Фергюс повел Марка вниз по узкой, крутой металлической лестнице. Пахло сыростью и землей, и Марк понял, что они спускаются в подвал.
Фергюс постучал в дверь у подножия лестницы, и через мгновение чей-то глаз принялся разглядывать их через глазок.
– Все в порядке, товарищ. Фергюс Макдональд, член комитета.
Загремела цепочка, и дверь открылась. Перед ними стоял недовольный, плохо одетый мужчина. Он был небрит и мрачен; в крошечной комнате стояли стол и стул, а на столе – остатки обеда и смятая ежедневная газета.
Мужчина хмыкнул, и Фергюс и Марк через другую дверь, в конце комнаты, прошли в подвал.
Земляной пол и сводчатый потолок на неоштукатуренных кирпичных колоннах. Пахло пылью, крысами, затхлостью. В центре тускло горела единственная лампочка, она оставляла ниши за арками в тени.
– Здесь, парень, наш арсенал.
В углублениях штабелями в рост человека стояли деревянные ящики, накрытые тяжелым брезентом, очевидно, украденным на сортировочной станции, потому что на брезенте было написано SAR[8].
Фергюс приподнял край брезента и улыбнулся невеселой бледной улыбкой.
– Еще в смазке, парень.
На деревянных ящиках стояло клеймо «W.D.»[9] и надпись «6 штук «Ли-Энфилд Марк 1».
Марк был ошеломлен.
– Боже, Фергюс, да здесь их сотни!
– Так и есть, парень, и это только один арсенал. По всему Рэнду есть и другие.
Он прошелся по подвалу и приподнял другой брезент. Ящики с патронами: быстро открывающиеся крышки, пачки по тысяче штук патронов калибра .303.
– Достаточно для работы.
Фергюс стиснул руку Марка и повел его дальше, мимо стоек с ружьями, готовыми к использованию в любой момент; в электрическом свете блестела смазанная сталь.
Фергюс взял ружье и протянул Марку.
– На нем твое имя. – Марк взял ружье в руки, тяжесть оружия в руках был ужасающе привычной. – Такое у нас единственное, но я, как только его увидел, сразу подумал о тебе. Когда придет время, попользуешься.
Снайперская винтовка П-14 обладает особой балансировкой в опытных руках, но Марк почувствовал, как у него внутри все сжимается.
Он молча вернул оружие Фергюсу. Тот подмигнул, прежде чем поставить оружие в стойку.
Как опытный экскурсовод, Фергюс самое интересное приберег напоследок. Он драматическим жестом откинул брезент с более тяжелого оружия, с толстым стволом и водяным охладителем, на стальном треножнике. Пулемет «максим» в его разнообразных вариантах обладает сомнительным достоинством: он убил больше людей, чем любое оружие, созданное гением человеческой изобретательности до него.
Этот пулемет относился к смертоносному семейству «Виккерс-Максимов .303 Марк 4», рядом стояли ящики с патронами, по 250 обойм в каждом. Пулемет способен посылать пули на 2440 футов со скоростью 750 патронов в минуту.
– Что скажешь, товарищ? Ты спросил, чем мы будем сражаться. Как тебе для начала?
В тишине Марк отчетливо расслышал слабый детский смех в зале над ними.
* * *
Марк одиноко сидел на самом высоком холме небольшого хребта, протянувшегося на запад; черные каменные склоны высовывались из плоской сухой земли, как спина крокодила из стоячей воды.Всю ночь его не оставляли воспоминания о тайном арсенале, не давали спать, так что сейчас ему в глаза словно песку насыпали, а кожа на щеках туго натянулась.
Недостаток сна привел к тому, что мысли немного путались, отрывались от реальности; Марк моргал на ярком солнце, точно сова, и заглядывал в собственное сознание, словно посторонний.
Он с отчаянием думал о том, как безвольно брел по тропе, которая привела его на самый край пропасти. Потребовалось ощутить тяжесть П-14 в руках и услышать детский смех, чтобы он решил окончить этот путь.
Все его воспитание, все его глубочайшие верования зиждились на святости законов, порядка и ответственности перед обществом. Он сражался за это, всю свою взрослую жизнь он воевал за эту веру. И вот равнодушно прибился к лагерю врага; он уже зачислен в легионы не признающих закон, его уже вооружили, чтобы он начал работу разрушения. Больше нельзя думать, что на рабочих собраниях он слышал лишь пустую болтовню – теперь он видел оружие. Оно будет использовано жестоко и безжалостно. Он знает Гарри Фишера и понимает, какие силы в нем заключены. Он знает Фергюса Макдональда, человека, который часто убивал в прошлом; он снова будет убивать, не моргнув глазом.
Марк громко застонал, от ужаса и отвращения, сознавая, во что впутался. Он, знакомый с истинным лицом войны, он, носивший мундир королевской армии и получивший медаль за храбрость.
Он чувствовал в горле маслянистое тепло стыда и, чтобы в будущем вооружиться против подобной слабости, попытался разобраться, почему так вышло.
Теперь он понимал, что одинок, без семьи, без дома, и Фергюс Макдональд стал его единственным убежищем от одиночества. Фергюс, старый товарищ, деливший с ним опасности, которому он безоговорочно доверял. Фергюс, заменивший ему отца… и он пошел за ним, благодарный за руководство, не спрашивая куда.
И еще, конечно, Хелен и ее власть над ним, самая прочная, какая дается одному человеку над другим. Он до сих пор одержим ею. Хелен разбудила его давно сдерживаемую и строго контролируемую похоть. И теперь довольно легкого ветерка, чтобы разрушить возведенную им стену; когда эта стена рухнет, но волю вырвутся силы, которые он не сможет обуздать. Эта мысль приводила его в неменьший ужас.
Он пытался отделить женщину от ее женственности, увидеть личность за той опустошительной сетью, которой она оплела его чувства; и это ему удалось. Он увидел, что Хелен не та личность, которой можно восхищаться, и не ее он выбрал бы матерью своих детей. К тому же она жена его старого товарища, который полностью ему доверяет.
Теперь он готов уйти и твердо исполнить свое решение.
Он немедленно покинет Фордсбург, оставит Фергюса Макдональда с его мрачными, катастрофическими планами. От этой перспективы Марк мгновенно воспрянул духом. Он не будет скучать ни по Фергюсу, ни по скучному, монастырскому унылому расчетному отделу с его ежедневным однообразием. Марк чувствовал, как в нем загорается новое молодое пламя предвкушений.
Он на следующем же поезде уедет из Фордсбурга и от Хелен. И сразу пламя погасло, настроение упало. Такая возможность породила физическую боль в промежности, и Марк почувствовал, как стена рушится под напором страсти.
* * *
Было уже темно, когда он оставил велосипед во дворе и услышал доносящиеся из дома веселые голоса и взрывы смеха. За занавешенными кухонными окнами горел свет, и, когда Марк вошел, он увидел за столом четырех человек. Хелен быстро подошла к нему и порывисто обняла, ее щеки горели; смеясь, она взяла его за руку и повела к столу.– Добро пожаловать, товарищ. – Гарри Фишер посмотрел на Марка своим беспокоящим взглядом, и прядь темных жестких волос упала ему на лоб. – Ты вовремя. Присоединяйся к нашему празднику.
– Принеси парню стакан, Хелен, – рассмеялся Фергюс, и Хелен выпустила руку Марка, прошла к буфету и налила полный стакан крепкого темного портера из бутылки.
Гарри Фишер поднял свой стакан.
– Товарищи, представляю вам нового члена нашего Центрального Комитета Фергюса Макдональда!
– Ну разве это не замечательно, Марк?
Хелен стиснула руку Марка.
– Он хороший человек, – говорил Гарри Фишер. – И назначение очень своевременное. Нам нужны люди с характером товарища Макдональда.
Остальные закивали с поднятыми стаканами. Двое из них были членами местной партийной организации; Марк знал их по собраниям.
– Садись, парень.
Фергюс подвинулся за столом, и Марк втиснулся рядом с ним. Теперь все смотрели на него.
– А ты, молодой Марк, – Гарри Фишер положил ему на плечо сильную волосатую руку, – сегодня получишь партийный билет.
– Как тебе это, парень? – подмигнул Фергюс и толкнул Марка в ребра. – Обычно для этого требуется два года или больше, мы не принимаем в партию всякий сброд, но у тебя теперь есть друзья в Центральном Комитете.
Марк собрался заговорить, отказаться от предложенной чести, сообщить о принятом сегодня решении, но его остановило ощущение опасности. Он видел оружие и сразу превратится из друга во врага, владеющего важной тайной. Теперь он не сомневался в этих людях. Если он станет их врагом, они позаботятся, чтобы он никогда не сообщил их тайну другим. Возможность отказаться была упущена.
– Товарищ Макдональд, у меня есть для тебя поручение. Срочное и очень важное. Ты можешь на две недели оставить работу?
– У меня больная матушка, – усмехнулся Фергюс. – Когда мне нужно уехать и что я должен сделать?
– Ты должен уехать, скажем, в среду. Это позволит мне дать тебе указания, а у тебя будет возможность подготовиться. – Гарри Фишер сделал глоток портера, на его верхней губе осталась пена. – Поедешь по всем местным комитетам: в Кейптаун, Блумфонтейн, Порт-Элизабет, скоординируешь действия.
Марк почувствовал виноватое облегчение, услышав эти слова: немедленного столкновения с Фергюсом не будет. Пока тот выполняет поручение, можно будет незаметно ускользнуть. Но тут он поднял голову и увидел, как смотрит на него Хелен. Так леопард наблюдает из укрытия за добычей в последний миг перед прыжком.
Когда их взгляды встретились, она снова улыбнулась понимающей улыбкой и провела по губам кончиком языка.
Сердце Марка больно забилось, и он торопливо опустил взгляд к стакану. Он останется наедине с Хелен… это наполняло его ужасом и разжигало страсть.
* * *
Марк отнес дешевый обшарпанный саквояж Фергюса на станцию. Они шли кратчайшей дорогой, по открытому вельду, и толстый слой инея хрустел у них под ногами, как сахар, сверкая в первых лучах солнца мириадами искр.На станции они с четырьмя другими ратийцами дожидались южного почтового поезда; поезд, пуская в морозный воздух столбы пара, пришел с опозданием на тридцать пять минут.
– Тридцать пять минут для железной дороги – это почти раньше времени, – рассмеялся Фергюс и, прежде чем по стальной лесенке подняться в вагон, всем по очереди пожал руки и похлопал по плечам. Марк передал ему в открытое окно саквояж.
– Позаботься о Хелен, парень, и о себе.
Марк смотрел вслед уходящему на юг поезду; состав постепенно уменьшался в размерах, и скоро стал слышен только легкий стук его колес, потом и он затих. Тогда Марк пошел к шахте: гудки как раз подняли траурный рев, призывая толпы рабочих на места. Марк шел с ними, один из тысяч, неотличимый от остальных ни с виду, ни достижениями. И опять он ощутил тревогу, смутное, но крепнущее сознание того, что эта жизнь не по нему, что он способен приложить свои молодость и энергию к большему; и с любопытством смотрел на людей, которые торопливо шли мимо него к железным воротам под повелительные призывы гудков.
У всех был замкнутый, отчужденный вид, и Марк был убежден, что за этим кроются те же опасения, что у него. Все эти люди наверняка понимают бессмысленность тупого ежедневного повторения одного и того же, и острее всего – молодые.
Старые и седые, возможно, сожалеют – сожалеют в глубине души о долгих солнечных днях, оставшихся в прошлом, о жизни, проведенной в бесконечном однообразном труде ради чужого богатства. Они наверняка жалеют, что, когда умрут, не оставят ни следа, ни ряби на поверхности, никакой памяти по себе, кроме, может быть, сыновей, которые повторят их бессмысленный цикл; все они взаимозаменяемы, все несущественны.