Соболев Анатолий. Рассказы о Данилке

   Когда вынырнули из леса, Данилка облегченно вздохнул. Гнедко тоже побежал веселее. Внизу, в лощине, затемнели бугры приземистых домов, занесенных по самые крыши снегом. Это было село, о котором отец всегда говорил с ненавистью: "Осиное гнездо". Кулацкое, богатое село. Оно лежало на полпути от бабушки к дому.
   Кошевка заскользила вниз под извоз, раскатилась на ухабе и ударила со всего маху правым полозом в выбоину. Данилка чуть не вылетел из кошевки. Отец чертыхнулся, сани вкатили в глухой переулок. И тут правая оглобля отлетела, кошевку развернуло поперек дороги.
   - Тпру-у-у! - Отец натянул вожжи и соскочил с кошевки.
   Гнедко остановился, тяжело поводя боками. Отец осмотрел оглоблю, с досадой сказал:
   - Завертка лопнула. Вот черт! И хозяева поуснули все.
   В деревне стояла тишина, даже собаки не брехали, попрятались от мороза. Светило два-три окошка.
   - Посиди, - сказал отец, - я схожу.
   Отец пошел к ближайшей избе, долго стучал, наконец ему открыли.
   Вернулся отец, ругаясь:
   - Кулачье! Веревки на завертку жалко.
   Отец начал колдовать над лопнувшей заверткой, развязывать зубами заледенелые узлы. Он долго возился с нею, отогревая время от времени дыханием закоченевшие пальцы. У Данилки стало пощипывать нос, он плотнее закутался в тулуп и терпеливо ждал.
   - Все. Готово, - наконец сказал отец, поднимаясь. - Доедем как-нибудь.
   Данилка выглянул из тулупа и вдруг увидел, как по ярко освещенной лунным светом улице, пластаясь над самой дорогой, летит стая собак. Мальчишка похолодел, хотел крикнуть и не успел. Свора навалилась на отца. Он отпрянул от кошевки. Огромные, как телки, кобели молча рвали отцу тулуп. Он, хрипло бранясь, отбивался ногами и неуклюже крутился на месте. Гнедко всхрапнул, шарахнулся в сторону и увяз в сугробе. Кошевка соскочила с торного места и легла боком в снег на обочине. Данилка чудом удержался. Он с ужасом глядел, как здоровенный кобель повис на отце. И тут он заметил, что у ворот ближнего дома стоят два мужика. Данилка не понимал, почему они не помогают отцу, который все отходил и отходил от кошевки. Только много позже Данилка понял, почему отец отходил: он отвлекал разъяренных псов от сына.
   Возле ближнего дома он что-то схватил, и тут же послышался предсмертный визг: отец железной лопатой отбивался от собак. Один пес уже скулил и полз с перебитой хребтиной, за ним тянулась темная вилюшка. Отец размозжил голову второму псу. Собаки, рыча, стали откатываться. Теперь наступал отец, а стая, огрызаясь, отходила. Когда на дороге остались два неподвижных кобеля, а третий, жалобно скуля, полз с перебитым хребтом, раздался угрожающий голос:
   - Ты чего животину гробишь, а? Ктой-то тебе дал такую праву?
   И тут отец сбросил с себя располосованный на ленты тулуп, выхватил из кармана галифе наган и хрипло крикнул:
   - А ну подходи, контра!
   И только теперь Данилка увидел, что с конца улицы, с тыла, надвигается несколько мужиков и в руках одного что-то блестит.
   Увидев в руках отца наган, мужики шарахнулись назад.
   - Вот она, Совецка власть, чуть чо - стращать, наган в зубы тыкать! крикнул кто-то старческим, надтреснутым тенорком.
   - Вас стрелять, гадов, надо, а не стращать! - прохрипел отец. - А ну подходи, у кого пупок крепче завязан!
   С темными потеками на лице (потом Данилка понял, что это была кровь) отец стоял, широко расставив ноги, и вид его был страшен. Он был без шапки, волосы дымились.
   Не опуская нагана, он стал отступать, дошел до саней, увязших в снегу, одним рывком выдернул их на дорогу. Гнедко забился в сугробе и тоже выбрался на торное место. Отец упал в кошевку, пронзительно свистнул, и Гнедко дико взял с места. И тотчас позади раздался громовой раскат. Кто-то выстрелил из обреза. В ответ сухо, плотно, раз за разом выстрелил из нагана отец. Гнедко в бешеном намете рвал гужи, а отец, перекинувшись всем телом назад, отстреливался.
   Насмерть перепуганный, придавленный отцом Данилка лежал на дне кошевки. Отец вдруг стал заваливаться вбок, мертвенно-белое лицо его запрокинулось, он застонал.
   - Папка, папка! - испуганно закричал Данилка, думая, что отец умирает.
   - Гони! - надсадно крикнул отец и безжизненно откинулся назад.
   Вожжи выпали из его рук, Данилка схватил их и, испуганно оглядываясь назад, нещадно хлестал коня.
   Гнедко вынес кошевку из села на увал. И грянула в глаза черной жутью ночь, и застыло сердце в страхе. Над необозримой мертвой степью нависало мрачное ледяное небо, сугробы, как могильные холмы, нескончаемо тянулись вдаль. Над этим пустынным и враждебным миром холодно и ярко сияла равнодушная ко всему на свете луна. Обжигающий ветер бил в глаза, выгонял слезу, не давал дышать. Летели из-под копыт мерзлые льдышки, больно секли лицо. Данилка с ужасом озирался, стегал и стегал Гнедка. Конь хрипел от запала, а Данилка все гнал и гнал его.
   Когда влетели в родное село, Данилка заплакал.
   - Ну-ну, - подал слабый голос отец. - Убери мокроту...
   - Я... я... не плачу, - выдавил Данилка, задыхаясь от слез, от пережитого страха и от радости, что отец жив.
   Отец долго лежал после той ночи: он был весь искусан, а пуля попала в плечо. Когда ему стало легче, он подозвал однажды сына и сказал:
   - Ну, счастливый кто-то из нас! Ты, видать, - не изладили они погоню. Каюк бы нам. Наган-то я второпях весь расстрелял. А ну как нагнали бы? Нахмурился, помрачнел: - Вот это и есть классовая борьба. Чуешь?
   - Чую, - ответил Данилка.
   СИЗЫЙ
   В марте ударит солнце по сосулькам и пойдет окрест звон - серебряная капель. Падают с крыш ледяные осколки, подтаивают, оседают сугробы. На глянцево отполированной дороге в колдобинах скапливается вешняя вода, конский навоз втерт полозьями в наст и масляно блестит. Теплый ветер дует с юга с прозрачно синеющих гор, воздух чист, и небо распахнуто, высоко. От всего этого хмелеют и ошалело кричат воробьи.
   В такой нарядный солнечный день ребята шли из школы. На радостях, что впереди воскресенье, свободный от учебы день, весело колотили сумками по спинам, толкали друг дружку в сугробы. Еще издалека они приметили Андрейку, который несся навстречу, что-то крича и размахивая руками. Подбежал, обвел всех восхищенными выпученными глазами из-под лохматой, съехавшей на нос шапки и брякнул:
   - Сизого поймали!
   Мальчишки обомлели.
   Сизый был грозою всей округи. После разгрома кулацкого восстания, в котором он был одним из главарей, ему удалось скрыться. Целое лето и осень о нем не было ни слуху ни духу, а зимой объявился. Стал нападать на одиноких ездоков и обозы, отбирал деньги, продукты, а людей убивал. Всех убивал, никого не щадил. Однажды он настиг обоз, который вез в Бийск хлеб, перебил возчиков-колхозников, распорол мешки с зерном и высыпал на дорогу, перестрелял лошадей. На грудь одному из возчиков приколол накорябанную кровью записку: "Сизый объявил войну Советам!" Под Новый год он убил избача, уже на увале, уже совсем в деревне. Избач ехал из города и вез газеты, журналы, плакаты. Сизого боялись, о нем ходили слухи, один страшнее другого. Не раз пытались схватить его, но безуспешно.
   И вот поймали!
   Андрейка, захлебываясь, проглатывая слова, говорил, говорил и говорил. И вдруг выяснилось, что Сизого вовсе не поймали, а только еще ловят.
   Ромка дал Андрейке подзатыльник.
   - Чего врешь, что поймали?
   - Ловят, забожусь! - еще больше вытаращил глаза Андрейка.
   - Где ловят? Говори толком! - приказал Данилка.
   - У моста, у Сизарихи.
   Сизариха - мать Сизого. Значит, он дома попался.
   Мальчишки сломя голову рванули к мосту.
   Но подойти близко к дому Сизарихи было нельзя: на улице, в переулке и на огороде, в сугробах, стояло оцепление из милиционеров и комсомольцев. Тут же торчали и все деревенские мальчишки, они и сообщили подробности опоздавшим: Сизого прихватили на рассвете, он ночью тайно приехал. Дом окружили и приказали Сизому сдаться. Он отказался выйти добром и теперь сидит на чердаке и отстреливается.
   Мальчишки забрались на хибарку деда Савостия, оттуда хорошо было видно, что происходит во дворе Сизарихи.
   - Вы мне крышу не продавите, варнаки! - ругался внизу дед Савостий.
   Мальчишки не обращали на него внимания, знали, что это он так, пошумит только. Сам бы с ними забрался, да не может.
   Черными пятнами лежали за плетнями в сугробах милиционеры, а за баней стояли и о чем-то совещались Данилкин отец, военный комиссар и начальник милиции. Комиссар был в длинной кавалерийской шинели с отворотами на рукавах и в буденовке. Данилке очень хотелось иметь такую шинель, и он твердо решил, что когда вырастет, то будет носить только кавалерийскую длинную шинель и шпоры на сапогах. Данилкин отец и начальник милиции были в полушубках и пимах - совсем не военный вид.
   Начальник милиции, плотный, приземистый, с красным лицом и седыми усами, что-то коротко крикнул, и милиционеры пошли на приступ. Из слухового окна на чердаке добротного пятистенного дома раздался выстрел, и один милиционер, тот, который был впереди всех, ткнулся в сугроб. Остальные присели кто где: кто под плетнем, кто за сараем. А тот, первый, так и остался лежать на ослепительно ярком весеннем снегу. Шинель его чернела, будто птица с распластанными крыльями.
   - Убило? - шепнул Ромка, хватая Данилку за рукав. - Убило?
   Ребята оцепенели. Что-то кричали взрослые, до мальчишек доносило только голоса, слов было не разобрать.
   Милиционеры снова стали перебежками двигаться к дому. Из чердачного окна раздалось еще несколько выстрелов, милиционеры не отвечали. И от этого было страшно. После одного из выстрелов, который показался громче других, Данилка чуть не свалился с крыши.
   Милиционеры совсем уже подобрались к дому, один прятался за крыльцом, другие ползли, как на войне, по-пластунски. И вдруг жалобно звякнули стекла чердачного окна, рама выдралась и косо полетела вниз. Вслед за ней с чердака вывалился человек и упал в сугроб. Данилка не сразу сообразил, что это и есть Сизый. Мужик как мужик, без бороды даже. Данилка думал, что Сизый весь черный, с бородой и со страшными глазищами. А этот обыкновенный мужик, каких в селе сколько хочешь. И никакой сабли с ним не было, и пулемета тоже, как утверждали все мальчишки. В руке его, правда, чернел наган. Отсюда, с крыши, наган казался игрушечным и совсем не страшным.
   Сизый завяз в сугробе, провалившись по грудь; к нему уже бежали по огороду милиционеры, тоже по пояс проваливаясь в снег. Сизый, раздирая в зверином оскале рот, заорал:
   - Не подходи! Загублю!
   Он выстрелил в ближнего милиционера, тот на бегу споткнулся, долго шел косо, нагнувшись вперед, и наконец сунулся лицом в снег и остался неподвижным. А Сизый выбился из сугроба и побежал к пригону. Там стоял его серый в яблоках жеребец. Этот жеребец был всем жеребцам жеребец. Говорили, Сизый падёт на него, свистнет Соловьем-разбойником - и только его и видели. Как ветер! Сколько раз за ним гонялись - не могли догнать. Дед Савостий говорил, что жеребец этот чистых кровей. А милиционеры на монголках скачут. Монголки - маленькие лохматые лошадки, их в Данилкином селе много. Крепкие, выносливые, но бегать быстро не могут. А жеребец Сизого - конь-огонь! Не потеет, хоть сколько пробежит. Поблукают милиционеры по степи да с тем и вернутся.
   Сизый почти добежал до пригона, когда раздался щелчок и он упал.
   - Подшибли?! - выдохнул Ромка в ухо Данилке. - Глянь, глянь, твой отец!
   И тут Данилка увидел, как от ворот прямо во весь рост идет его отец с наганом в руке. Все замерли. Сизый приподнялся из сугроба и выстрелил. С Данилкиного отца слетела шапка.
   - Не подходи! Слышь, не подходи, Гришка, убью! - срываясь с высокой ноты, закричал Сизый.
   Наступила мертвая тишина, и в этом жутком безмолвии раздался негромкий твердый голос Данилкиного отца:
   - Бросай оружие, Иван! Ты окружен!
   Сизый заматерился, кинул вокруг затравленный взгляд и снова, злобно ощерясь, поднял наган. У Данилки оборвалось сердце.
   - Папка! - закричал он. - Папка!
   Отец вздрогнул, остановился и глянул по сторонам, определяя, откуда кричит сын. А Сизый медленно и неотвратимо поднимал наган.
   Так навсегда и застыла в памяти Данилки эта картина: стоит отец во весь рост, открытый всем пулям; поднимает наган Сизый; оцепеневшие люди у плетней; и уже никто не в силах помочь Данилкиному отцу.
   Данилка понял, что сейчас произойдет что-то страшное и он виновен в этом. От ужаса он оглох и только видел, как враз бросились все милиционеры к Сизому, как крупно шагнул отец вперед, и вдруг ворвался в уши высокий крик какой-то заголосившей бабы. И тут случилось непонятное. Сизый вскочил и кинулся, прихрамывая, к Андрейке, появившемуся возле крыльца, схватил его в охапку и, прикрываясь им как щитом, стал отступать к пригону. Данилка застыл от изумления: откуда там оказался Андрейка, ведь он только что был рядом, на крыше?
   Сизый отступал к дверям пригона и отстреливался, а в него никто не стрелял, боясь попасть в мальчишку. И тут все увидели, как быстро вскинул наган Данилкин отец. Щелкнул выстрел, и Сизый вместе с Андрейкой упал. Со всех сторон набежали милиционеры и заслонили Сизого и Андрейку. С крыши не стало видно, что там делается. Данилку колотила крупная дрожь, он всхлипывал, и никто из мальчишек не смеялся над ними. Потом ребята ходили к тому месту. Снег был перетолочен, как в ступе, и грязен, а там, куда упал Сизый, была вмятина в сугробе. Она успела уже подтаять на весеннем солнце. Края покрылись тоненькими льдинками и красиво блестели, а кругом красные пятна, будто кто раздавил на снегу калину. Мальчишки не сразу поняли, что это кровь, а когда догадались, им стало не по себе, и они побыстрее ушли.
   Еще остались вмятины на снегу от двух милиционеров, но подходить к ним близко мальчишки не стали. Они уселись на солнцепеке за пригоном и молчали. Казалось, будто и солнышко светит не так, как час назад, когда шли они из школы. Холодно стало. Ребята сидели на бревне и дрожали.
   - Ты зачем туда полез-то? - спросил Ромка Андрейку.
   - Хотел поближе посмотреть, - признался Андрейка. - Я за сараями проскочил. Он меня за горло схватил.
   Андрейка все еще был белым от пережитого и зябко вздрагивал.
   А поздно вечером, когда Данилка уже лежал в постели, пришел домой отец. Он попросил у матери поужинать. Данилка слышал, как отец на кухне глухо произнес:
   - Убил я его.
   - Знаю, - тихо отозвалась мать и звякнула посудой. - А если б в Андрейку попал?
   - Не попал бы, - твердо сказал отец. - Бывают случаи, когда промахиваться нельзя.
   Он тяжело вздохнул.
   - Убил я его, - глухо повторил отец. - Смотрю, красивый такой лежит. И жалость во мне родилась. Аж зло взяло! Понимаешь, жалость. В парнях ведь вместе ходили. За тобой вот ухаживал. Могла ведь ты за него выйти...
   - Могла, - как эхо, отозвалась мать.
   Данилка не видел их, но представил, как мать сейчас стоит, подперев рукой подбородок. Она любила так стоять.
   - Могла бы, - сказал отец.
   - Хватит, Гриша.
   Данилка вдруг вспомнил рассказ матери о том, как ее хотели выдать за богача. Приезжали сватать, а она убежала за пригон, скинула там валенки и стояла босая на снегу, чтоб захворать и не идти замуж за нелюбимого. Ее все же просватали, но она и впрямь заболела воспалением легких и пролежала до весны. А весною на Алтае заварушка началась - не до свадеб стало. Поднялся народ против богачей. Теперь понял Данилка, что жених тот богатый - Сизый.
   Как только додумался до этого Данилка, так похолодел. Ведь Сизый был бы его отцом! Если бы мать вышла замуж за Сизого, то он стал бы отцом Данилки! А как же папка тогда? Папка один бы остался, без матери и без Данилки?
   - Я чего-то вспомнил, как мы с ним раз с игрищ шли, с угора, услышал Данилка голос отца. - Сижу сегодня в кабинете, а работа на ум не идет. Все молодость вспоминаю. В парнях ведь дружками были... Идем с угора, а он мне и говорит: "Варька на душу легла. Сердце сосет и сосет. Все об ней думаю". А я ведь, признаться, тогда тебя и не замечал. Уж после этого разговору разглядел. А он мне все твердит: "Тятю уломать не могу. Уперся как бык. "Бедная, говорит, богатых нету, что ли?" Но я тоже упрусь - не сдвинешь. Уломаю, сватов зашлю". Жалко мне стало его, пообещал помочь, сватом быть. А уж когда сватать приехали, тогда и разглядел тебя вблизи. У самого сердце сохнуть зачало. Помнишь, сватом-то я был?
   - Помню, - глухо отозвалась мать.
   - Да... - раздумчиво сказал отец. - Вот ведь жизнь как диковинно оборачивается.
   Замолчали. Когда отец проходил мимо кровати за папиросами, Данилка схватил его за руку.
   - Не спишь? - По голосу Данилка понял, что отец улыбается. - А ты парень жидкий, оказывается. Чего закричал-то?
   - Испугался, - признался Данилка и еще крепче сжал руку отца. Думал, застрелит тебя.
   Почувствовал, как теплая отцовская рука напряглась, затвердела.
   - В нашем деле - кто кого. Власть Советскую защищать и жизнь беречь не получится. Или - или.
   МАРТ, ПОСЛЕДНЯЯ ЛЫЖНЯ
   В марте, когда ровно и сильно задуют с юга сырые ветры, когда солнце осадит сугробы и снега набрякнут влагой, когда появятся на увале первые проталины, - манит степь несказанно. В такой вот день, когда в чистом, синем и тяжелом небе застоялось солнце, Данилка со своими дружками решили наведать зимний лес, проложить последнюю лыжню, накататься на все лето.
   На околице повстречались две подводы. На розвальнях, встав на колени, вертел вожжами над головой дед Савостий, принуждая ленивого Гнедка перейти на рысь. Лошадь второй подводы была привязана к первым саням. Дед Савостий вывозил навоз на поля и теперь возвращался порожняком. Он лихо осадил Гнедка и в веселой улыбке обнажил беззубый рот.
   - Кудай-то навострились, мазурики?
   - На увал, кататься, - ответил словоохотливый Андрейка.
   - Запуржит сёдни.
   Дед Савостий слез с саней, подтянул подпругу у Гнедка. В покрасневших от встречного ветра глазах его стояли слезы и блестели, как стекляшки. В латаной-перелатаной шубейке, в шапке, больше походившей на растрепанное воронье гнездо, в подшитых автомобильной резиной пимах, он шустро хлопотал возле коня и, шмыгая покрасневшим носом, говорил:
   - Морочит вон на закате. Небо, вишь, обрюхатело...
   Данилка удивился: с чего это дед взял, что запуржит? Небо как небо. На западе, правда, темнеет - ну и что?
   - Не пужай! - Андрейка беспечно отмахнулся.
   - Ну глядите! - Дед Савостий залез в сани, лихо гикнул: - Эй вы, залетные!
   И укатил в деревню.
   Мальчишки вышли на увал. Заснеженное, в застывших комьях поле лежало перед ними, а дальше четко рисовался зубчатый лес. Солнце било им в спину, отбрасывая длинные голубые тени, и ребята припустили к лесу.
   Лыжня тянулась слюдяной ниткой, выпукло отсвечивая на подтаявшем и выдутом поземкой насте, хрупала льдинками под тяжестью и царапала лыжи. Идти было трудно, но мальчишкам все равно радостно от сладкого мартовского воздуха, от весеннего света, от предчувствия лета с ягодой, купанием и свободой от школы.
   На опушке леса, когда пришли на место, мальчишки поснимали шапки пар так и повалил от голов, как после бани. И тут прямо на них выскочила косуля. На миг она испуганно остановилась. Мальчишки, разинув рот, тоже замерли. Косуля сделала огромный прыжок в сторону и сильным махом пошла по снежной целине вдоль увала. Грациозное, полное сил и красоты животное ошеломило ребят, и они молча, с восхищением глядели ей вслед, а косуля, закинув точеную сухую голову, уходила ровными сильными прыжками. Рыжая, она долго виднелась на блистающих под закатным солнцем снегах, и только когда исчезла из виду, Андрейка выдохнул восторженно:
   - Вот это да!
   - Откуда она? - удивился Ромка. - Они тут не водятся.
   - С гор забежала, - предположил кто-то из мальчишек.
   Все посмотрели на дальние горы, голубеющие над снежной белизной степи. Вот куда бы добраться, покататься с круч, посмотреть на диких козлов и косуль!
   Они накатались и нападались с трамплина и уже собирались возвращаться в деревню, когда Андрейка предложил сыграть в "сыщики-разбойники". Поконались на палке, и Данилке выпало быть "разбойником". Все мальчишки, "разбойники", устремились в лес, в чащобу, а "сыщики" остались на опушке, чтобы потом ринуться на поиски. Данилка решил спрятаться так, чтобы ни один "сыщик" не отыскал. Лез напролом по буеракам, проваливался в сугробы, забыв уже, что он "разбойник", и представляя себя первооткрывателем-землепроходцем. Будто идет он по нехоженому лесу, идет по неизвестным землям, навстречу открытиям, навстречу славе, как Хабаров-казак, о котором недавно прочитал книжку.
   Данилка скатился в овраг, застрял в чащобе. И вдруг обнаружил, что в овраге сумрачно сгущается синева и стоят темные молчаливые ели. Он вспомнил, что в таких вот глухих оврагах устраивают себе логово волки. И от этой мысли у Данилки побежали по спине колкие мурашки.
   Барахтаясь в снегу, цепляясь лыжами и палками за поваленные лесины, Данилка выбрался из оврага и прислушался: где голоса ребят? По верхушкам деревьев шастал ветер, осыпая снежный бус. Наверное, в поле крутится поземка. Как из колодца, между вершин елей виднелись первые звезды. Пока дойдут домой, совсем ночь будет.
   Данилка напряг слух, но, кроме ровного гуда в вершинах, ничего не услышал. На душе стало неуютно. Он закричал:
   - Э-эй! Где вы-ы?!
   Прислушался. Ответа нет. Даже горластого Андрейки не слышно.
   Данилка перевалил через колоду, вышел на поляну и увидел, что на синем от сумерек снегу переплелись несколько лыжней. Данилка встал на распутье. Снова закричал:
   - Э-эй! Ребя-а!
   Тишина. Только ветер воровски пошарил в кустах, осыпая иней, сырой и тяжелый, как мокрая соль. Данилка быстро пошел по лыжне, которая, как ему казалось, ведет к трамплину. Сейчас он выскочит на поляну, где сломана ель, а оттуда рукой подать до ребят.
   Он шел долго, а поляны все не было.
   - Ромка-а! Андрейка-а! Я здесь!
   Ни звука в ответ.
   Как волк, прокрался в кустах ветер. А если это и впрямь волк? Колючий мороз продрал Данилке спину. Тут водятся волки. По ночам приходят к скотному двору и к конюшне. Дед Савостий палит в них из берданки.
   Совсем свечерело. И надо было, дураку, так далеко забираться! Ага, вот поляна! Данилка с облегчением вздохнул - теперь недалеко до трамплина. Ребята там, конечно, ждут. То-то удивятся, когда он расскажет им про волчиный буерак. Он уже видел раскрытый рот и округлившиеся глаза Андрейки и прищуренный, недоверчивый взгляд Ромки. Данилку охватил приступ жуткого восторга, то-то он над ними посмеется: проиграли "сыщики", не нашли его!
   И вдруг Данилка обнаружил, что поляна не та. Должна стоять сломанная ель посередке, а на этой поляне ее нет.
   - Э-эй! - закричал Данилка изо всех сил. - Ребя-а, где вы?!
   Все сильнее и сильнее гудело в вершинах деревьев, неслись тяжелые низкие тучи, и что-то грозное и жуткое было в их стремительном полете. Данилка боялся признаться себе, что заблудился, обманывал себя, но страх все больше и больше овладевал им. Заныло сердце от недоброго предчувствия.
   Данилка выбрал лыжню и пошел быстрее, и опять ему казалось, что идет он правильно. Углубился в сумрачный лес, стараясь не глядеть по сторонам: в каждой коряге ему что-нибудь мерещилось.
   Снова вышел на поляну и на миг обрадовался, но тотчас увидел, что поляна не та. На этой - стоял большой заснеженный стог сена. Он остановился и услышал собственное свистящее дыхание, и от этого стало совсем не по себе. А может, санный след есть? Данилка с пробудившейся надеждой ухватился за эту мысль и с кошачьей зоркостью огляделся. Следа не было. Сено не тронуто. Не приезжали за ним. Но все равно где-то тут неподалеку должен быть выход из леса. В большой глубине не ставят стога, их сметывают поближе к дороге. Но где она, эта дорога?
   Данилка закричал, тихо и неуверенно: он боялся кричать громко, ему стало казаться, что за ним кто-то следит. Прислушался. Справа будто донесло голос. Нет, показалось. Что-то беспощадное и необъяснимое, и от этого еще более жуткое глянуло ему в глаза из чащобы. Он окончательно понял, что заблудился, и ему стало страшно.
   Ночь накрыла землю.
   В вершинах мощно и тяжело шумел ветер. Здесь, на поляне, под защитой леса, еще тихо, а в поле теперь разыгралась пурга. Уходить отсюда нельзя. Надо прятаться в стог. Данилка еще раз напряженно прислушался в надежде услышать голоса, и у него остановилось сердце: он явственно различил в тревожном шуме леса низкий, все нарастающий, набирающий силу и леденящий душу вой, который вдруг оборвался на высокой ноте. Вой шел оттуда, где недавно был Данилка, от оврага. Значит, он и впрямь был в волчьем буераке. Они идут по следу! Похолодело в животе, будто над пропастью повис.
   Данилка в отчаянии оглянулся. Бежать было некуда. Разве мог он тягаться в скорости с волками! Он знал из рассказов отца и деда Савостия, что от волков лучше не бегать. На тройках и то не уходили. Надо зажигать костер, орать, стучать во что-нибудь. Одна тетка стучала всю ночь в ведро и этим спаслась. Но у Данилки нет ни ведра, ни спичек. Оставалось одно: забраться на стог и зарыться в сено. На стог волки не заскочат - высоко.
   Данилка несколько раз пытался взобраться и не мог. Наконец сообразил подставить к стогу лыжи стоймя и, опираясь на их крепления, схватился за клок сена. Начал подтягиваться. Клок вырвался, и Данилка полетел вниз. В рукава и за ворот пальтишка насыпалось снега, пальцы в мокрых рукавицах сильно мерзли.
   Вдалеке опять раздался вой, и Данилка с решимостью отчаяния кинулся на штурм стога. Он снова прислонил лыжи, встал на них, прилепился туловищем к сену и шарил, где бы ухватиться покрепче за какой-нибудь клок, как вдруг натолкнулся на палку под снегом. Данилку опалило жаром радости. Это была жердина, которой прижимали верхушку стога, чтобы ее не разметало осенними ветрами. Данилка уцепился за нее и подтянулся. Упираясь ногами в сено, скользя и теряя силу, он все же взобрался на стог. Все! Теперь его не достанут.