Святослав нащупал в кармане сережку. Надо же такое придумать. Удачу она мне принесет. Впрочем… Почему бы и нет? Даже интересно. Гладьев почувствовал, как внутри встрепенулся, дремавший, но жадный до интриги драматург. Если появляется такой интересный предмет, он должен сыграть поворотную роль. А ведь как будет интересно понаблюдать, чем все это закончится.
Прошло четыре дня, и Марина в лавине обрушившихся на нее дел – подготовка к аукциону, экспертиза большой частной коллекции – не сразу заметила, что Микис не появляется и не звонит почти неделю.
Добравшись домой после работы с презентации нового салона, на которой необходимо было побывать, она решила позвонить сама. Может, Самсонов заболел, и нужна помощь, а может, обиделся на что-то.
Микис сообщил, что у него абсолютно все в порядке и сегодня он зайдет к ней показать журналы, поместившие о нем публикации. Потом неожиданно поблагодарил за информацию, которую он от нее получает, за малоизвестные факты, наводящие его на долгие размышления. Совершенно не к месту вспомнил про Дали и Гала, заметил, что до сих пор не может опомниться, узнав, что ее власть над ним была приобретена при помощи сильнейших кавказских колдунов, привороживших великого художника.
Марина не очень поняла запоздалое беспокойство Микиса за бедного Дали. Впрочем, у него бывали такие неожиданные разговорные вставки, особенно если приснится необычный сон, как правило, становившийся для него вещим.
Пожалуй, все было как всегда, но почему-то у Марины возникло необъяснимо щемящее чувство неотвратимости потери. Странно. Откуда это?
Она все еще держала в руках телефонную трубку, когда позвонили в домофон.
Видимо, он уже направлялся к ней и разговаривал по пути от одного подъезда к другому.
Микис принес кучу глянцевых журналов. В каждом из них были его фотографии, интервью. Сообщил, что скоро улетает в Лондон, потом в Бейрут, потом на фестиваль в Ялту. Вдруг прервал самого себя и неожиданно спросил:
– Зачем ты это сделала? Ты же знаешь, как я суеверен.
– Что я сделала? – не поняла Марина.
– Ты же знаешь, что на сережку, которую ты так настойчиво всучивала Святославу, сделан наговор, – жестко выговорил Самсонов.
– Объясни, я не могу понять, о чем речь.
– Все ты прекрасно понимаешь. Ты не учла только, что мой друг не так прост, как бы тебе хотелось. О, он меня предупреждал, что ты вопьешься в меня, вылепишь примерного семьянина, соберешь всех моих детей вокруг огромного стола, утопишь в патриархальности, а если все задуманное не получиться, то перессоришь со всеми, наговоришь гадости Петракову.
– Ты шутишь, но как-то не очень удачно, – еле выговорила ошарашенная Марина.
– Ты не рассчитала, что Гладьев разгадает эту шараду с сережкой, на которую тебе наговорили, чтобы он мог воздействовать на меня и содействовать нашему с тобой воссоединению. И теперь Святослав стал думать, что, раз ты такая хорошая, он должен подсказать мне, чтобы я на тебе женился. К нему случайно зашел друг-цыган, и когда Святослав показал ему серьгу, тот в ужасе отшатнулся, сказав, что она заговорена на воздействие через третье лицо. Главное, как все грамотно, прямо по исторической кальке: Я – Дали, а ты – моя Гала. Какая яркая любовная история века. Муза и подруга, сумевшая приворожить свободного художника, – выпалил Микис и добавил, – Гладьев очень просил ничего тебе не говорить и подбросить куда-нибудь эту сережку, но я решил, что будет намного честнее открыто сказать, что мне все известно и теперь ясно, почему меня так тянуло к тебе.
– Это какой-то бред. И если уж заговаривать сережку, то зачем делать это через третье лицо? Если бы я действительно хотела быть с тобой, твой Гладьев был бы определенно третьим лишним.
Марина попыталась перевести разговор в шутку, но тут встретила озлобленный чужой взгляд Микиса, в котором читалась решимость махом оборвать все отношения.
– Впрочем, – тут тон ее стал ледяным. Она чуть было не начала оправдываться. Зачем? В чем и перед кем? Один оговорил, другой выслушал и тут же поверил этому горячечному бреду. Чем больше Микис слушал, тем больше ему говорилось. Для них с Гладьевым понятия чести, мужского достоинства, благородства – понятия запредельные. Что-либо выяснять и плавать в этой грязи она не намерена. Приняв решение, Марина резко оборвала себя:
– Пожалуйста, уйди. Мне очень не хочется впредь тебя видеть. Никогда.
Он не заставил себя уговаривать. Развернулся и хлопнул дверью.
«Все у нее не как у людей, – раздраженно думал Микис, быстро спускаясь по лестнице с седьмого этажа, забыв о существовании лифта. – Устроила бы скандал, накричала бы. А эта? Как будто за ней какая-то правота. Никогда – значит никогда. Мы всегда были по разные стороны баррикад, каждый со своей правотой, с непересекающимися жизненными ценностями. Нет у меня времени на выяснение этих непонятных, запутанных отношений, только мешающих привычному ходу вещей…»
Но, что бы ни говорил себе Микис, на душе было довольно пакостно, и он не мог объяснить, отчего такое мерзкое ощущение. Ну не мог же Гладьев придумать такую историю. Нет, он на такое не способен. Все правильно. Это Марина оказалась человеком с двойным дном. Побежала к каким-то бабкам, чтобы привязать его к себе, подавить его волю, сделать из него зомби.
Вера в Бога и боязнь греха в борьбе за желаемое – только слова. Все люди знают, что хорошо, а что плохо. Но когда ими овладевает навязчивая идея, то спокойно преступают все заповеди. Ведь вошла в мою жизнь, подружилась с сыновьями. Конечно, цель оправдывает средства. Она поступила так, как поступают все, чтобы чего-то добиться. Просто цели у всех разные, и законы преступают разные. Кто-то – уголовные, кто-то – нравственные. Спасибо Гладьеву – предупредил. Не бывать всему этому никогда. Правильно она сказала. Никогда!
Ужин без свечей
Прошло четыре дня, и Марина в лавине обрушившихся на нее дел – подготовка к аукциону, экспертиза большой частной коллекции – не сразу заметила, что Микис не появляется и не звонит почти неделю.
Добравшись домой после работы с презентации нового салона, на которой необходимо было побывать, она решила позвонить сама. Может, Самсонов заболел, и нужна помощь, а может, обиделся на что-то.
Микис сообщил, что у него абсолютно все в порядке и сегодня он зайдет к ней показать журналы, поместившие о нем публикации. Потом неожиданно поблагодарил за информацию, которую он от нее получает, за малоизвестные факты, наводящие его на долгие размышления. Совершенно не к месту вспомнил про Дали и Гала, заметил, что до сих пор не может опомниться, узнав, что ее власть над ним была приобретена при помощи сильнейших кавказских колдунов, привороживших великого художника.
Марина не очень поняла запоздалое беспокойство Микиса за бедного Дали. Впрочем, у него бывали такие неожиданные разговорные вставки, особенно если приснится необычный сон, как правило, становившийся для него вещим.
Пожалуй, все было как всегда, но почему-то у Марины возникло необъяснимо щемящее чувство неотвратимости потери. Странно. Откуда это?
Она все еще держала в руках телефонную трубку, когда позвонили в домофон.
Видимо, он уже направлялся к ней и разговаривал по пути от одного подъезда к другому.
Микис принес кучу глянцевых журналов. В каждом из них были его фотографии, интервью. Сообщил, что скоро улетает в Лондон, потом в Бейрут, потом на фестиваль в Ялту. Вдруг прервал самого себя и неожиданно спросил:
– Зачем ты это сделала? Ты же знаешь, как я суеверен.
– Что я сделала? – не поняла Марина.
– Ты же знаешь, что на сережку, которую ты так настойчиво всучивала Святославу, сделан наговор, – жестко выговорил Самсонов.
– Объясни, я не могу понять, о чем речь.
– Все ты прекрасно понимаешь. Ты не учла только, что мой друг не так прост, как бы тебе хотелось. О, он меня предупреждал, что ты вопьешься в меня, вылепишь примерного семьянина, соберешь всех моих детей вокруг огромного стола, утопишь в патриархальности, а если все задуманное не получиться, то перессоришь со всеми, наговоришь гадости Петракову.
– Ты шутишь, но как-то не очень удачно, – еле выговорила ошарашенная Марина.
– Ты не рассчитала, что Гладьев разгадает эту шараду с сережкой, на которую тебе наговорили, чтобы он мог воздействовать на меня и содействовать нашему с тобой воссоединению. И теперь Святослав стал думать, что, раз ты такая хорошая, он должен подсказать мне, чтобы я на тебе женился. К нему случайно зашел друг-цыган, и когда Святослав показал ему серьгу, тот в ужасе отшатнулся, сказав, что она заговорена на воздействие через третье лицо. Главное, как все грамотно, прямо по исторической кальке: Я – Дали, а ты – моя Гала. Какая яркая любовная история века. Муза и подруга, сумевшая приворожить свободного художника, – выпалил Микис и добавил, – Гладьев очень просил ничего тебе не говорить и подбросить куда-нибудь эту сережку, но я решил, что будет намного честнее открыто сказать, что мне все известно и теперь ясно, почему меня так тянуло к тебе.
– Это какой-то бред. И если уж заговаривать сережку, то зачем делать это через третье лицо? Если бы я действительно хотела быть с тобой, твой Гладьев был бы определенно третьим лишним.
Марина попыталась перевести разговор в шутку, но тут встретила озлобленный чужой взгляд Микиса, в котором читалась решимость махом оборвать все отношения.
– Впрочем, – тут тон ее стал ледяным. Она чуть было не начала оправдываться. Зачем? В чем и перед кем? Один оговорил, другой выслушал и тут же поверил этому горячечному бреду. Чем больше Микис слушал, тем больше ему говорилось. Для них с Гладьевым понятия чести, мужского достоинства, благородства – понятия запредельные. Что-либо выяснять и плавать в этой грязи она не намерена. Приняв решение, Марина резко оборвала себя:
– Пожалуйста, уйди. Мне очень не хочется впредь тебя видеть. Никогда.
Он не заставил себя уговаривать. Развернулся и хлопнул дверью.
«Все у нее не как у людей, – раздраженно думал Микис, быстро спускаясь по лестнице с седьмого этажа, забыв о существовании лифта. – Устроила бы скандал, накричала бы. А эта? Как будто за ней какая-то правота. Никогда – значит никогда. Мы всегда были по разные стороны баррикад, каждый со своей правотой, с непересекающимися жизненными ценностями. Нет у меня времени на выяснение этих непонятных, запутанных отношений, только мешающих привычному ходу вещей…»
Но, что бы ни говорил себе Микис, на душе было довольно пакостно, и он не мог объяснить, отчего такое мерзкое ощущение. Ну не мог же Гладьев придумать такую историю. Нет, он на такое не способен. Все правильно. Это Марина оказалась человеком с двойным дном. Побежала к каким-то бабкам, чтобы привязать его к себе, подавить его волю, сделать из него зомби.
Вера в Бога и боязнь греха в борьбе за желаемое – только слова. Все люди знают, что хорошо, а что плохо. Но когда ими овладевает навязчивая идея, то спокойно преступают все заповеди. Ведь вошла в мою жизнь, подружилась с сыновьями. Конечно, цель оправдывает средства. Она поступила так, как поступают все, чтобы чего-то добиться. Просто цели у всех разные, и законы преступают разные. Кто-то – уголовные, кто-то – нравственные. Спасибо Гладьеву – предупредил. Не бывать всему этому никогда. Правильно она сказала. Никогда!
Ужин без свечей
С тех пор Микис усвоил, что никогда не надо говорить «никогда». Когда-то он эту аксиому воспринимал только как фразу, название фильма про Джеймса Бонда, не вдумываясь в сущностный смысл этого словосочетания. Это «никогда», сказанное в минуты гнева и раздражения, отдается в тебе так убедительно, так веско, но проходит время, и ты… всегда жалеешь об этом своем порыве.
Самсонова, надо сказать, всегда спасал собственный характер. Он никогда не помнил о непорядочных поступках, которые совершал по отношению к другим. Мог предать или подставить человека, но по прошествии времени бесконечно искренне говорил ему о своей преданной дружбе и любви. Причем был так убедителен, верил в это сам, и, что самое замечательное, некогда обманутый человек тоже верил ему.
Благодаря этому своему таланту Микис сумел сгладить тот, первый, конфликт с Мариной. Постепенно подобные перерывы в общении стали нормой в их отношениях. При этом Марина, видимо, начала уже что-то понимать и разгадывать феномен Самсонова. Ее активная убежденность в его гениальности, сменилась рассуждениями о том, что талант в мужчине – то же, что красота в женщине, – всего лишь обещание. Для того чтобы быть подлинно великим, сердце и характер должны быть равны его таланту. И тем не менее, все понимая, разочаровываясь все больше и больше, она ничего не могла с собой поделать. Шла на примирение, поскольку не могла освободиться от власти, которую имел над ней этот человек. В глубине души она считала Самсонова талантливым художником, но растрачивающим свой Божий дар самым кощунственным образом.
Микис же не мудрствовал лукаво, не любил афоризмов. В отношениях с женщинами руководствовался простым правилом: непременно вступал с ними в близкие отношения, за которыми следовала женская влюбленность и бесконечная преданность. Далее все зависело от самих женщин, как эти качества они проявляли. Как правило, большинство начинали ему служить верой и правдой. Кто как мог: одни готовили его любимые блюда, другие организовывали загранпоездки, знакомили со спонсорами, решали бытовые проблемы, организовывали интервью, приглашали на телевизионные передачи. При деле были все. Марина понимала, что и она вступает в многочисленный отряд волонтеров имени Самсонова, но в глубине души обманывала себя, считая, что стоит особняком и к ней (именно к ней) Микис испытывает особые чувства.
В какой-то мере это было действительно так, если вообще возможно говорить о чувствах человека, который в своей жизни не испытывал никогда никаких эмоций.
И вот теперь надо позвонить Марине. Будет ли она с ним говорить? Знает ли о его последнем любовном увлечении? Сразу ей все рассказать или подождать? Возможно, она уже владеет какой-то информацией?
– Ладно, как пойдет, – подумал Микис и набрал знакомый номер телефона.
Марина ответила сразу, не удивилась, будто последний раз созванивались только вчера. Никаких претензий, никаких выяснений отношений. Все в подтексте. Сам факт звонка – это признание вины. А то, что она с ним разговаривает, – ее прощение. Он скороговоркой спросил, как дела, куда пропала, сообщил о том, что планировал в ближайшее время улететь в Австрию, но вот непредвиденные дела, возможно, отодвинут эту поездку. По ровному доброжелательному тону сразу невозможно было понять, как Марина относится к его звонку. Она даже не спросила, что за дела могут задержать его в Москве, вынуждая Микиса начать неприятный для него разговор.
– Скажи, пожалуйста, в последнее время у тебя не было странных звонков, – выпалил он мучавший его вопрос.
– Странных? Нет. Неожиданный был. Хотя, если подумать, может, он был и странным, – задумчиво ответила Марина. – Правда я думала, что тот разговор случился вследствие минутного настроения.
– Какой разговор? – насторожился Самсонов.
– А ты разве не знаешь? Ко мне приходила твоя давняя знакомая Елена Макеева. Я думала ты в курсе.
– Да о чем ты говоришь? В каком курсе? На мою голову каждый день валятся какие-то совершенно нелепые и жуткие сюрпризы, а я все узнаю последним. При этом постоянно оказываюсь крайним.
– Подожди. Давай все по порядку. Что случилось? – попыталась взять ситуацию в свои руки Марина.
– Все расскажу, но не по телефону. Давай позавтракаем где-нибудь. Мне надо только принять душ. Сейчас пробок нет. Через час я буду в «Пушкине», сможешь подъехать туда?
– Смогу. Только для меня это будет уже обед.
– О’кей! Ни тебе, ни мне. Пусть это будет ранний ужин. Только приходи.
– Я буду. Мне тоже есть о чем поговорить с тобой, – сказала Марина и повесила трубку.
Довольно резко и с каким-то превосходством. Она никогда так не разговаривала, невольно отметил про себя Самсонов. Ладно, все нормально, просто еще не простила мое появление на «Улыбке года» с девушкой Машей из журнала «Чемоданы и саквояжи», да и эта одиозная писательница Зина Тверская, на всех углах трезвонившая о наших отношениях, сыграла свою роль. Впрочем, все это ерунда. А вот зачем Лена к ней приходила? Откуда узнала о Марине? Что хотела? С этими мыслями Микис отправился в душ и только там вспомнил, что ему совершенно необходимо позвонить Анжеле.
Подсознательно он ждал, что та позвонит сама, как было всегда. Самсонову не хотелось лишний раз разговаривать с ее мужем, который случайно мог взять трубку. Не дождавшись звонка, позвонил сам.
Анжела ответила заспанным голосом.
У нее была бессонница, и потому она до сих пор в постели.
– Послушай, постарайся быстро включиться и вспомнить, что ты говорила мне о моей жизни без Лены Макеевой. Помнишь? Что знаешь, как избавиться от ее претензий и все такое… Дословно не помню, но что-то в этом духе. Что ты конкретно имела в виду? Только не говори, что ничего не помнишь спросонья. Я тут пятый угол ищу, а она спит, – орал он в трубку.
– А что такое? С каких пор ты бодрствуешь раньше часа дня? Если ты встал, то спать уже никто не имеет права? Совсем обалдел? С Леной я уже давно обо всем договорилась. Все нормально, ты ее больше не увидишь, – лениво отбивалась Анжела.
– Ну нормальней просто не бывает. Интересно, где это ты научилась так конструктивно разговаривать? Прямо насмерть.
У нее уже претензий точно никаких. Теперь только у милиции. Вот только к кому больше не знаю: к тебе или ко мне, – не унимался Самсонов.
– Ты что несешь? – мгновенно проснулась Анжела. – При чем тут милиция?
– При том, что Лена найдена мертвой у себя в квартире. Застрелили ее, как показала экспертиза, от 13 до 14 часов. Ко мне уже милиция приходила. Что-то все расспрашивают, выведывают. Нашли у нее мой адрес. А у меня в квартире нашли пулю от пистолета, из которого она, если ты помнишь, стреляла, когда приходила. Я в панике…
Неужели ты имеешь к этому отношение?
– Эк тебя оглоушило. Ты вообще-то соображай хоть немного, когда говоришь, мозги включай. Ты что МЕНЯ подозреваешь? Да я денег ей дала и сказала, что постараюсь хотя бы раз в месяц завозить сотню-другую долларов. Она же практически нигде не работает. Я видела ее в 12 часов, и она была абсолютно живая, – с трудом приходя в себя, сказала Анжела.
– Что интересно: после твоего ухода она оказалась мертвой, причем тоже абсолютно, – заметил Самсонов.
– Ты что хочешь сказать, что это я ее убила? Ты в своем уме? – раздался вопль на другом конце провода.
– Совсем не хочу. Первая радостная весть за сегодняшний день, что в ближайшем окружении у меня нет убийц. Давай-ка приезжай вечером, обсудим создавшееся положение. Сейчас я встречаюсь с Мариной. Лена к ней приходила домой и что-то рассказала. Милиционеры у нее дома нашли Маринин номер телефона. Короче, я тороплюсь. Давай, до вечера.
– До вечера, – упавшим голосом повторила Анжела и повесила трубку.
На протяжении всего разговора Самсонов метался по гардеробной: искал брюки, пиджак, майку. Весь ворох вещей вынес в спальню, моментально оделся и спустился вниз. Уже надев пальто, столкнулся в дверях со своей секретаршей Ирой, которая пришла на работу. Она удивленно посмотрела на него, но даже не спросила, когда вернется, настолько он был взвинчен и озабочен.
В «Пушкине» Микис оказался на 20 минут раньше назначенного времени, что произошло с ним, по всей видимости, впервые в жизни. Обычно он опаздывал. В редких случаях мог прийти во время. Но раньше! Такого припомнить не смог.
«Надо успокоиться. Что я так волнуюсь? Я никого не убивал. Анжелка тоже не убийца. Мы можем быть только свидетелями», – мысленно успокаивал себя Самсонов. Он даже сам себе боялся признаться, отчего так встревожился и чего опасался.
Погрузившись в невеселые размышления о происшедшем и обеспокоившись, насколько негативно оно может сказаться на его жизненных обстоятельствах, Самсонов не заметил, как пролетели эти 20 минут и еще 40, на которые опоздала Марина. Микис настолько ушел в себя, что не увидел, как она вошла в небольшой банкетный зал, где любила бывать, где было полное ощущение, будто обедаешь в собственном доме за огромным столом, без посторонних лиц и любопытных взглядов. Только официанты меняют изредка блюда. Ничего не мешает общению. Впрочем, сегодняшнее общение, как понимал и чувствовал Микис, будет не из самых приятных.
– Привет! – услышал Микис и увидел сидящую перед ним Марину. – Я внимательно слушаю, что ты мне хотел сообщить.
– Да, собственно, ничего особенного, – спохватился Самсонов. – Вот решил вспомнить былые времена. Просто пообедать.
– Просто? – ухмыльнулась Марина.—
Я думаю, что у тебя наступают совсем непростые времена.
– А ты как будто рада этому? – угрюмо спросил Самсонов. – Должен тебя огорчить, но мои времена никак не страдают. Просто сложилась какая-то нелепая ситуация. Вот как в кино. Ничего не делаешь и обрастаешь неприятностями, которые тебе сочиняют совершенно неожиданные люди.
– А ты как думал? Все время только получать и получать? Пришло время собирать камни, а твои булыжники прямо-таки неподъемные.
– О чем ты говоришь? Да я вообще не имею никакого отношения к происходящим событиям. Ты ведь даже не знаешь, что произошло, а сразу кидаешься на меня с обвинениями, – начал злиться Самсонов.
– Все я прекрасно знаю. После твоего звонка мне позвонила Саша Алябьева. Она, как и я, разговаривала с твоей Макеевой и, кажется, весьма доверительно. Кроме того, мне тоже позвонили из милиции и сообщили, что Елену убили.
– Вот как? Ну значит, ты действительно все знаешь, – примирительным тоном начал Самсонов. – Я только не понимаю, зачем она к тебе приходила? Что хотела?
– Поговорить, рассказать о тебе, узнать, как тебя найти.
– Так это ты дала ей адрес?
– Нет, я не давала. Она взяла его у Саши, – стараясь быть как можно спокойнее, сказала Марина, заметив, что Самсонов начинает нервничать все больше и больше.
– Ну понятно. Представляю, порассказала всякие глупости: что писала за меня картины… А я не хочу сейчас платить ей за это. Заметь, только сейчас, а раньше она об этом не вспоминала. Можно такому поверить? Ты же с ней разговаривала. Ты же поняла, что это за человек? Если бы все было действительно так, разве она упустила бы тогда свой шанс? – горячился Микис.
– Успокойся. Я действительно поняла, что она за человек, и мне ее было безумно жаль, – задумчиво проговорила Марина.
– Жаль? Ее? Она же алкоголичка, и все, что тебе наплела, – самый настоящий белогорячечный бред. Неужели ты могла подумать, что я стану подписывать своим именем чужую работу? – почти искренне возмутился Самсонов.
– Опомнись. Что ты говоришь? Человека убили, а ты ее обливаешь грязью, – не выдержала Марина. – Так нельзя. Да возьми себя в руки наконец. Ты прекрасно знаешь, что я никогда не верила слухам, которые всегда о тебе ходили. Елену мне действительно жаль, очень жаль. Жуткая изломанная судьба, странная непонятная смерть.
Я вообще склонна думать, что это самоубийство, но в милиции почему-то эту версию отмели. А мне кажется, очень похоже на то. Все ужасно. А если говорить о тебе, это тоже ужасно. Я уже не понимаю – где правда, где ложь. То, о чем рассказала Лена, недавний скандал в газетах, когда твой великий арт-директор Гнилов поведал, что с твоего ведома делает компьютерные копии картин и портреты с фотографий, а потом для тебя же их и продает, забирая свой процент. До какой наглости надо было дойти, чтобы продать подобную копию заместителю генерального прокурора? Конечно, я понимаю тебя. Тебе же после такого скандала и за помощью некуда обратиться… Да, – продолжала Марина, – я до последнего момента не верила, хотя со всех сторон сыпались совершенно неопровержимые факты, что ты – великий мистификатор, непревзойденный мифоман, кто угодно, но только не художник. Безнаказанно прошел один обман, другой, третий, и ты решил идти напролом, посчитав всех дураками, которые заслуживают того, чтобы их обманывали. Неужели ты не понимаешь: людям просто в голову не приходит, что можно так чудовищно врать, присваивать себе чужие заслуги и таланты.
– Ты на самом деле так думаешь? – обескураженный ее монологом спросил Самсонов.
– Да, теперь, к сожалению, именно так и думаю, и самое грустное то, что у тебя вряд ли получится меня переубедить.
Помнишь, я как-то тебя спросила, зачем ты столько врешь и придумываешь всякие истории, какие-то дурацкие байки про женщин, о своих связях с мировыми знаменитостями? А ты мне ответил, что все врут, все хотят выглядеть лучше, чем есть на самом деле, потому что правда ужасна. Тогда я не очень поняла, что ты имеешь в виду. Теперь понимаю. Твоя правда действительно страшная.
– И давно ты это поняла? – с вызовом спросил Михаил.
– Наверное, давно, – в тон ему ответила Марина. – Первое потрясение было после встречи с Николаем, твоим якобы сокурсником по Троице-Сергиевой лавре. Он-то там действительно учился, а ты, как обычно, заезжал. Но знакомства завел.
– Да я и не скрывал, что иконы сам не пишу.
– Не скрывал. Конечно. Ты просто не говорил, что их пишет Николай и продает их тебе за чисто символические деньги, а ты потом распоряжаешься ими по своему усмотрению…
На улице сгустились сумерки, но в зале еще не зажгли свет, и это усиливало мрачную атмосферу разговора, вернее, теперь уже сильно затянувшейся паузы. Наконец Микис проговорил:
– Прости. Я не должен был просить тебя встретиться со мной. Это произошло непроизвольно, на уровне подсознания. Мне надо было с кем-то поговорить. Я запаниковал. Наверное, хотел убедиться, что все не так страшно и мои опасения напрасны. Теперь понял – не напрасны.
– Ну ты же сам говорил, что картины уже почти не приносят доходов. Коллекционеры не покупают, богатые клиенты Шапошникова отказываются от твоих услуг, и надо менять бизнес. Ты же уже давно предчувствовал, что пора остановиться, уйти в тень. Впрочем, сделать этого ты, наверное, просто не в состоянии.
– Да мало ли, что я говорил…
Вдруг Самсонов схватил Марину за руку.
– Ты меня, конечно, презираешь, ты разочарована, потрясена. Я все понимаю… Понимаю, что невозможно вернуть прежние отношения. Я виноват: сам все разрушил. Всегда хотел все сразу и сейчас потерял все, но… Не отворачивайся от меня, спаси меня от меня самого. Я пропадаю. Не бросай меня, Марина.
– Не представляю, чем я могу тебе помочь? – бесцветным голосом сказала Марина, а про себя в ужасе поняла, что опять поможет этому человеку. Пойдет на все, но не допустит скандала. Они потом вместе разберутся в этой запутанной ситуации. Ведь когда-то он работал и сам писал картины! Не может же быть, чтобы самостоятельно Микис никогда ничего не делал?
Он все-таки очень ранимый, вот сидит напротив такой беспомощный, несчастный. А за помощью-то прибежал именно к ней! Разве можно оттолкнуть его? Нет, ему необходима помощь. Просто рядом с ним никогда не было достойной женщины, настоящего друга и музы художника, и он сбился с пути, засуетился, побежал за дешевой славой. А она поможет ему найти себя. Бросит все, вместе с Микисом безвыездно будет жить за городом, пока не забудутся эти разбухающие скандалы. Если человека нет, то никто не будет о нем вспоминать, а потом можно начать все сначала. Сейчас главное – сохранить имя, брэнд, в создание которого вложено столько сил и энергии. Вдали от всех Самсонов начнет работать, и его гений проявит себя, не может не проявить. И все убедятся, что он – настоящий, подлинный художник.
Пока Марина мысленно произносила свой страстный монолог, Самсонов смотрел на нее преданным собачим взором, про себя отмечая, как теплеет выражение ее глаз. Он нутром почувствовал, что она готова к тому, чтобы выслушать нелицеприятную правду, несколько, конечно, подправленную, но очень близкую к действительности. Главное, у него теперь есть тыл, и в этом тылу надо выработать правильную линию поведения. Выдержав паузу, он начал издалека:
– Ты поможешь уже тем, что будешь со мной. Ты редкая женщина, Марина. Я не заслужил, но судьба так распорядилась, что мы встретились, и для меня самое страшное на свете – потерять тебя. Поверь, я вовсе не такой, каким все хотят меня выставить в твоих глазах. Тебе даже трудно представить, через что мне пришлось пройти в этой жизни. Ты не можешь понять, потому что родилась в прекрасной семье, как говорится, с серебряной ложкой во рту, и с детства у тебя не было моих проблем. Огромная семья, нищета, бараки, коммуналки, пьянство вокруг. Мне надо было выбраться из всего этого, и я выбрался. Поверь, я всего добился сам, мне ведь некому было помогать. Возможно, барахтаясь, чтобы остаться на поверхности, я совершал очень неблаговидные, с твоей точки зрения, поступки. Но жизнь…. она такая… Благородство возможно в среде благородной, а я поднимался с самого низа, где такие понятия неизвестны и никто ими не руководствуется.
– Я все прекрасно понимаю, – растроганно проговорила Марина. – Поверь, что бы ни произошло, я не отвернусь от тебя. Понимаю, как трудно тебе было, но то, что ты раскаиваешься, свидетельствует о многом. И всегда в этом убеждала Сашу, с которой ты, кажется, окончательно рассорился?
– Мы не ссорились. Просто у нее очень тяжелый характер. Собственно, о ней я и хотел с тобой поговорить. Вы ведь общаетесь? Что Лена Макеева действительно звонила ей?
– Да, звонила. Потом Лена ко мне пришла. Рассказала, что ты присвоил себе ее работы и теперь, когда ты поднялся на ноги, она хочет материальной компенсации. Я не поддерживала ее, не перебивала, только слушала. Ей это, кстати сказать, не понравилось, и она проговорилась, что встречалась с Сашей и там встретила понимание и сочувствие, даже вроде письмо какое-то оставила. Но сама Саша мне об этом ни слова не сказала. В последнее время она как-то не очень откровенна, а когда заходит речь о тебе, вообще переводит разговор на другую тему.
– Даже так?
– Какая кошка пробежала между вами?
– Ну как обычно бывает: мы не сошлись в вопросах цены. Ничего личного. Ты вроде бы ей какие-то деньги обещала от моего имени, но я ничего такого не помню.
Сказал, что платить не за что. Впрочем, я занимаюсь благотворительностью, могу и ей помочь: дать столько денег, сколько смогу. Но за что платить?
– Так ты ей ничего не заплатил за работу, которую она сделала? – удивленно спросила Марина.
Самсонова, надо сказать, всегда спасал собственный характер. Он никогда не помнил о непорядочных поступках, которые совершал по отношению к другим. Мог предать или подставить человека, но по прошествии времени бесконечно искренне говорил ему о своей преданной дружбе и любви. Причем был так убедителен, верил в это сам, и, что самое замечательное, некогда обманутый человек тоже верил ему.
Благодаря этому своему таланту Микис сумел сгладить тот, первый, конфликт с Мариной. Постепенно подобные перерывы в общении стали нормой в их отношениях. При этом Марина, видимо, начала уже что-то понимать и разгадывать феномен Самсонова. Ее активная убежденность в его гениальности, сменилась рассуждениями о том, что талант в мужчине – то же, что красота в женщине, – всего лишь обещание. Для того чтобы быть подлинно великим, сердце и характер должны быть равны его таланту. И тем не менее, все понимая, разочаровываясь все больше и больше, она ничего не могла с собой поделать. Шла на примирение, поскольку не могла освободиться от власти, которую имел над ней этот человек. В глубине души она считала Самсонова талантливым художником, но растрачивающим свой Божий дар самым кощунственным образом.
Микис же не мудрствовал лукаво, не любил афоризмов. В отношениях с женщинами руководствовался простым правилом: непременно вступал с ними в близкие отношения, за которыми следовала женская влюбленность и бесконечная преданность. Далее все зависело от самих женщин, как эти качества они проявляли. Как правило, большинство начинали ему служить верой и правдой. Кто как мог: одни готовили его любимые блюда, другие организовывали загранпоездки, знакомили со спонсорами, решали бытовые проблемы, организовывали интервью, приглашали на телевизионные передачи. При деле были все. Марина понимала, что и она вступает в многочисленный отряд волонтеров имени Самсонова, но в глубине души обманывала себя, считая, что стоит особняком и к ней (именно к ней) Микис испытывает особые чувства.
В какой-то мере это было действительно так, если вообще возможно говорить о чувствах человека, который в своей жизни не испытывал никогда никаких эмоций.
И вот теперь надо позвонить Марине. Будет ли она с ним говорить? Знает ли о его последнем любовном увлечении? Сразу ей все рассказать или подождать? Возможно, она уже владеет какой-то информацией?
– Ладно, как пойдет, – подумал Микис и набрал знакомый номер телефона.
Марина ответила сразу, не удивилась, будто последний раз созванивались только вчера. Никаких претензий, никаких выяснений отношений. Все в подтексте. Сам факт звонка – это признание вины. А то, что она с ним разговаривает, – ее прощение. Он скороговоркой спросил, как дела, куда пропала, сообщил о том, что планировал в ближайшее время улететь в Австрию, но вот непредвиденные дела, возможно, отодвинут эту поездку. По ровному доброжелательному тону сразу невозможно было понять, как Марина относится к его звонку. Она даже не спросила, что за дела могут задержать его в Москве, вынуждая Микиса начать неприятный для него разговор.
– Скажи, пожалуйста, в последнее время у тебя не было странных звонков, – выпалил он мучавший его вопрос.
– Странных? Нет. Неожиданный был. Хотя, если подумать, может, он был и странным, – задумчиво ответила Марина. – Правда я думала, что тот разговор случился вследствие минутного настроения.
– Какой разговор? – насторожился Самсонов.
– А ты разве не знаешь? Ко мне приходила твоя давняя знакомая Елена Макеева. Я думала ты в курсе.
– Да о чем ты говоришь? В каком курсе? На мою голову каждый день валятся какие-то совершенно нелепые и жуткие сюрпризы, а я все узнаю последним. При этом постоянно оказываюсь крайним.
– Подожди. Давай все по порядку. Что случилось? – попыталась взять ситуацию в свои руки Марина.
– Все расскажу, но не по телефону. Давай позавтракаем где-нибудь. Мне надо только принять душ. Сейчас пробок нет. Через час я буду в «Пушкине», сможешь подъехать туда?
– Смогу. Только для меня это будет уже обед.
– О’кей! Ни тебе, ни мне. Пусть это будет ранний ужин. Только приходи.
– Я буду. Мне тоже есть о чем поговорить с тобой, – сказала Марина и повесила трубку.
Довольно резко и с каким-то превосходством. Она никогда так не разговаривала, невольно отметил про себя Самсонов. Ладно, все нормально, просто еще не простила мое появление на «Улыбке года» с девушкой Машей из журнала «Чемоданы и саквояжи», да и эта одиозная писательница Зина Тверская, на всех углах трезвонившая о наших отношениях, сыграла свою роль. Впрочем, все это ерунда. А вот зачем Лена к ней приходила? Откуда узнала о Марине? Что хотела? С этими мыслями Микис отправился в душ и только там вспомнил, что ему совершенно необходимо позвонить Анжеле.
Подсознательно он ждал, что та позвонит сама, как было всегда. Самсонову не хотелось лишний раз разговаривать с ее мужем, который случайно мог взять трубку. Не дождавшись звонка, позвонил сам.
Анжела ответила заспанным голосом.
У нее была бессонница, и потому она до сих пор в постели.
– Послушай, постарайся быстро включиться и вспомнить, что ты говорила мне о моей жизни без Лены Макеевой. Помнишь? Что знаешь, как избавиться от ее претензий и все такое… Дословно не помню, но что-то в этом духе. Что ты конкретно имела в виду? Только не говори, что ничего не помнишь спросонья. Я тут пятый угол ищу, а она спит, – орал он в трубку.
– А что такое? С каких пор ты бодрствуешь раньше часа дня? Если ты встал, то спать уже никто не имеет права? Совсем обалдел? С Леной я уже давно обо всем договорилась. Все нормально, ты ее больше не увидишь, – лениво отбивалась Анжела.
– Ну нормальней просто не бывает. Интересно, где это ты научилась так конструктивно разговаривать? Прямо насмерть.
У нее уже претензий точно никаких. Теперь только у милиции. Вот только к кому больше не знаю: к тебе или ко мне, – не унимался Самсонов.
– Ты что несешь? – мгновенно проснулась Анжела. – При чем тут милиция?
– При том, что Лена найдена мертвой у себя в квартире. Застрелили ее, как показала экспертиза, от 13 до 14 часов. Ко мне уже милиция приходила. Что-то все расспрашивают, выведывают. Нашли у нее мой адрес. А у меня в квартире нашли пулю от пистолета, из которого она, если ты помнишь, стреляла, когда приходила. Я в панике…
Неужели ты имеешь к этому отношение?
– Эк тебя оглоушило. Ты вообще-то соображай хоть немного, когда говоришь, мозги включай. Ты что МЕНЯ подозреваешь? Да я денег ей дала и сказала, что постараюсь хотя бы раз в месяц завозить сотню-другую долларов. Она же практически нигде не работает. Я видела ее в 12 часов, и она была абсолютно живая, – с трудом приходя в себя, сказала Анжела.
– Что интересно: после твоего ухода она оказалась мертвой, причем тоже абсолютно, – заметил Самсонов.
– Ты что хочешь сказать, что это я ее убила? Ты в своем уме? – раздался вопль на другом конце провода.
– Совсем не хочу. Первая радостная весть за сегодняшний день, что в ближайшем окружении у меня нет убийц. Давай-ка приезжай вечером, обсудим создавшееся положение. Сейчас я встречаюсь с Мариной. Лена к ней приходила домой и что-то рассказала. Милиционеры у нее дома нашли Маринин номер телефона. Короче, я тороплюсь. Давай, до вечера.
– До вечера, – упавшим голосом повторила Анжела и повесила трубку.
На протяжении всего разговора Самсонов метался по гардеробной: искал брюки, пиджак, майку. Весь ворох вещей вынес в спальню, моментально оделся и спустился вниз. Уже надев пальто, столкнулся в дверях со своей секретаршей Ирой, которая пришла на работу. Она удивленно посмотрела на него, но даже не спросила, когда вернется, настолько он был взвинчен и озабочен.
В «Пушкине» Микис оказался на 20 минут раньше назначенного времени, что произошло с ним, по всей видимости, впервые в жизни. Обычно он опаздывал. В редких случаях мог прийти во время. Но раньше! Такого припомнить не смог.
«Надо успокоиться. Что я так волнуюсь? Я никого не убивал. Анжелка тоже не убийца. Мы можем быть только свидетелями», – мысленно успокаивал себя Самсонов. Он даже сам себе боялся признаться, отчего так встревожился и чего опасался.
Погрузившись в невеселые размышления о происшедшем и обеспокоившись, насколько негативно оно может сказаться на его жизненных обстоятельствах, Самсонов не заметил, как пролетели эти 20 минут и еще 40, на которые опоздала Марина. Микис настолько ушел в себя, что не увидел, как она вошла в небольшой банкетный зал, где любила бывать, где было полное ощущение, будто обедаешь в собственном доме за огромным столом, без посторонних лиц и любопытных взглядов. Только официанты меняют изредка блюда. Ничего не мешает общению. Впрочем, сегодняшнее общение, как понимал и чувствовал Микис, будет не из самых приятных.
– Привет! – услышал Микис и увидел сидящую перед ним Марину. – Я внимательно слушаю, что ты мне хотел сообщить.
– Да, собственно, ничего особенного, – спохватился Самсонов. – Вот решил вспомнить былые времена. Просто пообедать.
– Просто? – ухмыльнулась Марина.—
Я думаю, что у тебя наступают совсем непростые времена.
– А ты как будто рада этому? – угрюмо спросил Самсонов. – Должен тебя огорчить, но мои времена никак не страдают. Просто сложилась какая-то нелепая ситуация. Вот как в кино. Ничего не делаешь и обрастаешь неприятностями, которые тебе сочиняют совершенно неожиданные люди.
– А ты как думал? Все время только получать и получать? Пришло время собирать камни, а твои булыжники прямо-таки неподъемные.
– О чем ты говоришь? Да я вообще не имею никакого отношения к происходящим событиям. Ты ведь даже не знаешь, что произошло, а сразу кидаешься на меня с обвинениями, – начал злиться Самсонов.
– Все я прекрасно знаю. После твоего звонка мне позвонила Саша Алябьева. Она, как и я, разговаривала с твоей Макеевой и, кажется, весьма доверительно. Кроме того, мне тоже позвонили из милиции и сообщили, что Елену убили.
– Вот как? Ну значит, ты действительно все знаешь, – примирительным тоном начал Самсонов. – Я только не понимаю, зачем она к тебе приходила? Что хотела?
– Поговорить, рассказать о тебе, узнать, как тебя найти.
– Так это ты дала ей адрес?
– Нет, я не давала. Она взяла его у Саши, – стараясь быть как можно спокойнее, сказала Марина, заметив, что Самсонов начинает нервничать все больше и больше.
– Ну понятно. Представляю, порассказала всякие глупости: что писала за меня картины… А я не хочу сейчас платить ей за это. Заметь, только сейчас, а раньше она об этом не вспоминала. Можно такому поверить? Ты же с ней разговаривала. Ты же поняла, что это за человек? Если бы все было действительно так, разве она упустила бы тогда свой шанс? – горячился Микис.
– Успокойся. Я действительно поняла, что она за человек, и мне ее было безумно жаль, – задумчиво проговорила Марина.
– Жаль? Ее? Она же алкоголичка, и все, что тебе наплела, – самый настоящий белогорячечный бред. Неужели ты могла подумать, что я стану подписывать своим именем чужую работу? – почти искренне возмутился Самсонов.
– Опомнись. Что ты говоришь? Человека убили, а ты ее обливаешь грязью, – не выдержала Марина. – Так нельзя. Да возьми себя в руки наконец. Ты прекрасно знаешь, что я никогда не верила слухам, которые всегда о тебе ходили. Елену мне действительно жаль, очень жаль. Жуткая изломанная судьба, странная непонятная смерть.
Я вообще склонна думать, что это самоубийство, но в милиции почему-то эту версию отмели. А мне кажется, очень похоже на то. Все ужасно. А если говорить о тебе, это тоже ужасно. Я уже не понимаю – где правда, где ложь. То, о чем рассказала Лена, недавний скандал в газетах, когда твой великий арт-директор Гнилов поведал, что с твоего ведома делает компьютерные копии картин и портреты с фотографий, а потом для тебя же их и продает, забирая свой процент. До какой наглости надо было дойти, чтобы продать подобную копию заместителю генерального прокурора? Конечно, я понимаю тебя. Тебе же после такого скандала и за помощью некуда обратиться… Да, – продолжала Марина, – я до последнего момента не верила, хотя со всех сторон сыпались совершенно неопровержимые факты, что ты – великий мистификатор, непревзойденный мифоман, кто угодно, но только не художник. Безнаказанно прошел один обман, другой, третий, и ты решил идти напролом, посчитав всех дураками, которые заслуживают того, чтобы их обманывали. Неужели ты не понимаешь: людям просто в голову не приходит, что можно так чудовищно врать, присваивать себе чужие заслуги и таланты.
– Ты на самом деле так думаешь? – обескураженный ее монологом спросил Самсонов.
– Да, теперь, к сожалению, именно так и думаю, и самое грустное то, что у тебя вряд ли получится меня переубедить.
Помнишь, я как-то тебя спросила, зачем ты столько врешь и придумываешь всякие истории, какие-то дурацкие байки про женщин, о своих связях с мировыми знаменитостями? А ты мне ответил, что все врут, все хотят выглядеть лучше, чем есть на самом деле, потому что правда ужасна. Тогда я не очень поняла, что ты имеешь в виду. Теперь понимаю. Твоя правда действительно страшная.
– И давно ты это поняла? – с вызовом спросил Михаил.
– Наверное, давно, – в тон ему ответила Марина. – Первое потрясение было после встречи с Николаем, твоим якобы сокурсником по Троице-Сергиевой лавре. Он-то там действительно учился, а ты, как обычно, заезжал. Но знакомства завел.
– Да я и не скрывал, что иконы сам не пишу.
– Не скрывал. Конечно. Ты просто не говорил, что их пишет Николай и продает их тебе за чисто символические деньги, а ты потом распоряжаешься ими по своему усмотрению…
На улице сгустились сумерки, но в зале еще не зажгли свет, и это усиливало мрачную атмосферу разговора, вернее, теперь уже сильно затянувшейся паузы. Наконец Микис проговорил:
– Прости. Я не должен был просить тебя встретиться со мной. Это произошло непроизвольно, на уровне подсознания. Мне надо было с кем-то поговорить. Я запаниковал. Наверное, хотел убедиться, что все не так страшно и мои опасения напрасны. Теперь понял – не напрасны.
– Ну ты же сам говорил, что картины уже почти не приносят доходов. Коллекционеры не покупают, богатые клиенты Шапошникова отказываются от твоих услуг, и надо менять бизнес. Ты же уже давно предчувствовал, что пора остановиться, уйти в тень. Впрочем, сделать этого ты, наверное, просто не в состоянии.
– Да мало ли, что я говорил…
Вдруг Самсонов схватил Марину за руку.
– Ты меня, конечно, презираешь, ты разочарована, потрясена. Я все понимаю… Понимаю, что невозможно вернуть прежние отношения. Я виноват: сам все разрушил. Всегда хотел все сразу и сейчас потерял все, но… Не отворачивайся от меня, спаси меня от меня самого. Я пропадаю. Не бросай меня, Марина.
– Не представляю, чем я могу тебе помочь? – бесцветным голосом сказала Марина, а про себя в ужасе поняла, что опять поможет этому человеку. Пойдет на все, но не допустит скандала. Они потом вместе разберутся в этой запутанной ситуации. Ведь когда-то он работал и сам писал картины! Не может же быть, чтобы самостоятельно Микис никогда ничего не делал?
Он все-таки очень ранимый, вот сидит напротив такой беспомощный, несчастный. А за помощью-то прибежал именно к ней! Разве можно оттолкнуть его? Нет, ему необходима помощь. Просто рядом с ним никогда не было достойной женщины, настоящего друга и музы художника, и он сбился с пути, засуетился, побежал за дешевой славой. А она поможет ему найти себя. Бросит все, вместе с Микисом безвыездно будет жить за городом, пока не забудутся эти разбухающие скандалы. Если человека нет, то никто не будет о нем вспоминать, а потом можно начать все сначала. Сейчас главное – сохранить имя, брэнд, в создание которого вложено столько сил и энергии. Вдали от всех Самсонов начнет работать, и его гений проявит себя, не может не проявить. И все убедятся, что он – настоящий, подлинный художник.
Пока Марина мысленно произносила свой страстный монолог, Самсонов смотрел на нее преданным собачим взором, про себя отмечая, как теплеет выражение ее глаз. Он нутром почувствовал, что она готова к тому, чтобы выслушать нелицеприятную правду, несколько, конечно, подправленную, но очень близкую к действительности. Главное, у него теперь есть тыл, и в этом тылу надо выработать правильную линию поведения. Выдержав паузу, он начал издалека:
– Ты поможешь уже тем, что будешь со мной. Ты редкая женщина, Марина. Я не заслужил, но судьба так распорядилась, что мы встретились, и для меня самое страшное на свете – потерять тебя. Поверь, я вовсе не такой, каким все хотят меня выставить в твоих глазах. Тебе даже трудно представить, через что мне пришлось пройти в этой жизни. Ты не можешь понять, потому что родилась в прекрасной семье, как говорится, с серебряной ложкой во рту, и с детства у тебя не было моих проблем. Огромная семья, нищета, бараки, коммуналки, пьянство вокруг. Мне надо было выбраться из всего этого, и я выбрался. Поверь, я всего добился сам, мне ведь некому было помогать. Возможно, барахтаясь, чтобы остаться на поверхности, я совершал очень неблаговидные, с твоей точки зрения, поступки. Но жизнь…. она такая… Благородство возможно в среде благородной, а я поднимался с самого низа, где такие понятия неизвестны и никто ими не руководствуется.
– Я все прекрасно понимаю, – растроганно проговорила Марина. – Поверь, что бы ни произошло, я не отвернусь от тебя. Понимаю, как трудно тебе было, но то, что ты раскаиваешься, свидетельствует о многом. И всегда в этом убеждала Сашу, с которой ты, кажется, окончательно рассорился?
– Мы не ссорились. Просто у нее очень тяжелый характер. Собственно, о ней я и хотел с тобой поговорить. Вы ведь общаетесь? Что Лена Макеева действительно звонила ей?
– Да, звонила. Потом Лена ко мне пришла. Рассказала, что ты присвоил себе ее работы и теперь, когда ты поднялся на ноги, она хочет материальной компенсации. Я не поддерживала ее, не перебивала, только слушала. Ей это, кстати сказать, не понравилось, и она проговорилась, что встречалась с Сашей и там встретила понимание и сочувствие, даже вроде письмо какое-то оставила. Но сама Саша мне об этом ни слова не сказала. В последнее время она как-то не очень откровенна, а когда заходит речь о тебе, вообще переводит разговор на другую тему.
– Даже так?
– Какая кошка пробежала между вами?
– Ну как обычно бывает: мы не сошлись в вопросах цены. Ничего личного. Ты вроде бы ей какие-то деньги обещала от моего имени, но я ничего такого не помню.
Сказал, что платить не за что. Впрочем, я занимаюсь благотворительностью, могу и ей помочь: дать столько денег, сколько смогу. Но за что платить?
– Так ты ей ничего не заплатил за работу, которую она сделала? – удивленно спросила Марина.