Страница:
Они ели клубничное мороженое в твердых желтых вафельных стаканчиках и проехались по набережной на рикше; тележку тащил зулус в невероятном наряде из перьев, бус и рогов.
Однажды вечером они присоединились к Дики Лэнкому и ленивой сирене, за которой ухаживал Дики, и вчетвером ели раков и танцевали под джаз-бэнд в «Ойстер-Бокс отеле» у скал Умланги, а потом вернулись домой в ревущем «кадиллаке», слегка под мухой, счастливые и поющие, и Дики вел большую машину по пыльной неровной дороге, как Нуворелли, а Марк и Марион блаженно прижимались друг к другу на заднем сидении.
В вестибюле отеля под бдительным взглядом ночного портье, который готов был помешать Марку приблизиться к лифту, они шепотом попрощались.
– Я никогда в жизни не была такой счастливой, – просто сказала она, приподнялась на цыпочки и поцеловала его в губы.
Дики Лэнком с «кадиллаком» и подружкой исчез, вероятно в направлении какой-нибудь темной стоянки у моря. Когда Марк один шел по пустынным ночным улицам, он думал о словах Марион и решил, что согласен с ними. Он не мог вспомнить, когда был так счастлив, но, печально улыбнулся он, в его жизни вообще было мало счастья. Для нищего и шиллинг – богатство.
Море было такое чистое, что, сидя на высокой дюне, они видели рифы и песок глубоко на дне. Еще дальше вода становилась густо-синей и наконец встречалась с далеким горизонтом, где стояли кучевые облака, пурпурные, голубые и серебряные в свете солнца.
Они босиком шли по песку, неся корзину с едой для пикника, собранную для Марион в отеле, и потрепанное серое одеяло с постели Марка, и им казалось, будто они одни в целом свете.
Они переоделись в купальные костюмы, скромно укрывшись друг от друга за пышным кустом молочая, и со смехом побежали в теплую воду.
Тонкая черная влажная ткань купальника Марион липла к телу, так что девушка казалась обнаженной, хотя купальник закрывал ее от бедер до шеи, а когда она стянула красную купальную шапочку и распустила густые волосы, Марк впервые почувствовал физическое влечение.
До сих пор он получал удовольствие скорее от их дружбы. Терпеливое восхищение Марион заполняло какую-то пустоту в его душе, он относился к девушке покровительственно, испытывая к ней почти братскую нежность.
Она неведомым женским чутьем сразу уловила перемену в нем. Смех замер на ее губах, глаза стали серьезными, в них появилась тень страха или предчувствия, но она повернулась к нему, подняла лицо и, казалось, сознательно набралась сил и храбрости.
Они лежали рядом на одеяле в тени куста. Полдень был жаркий, гудели насекомые.
Влажные купальные костюмы прохладно касались их горячей кожи. Когда Марк осторожно стянул костюм с Марион, ее кожа под его пальцами была влажной; он удивился тому, как непохоже ее тело на тело Хелен. Кожа Марион, слегка припорошенная пляжным песком, была чистой, молочно-белой, чуть розоватой, пушок на ее теле мягким, как шелк, золотистым и легким, как дым. Все ее тело было мягким, пластичным, в отличие от мускулистого тела Хелен, и ощущение от него было совсем иным, оставляло впечатление неизведанной податливости, что заинтриговало и возбудило Марка.
И только когда она ахнула, прикусила губу и спрятала лицо, прижавшись к его шее, он неожиданно понял, что все то, чему научила его Хелен и что приводило ее в такое возбуждение, на Марион не действует. Тело ее оставалось скованным, лицо – бледным и застывшим.
– Марион, что с тобой?
– Все в порядке, Марк.
– Тебе не нравится?
– Со мной это впервые.
– Можно прекратить.
– Нет.
– Нам не обязательно это делать.
– Нет, Марк, продолжай. Ведь ты этого хочешь.
– А ты – нет.
– Я хочу того же, что ты, Марк. Продолжай. Это для тебя.
– Нет.
– Пожалуйста, Марк, пожалуйста, продолжай.
Ее губы дрожали.
– Прости, Марион.
Он отстранился от нее, увидев страх в ее глазах, но Марион тотчас придвинулась к нему, обняла за шею, почти легла на него.
– Марк, не извиняйся. Я хочу, чтоб тебе было хорошо.
– Мне не будет хорошо, если ты не хочешь.
– О Марк, не говори так. Пожалуйста, не говори. Я больше всего на свете хочу, чтобы ты был счастлив.
Она вела себя смело, терпеливо, крепко прижимала его к себе, обнимая обеими руками за шею. Ее тело оставалось напряженным, но она постаралась, чтобы ему было удобнее. Однако для Марка испытание оказалось почти таким же болезненным, как для нее. Он страдал вместе с ней, чувствуя, как Марион дрожит, слыша негромкие звуки боли и напряжения, которые она старалась сдержать.
К счастью для обоих, все быстро закончилось, но она продолжала прижиматься к нему.
– Тебе было хорошо, Марк, дорогой?
– О да, – воскликнул он. – Замечательно.
– Я так хочу быть для тебя хорошей во всем, милый. Во всем.
– Ничего лучше в моей жизни не было, – ответил он, и Марион посмотрела ему в глаза, ища подтверждения и находя, потому что ужасно этого хотела.
– Я так рада, дорогой, – прошептала она и прижала голову Марка к своей влажной теплой груди, мягкой, розовой, дарующей покой. И начала мягко баюкать, как мать качает дитя.
– Я рада, Марк, а потом будет все лучше. Я научусь, вот увидишь, я буду очень стараться ради тебя, дорогой, всегда буду.
Когда в сумерках они медленно возвращались в город, она гордо сидела рядом с ним на широком кожаном сиденье и в ней чувствовалось что-то новое, новая уверенность, как будто за несколько коротких часов она из ребенка превратилась во взрослую женщину.
Марк испытывал к ней глубокое чувство. Ему хотелось защищать ее, сберечь ее доброту и милоту, не допустить к ней несчастья и порчу. На миг он пожалел, что Марион не смогла утолить безумные желания его плоти, и что сам он не сумел провести ее сквозь бурю таким же темпом. Может, это еще придет, может, они и в этом найдут дорогу друг к другу, а если нет – пусть, не страшно. Важно другое – чувство ответственности за эту женщину: она отдала ему всю себя без остатка, и теперь его долг ответить ей той же мерой, защищать и беречь ее.
– Марион, ты выйдешь за меня? – негромко спросил он, и она тихо заплакала, неспособная говорить, только энергично кивая сквозь слезы.
Сестра Марион, Линетт, была замужем за молодым юристом из Ледибурга, и в тот вечер они засиделись допоздна, обсуждая предстоящее обручение.
– Папа не даст разрешения, пока тебе не исполнится двадцать один год. Ты ведь знаешь, сколько пришлось ждать нам с Питером.
Питер Боутс, серьезный молодой человек, с умным видом кивнул и осторожно сложил вместе кончики пальцев. У него редкие, рыжеватые волосы, и он положительный и уравновешенный, как судья в алой мантии.
– Несколько лет ожидания вам не повредят.
– Лет? – взвыла Марион.
– Тебе всего девятнадцать, – напомнил Питер. – Марку нужно заработать, чтобы взять на себя ответственность за семью.
– Я тоже могу работать, – горячо вмешалась Марион.
– Так все говорят, – со знанием дела покачал головой Питер. – Но не пройдет и двух месяцев, как начинают ждать ребенка.
– Питер! – вмешалась его жена, но он спокойно продолжал:
– А каковы твои перспективы, Марк? Отец Марион захочет это знать.
Марк не ожидал, что от него потребуют отчета о делах; в данный момент он даже не был уверен, сколько точно у него денег: сорок два фунта двенадцать шиллингов или семь шиллингов шесть пенсов.
На следующее утро он посадил друзей в Ледибургский поезд; они с Марион обнялись и обещали писать ежедневно; она сказала, что будет складывать его письма в нижний ящик своего шкафа и постарается перебороть предубеждение отца против ранних браков. Возвращаясь с вокзала, Марк почему-то вспомнил весеннее утро во Франции, когда с передовой отправлялся в резерв, и плечи его сами собой развернулись, шаг убыстрился и снова стал пружинистым и гибким. Он ушел с передовой и уцелел – вот все, о чем он мог думать в эту минуту.
Дики Лэнком сидел, взгромоздив небрежно скрещенные ноги в лакированных ботинках на стол. Он поднял голову от газеты; в другой руке он держал чашку с чаем, изящно отставив мизинец.
– Привет возвращающемуся герою; его оружие устало висит через плечо…
– Перестань, Дики!
– …колени ослабли, глаза налиты кровью, лоб нахмурен.
– Есть заказы? – серьезно спросил Марк.
– А, мозг гиганта обратился к хлебу насущному?
Марк быстро пролистал ожидавшую его стопку сообщений.
– Излишек любви, утомление страстью или просто половое похмелье.
– Что это? Не могу разобрать почерк.
Марк сосредоточился на чтении.
– Попомни мои слова, Марк: эта молодая женщина из тех, что стремятся высиживать яйца. Стоит тебе на десять минут отвернуться, и она уже совьет на ближайшем дереве гнездо.
– Брось, Дики.
– Вот именно: брось, старина, не то наплодишь щенят и заселишь ими все окрестности.
Дики преувеличенно содрогнулся.
– Никогда не езди в машине с закрытым кузовом, если можешь водить спортивную модель, старина. Кстати, это мне кое о чем напомнило. – Он бросил газету и достал из жилетного кармана часы. – У меня важный клиент. – Он взглянул на свои блестящие ботинки, провел по ним носовым платком, встал, надел шляпу и подмигнул Марку. – Ее муж на неделю уехал из города. Карауль крепость, старина, теперь моя очередь. – Он вышел из конторы в демонстрационный зал и тут же с выражением ужаса на лице появился снова. – Боже, клиенты! Займись ими, Марк, мальчик мой, а я выйду через черный ход.
И он исчез, оставив после себя только слабый запах бриллиантина.
У разбитого зеркала возле окна Марк проверил, хорошо ли повязан галстук, и, привычно улыбаясь, направился к двери, но на пороге остановился, словно наткнулся на натянутую цепь.
Застыв, он слушал: сосредоточенно, как дикая газель, слушал всеми фибрами души и каждым нервом, вслушивался в звуки такой пронзительной красоты, что, казалось, у него остановилось сердце. Это продолжалось всего несколько секунд, но еще много времени спустя звук этот дрожал в воздухе, и только тогда сердце Марка снова забилось, сильно ударяясь о ребра.
Этим звуком был женский смех. Воздух вокруг Марка как будто сгустился, превратившись в мед, потому что Марк с трудом переставлял ноги, двигаясь вперед, и ему требовались физические усилия, чтобы набирать этот воздух в легкие.
От входа он осмотрел демонстрационный зал. В центре стояла последняя модель «кадиллака», рядом с ней – двое.
Мужчина взглянул на Марка и оставил только впечатление массивной, высокой фигуры, одетой в темный костюм. Девушка за ним была изящной, почти воздушной; казалось, она плывет, легкая и прекрасная, как колибри на невидимых крыльях.
Земля под ногами Марка качнулась, когда он взглянул на нее.
Девушка откинула голову, глядя на мужчину. На длинной гладкой шее изящно сидела маленькая головка с огромными темными глазами и смеющимся ртом, с мелкими, ровными белыми зубами за розовыми губами, с высоким открытым лбом, бледным и широким над запоминающимися глазами, и все это венчала невероятная шапка густых блестящих волос, таких темных, что их локоны казались вырезанными из эбенового дерева.
Она снова засмеялась – весело и звонко – и поднесла к лицу мужчины руку, узкую, с длинными заостренными пальцами, сильную и уверенную, и Марк понял, что его первое впечатление было ошибочно.
Девушка мала только по сравнению с мужчиной, и ее фигура усиливала эту иллюзию. Теперь Марк видел, что на самом деле она высокая, но грациозная, как стебель папируса на ветру, тонкая и стройная, с узкой талией и длинными ногами под легкой летящей тканью юбки.
Кончиками пальцев она провела по подбородку мужчины, наклонила голову на длинной лебединой шее, и ее красота стала почти непереносимой. В больших глазах светилась любовь, мягкие губы тоже были полны любви.
– О папа, ты такой старомодный… ворчливый старый медведь!
Она легко, как балерина, отвернулась от него, приняла преувеличенно драматичную позу около огромной сверкающей машины и заговорила с комичным французским акцентом:
– Regarde! Mon cher papa, c’est tres chic[11]…
Мужчина проворчал:
– Не доверяю я этим модным французским машинам. По мне лучше «роллсы».
– «Роллсы»? – воскликнула девушка, подчеркнуто надув губы. – Они такие медлительные, такие старомодные! Дорогой папочка, на дворе двадцатый век, не забывай! – И тут же поникла, как увядающая роза. – Как я буду смотреть в глаза подругам, если ты заставишь меня ездить в таком большом, мрачном гробу?
В это мгновение она увидела Марка в дверях зала; ее манеры сразу изменились, посадка головы и осанка, выражение рта и губ – вместо шута появилась леди.
– Папа, – сказала она негромким «воспитанным» голосом, холодно оглядывая Марка с головы до ног, – по-моему, появился продавец.
Она повернулась, и у Марка снова дрогнуло сердце от движения ее бедер под тканью юбки. Она быстро обошла «кадиллак», спокойно, отчужденно, больше не глядя на него, и он впервые увидел вызывающие движения ее маленьких круглых ягодиц.
Марк смотрел на нее как зачарованный. Он никогда не видел ничего прекраснее, ничего привлекательнее.
Мужчина повернулся и сердито посмотрел на него. Девушка дразнила его не зря: он казался библейским старцем. Худая высоченная фигура с широкими, как перекладина виселицы, плечами, с большой величественной головой, размер которой подчеркивали слегка кривой нос и густая борода с проседью.
– Я тебя знаю, черт побери!
Его лицо стало почти черным за двадцать тысяч дней под солнцем, но в углах глаз белели глубокие морщины, и кожа под густыми прядями серебряных волос была тоже белая, защищенная шляпой охотника или форменной шапкой.
Марк пришел в себя, оторвал взгляд от девушки и потрясенно узнал этого человека. В это мгновение ему пришло на ум только, что это какое-то чудовищное совпадение, но в последующие годы он начнет думать по-другому. Нити их жизни переплелись. Но в этот миг он, потрясенный, смог только хрипло ответить:
– Да, генерал Кортни, я…
– Молчать, черт побери! – перебил генерал голосом, подобным приглушенному выстрелу маузера, и Марк дрогнул, увидев грозное выражение его лица. – У меня хорошая память на имена! – сердито смотрел генерал на Марка. – И я никогда не забываю лица.
Огромная сила и властность этого человека грозили поглотить Марка.
– Это признак старости, отец, – холодно сказала девушка, равнодушно, без улыбки оглянувшись через плечо.
– Не смей так говорить, девочка, – загремел мужчина, как грохочет действующий вулкан. – Не смей! – Он угрожающе сделал шаг в сторону Марка, наморщив лоб и сведя брови, глядя ему в глаза своими, острыми, как нож хирурга. – Глаза! Я помню эти глаза!
Марк торопливо отступил перед этим грозным приближением, не вполне понимая, чего ожидать, но веря, что в любой миг Шон Кортни способен ударить его своей тростью, таким страшным казался его гнев.
– Да, генерал!
Шон Кортни щелкнул пальцами (словно треснула дубовая ветка), его лицо прояснилось, и голубые глаза улыбнулись так славно, с таким заразительным весельем, что Марк улыбнулся в ответ.
– Андерс, – сказал генерал. – Андерс и Макдональд. Мартин? Майкл? Нет, Марк Андерс! – И он кулаком ударил себя по ладони. – Старость, говоришь? Девочка, кто тут помянул старость?
– Отец, ты чудо.
Она закатила глаза, но Шон Кортни уже не слушал, он подошел к Марку, схватил его за руку и так сжал, что захрустели кости; Марк едва успел опомниться и ответить на пожатие.
– Эти глаза, – смеялся Шон. – Ты очень изменился с того дня, вернее, с той ночи…
Его смех замер, он вспомнил мальчика на носилках, бледного, умирающего, перемазанного грязью и кровью, услышал собственный голос: «Он умер». Он отогнал эту картину.
– Как ты теперь, мой мальчик?
– Все хорошо, сэр.
– Не думал, что ты выживешь. – Шон внимательно посмотрел на него. – Я полагал, ты с развернутыми знаменами идешь ко дну. Сколько получил?
– Две, сэр, в верхнюю часть спины.
– Почетные шрамы, мой мальчик, как-нибудь сравним свои отметины. – Потом Кортни опять грозно нахмурился. – Висюльку получил?
– Да, сэр.
– Хорошо, а то в этой армии ни в чем нельзя быть уверенным. Я в тот же вечер написал представление, но человек предполагает, а судьба располагает. Что тебе дали?
– Медаль «За заслуги», сэр. Мне ее вручили в госпитале в Англии.
– Отлично! Это хорошо, – кивнул он, выпустил руку Марка и снова повернулся к девушке. – Дорогая, этот джентльмен был со мной во Франции.
– Очень приятно. – Она, не глядя на них, коснулась пальцем фигурки на радиаторе. – Как ты думаешь, мы можем сейчас проехаться, папа?
Марк торопливо открыл заднюю дверцу.
– Я поведу, – сказала девушка и подождала, пока он откроет дверцу со стороны шофера.
– Кнопка стартера здесь, – объяснил Марк.
– Спасибо, я знаю. Садитесь назад, пожалуйста.
Машину она вела по-мужски, очень быстро, но искусно, лихо срезая углы и используя коробку скоростей для торможения, выключая педалью сцепление, уверенно работая переключателем. Генерал сидел рядом с ней, расправив плечи, как молодой человек.
– Не гони так, – ворчал он, но его свирепый тон полностью противоречил ласковой улыбке, с какой он смотрел на дочь.
– А ты не суетись так, папочка, – отвечала она со смехом; этот смех продолжал звучать в ушах Марка, когда она развернула мощную машину и вписала ее в следующий поворот.
– Мало я тебя бил в детстве.
– Ну, сейчас уже поздно.
Свободной рукой она коснулась его щеки.
– Не рассчитывайте на это, барышня, ох, не рассчитывайте.
С деланным отчаянием качая головой, но восхищенно глядя на дочь, генерал выбрался из машины и снова проницательно взглянул на Марка.
– Ты не приходишь на еженедельные встречи.
– Нет, сэр.
– Всего час, вечером по пятницам. Полчаса упражнений, потом лекция.
– Да, сэр.
– Прекрасное развлечение. Поддерживает дух, хотя нас объединили с другими частями.
– Да, сэр.
– Я там командую, – усмехнулся Шон. – От меня не так легко избавиться.
– Конечно, сэр.
– У нас ежемесячно проводятся стрельбы, с призами, а потом барбекю.
– Правда, сэр?
– В этом году мы посылаем команду стрелков на Кубок Африки, все расходы за наш счет. Отличная возможность для счастливчиков, которые попадут в команду.
– Не сомневаюсь, генерал.
Шон ждал продолжения, но Марк молчал. Он не мог встретиться со свирепым требовательным взглядом генерала и потому стал смотреть на лицо девушки в зеркале заднего обзора.
Она внимательно, с непроницаемым выражением, возможно, с презрением, а может быть забавляясь, или движимая другим, гораздо более интригующим и опасным чувством, наблюдала за ним. На краткий миг их взгляды встретились, и девушка тотчас повернула голову на изящной шее. Темные волосы откинуло с шеи; там, на границе со светлой кожей, они оказались мягкими и шелковистыми, крошечный их завиток за маленьким ухом напоминал вопросительный знак.
У Марка появилось безумное желание наклониться вперед и прижаться губами к этому месту. Эта мысль словно удар отозвалась в его промежности, и он почувствовал, как натянуты его нервы. И неожиданно понял, что влюблен.
– Я хочу выиграть этот кубок, – негромко сказал генерал, наблюдая за ним. – Наша бригада еще никогда его не выигрывала.
– С меня, пожалуй, хватит мундиров и войн, генерал. – Марк заставил себя оторвать взгляд от девушки и посмотреть на генерала. – Но желаю вам удачи.
Шофер держал открытой дверцу «роллса» «Серебряный призрак». Шон Кортни сел рядом с дочерью, поднял правую руку в коротком, почти военном приветствии молодому человеку на тротуаре, и машина плавно тронулась.
Едва они остались одни, дочь радостно, по-девичьи, запищала и обеими руками обняла отца за шею, взлохматив ему волосы и растопив сердце своими поцелуями.
– Папулечка, ты меня балуешь!
– Да, балую.
– Ирена позеленеет от зависти и свернется, как анчоус. Я люблю тебя, мой добрый, чудный папочка! Ирене отец никогда не покупал «кадиллак».
– Мне нравится этот парень, он умен.
– Продавец? Да я его почти не заметила.
Она разжала руки и откинулась на спинку сиденья.
– У него есть характер. – Шон помолчал, снова вспоминая, как во Франции на изрытый снарядами холм бесшумно падал снег. – Есть характер и ум – достаточно, чтобы заниматься чем-нибудь поважнее продажи машин. – Тут он озорно улыбнулся и так помолодел, что мог сойти за ее брата. – Мне приятно будет посмотреть в лицо Гамильтону, когда мы отберем у него Кубок Африки.
Буря Кортни, сидя рядом с отцом и по-прежнему держа его под руку, молчала и раздумывала о том, что встревожило ее в этом Марке Андерсе. Глаза, решила она, желтые глаза, спокойные, но внимательные, плывущие, как две золотые луны.
Металлические створки ворот сейчас были открыты. Марк миновал железную решетку, которая мешает копытным заходить на территорию или покидать ее, проехал по мягкому изгибу подъездной дороги из гладких, тщательно вымытых желтых камней, мимо больших клумб цветущих канн. На каждой клумбе были посажены цветки одного цвета, алые, желтые или белые, ослепительные на ярком солнце, а за ними расстилались роскошные газоны с тропической зеленью, подстриженные и гладкие, как ковер, с купами местных деревьев, которые, очевидно, пощадили за их размер, красоту или необычную форму.
Деревья были перевиты лианами; на глазах у Марка маленькая серо-голубая мартышка легко спустилась по одной из этих живых веревок и, по-кошачьи выгнув спину, высоко задрав длинный хвост, пробежала по открытой лужайке, добралась до следующей рощицы, взлетела на самые верхние ветки и оттуда закричала на медленно движущуюся машину.
Из своих изысканий Марк знал, что это всего лишь городской дом Кортни (главный семейный дом находился в Ледибурге), и не ожидал такого великолепия. А почему бы и нет, сухо улыбнулся он, у этого человека есть все, что душе угодно, и это – всего лишь пристанище.
Он оглянулся. Ворота уже скрылись из виду, а дома впереди по-прежнему не видно. Марка окружал фантастический ландшафт, одновременно дикий и тщательно ухоженный, и теперь Марк понял, зачем у главных ворот решетка.
Небольшие стада полудомашних животных щипали короткую траву лужаек или стояли и с легким любопытством смотрели на проезжающую машину. Марк видел грациозных коричневых антилоп импала с белоснежными животами и загнутыми назад витыми рогами; у самца антилопы канны – свисающий подгрудок, толстые извилистые рога на короткой тяжелой голове и бочкообразное тело, как у породистого африкаандерского быка.
Марк проехал по мосту над узким заливом искусственного озера. Голубые лотосы высоко поднимали стебли, плоские листья растений плыли по поверхности. Аромат был легким, сладким и вызывал легкую печаль, напоминая о теплом воздухе лета. В чистой воде под листьями лотоса висели темные торпедообразные тела окуней.
На краю озера черно-белый гусь расправил крылья (их размах не уступал размаху рук человека), выгнул змеиную шею, нацелил вперед голову с бородкой, угрожая взлететь и наброситься на нарушителя покоя; потом передумал, свернул большие крылья, опустил хвост и удовольствовался резким протестующим криком в адрес проезжающей машины.
За деревьями впереди показалась крыша из розовой черепицы, с башенками, ребрами и балюстрадой, как в испанском замке. Последний поворот дороги позволил Марку увидеть весь дом.
Перед домом большой участок занимали цветущие клумбы, такие насыщенно-яркие, что больно глазу; буйство красок смягчали только высокие страусовые перья фонтанов, установленных в центре четырех круглых бассейнов, окруженных каменными парапетами. Ветерок относил облака брызг, словно дым, к клумбам, увлажняя цветки и усиливая их ослепительный цвет.
Дом двухэтажный, с разбросанными в беспорядке башенками, разнообразящими фасад; колонны, витые, как лакричные палочки, украшают вход и поддерживают подоконники; дом выкрашен белой краской и блестит на солнце, как глыба льда.
Дом должен был бы создавать впечатление солидных размеров и пышности, но построен так изобретательно, что кажется воздушным, как бизе, веселый и счастливый дом, созданный для счастливой жизни и, возможно, для любви. Подарок богатого мужчины любимой женщине, потому что во всем видна женская рука, и море цветов, фонтаны, павлины, мраморные статуи – все это кажется подходящим обрамлением для него.
Медленно, смущенный и очарованный, Марк провел «кадиллак» по последнему повороту дороги, и его внимание привлекли легкие женские возгласы.
Лужайки упирались в теннисный корт, там играли женщины. Их белые костюмы сверкали на солнце, мелькали руки и ноги, когда женщины бежали, разворачивались и били по мячу. Их голоса и смех мелодично звучали в теплой тишине позднего тропического утра.
Однажды вечером они присоединились к Дики Лэнкому и ленивой сирене, за которой ухаживал Дики, и вчетвером ели раков и танцевали под джаз-бэнд в «Ойстер-Бокс отеле» у скал Умланги, а потом вернулись домой в ревущем «кадиллаке», слегка под мухой, счастливые и поющие, и Дики вел большую машину по пыльной неровной дороге, как Нуворелли, а Марк и Марион блаженно прижимались друг к другу на заднем сидении.
В вестибюле отеля под бдительным взглядом ночного портье, который готов был помешать Марку приблизиться к лифту, они шепотом попрощались.
– Я никогда в жизни не была такой счастливой, – просто сказала она, приподнялась на цыпочки и поцеловала его в губы.
Дики Лэнком с «кадиллаком» и подружкой исчез, вероятно в направлении какой-нибудь темной стоянки у моря. Когда Марк один шел по пустынным ночным улицам, он думал о словах Марион и решил, что согласен с ними. Он не мог вспомнить, когда был так счастлив, но, печально улыбнулся он, в его жизни вообще было мало счастья. Для нищего и шиллинг – богатство.
* * *
Наступил их последний день вместе, и сознание этого отравляло им радость. Марк оставил «кадиллак» на узкой дороге в поле сахарного тростника, и они ушли на длинный изогнутый белоснежный пляж, с обоих концов закрытый скалами.Море было такое чистое, что, сидя на высокой дюне, они видели рифы и песок глубоко на дне. Еще дальше вода становилась густо-синей и наконец встречалась с далеким горизонтом, где стояли кучевые облака, пурпурные, голубые и серебряные в свете солнца.
Они босиком шли по песку, неся корзину с едой для пикника, собранную для Марион в отеле, и потрепанное серое одеяло с постели Марка, и им казалось, будто они одни в целом свете.
Они переоделись в купальные костюмы, скромно укрывшись друг от друга за пышным кустом молочая, и со смехом побежали в теплую воду.
Тонкая черная влажная ткань купальника Марион липла к телу, так что девушка казалась обнаженной, хотя купальник закрывал ее от бедер до шеи, а когда она стянула красную купальную шапочку и распустила густые волосы, Марк впервые почувствовал физическое влечение.
До сих пор он получал удовольствие скорее от их дружбы. Терпеливое восхищение Марион заполняло какую-то пустоту в его душе, он относился к девушке покровительственно, испытывая к ней почти братскую нежность.
Она неведомым женским чутьем сразу уловила перемену в нем. Смех замер на ее губах, глаза стали серьезными, в них появилась тень страха или предчувствия, но она повернулась к нему, подняла лицо и, казалось, сознательно набралась сил и храбрости.
Они лежали рядом на одеяле в тени куста. Полдень был жаркий, гудели насекомые.
Влажные купальные костюмы прохладно касались их горячей кожи. Когда Марк осторожно стянул костюм с Марион, ее кожа под его пальцами была влажной; он удивился тому, как непохоже ее тело на тело Хелен. Кожа Марион, слегка припорошенная пляжным песком, была чистой, молочно-белой, чуть розоватой, пушок на ее теле мягким, как шелк, золотистым и легким, как дым. Все ее тело было мягким, пластичным, в отличие от мускулистого тела Хелен, и ощущение от него было совсем иным, оставляло впечатление неизведанной податливости, что заинтриговало и возбудило Марка.
И только когда она ахнула, прикусила губу и спрятала лицо, прижавшись к его шее, он неожиданно понял, что все то, чему научила его Хелен и что приводило ее в такое возбуждение, на Марион не действует. Тело ее оставалось скованным, лицо – бледным и застывшим.
– Марион, что с тобой?
– Все в порядке, Марк.
– Тебе не нравится?
– Со мной это впервые.
– Можно прекратить.
– Нет.
– Нам не обязательно это делать.
– Нет, Марк, продолжай. Ведь ты этого хочешь.
– А ты – нет.
– Я хочу того же, что ты, Марк. Продолжай. Это для тебя.
– Нет.
– Пожалуйста, Марк, пожалуйста, продолжай.
Ее губы дрожали.
– Прости, Марион.
Он отстранился от нее, увидев страх в ее глазах, но Марион тотчас придвинулась к нему, обняла за шею, почти легла на него.
– Марк, не извиняйся. Я хочу, чтоб тебе было хорошо.
– Мне не будет хорошо, если ты не хочешь.
– О Марк, не говори так. Пожалуйста, не говори. Я больше всего на свете хочу, чтобы ты был счастлив.
Она вела себя смело, терпеливо, крепко прижимала его к себе, обнимая обеими руками за шею. Ее тело оставалось напряженным, но она постаралась, чтобы ему было удобнее. Однако для Марка испытание оказалось почти таким же болезненным, как для нее. Он страдал вместе с ней, чувствуя, как Марион дрожит, слыша негромкие звуки боли и напряжения, которые она старалась сдержать.
К счастью для обоих, все быстро закончилось, но она продолжала прижиматься к нему.
– Тебе было хорошо, Марк, дорогой?
– О да, – воскликнул он. – Замечательно.
– Я так хочу быть для тебя хорошей во всем, милый. Во всем.
– Ничего лучше в моей жизни не было, – ответил он, и Марион посмотрела ему в глаза, ища подтверждения и находя, потому что ужасно этого хотела.
– Я так рада, дорогой, – прошептала она и прижала голову Марка к своей влажной теплой груди, мягкой, розовой, дарующей покой. И начала мягко баюкать, как мать качает дитя.
– Я рада, Марк, а потом будет все лучше. Я научусь, вот увидишь, я буду очень стараться ради тебя, дорогой, всегда буду.
Когда в сумерках они медленно возвращались в город, она гордо сидела рядом с ним на широком кожаном сиденье и в ней чувствовалось что-то новое, новая уверенность, как будто за несколько коротких часов она из ребенка превратилась во взрослую женщину.
Марк испытывал к ней глубокое чувство. Ему хотелось защищать ее, сберечь ее доброту и милоту, не допустить к ней несчастья и порчу. На миг он пожалел, что Марион не смогла утолить безумные желания его плоти, и что сам он не сумел провести ее сквозь бурю таким же темпом. Может, это еще придет, может, они и в этом найдут дорогу друг к другу, а если нет – пусть, не страшно. Важно другое – чувство ответственности за эту женщину: она отдала ему всю себя без остатка, и теперь его долг ответить ей той же мерой, защищать и беречь ее.
– Марион, ты выйдешь за меня? – негромко спросил он, и она тихо заплакала, неспособная говорить, только энергично кивая сквозь слезы.
Сестра Марион, Линетт, была замужем за молодым юристом из Ледибурга, и в тот вечер они засиделись допоздна, обсуждая предстоящее обручение.
– Папа не даст разрешения, пока тебе не исполнится двадцать один год. Ты ведь знаешь, сколько пришлось ждать нам с Питером.
Питер Боутс, серьезный молодой человек, с умным видом кивнул и осторожно сложил вместе кончики пальцев. У него редкие, рыжеватые волосы, и он положительный и уравновешенный, как судья в алой мантии.
– Несколько лет ожидания вам не повредят.
– Лет? – взвыла Марион.
– Тебе всего девятнадцать, – напомнил Питер. – Марку нужно заработать, чтобы взять на себя ответственность за семью.
– Я тоже могу работать, – горячо вмешалась Марион.
– Так все говорят, – со знанием дела покачал головой Питер. – Но не пройдет и двух месяцев, как начинают ждать ребенка.
– Питер! – вмешалась его жена, но он спокойно продолжал:
– А каковы твои перспективы, Марк? Отец Марион захочет это знать.
Марк не ожидал, что от него потребуют отчета о делах; в данный момент он даже не был уверен, сколько точно у него денег: сорок два фунта двенадцать шиллингов или семь шиллингов шесть пенсов.
На следующее утро он посадил друзей в Ледибургский поезд; они с Марион обнялись и обещали писать ежедневно; она сказала, что будет складывать его письма в нижний ящик своего шкафа и постарается перебороть предубеждение отца против ранних браков. Возвращаясь с вокзала, Марк почему-то вспомнил весеннее утро во Франции, когда с передовой отправлялся в резерв, и плечи его сами собой развернулись, шаг убыстрился и снова стал пружинистым и гибким. Он ушел с передовой и уцелел – вот все, о чем он мог думать в эту минуту.
Дики Лэнком сидел, взгромоздив небрежно скрещенные ноги в лакированных ботинках на стол. Он поднял голову от газеты; в другой руке он держал чашку с чаем, изящно отставив мизинец.
– Привет возвращающемуся герою; его оружие устало висит через плечо…
– Перестань, Дики!
– …колени ослабли, глаза налиты кровью, лоб нахмурен.
– Есть заказы? – серьезно спросил Марк.
– А, мозг гиганта обратился к хлебу насущному?
Марк быстро пролистал ожидавшую его стопку сообщений.
– Излишек любви, утомление страстью или просто половое похмелье.
– Что это? Не могу разобрать почерк.
Марк сосредоточился на чтении.
– Попомни мои слова, Марк: эта молодая женщина из тех, что стремятся высиживать яйца. Стоит тебе на десять минут отвернуться, и она уже совьет на ближайшем дереве гнездо.
– Брось, Дики.
– Вот именно: брось, старина, не то наплодишь щенят и заселишь ими все окрестности.
Дики преувеличенно содрогнулся.
– Никогда не езди в машине с закрытым кузовом, если можешь водить спортивную модель, старина. Кстати, это мне кое о чем напомнило. – Он бросил газету и достал из жилетного кармана часы. – У меня важный клиент. – Он взглянул на свои блестящие ботинки, провел по ним носовым платком, встал, надел шляпу и подмигнул Марку. – Ее муж на неделю уехал из города. Карауль крепость, старина, теперь моя очередь. – Он вышел из конторы в демонстрационный зал и тут же с выражением ужаса на лице появился снова. – Боже, клиенты! Займись ими, Марк, мальчик мой, а я выйду через черный ход.
И он исчез, оставив после себя только слабый запах бриллиантина.
У разбитого зеркала возле окна Марк проверил, хорошо ли повязан галстук, и, привычно улыбаясь, направился к двери, но на пороге остановился, словно наткнулся на натянутую цепь.
Застыв, он слушал: сосредоточенно, как дикая газель, слушал всеми фибрами души и каждым нервом, вслушивался в звуки такой пронзительной красоты, что, казалось, у него остановилось сердце. Это продолжалось всего несколько секунд, но еще много времени спустя звук этот дрожал в воздухе, и только тогда сердце Марка снова забилось, сильно ударяясь о ребра.
Этим звуком был женский смех. Воздух вокруг Марка как будто сгустился, превратившись в мед, потому что Марк с трудом переставлял ноги, двигаясь вперед, и ему требовались физические усилия, чтобы набирать этот воздух в легкие.
От входа он осмотрел демонстрационный зал. В центре стояла последняя модель «кадиллака», рядом с ней – двое.
Мужчина взглянул на Марка и оставил только впечатление массивной, высокой фигуры, одетой в темный костюм. Девушка за ним была изящной, почти воздушной; казалось, она плывет, легкая и прекрасная, как колибри на невидимых крыльях.
Земля под ногами Марка качнулась, когда он взглянул на нее.
Девушка откинула голову, глядя на мужчину. На длинной гладкой шее изящно сидела маленькая головка с огромными темными глазами и смеющимся ртом, с мелкими, ровными белыми зубами за розовыми губами, с высоким открытым лбом, бледным и широким над запоминающимися глазами, и все это венчала невероятная шапка густых блестящих волос, таких темных, что их локоны казались вырезанными из эбенового дерева.
Она снова засмеялась – весело и звонко – и поднесла к лицу мужчины руку, узкую, с длинными заостренными пальцами, сильную и уверенную, и Марк понял, что его первое впечатление было ошибочно.
Девушка мала только по сравнению с мужчиной, и ее фигура усиливала эту иллюзию. Теперь Марк видел, что на самом деле она высокая, но грациозная, как стебель папируса на ветру, тонкая и стройная, с узкой талией и длинными ногами под легкой летящей тканью юбки.
Кончиками пальцев она провела по подбородку мужчины, наклонила голову на длинной лебединой шее, и ее красота стала почти непереносимой. В больших глазах светилась любовь, мягкие губы тоже были полны любви.
– О папа, ты такой старомодный… ворчливый старый медведь!
Она легко, как балерина, отвернулась от него, приняла преувеличенно драматичную позу около огромной сверкающей машины и заговорила с комичным французским акцентом:
– Regarde! Mon cher papa, c’est tres chic[11]…
Мужчина проворчал:
– Не доверяю я этим модным французским машинам. По мне лучше «роллсы».
– «Роллсы»? – воскликнула девушка, подчеркнуто надув губы. – Они такие медлительные, такие старомодные! Дорогой папочка, на дворе двадцатый век, не забывай! – И тут же поникла, как увядающая роза. – Как я буду смотреть в глаза подругам, если ты заставишь меня ездить в таком большом, мрачном гробу?
В это мгновение она увидела Марка в дверях зала; ее манеры сразу изменились, посадка головы и осанка, выражение рта и губ – вместо шута появилась леди.
– Папа, – сказала она негромким «воспитанным» голосом, холодно оглядывая Марка с головы до ног, – по-моему, появился продавец.
Она повернулась, и у Марка снова дрогнуло сердце от движения ее бедер под тканью юбки. Она быстро обошла «кадиллак», спокойно, отчужденно, больше не глядя на него, и он впервые увидел вызывающие движения ее маленьких круглых ягодиц.
Марк смотрел на нее как зачарованный. Он никогда не видел ничего прекраснее, ничего привлекательнее.
Мужчина повернулся и сердито посмотрел на него. Девушка дразнила его не зря: он казался библейским старцем. Худая высоченная фигура с широкими, как перекладина виселицы, плечами, с большой величественной головой, размер которой подчеркивали слегка кривой нос и густая борода с проседью.
– Я тебя знаю, черт побери!
Его лицо стало почти черным за двадцать тысяч дней под солнцем, но в углах глаз белели глубокие морщины, и кожа под густыми прядями серебряных волос была тоже белая, защищенная шляпой охотника или форменной шапкой.
Марк пришел в себя, оторвал взгляд от девушки и потрясенно узнал этого человека. В это мгновение ему пришло на ум только, что это какое-то чудовищное совпадение, но в последующие годы он начнет думать по-другому. Нити их жизни переплелись. Но в этот миг он, потрясенный, смог только хрипло ответить:
– Да, генерал Кортни, я…
– Молчать, черт побери! – перебил генерал голосом, подобным приглушенному выстрелу маузера, и Марк дрогнул, увидев грозное выражение его лица. – У меня хорошая память на имена! – сердито смотрел генерал на Марка. – И я никогда не забываю лица.
Огромная сила и властность этого человека грозили поглотить Марка.
– Это признак старости, отец, – холодно сказала девушка, равнодушно, без улыбки оглянувшись через плечо.
– Не смей так говорить, девочка, – загремел мужчина, как грохочет действующий вулкан. – Не смей! – Он угрожающе сделал шаг в сторону Марка, наморщив лоб и сведя брови, глядя ему в глаза своими, острыми, как нож хирурга. – Глаза! Я помню эти глаза!
Марк торопливо отступил перед этим грозным приближением, не вполне понимая, чего ожидать, но веря, что в любой миг Шон Кортни способен ударить его своей тростью, таким страшным казался его гнев.
– Да, генерал!
Шон Кортни щелкнул пальцами (словно треснула дубовая ветка), его лицо прояснилось, и голубые глаза улыбнулись так славно, с таким заразительным весельем, что Марк улыбнулся в ответ.
– Андерс, – сказал генерал. – Андерс и Макдональд. Мартин? Майкл? Нет, Марк Андерс! – И он кулаком ударил себя по ладони. – Старость, говоришь? Девочка, кто тут помянул старость?
– Отец, ты чудо.
Она закатила глаза, но Шон Кортни уже не слушал, он подошел к Марку, схватил его за руку и так сжал, что захрустели кости; Марк едва успел опомниться и ответить на пожатие.
– Эти глаза, – смеялся Шон. – Ты очень изменился с того дня, вернее, с той ночи…
Его смех замер, он вспомнил мальчика на носилках, бледного, умирающего, перемазанного грязью и кровью, услышал собственный голос: «Он умер». Он отогнал эту картину.
– Как ты теперь, мой мальчик?
– Все хорошо, сэр.
– Не думал, что ты выживешь. – Шон внимательно посмотрел на него. – Я полагал, ты с развернутыми знаменами идешь ко дну. Сколько получил?
– Две, сэр, в верхнюю часть спины.
– Почетные шрамы, мой мальчик, как-нибудь сравним свои отметины. – Потом Кортни опять грозно нахмурился. – Висюльку получил?
– Да, сэр.
– Хорошо, а то в этой армии ни в чем нельзя быть уверенным. Я в тот же вечер написал представление, но человек предполагает, а судьба располагает. Что тебе дали?
– Медаль «За заслуги», сэр. Мне ее вручили в госпитале в Англии.
– Отлично! Это хорошо, – кивнул он, выпустил руку Марка и снова повернулся к девушке. – Дорогая, этот джентльмен был со мной во Франции.
– Очень приятно. – Она, не глядя на них, коснулась пальцем фигурки на радиаторе. – Как ты думаешь, мы можем сейчас проехаться, папа?
Марк торопливо открыл заднюю дверцу.
– Я поведу, – сказала девушка и подождала, пока он откроет дверцу со стороны шофера.
– Кнопка стартера здесь, – объяснил Марк.
– Спасибо, я знаю. Садитесь назад, пожалуйста.
Машину она вела по-мужски, очень быстро, но искусно, лихо срезая углы и используя коробку скоростей для торможения, выключая педалью сцепление, уверенно работая переключателем. Генерал сидел рядом с ней, расправив плечи, как молодой человек.
– Не гони так, – ворчал он, но его свирепый тон полностью противоречил ласковой улыбке, с какой он смотрел на дочь.
– А ты не суетись так, папочка, – отвечала она со смехом; этот смех продолжал звучать в ушах Марка, когда она развернула мощную машину и вписала ее в следующий поворот.
– Мало я тебя бил в детстве.
– Ну, сейчас уже поздно.
Свободной рукой она коснулась его щеки.
– Не рассчитывайте на это, барышня, ох, не рассчитывайте.
С деланным отчаянием качая головой, но восхищенно глядя на дочь, генерал выбрался из машины и снова проницательно взглянул на Марка.
– Ты не приходишь на еженедельные встречи.
– Нет, сэр.
– Всего час, вечером по пятницам. Полчаса упражнений, потом лекция.
– Да, сэр.
– Прекрасное развлечение. Поддерживает дух, хотя нас объединили с другими частями.
– Да, сэр.
– Я там командую, – усмехнулся Шон. – От меня не так легко избавиться.
– Конечно, сэр.
– У нас ежемесячно проводятся стрельбы, с призами, а потом барбекю.
– Правда, сэр?
– В этом году мы посылаем команду стрелков на Кубок Африки, все расходы за наш счет. Отличная возможность для счастливчиков, которые попадут в команду.
– Не сомневаюсь, генерал.
Шон ждал продолжения, но Марк молчал. Он не мог встретиться со свирепым требовательным взглядом генерала и потому стал смотреть на лицо девушки в зеркале заднего обзора.
Она внимательно, с непроницаемым выражением, возможно, с презрением, а может быть забавляясь, или движимая другим, гораздо более интригующим и опасным чувством, наблюдала за ним. На краткий миг их взгляды встретились, и девушка тотчас повернула голову на изящной шее. Темные волосы откинуло с шеи; там, на границе со светлой кожей, они оказались мягкими и шелковистыми, крошечный их завиток за маленьким ухом напоминал вопросительный знак.
У Марка появилось безумное желание наклониться вперед и прижаться губами к этому месту. Эта мысль словно удар отозвалась в его промежности, и он почувствовал, как натянуты его нервы. И неожиданно понял, что влюблен.
– Я хочу выиграть этот кубок, – негромко сказал генерал, наблюдая за ним. – Наша бригада еще никогда его не выигрывала.
– С меня, пожалуй, хватит мундиров и войн, генерал. – Марк заставил себя оторвать взгляд от девушки и посмотреть на генерала. – Но желаю вам удачи.
Шофер держал открытой дверцу «роллса» «Серебряный призрак». Шон Кортни сел рядом с дочерью, поднял правую руку в коротком, почти военном приветствии молодому человеку на тротуаре, и машина плавно тронулась.
Едва они остались одни, дочь радостно, по-девичьи, запищала и обеими руками обняла отца за шею, взлохматив ему волосы и растопив сердце своими поцелуями.
– Папулечка, ты меня балуешь!
– Да, балую.
– Ирена позеленеет от зависти и свернется, как анчоус. Я люблю тебя, мой добрый, чудный папочка! Ирене отец никогда не покупал «кадиллак».
– Мне нравится этот парень, он умен.
– Продавец? Да я его почти не заметила.
Она разжала руки и откинулась на спинку сиденья.
– У него есть характер. – Шон помолчал, снова вспоминая, как во Франции на изрытый снарядами холм бесшумно падал снег. – Есть характер и ум – достаточно, чтобы заниматься чем-нибудь поважнее продажи машин. – Тут он озорно улыбнулся и так помолодел, что мог сойти за ее брата. – Мне приятно будет посмотреть в лицо Гамильтону, когда мы отберем у него Кубок Африки.
Буря Кортни, сидя рядом с отцом и по-прежнему держа его под руку, молчала и раздумывала о том, что встревожило ее в этом Марке Андерсе. Глаза, решила она, желтые глаза, спокойные, но внимательные, плывущие, как две золотые луны.
* * *
Перед белыми воротами Марк невольно остановил большую машину. Ворота на двух высоких колоннах, оштукатуренные, белые, чистые, и на каждом столбе зулусское название этого места – ЭМОЙЕНИ, отличное охотничье название, «место ветра», на холме над Дурбаном, где в жаркие летние месяцы с моря дуют прохладные ветра.Металлические створки ворот сейчас были открыты. Марк миновал железную решетку, которая мешает копытным заходить на территорию или покидать ее, проехал по мягкому изгибу подъездной дороги из гладких, тщательно вымытых желтых камней, мимо больших клумб цветущих канн. На каждой клумбе были посажены цветки одного цвета, алые, желтые или белые, ослепительные на ярком солнце, а за ними расстилались роскошные газоны с тропической зеленью, подстриженные и гладкие, как ковер, с купами местных деревьев, которые, очевидно, пощадили за их размер, красоту или необычную форму.
Деревья были перевиты лианами; на глазах у Марка маленькая серо-голубая мартышка легко спустилась по одной из этих живых веревок и, по-кошачьи выгнув спину, высоко задрав длинный хвост, пробежала по открытой лужайке, добралась до следующей рощицы, взлетела на самые верхние ветки и оттуда закричала на медленно движущуюся машину.
Из своих изысканий Марк знал, что это всего лишь городской дом Кортни (главный семейный дом находился в Ледибурге), и не ожидал такого великолепия. А почему бы и нет, сухо улыбнулся он, у этого человека есть все, что душе угодно, и это – всего лишь пристанище.
Он оглянулся. Ворота уже скрылись из виду, а дома впереди по-прежнему не видно. Марка окружал фантастический ландшафт, одновременно дикий и тщательно ухоженный, и теперь Марк понял, зачем у главных ворот решетка.
Небольшие стада полудомашних животных щипали короткую траву лужаек или стояли и с легким любопытством смотрели на проезжающую машину. Марк видел грациозных коричневых антилоп импала с белоснежными животами и загнутыми назад витыми рогами; у самца антилопы канны – свисающий подгрудок, толстые извилистые рога на короткой тяжелой голове и бочкообразное тело, как у породистого африкаандерского быка.
Марк проехал по мосту над узким заливом искусственного озера. Голубые лотосы высоко поднимали стебли, плоские листья растений плыли по поверхности. Аромат был легким, сладким и вызывал легкую печаль, напоминая о теплом воздухе лета. В чистой воде под листьями лотоса висели темные торпедообразные тела окуней.
На краю озера черно-белый гусь расправил крылья (их размах не уступал размаху рук человека), выгнул змеиную шею, нацелил вперед голову с бородкой, угрожая взлететь и наброситься на нарушителя покоя; потом передумал, свернул большие крылья, опустил хвост и удовольствовался резким протестующим криком в адрес проезжающей машины.
За деревьями впереди показалась крыша из розовой черепицы, с башенками, ребрами и балюстрадой, как в испанском замке. Последний поворот дороги позволил Марку увидеть весь дом.
Перед домом большой участок занимали цветущие клумбы, такие насыщенно-яркие, что больно глазу; буйство красок смягчали только высокие страусовые перья фонтанов, установленных в центре четырех круглых бассейнов, окруженных каменными парапетами. Ветерок относил облака брызг, словно дым, к клумбам, увлажняя цветки и усиливая их ослепительный цвет.
Дом двухэтажный, с разбросанными в беспорядке башенками, разнообразящими фасад; колонны, витые, как лакричные палочки, украшают вход и поддерживают подоконники; дом выкрашен белой краской и блестит на солнце, как глыба льда.
Дом должен был бы создавать впечатление солидных размеров и пышности, но построен так изобретательно, что кажется воздушным, как бизе, веселый и счастливый дом, созданный для счастливой жизни и, возможно, для любви. Подарок богатого мужчины любимой женщине, потому что во всем видна женская рука, и море цветов, фонтаны, павлины, мраморные статуи – все это кажется подходящим обрамлением для него.
Медленно, смущенный и очарованный, Марк провел «кадиллак» по последнему повороту дороги, и его внимание привлекли легкие женские возгласы.
Лужайки упирались в теннисный корт, там играли женщины. Их белые костюмы сверкали на солнце, мелькали руки и ноги, когда женщины бежали, разворачивались и били по мячу. Их голоса и смех мелодично звучали в теплой тишине позднего тропического утра.