Страница:
Итак, в России Парвуса уже не ждали и даже забыли. Неважно обстояло дело и с «разработкой» вождей большевиков в Швейцарии. В мае 1915 г. он приехал туда, чтобы встретиться с В. И. Лениным. Об этой встрече, состоявшейся то ли в Берне, то ли в Цюрихе, мы знаем только от самого Парвуса. Удивительно, но о ней нет даже упоминания в сообщениях в Берлин немецкого посланника в Копенгагене Брокдорфа-Ранцау, который «вел» Парвуса. А ведь, казалось бы, это такой актив в их совместной работе. Тем не менее даже если такая встреча и состоялась, то она, по признанию самого Парвуса, закончилась ничем[101]. А все остальное, что нагромождено вокруг этой встречи, основано на домыслах и фантазии. Поэтому только при очень богатом воображении можно увидеть маскировку якобы состоявшегося тогда сговора в той резкой характеристике, которую дал Ленин Парвусу в своей статье «У последней черты», опубликованной 20 ноября 1915 г. в газете «Социал-демократ». «Парвус, показавший себя авантюристом уже в русской революции, – писал Ленин, – опустился теперь в издаваемом им журнальчике „Gloke“ („Колокол“) до … последней черты… Он лижет сапоги Гинденбургу, уверяя читателей, что немецкий генеральный штаб выступил за революцию в России…»[102]. Вряд ли лидер большевиков позволил себе пройтись по адресу Гинденбурга и немецкого генерального штаба, если бы он согласился сотрудничать с ними.
Конечно, Парвус не сидел сложа руки в Копенгагене, ожидая заказанной им в России революции. Нет, он занимался своим любимым делом – коммерцией, – проворачивая с размахом сделки с продовольствием, зерном, углем, медикаментами. А между делом организовал в Копенгагене в 1915 г. институт по изучению причин и последствий мировой войны, к работе в котором не без умысла привлек русских революционеров-эмигрантов – Я. С. Ганецкого, М. С. Урицкого, Г. И. Чудновского и др. Посетивший в то время Копенгаген один из видных большевистских руководителей А. Г. Шляпников писал: «Русских граждан в Копенгагене этой осенью было очень много. Сюда съехались все спекулянты, все мародеры и богачи военного времени. Спекулировали главным образом предметами питания и немецкими фабрикатами (краски, лекарства, канцелярские принадлежности и т. п.). Появился особый слой богачей – «гуляшники», это спекулянты особого рода «военными» консервами, умевшие сбывать их в Германию. Социалисты также не отставали от военных доходов. Так немецкий социалист, известный в свое время в России, Парвус уже нажил не один миллион и начал жертвовать и учреждать полезные предприятия»[103]. Правда, «полезные предприятия» Парвус предпочитал учреждать не на свои миллионы, что открылось тогда же. Небезызвестный Г. А. Алексинский, издававший в Париже журнал «Россия и свобода», выступил в 1915 г. в нем со статьей, в которой утверждал, что институт по изучению причин и последствий мировой войны основан на деньги Германского правительства. И это была правда[104].
Оценивая деятельность Парвуса в пользу Германии, нельзя не отметить, что его грандиозные замыслы остались нереализованными. Если исходить из исторических фактов, а не домыслов, то Февральская революция обошлась без помощи Парвуса. Весьма критически относились к «русскому революционеру» и высокопоставленные сотрудники МИД Германии. И только немецкий посланник в Копенгагене Брокдорф-Ранцау, который с ним имел постоянные контакты, защищал его до конца. В этом отношении большой интерес представляет письмо Брокдорфа-Ранцау новому статс-секретарю иностранных дел Циммерману от 2 апреля 1917 г. «Я сознаю, что характер и репутация д-ра Гельфанда по-разному оцениваются его современниками и что Ваш предшественник (Ягов) особенно любил пройтись на его счет, – писал немецкий посланник. – В ответ на это я могу только сказать, что Гельфанд добился очень полезных политических результатов и что в России он был одним из первых, кто тихо и скромно начал работать для достижения цели, которая теперь – и наша цель. Некоторые обстоятельства, может быть и все, сложились бы по-другому, если бы Ягов не пренебрег два года назад его советами»[105]. Это признание, на мой взгляд, имеет принципиальное значение для оценки роли Парвуса в германских акциях против России.
Поскольку Парвусу не удалось установить прочных связей с российскими социал-демократами в Швейцарии и иметь через них постоянную информацию, немецкая контрразведка использовала в качестве своих агентов эсера Цивина и финского социалиста и сепаратиста Кескюлу, эстонца по происхождению. Они поставляли немецкой стороне сведения о политической позиции и настроениях российских эмигрантов, в том числе и большевиков, Ленина, Зиновьева, Бухарина и др. И на этом основании недобросовестные авторы причисляют их к большевикам и связывают с Лениным. Разумеется, и Цивин и Кескюла были на содержании у своих хозяев. Так, Цивин, прежде чем перейти в 1916 г. к немцам, был связан с австро-венгерской миссией в Берне, которая передала ему около 140 тыс. швейцарских франков. Но затем австро-венгерское главнокомандование объявило, что он «действовал недостаточно активно», а посему денег он больше не получит[106]. Учитывая возможность получать через Цивина информацию о положении в партии эсеров, немецкий посланник в Берне Ромберг предложил в августе 1916 г. своему руководству в Берлине воспользоваться услугами Цивина, произведя ему одноразовую выплату в 25 тыс. швейцарских франков[107]. Так Цивин стал «русским агентом Вейсом», информация которого, если судить по его сообщениям Ромбергу, не представляла особой ценности, но позволяла немецкой стороне получать дополнительные сведения о положении дел не только в партии эсеров, но и у социал-демократов, а также в России, хотя здесь Цивин, желая набить себе цену, явно преувеличивал влияние своей партии на предприятиях Петрограда[108]. Отрабатывая очередные 25 тыс. франков, Вейс сообщал, что «партия социалистов-революционеров – одна из самых сильных в России. Она насчитывает сотни тысяч членов (активных и пассивных)», а также о том, что эсеров поддерживают большевики (социал-демократы) во главе с Лениным, который сейчас живет в Швейцарии[109].
Другой платный агент финский социалист Кескюла, проходивший у немцев как Штейн, также «кормился» Лениным, перехватывая при случае его корреспонденцию и литературу для немецкой контрразведки[110]. Обосновывая необходимость выплаты Кескюле 20 тыс. марок в месяц, руководитель немецкой контрразведки Штейнвакс писал в МИД Германии: «За последние несколько месяцев Кескюла завязал многочисленные связи с Россией… Он также поддерживал весьма полезные контакты с Лениным и передавал нам содержание отчетов о положении в России, посылаемых Ленину его доверенными агентами в России»[111]. Сам Кескюла встретился с Лениным всего один раз, но, приехав в конце 1915 г. в Стокгольм и войдя там в контакт с местными большевиками, он сумел создать впечатление активного сотрудничества с русскими революционерами, а через них и с Лениным. Как отмечает Г. Катков, при посредничестве Кескюлы Министерству иностранных дел Германии стали известны взгляды Ленина на войну[112]. Можно подумать, что эти взгляды составляли военную тайну. О ценности поставляемой Кескюлой информации немецкой контрразведке и о характере его деятельности в целом можно судить по одному из его отчетов своему шефу. «У меня сейчас есть идеальный новый сотрудник; через него я имею возможность работать во всей Скандинавии, а также в России, – рапортовал Кескюла 9 января 1916 г. Штейнваксу. – Надо организовать небольшое частное издательство, чтобы выпускать брошюры о России и информационный листок на шведском языке для революционного движения… Одновременно следует основать центральное бюро для поддержки революционного движения (агитацией и сбором денег) и открыть его для общественности. Это бюро будет поддерживать русское движение – как морально, так и материально – совершенно открыто и без консультаций с лидерами революционных центров вне России»[113]. Как видно из этого, агент Штейн размахом Парвуса не обладал, и все его конструктивные предложения были направлены на то, чтобы получить свои очередные 20 тыс. марок. Более надежным «гарантом» здесь для Кескюлы был Ленин, которому и посвящена большая часть его отчета. Точнее говоря, речь шла об очередной ленинской почте, перехваченной им при помощи посредников и переданной во временное пользование немецкой контрразведке. В конце отчета Кескюла сообщал о своем главном достижении: «В конце недели появится вторая русская брошюра ЦК русских социал-демократов (т. е. Ленина). Она лежит уже два месяца (пока я был в Берлине), потому что деньги, которые я заплатил вперед перед отъездом, были украдены с типично русским хладнокровием. Вчера я внес всю сумму снова. Я уже указывал, какие меры я принял против подобных вещей. Если такое творится внутри и вокруг ЦК, то страшно подумать, что делается на периферии. Даже революцию из этих русских следует выбивать полицейскими дубинками, чтобы они не бросили дело на полпути»[114]. Последнюю фразу, видимо, в силу ее метафоричности, сегодня можно обнаружить во многих исторических сочинениях, авторы которых даже не задаются вопросом, а не «выбивал» ли таким образом агент Штейн с «типично эстонским хладнокровием» деньги и доверие немецкой контрразведки, чтобы она не бросила его на «полпути»? Поэтому вряд ли можно правильно оценить состояние русской революционной эмиграции в годы Первой мировой войны только на основе сведений немецких агентов, даже самых ценных. Необходимо выслушать и другую сторону и прежде всего самого В. И. Ленина.
Глава третья.
Конечно, Парвус не сидел сложа руки в Копенгагене, ожидая заказанной им в России революции. Нет, он занимался своим любимым делом – коммерцией, – проворачивая с размахом сделки с продовольствием, зерном, углем, медикаментами. А между делом организовал в Копенгагене в 1915 г. институт по изучению причин и последствий мировой войны, к работе в котором не без умысла привлек русских революционеров-эмигрантов – Я. С. Ганецкого, М. С. Урицкого, Г. И. Чудновского и др. Посетивший в то время Копенгаген один из видных большевистских руководителей А. Г. Шляпников писал: «Русских граждан в Копенгагене этой осенью было очень много. Сюда съехались все спекулянты, все мародеры и богачи военного времени. Спекулировали главным образом предметами питания и немецкими фабрикатами (краски, лекарства, канцелярские принадлежности и т. п.). Появился особый слой богачей – «гуляшники», это спекулянты особого рода «военными» консервами, умевшие сбывать их в Германию. Социалисты также не отставали от военных доходов. Так немецкий социалист, известный в свое время в России, Парвус уже нажил не один миллион и начал жертвовать и учреждать полезные предприятия»[103]. Правда, «полезные предприятия» Парвус предпочитал учреждать не на свои миллионы, что открылось тогда же. Небезызвестный Г. А. Алексинский, издававший в Париже журнал «Россия и свобода», выступил в 1915 г. в нем со статьей, в которой утверждал, что институт по изучению причин и последствий мировой войны основан на деньги Германского правительства. И это была правда[104].
Оценивая деятельность Парвуса в пользу Германии, нельзя не отметить, что его грандиозные замыслы остались нереализованными. Если исходить из исторических фактов, а не домыслов, то Февральская революция обошлась без помощи Парвуса. Весьма критически относились к «русскому революционеру» и высокопоставленные сотрудники МИД Германии. И только немецкий посланник в Копенгагене Брокдорф-Ранцау, который с ним имел постоянные контакты, защищал его до конца. В этом отношении большой интерес представляет письмо Брокдорфа-Ранцау новому статс-секретарю иностранных дел Циммерману от 2 апреля 1917 г. «Я сознаю, что характер и репутация д-ра Гельфанда по-разному оцениваются его современниками и что Ваш предшественник (Ягов) особенно любил пройтись на его счет, – писал немецкий посланник. – В ответ на это я могу только сказать, что Гельфанд добился очень полезных политических результатов и что в России он был одним из первых, кто тихо и скромно начал работать для достижения цели, которая теперь – и наша цель. Некоторые обстоятельства, может быть и все, сложились бы по-другому, если бы Ягов не пренебрег два года назад его советами»[105]. Это признание, на мой взгляд, имеет принципиальное значение для оценки роли Парвуса в германских акциях против России.
Поскольку Парвусу не удалось установить прочных связей с российскими социал-демократами в Швейцарии и иметь через них постоянную информацию, немецкая контрразведка использовала в качестве своих агентов эсера Цивина и финского социалиста и сепаратиста Кескюлу, эстонца по происхождению. Они поставляли немецкой стороне сведения о политической позиции и настроениях российских эмигрантов, в том числе и большевиков, Ленина, Зиновьева, Бухарина и др. И на этом основании недобросовестные авторы причисляют их к большевикам и связывают с Лениным. Разумеется, и Цивин и Кескюла были на содержании у своих хозяев. Так, Цивин, прежде чем перейти в 1916 г. к немцам, был связан с австро-венгерской миссией в Берне, которая передала ему около 140 тыс. швейцарских франков. Но затем австро-венгерское главнокомандование объявило, что он «действовал недостаточно активно», а посему денег он больше не получит[106]. Учитывая возможность получать через Цивина информацию о положении в партии эсеров, немецкий посланник в Берне Ромберг предложил в августе 1916 г. своему руководству в Берлине воспользоваться услугами Цивина, произведя ему одноразовую выплату в 25 тыс. швейцарских франков[107]. Так Цивин стал «русским агентом Вейсом», информация которого, если судить по его сообщениям Ромбергу, не представляла особой ценности, но позволяла немецкой стороне получать дополнительные сведения о положении дел не только в партии эсеров, но и у социал-демократов, а также в России, хотя здесь Цивин, желая набить себе цену, явно преувеличивал влияние своей партии на предприятиях Петрограда[108]. Отрабатывая очередные 25 тыс. франков, Вейс сообщал, что «партия социалистов-революционеров – одна из самых сильных в России. Она насчитывает сотни тысяч членов (активных и пассивных)», а также о том, что эсеров поддерживают большевики (социал-демократы) во главе с Лениным, который сейчас живет в Швейцарии[109].
Другой платный агент финский социалист Кескюла, проходивший у немцев как Штейн, также «кормился» Лениным, перехватывая при случае его корреспонденцию и литературу для немецкой контрразведки[110]. Обосновывая необходимость выплаты Кескюле 20 тыс. марок в месяц, руководитель немецкой контрразведки Штейнвакс писал в МИД Германии: «За последние несколько месяцев Кескюла завязал многочисленные связи с Россией… Он также поддерживал весьма полезные контакты с Лениным и передавал нам содержание отчетов о положении в России, посылаемых Ленину его доверенными агентами в России»[111]. Сам Кескюла встретился с Лениным всего один раз, но, приехав в конце 1915 г. в Стокгольм и войдя там в контакт с местными большевиками, он сумел создать впечатление активного сотрудничества с русскими революционерами, а через них и с Лениным. Как отмечает Г. Катков, при посредничестве Кескюлы Министерству иностранных дел Германии стали известны взгляды Ленина на войну[112]. Можно подумать, что эти взгляды составляли военную тайну. О ценности поставляемой Кескюлой информации немецкой контрразведке и о характере его деятельности в целом можно судить по одному из его отчетов своему шефу. «У меня сейчас есть идеальный новый сотрудник; через него я имею возможность работать во всей Скандинавии, а также в России, – рапортовал Кескюла 9 января 1916 г. Штейнваксу. – Надо организовать небольшое частное издательство, чтобы выпускать брошюры о России и информационный листок на шведском языке для революционного движения… Одновременно следует основать центральное бюро для поддержки революционного движения (агитацией и сбором денег) и открыть его для общественности. Это бюро будет поддерживать русское движение – как морально, так и материально – совершенно открыто и без консультаций с лидерами революционных центров вне России»[113]. Как видно из этого, агент Штейн размахом Парвуса не обладал, и все его конструктивные предложения были направлены на то, чтобы получить свои очередные 20 тыс. марок. Более надежным «гарантом» здесь для Кескюлы был Ленин, которому и посвящена большая часть его отчета. Точнее говоря, речь шла об очередной ленинской почте, перехваченной им при помощи посредников и переданной во временное пользование немецкой контрразведке. В конце отчета Кескюла сообщал о своем главном достижении: «В конце недели появится вторая русская брошюра ЦК русских социал-демократов (т. е. Ленина). Она лежит уже два месяца (пока я был в Берлине), потому что деньги, которые я заплатил вперед перед отъездом, были украдены с типично русским хладнокровием. Вчера я внес всю сумму снова. Я уже указывал, какие меры я принял против подобных вещей. Если такое творится внутри и вокруг ЦК, то страшно подумать, что делается на периферии. Даже революцию из этих русских следует выбивать полицейскими дубинками, чтобы они не бросили дело на полпути»[114]. Последнюю фразу, видимо, в силу ее метафоричности, сегодня можно обнаружить во многих исторических сочинениях, авторы которых даже не задаются вопросом, а не «выбивал» ли таким образом агент Штейн с «типично эстонским хладнокровием» деньги и доверие немецкой контрразведки, чтобы она не бросила его на «полпути»? Поэтому вряд ли можно правильно оценить состояние русской революционной эмиграции в годы Первой мировой войны только на основе сведений немецких агентов, даже самых ценных. Необходимо выслушать и другую сторону и прежде всего самого В. И. Ленина.
Глава третья.
В. И. Ленин: «Наименьшим злом было бы поражение царской монархии»
Война застала В. И. Ленина в польской горной деревушке Поронино и сразу же обернулась для него крупными неприятностями и переживаниями. 7 августа 1914 г. на его квартире был произведен обыск, в ходе которого жандарм забрал все ленинские материалы, в том числе рукопись по аграрному вопросу, приняв содержавшиеся в ней статистические таблицы за шифрованные записи. Самому Ленину было предписано явиться на следующий день в расположенный неподалеку городок Новый Тарг на допрос. Понимая всю серьезность своего положения, Ленин в тот же день направляет телеграмму директору полиции Кракова: «Здешняя полиция подозревает меня в шпионаже. Жил два года в Кракове, в Звежинце и 51 ул. Любомирского. Лично давал сведения комиссару полиции в Звежинце. Я эмигрант, социал-демократ. Прошу телеграфировать Поронин и старосте Новый Тарг во избежание недоразумения. Ульянов»[115]. Тем не менее по прибытии в Новый Тарг лидер большевиков был арестован и посажен в тюрьму. Пришлось обращаться через Я. С. Ганецкого за срочной помощью к лидеру австрийских социал-демократов Виктору Адлеру, который являлся членом австрийского парламента. Ходатайствуя в Вене перед министром внутренних дел Австрии об освобождении Ленина, Адлер заявил: «Ульянов – решительный противник царизма – посвятил всю свою жизнь борьбе против русских властей и, если бы он появился в России, с ним поступили бы по всей строгости и, возможно, казнили бы»[116]. 19 августа Ленин был освобожден из тюрьмы, а спустя несколько дней в краковскую полицию пришла телефонограмма из министерства внутренних дел в Вене: «По мнению д-ра Адлера Ульянов смог бы оказать большие услуги при настоящих условиях»[117]. Ленин же в эти дни предпринимал все усилия для того, чтобы поскорее выбраться из злополучного Поронина, и с помощью того же В. Адлера ему удалось получить разрешение на проезд с семьей из Кракова через Вену в нейтральную Швейцарию. 5 сентября 1914 г. он уже послал из Цюриха В. Адлеру «наилучшие приветы и наилучшую благодарность»[118]. Теперь можно было заняться судьбами мировой революции и разрабатывать тактику по отношению к империалистической войне. Правда, и здесь Ленин не чувствует себя в полной безопасности. В октябре 1914 г. он писал В. А. Карпинскому: «Есть все основания ждать, что швейцарская полиция и военные власти (по первому жесту послов русского или французского и т. п.) учинят военный суд или высылку за нарушение нейтралитета и т. п. Посему не пишите прямо в письмах ничего. Если надо что-либо сообщить, пишите химией»[119].
Обосновавшись в Берне, Ленин в первые же дни после своего приезда устраивает совещание местной группы большевиков, на котором выступил с докладом об отношении к начавшейся войне. Весь пафос его доклада был направлен против вождей европейской социал-демократии, вставших с началом войны на позиции «гражданского мира» и поддержки своих правительств. Вождя большевиков особенно огорчала и возмущала позиция самой влиятельной социал-демократической партии – германской, представители которой в рейхстаге голосовали вместе со всеми депутатами за предоставление кайзеровскому правительству пятимиллиардного военного займа. Объясняя, почему вожди европейских социалистов должны не защищать «свою буржуазию», а разоблачать ее «подлости», Ленин аргументировал: «Ибо везде буржуазия и империалисты, везде подлая подготовка бойни: если особенно подлый и варварский русский царизм (более всех реакционен), то и немецкий империализм тоже монархический…»[120]. Окончательно свою точку зрения по этому вопросу вождь большевиков сформулировал в написанном им манифесте «Война и российская социал-демократия», который был напечатан 1 ноября 1914 г. в газете «Социал-демократ». В этом документе содержались два главных положения, которые глубоко размежевали большевиков и европейских социалистов. Во-первых, в манифесте подчеркивалось, что для русских социал-демократов «не может подлежать сомнению», что с точки зрения рабочего класса и трудящихся масс всех народов России наименьшим злом было бы поражение царской монархии, самого реакционного и варварского правительства…». Во-вторых, в нем выдвигался «единственно правильный пролетарский лозунг» – «превращение современной империалистической войны в гражданскую войну»[121].
Были ли эти лозунги выражением взглядов революционного сектантства и интернационализма, как утверждают одни, или они отражали реальную и возможную перспективу развития событий, как полагают другие? Отвечая на эти вопросы, необходимо принять во внимание, что Первая мировая война знаменовала собой глубокий экономический, политический и духовный кризис общества, поставила под сомнение само существование капитализма, придав революционерам вполне реальные надежды если не на его уничтожение, то, по крайней мере, на его радикальное обновление. «Ретроспективно оценивая шансы революционеров и реформаторов в 1914 – 1918 гг., – пишет в связи с этим видный отечественный историк С. В. Тютюкин, – следует подчеркнуть, что сложившаяся тогда в мире ситуация была крайне противоречивой. С одной стороны, война привела к грандиозной вспышке национализма и шовинизма, которая развела народы по их «национальным квартирам», заслонила на время классовые антагонизмы, подняла на щит идею гражданского мира во имя победы над внешним врагом. С другой – та же война, оказавшаяся на редкость затяжной, изнурительной и кровопролитной, создала в массах совершенно новую психологию «военного коммунизма» с присущими ей настроениями максимализма, нетерпения, всеобщего уравнительства, ориентацией на насилие и прямое революционное действие. Так создавалась мощная социально-психологическая база того нового, коммунистического течения, которое стало складываться в условиях войны в ряде социалистических партий, в первую очередь в РСДРП»[122].
Катализатором этого «нового, коммунистического течения» стал Ленин, развернувший в Швейцарии кипучую деятельность по разъяснению и утверждению своих взглядов на войну, по сплочению большевистских групп за границей. Он оппонирует в Лозанне занимавшему оборонческие позиции Г. В. Плеханову, выступает со своим рефератом о войне в Женеве, Кларане, Цюрихе и Берне, организует Бернскую конференцию заграничных секций РСДРП, участвует в работе Циммервальдской конференции социалистов-интернационалистов, содействуя выделению из нее так называемой «Циммервальдской левой». «Эрудиция, внутренняя напряженность и фанатизм Ленина часто гипнотизировали окружающих, – писал американский биограф вождя большевиков Луис Фишер. – Суровый образ жизни, целеустремленность и сокрушительная полемическая мощь поднимали ему авторитет»[123]. Однако здесь будет уместно заметить, что этот авторитет не был абсолютным и безраздельным. В январе 1915 г. находившийся также в Швейцарии Н. И. Бухарин предложил Ленину скорректировать его лозунг поражения «своего» правительства в империалистической войне, который при желании мог быть истолкован как призыв к оказанию практической помощи Германии. Лозунг поражения задевал патриотические чувства и потому не воспринимался не только широкими массами, но и многими революционерами, не принимавшими путь к революции, идущий через национальное унижение как результат поражения в войне[124]. Вместе с тем Бухарин и тогда признавал, что «позиция Ильича (и ЦК вообще) есть самая правильная из всех имеющихся социал-демократических направлений»[125].
Для ведения организационной и пропагандистской работы по сплочению своих сторонников Ленину требовались деньги, а их, судя по его переписке, было в обрез. Партийный фонд, состоявший из остатков полученной большевиками части наследства Н. П. Шмита и небольших поступлений от эмигрантов и им сочувствующих, едва обеспечивал издание газеты «Социал-демократ» и ряда сборников, в том числе Ленина и Зиновьева «Социализм и война», вышедшего тиражом 2 тысячи экземпляров. По мнению Г. Каткова, «бедность Ленина во время его пребывания в Швейцарии не подлежит сомнению, как в отношении его личных средств, так и в отношении финансирования его публикаций»[126].
Впрочем, и до войны финансовое положение большевиков оставляло желать лучшего. В январе 1914 г. И. И. Скворцов-Степанов с ведома Ленина вел переговоры с известным промышленником и масоном А. И. Коноваловым о координации усилий в борьбе против царизма. Хотя эти контакты и не дали реальных результатов и ограничились неопределенной договоренностью о желательности обмена политической информацией, Ленин высказался за продолжение этих отношений, в том числе и для получения финансовой помощи. «Нельзя ли у экземпляра достать денег? – писал он Скворцову-Степанову 24 марта 1914 г. из Кракова. – Очень нужны, меньше 10 000 р. брать не стоит. Ответьте»[127].
По имеющимся свидетельствам, Ленин и его близкие приехали в Швейцарию почти без средств к существованию. Неудивительно поэтому, что, отвечая из Берна в Поронино на просьбу Я. С. Ганецкого выслать ему денег взаймы, он с сожалением сообщает, что он бы это сделал, «если бы была какая бы то ни было возможность достать здесь хоть сколько-нибудь денег»[128]. Вряд ли Ленин мог лицемерить в данном случае: Я. С. Ганецкий только что помог ему выбраться из тюрьмы в Новом Тарге и неоднократно и раньше и потом оказывал ему неоценимые услуги. В ноябре 1914 г. лидер большевиков просит члена ЦК РСДРП А. Г. Шляпникова уладить вопрос о долге Шведской социал-демократической партии в 3 тысячи крон еще со времен V (Лондонского) съезда, предлагая вместо денег послать «какое-либо письмо любезное, благодарственное и направленное к тому, чтобы сей долг был „пожертвован“«[129].
Сотрудничая с редакцией словаря Гранат и подготовив по ее заказу статью о Марксе и марксизме, Ленин, нуждаясь в заработке, предлагает свои услуги редакции, «если есть еще нераспределенные статьи из последующих томов»[130]. Видимо, не от мелочности, а от привычки жить экономя, ему приходилось объясняться (не всегда деликатно) по финансовым вопросам. «Дорогая Ольга! – писал в июне 1916 г. Ленин С. Н. Равич. – Я вам должен за библиотеку, проверьте по книжечке – за год плюс за обед (1.50 или около того). Деньги у меня есть и реферат лозаннский покрыл поездку и дал доход… Прилагаю 16 frs. и надеюсь, что Вы не будете настаивать на своем, явно несправедливом и неправильном желании»[131]. В августе 1916 г. Ленин обращается к Г. Л. Шкловскому с просьбой: «…в Берне я заплатил 100 frs. залога в полицию. Не можете ли Вы через секретаря, который так Вас высоко ценит, походатайствовать, чтобы их перевели в Цюрих как мой залог, а то здесь тоже требуют залог»[132]. Из переписки Ленина с М. Н. Покровским видно, что иногда ему случалось получать крупные гонорары за издание своих работ – до 1 тысячи франков, и все же в октябре 1916 г. Ленин жалуется в письме А. Г. Шляпникову: «О себе лично скажу, что заработок нужен. Иначе прямо поколевать, ей-ей!! Дороговизна дьявольская, а жить нечем. Надо вытащить силком деньги от издателя „Летописи“, коему посланы две мои брошюры (пусть платит; тотчас и побольше!). То же – с Бончем. То же – насчет переводов. Если не наладить этого, то я, ей-ей, не продержусь, это вполне серьезно, вполне, вполне»[133]. Правда, Н. Валентинов, проводивший свое расследование, на какие средства жил вождь большевиков в эмиграции, считает, что для подобного настроения у Ленина тогда не было оснований, отмечал при этом, что вскоре после этого письма он получил деньги из Петрограда. Что же касается других финансовых источников жизни Ленина в эмиграции, то Н. Валентинову удалось еще «раскопать» и даже рассчитать полученные Н. К. Крупской в наследство от своей тетки деньги, положенные на ее имя в одном из банков Кракова[134].
Возвращаясь к вопросу о состоянии партийного фонда большевиков в эмиграции, следует признать, что документов о подозрительных источниках его пополнения пока не обнаружено. Занимавшийся этими поисками А. Г. Латышев мог похвастать лишь найденным в фонде Ленина его письмом к неизвестному адресату следующего содержания: «Уважаемый товарищ! Я думаю, на основании всех Ваших данных и соображений, следует непременно Вам принять участие и дать доход партии (которая страшно нуждается). Официально двигать этого вопроса не могу, ибо нет времени созвать собрание, да и нет надобности, ввиду автономии местных групп. Устраивайте поскорее и шлите сообщения (а лучше деньги). Лучше передайте все это устно: к чему тут письменность»[135]. Интересно в этой связи отметить, что Ленин, опасаясь, что Швейцария может быть втянута в войну, предполагал сдать партийную кассу И. Ф. Арманд, о чем писал ей 16 января 1917 г.: «Поэтому партийную кассу я думаю сдать Вам (чтобы Вы носили ее на себе, в мешочке, сшитом для сего, ибо из банка не выдадут во время войны)»[136]. Остается только гадать, сколько денег могло быть в этом мешочке, но, очевидно, германских миллионов там быть еще не могло. В самом деле, достоверными данными о том, что Ленин и другие видные большевики имели какие-то контакты с представителями дипломатических и военных кругов Германии, мы пока не располагаем. В 1996 г. американский историк Р. Пайпс опубликовал в подготовленном им сборнике документов «Неизвестный Ленин. Из секретного архива» письмо Ленина Арманд от 19 января 1917 г., которое, по его мнению, является прямым доказательством «контактов Ленина с немцами». Основанием для такого утверждения послужила содержавшаяся в этом письме фраза: «Насчет немецкого плена и прочее все Ваши опасения чрезмерны и неосновательны. Опасности никакой. Мы пока остаемся здесь»[137]. Если бы Пайпс внимательно ознакомился с перепиской Ленина этого времени, опубликованной в 49-м томе его сочинений еще в 1964 г., то он, вероятно, не сделал бы этого сенсационного открытия. Потому что он нашел бы там уже цитированное нами выше другое письмо Ленина от 16 января 1917 г. – той же Арманд, с которой он делился своими опасениями относительно того, что Швейцария может быть вовлечена в войну, в связи с чем он и собирался сдать ей партийную кассу.
Обосновавшись в Берне, Ленин в первые же дни после своего приезда устраивает совещание местной группы большевиков, на котором выступил с докладом об отношении к начавшейся войне. Весь пафос его доклада был направлен против вождей европейской социал-демократии, вставших с началом войны на позиции «гражданского мира» и поддержки своих правительств. Вождя большевиков особенно огорчала и возмущала позиция самой влиятельной социал-демократической партии – германской, представители которой в рейхстаге голосовали вместе со всеми депутатами за предоставление кайзеровскому правительству пятимиллиардного военного займа. Объясняя, почему вожди европейских социалистов должны не защищать «свою буржуазию», а разоблачать ее «подлости», Ленин аргументировал: «Ибо везде буржуазия и империалисты, везде подлая подготовка бойни: если особенно подлый и варварский русский царизм (более всех реакционен), то и немецкий империализм тоже монархический…»[120]. Окончательно свою точку зрения по этому вопросу вождь большевиков сформулировал в написанном им манифесте «Война и российская социал-демократия», который был напечатан 1 ноября 1914 г. в газете «Социал-демократ». В этом документе содержались два главных положения, которые глубоко размежевали большевиков и европейских социалистов. Во-первых, в манифесте подчеркивалось, что для русских социал-демократов «не может подлежать сомнению», что с точки зрения рабочего класса и трудящихся масс всех народов России наименьшим злом было бы поражение царской монархии, самого реакционного и варварского правительства…». Во-вторых, в нем выдвигался «единственно правильный пролетарский лозунг» – «превращение современной империалистической войны в гражданскую войну»[121].
Были ли эти лозунги выражением взглядов революционного сектантства и интернационализма, как утверждают одни, или они отражали реальную и возможную перспективу развития событий, как полагают другие? Отвечая на эти вопросы, необходимо принять во внимание, что Первая мировая война знаменовала собой глубокий экономический, политический и духовный кризис общества, поставила под сомнение само существование капитализма, придав революционерам вполне реальные надежды если не на его уничтожение, то, по крайней мере, на его радикальное обновление. «Ретроспективно оценивая шансы революционеров и реформаторов в 1914 – 1918 гг., – пишет в связи с этим видный отечественный историк С. В. Тютюкин, – следует подчеркнуть, что сложившаяся тогда в мире ситуация была крайне противоречивой. С одной стороны, война привела к грандиозной вспышке национализма и шовинизма, которая развела народы по их «национальным квартирам», заслонила на время классовые антагонизмы, подняла на щит идею гражданского мира во имя победы над внешним врагом. С другой – та же война, оказавшаяся на редкость затяжной, изнурительной и кровопролитной, создала в массах совершенно новую психологию «военного коммунизма» с присущими ей настроениями максимализма, нетерпения, всеобщего уравнительства, ориентацией на насилие и прямое революционное действие. Так создавалась мощная социально-психологическая база того нового, коммунистического течения, которое стало складываться в условиях войны в ряде социалистических партий, в первую очередь в РСДРП»[122].
Катализатором этого «нового, коммунистического течения» стал Ленин, развернувший в Швейцарии кипучую деятельность по разъяснению и утверждению своих взглядов на войну, по сплочению большевистских групп за границей. Он оппонирует в Лозанне занимавшему оборонческие позиции Г. В. Плеханову, выступает со своим рефератом о войне в Женеве, Кларане, Цюрихе и Берне, организует Бернскую конференцию заграничных секций РСДРП, участвует в работе Циммервальдской конференции социалистов-интернационалистов, содействуя выделению из нее так называемой «Циммервальдской левой». «Эрудиция, внутренняя напряженность и фанатизм Ленина часто гипнотизировали окружающих, – писал американский биограф вождя большевиков Луис Фишер. – Суровый образ жизни, целеустремленность и сокрушительная полемическая мощь поднимали ему авторитет»[123]. Однако здесь будет уместно заметить, что этот авторитет не был абсолютным и безраздельным. В январе 1915 г. находившийся также в Швейцарии Н. И. Бухарин предложил Ленину скорректировать его лозунг поражения «своего» правительства в империалистической войне, который при желании мог быть истолкован как призыв к оказанию практической помощи Германии. Лозунг поражения задевал патриотические чувства и потому не воспринимался не только широкими массами, но и многими революционерами, не принимавшими путь к революции, идущий через национальное унижение как результат поражения в войне[124]. Вместе с тем Бухарин и тогда признавал, что «позиция Ильича (и ЦК вообще) есть самая правильная из всех имеющихся социал-демократических направлений»[125].
Для ведения организационной и пропагандистской работы по сплочению своих сторонников Ленину требовались деньги, а их, судя по его переписке, было в обрез. Партийный фонд, состоявший из остатков полученной большевиками части наследства Н. П. Шмита и небольших поступлений от эмигрантов и им сочувствующих, едва обеспечивал издание газеты «Социал-демократ» и ряда сборников, в том числе Ленина и Зиновьева «Социализм и война», вышедшего тиражом 2 тысячи экземпляров. По мнению Г. Каткова, «бедность Ленина во время его пребывания в Швейцарии не подлежит сомнению, как в отношении его личных средств, так и в отношении финансирования его публикаций»[126].
Впрочем, и до войны финансовое положение большевиков оставляло желать лучшего. В январе 1914 г. И. И. Скворцов-Степанов с ведома Ленина вел переговоры с известным промышленником и масоном А. И. Коноваловым о координации усилий в борьбе против царизма. Хотя эти контакты и не дали реальных результатов и ограничились неопределенной договоренностью о желательности обмена политической информацией, Ленин высказался за продолжение этих отношений, в том числе и для получения финансовой помощи. «Нельзя ли у экземпляра достать денег? – писал он Скворцову-Степанову 24 марта 1914 г. из Кракова. – Очень нужны, меньше 10 000 р. брать не стоит. Ответьте»[127].
По имеющимся свидетельствам, Ленин и его близкие приехали в Швейцарию почти без средств к существованию. Неудивительно поэтому, что, отвечая из Берна в Поронино на просьбу Я. С. Ганецкого выслать ему денег взаймы, он с сожалением сообщает, что он бы это сделал, «если бы была какая бы то ни было возможность достать здесь хоть сколько-нибудь денег»[128]. Вряд ли Ленин мог лицемерить в данном случае: Я. С. Ганецкий только что помог ему выбраться из тюрьмы в Новом Тарге и неоднократно и раньше и потом оказывал ему неоценимые услуги. В ноябре 1914 г. лидер большевиков просит члена ЦК РСДРП А. Г. Шляпникова уладить вопрос о долге Шведской социал-демократической партии в 3 тысячи крон еще со времен V (Лондонского) съезда, предлагая вместо денег послать «какое-либо письмо любезное, благодарственное и направленное к тому, чтобы сей долг был „пожертвован“«[129].
Сотрудничая с редакцией словаря Гранат и подготовив по ее заказу статью о Марксе и марксизме, Ленин, нуждаясь в заработке, предлагает свои услуги редакции, «если есть еще нераспределенные статьи из последующих томов»[130]. Видимо, не от мелочности, а от привычки жить экономя, ему приходилось объясняться (не всегда деликатно) по финансовым вопросам. «Дорогая Ольга! – писал в июне 1916 г. Ленин С. Н. Равич. – Я вам должен за библиотеку, проверьте по книжечке – за год плюс за обед (1.50 или около того). Деньги у меня есть и реферат лозаннский покрыл поездку и дал доход… Прилагаю 16 frs. и надеюсь, что Вы не будете настаивать на своем, явно несправедливом и неправильном желании»[131]. В августе 1916 г. Ленин обращается к Г. Л. Шкловскому с просьбой: «…в Берне я заплатил 100 frs. залога в полицию. Не можете ли Вы через секретаря, который так Вас высоко ценит, походатайствовать, чтобы их перевели в Цюрих как мой залог, а то здесь тоже требуют залог»[132]. Из переписки Ленина с М. Н. Покровским видно, что иногда ему случалось получать крупные гонорары за издание своих работ – до 1 тысячи франков, и все же в октябре 1916 г. Ленин жалуется в письме А. Г. Шляпникову: «О себе лично скажу, что заработок нужен. Иначе прямо поколевать, ей-ей!! Дороговизна дьявольская, а жить нечем. Надо вытащить силком деньги от издателя „Летописи“, коему посланы две мои брошюры (пусть платит; тотчас и побольше!). То же – с Бончем. То же – насчет переводов. Если не наладить этого, то я, ей-ей, не продержусь, это вполне серьезно, вполне, вполне»[133]. Правда, Н. Валентинов, проводивший свое расследование, на какие средства жил вождь большевиков в эмиграции, считает, что для подобного настроения у Ленина тогда не было оснований, отмечал при этом, что вскоре после этого письма он получил деньги из Петрограда. Что же касается других финансовых источников жизни Ленина в эмиграции, то Н. Валентинову удалось еще «раскопать» и даже рассчитать полученные Н. К. Крупской в наследство от своей тетки деньги, положенные на ее имя в одном из банков Кракова[134].
Возвращаясь к вопросу о состоянии партийного фонда большевиков в эмиграции, следует признать, что документов о подозрительных источниках его пополнения пока не обнаружено. Занимавшийся этими поисками А. Г. Латышев мог похвастать лишь найденным в фонде Ленина его письмом к неизвестному адресату следующего содержания: «Уважаемый товарищ! Я думаю, на основании всех Ваших данных и соображений, следует непременно Вам принять участие и дать доход партии (которая страшно нуждается). Официально двигать этого вопроса не могу, ибо нет времени созвать собрание, да и нет надобности, ввиду автономии местных групп. Устраивайте поскорее и шлите сообщения (а лучше деньги). Лучше передайте все это устно: к чему тут письменность»[135]. Интересно в этой связи отметить, что Ленин, опасаясь, что Швейцария может быть втянута в войну, предполагал сдать партийную кассу И. Ф. Арманд, о чем писал ей 16 января 1917 г.: «Поэтому партийную кассу я думаю сдать Вам (чтобы Вы носили ее на себе, в мешочке, сшитом для сего, ибо из банка не выдадут во время войны)»[136]. Остается только гадать, сколько денег могло быть в этом мешочке, но, очевидно, германских миллионов там быть еще не могло. В самом деле, достоверными данными о том, что Ленин и другие видные большевики имели какие-то контакты с представителями дипломатических и военных кругов Германии, мы пока не располагаем. В 1996 г. американский историк Р. Пайпс опубликовал в подготовленном им сборнике документов «Неизвестный Ленин. Из секретного архива» письмо Ленина Арманд от 19 января 1917 г., которое, по его мнению, является прямым доказательством «контактов Ленина с немцами». Основанием для такого утверждения послужила содержавшаяся в этом письме фраза: «Насчет немецкого плена и прочее все Ваши опасения чрезмерны и неосновательны. Опасности никакой. Мы пока остаемся здесь»[137]. Если бы Пайпс внимательно ознакомился с перепиской Ленина этого времени, опубликованной в 49-м томе его сочинений еще в 1964 г., то он, вероятно, не сделал бы этого сенсационного открытия. Потому что он нашел бы там уже цитированное нами выше другое письмо Ленина от 16 января 1917 г. – той же Арманд, с которой он делился своими опасениями относительно того, что Швейцария может быть вовлечена в войну, в связи с чем он и собирался сдать ей партийную кассу.