Борис Соколов
Первая встречная
Георгию Мдивани
I
Ночью Марков внезапно проснулся. Неясная тревога толкнулась в грудь, сжала сердце. Он открыл глаза, и, еще не понимая причины, осмотрелся. В большом трехстворчатом окне, на фоне начинавшего светлеть неба, смутно вырисовывалась блестевшая от прошедшего дождя темная крыша дома на противоположной стороне переулка. Ветви большого раскидистого дерева, как длинные человеческие руки, раскачиваясь, тянулись к окну. Правее, в верхнем окне, желтел огонек. Непонятная взволнованность не оставляла Сергея. Он прислушался, но кругом стояла тишина. Было так тихо, что он слышал звон в ушах и четкие удары сердца. Привычным движением протянул руку к ночному столику, нашел портсигар, размял папиросу, закурил. Неяркий, колеблющейся огонек осветил знакомые очертания комнаты – белую дверь, угол шкафа, полки с книгами. Сергей глубоко затянулся, повернул голову к большому портрету в простой раме над диваном и сразу понял причину тревоги. Ему была видна полуожнаженная, с ниточкой жемчуга шея, резко очерченый подбородок и тонкие, недобрые губы. Огонек папиросы погас и спрятал лицо женщины, но он и в темноте помнил широкий лоб, блестящие черные затянутые волосы с пробором посредине и косой разрез настороженных глаз…
…Рядом кто-то всхлипнул. Марков поднял голову и взглянул в полутьму. На другом конце скамейки ссутулилась фигура женщины. Сжавшись в комочек, она плакала, по-детски шмыгая носом. Мелкой дрожью ходили ее плечи. «Как она здесь очутилась? Неужели вздремнул и не заметил, что она села?»
Сергей пришел в парк, чтобы отдохнуть от тяжелого напряженного дня, забыть обиду. Еще бы!.. Он был уверен, что вопрос об отпуске решен. Сегодня должен был пройти курортную комиссию и через несколько дней, мягко покачиваясь в вагоне поезда «Москва – Сухуми», приближаться к морю. А там месяц отдыха – двадцать четыре бездумных дня, теплый песок, прогулки по горным тропам, неторопливые беседы по вечерам на веранде санатория… Солнце, горы! И постоянное приподнятое состояние взволнованности от лежащего рядом моря. Огромного, синего и удивительно спокойного, меняющего свои цвета от мутно-зеленого и нежно-голубого до черного. Черного моря!.. Утром, когда он собрался в поликлинику, его вызвал начальник отдела, которого за глаза звали «стариком», и объявил, что отпуск откладывается. Заметив расстроенное лицо Маркова, «старик» покрутил в руках карандаш и, глядя в глаза, утешающе сказал:
– Ничего, поедешь в октябре! Осенью там еще лучше!
«Да, лучше, – с обидой подумал Сергей. – Тебе хорошо, для тебя лучше Малаховки нет ничего».
Значит, надо было ждать еще три месяца, дышать раскаленным асфальтом, задыхаться, не спать по ночам. Нет, нет, Сергей имел основание чувствовать себя усталым и обиженным…
Женщина громко вздохнула и всхлипнула.
«Э, здесь горе посильнее моего!» Жалость шевельнулась в сердце Маркова, и он снова взглянул на свою соседку. Прижавшись головой к коленям, она продолжала плакать, видимо, не замечая постороннего. Сергей подвинулся к ней и, наклонясь, участливо спросил:
– Почему вы плачете? Случилось что?
Женщина не ответила, заплакала еще сильней.
– Не надо, успокойтесь! Что с вами? – продолжал говорить Марков и слегка тронул женщину за руку, но она, не поднимая головы, дернула плечом.
Сергей уже пожалел – «еще вообразит, что пристаю», – и хотел вернуться на свое место. Но женщина подняла голову и взглянула на него. Смуглое, с крупными чертами лицо было некрасиво, но чем-то привлекало к себе. Легкая пушистая косынка сползла с головы, открыв черные, блестящие, туго затянутые волосы с пробором посередине. Узкие, чуть косые глаза смотрели открыто и внимательно.
– Вы так громко плакали, что…
– … Что вы решили проявить внимание и заботу? – чуть иронически, но не враждебно, перебила женщина.
«Острая! – подумал Сергей. – И поделом мне! Не лезь в чужие дела!»
– Простите, если это вас обидело, – отодвигаясь, пробормотал он.
– Нет, это вы простите меня, – порывисто ответила женщина, – я не права!.. Мне показалось, что… – она замялась, – теперь я вижу, что ошиблась… – И после недолгого раздумья продолжала: – Мне было очень грустно. Не смейтесь, пожалуйста! Неужели не бывает вам тоскливо?
– Нет, почему же!
– Вот видите! А здесь так хорошо. Тихо. Где-то далеко играет музыка, рядом проходят и смеются люди. А ты одна со своим горем…
– Горем?
– Да, горем! Почему это удивило вас? Или вы думаете, что на земле его уже нет?
Он улыбнулся.
– Конечно, есть! Но горе горю рознь. И помяните слово, оно пройдет, и вы будете смеяться, вспоминая эти слезы.
– Я никогда бы не смогла это сделать, – серьезно сказала она. – Я не могу смеяться над своей болью, даже если это боль прошлого… – Она задумалась и, видимо разговаривая с собой, медленно окончила: – Даже когда не стоило бы плакать!
В аллее совсем стемнело. В ветвях кустарника шевелились серябряные листья – отблески далеких фонарей. Стало прохладней. Отчетливей слышался смех и шарканье ног гуляющих. Теперь Сергей с трудом различал ее лицо.
Блеснул огонек спички. Женщина закурила. Сергей успел увидеть, что она откинулась на спинку скамейки.
– Представляю, как хорошо сейчас где-нибудь на юге, у моря, – вслух подумала она.
– А вы там бывали? – чтобы не молчать, спросил Сергей.
– О, каждый год. Я люблю Крым. А вы?
– Нет, я предпочитаю Кавказское побережье! Там естественнее.
– Там сыро. Мне с моими легкими нельзя.
– Что же мешает вам поехать на свой любимый Южный берег? – полюбопытствовал Сергей. – Или не пришло время отпуска? – Он вспомнил о своем…
– Нет, я не работаю.
– Значит, не пускает изверг-муж? – улыбнулся Марков.
– И этого нет!
– Что, не изверг?
– Нет. Просто у меня нет мужа. Был и нет.
– Разошлись?
– Да, – коротко сказала она.
Ему показалось, что разговор ей неприятен. Но он не отставал:
– И это было причиной слез?
Она кивнула головой.
– Раз он ушел, значит, не стоило жалеть и плакать!
– А если наоборот?
– Тогда тем более!
– Все значительно сложней, чем кажется со стороны, – медленно сказала она. Желтоватый огонек папиросы мелькнул в воздухе и упал в кусты. – Много лет назад я видела фильм. Помню его название: «Человек остался один…»
– О чем?
– Об одиночестве. О том, как человек остался один, ему было тяжело, но в последнюю минуту его поддержали… – Она помолчала. – В кино так бывает всегда. В жизни реже!
– Мне кажется, вы слишком мрачно смотрите на вещи. Ну, разошлись, так что ж, жизнь кончилась? Будете работать! Вы раньше работали?
– Да!
– Ну и снова начнете, – он засмеялся, – замуж выйдете еще! Если плакать не будете. Мужчины не любят плаксивых женщин.
– А вы?
– Что я?
– Вы тоже не любите?
– Честно говоря, нет! Боюсь. Из-за этого и не женюсь…
– Чувствую, что боитесь! – она немного помолчала. – Это встречается редко и поэтому хорошо! Я болтлива, не правда ли? Вы так подумали обо мне, я угадала?
Марков запротестовал.
– Нет, подумали! – уверенно сказала она и уже тише и как-то теплей проговорила: – Не приписывайте себе в заслугу и не думайте обо мне плохо, но так бывает. Как в том фильме. Мир полон людей, а человек один. Стало грустно, он заплакал. И ему захотелось поговорить с кем-нибудь, поделиться своим горем.
Она закурила снова, и в свете горящей спички Сергей заметил, что рука ее дрожит.
Сергей засмеялся, встал и поклонился:
– Спасибо!
– Не обижайтесь! Кто я для вас? Первая встречная. Встанем – и разойдемся в разные стороны. Быть может, пройдут годы, прежде чем мы встретимся где-нибудь в метро или троллейбусе. И не узнаем друг друга. Нет, нет… Просто стало очень тоскливо, и я заболталась. – Она задумалась. – Это плохо, когда человек один… – В ее голосе Сергей услышал грустные нотки.
Ему захотелось поддержать ее, подбодрить. Но он опасался, как бы этим не обидеть, не оскорбить. Она действительно верно заметила, что он боится женщин. Нет, не боится, конечно, но стесняется, робеет. И где-то в глубине души завидует тем, кто свободно чувствует себя в женском обществе. Ему хотелось сказать ей хорошие слова, дружески протянуть руку, помочь. Но как это сделать – не знал.
– У вас есть родные? – неуверенно спросил он.
– Нет, никого. Теперь нет даже своего угла, потому что я ушла от мужа.
– Как же будет дальше?
Она не ответила. Сергею показалось, что она пожала плечами. Теперь они сидели почти рядом, но он скорей чувствовал, чем видел ее.
– Как же будет дальше? – спросил он снова.
– Буду искать работу, – тихо сказала она, – это не так уж трудно.
– А как же с комнатой?
– Пока сняла угол у одной старушки. Дайте мне, пожалуйста, папиросу, – попросила она, и Сергей увидел протянутую руку.
– У меня сигареты.
– Все равно! Спасибо!
Она закурила и сейчас же встала.
– Пора идти, уже поздно. Прощайте!
– Можно проводить вас? – попросил он вставая.
Она засмеялась, но смех был невеселый.
– Стоит ли? Я не могу быть интересной собеседницей.
– Я провожу вас, – твердо сказал он и пошел следом за ней.
На широкой, освещенной матовыми шарами аллее, они остановились.
– Давайте знакомиться, – сказал Сергей, – Марков, Сергей.
Женщина засмеялась, протянула руку:
– Ирина Гутман. – Рука была мягкая и холодная. Лицо усталое с мелкой сетью морщинок. Глаза их встретились, и на мгновенье Сергею показалось, что по тонким ее губам скользнула улыбка.
– Ну, познакомились, теперь пойдем. Как ваше отчество?
– Алексеевич. А ваше?
– Просто Ирина.
И снова ему показалось, что она улыбнулась.
Обойдя небольшой пруд, они вышли на Крымский вал и медленно пошли к мосту. Ему хотелось, чтобы она говорила о себе, о людях, которые ее окружали; а она, не торопясь, точно подбирая слова, искоса поглядывая на Сергея, рассказывала о прочитанных книгах, о спектаклях и кинокартинах. Он слушал и не мог перевести разговор. На мосту она остановилась, подошла к перилам.
Под ними медленно текла широкая темная река. Местами на воде шевелились отраженные огни фанарей набережной. Слева, весь в огнях, раскинулся парк, откуда, как эхо, доносились звуки перебивающих друг друга оркестров.
Женщина облокотилась на каменный парапет и, точно забыв о своем спутнике, долго смотрела на воду, парк, на темные пролеты далекого моста,
– О чем вы думаете? – не выдержав молчания, спросил Сергей.
– О себе! – подумав, ответила она, не отрывая взгляда от реки.
– Вас тревожит будущее? – Сергей помолчал. – Или вы думаете о прошлом?
– И то и другое! Все страшно плохо! Быть может, только сейчас я начинаю это понимать. – Она передернула плечами, резко подняла голову, взяла руку Сергея. – Не будем больше говорить об этом, хорошо?
– Не будем!
Переходя улицу, она попросила взять ее под руку. Ему приятно было идти рядом с этой женщиной, приятно, что встречные смотрят на нее. Нравилась ему и медленная, усталая походка, и мягкая женственность, и беспомощные слезы, и даже резкие переходы от горя к смеху. «Кто мог, кто посмел ее обидеть?» – спросил он себя. Ему хотелось знать о ней все, быть радом. «Первая встречная! – вспомнил он. – Что ж! А как же встречаются люди? Вот Лешка Костылев познакомился в очереди у телефонной будки. А как живут…»
Она смеялась, вспоминая забавные пустяки, смешные черточки знакомых, и он не узнавал ее. Точно там, по ту сторону моста, она оставила слезы и заботы о завтрашнем дне. Временами голос срывался, в нем слышались истерические нотки, но Сергей не замечал, радовался, что удалось помочь ей забыться, смеялся вместе с ней. Подходя к дому, они замедлили шаги. Если бы она сказала, что живет где-нибудь у заставы, Сергей был бы счастлив. Но он понял, что они пришли, и это огорчало. Он сжал локоть, почувствовал теплоту ее тела, и ему показалось, что она на мгновение прижалась к нему.
У подъезда небольшого двухэтажного старенького дома, видимо еще помнившего времена Пушкина, она остановилась.
– Вот я и дома! – Сергею почудилось в ее голосе сожаление.
Он посмотрел ей в глаза, но она отвела взгляд в сторону. И тут Сергей заметил, что в профиль она просто красива. Резкие черты стушевались, стерлись. Тени исчезли. Лицо стало молодым, почти юным.
Словно почувствовав его восхищенный взгляд, Ирина медленно обернулась.
«Сейчас уйдет!» – понял Сергей. Предложил пройти еще, но она мягко погладила его руку:
– Поздно, мне не откроют дверь. – Потом помолчала и как-то тепло, тихо сказала: – Вот и все! Смотрите, как хорошо! Случайно встретились, было очень грустно, а поговорила с вами – и стало легче. Спасибо! Вы правы! Конечно, все уладится и будет хорошо… – Она снова помолчала и уже совсем тихо закончила: – Вот только вас я больше не встречу.
Он горячо запротестовал:
– Почему? Нет, нет, мы должны встретиться! У вас есть телефон?
Она кивнула.
– Дайте мне, – попросил он, доставая записную книжку.
– Это не совсем удобно. Он у соседей. Дайте лучше ваш.
Он назвал.
– Это домашний… А служебный? Вдруг захочется позвонить днем.
На мгновение он заколебался, но тот час же сказал. Она попросила, чтобы Сергей записал сам.
– Ваш муж в Москве? – спросил Марков.
Она улыбнулась.
– Сережа, милый! Вы меня допрашиваете? Уж не работаете ли вы в милиции? Тогда помогите мне с пропиской!
Он сконфузился и извинился.
– Кстати, а где?
– В дном из институтов.
– О, будущий ученый!
Сергей пожал плечами.
Шло время, они стояли у парадного, он держал в своих руках согретую им руку и готов был стоять до утра. Наконец, она первая вспомнила, что ей пора.
– До скорой встречи!
Сергей ясно увидел, как глаза ее блеснули.
– До завтра! – крикнул он. Улица была пуста, но, если бы кругом стояли люди, он крикнул бы все равно. Захлопнулась дверь и у него сжалось сердце. – До завтра! – повторил он тихо, повернулся и, уже не оглядываясь, пошел в сторону метро.
На противоположной стороне от затененного подъезда большого серого дома отделился человек и, прикрывая лицо кепкой, быстро пошел за Сергеем. Когда Марков дошел до угла, человек махнул рукой, из-за дома вышел второй, в сером пыльнике, и пошел за первым.
Дойдя до станции метро «Кропоткинская», Сергей остановился у входа. Двери были открыты, но он огляделся по сторонам, взглянул на небо, усыпанное большими мерцающими звездами. «Странно, звезды в Москве!» – подумал он. Он никогда не замечал их раньше. Их было очень много, все небо усыпано ими. Ему показалось, что они подмигивают ему. Он засмеялся и широким шагом, минуя метро, пошел по бульвару. У памятника Гоголю остановился, взглянул на него и счастливо подмигнул.
– Когда я тебя увидел, ты плакала, когда мы шли, ты грустила, позже ты смеялась, – вслух подумал он, – завтра я тебя увижу. Все будет хорошо!..
На скамейках сидели забывшие о времени парочки. Но Сергей им не завидовал, верил, что будет так же сидеть с Ириной, обязательно будет!.. Подойдя к Никитским воротам, Сергей почувствовал, что устал. Вспомнив, что у него остался один рубль, махнул рукой проезжавшему такси, шофер притормозил, Сергей сел рядом и на вопрос «куда» – показал рукой: прямо!
Как только машина под желтым светом светофора проскочила площадь, из тени домов выскочили двое, забегали, заметались, но площадь была пуста.
– Черт! Уехал! – выругался человек в пыльнике. – Ты запомнил номер? – спросил он второго.
Тот кивнул головой.
…Поднимаясь по Рождественскому бульвару, Сергей услышал щелчок, увидел на циферблате счетчика выскочивший рубль и, подъехав к остановке трамвая, остановил шофера.
– Стоп! Приехали! – достал единственную бумажку, вышел из машины, вошел в подворотню дома и спрятался за выступом. Когда такси проехало мимо, Сергей вышел из ворот, прошел мимо комиссионного магазина и пошел по Сретенке домой. Не доходя до Колхозной площади, свернул в переулок и поднялся к себе на четвертый этаж.
Спал он плохо, ворочался, просыпался, часто курил и все время думал о встрече…
… Первые солнечные лучи скользнули по комнате, заполнили светом, убрали из углов серые тени, позолотили стекла трехстворчатого окна.
Сергей с трудом оторвал от подушки голову, и проваливаясь в приятную муть сна, увидел в окне покачивающиеся зеленые верви, длинные, как человеческие руки…
…Рядом кто-то всхлипнул. Марков поднял голову и взглянул в полутьму. На другом конце скамейки ссутулилась фигура женщины. Сжавшись в комочек, она плакала, по-детски шмыгая носом. Мелкой дрожью ходили ее плечи. «Как она здесь очутилась? Неужели вздремнул и не заметил, что она села?»
Сергей пришел в парк, чтобы отдохнуть от тяжелого напряженного дня, забыть обиду. Еще бы!.. Он был уверен, что вопрос об отпуске решен. Сегодня должен был пройти курортную комиссию и через несколько дней, мягко покачиваясь в вагоне поезда «Москва – Сухуми», приближаться к морю. А там месяц отдыха – двадцать четыре бездумных дня, теплый песок, прогулки по горным тропам, неторопливые беседы по вечерам на веранде санатория… Солнце, горы! И постоянное приподнятое состояние взволнованности от лежащего рядом моря. Огромного, синего и удивительно спокойного, меняющего свои цвета от мутно-зеленого и нежно-голубого до черного. Черного моря!.. Утром, когда он собрался в поликлинику, его вызвал начальник отдела, которого за глаза звали «стариком», и объявил, что отпуск откладывается. Заметив расстроенное лицо Маркова, «старик» покрутил в руках карандаш и, глядя в глаза, утешающе сказал:
– Ничего, поедешь в октябре! Осенью там еще лучше!
«Да, лучше, – с обидой подумал Сергей. – Тебе хорошо, для тебя лучше Малаховки нет ничего».
Значит, надо было ждать еще три месяца, дышать раскаленным асфальтом, задыхаться, не спать по ночам. Нет, нет, Сергей имел основание чувствовать себя усталым и обиженным…
Женщина громко вздохнула и всхлипнула.
«Э, здесь горе посильнее моего!» Жалость шевельнулась в сердце Маркова, и он снова взглянул на свою соседку. Прижавшись головой к коленям, она продолжала плакать, видимо, не замечая постороннего. Сергей подвинулся к ней и, наклонясь, участливо спросил:
– Почему вы плачете? Случилось что?
Женщина не ответила, заплакала еще сильней.
– Не надо, успокойтесь! Что с вами? – продолжал говорить Марков и слегка тронул женщину за руку, но она, не поднимая головы, дернула плечом.
Сергей уже пожалел – «еще вообразит, что пристаю», – и хотел вернуться на свое место. Но женщина подняла голову и взглянула на него. Смуглое, с крупными чертами лицо было некрасиво, но чем-то привлекало к себе. Легкая пушистая косынка сползла с головы, открыв черные, блестящие, туго затянутые волосы с пробором посередине. Узкие, чуть косые глаза смотрели открыто и внимательно.
– Вы так громко плакали, что…
– … Что вы решили проявить внимание и заботу? – чуть иронически, но не враждебно, перебила женщина.
«Острая! – подумал Сергей. – И поделом мне! Не лезь в чужие дела!»
– Простите, если это вас обидело, – отодвигаясь, пробормотал он.
– Нет, это вы простите меня, – порывисто ответила женщина, – я не права!.. Мне показалось, что… – она замялась, – теперь я вижу, что ошиблась… – И после недолгого раздумья продолжала: – Мне было очень грустно. Не смейтесь, пожалуйста! Неужели не бывает вам тоскливо?
– Нет, почему же!
– Вот видите! А здесь так хорошо. Тихо. Где-то далеко играет музыка, рядом проходят и смеются люди. А ты одна со своим горем…
– Горем?
– Да, горем! Почему это удивило вас? Или вы думаете, что на земле его уже нет?
Он улыбнулся.
– Конечно, есть! Но горе горю рознь. И помяните слово, оно пройдет, и вы будете смеяться, вспоминая эти слезы.
– Я никогда бы не смогла это сделать, – серьезно сказала она. – Я не могу смеяться над своей болью, даже если это боль прошлого… – Она задумалась и, видимо разговаривая с собой, медленно окончила: – Даже когда не стоило бы плакать!
В аллее совсем стемнело. В ветвях кустарника шевелились серябряные листья – отблески далеких фонарей. Стало прохладней. Отчетливей слышался смех и шарканье ног гуляющих. Теперь Сергей с трудом различал ее лицо.
Блеснул огонек спички. Женщина закурила. Сергей успел увидеть, что она откинулась на спинку скамейки.
– Представляю, как хорошо сейчас где-нибудь на юге, у моря, – вслух подумала она.
– А вы там бывали? – чтобы не молчать, спросил Сергей.
– О, каждый год. Я люблю Крым. А вы?
– Нет, я предпочитаю Кавказское побережье! Там естественнее.
– Там сыро. Мне с моими легкими нельзя.
– Что же мешает вам поехать на свой любимый Южный берег? – полюбопытствовал Сергей. – Или не пришло время отпуска? – Он вспомнил о своем…
– Нет, я не работаю.
– Значит, не пускает изверг-муж? – улыбнулся Марков.
– И этого нет!
– Что, не изверг?
– Нет. Просто у меня нет мужа. Был и нет.
– Разошлись?
– Да, – коротко сказала она.
Ему показалось, что разговор ей неприятен. Но он не отставал:
– И это было причиной слез?
Она кивнула головой.
– Раз он ушел, значит, не стоило жалеть и плакать!
– А если наоборот?
– Тогда тем более!
– Все значительно сложней, чем кажется со стороны, – медленно сказала она. Желтоватый огонек папиросы мелькнул в воздухе и упал в кусты. – Много лет назад я видела фильм. Помню его название: «Человек остался один…»
– О чем?
– Об одиночестве. О том, как человек остался один, ему было тяжело, но в последнюю минуту его поддержали… – Она помолчала. – В кино так бывает всегда. В жизни реже!
– Мне кажется, вы слишком мрачно смотрите на вещи. Ну, разошлись, так что ж, жизнь кончилась? Будете работать! Вы раньше работали?
– Да!
– Ну и снова начнете, – он засмеялся, – замуж выйдете еще! Если плакать не будете. Мужчины не любят плаксивых женщин.
– А вы?
– Что я?
– Вы тоже не любите?
– Честно говоря, нет! Боюсь. Из-за этого и не женюсь…
– Чувствую, что боитесь! – она немного помолчала. – Это встречается редко и поэтому хорошо! Я болтлива, не правда ли? Вы так подумали обо мне, я угадала?
Марков запротестовал.
– Нет, подумали! – уверенно сказала она и уже тише и как-то теплей проговорила: – Не приписывайте себе в заслугу и не думайте обо мне плохо, но так бывает. Как в том фильме. Мир полон людей, а человек один. Стало грустно, он заплакал. И ему захотелось поговорить с кем-нибудь, поделиться своим горем.
Она закурила снова, и в свете горящей спички Сергей заметил, что рука ее дрожит.
Сергей засмеялся, встал и поклонился:
– Спасибо!
– Не обижайтесь! Кто я для вас? Первая встречная. Встанем – и разойдемся в разные стороны. Быть может, пройдут годы, прежде чем мы встретимся где-нибудь в метро или троллейбусе. И не узнаем друг друга. Нет, нет… Просто стало очень тоскливо, и я заболталась. – Она задумалась. – Это плохо, когда человек один… – В ее голосе Сергей услышал грустные нотки.
Ему захотелось поддержать ее, подбодрить. Но он опасался, как бы этим не обидеть, не оскорбить. Она действительно верно заметила, что он боится женщин. Нет, не боится, конечно, но стесняется, робеет. И где-то в глубине души завидует тем, кто свободно чувствует себя в женском обществе. Ему хотелось сказать ей хорошие слова, дружески протянуть руку, помочь. Но как это сделать – не знал.
– У вас есть родные? – неуверенно спросил он.
– Нет, никого. Теперь нет даже своего угла, потому что я ушла от мужа.
– Как же будет дальше?
Она не ответила. Сергею показалось, что она пожала плечами. Теперь они сидели почти рядом, но он скорей чувствовал, чем видел ее.
– Как же будет дальше? – спросил он снова.
– Буду искать работу, – тихо сказала она, – это не так уж трудно.
– А как же с комнатой?
– Пока сняла угол у одной старушки. Дайте мне, пожалуйста, папиросу, – попросила она, и Сергей увидел протянутую руку.
– У меня сигареты.
– Все равно! Спасибо!
Она закурила и сейчас же встала.
– Пора идти, уже поздно. Прощайте!
– Можно проводить вас? – попросил он вставая.
Она засмеялась, но смех был невеселый.
– Стоит ли? Я не могу быть интересной собеседницей.
– Я провожу вас, – твердо сказал он и пошел следом за ней.
На широкой, освещенной матовыми шарами аллее, они остановились.
– Давайте знакомиться, – сказал Сергей, – Марков, Сергей.
Женщина засмеялась, протянула руку:
– Ирина Гутман. – Рука была мягкая и холодная. Лицо усталое с мелкой сетью морщинок. Глаза их встретились, и на мгновенье Сергею показалось, что по тонким ее губам скользнула улыбка.
– Ну, познакомились, теперь пойдем. Как ваше отчество?
– Алексеевич. А ваше?
– Просто Ирина.
И снова ему показалось, что она улыбнулась.
Обойдя небольшой пруд, они вышли на Крымский вал и медленно пошли к мосту. Ему хотелось, чтобы она говорила о себе, о людях, которые ее окружали; а она, не торопясь, точно подбирая слова, искоса поглядывая на Сергея, рассказывала о прочитанных книгах, о спектаклях и кинокартинах. Он слушал и не мог перевести разговор. На мосту она остановилась, подошла к перилам.
Под ними медленно текла широкая темная река. Местами на воде шевелились отраженные огни фанарей набережной. Слева, весь в огнях, раскинулся парк, откуда, как эхо, доносились звуки перебивающих друг друга оркестров.
Женщина облокотилась на каменный парапет и, точно забыв о своем спутнике, долго смотрела на воду, парк, на темные пролеты далекого моста,
– О чем вы думаете? – не выдержав молчания, спросил Сергей.
– О себе! – подумав, ответила она, не отрывая взгляда от реки.
– Вас тревожит будущее? – Сергей помолчал. – Или вы думаете о прошлом?
– И то и другое! Все страшно плохо! Быть может, только сейчас я начинаю это понимать. – Она передернула плечами, резко подняла голову, взяла руку Сергея. – Не будем больше говорить об этом, хорошо?
– Не будем!
Переходя улицу, она попросила взять ее под руку. Ему приятно было идти рядом с этой женщиной, приятно, что встречные смотрят на нее. Нравилась ему и медленная, усталая походка, и мягкая женственность, и беспомощные слезы, и даже резкие переходы от горя к смеху. «Кто мог, кто посмел ее обидеть?» – спросил он себя. Ему хотелось знать о ней все, быть радом. «Первая встречная! – вспомнил он. – Что ж! А как же встречаются люди? Вот Лешка Костылев познакомился в очереди у телефонной будки. А как живут…»
Она смеялась, вспоминая забавные пустяки, смешные черточки знакомых, и он не узнавал ее. Точно там, по ту сторону моста, она оставила слезы и заботы о завтрашнем дне. Временами голос срывался, в нем слышались истерические нотки, но Сергей не замечал, радовался, что удалось помочь ей забыться, смеялся вместе с ней. Подходя к дому, они замедлили шаги. Если бы она сказала, что живет где-нибудь у заставы, Сергей был бы счастлив. Но он понял, что они пришли, и это огорчало. Он сжал локоть, почувствовал теплоту ее тела, и ему показалось, что она на мгновение прижалась к нему.
У подъезда небольшого двухэтажного старенького дома, видимо еще помнившего времена Пушкина, она остановилась.
– Вот я и дома! – Сергею почудилось в ее голосе сожаление.
Он посмотрел ей в глаза, но она отвела взгляд в сторону. И тут Сергей заметил, что в профиль она просто красива. Резкие черты стушевались, стерлись. Тени исчезли. Лицо стало молодым, почти юным.
Словно почувствовав его восхищенный взгляд, Ирина медленно обернулась.
«Сейчас уйдет!» – понял Сергей. Предложил пройти еще, но она мягко погладила его руку:
– Поздно, мне не откроют дверь. – Потом помолчала и как-то тепло, тихо сказала: – Вот и все! Смотрите, как хорошо! Случайно встретились, было очень грустно, а поговорила с вами – и стало легче. Спасибо! Вы правы! Конечно, все уладится и будет хорошо… – Она снова помолчала и уже совсем тихо закончила: – Вот только вас я больше не встречу.
Он горячо запротестовал:
– Почему? Нет, нет, мы должны встретиться! У вас есть телефон?
Она кивнула.
– Дайте мне, – попросил он, доставая записную книжку.
– Это не совсем удобно. Он у соседей. Дайте лучше ваш.
Он назвал.
– Это домашний… А служебный? Вдруг захочется позвонить днем.
На мгновение он заколебался, но тот час же сказал. Она попросила, чтобы Сергей записал сам.
– Ваш муж в Москве? – спросил Марков.
Она улыбнулась.
– Сережа, милый! Вы меня допрашиваете? Уж не работаете ли вы в милиции? Тогда помогите мне с пропиской!
Он сконфузился и извинился.
– Кстати, а где?
– В дном из институтов.
– О, будущий ученый!
Сергей пожал плечами.
Шло время, они стояли у парадного, он держал в своих руках согретую им руку и готов был стоять до утра. Наконец, она первая вспомнила, что ей пора.
– До скорой встречи!
Сергей ясно увидел, как глаза ее блеснули.
– До завтра! – крикнул он. Улица была пуста, но, если бы кругом стояли люди, он крикнул бы все равно. Захлопнулась дверь и у него сжалось сердце. – До завтра! – повторил он тихо, повернулся и, уже не оглядываясь, пошел в сторону метро.
На противоположной стороне от затененного подъезда большого серого дома отделился человек и, прикрывая лицо кепкой, быстро пошел за Сергеем. Когда Марков дошел до угла, человек махнул рукой, из-за дома вышел второй, в сером пыльнике, и пошел за первым.
Дойдя до станции метро «Кропоткинская», Сергей остановился у входа. Двери были открыты, но он огляделся по сторонам, взглянул на небо, усыпанное большими мерцающими звездами. «Странно, звезды в Москве!» – подумал он. Он никогда не замечал их раньше. Их было очень много, все небо усыпано ими. Ему показалось, что они подмигивают ему. Он засмеялся и широким шагом, минуя метро, пошел по бульвару. У памятника Гоголю остановился, взглянул на него и счастливо подмигнул.
– Когда я тебя увидел, ты плакала, когда мы шли, ты грустила, позже ты смеялась, – вслух подумал он, – завтра я тебя увижу. Все будет хорошо!..
На скамейках сидели забывшие о времени парочки. Но Сергей им не завидовал, верил, что будет так же сидеть с Ириной, обязательно будет!.. Подойдя к Никитским воротам, Сергей почувствовал, что устал. Вспомнив, что у него остался один рубль, махнул рукой проезжавшему такси, шофер притормозил, Сергей сел рядом и на вопрос «куда» – показал рукой: прямо!
Как только машина под желтым светом светофора проскочила площадь, из тени домов выскочили двое, забегали, заметались, но площадь была пуста.
– Черт! Уехал! – выругался человек в пыльнике. – Ты запомнил номер? – спросил он второго.
Тот кивнул головой.
…Поднимаясь по Рождественскому бульвару, Сергей услышал щелчок, увидел на циферблате счетчика выскочивший рубль и, подъехав к остановке трамвая, остановил шофера.
– Стоп! Приехали! – достал единственную бумажку, вышел из машины, вошел в подворотню дома и спрятался за выступом. Когда такси проехало мимо, Сергей вышел из ворот, прошел мимо комиссионного магазина и пошел по Сретенке домой. Не доходя до Колхозной площади, свернул в переулок и поднялся к себе на четвертый этаж.
Спал он плохо, ворочался, просыпался, часто курил и все время думал о встрече…
… Первые солнечные лучи скользнули по комнате, заполнили светом, убрали из углов серые тени, позолотили стекла трехстворчатого окна.
Сергей с трудом оторвал от подушки голову, и проваливаясь в приятную муть сна, увидел в окне покачивающиеся зеленые верви, длинные, как человеческие руки…
II
Гутман попала в поле зрения органов государственной безопасности. Там стало известно, что в 22.40 она быстро вышла из дома, села в такси и приехала к главному входу Центрального парка культуры и отдыха имени Горького. Отпустив машину, прошла к будкам телефона-автомата, где ее ожидал сотрудник американского посольства Кемминг. Поговорив, они направились в парк. Пройдя мимо пруда, свернули влево, в полутемную аллею, и остановились. Кемминг попрощался и пошел домой, а Гутман вошла в затеменную аллею и села на скамейку, где находился неизвестный мужчина. Вначале она и неизвестный сидели в разных концах скамейки, а позже сели рядом и разговорились. В 23.35 они встали и вышли на главную аллею, где смеясь, поздоровались и продолжали разговаривать, медленно направились к выходу, вышли на Крымский вал. Дойдя до середины моста, несколько минут стояли у перил, потом, перейдя проезжую часть, пошли по Метростроевской. Переходя улицу, неизвестный взял Гутман под руку. У дома №6 они остановились, разговаривали, смеялись, причем неизвестный несколько раз брал девушку за руку. Во время разговора что-то записал в блокнот и бумажку передал ей. В 0.25 Гутман и неизвестный попрощались Она вошла в подъезд, он, крикнув «до завтра», пошел к станции метро. Постояв у входа, посмотрел по сторонам и на небо, засмеялся и быстро пошел по Гоголевскому бульвару, в сторону Арбатской площади. Пройдя к Никитским воротам, остановил проходившую автомашину такси и поехал в сторону улицы Горького. Непредвиденные обстоятельства не позволили выяснить личность неизвестного. Знали, что ему лет 24-25, он выше среднего роста, среднего телосложения, волосы светло-русые, зачесанные назад. Одет – костюм серый, спортивная голубая тениска, коричневые полуботинки, без головного убора.
Полковник Агапов зло крякнул и заерзал на стуле. Потом снова перечитал документ, в котором были данные, собранные на неизвестного, позвонил секретарю.
– Смирнова! – не поднимая головы и продолжая подчеркивать цветным карандашом некоторые места текста, бросил он появившемуся у дверей сотруднику.
«Как это могло случиться? – спрашивал он себя и сейчас же ответил: – Разгильдяи! Прошляпить такую связь…» И это в ту минуту, когда он хотел предложить приступить к реализации всего дела. Компрометирующих материалов было достаточно для того, чтобы арестовать девчонку, а этого слишком бестактного и наглого «дипломата» через Министерство иностранных дел объявить персоной нон грата И если при объяснении в МИДе посол великой державы попытается оправдывать своего не в меру энергичного сотрудника, можно будет ему сказать, что скрывалось за этими невинными поездками по стране, назойливыми приставаниями к советским людям, излишним любопытством к военным объектам, вопросами и предложениями случайным знаковым. И, наконец, фотографирование… Не памятников старины, музеев и новостроек, а всего того, что «за забором». Нетрезвая жизнь этого человека дала свои результаты – забытый в «Национале» новенький портативный «Контакс». В кассете оказалось тридцать шесть кадров экспонированной пленки одного из военных ракетодромов. Кстати, хозяин «Контакся» так и не заявил о своей потере.
Полковник Агапов зло крякнул и заерзал на стуле. Потом снова перечитал документ, в котором были данные, собранные на неизвестного, позвонил секретарю.
– Смирнова! – не поднимая головы и продолжая подчеркивать цветным карандашом некоторые места текста, бросил он появившемуся у дверей сотруднику.
«Как это могло случиться? – спрашивал он себя и сейчас же ответил: – Разгильдяи! Прошляпить такую связь…» И это в ту минуту, когда он хотел предложить приступить к реализации всего дела. Компрометирующих материалов было достаточно для того, чтобы арестовать девчонку, а этого слишком бестактного и наглого «дипломата» через Министерство иностранных дел объявить персоной нон грата И если при объяснении в МИДе посол великой державы попытается оправдывать своего не в меру энергичного сотрудника, можно будет ему сказать, что скрывалось за этими невинными поездками по стране, назойливыми приставаниями к советским людям, излишним любопытством к военным объектам, вопросами и предложениями случайным знаковым. И, наконец, фотографирование… Не памятников старины, музеев и новостроек, а всего того, что «за забором». Нетрезвая жизнь этого человека дала свои результаты – забытый в «Национале» новенький портативный «Контакс». В кассете оказалось тридцать шесть кадров экспонированной пленки одного из военных ракетодромов. Кстати, хозяин «Контакся» так и не заявил о своей потере.
III
Поздним июньским вечером локационные установки «засекли» неизвестный самолет, на большой высоте нарушивший советскую границу южнее станции Агин Закавказской железной дороги.
На голубоватых экранах индикаторов появились вспышки – светящийся пунктир чертил едва заметную, дрожащую линию, быстро уходившую на северо-воаток.
Не дойдя до Дилжана, самолет резко повернул на север.
Части наблюдения считывали данные на командные пункты и, передавая «гостя» от пункта к пункту, ждали приказа.
Обойдя Тбилиси с запада, не снижая высоты, самолет прошел над небольшим, потонувшим в садах городком Каспи, изменил курс, и, временами снижаясь до пяти – восьми тысяч метров у Крестового перевала, полетел вдоль Военно-Грузинской дороги.
Севернее Дарьяльского ущелья он вышел на чистый запад и пошел вдоль малонаселенного Кавказского хребта.
Под крыльями самолета проплывали скрытые туманной дымкой, сверкавшие под луной ледники и оснеженные вершины Шхары, Джоражбы, Чатын-тау, а он, опускаясь и снова набирая высоту, точно играя, шел и шел к морю.
Докладывая о движении загадочного «визитера», проходившего такой пустынной, безлюдной дорогой, службы наблюдения отметили, что за Марухским перевалом самолет снова изменил курс на северо-восток и начал снижаться… У Армавира он опять резко взмыл вверх, свернул на запад-юго-запад и, продолжая снижаться, на приглушенных моторах пошел в сторону моря.
Странный зигзагообразный маршрут с тщательными обходами крупных населенных пунктов, частыми снижениями и подъемами, видимо, подходил к концу. А команда «продолжать наблюдение» не менялась.
Каждый раз, когда самолет приближался к земле, наземные станции получали приказ прочесать местность, и в розыск возможных парашютистов включались органы государственной безопасности, милиция и население, но сообщений о задержании подозрительных не поступало.
Под крыльями лазутчика теперь лежала холмистая местность, по мере приближения к побережью переходившая в горы с густыми лесами, ущельями, бурными реками и редкими селениями. В семидесяти-восьмидесяти километрах от Адлера самолет сделал два круга над Кавказским заповедником и, теперь уже набирая высоту, снова пошел к морю…
С пограничных аэродромов на перехват поднялись истребители… Через короткое время далеко в вышине глухие пушечные удары заглушили гул моторов, темное беззвездное небо прочертили трассирующие снаряды и пулеметные очереди, замигали огни вспышек, потом раздался далекий взрыв, факелами осветивший небо, и все стихло.
И только высоко-высоко висела яркая, любопытная луна да слышался рокот моторов – истребители не уходили с поля боя…
На голубоватых экранах индикаторов появились вспышки – светящийся пунктир чертил едва заметную, дрожащую линию, быстро уходившую на северо-воаток.
Не дойдя до Дилжана, самолет резко повернул на север.
Части наблюдения считывали данные на командные пункты и, передавая «гостя» от пункта к пункту, ждали приказа.
Обойдя Тбилиси с запада, не снижая высоты, самолет прошел над небольшим, потонувшим в садах городком Каспи, изменил курс, и, временами снижаясь до пяти – восьми тысяч метров у Крестового перевала, полетел вдоль Военно-Грузинской дороги.
Севернее Дарьяльского ущелья он вышел на чистый запад и пошел вдоль малонаселенного Кавказского хребта.
Под крыльями самолета проплывали скрытые туманной дымкой, сверкавшие под луной ледники и оснеженные вершины Шхары, Джоражбы, Чатын-тау, а он, опускаясь и снова набирая высоту, точно играя, шел и шел к морю.
Докладывая о движении загадочного «визитера», проходившего такой пустынной, безлюдной дорогой, службы наблюдения отметили, что за Марухским перевалом самолет снова изменил курс на северо-восток и начал снижаться… У Армавира он опять резко взмыл вверх, свернул на запад-юго-запад и, продолжая снижаться, на приглушенных моторах пошел в сторону моря.
Странный зигзагообразный маршрут с тщательными обходами крупных населенных пунктов, частыми снижениями и подъемами, видимо, подходил к концу. А команда «продолжать наблюдение» не менялась.
Каждый раз, когда самолет приближался к земле, наземные станции получали приказ прочесать местность, и в розыск возможных парашютистов включались органы государственной безопасности, милиция и население, но сообщений о задержании подозрительных не поступало.
Под крыльями лазутчика теперь лежала холмистая местность, по мере приближения к побережью переходившая в горы с густыми лесами, ущельями, бурными реками и редкими селениями. В семидесяти-восьмидесяти километрах от Адлера самолет сделал два круга над Кавказским заповедником и, теперь уже набирая высоту, снова пошел к морю…
С пограничных аэродромов на перехват поднялись истребители… Через короткое время далеко в вышине глухие пушечные удары заглушили гул моторов, темное беззвездное небо прочертили трассирующие снаряды и пулеметные очереди, замигали огни вспышек, потом раздался далекий взрыв, факелами осветивший небо, и все стихло.
И только высоко-высоко висела яркая, любопытная луна да слышался рокот моторов – истребители не уходили с поля боя…
IV
В последние дни мысль полковника Агапова все чаще и чаще возвращалась к найденному в «Национале» фотоаппарату.
Проверка показала, что за последние шесть месяцев ни один из иностранцев там не был. Предположение, что снимки произведены кем-то из работников объекта, проверялось, но пока результатов не дало. Кто же фотографировал?..
– Разрешите? – отворив дверь, спросил офицер.
– Входи, входи, Владимир Петрович! Что скажешь? – не поднимая головы, спросил Агапов.
– Плохо дело, Михаил Степанович.
– Как плохо? Шофера такси опросили?
– Так точно. Он заявил, что пассажир сошел, не доезжая Сретенских ворот, и вошел в подворотню углового дома 22/23 по Рождественскому бульвару.
– Дом проверил?
– Да. Но там его не оказалось. Видно, хитрый парень, заметал следы.
– Может быть, приезжий? Временно остановился у кого-нибудь?
– Его и не было в этом доме, – уныло ответил Смирнов.
– Что дальше делать думаешь, капитан? – насупился Агапов.
– Сейчас интересуюсь соседними домами.
– Ну, а если и там не будет?
– Прощаясь с Гутман, он крикнул «до завтра». Встретятся – тогда узнаем.
Агапов покачал головой:
– Плохо, плохо работаем, капитан. Даром хлеб едим. За такую работу наказывать надо, крепко наказывать.
– Придется. А жаль, ребята хорошие. Такого никогда не было. Отдыхать отказались пока не найдут.
Смирнов подошел вплотную к столу и тихо попросил:
– Разрешите сориентировать аппарат? Приметы есть, пусть посмотрят.
– С такими, брат, приметами в Москве тысяч сто людей.
– А помните Серого? Данные были почти такие же, а взяли.
Видимо, это убедило.
– Ну, если встреча сегодня не состоится – согласен, но только в радиусе Сретенки. И так, чтоб никто ничего не заподозрил. Понятно? – Агапов сердито постучал карандашом по столу.
– Есть, чтобы не заподозрили, – ответил повеселевший Смирнов. – Разрешите идти?
– Иди, только помни – сорок восемь часов сроку.
Когда за Смирновым закрылась дверь, Агапов задумался, мысль его снова вернулась к найденному фотоаппарату. Последнее время любознательный иностранец, названный им «Веселым», все больше и больше интересовал его. Он действительно был веселым, этот уже немолодой, лысеющий брюнет с длинным носом, в роговых очках с несвойственной его возрасту прыткостью. Сидя за рулем своего нового восьмицилиндрового форда, со всегда залепленным грязью номером, он успевал за день отмахать не одну сотню километров, появляясь в самых неожиданных местах. Особенную любовь проявлял этот Кемминг к ресторанам и пивным, которые посещал ежедневно по нескольку раз. Умел подсесть к незнакомым, особенно подвыпившим, завести беседу. Порой можно было подумать, что посещение этих мест – его единственное занятие, хотя официально был помощником военно-воздушного атташе заокеанской державы. Но ходил и пешком. Как-то, слегка пошатываясь, он вышел из «Америкен-хауза», прошел по набережной и, видимо устав, сел в такси. В пути, разговаривая с водителем-женщиной, вел себя бестактно, что заставило ее насторожиться. Вопросы, которые он задавал, не отличались оригинальностью. В конце поездки, на хорошем русском языке, с характерным для иностранца четким окончанием слов, предложил встречаться и информировать его о жизни советской столицы и, хотя женщина не курила, сунул ей пачку «Кэмел». Женщина внимательно посмотрела на пассажира, пожала плечами и ничего не ответила. Эта пачка сигарет вместе с заявлением женщины сейчас лежала в сейфе у Агапова, напоминая об очередной глупости «дипломата».
Проверка показала, что за последние шесть месяцев ни один из иностранцев там не был. Предположение, что снимки произведены кем-то из работников объекта, проверялось, но пока результатов не дало. Кто же фотографировал?..
– Разрешите? – отворив дверь, спросил офицер.
– Входи, входи, Владимир Петрович! Что скажешь? – не поднимая головы, спросил Агапов.
– Плохо дело, Михаил Степанович.
– Как плохо? Шофера такси опросили?
– Так точно. Он заявил, что пассажир сошел, не доезжая Сретенских ворот, и вошел в подворотню углового дома 22/23 по Рождественскому бульвару.
– Дом проверил?
– Да. Но там его не оказалось. Видно, хитрый парень, заметал следы.
– Может быть, приезжий? Временно остановился у кого-нибудь?
– Его и не было в этом доме, – уныло ответил Смирнов.
– Что дальше делать думаешь, капитан? – насупился Агапов.
– Сейчас интересуюсь соседними домами.
– Ну, а если и там не будет?
– Прощаясь с Гутман, он крикнул «до завтра». Встретятся – тогда узнаем.
Агапов покачал головой:
– Плохо, плохо работаем, капитан. Даром хлеб едим. За такую работу наказывать надо, крепко наказывать.
– Придется. А жаль, ребята хорошие. Такого никогда не было. Отдыхать отказались пока не найдут.
Смирнов подошел вплотную к столу и тихо попросил:
– Разрешите сориентировать аппарат? Приметы есть, пусть посмотрят.
– С такими, брат, приметами в Москве тысяч сто людей.
– А помните Серого? Данные были почти такие же, а взяли.
Видимо, это убедило.
– Ну, если встреча сегодня не состоится – согласен, но только в радиусе Сретенки. И так, чтоб никто ничего не заподозрил. Понятно? – Агапов сердито постучал карандашом по столу.
– Есть, чтобы не заподозрили, – ответил повеселевший Смирнов. – Разрешите идти?
– Иди, только помни – сорок восемь часов сроку.
Когда за Смирновым закрылась дверь, Агапов задумался, мысль его снова вернулась к найденному фотоаппарату. Последнее время любознательный иностранец, названный им «Веселым», все больше и больше интересовал его. Он действительно был веселым, этот уже немолодой, лысеющий брюнет с длинным носом, в роговых очках с несвойственной его возрасту прыткостью. Сидя за рулем своего нового восьмицилиндрового форда, со всегда залепленным грязью номером, он успевал за день отмахать не одну сотню километров, появляясь в самых неожиданных местах. Особенную любовь проявлял этот Кемминг к ресторанам и пивным, которые посещал ежедневно по нескольку раз. Умел подсесть к незнакомым, особенно подвыпившим, завести беседу. Порой можно было подумать, что посещение этих мест – его единственное занятие, хотя официально был помощником военно-воздушного атташе заокеанской державы. Но ходил и пешком. Как-то, слегка пошатываясь, он вышел из «Америкен-хауза», прошел по набережной и, видимо устав, сел в такси. В пути, разговаривая с водителем-женщиной, вел себя бестактно, что заставило ее насторожиться. Вопросы, которые он задавал, не отличались оригинальностью. В конце поездки, на хорошем русском языке, с характерным для иностранца четким окончанием слов, предложил встречаться и информировать его о жизни советской столицы и, хотя женщина не курила, сунул ей пачку «Кэмел». Женщина внимательно посмотрела на пассажира, пожала плечами и ничего не ответила. Эта пачка сигарет вместе с заявлением женщины сейчас лежала в сейфе у Агапова, напоминая об очередной глупости «дипломата».