Страница:
Затем мы обсуждали текст ответной телеграммы в Петербург с отказом перенести совещание в Стокгольм, а также и дальнейшую тактику. Мы сошлись на том, что если русские не приедут, мы должны прервать перемирие и пойти на риск, ожидая реакции со стороны петербуржцев.
В этом отношении мы с Кюльманом были вполне единодушны. Но несмотря на это, настроение как у нас, так и у германцев весьма подавленное. Нет сомнения, что если русские решительно прервут переговоры, положение станет весьма тягостным. Единственный выход из положения заключается в быстрых и энергичных переговорах с украинской депутацией, и мы поэтому приступили к делу в тот же день. Итак, у нас есть надежда, что мы придем к желанному результату, по крайней мере, в этих переговорах.
Вечером после ужина пришла телеграмма из Петербурга, сообщающая о предстоящем прибытии делегации вместе с министром иностранных дел Троцким. Было занимательно наблюдать, с каким восторгом это известие было встречено немцами; лишь внезапное и бурное веселье, охватившее всех, показало, какой над ними висел гнет, как сильно было опасение, что русские не вернутся. Нет сомнения, что это знаменует собой большой успех, и у нас у всех чувство, что сейчас мир фактически на пути к осуществлению.
5 января 1918 г.
Утром в семь часов несколько членов нашей делегации и я с принцем Леопольдом Баварским отправились на охоту. Мы проехали от двадцати до тридцати миль по железной дороге, а затем в открытых автомобилях углубились в чудесный заповедный лес, тянущийся на протяжении 200 – 500 квадратных километров. Погода очень холодная, но отличная, много снега и приятное общество. Сама охота оказалась никуда негодной. Один из адъютантов правда уложил одного кабана, другой пристрелил двух зайцев, вот и все. Вернулись в шесть часов вечера.
6 января 1918 г.
Сегодня начались первые совещания с украинскими делегатами. Все делегаты на местах, за исключением председателя. Украинцы сильно отличаются от русских делегатов. Они значительно менее революционно настроены, они гораздо более интересуются своей родиной и очень мало – социализмом. Они в сущности не интересуются Россией, а исключительно Украиной, и все их старания направлены к тому, чтобы как можно скорее эманципировать ее. Но они, по-видимому, не выяснили себе, будет ли независимость полная, то есть будет ли Украина признана самостоятельным государством, или же она должна быть включена в рамки русского федеративного государства. Украинские делегаты очень культурные люди. Они были явно намерены использовать нас, как трамплин, с которого удобнее всего наброситься на большевиков. Они стремились к тому, чтобы мы признали их независимость, дабы они могли подойти к большевикам с этим fait accompli и заставить их принять украинцев, как представителей равноправной державы, пришедших завершить дело мира. Но, в наших собственных интересах, мы не должны ни привлекать украинцев на нашу платформу, ни вбивать клин между ними и петербуржцами. Поэтому на высказанное ими пожелание признания независимости, мы отвечали, что готовы на это, если украинцы со своей стороны согласятся на следующие три условия: 1. Окончание переговоров в Брест-Литовске, а не в Стокгольме; 2. Признание старых государственных границ между Австро-Венгрией и Украиной и 3. Невмешательство одного государства во внутреннюю политику другого. Знаменательно, что на это предложение до сих пор не поступало ответа.
7 января 1918 г.
Сегодня утром приехали все русские под председательством Троцкого. Они тотчас велели сказать, что они просят их извинить, если они впредь не явятся к общему столу. Их и вообще не видно, и сейчас, по-видимому, дует совершенно иной ветер, чем раньше. Любопытные подробности об этом рассказывает барон Ламецан, немецкий офицер, который привез сюда русскую делегацию из Двинска. Во-первых, он утверждает, что двинские окопы совершенно опустели, и что, за исключением немногих сторожевых постов, русских там вообще больше нет; затем, что на очень многих станциях делегатов встречали депутации, которые все требовали мира. Троцкий отвечал каждый раз очень ловко и обходительно, но настроение его постепенно становилось все более подавленным. Барон Ламецан вынес впечатление, что русские находятся в совершенно отчаянном положении, потому что у них только один выбор: или вернуться домой без мира, или заключить худой мир – и в обоих случаях они будут сметены…
Только что прибыла телеграмма о демонстрации в Будапеште против Германии. Окна германского консульства были побиты. Это ясное указание, каково будет настроение, если мир не пройдет по нашей вине.
8 января 1918 г.
Ночью прибыл турецкий великий визирь Талаат-паша. Он только что был у меня. Он по-видимому безусловно стоит за то, чтобы заключить мир, но если дело дойдет до конфликта с Германией, то он, кажется, намерен выдвигать меня, а сам оставаться на заднем плане. Талаат-паша один из наиболее даровитых и, пожалуй, самый энергичный турецкий деятель.
До революции он был мелким телеграфным чиновником, кроме того членом революционного комитета. В качестве такового, он перехватил правительственную телеграмму, показывавшую, что замыслы революционеров раскрыты, и если не будет тотчас же приступлено к действию, то игра проиграна. Он утаил телеграмму, предупредил революционный комитет и убедил его немедленно раскрыть свои карты. Все удалось: султан был свергнут, и Талаат стал министром внутренних дел. Со своей стороны он стал с железной энергией бороться против реакции. Позднее он стал великим визирем и вместе с Энвером-пашой воплотил в себе всю энергию и мощь Турции.
Сегодня днем будет сначала совещание пяти председателей союзников и России, а затем пленарное заседание.
Заседание было снова отсрочено, потому что украинцы все еще не пришли ни к каким решениям. Поздно вечером у меня было совещание с Кюльманом и Гофманом. Мы пришли к довольно определенному соглашению касательно предстоящей тактики. Я еще раз сказал ему, что пойду с ними и буду поддерживать их требования до последней крайности, но что если Германия окончательно порвет с Россией, то я должен оставить за собою полную свободу действий. Они оба как будто понимали мою точку зрения довольно правильно, особенно Кюльман, который, конечно, довел бы переговоры до конца, если бы это было в его власти. Что касается деталей, то мы сошлись на том, что будем настаивать в ультимативной форме на продолжении переговоров в Брест-Литовске.
9 января 1918 г.
Основываясь на принципе, что лучше всего предвосхитить удар противника и самому ударить в лоб, мы решили не ждать, пока русский министр иностранных дел выскажется, а поставить его самого перед нашим ультиматумом.
Троцкий явился с заготовленной большой речью, но успех нашего нападения был настолько блестящ, что Троцкий тотчас же просил отложить заседание, так как новая ситуация требует новых решений. Перенесение конференции в Стокгольм было бы для нас концом всего, потому что оно лишило бы нас возможности держать большевиков всего мира вдалеке от нее. В таком случае стало бы неизбежно именно то, чему мы с самого начала и изо всех сил стараемся воспрепятствовать: поводья оказались бы вырванными из наших рук и верховодство делами перешло бы к этим элементам. Теперь нужно выждать, что принесет завтрашний день: или победу, или окончательный разрыв переговоров.
Троцкий несомненно интересный, ловкий человек и очень опасный противник. У него совершенно исключительный ораторский талант – мне редко приходилось встречать такую быстроту и тонкость реплики, как у него – и вместе с тем вся наглость, свойственная его расе.
10 января 1918 г.
Только что было заседание, Троцкий произнес длинную речь, рассчитанную на всю Европу, и, по-своему, действительно прекрасную. Смысл ее заключается в том, что он уступил. Он заявил, что принимает германо-австро-венгерский ультиматум и остается в Брест-Литовске, потому что не хочет дать нам повод сказать, что вина за продолжение войны падает на Россию.
В связи с речью Троцкого была немедленно создана комиссия, которой придется заняться щекотливыми территориальными вопросами. Я настоял на том, чтобы войти в эту комиссию, так как хочу иметь постоянный контроль над совещаниями такой первостепенной важности. Это было не легко, потому что вопросы, подлежащие обсуждению, в сущности касаются только Курляндии и Литвы, то есть не нас, а Германии.
Вечером у меня было снова длинное совещание с Кюльманом и Гофманом, во время которого между генералом и государственным секретарем была жестокая схватка. Упоенный успехом ультиматума, поставленного нами России, Гофман желал продолжать в том же духе и еще раз хорошенько ударить их по голове. Мы с Кюльманом стояли на противоположной точке зрения и требовали перехода к спокойным деловым совещаниям, обсуждения параграфа за параграфом; причем неясные параграфы должны быть временно отложены. Лишь когда вся эта очистка будет произведена, необходимо связать все эти неясные пункты в одно целое и телеграфировать обоим императорам, испрашивая у них директив для решения вопроса. Это несомненно самый верный способ избежать полного краха.
Разразился новый конфликт с украинцами. Они требуют признания их самостоятельности и заявляют, что если оно не состоится, то они уедут.
Адлер рассказывал мне в Вене, что в Вене у некоего Бауера хранится библиотека Троцкого, которой он очень дорожит. Я сказал Троцкому, что если ему хочется, я велю доставить ее ему. Затем я рекомендовал его вниманию несколько военнопленных, таких как Л.К. и В., о которых я слышал, что они подвергаются более или менее дурному отношению. Троцкий принял это к сведению, заявив, что он принципиально против дурного обращения с военнопленными, и обещал навести справки; он подчеркнул, что его готовность не имеет никакого отношения к вопросу о библиотеке, так как такую просьбу, как моя, уважил бы и при всяких других условиях. Получить библиотеку он хочет.
11 января 1918 г.
Утром и днем заседания комиссий по территориальным вопросам. С нашей стороны в ней участвуют Кюльман, Гофман, Розенберг и один секретарь, затем я, Чизерик, Визнер, и Коллоредо, русские все налицо, кроме украинцев. Я сказал Кюльману, что хочу участвовать только в качестве секунданта, так как германские интересы в этом вопросе затронуты несравненно сильнее наших. Я вмешиваюсь лишь изредка. Сегодня утром Троцкий сделал тактическую ошибку. Он произнес целую речь в весьма повышенном тоне и временами доходил даже до резкостей, заявив, что мы играем в фальшивую игру, что стремимся к аннексии, прикрывая их мантией права народов на самоопределение. Он говорил, что никогда не согласится на такие претензии, и готов скорее уехать, чем продолжать в таком духе. Если наши намерения честны, то мы должны допустить к участию в наших заседаниях в Бресте представителей Польши, Курляндии и Литвы, дабы дать им высказать свои взгляды без воздействия с нашей стороны. К этому нужно присоединить, что с самого начала переговоров идут споры о том, полномочны ли законодательные учреждения оккупированных областей говорить от имени населения или нет. Мы утверждаем, что да, а русские, что нет. Мы тотчас же приняли предложение Троцкого вызвать сюда представителей этих областей, но прибавили, что раз мы выслушаем их показания, мы будем руководиться их взглядами.
Было любопытно наблюдать, с какой охотой Троцкий взял бы свои слова обратно. Но он тотчас же нашелся, не растерялся и просил прервать заседание на двадцать четыре часа, так как ввиду всего значения нашего ответа он должен обсудить его с товарищами. Надеюсь, что никаких затруднений Троцкий делать не будет. Привлечение поляков было бы весьма выгодным для нас. Но затруднение заключается еще в том, что и германцы предпочитают не допускать поляков, потому что они отдают себе отчет об антигерманском настроении последних.
Радек имел сцену с немецким шофером, и она имела последствия. Генерал Гофман предоставил русским автомобили для катания; на этот раз автомобиль запоздал и Радек устроил шоферу грубую сцену, тот пожаловался, и Гофман принял его сторону. Троцкий, по-видимому, согласен с точкой зрения Гофмана; он запретил всей делегации вообще всякое катание. Так им и надо. Они это заслужили. Никто и не пикнул. Вообще у всех священный трепет перед Троцким, и на заседаниях никто не смеет и рта раскрыть в его присутствии.
12 января 1918 г.
Гофман произнес свою несчастную речь. Он работал над ней целые дни и очень гордился ею. Кюльман и я не скрыли от него, что она достигла только того, что раздражила против нас тыл. Это произвело на него некоторое впечатление, но было стерто подоспевшими вскоре после того похвалами Людендорфа. Во всяком случае, он обострил положение, а это было совершенно лишнее.
15 января 1918 г.
Я сегодня получил письмо от одного из наших штатгальтеров, в котором он обращает мое внимание на то, что катастрофа, вызванная недостатком снабжения, стоит прямо у двери.
Я сейчас пошлю императору телеграмму следующего содержания:
«Я только что получил от штатгальтера Н.Н. письмо, оправдывающее все опасения, которые я постоянно высказывал вашему величеству. Он говорит, что мы стоим непосредственно пред продовольственной катастрофой. Положение, вызванное легкомыслием и бездарностью министров, ужасно, и я боюсь, что сейчас уже слишком поздно, чтобы задержать наступление катастрофы, которая должна произойти через несколько недель. Мой коллега пишет буквально следующее: «Венгрия снабжает нас лишь незначительными запасами, из Румынии мы должны получить еще десять тысяч вагонов маиса; остается дефицит по крайней мере в тридцать тысяч вагонов зерна, без которых мы просто погибнем». Когда я убедился, что положение вещей обстоит именно так, я пошел к председателю совета министров, чтобы поговорить с ним по этому поводу. Я сказал ему все, то есть что через несколько недель остановятся наша военная промышленность и наше железнодорожное сообщение; снабжение армии станет невозможным, ее ожидает катастрофа, а ее падение увлечет за собою Австрию, и следовательно и Венгрию. На каждый из этих вопросов в отдельности он отвечал: «Да, это все так», и прибавил, что делается все возможное для улучшения положения, особенно, что касается поставок из Венгрии. Но никому, даже его величеству, не удалось добиться чего-либо. Можно только надеяться, что какой-нибудь Deus ex machina сохранит нас от самого ужасного».
Я прибавил:
«Не нахожу слов для выражения моего отношения к апатическому поведению Зейдлера. Как часто и как настоятельно я просил Ваше величество вмешаться в дело с большей энергией и заставить Зейдлера с одной стороны, а Гадика с другой, навести порядок. Я и отсюда еще письменно умолял Ваше величество действовать, пока еще есть время. Все было тщетно».
Я затем пояснил, что единственная помощь, возможная еще и сейчас, заключается в получении подмоги из Германии, с тем, чтобы затем силой реквизировать запасы, которые безусловно еще имеются в Венгрии, а в заключение я просил императора осведомить председателя австрийского совета министров об этой телеграмме.
16 января 1918 г.
Из Вены отчаянные вопли о помощи, о продовольствии. Меня просят немедленно обратиться в Берлин с просьбой о помощи, иначе катастрофа неминуема. Я ответил следующее:
«Д-р Кюльман телеграфировал в Берлин, но у него мало надежды на успех. Остается единственная надежда, чтобы его величество послушался моего совета и сам немедленно телеграфировал императору Вильгельму с настоятельной просьбой о помощи. Я оставляю за собою право по возвращении в Вену развить его величеству мою точку зрения, в том смысле, что невозможно дальше вести внешнюю политику, раз аппарат снабжения до того испорчен, что отказывается служить. Еще несколько недель тому назад ваше превосходительство положительно уверждали, что мы можем продержаться до нового урожая».
Одновременно с этим я телеграфировал императору:
«Поступающие телеграммы показывают, что положение у нас становится критическим. Что касается продовольственного вопроса, то мы сможем избежать кризиса лишь при двух условиях: во-первых, при условии получения временной подмоги из Германии; во-вторых, при условии использования ее для наведения порядка в аппарате продовольствия, функционирование которого в настоящее время ниже всякой критики, и для приобретения запасов, до сих пор имеющихся в Венгрии.
Я только что изложил д-ру Кюльману все положение и он будет телеграфировать в Берлин, но перспективы очень мрачны, так как сама Германия страдает от серьезных лишений. Мне кажется, что единственная надежда на успех этого шага заключается в том, чтобы Ваше величество сами немедленно отправили через военные инстанции телеграмму по прямому проводу непосредственно императору Вильгельму, и настоятельно просили бы его вмешаться самому, выручить нас в смысле зерна и, таким образом, воспрепятствовать неизбежному иначе взрыву революции. Обращаю особенное внимание на то, что начало беспорядков у нас в тылу сделает заключение мира здесь совершенно невозможным; как только русские парламентеры заметят, что у нас приближается революция, они откажутся заключать мир, потому что все их расчеты построены именно на этом факторе».
17 января 1918 г.
Дурные вести из Вены и окрестностей; сильное забастовочное движение, вызываемое сокращением мучного пайка и вялым ходом брестских переговоров. Бессилие венского кабинета становится роковым. Я телеграфировал в Вену, что надеюсь со временем обеспечить страну запасами, вывезенными из Украины, если им только удастся сохранить в Вене спокойствие в течение еще нескольких недель, и умолял сделать все возможное, чтобы не портить мира с русскими. В тот же день я телеграфировал председателю совета министров д-ру Зейдлеру:
«Я очень сожалею, что не обладаю властью парализовать все ошибки совершенные ведомствами, ответственными за продовольствие.
Германия заявляет категорически, что она помочь не может, так как у нее самой слишком большие недочеты.
Если бы ваше превосходительство, или ваши ведомства своевременно обратили бы на это внимание, то мы бы не были лишены возможности доставить запасы из Румынии. По тому, как обстоит дело сейчас, я не вижу другого исхода, как реквизиция венгерской муки грубой силой и доставка ее в Австрию до тех пор, пока не начнет поступать хлеб из Румынии и, надо надеяться, из Украины».
20 января 1918 г.
Совещания привели к тому, что Троцкий заявил, что он желает изложить в Петербурге неприемлемые для него требования германцев, но считает себя определенно обязанным еще раз вернуться сюда. На привлечение представителей из окраин он согласен только в том случае, если выбор лиц будет предоставлен ему. Это неприемлемо. Несмотря на свою юность, украинцы вылупляются очень быстро, дабы использовать выгодное для них положение, и переговоры еле сходят с мертвой точки. Сначала они заявили о претензиях новой «Украины» на восточную Галицию. Об этом мы не стали и говорить. Тогда они стали скромнее, но с тех пор, как у нас начались беспорядки, они знают, как у нас обстоят дела, и что мы должны заключить мир, чтобы получить хлеб. Теперь они требуют выделения восточной Галиции. Вопрос должен быть решен в Вене и решающее слово должно остаться за австрийским кабинетом.
Зейдлер телеграфирует, что, если украинский хлеб не прибудет, в ближайшем будущем неминуема катастрофа. Зейдлер говорит, что если не помощь извне, то с будущей недели должно начаться массовое волнение. Германия и Венгрия больше ничего не поставляют. Все агенты сообщают, что на Украине огромные запасы. Вопрос в том, чтобы заблаговременно получить их. Если же мы не добьемся мира в ближайшем будущем, то у нас снова повторятся беспорядки, а с каждой демонстрацией в Вене цена мира будет здесь все повышаться – потому что господа Севрюк и Левицкий высчитывают из этих беспорядков степень нашего голода точно на термометре. Если бы лица, вызвавшие эти демонстрации, только знали, как они затруднили нам подвоз украинского продовольствия. Ведь мы почти что пришли было к соглашению.
Вопрос о восточной Галиции я представлю австрийскому кабинету; этот вопрос должен быть решен в Вене. Холмский вопрос я беру на себя. Я имею право, я должен действовать, чтобы сохранить за нами польские симпатии, а не смотреть скрестивши руки, как сотни тысяч людей умирают с голоду.
21 января 1918 г.
Поездка в Вену. Впечатление венских беспорядков еще сильнее, чем я думал, и становится катастрофичным. Украинцы больше не обсуждают вопросов, они диктуют нам свои решения.
На вокзале, при чтении прежних протоколов, я нашел записи, касающиеся совещаний с Михаэлисом. Согласно им помощник государственного секретаря фон-Штумм сказал тогда: «Министерство иностранных дел находится в постоянных сношениях с украинцами, и сепаратистское движение в Украине очень сильно. Для поощрения его украинцы выставили требование объединения с Холмом и с восточной Галицией, населенной украинцами. Но пока Галиция принадлежит Австрии, претензия на Галицию невыполнима. Дело обстояло бы иначе, если бы Галиция объединилась с Польшей: в таком случае отказ от восточной Галиции был бы осуществим».
По-видимому, немцы уже давно предрешили этот мучительный вопрос.
22 января состоялось совещание, пришедшее к окончательному решению относительно украинского вопроса. Председательствовал император, и предоставил мне слово в первую очередь. Я сначала изложил все трудности, препятствующие миру с Россией, и которые уже известны из вышеприведенных записей моего дневника. Я выразил сомнение в том, что удастся добиться общего мира центральных держав с Петербургом. Затем я остановился на ходе переговоров с украинцами. Я доложил, что украинцы сначала требовали уступки Галиции, но что я их требование отклонил. Они также выставляли пожелания касательно русинской территории Венгрии, но разговоры эти были прекращены ввиду надлежащего отпора с моей стороны. Теперь они требовали разделения Галиции и создания австрийской провинции из восточной Галиции и Буковины. Я подчеркнул, что принятие украинского постулата должно иметь тяжелые последствия при дальнейшем развитии австро-польского вопроса. Но зато украинцы должны оказать нам громадную услугу в смысле немедленного подвоза муки. Кроме того Австро-Венгрия будет требовать полного уравнения в правах поляков, населяющих Украину.
Я особенно подчеркнул, что я считаю своим долгом дать полный отчет о совещаниях в Бресте, потому что решение не может быть предоставлено мне, а лишь всему кабинету в целом, и в первую очередь председателю австрийского совета министров. Австрийское правительство должно решить, можно ли принести эту жертву или нет; я, конечно, заранее предупреждал, что если мы отклоним украинские претензии, то нам, по-видимому, не удастся прийти к какому-либо соглашению с этой страной, и что мы в таком случае окажемся вынужденными вернуться из Брест-Литовска без всякого мира.
После меня взял слово председатель Совета министров д-р фон-Зейдлер; он прежде всего подчеркнул необходимость немедленно заключить мир и затем остановился на вопросе о создании украинского коронного владения Австрии, особенно с точки зрения парламентской. Председатель Совета министров заявил, что несмотря на то, что со стороны поляков следует ожидать резкой оппозиции, он рассчитывает, что большинство в две трети голосов палаты поддержит соответствующий законопроект. Он не скрывает от себя, что решению вопроса будут предшествовать жестокие прения и борьба, но еще раз подчеркнул надежду получить поддержку большинства, состоящего из двух третей голосов рейхстага, несмотря на польскую делегацию. После Зейдлера говорил венгерский председатель Совета министров д-р Векерле.
Он начал с того, что одобрил мое решение не делать украинцам уступок за счет русин, населяющих Венгрию. Невозможно разделить население Венгрии на основании строго проведенного принципа национальности. К тому же русины, населяющие Венгрию, находятся на слишком низком для умелого использования национальной независимости уровне культуры. Д-р Векерле настойчиво предупреждал против опасности такого вмешательства извне; он заявил, что опасность такого шага была бы крайне велика, что она приведет нас к наклонной плоскости, и что мы должны крепко настаивать на систематическом отклонении двуединой монархией всякого вмешательства извне. Одним словом, Векерле все же высказался против точки зрения председателя австрийского совета министров.
Тогда я взял слово вторично и заявил, что я отдаю себе полный отчет в громадном значении и в опасностях этого шага. Совершенно верно, что он приведет нас к наклонной плоскости, и никак нельзя предвидеть, где мы остановимся в нашем падении. Я поставил д-ру Векерле прямой вопрос, как должен поступить ответственный руководитель внешней политики, если и председатель австрийского Совета министров, и оба министра продовольствия говорят ему, что венгерской продовольственной поддержки хватит в лучшем случае на три месяца, и что если мы и по прошествии их не найдем пути для получения необходимых зерновых продуктов извне, то катастрофа совершенно неизбежна. Когда Векерле стал мне на это возражать, я со своей стороны заявил, что если он, Векерле, снабдит Австрию зерном, то я первый стану на его точку зрения, но пока он настаивает на своем категорическом отказе и не желает ничем помочь нам, мы находимся в положении человека, оказавшегося в третьем этаже загоревшегося дома и желающего выпрыгнуть из окна. Человек этот в ту минуту не задумается над тем, не переломает ли он себе при этом обе ноги, он предпочтет верной смерти шанс на спасение. Если положение фактически таково, что мы через два месяца окажемся без всякого продовольствия, то мы должны предусмотреть все последствия, могущие произойти из такого положения вещей. Д-р Зейдлер вторично просил слова и поддержал меня по всем пунктам.
В этом отношении мы с Кюльманом были вполне единодушны. Но несмотря на это, настроение как у нас, так и у германцев весьма подавленное. Нет сомнения, что если русские решительно прервут переговоры, положение станет весьма тягостным. Единственный выход из положения заключается в быстрых и энергичных переговорах с украинской депутацией, и мы поэтому приступили к делу в тот же день. Итак, у нас есть надежда, что мы придем к желанному результату, по крайней мере, в этих переговорах.
Вечером после ужина пришла телеграмма из Петербурга, сообщающая о предстоящем прибытии делегации вместе с министром иностранных дел Троцким. Было занимательно наблюдать, с каким восторгом это известие было встречено немцами; лишь внезапное и бурное веселье, охватившее всех, показало, какой над ними висел гнет, как сильно было опасение, что русские не вернутся. Нет сомнения, что это знаменует собой большой успех, и у нас у всех чувство, что сейчас мир фактически на пути к осуществлению.
5 января 1918 г.
Утром в семь часов несколько членов нашей делегации и я с принцем Леопольдом Баварским отправились на охоту. Мы проехали от двадцати до тридцати миль по железной дороге, а затем в открытых автомобилях углубились в чудесный заповедный лес, тянущийся на протяжении 200 – 500 квадратных километров. Погода очень холодная, но отличная, много снега и приятное общество. Сама охота оказалась никуда негодной. Один из адъютантов правда уложил одного кабана, другой пристрелил двух зайцев, вот и все. Вернулись в шесть часов вечера.
6 января 1918 г.
Сегодня начались первые совещания с украинскими делегатами. Все делегаты на местах, за исключением председателя. Украинцы сильно отличаются от русских делегатов. Они значительно менее революционно настроены, они гораздо более интересуются своей родиной и очень мало – социализмом. Они в сущности не интересуются Россией, а исключительно Украиной, и все их старания направлены к тому, чтобы как можно скорее эманципировать ее. Но они, по-видимому, не выяснили себе, будет ли независимость полная, то есть будет ли Украина признана самостоятельным государством, или же она должна быть включена в рамки русского федеративного государства. Украинские делегаты очень культурные люди. Они были явно намерены использовать нас, как трамплин, с которого удобнее всего наброситься на большевиков. Они стремились к тому, чтобы мы признали их независимость, дабы они могли подойти к большевикам с этим fait accompli и заставить их принять украинцев, как представителей равноправной державы, пришедших завершить дело мира. Но, в наших собственных интересах, мы не должны ни привлекать украинцев на нашу платформу, ни вбивать клин между ними и петербуржцами. Поэтому на высказанное ими пожелание признания независимости, мы отвечали, что готовы на это, если украинцы со своей стороны согласятся на следующие три условия: 1. Окончание переговоров в Брест-Литовске, а не в Стокгольме; 2. Признание старых государственных границ между Австро-Венгрией и Украиной и 3. Невмешательство одного государства во внутреннюю политику другого. Знаменательно, что на это предложение до сих пор не поступало ответа.
7 января 1918 г.
Сегодня утром приехали все русские под председательством Троцкого. Они тотчас велели сказать, что они просят их извинить, если они впредь не явятся к общему столу. Их и вообще не видно, и сейчас, по-видимому, дует совершенно иной ветер, чем раньше. Любопытные подробности об этом рассказывает барон Ламецан, немецкий офицер, который привез сюда русскую делегацию из Двинска. Во-первых, он утверждает, что двинские окопы совершенно опустели, и что, за исключением немногих сторожевых постов, русских там вообще больше нет; затем, что на очень многих станциях делегатов встречали депутации, которые все требовали мира. Троцкий отвечал каждый раз очень ловко и обходительно, но настроение его постепенно становилось все более подавленным. Барон Ламецан вынес впечатление, что русские находятся в совершенно отчаянном положении, потому что у них только один выбор: или вернуться домой без мира, или заключить худой мир – и в обоих случаях они будут сметены…
Только что прибыла телеграмма о демонстрации в Будапеште против Германии. Окна германского консульства были побиты. Это ясное указание, каково будет настроение, если мир не пройдет по нашей вине.
8 января 1918 г.
Ночью прибыл турецкий великий визирь Талаат-паша. Он только что был у меня. Он по-видимому безусловно стоит за то, чтобы заключить мир, но если дело дойдет до конфликта с Германией, то он, кажется, намерен выдвигать меня, а сам оставаться на заднем плане. Талаат-паша один из наиболее даровитых и, пожалуй, самый энергичный турецкий деятель.
До революции он был мелким телеграфным чиновником, кроме того членом революционного комитета. В качестве такового, он перехватил правительственную телеграмму, показывавшую, что замыслы революционеров раскрыты, и если не будет тотчас же приступлено к действию, то игра проиграна. Он утаил телеграмму, предупредил революционный комитет и убедил его немедленно раскрыть свои карты. Все удалось: султан был свергнут, и Талаат стал министром внутренних дел. Со своей стороны он стал с железной энергией бороться против реакции. Позднее он стал великим визирем и вместе с Энвером-пашой воплотил в себе всю энергию и мощь Турции.
Сегодня днем будет сначала совещание пяти председателей союзников и России, а затем пленарное заседание.
Заседание было снова отсрочено, потому что украинцы все еще не пришли ни к каким решениям. Поздно вечером у меня было совещание с Кюльманом и Гофманом. Мы пришли к довольно определенному соглашению касательно предстоящей тактики. Я еще раз сказал ему, что пойду с ними и буду поддерживать их требования до последней крайности, но что если Германия окончательно порвет с Россией, то я должен оставить за собою полную свободу действий. Они оба как будто понимали мою точку зрения довольно правильно, особенно Кюльман, который, конечно, довел бы переговоры до конца, если бы это было в его власти. Что касается деталей, то мы сошлись на том, что будем настаивать в ультимативной форме на продолжении переговоров в Брест-Литовске.
9 января 1918 г.
Основываясь на принципе, что лучше всего предвосхитить удар противника и самому ударить в лоб, мы решили не ждать, пока русский министр иностранных дел выскажется, а поставить его самого перед нашим ультиматумом.
Троцкий явился с заготовленной большой речью, но успех нашего нападения был настолько блестящ, что Троцкий тотчас же просил отложить заседание, так как новая ситуация требует новых решений. Перенесение конференции в Стокгольм было бы для нас концом всего, потому что оно лишило бы нас возможности держать большевиков всего мира вдалеке от нее. В таком случае стало бы неизбежно именно то, чему мы с самого начала и изо всех сил стараемся воспрепятствовать: поводья оказались бы вырванными из наших рук и верховодство делами перешло бы к этим элементам. Теперь нужно выждать, что принесет завтрашний день: или победу, или окончательный разрыв переговоров.
Троцкий несомненно интересный, ловкий человек и очень опасный противник. У него совершенно исключительный ораторский талант – мне редко приходилось встречать такую быстроту и тонкость реплики, как у него – и вместе с тем вся наглость, свойственная его расе.
10 января 1918 г.
Только что было заседание, Троцкий произнес длинную речь, рассчитанную на всю Европу, и, по-своему, действительно прекрасную. Смысл ее заключается в том, что он уступил. Он заявил, что принимает германо-австро-венгерский ультиматум и остается в Брест-Литовске, потому что не хочет дать нам повод сказать, что вина за продолжение войны падает на Россию.
В связи с речью Троцкого была немедленно создана комиссия, которой придется заняться щекотливыми территориальными вопросами. Я настоял на том, чтобы войти в эту комиссию, так как хочу иметь постоянный контроль над совещаниями такой первостепенной важности. Это было не легко, потому что вопросы, подлежащие обсуждению, в сущности касаются только Курляндии и Литвы, то есть не нас, а Германии.
Вечером у меня было снова длинное совещание с Кюльманом и Гофманом, во время которого между генералом и государственным секретарем была жестокая схватка. Упоенный успехом ультиматума, поставленного нами России, Гофман желал продолжать в том же духе и еще раз хорошенько ударить их по голове. Мы с Кюльманом стояли на противоположной точке зрения и требовали перехода к спокойным деловым совещаниям, обсуждения параграфа за параграфом; причем неясные параграфы должны быть временно отложены. Лишь когда вся эта очистка будет произведена, необходимо связать все эти неясные пункты в одно целое и телеграфировать обоим императорам, испрашивая у них директив для решения вопроса. Это несомненно самый верный способ избежать полного краха.
Разразился новый конфликт с украинцами. Они требуют признания их самостоятельности и заявляют, что если оно не состоится, то они уедут.
Адлер рассказывал мне в Вене, что в Вене у некоего Бауера хранится библиотека Троцкого, которой он очень дорожит. Я сказал Троцкому, что если ему хочется, я велю доставить ее ему. Затем я рекомендовал его вниманию несколько военнопленных, таких как Л.К. и В., о которых я слышал, что они подвергаются более или менее дурному отношению. Троцкий принял это к сведению, заявив, что он принципиально против дурного обращения с военнопленными, и обещал навести справки; он подчеркнул, что его готовность не имеет никакого отношения к вопросу о библиотеке, так как такую просьбу, как моя, уважил бы и при всяких других условиях. Получить библиотеку он хочет.
11 января 1918 г.
Утром и днем заседания комиссий по территориальным вопросам. С нашей стороны в ней участвуют Кюльман, Гофман, Розенберг и один секретарь, затем я, Чизерик, Визнер, и Коллоредо, русские все налицо, кроме украинцев. Я сказал Кюльману, что хочу участвовать только в качестве секунданта, так как германские интересы в этом вопросе затронуты несравненно сильнее наших. Я вмешиваюсь лишь изредка. Сегодня утром Троцкий сделал тактическую ошибку. Он произнес целую речь в весьма повышенном тоне и временами доходил даже до резкостей, заявив, что мы играем в фальшивую игру, что стремимся к аннексии, прикрывая их мантией права народов на самоопределение. Он говорил, что никогда не согласится на такие претензии, и готов скорее уехать, чем продолжать в таком духе. Если наши намерения честны, то мы должны допустить к участию в наших заседаниях в Бресте представителей Польши, Курляндии и Литвы, дабы дать им высказать свои взгляды без воздействия с нашей стороны. К этому нужно присоединить, что с самого начала переговоров идут споры о том, полномочны ли законодательные учреждения оккупированных областей говорить от имени населения или нет. Мы утверждаем, что да, а русские, что нет. Мы тотчас же приняли предложение Троцкого вызвать сюда представителей этих областей, но прибавили, что раз мы выслушаем их показания, мы будем руководиться их взглядами.
Было любопытно наблюдать, с какой охотой Троцкий взял бы свои слова обратно. Но он тотчас же нашелся, не растерялся и просил прервать заседание на двадцать четыре часа, так как ввиду всего значения нашего ответа он должен обсудить его с товарищами. Надеюсь, что никаких затруднений Троцкий делать не будет. Привлечение поляков было бы весьма выгодным для нас. Но затруднение заключается еще в том, что и германцы предпочитают не допускать поляков, потому что они отдают себе отчет об антигерманском настроении последних.
Радек имел сцену с немецким шофером, и она имела последствия. Генерал Гофман предоставил русским автомобили для катания; на этот раз автомобиль запоздал и Радек устроил шоферу грубую сцену, тот пожаловался, и Гофман принял его сторону. Троцкий, по-видимому, согласен с точкой зрения Гофмана; он запретил всей делегации вообще всякое катание. Так им и надо. Они это заслужили. Никто и не пикнул. Вообще у всех священный трепет перед Троцким, и на заседаниях никто не смеет и рта раскрыть в его присутствии.
12 января 1918 г.
Гофман произнес свою несчастную речь. Он работал над ней целые дни и очень гордился ею. Кюльман и я не скрыли от него, что она достигла только того, что раздражила против нас тыл. Это произвело на него некоторое впечатление, но было стерто подоспевшими вскоре после того похвалами Людендорфа. Во всяком случае, он обострил положение, а это было совершенно лишнее.
15 января 1918 г.
Я сегодня получил письмо от одного из наших штатгальтеров, в котором он обращает мое внимание на то, что катастрофа, вызванная недостатком снабжения, стоит прямо у двери.
Я сейчас пошлю императору телеграмму следующего содержания:
«Я только что получил от штатгальтера Н.Н. письмо, оправдывающее все опасения, которые я постоянно высказывал вашему величеству. Он говорит, что мы стоим непосредственно пред продовольственной катастрофой. Положение, вызванное легкомыслием и бездарностью министров, ужасно, и я боюсь, что сейчас уже слишком поздно, чтобы задержать наступление катастрофы, которая должна произойти через несколько недель. Мой коллега пишет буквально следующее: «Венгрия снабжает нас лишь незначительными запасами, из Румынии мы должны получить еще десять тысяч вагонов маиса; остается дефицит по крайней мере в тридцать тысяч вагонов зерна, без которых мы просто погибнем». Когда я убедился, что положение вещей обстоит именно так, я пошел к председателю совета министров, чтобы поговорить с ним по этому поводу. Я сказал ему все, то есть что через несколько недель остановятся наша военная промышленность и наше железнодорожное сообщение; снабжение армии станет невозможным, ее ожидает катастрофа, а ее падение увлечет за собою Австрию, и следовательно и Венгрию. На каждый из этих вопросов в отдельности он отвечал: «Да, это все так», и прибавил, что делается все возможное для улучшения положения, особенно, что касается поставок из Венгрии. Но никому, даже его величеству, не удалось добиться чего-либо. Можно только надеяться, что какой-нибудь Deus ex machina сохранит нас от самого ужасного».
Я прибавил:
«Не нахожу слов для выражения моего отношения к апатическому поведению Зейдлера. Как часто и как настоятельно я просил Ваше величество вмешаться в дело с большей энергией и заставить Зейдлера с одной стороны, а Гадика с другой, навести порядок. Я и отсюда еще письменно умолял Ваше величество действовать, пока еще есть время. Все было тщетно».
Я затем пояснил, что единственная помощь, возможная еще и сейчас, заключается в получении подмоги из Германии, с тем, чтобы затем силой реквизировать запасы, которые безусловно еще имеются в Венгрии, а в заключение я просил императора осведомить председателя австрийского совета министров об этой телеграмме.
16 января 1918 г.
Из Вены отчаянные вопли о помощи, о продовольствии. Меня просят немедленно обратиться в Берлин с просьбой о помощи, иначе катастрофа неминуема. Я ответил следующее:
«Д-р Кюльман телеграфировал в Берлин, но у него мало надежды на успех. Остается единственная надежда, чтобы его величество послушался моего совета и сам немедленно телеграфировал императору Вильгельму с настоятельной просьбой о помощи. Я оставляю за собою право по возвращении в Вену развить его величеству мою точку зрения, в том смысле, что невозможно дальше вести внешнюю политику, раз аппарат снабжения до того испорчен, что отказывается служить. Еще несколько недель тому назад ваше превосходительство положительно уверждали, что мы можем продержаться до нового урожая».
Одновременно с этим я телеграфировал императору:
«Поступающие телеграммы показывают, что положение у нас становится критическим. Что касается продовольственного вопроса, то мы сможем избежать кризиса лишь при двух условиях: во-первых, при условии получения временной подмоги из Германии; во-вторых, при условии использования ее для наведения порядка в аппарате продовольствия, функционирование которого в настоящее время ниже всякой критики, и для приобретения запасов, до сих пор имеющихся в Венгрии.
Я только что изложил д-ру Кюльману все положение и он будет телеграфировать в Берлин, но перспективы очень мрачны, так как сама Германия страдает от серьезных лишений. Мне кажется, что единственная надежда на успех этого шага заключается в том, чтобы Ваше величество сами немедленно отправили через военные инстанции телеграмму по прямому проводу непосредственно императору Вильгельму, и настоятельно просили бы его вмешаться самому, выручить нас в смысле зерна и, таким образом, воспрепятствовать неизбежному иначе взрыву революции. Обращаю особенное внимание на то, что начало беспорядков у нас в тылу сделает заключение мира здесь совершенно невозможным; как только русские парламентеры заметят, что у нас приближается революция, они откажутся заключать мир, потому что все их расчеты построены именно на этом факторе».
17 января 1918 г.
Дурные вести из Вены и окрестностей; сильное забастовочное движение, вызываемое сокращением мучного пайка и вялым ходом брестских переговоров. Бессилие венского кабинета становится роковым. Я телеграфировал в Вену, что надеюсь со временем обеспечить страну запасами, вывезенными из Украины, если им только удастся сохранить в Вене спокойствие в течение еще нескольких недель, и умолял сделать все возможное, чтобы не портить мира с русскими. В тот же день я телеграфировал председателю совета министров д-ру Зейдлеру:
«Я очень сожалею, что не обладаю властью парализовать все ошибки совершенные ведомствами, ответственными за продовольствие.
Германия заявляет категорически, что она помочь не может, так как у нее самой слишком большие недочеты.
Если бы ваше превосходительство, или ваши ведомства своевременно обратили бы на это внимание, то мы бы не были лишены возможности доставить запасы из Румынии. По тому, как обстоит дело сейчас, я не вижу другого исхода, как реквизиция венгерской муки грубой силой и доставка ее в Австрию до тех пор, пока не начнет поступать хлеб из Румынии и, надо надеяться, из Украины».
20 января 1918 г.
Совещания привели к тому, что Троцкий заявил, что он желает изложить в Петербурге неприемлемые для него требования германцев, но считает себя определенно обязанным еще раз вернуться сюда. На привлечение представителей из окраин он согласен только в том случае, если выбор лиц будет предоставлен ему. Это неприемлемо. Несмотря на свою юность, украинцы вылупляются очень быстро, дабы использовать выгодное для них положение, и переговоры еле сходят с мертвой точки. Сначала они заявили о претензиях новой «Украины» на восточную Галицию. Об этом мы не стали и говорить. Тогда они стали скромнее, но с тех пор, как у нас начались беспорядки, они знают, как у нас обстоят дела, и что мы должны заключить мир, чтобы получить хлеб. Теперь они требуют выделения восточной Галиции. Вопрос должен быть решен в Вене и решающее слово должно остаться за австрийским кабинетом.
Зейдлер телеграфирует, что, если украинский хлеб не прибудет, в ближайшем будущем неминуема катастрофа. Зейдлер говорит, что если не помощь извне, то с будущей недели должно начаться массовое волнение. Германия и Венгрия больше ничего не поставляют. Все агенты сообщают, что на Украине огромные запасы. Вопрос в том, чтобы заблаговременно получить их. Если же мы не добьемся мира в ближайшем будущем, то у нас снова повторятся беспорядки, а с каждой демонстрацией в Вене цена мира будет здесь все повышаться – потому что господа Севрюк и Левицкий высчитывают из этих беспорядков степень нашего голода точно на термометре. Если бы лица, вызвавшие эти демонстрации, только знали, как они затруднили нам подвоз украинского продовольствия. Ведь мы почти что пришли было к соглашению.
Вопрос о восточной Галиции я представлю австрийскому кабинету; этот вопрос должен быть решен в Вене. Холмский вопрос я беру на себя. Я имею право, я должен действовать, чтобы сохранить за нами польские симпатии, а не смотреть скрестивши руки, как сотни тысяч людей умирают с голоду.
21 января 1918 г.
Поездка в Вену. Впечатление венских беспорядков еще сильнее, чем я думал, и становится катастрофичным. Украинцы больше не обсуждают вопросов, они диктуют нам свои решения.
На вокзале, при чтении прежних протоколов, я нашел записи, касающиеся совещаний с Михаэлисом. Согласно им помощник государственного секретаря фон-Штумм сказал тогда: «Министерство иностранных дел находится в постоянных сношениях с украинцами, и сепаратистское движение в Украине очень сильно. Для поощрения его украинцы выставили требование объединения с Холмом и с восточной Галицией, населенной украинцами. Но пока Галиция принадлежит Австрии, претензия на Галицию невыполнима. Дело обстояло бы иначе, если бы Галиция объединилась с Польшей: в таком случае отказ от восточной Галиции был бы осуществим».
По-видимому, немцы уже давно предрешили этот мучительный вопрос.
22 января состоялось совещание, пришедшее к окончательному решению относительно украинского вопроса. Председательствовал император, и предоставил мне слово в первую очередь. Я сначала изложил все трудности, препятствующие миру с Россией, и которые уже известны из вышеприведенных записей моего дневника. Я выразил сомнение в том, что удастся добиться общего мира центральных держав с Петербургом. Затем я остановился на ходе переговоров с украинцами. Я доложил, что украинцы сначала требовали уступки Галиции, но что я их требование отклонил. Они также выставляли пожелания касательно русинской территории Венгрии, но разговоры эти были прекращены ввиду надлежащего отпора с моей стороны. Теперь они требовали разделения Галиции и создания австрийской провинции из восточной Галиции и Буковины. Я подчеркнул, что принятие украинского постулата должно иметь тяжелые последствия при дальнейшем развитии австро-польского вопроса. Но зато украинцы должны оказать нам громадную услугу в смысле немедленного подвоза муки. Кроме того Австро-Венгрия будет требовать полного уравнения в правах поляков, населяющих Украину.
Я особенно подчеркнул, что я считаю своим долгом дать полный отчет о совещаниях в Бресте, потому что решение не может быть предоставлено мне, а лишь всему кабинету в целом, и в первую очередь председателю австрийского совета министров. Австрийское правительство должно решить, можно ли принести эту жертву или нет; я, конечно, заранее предупреждал, что если мы отклоним украинские претензии, то нам, по-видимому, не удастся прийти к какому-либо соглашению с этой страной, и что мы в таком случае окажемся вынужденными вернуться из Брест-Литовска без всякого мира.
После меня взял слово председатель Совета министров д-р фон-Зейдлер; он прежде всего подчеркнул необходимость немедленно заключить мир и затем остановился на вопросе о создании украинского коронного владения Австрии, особенно с точки зрения парламентской. Председатель Совета министров заявил, что несмотря на то, что со стороны поляков следует ожидать резкой оппозиции, он рассчитывает, что большинство в две трети голосов палаты поддержит соответствующий законопроект. Он не скрывает от себя, что решению вопроса будут предшествовать жестокие прения и борьба, но еще раз подчеркнул надежду получить поддержку большинства, состоящего из двух третей голосов рейхстага, несмотря на польскую делегацию. После Зейдлера говорил венгерский председатель Совета министров д-р Векерле.
Он начал с того, что одобрил мое решение не делать украинцам уступок за счет русин, населяющих Венгрию. Невозможно разделить население Венгрии на основании строго проведенного принципа национальности. К тому же русины, населяющие Венгрию, находятся на слишком низком для умелого использования национальной независимости уровне культуры. Д-р Векерле настойчиво предупреждал против опасности такого вмешательства извне; он заявил, что опасность такого шага была бы крайне велика, что она приведет нас к наклонной плоскости, и что мы должны крепко настаивать на систематическом отклонении двуединой монархией всякого вмешательства извне. Одним словом, Векерле все же высказался против точки зрения председателя австрийского совета министров.
Тогда я взял слово вторично и заявил, что я отдаю себе полный отчет в громадном значении и в опасностях этого шага. Совершенно верно, что он приведет нас к наклонной плоскости, и никак нельзя предвидеть, где мы остановимся в нашем падении. Я поставил д-ру Векерле прямой вопрос, как должен поступить ответственный руководитель внешней политики, если и председатель австрийского Совета министров, и оба министра продовольствия говорят ему, что венгерской продовольственной поддержки хватит в лучшем случае на три месяца, и что если мы и по прошествии их не найдем пути для получения необходимых зерновых продуктов извне, то катастрофа совершенно неизбежна. Когда Векерле стал мне на это возражать, я со своей стороны заявил, что если он, Векерле, снабдит Австрию зерном, то я первый стану на его точку зрения, но пока он настаивает на своем категорическом отказе и не желает ничем помочь нам, мы находимся в положении человека, оказавшегося в третьем этаже загоревшегося дома и желающего выпрыгнуть из окна. Человек этот в ту минуту не задумается над тем, не переломает ли он себе при этом обе ноги, он предпочтет верной смерти шанс на спасение. Если положение фактически таково, что мы через два месяца окажемся без всякого продовольствия, то мы должны предусмотреть все последствия, могущие произойти из такого положения вещей. Д-р Зейдлер вторично просил слова и поддержал меня по всем пунктам.