Соболев Анатолий. Рассказы о Данилке

   С пологой крыши сарая открывался вид на дальний лес за станцией, на озеро, где он чуть было не утонул, на ближние огороды, на пыльные улицы станционного поселка с чахлыми молоденькими тополями; на двухэтажную школу, устало отдыхающую летом от луженых глоток сорванцов; на каланчу, где торчит в медной каске пожарник; на железнодорожный вокзал, где трудятся, пыхтят, пуская в небо круглые белые дымки, и негромко гукают маневровые паровозики - "кукушки" и "овечки".
   Однажды, пригретый солнышком, заложив руки за голову, лежал и глядел он в высокое небо, представляя, что это Индийский океан, и он с капитаном Васко да Гамой плывет открывать еще не открытую Индию - страну сказочных богатств и красот. Он стоит на носу каравеллы, смотрит - не виднеется ли земля, а капитан живым насмешливым голосом совсем рядом сказал вдруг:
   - Эй ты, гнида, чо развалился?
   Данилка перевел глаза с неба на землю и обомлел. На крышу к нему взбирался Шурка-Хлястик.
   Это был известный на станции хулиган. Все мальчишки боялись его как огня. Всем было известно, что в кармане носит он "перышко" - острый, как бритва, ножичек. Он умел двумя пальчиками неслышно залезть в карман и вытащить кошелек. Он ловко разрезал дамские сумочки бритвочкой и "уводил" червонцы.
   Шурка-Хлястик каждый день двигался на вокзал, ссутулясь и плотно запахнув кургузый пиджачок вокруг тощего туловища, в коротких штанах с пузырями на коленках и босиком. Говорил он то басом, то надтреснутым фальцетом - у него ломался голос. Если какой-нибудь мальчишка попадал ему в лапы, Хлястик напевал: "Чижик-пыжик, где ты был..." и насмешливо спрашивал: "Жизнь или кошелек?" А уж потом, независимо от ответа, отбирал у пацана все, что находил в карманах, давал подзатыльник или пинок пониже спины. Он был старше Данилки, и его давным-давно вытурили из школы. Водился он со взрослыми, "чистил" карманы на вокзале у проезжих пассажиров. Верткий был. Когда ловили, только хлястик в руках оставался. Его поэтому и прозвали - Хлястик. А если и забирали в милицию, то отпускали как несовершеннолетнего и из жалости к его матери. Отца у него не было, а мать сладить с ним не могла, и он совсем отбился от рук.
   Как-то отнял он у Данилки мороженое, только что купленное на перроне. Данилка отдал, не сопротивляясь, и только благодаря этому остался с неразбитым носом. А потом долго страдал от собственной трусости, мысленно расправляясь с бандитом, и выходил победителем - хоть на шпагах, хоть на пистолетах. В мечтах и на языке все пацаны на станции расправлялись с Хлястиком, в действительности же он держал их всех в трепете. О нем ходили легенды одна страшнее другой. И вот этот тип лез к Данилке на крышу. Данилка затосковал. Обреченно решил - будь что будет. Не прыгать же с сарая в крапиву в чужой огород, не оставлять же книги. Только сегодня утром сходил в библиотеку парткабинета, обменял их.
   А Хлястик уже залез на крышу и шел по теплым доскам. Данилка, обмирая, следил за его приближением. Хлястик опустился рядом и спросил басом:
   - Закурить нету?
   - Нету, - замотал головой ошеломленный вопросом Данилка и увидел, что на Шуркином лице появилось недовольство, а это грозило неприятностями.
   Как пожалел Данилка, что не было у него закурить! И вдруг его осенило:
   - Давай я принесу. У отца есть дома.
   - Поищи дурее себя, - небрежно бросил Хлястик, и Данилка понял, что тот разгадал его маневр.
   Но все же Данилка не сразу отказался от такой блестящей мысли схватил было книгу и потянулся за другой, рассчитывая удрать совсем, но Хлястик властно опустил руку на книгу и сказал фальцетом:
   - Не лапай!
   - Я папирос принесу, - пролепетал упавшим голосом Данилка.
   - Не егози! - приказал Хлястик и лениво почесал ногой ногу.
   Данилка сел, чувствуя, как предательски вздрагивают руки. Он смотрел на это озлобленное лицо, на рыжую жесткую челку, косо подрезанную, на сухие, хищно прижатые к черепу уши, на грязную шею и не знал, что же делать.
   Хлястик повертел книги, прочитал вслух названия, ловко пустил сквозь зубы длинную струю и спросил ломким голосом:
   - Ты чо, все прочитал? Я тебя тут кажен день вижу.
   Хлястик жил неподалеку, и отсюда, с крыши, была видна его засыпушка с подслеповатыми оконцами и облупленными стенами с остатками известковой побелки.
   - Читаю, - ответил Данилка.
   - Ты, поди, и шкелет поэтому. Как туберкулезник.
   Данилка смутился. Он действительно за это лето исхудал. Отец говорит - от роста, а мать - от чтения.
   - Это про чо? - Хлястик ткнул пальцем в "Робинзона Крузо".
   Данилка сказал: про путешественника, который попал в кораблекрушение на необитаемый остров и жил там один много лет, и что у него был говорящий попугай. Хлястик с интересом слушал и вдруг спросил:
   - Ты попугаев живых видал?
   - Не-е.
   - Я тоже не видал, - с сожалением признался Хлястик, и это как-то сблизило их.
   Данилка даже обрадовался, что оба они не видели попугаев.
   - Валяй дальше! - приказал Хлястик.
   Данилка взахлеб продолжал рассказывать о приключениях Робинзона Крузо и о его жизни на острове.
   - Стоп! - басом прервал Хлястик. - Сам прочитаю, я ее беру.
   У Данилки оборвалось сердце. Все, накрылась книжечка! Хлястик даже разрешения не спрашивает. Какое тут разрешение - хорошо еще, по сопатке не дает!
   - Это не моя книга, - робко заикнулся Данилка. - Из библиотеки.
   - Ну и чо? - равнодушно спросил Хлястик.
   Данилка растерянно заморгал.
   - А давай вместе читать, - вдруг пришла счастливая мысль.
   Хлястик удивленно посмотрел на него:
   - Вместе?
   - Ага! Где непонятно будет, я расскажу. Я ее три раза читал.
   Хлястик нерешительно пожал плечами, а Данилка, чувствуя его колебания, ринулся в атаку. Надо же было как-то спасать книгу! Он стал горячо убеждать Хлястика, что здесь, на сарае, очень здорово читается, и что он эту книгу знает как пять своих пальцев, и если что будет Хлястику не совсем ясно, то он растолкует все до нитки.
   - Да мне на вокзал надо. - В голосе Хлястика слышалась неуверенность. - И курить у тебя нету.
   Данилка знал, зачем Хлястику надо на вокзал.
   - "Владивосток - Москва" еще не скоро. А курить я тебе принесу, пообещал Данилка.
   - Чеши, - милостиво разрешил Хлястик. - Ты мне нравишься, отрок!
   Данилка смотался домой, поюлил перед матерью (если бы она знала, с кем сидит ее сын на крыше!), вытянул из отцовского стола две папиросы. На крыльце он потоптался - может, леший с ними, с книгами! А то еще этот бандит возьмет да и набьет морду ни за что ни про что. Может, воспользоваться случаем и не возвращаться на крышу? Но он тут же устыдился своего предательства друзей-книг. Данилка бежал к сараю, и его не покидала мысль, что на крыше никого уже нет и книги - тю-тю! Но Хлястик оказался на месте и читал "Робинзона Крузо".
   - Здорово! - встретил он Данилку совсем не грозным взглядом. - Буря какая! Ты море видал?
   - Не-е, - охотно сознался Данилка, зная, что и Хлястик не видел. Да и где было видеть море - оно отсюда за тысячи верст!
   - Вот бы посмотреть! Хоть бы глазком! А? - сказал Хлястик, и Данилка увидел, что лицо его совсем не хулиганское, а просто мальчишеское, с веснушками на носу, с голубыми глазами и щербатым ртом.
   Хлястик закурил папиросу, выпустил дым носом, предложил курнуть Данилке, и тот не посмел отказаться, но, затянувшись, закашлялся трудно и надолго.
   - Не привыкай, - по-взрослому наставительно сказал Хлястик. - Отрава.
   Они читали в тот день долго. Хлястик время от времени отрывался от книги, глядел на Данилку ясными глазами и восторженно восклицал:
   - Во здорово! На всем острове один - и не боялся.
   - Здорово! - охотно соглашался Данилка, снова - уже в который раз! переживая приключения Робинзона.
   Сунулись было на крышу дружки Данилки. Увидев Хлястика, остолбенели.
   - А ну, брысь отседа! - процедил сквозь зубы Хлястик.
   Мальчишки горохом сыпанули вниз. Яшка-адъютант было замешкался - не от храбрости, от удивления.
   - Кому сказано! - взъярился Хлястик, и голос его опять сорвался на фальцет. - А то мордой об дорогу - все конопушки растеряешь.
   Яшку-адъютанта как ветром сдуло. Данилка видел, как пацаны лупили от сарая, озираясь на бегу. Потом их онемевшие головы торчали, как тыквы, на соседских крышах - пацаны ждали, чем все это кончится. Они были уверены, что Данилка влип.
   А Данилка и Хлястик читали, потом лежали и глазели в небо. Хлястик курил, а Данилка рассказывал про дальние моря, о которых вычитал, про тропические острова и страны, про корабли под парусами и знаменитых капитанов. Хлястик слушал, а потом заявил, что как только подшибет хорошую деньгу, так укатит на море - там, сказывают, не жизнь, а малина: тепло, светло и мухи не кусают.
   - Сколько часов? - вдруг спохватился он. Засобирался. - Пассажирский, поди, пришел! Книжку я возьму с собой.
   У Данилки екнуло сердце. Накрылась-таки книжечка! Он что-то начал мычать, что попадет ему за казенную книгу.
   - Да ты не дрейфь, я принесу, - успокоил его Хлястик и поклялся: Одесса-мама, Ростов-папа, век свободы не видать!
   В подтверждение слов провел себе по горлу ребром ладошки.
   Но на другой день Хлястик не появился, и Данилка уныло придумывал, как теперь оправдаться перед библиотекаршей.
   На третий день, едва Данилка забрался на крышу, как явился Хлястик с книгой. Она была обернута газеткой.
   - Чин чинарем! - весело подмигнул он. - Все листики целы. Я вчера приходил, тебя не было.
   Данилку мать после обеда посылала в другой конец станции к тетке полоть огород.
   - Я в дом не пошел, чтоб матку твою не пугать. - Хлястик усмехнулся. - Они все, как меня завидят, так кудахчут, как наседки перед коршуном. Прочитал я "Робинзона". Интересно. Есть у тебя еще такая?
   - Могу принести хоть какую! - прихвастнул на радостях Данилка. Хочешь вот, "Гулливер в Лилипутии" читать будем?
   - Это про чо?
   - Тоже про путешествия. Как Гулливер к карликам попал.
   - Давай, - согласился Хлястик. - Сегодня можем долго сидеть. Я вчера дамочку "наколол" - чистая работа, как в аптеке на углу. На курорт, поди, к морю спешила. Пожрать вот захватил, и курево есть. Карманы набил - штаны сползают.
   Он вывалил из карманов пряники, горка получилась внушительная.
   - Любишь? - подмигнул он. - Я люблю, страсть!
   Данилка тоже любил пряники, особенно медовые, какие принес Хлястик. Но он знал, что вчера Хлястик обчистил какую-то женщину и эти пряники куплены на ворованные деньги.
   - Ты зачем воруешь?
   - Не твое дело - не суйся! - окрысился Хлястик.
   Данилка притих, а сам решил, что больше связываться с Хлястиком не будет.
   - Шамай, шамай, - примирительно угощал Хлястик. - Я шамать люблю, чтоб до поту.
   Поколебавшись, Данилка не устоял перед соблазном и тоже начал уписывать за обе щеки.
   Они сидели на крыше весь день.
   - Голова заболела, - сказал к вечеру Хлястик и отодвинул книгу. - Как это ты терпишь, втянулся?
   - Ага.
   Хлястик закурил, пустил в небо дымок.
   - Сделаю "наколочку" посолиднее и рвану на море. Хочешь, вместе рванем? Будем шамать мороженое и шоколад. "Корочки" купим шикарные, лаковые, крик последней моды.
   Данилка посмотрел на босые ноги Хлястика - расчесанные, в ссадинах, с присохшей грязью.
   - А то тут так и не увидишь ничего. "И жизнь пройдет, как Трезорские острова", - с грустинкой сказал Хлястик.
   - Азорские, - поправил Данилка.
   - Какие? - подозрительно переспросил Хлястик.
   - Азорские.
   Хлястик вдруг рассвирепел, сорвался на фальцет:
   - Шибко грамотный, да! А по по не хо?
   - Чего? - не понял Данилка, но на всякий случай отодвинулся.
   - А по портрету не хочешь? - расшифровал Хлястик.
   Данилка прикусил язык. Хлястик недовольно шмыгал носом.
   - Вон у Яшки Трезор. Я думал, оттуда название.
   У Яшки-адъютанта был рыжий лохматый песик Трезор. Данилка осторожно, чтобы Хлястик снова не взорвался, объяснил, что в Атлантическом океане есть острова - Азорские.
   - Вот бы махнуть туда! А! - загорелся Хлястик. - Махнем? Без напарника по "железке" мотаться туго. Я знаю, я в Испанию бегал. Милиция в Омске сняла.
   Данилка замялся. Хоть он и мечтал о дальних странах и морях-океанах, но бежать из дому не собирался. Хлястик усмехнулся и вдруг спросил:
   - У тебя пахан с маткой хорошие?
   - Хорошие.
   - А у меня матка пьет, а пахана я и вовсе не видал. У тебя пахан шишка?
   Отец Данилки до недавнего времени был председателем райисполкома. Его сняли с работы и собираются исключить из партии. Отец осунулся, потемнел, мать тревожно молчит. Данилка как-то поздно вечером, когда лег спать, слышал - отец говорил: "Буду писать в ЦК. Правду я все равно найду". Отца обвиняют в падеже скота, а он здесь ни при чем. Еще До него не создали ветлечебницы, не заготовили корм, и зимой скот стал падать. Район он принял в бедственном положении. Но об этом Данилка промолчал, понимая, что не обо всем можно говорить.
   Хлястик теперь приходил почти каждый день, и они читали. Однажды в библиотеке Данилке попалась книга с нарисованными на обложке фигурами. В шляпах с пышными перьями, со шпагами стояли три мушкетера. У Данилки в радостном холодке замерло сердце. Он уже слышал про этих мушкетеров и давно хотел заполучить книгу. На крышу бежал, не чуя под собой ног. Они с Хлястиком взахлеб читали о приключениях четырех друзей: трех мушкетеров и одного королевского гвардейца.
   - Эх, вот жизнь была! - отрывался от книги Хлястик и смотрел с крыши вдаль, за станцию. - "Месье, если вы не трус, поднимите перчатку. Я вызываю вас на поединок". Мне бы шпагу, я бы им показал! "Лучше умереть стоя, чем жить на коленях!"
   Голос его накалялся, даже конопушки на побледневшем лице выступили яснее.
   Они выстрогали из палок шпаги, сделали из картона шляпы, Хлястик выдернул у соседского петуха из хвоста два пера - зеленое и красное, приведя этим петуха в истерическое состояние. Перья прикрепили к шляпам, и на пустом школьном дворе начались мушкетерские бои. Как звенели их острые шпаги! Как скакали они во весь опор на быстроногих лошадях!
   Друзья Данилки, не решаясь подойти, наблюдали издали, а Хлястик, весело скаля зубы, кричал:
   - Господа, остры ли ваши шпаги? Готовы ли вы сразиться за прекрасную Францию!
   Мальчишки хотели сражаться за прекрасную Францию.
   Теперь, после жарких боев, на крыше собирались все Данилкины дружки. Хлястик стал мягче, ругался меньше, и мальчишки почти перестали его бояться.
   Однажды все пацаны сидели на крыше и вдруг услышали внизу ругань и крик. Хлястик взвился, как на пружинах. Мальчишки тоже вскочили и увидели, что возле Шуркиного дома какой-то пьяный мужик бьет его мать. Шурка-Хлястик соскочил с крыши и через огороды напрямик кинулся к своему дому. В руках его была "шпага". Данилка бросился за ним. Когда он перемахнул последний плетень, то увидел, что Хлястик наскакивал на мужика, тыкал его "шпагой" в живот и кричал:
   - Ты хиляй отсюда, а то я тебя проколю насквозь и даже глубже!
   После каждого выпада "шпагой" мужик смешно ойкал, ругался и отступал. Мать Хлястика голосила, испуганно хватая сына за руки. Мужик ушел, пригрозив расправиться со "щенком".
   - Пламенный привет! - кричал ему вслед Хлястик. - Пишите письма!
   Мать ругалась, потом заплакала и, размазывая грязные потеки слез по лицу и пьяно вздрагивая, горбясь, пошла в дом. Соседки выглядывали из-за заборов, горестно качали головой.
   Потом, когда мальчишки опять сидели на крыше, Хлястик говорил:
   - Подался бы я отсюда давно, да сестренки жалко. Мала еще, куда с ней. Вот подрастет малость, и подадимся. А мамка совсем спилась. Она больная. Когда трезвая - плачет, и добрая. Она все понимает, а пьет, не удерживается.
   Мальчишки молча слушали, у Данилки болело сердце оттого, что он ничем не может помочь Хлястику.
   А однажды произошло вот что. Хлястик заявился на крышу и объявил:
   - "Здравствуйте! Я - Чапаев!"
   Он вытащил из-за пазухи растрепанную книжку без обложки.
   - Про Чапая книженция. На станции нашел. Пассажир какой-нибудь потерял.
   Книга была без начала и конца, обложка оторвана, страницы замусолены. Начиналась она со слов:
   "Рано утром, часов в пять-шесть, кто-то твердо постучал Федору в дверь. Отворил - стоит незнакомый человек. - Здравствуйте! Я - Чапаев!"
   Эту книгу пацаны читали, позабыв все на свете. Попеременке: один читает вслух, все слушают. Если у одного пересыхало в горле, его сменял другой. А когда уставали, когда наступал перерыв, на крыше раздавались звуки боя.
   - Тра-та-та... Тра-та-та... Тра-та-та... - строчил пулемет. Очень ловко это получалось у Яшки-адъютанта. Он заикался, когда говорил, а "тра-та-та" без запинки высаживал, как настоящий пулемет.
   - Бах-бах, бабах! - залпом били пушки. Это Данилка отвечал Яшке.
   - Ура! Ура-а-а! Бей золотопогонников! - раздавался боевой клич Хлястика.
   Пацаны волтузили друг друга, сопели, кричали:
   - Падай, ты убит!
   И никто не хотел быть колчаковцем - только чапаевцами. Хлястик распределил роли. Сам он - Чапаев, Данилка - Петька Исаев, другим пацанам тоже были розданы звания чапаевских сподвижников. Когда надоедало сражаться, пели любимую песню Чапая.
   Ты, моряк, красивый сам собою,
   Тебе от роду двадцать лет.
   Полюби, моряк, меня душою
   Что ты скажешь мне в ответ?
   начинал Хлястик.
   Мальчишки в ответ орали, силясь перекричать друг дружку:
   По морям, по волнам,
   Нынче здесь - завтра там!
   Эх, по морям-морям-морям,
   Нынче здесь, а завтра там!
   Книга обрывалась словами:
   "Они шаг за шагом отступали к обрыву... Не было почти никакой надежды - мало кто успевал спастись через бурный Урал. Но Чапаева решили спасти.
   - Спускай его на воду! - крикнул Петька.
   И все поняли, кого это "его" надо спускать. Четверо ближе стоящих, поддерживая окровавленную руку, сводили Чапаева тихо вниз по песчаному срыву".
   Дальше листов не было. Мальчишки несколько раз перечитали заключительные строки и заспорили: живой остался Чапаев или нет.
   - Ясно, живой! - твердо сказал Хлястик. - Какие еще вопросы.
   - Он же в руку ра-раненный, и через реку плыть на-надо, - резонно усомнился Яшка-адъютант.
   - Ну и чо? - грозно спросил Хлястик. - И с одной рукой можно переплыть.
   Тогда Данилка сказал, что в учебнике по истории написано: народный герой погиб в гражданскую войну. Данилку поддержали пацаны, которые слышали об этом или от отца с матерью, или тоже вычитали в учебнике.
   - Меня раздражают ваши пыльные головы! - закричал Хлястик, сорвавшись на фальцет. - Как может погибнуть такой человек!
   Но, видя, что образованная часть орды не поддается его мнению, что ученье-свет приносит на сей раз нежелательные плоды, стал хлопать орду по головам книжкой, приговаривая:
   - Я выбью из ваших бараньих голов дурацкие мысли! Чапай остался живой! Он сейчас помощник у Ворошилова и Буденного. Кто у них помощник, знаете?
   Пацаны не знали.
   - Ну вот! - торжествовал Хлястик. - Не знаете и сопите в две дырки. Не дав опомниться, сразил вопросом: - Помощник должен быть у Ворошилова и Буденного, раз они всей Красной Армией командуют? Должен или нет, я спрашиваю? У начальника станции и то есть помощник - в красной фуражке ходит, поезда отправляет. Видали?
   Мальчишки видели помощника начальника станции, он действительно ходит в красной фуражке.
   - То-то! - назидательно пробасил Хлястик.
   - А чего тогда про него не пишут? - спросили мальчишки. - Про Ворошилова с Буденным пишут, и снимки есть на параде, а Чапая нету?
   - А это про кого? - потряс книжкой Хлястик. - Про Машу-дурочку?
   - В газетах и по радио? - наседали пацаны.
   - Военная тайна, - нашелся Хлястик и значительно прищурил глаз. - Не про всех можно писать.
   В один из дней на крыше появился запыхавшийся Яшка-адъютант и выпалил:
   - Па-пацаны! "Ча-чапаева" привезли! Айда смо-смотреть!
   Гурьбой повалили в кино. Всем страсть как хотелось увидеть своими глазами - жив остался Чапаев или нет.
   Молчаливые вышли они после сеанса - погиб Чапаев, утонул в Урал-реке. Хлястик поддал пустую консервную банку и решительно заявил:
   - Брехня все это! Выплыл он! Должен выплыть! - И предположил: Может, ленту не всю привезли или оборвали, сапожники?
   Двинулись к будке киномеханика, чтобы удостовериться: всю ленту привезли или нет.
   - Всю, - ответил хмурый механик, закрывая будку на замок. - А что это за комиссия голоштанная явилась?
   Когда он уразумел, что именно надо ребятам, сказал:
   - Вы что, чокнутые? Не знаете, что Чапаев погиб?
   - Сам ты чокнутый! - в отчаянии заорал тонким фальцетом Хлястик. Разве могут такие люди погибать! Сапожник, пыльная голова!
   - Но-но! - взревел киномеханик. - Я тебе покажу - "пыльная голова". А ну, катитесь отсюда, фулиганье, а то я вас!..
   Мальчишки покатились.
   - Ни шиша он не знает, фраер! Ему телятам хвосты крутить, а не кино показывать! - заявил Хлястик, зло погрозил кулаком в сторону клуба, отвесил оплеуху подвернувшемуся под руку Яшке-адъютанту и ушел.
   Три дня на крыше не появлялся. Каждый день ходил в кино - ждал: может, выплывет Чапаев. А когда снова пожаловал на крышу, то, как всегда, сказал:
   - Здравствуйте! Я - Чапаев!
   Он вытащил из-за пазухи синюю обложку, на которой золотом было написано: "Фауст" и нарисован мужчина в старинном одеянии, а рядом с ним хвостатый черт.
   - Тут про какого-то черта стишки были. Фауст его звали. Надо Василь Ивановичу обложку сделать.
   Он сам ловко срезал бритвочкой прежнее название на обложке, а Данилка аккуратно написал печатными буквами новое. Перед этим возник спор - как назвать книгу. Хлястик прекратил базар:
   - Ша! Назовем ее "Здравствуйте! Я - Чапаев!".
   И, поджав губы, с вызовом оглядел пацанов. Никто не решился перечить. Они склеили листочки, которые выпадали. Яшка-адъютант нарисовал картинку Сломихинского боя, где Чапаев несется на коне и бурка развевается у него за плечами. Хлястик вставил в самый конец книги чистый листок и собственноручно написал: "Чапаев остался живой! Никакая пуля его не взяла! И никогда не убьет! Здравствуйте! Я - Чапаев!" Написал, посмотрел на всех, вздохнул:
   - Нельзя, чтоб такие люди помирали.
   Мальчишки согласились - им тоже хотелось, чтобы Чапаев остался живой.
   Книга получилась красивой, с картинками и с новой обложкой. Хлястик забрал ее себе.
   Теперь Данилка приносил из библиотеки самые потрепанные книги. Большие способности в переплетном деле проявил вдруг Хлястик. Под его руководством дело быстро двинулось вперед. Яшка-адъютант рисовал акварелью картинки. Данилка делал на обложке надписи (у него здорово получались печатные буквы), а Хлястик с другими пацанами складывал растрепанные листки, подрезал их по краям, склеивал и пришивал нитками к обложке. Книжки получались как новенькие. Библиотекарша не могла нарадоваться и хвалила ребят. Мальчишки гордились. Туго было с обложками, правда. Но однажды Хлястик припер несколько больших листов картона. Поймав подозрительный взгляд Данилки, сказал:
   - Не дрейфь - заработок честный. На станции дрова пилят - я на бревнах сижу, чтоб они не крутились на козлах. И поленницы складываю. Так что все благородно. Ляжки вот стер, волдыри вскочили. - Хлястик поморщился. - Бревна эти крутятся, как живые. Вес у меня легкий, вместе с бревном вертухаюсь.
   Хлястик резко изменился за последнее время, посерьезнел. Он притаскивал полные карманы пряников, по-честному делил их между пацанами поровну. Данилка вдруг заметил, что Хлястик не курит.
   - Папирос нету? Могу принести.
   - Не надо.
   - Почему?
   - Чапаев не курит, - смущенно сказал Хлястик.
   Данилка хотел было засмеяться, но вдруг понял, что смеяться сейчас нельзя.
   Однажды Хлястик пришел на крышу, когда там сидел один Данилка, и сказал серьезно:
   - Давай прощаться. Уезжаем мы. Подъемные получили. В Мурманск мамка завербовалась.
   Посидел молча, добавил:
   - Я тебе напишу, ты приезжай - море увидишь.
   В голосе его были радость и грусть одновременно. Данилка тоже погрустнел, согласно кивал на слова друга, еще не зная, что больше они никогда не увидятся. Может быть, Хлястик и писал письмо на станцию, только Данилки там уже не было. Тем же летом он переехал жить в город.
   Через несколько лет, уже в конце войны, в одном из городков Восточной Пруссии гвардии капитан Данила Чубаров попал в полусгоревшую библиотеку. Он ходил среди обугленных стеллажей и складывал в стопку сохранившиеся книги. Он вспомнил библиотеку парткабинета, крышу сарая, Шурку-Хлястика и его непоколебимую веру, что Чапаев жив, и в груди капитана потеплело. Он плохо знал немецкий язык и едва разбирал названия. Капитан не знал, какие здесь книги, - но это были книги, и он их спасал. И вдруг увидел прекрасно изданную книгу с портретом Гитлера. "Майн кампф", - разобрал он готический шрифт. Он взял ее, как змею, с ненавистью и настороженным любопытством, и долго вертел в руках, думая о том, что книга предназначена пробуждать в человеке доброе, светлое, разумное, а эта...