Страница:
В пятьдесят третьем Сергей окончил спецшколу и был направлен на работу. В семью пришел мужчина-кормилец. Мать подняла сына на ноги. Теперь она могла отдохнуть, но тяжело заболела и, пролежав три месяца, умерла… Сергей остался один.
Так и жил. И вдруг эта встреча. Раньше чуждался веселых, смешливых девушек, а вот к этой, с каким-то большим горем, изломанной и очень одинокой, – потянулся. Сразу.
IX
X
Так и жил. И вдруг эта встреча. Раньше чуждался веселых, смешливых девушек, а вот к этой, с каким-то большим горем, изломанной и очень одинокой, – потянулся. Сразу.
IX
К вечеру жара спала. Сейчас Орлов чувствовал себя лучше, хотя влажное белье еще противно липло к телу и ему казалось, что он только что вышел из парной. Поминутно вытирая махровым полотенцем лицо и шею, он ходил по кабинету, подставляя голову большому лопастому вентилятору, нагревшемуся от непрерывной работы, и мечтал о холодном душе. Жена уже дважды звонила с дачи – без него не садились за стол. Орлов обещал приехать, хотя и понимал, что если это и случиться, то не скоро. К сожалению, часто, очень часто, он возвращался поздно, когда дома все спали. На столе ожидал накрытый салфеткой остывший обед. Надо было разогревать его, и порой, взяв горбушку хлеба (он любил горбушки), положив на нее кусок холодного мяса, он шел в спальню.
Звонок Агапова перечеркнул свободный вечер. Многозначительно и настойчиво тот попросил принять его. Видимо, что-то случилось.
Орлов подошел к столу, ногой отодвинул кресло, хотел сесть, но в комнату вошел Агапов, и он остался стоять.
– Итак, встреча состоялась, Олег Владимирович, – еще в дверях сказал Агапов.
Орлов взглянул в встревоженное лицо вошедшего и понял, что предстоит большой разговор. По роду своей работы он интересовался многими людьми и их встречами, которые зачастую приводили встретившихся в этот кабинет. Но о какой именно встрече говорил Агапов сейчас? Орлов знал, что подчиненного всегда обижало, если генерал не помнил деталей его дела, подробностей разрабатываемой им комбинации. Взглянув на Агапова, он решил, что задавать наводящие вопросы не время.
– Кто он?
– Одно из двух. Либо они действительно подбираются к НИИ-16, – подходя к столу, продолжал Агапов, – либо мы что-то недосмотрели…
– Кто он? – сдерживаясь, повторил Орлов, но Агапов не ответил, обошел стол, и только сейчас Орлов заметил у него в руках попку. – Ты скажешь, наконец, кто он? – с угрозой в голосе сказал Орлов, досадуя, что не может вспомнить.
Агапов открыл папку, вынув увеличенный фотоснимок и протянул его Орлову:
– Узнаете?
Орлов взглянул на фотографию, почувствовал, как кровь ударила в голову, тут же отхлынула, и голова стала пустой – перед глазами осязаемо мелькнули приметы неизвестного, встретившегося в Центральном парке с женщиной, судьба которой с некоторых пор его интересовала. Он действительно ждал этой встречи, да и не он один… Но с этим? Нет, этого не могло быть, это ошибка!
– Не может быть! – сказал он громко, опускаясь в кресло.
– Вот документ! – кладя на стол бумагу, сказал Агапов. – Я тоже сразу не поверил, но, к сожалению, он!..
Орлов придирчиво рассматривал фотографию, пытаясь убедить себя в том, что Агапов ошибся. Даже взял увеличительное стекло. Похож! Ему нравился этот молодой подтянутый офицер, четкий и исполнительный. И все же фотография могла обмануть… Но лежавший перед ним документ… Ему хотелось оттянуть момент, который лишит возможности сомневаться. Еще не читая, он знал, что там написано. Короткими, рубленными фразами, четко, без претензий на литературу, с фотографической точностью, не оставляющей места сомнениям, там зафиксированы куски человеческой жизни. Все, все! И факты. Только факты. Он протянул руку и взял бумагу. Телефонный звонок оторвал его от чтения. Он досадливо взглянул на аппарат и кивнул Агапову. Тот взял трубку, назвал себя и сейчас же передал ее Орлову.
– Из дома, – сказал он почему-то вполголоса.
Орлов услышал голос жены. Слушал не перебивая, но, когда она замолчала, спросил:
– Мне дадут, наконец, спокойно работать?
Женат Орлов был давно, и Анна Федоровна, хорошо зная мужа, вздохнула, понимая, что и сегодня его не увидит.
– Ну, вот и хорошо! – смягчаясь, сказал Орлов. – Обедайте без меня… Зажги свет!
– Какой свет? – не поняла Анна Федоровна.
– Это я не тебе, – ласково сказал Орлов. – Спокойной ночи, Аннушка! – и как-то особенно осторожно положил трубку на рычаг.
– Зажги свет! – сказал он Агапову и улыбнулся.
– Что будем делать, Олег Владимирович? – нажав кнопку настольной лампы, спросил Агапов.
– Расставшись с Гутман, он поехал домой?
– Домой! – не понимая, какое это имеет значение, подтвердил Агапов.
– На Сретенку?
«Ах, вот что, значит, все еще сомневаешься», – подумал Агапов и кивнул головой.
– А утром пришел в управление? – продолжал Орлов.
– Нет, на объект.
– Шестнадцать?
– Да. Она уже звонила ему туда. Все это задокументировано, – сказал Агапов, но Орлов, не обратив внимания, продолжал:
– А из института?..
– В управление.
– Сейчас здесь?
«Наконец-то», – подумал Агапов.
– Здесь! Орлов молчал.
– Так что же будем делать, Олег Владимирович? – нервничая, вторично спросил Агапов.
– Пока только думать… – раздумчиво сказал Орлов. – Вот ты сказал либо, либо… Либо рвутся к институту, либо… – Орлов помолчал, словно боялся сказать это слово, – либо… – Он хмуро посмотрел на своего собеседника, – коммунист, сын коммуниста, чекист, наша с тобой смена… и предатель… – Он постучал костяшками пальцев по столу. – Так, что ли?
– Мы не имеем права слепо верить! – нахмурился Агапов.
Орлов поднял голову.
– "Мы"? Почему «мы»? Говори за себя! Не имеем права не доверять, понимаешь, торопиться не имеем права. – И, пытаясь убедить, добавил твердо: – Проверь до конца, убедись в виновности. Убедись!.. И только тогда принимай решение!..
– Мы проверили и убедились!..
– В чем, в чем убедились? – повысив голос, перебил его Орлов и, не ожидая ответа, приказал: – Дай первое сообщение!
Читая уже знакомый документ, он отчеркивал цветным карандашом какие-то места и, видимо нервничая, сломал грифель. Отложив бумагу в сторону, поднял голову и откинулся на спинку кресла.
– Встреча в парке вечером в темной аллее, – сказал Агапов, – прятанье от шофера такси…
– Основательное подозрение, – как-то легко согласился Орлов, и это насторожило Агапова, – но от него до обвинения огромная дистанция. Что же ты предлагаешь?
– Отстранить от работы. Пока.
– А если следствие не подтвердит? – скосив глаза, спросил Орлов. – Что тогда? А если это случайное знакомство?..
– Чекист должен быть осмотрителен, осторожен до предела. И если он хоть на миг забыл об этом – он не чекист, товарищ генерал.
"Ого, ты переходишь уже на официальный тон, – с обидой подумал Орлов, – вроде страхуешься «Товарищ генерал», – про себя повторил он. Волнуясь, он встал, прошел по кабинету, подошел к раскрытому окну. В лицо пахнуло прохладой. Взглядом обвел знакомую уже много лет площадь и улицу – как они изменились! – памятник, неоновые буквы метро, светлая громада «Детского мира»! У троллейбусной остановки толпились люди. Правее светлая полоса огней проспекта уходила вниз. «Значит, встретились – и уже враг? Не быстро ли?» – спросил о себя и обернулся.
– Значит, все человеческие эмоции нам противопоказаны? – с ехидцей спросил он. – А может, призываешь к подозрительности? Так спокойнее, да?
– Я докладываю факты. Наблюдение установило, что Кемминг продолжает встречаться с инженером этого института Полонским. Как вы знаете, их познакомила Гутман. Сейчас новая встреча и снова с человеком, имеющим отношение к этому объекту. Случайность? Как бы не было поздно.
– Что поздно? – усмехнулся Орлов.
– Не исключено, что это не первая встреча… – Агапов помолчал и нехотя добавил: – Прозевали, возможно.
– Как в парке, – Орлов ткнул пальцем в лежащий перед ним документ.
– Тем более есть основание начать следствие.
Орлов откинулся в кресле, с досадой посмотрел на Агапова.
– Сядь! – сказал он. – Давай проанализируем ход событий. Итак, институт, – он взял карандаш и нарисовал квадрат. – Институт, работами которого не могут не интересоваться наши зарубежные недруги. Работает в нем Полонской, – рядом с квадратом он поставил кружок. – Гутман знакомится с Полонским. Подозрительно? Если бы она не знала Кемминга – нет. Но она знакома с ним и это уже заслуживает нашего внимания. Идем дальше. Гутман знакомит Полонского с американцем и отходит в сторону. Кто Гутман?
– Приманка! – сказал Агапов.
– Это уже тревога. Мы не знаем, сознательно или нет Гутман работает на врага. Представим себе на минуту, что она не понимает своей роли…
– Не понимает? – удивился Агапов.
– Подожди. Наконец, фиксируется встреча в Центральном парке с нашим Марковым, – и поставил второй кружок. Агапов кивнул.
– Теперь уже не случайность! – сказал Орлов и тот час же добавил: – Хотя бы потому что на следующий день Гутман встретилась с Кеммингом в кино… Проходит два дня…
– Три, – поправил его Агапов.
– … Проходит три дня, она снова встречается с новым знакомым, на этот раз в зоопарке. Там находится и Кемминг, который их фотографирует. Конечно, не как достопримечательность зверинца…
– Показывают товар хозяевам.
– Возможно… Значит, готовиться штурм крепости… Теперь давай, товарищ полковник, – Орлов засмеялся, – подытожим. Итак, первое неоспоримо – к институту тянуться грязные руки. Есть уже и свой человек – Полонский. А может, и еще кто, да мы пока не знаем.
Агапов промолчал.
– Теперь дальше. Почему происходит новое знакомство, на этот раз с человеком, также имеющим отношение к этому объекту, только повыше рангом? Видимо, Полонский не тянет. – Он поднял глаза к потолку и, рассматривая плафон, пробормотал: – А она активна – эта Гутман…
– Я предлагал ее задержать, – напомнил Агапов, расслышавший последнюю фразу.
– Верно, предлагал. А что бы это дало? Раскрывать козыри следует в конце игры, полковник. Сейчас многое еще неясно. Не торопись, всему свое время… Итак, твое первое «либо» – грустная действительность, – заключил Орлов. – Что касается второго, то здесь все преждевременно и чудовищно оскорбительно для всех нас.
Он походил по кабинету, заинтересовался оконными наличниками, потрогал их рукой, потом подошел к Агапову и положил руку на его плечо:
– Методам проверки врага мы противопоставим наш прямой разговор. Убедил?
Агапов неопределенно пожал плечами.
– Не убедил? – Орлов обернулся и нажал кнопку звонка. Увидя в дверях дежурного офицера, коротко приказал: – Маркова из четвертого. Быстро!
…Итак, план был принят!.. Сложная оперативная комбинация разрабатывалась в деталях – казалось, предусмотрены все мелочи… Казалось… Но если предполагаемый замысел врага был ясен, а действия и методы достаточно знакомы, хотя бы потому, что им руководил холодный расчет, то свойство характера и настроения Гутман могли в любой момент разрушить задуманное. Все это прекрасно понимали и Орлов и Агапов, поверивший в необходимость операции, хотя временами и колебавшийся. Настораживало настроение женщины. Несомненно, в ней происходили какие-то сложные процессы – об этом говорило многое. Она часто задумывалась, нервничала, плакала. Даже знающие ее дивились такой перемене. Это же подтверждало и наблюдение. Но внутренний мир, мысли оставались загадкой. Встречи с Марковым, ее слова, паузы, раздумья лишь слегка приоткрывали то, что ее томило, волновало. Что это было? Страх перед возможностью разоблачения, сознание, что делает грязное дело?.. Или чувство? Глубокая уверенность Маркова в том, что Гутман на распутье, передалась Орлову.
– Ты рассудком понял ее состояние? – спросил он Маркова.
Сергей, чувствуя на себе внимательные глаза Орлова и Агапова, побледнел, сжался.
– Что молчишь, говори! – желая в чем-то убедить себя, сказал Орлов.
– Она плакала и когда знакомилась с тобой, – напомнил Агапов, но Орлов с укоризной взглянул на него и качнул головой.
– Сердцем! – помолчав, тихо сказал Марков.
– Оно не всегда верный советчик, Сергей, – сказал Агапов, – особенно в наших делах.
– Что ж, это неплохо, если сердцем, – вслух подумал Орлов. – Особенно в наших делах, – подчеркнул он, бросив взгляд на Агапова. – Нравится тебе эта женщина. – Это к Маркову.
Тот поднял голову, угрюмо пробормотал:
– Я не имею права думать о ней теперь.
– Ну уж и не имеешь. Сердцу-то ведь не прикажешь.
И тогда Марков, недавно просивший освободить его от участия в этой операции, встал в положение «смирно».
– Я выполню задание, товарищ генерал. Выполню! – повторил он твердо. – Рассудком!
– Смотри, Сергей, – предупредил Агапов, – не переиграй. Это трудно, ох, как трудно, – вздохнул он. – Помни – от этого зависит многое…
– Вот и ночь прошла! – взглянув на лежавший на подоконнике солнечный луч, сказал Орлов и мечтательно потянулся. – Хорошо бы чайку горячего… Распорядись-ка, Михаил Степанович, чаю и еще чего-нибудь. Только горячего, а то холодное мне и дома надоело. – И как только Агапов вышел, заговорщически наклонился к Маркову, похлопал по плечу. – Это хорошо, что сердцем. Хорошо!.. Но и голову не забывай! – он. подмигнул Маркову. – Все-таки любишь ее? – спросил он как-то по-домашнему, не отнимая руки.
Марков опустил голову.
– Что ж, борись. Борись, а мы посмотрим, стоит ли она этого. Стоит – хорошо. А нет, сам откажешься…
Чай пили молча. Каждый по-своему. Орлов шумно, весь отдаваясь еде. Агапов не спеша. Марков позвенел ложечкой по стакану и отставил его. Не мог. Думал. Не мог не думать. Захотелось увидеть ее. Он закрыл глаза, и Ирина, как живая встала перед ним. Красивая? Говорят, что любят только красивых, какая чепуха! Нет, не красивая, а вот думаю, и щемит сердце. А ведь раньше никогда не болело. Значит, у всех, кто любит, бывает так… А что, если все это показалось, что, если это игра умной, хитрой авантюристки с холодной, расчетливой головой и тонко рассчитанными движениями?
Волна неприязни, обиды, что он обманулся, что его обманули, гасила его чувство. Но только на мгновение. Кропотливо, шаг за шагом, он разбирал ее движения, слова. Вот вздрогнули плечи, вот глаза, то встревоженные, то наполненные внутренним теплым светом и часто грустные и одинокие. То злые, затравленные. А слезы? Разве можно плакать просто так, по заказу?.. Он вспомнил мать, лучшую из женщин. И у нее так же вздрагивали плечи, и она так же прятала заплаканное лицо. Может ли быть, что и она играла? Мысль эта ужаснула его, и он понял всю бессмысленность своих подозрений. Ему захотелось немедленно, сейчас же, увидеть ее, посмотреть в лицо. Понять. Проверить. И ее и себя. Неужели все было игрой, подлой игрой? Но глаза, слезы? Как в эти минуты она не похожа на обольстительницу, «роковую женщину»… «А в театре? – спросил он себя. – Ведь глядя на сцену, на талантливую игру актера, ты веришь ему. Да, но это в театре, – возразил он сам себе. – А разве тебе сейчас не придется стать двуликим, разве не придется тоже играть, говорить не то, что хотелось бы? Разве за внешней влюбленностью, ласковостью ты не будешь скрывать свою настороженность, подлинное отношение? Подлинное? – Марков усмехнулся. – А что делать, когда подлинное и внешнее одинаковы? Что ж, значит, труднее будет вести игру. Труднее?» Марков на мгновение пожалел, что согласился. Нет, как ни трудно задание, он выполнит его. Должен выполнить. Еще не все потеряно…
Орлов, наблюдавший за Марковым, понимал его состояние. «Пусть думает, – говорил он себе, – пусть переварит все: и обиду за подозрения Агапова, и допрос, и горечь оскорбленного чувства. Пусть пройдет через это. Так нужно!» Не понимая такой любви (уж больно быстро!), Орлов все же не осуждал, а если бы покопался в своей памяти, то, вероятно, согласился, что и такая любовь бывает. Бывает, и здесь уж ничего не поделаешь. Наступил новый день, а с ним новые заботы. Надо было отдохнуть, набраться сил.
– Итак, помни! Первый же звонок, – и ты встречаешься с ней. Обо всем докладываешь Михаилу Степановичу. План операции я сегодня же согласую. А сейчас все домой. Отдыхать! Я тоже, – сказал он, вставая из-за стола.
Когда Марков уже выходил из кабинета, Орлов окликнул его:
– Подожди!
Марков подошел к Орлову.
– Ответь на один вопрос: почему ты вышел из такси у Сретенских ворот? – И увидев, что Марков его не понял, пояснил: – В тот вечер, когда ты познакомился с Гутман?
В памяти Сергея возник вечер, парковая скамейка, плачущая женщина, разговор, начатый им, прогулка по улице. Марков видел все так ясно, что ему показалось, будто Ирина рядом… «Да, но какое отношение это имеет к вопросу Орлова? Да, он сел в такси и доехал только до Сретенских ворот, потому что, потому что…»
– Потому что у меня не было больше денег, товарищ генерал.
– У меня мелькало такое предположение… – Орлов засмеялся. – Ну и наделал же ты тогда переполоха.
Звонок Агапова перечеркнул свободный вечер. Многозначительно и настойчиво тот попросил принять его. Видимо, что-то случилось.
Орлов подошел к столу, ногой отодвинул кресло, хотел сесть, но в комнату вошел Агапов, и он остался стоять.
– Итак, встреча состоялась, Олег Владимирович, – еще в дверях сказал Агапов.
Орлов взглянул в встревоженное лицо вошедшего и понял, что предстоит большой разговор. По роду своей работы он интересовался многими людьми и их встречами, которые зачастую приводили встретившихся в этот кабинет. Но о какой именно встрече говорил Агапов сейчас? Орлов знал, что подчиненного всегда обижало, если генерал не помнил деталей его дела, подробностей разрабатываемой им комбинации. Взглянув на Агапова, он решил, что задавать наводящие вопросы не время.
– Кто он?
– Одно из двух. Либо они действительно подбираются к НИИ-16, – подходя к столу, продолжал Агапов, – либо мы что-то недосмотрели…
– Кто он? – сдерживаясь, повторил Орлов, но Агапов не ответил, обошел стол, и только сейчас Орлов заметил у него в руках попку. – Ты скажешь, наконец, кто он? – с угрозой в голосе сказал Орлов, досадуя, что не может вспомнить.
Агапов открыл папку, вынув увеличенный фотоснимок и протянул его Орлову:
– Узнаете?
Орлов взглянул на фотографию, почувствовал, как кровь ударила в голову, тут же отхлынула, и голова стала пустой – перед глазами осязаемо мелькнули приметы неизвестного, встретившегося в Центральном парке с женщиной, судьба которой с некоторых пор его интересовала. Он действительно ждал этой встречи, да и не он один… Но с этим? Нет, этого не могло быть, это ошибка!
– Не может быть! – сказал он громко, опускаясь в кресло.
– Вот документ! – кладя на стол бумагу, сказал Агапов. – Я тоже сразу не поверил, но, к сожалению, он!..
Орлов придирчиво рассматривал фотографию, пытаясь убедить себя в том, что Агапов ошибся. Даже взял увеличительное стекло. Похож! Ему нравился этот молодой подтянутый офицер, четкий и исполнительный. И все же фотография могла обмануть… Но лежавший перед ним документ… Ему хотелось оттянуть момент, который лишит возможности сомневаться. Еще не читая, он знал, что там написано. Короткими, рубленными фразами, четко, без претензий на литературу, с фотографической точностью, не оставляющей места сомнениям, там зафиксированы куски человеческой жизни. Все, все! И факты. Только факты. Он протянул руку и взял бумагу. Телефонный звонок оторвал его от чтения. Он досадливо взглянул на аппарат и кивнул Агапову. Тот взял трубку, назвал себя и сейчас же передал ее Орлову.
– Из дома, – сказал он почему-то вполголоса.
Орлов услышал голос жены. Слушал не перебивая, но, когда она замолчала, спросил:
– Мне дадут, наконец, спокойно работать?
Женат Орлов был давно, и Анна Федоровна, хорошо зная мужа, вздохнула, понимая, что и сегодня его не увидит.
– Ну, вот и хорошо! – смягчаясь, сказал Орлов. – Обедайте без меня… Зажги свет!
– Какой свет? – не поняла Анна Федоровна.
– Это я не тебе, – ласково сказал Орлов. – Спокойной ночи, Аннушка! – и как-то особенно осторожно положил трубку на рычаг.
– Зажги свет! – сказал он Агапову и улыбнулся.
– Что будем делать, Олег Владимирович? – нажав кнопку настольной лампы, спросил Агапов.
– Расставшись с Гутман, он поехал домой?
– Домой! – не понимая, какое это имеет значение, подтвердил Агапов.
– На Сретенку?
«Ах, вот что, значит, все еще сомневаешься», – подумал Агапов и кивнул головой.
– А утром пришел в управление? – продолжал Орлов.
– Нет, на объект.
– Шестнадцать?
– Да. Она уже звонила ему туда. Все это задокументировано, – сказал Агапов, но Орлов, не обратив внимания, продолжал:
– А из института?..
– В управление.
– Сейчас здесь?
«Наконец-то», – подумал Агапов.
– Здесь! Орлов молчал.
– Так что же будем делать, Олег Владимирович? – нервничая, вторично спросил Агапов.
– Пока только думать… – раздумчиво сказал Орлов. – Вот ты сказал либо, либо… Либо рвутся к институту, либо… – Орлов помолчал, словно боялся сказать это слово, – либо… – Он хмуро посмотрел на своего собеседника, – коммунист, сын коммуниста, чекист, наша с тобой смена… и предатель… – Он постучал костяшками пальцев по столу. – Так, что ли?
– Мы не имеем права слепо верить! – нахмурился Агапов.
Орлов поднял голову.
– "Мы"? Почему «мы»? Говори за себя! Не имеем права не доверять, понимаешь, торопиться не имеем права. – И, пытаясь убедить, добавил твердо: – Проверь до конца, убедись в виновности. Убедись!.. И только тогда принимай решение!..
– Мы проверили и убедились!..
– В чем, в чем убедились? – повысив голос, перебил его Орлов и, не ожидая ответа, приказал: – Дай первое сообщение!
Читая уже знакомый документ, он отчеркивал цветным карандашом какие-то места и, видимо нервничая, сломал грифель. Отложив бумагу в сторону, поднял голову и откинулся на спинку кресла.
– Встреча в парке вечером в темной аллее, – сказал Агапов, – прятанье от шофера такси…
– Основательное подозрение, – как-то легко согласился Орлов, и это насторожило Агапова, – но от него до обвинения огромная дистанция. Что же ты предлагаешь?
– Отстранить от работы. Пока.
– А если следствие не подтвердит? – скосив глаза, спросил Орлов. – Что тогда? А если это случайное знакомство?..
– Чекист должен быть осмотрителен, осторожен до предела. И если он хоть на миг забыл об этом – он не чекист, товарищ генерал.
"Ого, ты переходишь уже на официальный тон, – с обидой подумал Орлов, – вроде страхуешься «Товарищ генерал», – про себя повторил он. Волнуясь, он встал, прошел по кабинету, подошел к раскрытому окну. В лицо пахнуло прохладой. Взглядом обвел знакомую уже много лет площадь и улицу – как они изменились! – памятник, неоновые буквы метро, светлая громада «Детского мира»! У троллейбусной остановки толпились люди. Правее светлая полоса огней проспекта уходила вниз. «Значит, встретились – и уже враг? Не быстро ли?» – спросил о себя и обернулся.
– Значит, все человеческие эмоции нам противопоказаны? – с ехидцей спросил он. – А может, призываешь к подозрительности? Так спокойнее, да?
– Я докладываю факты. Наблюдение установило, что Кемминг продолжает встречаться с инженером этого института Полонским. Как вы знаете, их познакомила Гутман. Сейчас новая встреча и снова с человеком, имеющим отношение к этому объекту. Случайность? Как бы не было поздно.
– Что поздно? – усмехнулся Орлов.
– Не исключено, что это не первая встреча… – Агапов помолчал и нехотя добавил: – Прозевали, возможно.
– Как в парке, – Орлов ткнул пальцем в лежащий перед ним документ.
– Тем более есть основание начать следствие.
Орлов откинулся в кресле, с досадой посмотрел на Агапова.
– Сядь! – сказал он. – Давай проанализируем ход событий. Итак, институт, – он взял карандаш и нарисовал квадрат. – Институт, работами которого не могут не интересоваться наши зарубежные недруги. Работает в нем Полонской, – рядом с квадратом он поставил кружок. – Гутман знакомится с Полонским. Подозрительно? Если бы она не знала Кемминга – нет. Но она знакома с ним и это уже заслуживает нашего внимания. Идем дальше. Гутман знакомит Полонского с американцем и отходит в сторону. Кто Гутман?
– Приманка! – сказал Агапов.
– Это уже тревога. Мы не знаем, сознательно или нет Гутман работает на врага. Представим себе на минуту, что она не понимает своей роли…
– Не понимает? – удивился Агапов.
– Подожди. Наконец, фиксируется встреча в Центральном парке с нашим Марковым, – и поставил второй кружок. Агапов кивнул.
– Теперь уже не случайность! – сказал Орлов и тот час же добавил: – Хотя бы потому что на следующий день Гутман встретилась с Кеммингом в кино… Проходит два дня…
– Три, – поправил его Агапов.
– … Проходит три дня, она снова встречается с новым знакомым, на этот раз в зоопарке. Там находится и Кемминг, который их фотографирует. Конечно, не как достопримечательность зверинца…
– Показывают товар хозяевам.
– Возможно… Значит, готовиться штурм крепости… Теперь давай, товарищ полковник, – Орлов засмеялся, – подытожим. Итак, первое неоспоримо – к институту тянуться грязные руки. Есть уже и свой человек – Полонский. А может, и еще кто, да мы пока не знаем.
Агапов промолчал.
– Теперь дальше. Почему происходит новое знакомство, на этот раз с человеком, также имеющим отношение к этому объекту, только повыше рангом? Видимо, Полонский не тянет. – Он поднял глаза к потолку и, рассматривая плафон, пробормотал: – А она активна – эта Гутман…
– Я предлагал ее задержать, – напомнил Агапов, расслышавший последнюю фразу.
– Верно, предлагал. А что бы это дало? Раскрывать козыри следует в конце игры, полковник. Сейчас многое еще неясно. Не торопись, всему свое время… Итак, твое первое «либо» – грустная действительность, – заключил Орлов. – Что касается второго, то здесь все преждевременно и чудовищно оскорбительно для всех нас.
Он походил по кабинету, заинтересовался оконными наличниками, потрогал их рукой, потом подошел к Агапову и положил руку на его плечо:
– Методам проверки врага мы противопоставим наш прямой разговор. Убедил?
Агапов неопределенно пожал плечами.
– Не убедил? – Орлов обернулся и нажал кнопку звонка. Увидя в дверях дежурного офицера, коротко приказал: – Маркова из четвертого. Быстро!
…Итак, план был принят!.. Сложная оперативная комбинация разрабатывалась в деталях – казалось, предусмотрены все мелочи… Казалось… Но если предполагаемый замысел врага был ясен, а действия и методы достаточно знакомы, хотя бы потому, что им руководил холодный расчет, то свойство характера и настроения Гутман могли в любой момент разрушить задуманное. Все это прекрасно понимали и Орлов и Агапов, поверивший в необходимость операции, хотя временами и колебавшийся. Настораживало настроение женщины. Несомненно, в ней происходили какие-то сложные процессы – об этом говорило многое. Она часто задумывалась, нервничала, плакала. Даже знающие ее дивились такой перемене. Это же подтверждало и наблюдение. Но внутренний мир, мысли оставались загадкой. Встречи с Марковым, ее слова, паузы, раздумья лишь слегка приоткрывали то, что ее томило, волновало. Что это было? Страх перед возможностью разоблачения, сознание, что делает грязное дело?.. Или чувство? Глубокая уверенность Маркова в том, что Гутман на распутье, передалась Орлову.
– Ты рассудком понял ее состояние? – спросил он Маркова.
Сергей, чувствуя на себе внимательные глаза Орлова и Агапова, побледнел, сжался.
– Что молчишь, говори! – желая в чем-то убедить себя, сказал Орлов.
– Она плакала и когда знакомилась с тобой, – напомнил Агапов, но Орлов с укоризной взглянул на него и качнул головой.
– Сердцем! – помолчав, тихо сказал Марков.
– Оно не всегда верный советчик, Сергей, – сказал Агапов, – особенно в наших делах.
– Что ж, это неплохо, если сердцем, – вслух подумал Орлов. – Особенно в наших делах, – подчеркнул он, бросив взгляд на Агапова. – Нравится тебе эта женщина. – Это к Маркову.
Тот поднял голову, угрюмо пробормотал:
– Я не имею права думать о ней теперь.
– Ну уж и не имеешь. Сердцу-то ведь не прикажешь.
И тогда Марков, недавно просивший освободить его от участия в этой операции, встал в положение «смирно».
– Я выполню задание, товарищ генерал. Выполню! – повторил он твердо. – Рассудком!
– Смотри, Сергей, – предупредил Агапов, – не переиграй. Это трудно, ох, как трудно, – вздохнул он. – Помни – от этого зависит многое…
– Вот и ночь прошла! – взглянув на лежавший на подоконнике солнечный луч, сказал Орлов и мечтательно потянулся. – Хорошо бы чайку горячего… Распорядись-ка, Михаил Степанович, чаю и еще чего-нибудь. Только горячего, а то холодное мне и дома надоело. – И как только Агапов вышел, заговорщически наклонился к Маркову, похлопал по плечу. – Это хорошо, что сердцем. Хорошо!.. Но и голову не забывай! – он. подмигнул Маркову. – Все-таки любишь ее? – спросил он как-то по-домашнему, не отнимая руки.
Марков опустил голову.
– Что ж, борись. Борись, а мы посмотрим, стоит ли она этого. Стоит – хорошо. А нет, сам откажешься…
Чай пили молча. Каждый по-своему. Орлов шумно, весь отдаваясь еде. Агапов не спеша. Марков позвенел ложечкой по стакану и отставил его. Не мог. Думал. Не мог не думать. Захотелось увидеть ее. Он закрыл глаза, и Ирина, как живая встала перед ним. Красивая? Говорят, что любят только красивых, какая чепуха! Нет, не красивая, а вот думаю, и щемит сердце. А ведь раньше никогда не болело. Значит, у всех, кто любит, бывает так… А что, если все это показалось, что, если это игра умной, хитрой авантюристки с холодной, расчетливой головой и тонко рассчитанными движениями?
Волна неприязни, обиды, что он обманулся, что его обманули, гасила его чувство. Но только на мгновение. Кропотливо, шаг за шагом, он разбирал ее движения, слова. Вот вздрогнули плечи, вот глаза, то встревоженные, то наполненные внутренним теплым светом и часто грустные и одинокие. То злые, затравленные. А слезы? Разве можно плакать просто так, по заказу?.. Он вспомнил мать, лучшую из женщин. И у нее так же вздрагивали плечи, и она так же прятала заплаканное лицо. Может ли быть, что и она играла? Мысль эта ужаснула его, и он понял всю бессмысленность своих подозрений. Ему захотелось немедленно, сейчас же, увидеть ее, посмотреть в лицо. Понять. Проверить. И ее и себя. Неужели все было игрой, подлой игрой? Но глаза, слезы? Как в эти минуты она не похожа на обольстительницу, «роковую женщину»… «А в театре? – спросил он себя. – Ведь глядя на сцену, на талантливую игру актера, ты веришь ему. Да, но это в театре, – возразил он сам себе. – А разве тебе сейчас не придется стать двуликим, разве не придется тоже играть, говорить не то, что хотелось бы? Разве за внешней влюбленностью, ласковостью ты не будешь скрывать свою настороженность, подлинное отношение? Подлинное? – Марков усмехнулся. – А что делать, когда подлинное и внешнее одинаковы? Что ж, значит, труднее будет вести игру. Труднее?» Марков на мгновение пожалел, что согласился. Нет, как ни трудно задание, он выполнит его. Должен выполнить. Еще не все потеряно…
Орлов, наблюдавший за Марковым, понимал его состояние. «Пусть думает, – говорил он себе, – пусть переварит все: и обиду за подозрения Агапова, и допрос, и горечь оскорбленного чувства. Пусть пройдет через это. Так нужно!» Не понимая такой любви (уж больно быстро!), Орлов все же не осуждал, а если бы покопался в своей памяти, то, вероятно, согласился, что и такая любовь бывает. Бывает, и здесь уж ничего не поделаешь. Наступил новый день, а с ним новые заботы. Надо было отдохнуть, набраться сил.
– Итак, помни! Первый же звонок, – и ты встречаешься с ней. Обо всем докладываешь Михаилу Степановичу. План операции я сегодня же согласую. А сейчас все домой. Отдыхать! Я тоже, – сказал он, вставая из-за стола.
Когда Марков уже выходил из кабинета, Орлов окликнул его:
– Подожди!
Марков подошел к Орлову.
– Ответь на один вопрос: почему ты вышел из такси у Сретенских ворот? – И увидев, что Марков его не понял, пояснил: – В тот вечер, когда ты познакомился с Гутман?
В памяти Сергея возник вечер, парковая скамейка, плачущая женщина, разговор, начатый им, прогулка по улице. Марков видел все так ясно, что ему показалось, будто Ирина рядом… «Да, но какое отношение это имеет к вопросу Орлова? Да, он сел в такси и доехал только до Сретенских ворот, потому что, потому что…»
– Потому что у меня не было больше денег, товарищ генерал.
– У меня мелькало такое предположение… – Орлов засмеялся. – Ну и наделал же ты тогда переполоха.
X
Убийство заинтересовало капитана Смирнова своей бессмысленностью. Убитый, рабочий Городищенского номерного завода Федоров, судя по сообщению областного Управления милиции, был обнаружен поздно ночью милицейским патрулем на Первомайской просеке, за продовольственной палаткой, недалеко от своей квартиры.
По заключению судебно-медицинского эксперта смерть наступила около одиннадцати часов вечера от удара тяжелым металлическим предметом, по форме напоминавшим ударную площадь молотка, раздробившим затылочную область черепа.
Осмотр трупа показал, что у убитого похищено ничего не было. Предположение, что убийство совершено с целью ограбления, отпадало. Хотя и не исключалось.
Последние годы в суточных рапортах о происшествиях еще мелькали сообщения о кражах, мошенничествах и хулиганствах, но случаи убийств встречались все реже и реже, и это убийство настораживало.
Бессмысленность преступления, да еще то, что убитый работал на номерном заводе, хорошо известном Смирнову, не могли пройти мимо внимания, и он позвонил в райотдел милиции.
Телефонный разговор не удовлетворил Смирнова, и он, попросив собрать необходимые сведения об убитом и его семь, выехал в Городище.
Ночью прошел небольшой дождь, прибил пыль, и ехать было не так душно. Через час Смирнов уже был в райотделе и разговаривал с заместителем начальника отдела, молодым человеком с университетским значком, по его словам, «выходившим» на преступление.
– Место оцепили? – спросил Смирнов.
– А как же, – снисходительно ответил начальник ОУРа, – это же альфа нашей работы.
Смирнов взглянул на оперативника и удивленно спросил:
– Почему альфа?
– Начало, – ответил тот и пояснил: – От первой буквы греческого алфавита.
– А! – понял Смирнов и уже иронически поинтересовался: – А омега?
– Омега – конец, когда раскроем, – не улыбнувшись, спокойно ответил его спутник, – это уж зависит, как освоим альфу. – И, видимо, чтобы не тратить время на ненужные разговоры, добавил: – Я филолог, но это не мешает в работе. Пошли! – предложил он.
По дороге старший лейтенант милиции Хозанов, как он представился Смирнову, рассказал об убитом. По его словам, Федоров работал на заводе шесть месяцев, ранее работал в железнодорожных мастерских, здесь же, в Городище. Женат, двое детей. Вел скромный образ жизни, не пил. В Отечественную воевал, был в плену. На заводе и в депо характеризовался положительно. Завкомовцы и товарищи по цеху в один голос отмечали, что Федоров тихий, замкнутый человек, ни с кем не дружил и не ссорился. В два часа по Первомайской просеке проходил патруль. У продовольственной палатки старший патруля сержант Галимов остановился проверить замки на двери и наткнулся на убитого. О преступлении немедленно сообщил дежурному. После осмотра трупа привели служебно-розыскную собаку. Уверенно взяв след, она повела к железнодорожной станции, но на платформе, повизгивая и виновато посматривая на проводника, закрутилась. Вернулись обратно, но повторилось то же. След был утерян. Преступники, вероятно, уехали поездом.
– Почему преступники? – перебил его Смирнов.
– Да по следам видно, что было несколько человек.
– На месте следы не затоптаны?
Начальник ОУРа обидчиво улыбнулся:
– Мы свое дело знаем. Правда, дождь помешал, ну, да мы как-нибудь разберемся. А что, вас заинтересовало это дело?
– Вы же знаете, что он работал на специальном объекте. – Смирнову не хотелось говорить о неясном чувстве тревоги, которой не мог бы объяснить. Мелькнула мысль, что он полез не в свое дело, не согласовав даже с Агаповым.
Хозанов понимающе кивнул головой.
– Так ничего и не взяли? – перепрыгивая через лужу, чтобы что-нибудь сказать, спросил Смирнов.
– Нет, ничего, – обойдя ямку с водой, ответил Хозанов. – И часы, и документы, и деньги целы. Денег, правда, немного, всего четыре рубля.
– С женой убитого разговаривали?
– Рано утром посылал к ней сотрудника. Хотел пойти сам – раз приехали, пойдем вместе.
…У закрытой ставнями палатки, похаживал милиционер. Он козырнул и доложил, что приходила заведующая, но он ее «не допустил», и она побежала в райпищеторг.
Хозанов и Смирнов обошли палатку и осторожно по краю небольшой вытоптанной площадки подошли к двери. Вокруг дощатого домика плотной стеной стоял кустарник, вдоль которого тесно, в два ряда, высились порожние ящики из под товаров. У дверей на приступке темнело пятно. За кустарником шелестел большой раскидистый тополь, окутанный белым роем пуха. Тихо, пусто, буднично.
Смирнов внимательно обежал глазами площадку и кустарник и, убедившись, что делать здесь нечего, вернулся на улицу. Следом за ним вышел Хозанов, о чем-то поговорил с милиционером и, обернувшись к Смирнову, с иронией поинтересовался:
– Ну как, ничего не нашли?
– После вас найдешь, как же! – в тон ему ответил Смирнов.
Об убийстве, видимо, стало известно – проходившие по улице, рассматривая милиционера и стоявших штатских, замедляли шаги и, пройдя, обязательно оглядывались.
– Пойдем к Федоровой? – предложил Хозанов.
Маленький одноэтажный деревянный домик прятался в гуще зелени. Перед домиком садик с врытыми в землю круглым зеленым столом и скамейкой, рядом виднелись грядки небольшого, аккуратно разделанного огорода. На стук вышла женщина лет пятидесяти с заплаканными глазами.
Смирнов понял – Федорова! Но на всякий случай спросил.
Женщина устало кивнула головой.
– Были уже ваши, – сказала она. – А ну, в комнату! – прикрикнула она на две ребячьи любопытные головы, высунувшиеся из окна.
– Мы ненадолго, хозяйка, поговорить надо, – сказал Хозанов и, не ожидая приглашения, первым вошел в комнату…
Продолжая всхлипывать и поминутно вытирая ладонью заплаканное лицо, женщина рассказала о своей жизни. Вначале медленно, неохотно вспоминала, как жили, строили вот этот домик, обзаводились хозяйством, как пошли дети. Был он тихим, хозяйственным. «Работник!» – сказала она.
Видно, здорово помотала его жизнь. Любил дом, жену, детей. Чуждался посторонних, а на просьбы ребят неохотно рассказывал, как воевал, как попал раненым в плен.
– Дружил с кем-нибудь Григорий Самсонович? Бывали у вас люди? – спросил Хозанов.
Женщина замотала головой:
– Нет, нет.
– Так никто и не бывал?
– Нет, никто. Сам-то и соседей не любил. Все дома по хозяйству. Книжки иногда читал, – она кивнула головой на полку.
Смирнов подошел к книгам: Пушкин, «Война и мир», «Овод», «И один в поле воин», «За проволокой», «Сказки народов СССР», «Военнопленные», «Молодая гвардия», «Военная тайна» Шейнина… Смирнов любил рассматривать чужие библиотеки, пытаясь по ним определить хозяина книг, его вкусы, интересы, но сейчас ничего не получилось.
– Карточки мужа у вас нет? – поинтересовался он, думая, что это поможет ему.
Оказалось, что есть, только старая.
– Что так мало?
Женщина ответила, что муж не любил сниматься.
– А родных не было?
– Один он. Родители еще до войны умерли.
– Как думаете, из-за чего это? – спросил Хозанов. – Вы уж простите, приходится расспрашивать. А то недругов не было, ни с кем не ссорился, ничего не взяли, и такое случилось.
Женщина заплакала.
– Ума не приложу, с чего бы это.
– И на заводе ни с кем не ссорился? Может, расстроенный приходил с работы, ничего не говорил? – спросил Смирнов.
– Да нет, молчун он. Говорил мало, – вяло ответила женщина.
– Мамка, а дяди, что раньше приходили? – из-за угла подсказал один из сыновей.
– Это какие? – обернулась женщина к детям.
– Что из Москвы приезжали, – напомнил второй, старший.
– Кто это? – поинтересовался Хозанов.
– Не говорил он. Еще по весне приезжали двое, он в садик вышел, поговорил с ними, пошумели они чего-то и уехали. Спрашивала я, кто такие. Из Москвы, говорит, знакомые. Не знаю я их, и он никогда не рассказывал.
– Приметы их не вспомните? – спросил Смирнов. Федорова задумалась:
– Один плотный такой, рябой, седоватый, с плешиной.
По заключению судебно-медицинского эксперта смерть наступила около одиннадцати часов вечера от удара тяжелым металлическим предметом, по форме напоминавшим ударную площадь молотка, раздробившим затылочную область черепа.
Осмотр трупа показал, что у убитого похищено ничего не было. Предположение, что убийство совершено с целью ограбления, отпадало. Хотя и не исключалось.
Последние годы в суточных рапортах о происшествиях еще мелькали сообщения о кражах, мошенничествах и хулиганствах, но случаи убийств встречались все реже и реже, и это убийство настораживало.
Бессмысленность преступления, да еще то, что убитый работал на номерном заводе, хорошо известном Смирнову, не могли пройти мимо внимания, и он позвонил в райотдел милиции.
Телефонный разговор не удовлетворил Смирнова, и он, попросив собрать необходимые сведения об убитом и его семь, выехал в Городище.
Ночью прошел небольшой дождь, прибил пыль, и ехать было не так душно. Через час Смирнов уже был в райотделе и разговаривал с заместителем начальника отдела, молодым человеком с университетским значком, по его словам, «выходившим» на преступление.
– Место оцепили? – спросил Смирнов.
– А как же, – снисходительно ответил начальник ОУРа, – это же альфа нашей работы.
Смирнов взглянул на оперативника и удивленно спросил:
– Почему альфа?
– Начало, – ответил тот и пояснил: – От первой буквы греческого алфавита.
– А! – понял Смирнов и уже иронически поинтересовался: – А омега?
– Омега – конец, когда раскроем, – не улыбнувшись, спокойно ответил его спутник, – это уж зависит, как освоим альфу. – И, видимо, чтобы не тратить время на ненужные разговоры, добавил: – Я филолог, но это не мешает в работе. Пошли! – предложил он.
По дороге старший лейтенант милиции Хозанов, как он представился Смирнову, рассказал об убитом. По его словам, Федоров работал на заводе шесть месяцев, ранее работал в железнодорожных мастерских, здесь же, в Городище. Женат, двое детей. Вел скромный образ жизни, не пил. В Отечественную воевал, был в плену. На заводе и в депо характеризовался положительно. Завкомовцы и товарищи по цеху в один голос отмечали, что Федоров тихий, замкнутый человек, ни с кем не дружил и не ссорился. В два часа по Первомайской просеке проходил патруль. У продовольственной палатки старший патруля сержант Галимов остановился проверить замки на двери и наткнулся на убитого. О преступлении немедленно сообщил дежурному. После осмотра трупа привели служебно-розыскную собаку. Уверенно взяв след, она повела к железнодорожной станции, но на платформе, повизгивая и виновато посматривая на проводника, закрутилась. Вернулись обратно, но повторилось то же. След был утерян. Преступники, вероятно, уехали поездом.
– Почему преступники? – перебил его Смирнов.
– Да по следам видно, что было несколько человек.
– На месте следы не затоптаны?
Начальник ОУРа обидчиво улыбнулся:
– Мы свое дело знаем. Правда, дождь помешал, ну, да мы как-нибудь разберемся. А что, вас заинтересовало это дело?
– Вы же знаете, что он работал на специальном объекте. – Смирнову не хотелось говорить о неясном чувстве тревоги, которой не мог бы объяснить. Мелькнула мысль, что он полез не в свое дело, не согласовав даже с Агаповым.
Хозанов понимающе кивнул головой.
– Так ничего и не взяли? – перепрыгивая через лужу, чтобы что-нибудь сказать, спросил Смирнов.
– Нет, ничего, – обойдя ямку с водой, ответил Хозанов. – И часы, и документы, и деньги целы. Денег, правда, немного, всего четыре рубля.
– С женой убитого разговаривали?
– Рано утром посылал к ней сотрудника. Хотел пойти сам – раз приехали, пойдем вместе.
…У закрытой ставнями палатки, похаживал милиционер. Он козырнул и доложил, что приходила заведующая, но он ее «не допустил», и она побежала в райпищеторг.
Хозанов и Смирнов обошли палатку и осторожно по краю небольшой вытоптанной площадки подошли к двери. Вокруг дощатого домика плотной стеной стоял кустарник, вдоль которого тесно, в два ряда, высились порожние ящики из под товаров. У дверей на приступке темнело пятно. За кустарником шелестел большой раскидистый тополь, окутанный белым роем пуха. Тихо, пусто, буднично.
Смирнов внимательно обежал глазами площадку и кустарник и, убедившись, что делать здесь нечего, вернулся на улицу. Следом за ним вышел Хозанов, о чем-то поговорил с милиционером и, обернувшись к Смирнову, с иронией поинтересовался:
– Ну как, ничего не нашли?
– После вас найдешь, как же! – в тон ему ответил Смирнов.
Об убийстве, видимо, стало известно – проходившие по улице, рассматривая милиционера и стоявших штатских, замедляли шаги и, пройдя, обязательно оглядывались.
– Пойдем к Федоровой? – предложил Хозанов.
Маленький одноэтажный деревянный домик прятался в гуще зелени. Перед домиком садик с врытыми в землю круглым зеленым столом и скамейкой, рядом виднелись грядки небольшого, аккуратно разделанного огорода. На стук вышла женщина лет пятидесяти с заплаканными глазами.
Смирнов понял – Федорова! Но на всякий случай спросил.
Женщина устало кивнула головой.
– Были уже ваши, – сказала она. – А ну, в комнату! – прикрикнула она на две ребячьи любопытные головы, высунувшиеся из окна.
– Мы ненадолго, хозяйка, поговорить надо, – сказал Хозанов и, не ожидая приглашения, первым вошел в комнату…
Продолжая всхлипывать и поминутно вытирая ладонью заплаканное лицо, женщина рассказала о своей жизни. Вначале медленно, неохотно вспоминала, как жили, строили вот этот домик, обзаводились хозяйством, как пошли дети. Был он тихим, хозяйственным. «Работник!» – сказала она.
Видно, здорово помотала его жизнь. Любил дом, жену, детей. Чуждался посторонних, а на просьбы ребят неохотно рассказывал, как воевал, как попал раненым в плен.
– Дружил с кем-нибудь Григорий Самсонович? Бывали у вас люди? – спросил Хозанов.
Женщина замотала головой:
– Нет, нет.
– Так никто и не бывал?
– Нет, никто. Сам-то и соседей не любил. Все дома по хозяйству. Книжки иногда читал, – она кивнула головой на полку.
Смирнов подошел к книгам: Пушкин, «Война и мир», «Овод», «И один в поле воин», «За проволокой», «Сказки народов СССР», «Военнопленные», «Молодая гвардия», «Военная тайна» Шейнина… Смирнов любил рассматривать чужие библиотеки, пытаясь по ним определить хозяина книг, его вкусы, интересы, но сейчас ничего не получилось.
– Карточки мужа у вас нет? – поинтересовался он, думая, что это поможет ему.
Оказалось, что есть, только старая.
– Что так мало?
Женщина ответила, что муж не любил сниматься.
– А родных не было?
– Один он. Родители еще до войны умерли.
– Как думаете, из-за чего это? – спросил Хозанов. – Вы уж простите, приходится расспрашивать. А то недругов не было, ни с кем не ссорился, ничего не взяли, и такое случилось.
Женщина заплакала.
– Ума не приложу, с чего бы это.
– И на заводе ни с кем не ссорился? Может, расстроенный приходил с работы, ничего не говорил? – спросил Смирнов.
– Да нет, молчун он. Говорил мало, – вяло ответила женщина.
– Мамка, а дяди, что раньше приходили? – из-за угла подсказал один из сыновей.
– Это какие? – обернулась женщина к детям.
– Что из Москвы приезжали, – напомнил второй, старший.
– Кто это? – поинтересовался Хозанов.
– Не говорил он. Еще по весне приезжали двое, он в садик вышел, поговорил с ними, пошумели они чего-то и уехали. Спрашивала я, кто такие. Из Москвы, говорит, знакомые. Не знаю я их, и он никогда не рассказывал.
– Приметы их не вспомните? – спросил Смирнов. Федорова задумалась:
– Один плотный такой, рябой, седоватый, с плешиной.