«Ну теперь она моя, и афера с картинами пройдет как по маслу», – с усмешкой подумал про себя Самсонов и предался своему любимому занятию.
История с картинами, конечно, была им ловко придумана. Однако Вилма в нее поверила, а если там и есть какие-то шероховатости, то в ее дальнейшей интерпретации они сгладятся.
Самсонов, понятное дело, не проходил весь тот творческий «запой», который он пытался имитировать перед Вилмой. Все обстояло значительно проще и на первый взгляд вполне невинно.
Разъезжая по российской глубинке посланником европейской моды, сварганенной где-то под Варшавой, Самсонов ни о каком творчестве и не помышлял. Забот и без того хватало. Города сменяли один другой как в калейдоскопе. Иной раз сразу и сообразить не мог, где находится: названия пунктов назначения запоминать не успевал. Однажды он оказался в Угличе. Как обычно, позавтракать негде, кофе только бочковой. Пока Микис с тоской созерцал незатейливый ассортимент привокзального буфета, туда уже начали подтягиваться местные алкаши.
«Да-а, замечательно. Все тридцать три удовольствия – протухший буфет, все загажено мухами и ни одного трезвого слова с утра. Денежки просто так не даются. За ними иной раз и по помойкам надо побегать», – мысленно философствовал Самсонов.
– Слышь, мужик, помоги здоровье поправить, – вдруг услышал он возле себя традиционное причитание.
– Пошел бы лучше работать, чем побираться здесь, – оборвал просителя Микис и собрался уходить.
– А я не побираюсь. Вот купи картинку за двадцать рублей, – сказал алкаш и вытащил из-за пазухи сделанный маслом, причем очень профессионально, этюд.
Самсонов оторопело посмотрел на картинку и спросил:
– Откуда у тебя это?
– Сам рисую. Я, между прочим, настоящий художник. Учился в Ленинграде.
Короче, берешь? – заискивающе спросил «синяк».
Перед Микисом стоял совершенно опустившийся человек без возраста: длинные волосы и борода абсолютно дезориентировали в годах. Ему могло быть и 35, и 55 лет. Если приглядеться, в лице можно было уловить остатки стирающегося интеллекта, который угадывался в очень грустных глазах, во все понимающем и в то же время отрешенном взгляде. Приезжие были основной статьей дохода этого несчастного. Свои картинки он мог предложить только на вокзале, так как в самом городе они и даром никому нужны не были.
– Пожалуй, возьму, – обрадовал коллегу Самсонов, у которого в голове зрела какая-то, еще несформировавшаяся, но очень ценная мысль, подтолкнувшая продолжить этот разговор. – А много у тебя таких этюдов?
– Да полно всего, – неопределенно ответил художник.
– Может, покажешь?
– Покажу. Отчего же не показать. Я здесь недалеко живу. Хочешь, пойдем сейчас.
Я только поправлюсь немного, и пойдем.
Без слов бывший художник подошел к буфетной стойке, буфетчица налила ему обязательные сто граммов, он расплатился, выпил и жестом пригласил Самсонова следовать за ним.
По дороге Микис расспрашивал заметно повеселевшего нового знакомого, которого звали Геной, о его житье-бытье. Выяснил, что тот учился в Ленинградской академии художеств, подавал большие надежды, кроме того, подрабатывал в реставрационных мастерских. Вот там-то несчастье и подстерегло его. Он восстанавливал портрет неизвестного мастера начала ХIХ века – ценнейший раритет, готовящийся к экспозиции Екатерининского дворца. «Как» и «почему», объяснить Геннадий не мог, но работа пропала. Все подозрения пали на него. Вина, правда, доказана не была, но и невиновность доказать почему-то было невозможно. Собственно говоря, его сделали крайним, чтобы не морочить голову с расследованием и поисками, поскольку было ясно: картину уже не найти. Друзья стали сторониться, работу потерял, с женой и до этого отношения были не самые лучшие, а тут и вовсе пришли к разрыву. Из дома ушел. Без квартиры, без работы, без репутации. Короче, уехал из Питера куда глаза глядят, прихватив с собой только этюдник с красками. На вокзале взял самый дешевый билет на поезд. Денег хватило до Углича. Так он оказался в этом городе.
Устроился дворником и по совместительству оформителем в жилищную контору.
К праздникам малевал всякие плакаты и лозунги, по утрам подметал территорию, а все остальное время занимался своим любимым делом. Довольно долго жил сам по себе, в своем обособленном мире, создавая картины, которые, как он думал, обязательно увидят свет. Вот наберет силы, подготовит работы – и в конце концов сможет устроить выставку…. Поначалу Гена и сам себе не признавался, что это абсолютная утопия. Ну какая выставка? Он же не член Союза художников. [1]Выплюнутый «колыбелью революции» очередной непризнанный гений, неудачник по всем жизненным параметрам, без связей, без… Без всего. Чтобы заглушить эти мысли, Геннадий потихоньку стал выпивать. Сначала по рюмочке в день перед сном, чтобы лечь и забыться, потом нужно было все больше и больше. Постепенно живопись забросил, со временем его и с работы выгнали, но каморка дворницкая осталась за ним: все же 12 лет за нее отработал. Да и сейчас по-прежнему малевал к праздникам плакаты и лозунги. Собственно, на то и жил, не считая этюдов, которые удавалось продать проезжающим пассажирам.
Микис слушал и поражался: до чего же бездарно можно распорядиться своей жизнью, имея несомненный талант. Как же себя надо не любить? Постичь он этого не мог. Впрочем, судьба Геннадия на самом деле его волновала мало. Самсонов не был бы Самсоновым, если бы не рассматривал эту историю под своим углом зрения. Про себя, пока на уровне подсознания, он фиксировал, что у Гены хорошее образование, никаких друзей, никаких родственников, в Питере забыли, а здесь так и не узнали. Интересно… Очень интересно посмотреть его работы.
Наконец они пришли. Геннадий жил на первом этаже, вернее сказать, в полуподвале пятиэтажного дома. Небольшая комната была вся заставлена подрамниками. Из мебели – только раскладушка и самодельный стол, длинный, во всю стенку. Вдоль нее полки с красками, кистями, черепами животных, перьями, самодельными бусами и прочими прибамбасами, которые обычно отличают мастерские художников.
Хозяин предложил Микису единственный имеющийся в комнате стул… и началась демонстрация живописных полотен. Художник был очень возбужден и взволнован. Еще бы. Наконец-то у него появился зритель, при этом человек, явно разбирающийся в живописи, такой доброжелательный, так заинтересовался его картинами.
Геннадий с гордостью показывал каждую новую работу, выражение его лица постоянно менялось. Он вспоминал, как писал пейзажи в различное время года, свое состояние в то время, свои воспоминания, ощущения. Показывал картины, как любимых детей, гордясь наиболее удачными и талантливыми, находя милые черты у более простых и не таких выдающихся, как все остальные, рассказывал истории, связанные с каждой из них. Когда демонстрация закончилась, у Самсонова уже был готов план его дальнейших действий.
– Мой дорогой друг, – начал он с расстановкой, – а не хотели бы вы продать эти работы?
Самсонов уже просчитал: купив все, что есть у Геннадия, он может довольно ловко распорядиться всем этим богатством. По самым скромным подсчетам, даже учитывая, что имя художника неизвестное, работы тянули тысяч на шесть рублей. За эти деньги в Риге можно было купить однокомнатную квартиру. Деньги у Самсонова были. Не шесть тысяч, конечно, всего три, да и то из них ему принадлежала лишь тысяча. Но он не собирался платить Геннадию даже и эту тысячу.
«Зачем этому алкашу в Угличе большие деньги? Достаточно будет 500 рублей. Все равно ведь все пропьет», – рассудил про себя доброжелательный покупатель и сообщил о своем желании приобрести все работы за такую, придуманную им сумму.
Радость, осветившая было лицо Геннадия, сменилась гримасой боли, отчаяния и безысходности. Пусть он убогий, нищий, но цену своим работам знает. В них вложено столько души, столько сердца! Ведь они никому никогда не были нужны… И вдруг понадобились…. Да, он беден и безвестен, но рядом с ним, безмерно одиноким человеком, живут его дети – его картины, в каждой из которых частичка души, частичка жизни. Не того существования, в котором он прозябал, а жизни духа. Именно высокий дух воплотился и жил в этих полотнах, поддерживая и защищая своего создателя. Художник ощутил свою беззащитность и никчемность, боль от того, что придется расстаться с самым, что есть у него дорогим, единственным, получив лишь символическую сумму денег, которая все равно никоим образом не сможет изменить качество его жизни.
– А впрочем….– продолжил он свои мысли вслух и представив в своих руках действительно немыслимую для него сумму в пятьсот рублей, – забирай.
– Значит, по рукам? – испытующе глядя на художника, спросил Самсонов.
– По рукам, – не глядя на него, тихо сказал Геннадий.
– Ну и прекрасно. Я не надолго отойду, – сообщил Микис и быстро вышел на улицу.
Надо было срочно поймать машину и вывезти картины от Геннадия, пока тот не передумал. К счастью Микиса у подъезда затормозил «газик», видимо водитель жил в этом доме. Самсонов быстро договорился и вместе с ним вернулся в коморку Геннадия. Тот по-прежнему сидел на стуле, согнувшись, обхватив голову руками.
– Ну, мы забираем? – бодро спросил Микис.
Художник только рукой махнул. Пока водитель выносил картины, Микис отсчитал положенную сумму, выразил надежду, что они еще не раз встретятся в этой жизни, пожелал удачи – и был таков. Больше с Геннадием он не виделся никогда. Некоторое время спустя, месяца через четыре, вновь приехав в Углич по своим делам, Самсонов хотел найти его, но узнал, что тот окончательно спился и то ли сам замерз, то ли его избили. В общем, художник умер.
Самсонов же эти четыре месяца даром не терял. Легенда, сочиненная им в поезде о необыкновенном творческом озарении, произвела на Вилму неизгладимое впечатление, а когда она увидела работы, пришла в неописуемый восторг. Оказывается, у Микиса талант от Бога. Видимо, какие-то высшие силы руководят им сверху и дают возможность создавать такие потрясающие картины. Сколько души, чувства, какая энергетика!!
Она одним звонком восстановила его в институте и предложила сделать выставку в рамках программы поддержки творческой молодежи Латвии, которая зародилась в недрах комсомольского руководства этой прибалтийской республики, где у Вилмы, как и везде, были серьезные завязки.
Персональная выставка студента второго курса – явление небывалое. О Самсонове писали в газетах, им восторгались, Вилма воспевала его фантастическую работоспособность, его талант, если не сказать гениальность. Гордилась тем, что именно она нашла это дарование и сделала правильный выбор, причем не в силу его сексуальной неотразимости, а потому что почувствовала в этом парне грандиозный творческий потенциал.
После выставки он сумел продать все работы, да так удачно, что денег хватило на двухкомнатную кооперативную квартиру в престижном районе Риги.
Звезды улыбались ему. Все складывалось как нельзя лучше. Несколько работ Геннадия он припрятал, чтобы была иллюзия непрекращающегося творческого процесса. Одно было плохо – учеба в институте мешала новым планам, но Микис, подумав, что проблемы надо решать по мере их поступления, с головой погрузился в осуществление своего плана.
Вилме очень хотелось посмотреть, как он работает, но Самсонов сказал, что не может творить, когда кто-то присутствует в момент создания нового полотна. К тому же делать это может только ночью, в абсолютной тишине. Днем он вынашивает свои замыслы, а для этого нужно иногда бывать одному, чтобы никто не беспокоил и не отвлекал. Таким образом, Микис освободился от контроля Вилмы и приступил к осуществлению своего плана, который был предельно прост.
Сколько таких Геннадиев живут в огромной стране, сколько можно набрать у них работ и как легко сделать из всех дураков? Впрочем, и делать нечего, они такие и есть. Как можно поверить, что человек вдруг взял и написал тридцать шесть картин за три месяца. Да над каждой из них нужно работать такое время. Верят всему, что ни скажу: и пейзажи вижу во сне, причем в разное время года, и фантомы моделей без живых натурщиц могу писать! Ну фантастика! И просто грех не воспользоваться такой человеческой наивностью, граничащей с глупостью.
Самсонов пустился во все тяжкие, купаясь во вседозволенности и безнаказанности и получая от этого особое удовольствие. Несомненно, осуществляя свой план, Микис в глубине души считал себя (и в данном случае вполне справедливо) человеком, парящим над толпой желающих быть обманутыми. Он наводил справки о талантливых выпускниках престижных художественных вузов. В советские времена было множество рычагов, чтобы сломать судьбу и самого человека. И довольно часто это происходило с наиболее талантливыми людьми. Видимо, они совершенно неприспосабливаемы к жизни в силу своей подвижной психики и тонкой нервной организации, более других ранимы и не могут пережить несправедливость, подлость, предательство. К тому же таланты, как правило, отличались инакомыслием, за что ссылались в провинцию, где они просто физически пропадали в безвестности и бедности, всеми забытые и одинокие.
Микис очень умело находил таких людей, иногда заставал только вдов и скупал у них либо все на корню, либо часть работ, что-то оставляя им на память. Скупал, конечно, за символические деньги, но при полной невостребованности и бедности люди, можно сказать, почти радовались малому, а Самсонов использовал их безвыходное положение, искренне ощущая себя настоящим благодетелем.
Институт он все же бросил. Учиться не хотелось, к тому же там могли разоблачить его хитроумные легенды о снах, видениях и фантомах. В институте надо было каждый день тупо рисовать с натуры. А Микису жалко было на это тратить время. Ему же хотелось все и сразу. Учеба в институте в этот график не вписывалась. Он и так вполне продаваемый художник.
Правда, чтобы добиться настоящей известности нельзя стоять на месте. В Риге большой славы не добьешься. Надо уезжать. К этой мысли Микис пришел внезапно и в одночасье решил изменить свою жизнь.
Это было летом на взморье в Дзинтари. Микис привык к своему успеху у женщин и воспринимал это как должное. Он был молод, привлекателен, стилен и «упакован» по всем правилам тогдашних представлений о материальном благополучии. Даже имел видеомагнитофон, что тогда было доступно далеко не каждому, а на пляж он выезжал на шикарном мотоцикле «Honda», что и вовсе было недосягаемой мечтой для большинства его сверстников. И вот Самсонов при полном параде прибывает к морю, а там, как ни в чем не бывало, лежит и запросто загорает известная актриса, снимавшаяся в те годы из фильма в фильм.
Микис, конечно, тут же к ней подкатил, но кинодива, скользнув по нему взглядом, словно перед ней было абсолютно пустое место, встала и пошла к воде, куда ее давно зазывали спутники.
В этот момент Микис снова почувствовал себя махоньким и неказистым, бракованной игрушкой, которую даже рассматривать никто не собирается, потому что изначально она изготовлена по неправильной технологии. Именно в те минуты он вывел для себя формулу, что степень заинтересованности в нем таких заоблачных див зависит не просто от внешней привлекательности, а от степени приближенности к их кругу, от степени популярности.
Да, все здесь в Прибалтике, конечно, замечательно. И море есть, и квартира, и некое признание таланта, но уезжать все равно надо, и как можно скорее.
Этим же летом, но чуть раньше, он познакомился с одной дамой из Москвы. Дама была не очень молода, но и не совсем старая. Микис вспомнил, как она заинтересованно говорила, что если он приедет в столицу, то может на нее рассчитывать, поскольку у нее есть связи на телевидении и в газетах, да и сама она чуть ли не главный редактор какого-то журнала (правда не мог вспомнить какого). Да, собственно, это и не важно. Конечно, знакомство не Бог весть какое, но, в конце-то концов, это только начало, а там, на месте, он разберется.
Звали даму Анна Матвеевна. Вернувшись домой, Микис лихорадочно стал искать номер ее телефона, который записал на какой-то газете. По счастью, газета оказалась не выброшенной, и он тут же принялся звонить. Все шло как по маслу. На другом конце провода взяли трубку. Его сразу узнали, обрадовались. Было ощущение, что Анна Матвеевна ждала этого звонка. Она тут же сообщила, что ее родной брат работает в научно-исследовательском институте и может оформить Самсонова на работу, благодаря чему у Микиса появится возможность обменять свою рижскую квартиру на Москву. Помимо этого у нее полно мыслей по поводу его обустройства на новом месте. Короче, она его ждет.
«Да уж, – самодовольно подумал про себя Самсонов, положив трубку, – влюбленная женщина – это грандиозная движущая сила. Ну что ж, будем снимать этот бронепоезд с запасного пути и… вперед».
И Анна Матвеевна принялась за дело. Устроила на работу, помогла обменять квартиру. Правда, Микис переехал в Москву не сразу. Он сказал, что ему надо поработать в Риге, чтобы сразу привезти много картин, поскольку в Москве в связи с обустройством будет вынужденный творческий простой, а вот в родных пенатах у него сейчас просто небывалый подъем, масса идей, которые необходимо воплотить. Анна Матвеевна отнеслась к этому с большим пониманием, а Самсонов рванул в российскую глубинку по собранным им адресам изгнанных и проштрафившихся гениев со своеобразной благотворительной акцией. Немного подкормить ребят и в качестве благодарности собрать все их работы. Что самое интересное: собрал и привез в Москву. С этого времени началась московская деятельность и раскрутка Самсонова.
Так, или приблизительно так, поведал бывший тюремщик, а ныне арт-директор Алексей Гнилов историю рождения одного из самых модных и дорогих художников в Москве Микиса Самсонова обалдевшим защитникам правопорядка.
– Ну вот, на этой истории я и «взял» его. Выдумывал и домысливал, а получилось, что самые мои невероятные гипотезы, оказались реальной историей рождения известного художника, – завершил свой рассказ Гнилов.
Надо сказать, что на милиционеров его рассказ произвел сильное впечатление. Им все услышанное казалось чем-то невероятным. Быть такого не может, чтобы человек приобрел известность за счет труда и таланта других людей. Василий еще раз порадовался тому, что в его профессии такие выверты просто невозможны. Либо ты справляешься с работой, либо нет, и сам за себя отвечаешь – и за свои проколы и за свои успехи. Говорят, большой успех – это правильно выбранный путь. А какой путь выбрал Самсонов? Путь, на котором приходится переступать через очень многих людей и их судьбы? Неужели он ведет к большой славе?
Вася точно знал, что такая жизнь не для него. Но он понимал, что для такого, как Самсонов, идущего по головам других, даже не замечая этого, занятого на своем пути покорением женских сердец, их использованием для выхода на новый виток, Большая Слава – самая главная женщина, ради которой он изменяет и бросает всех остальных. Правда, эта дама – самая неверная и ненадежная из всех. Ведь она может и спиной повернуться. И поворачивается… И тогда мгновенно забывают тех, кому изменила Слава и Удача, но тысячи новых стремятся на встречу с ней, платя огромную цену за это свидание, которое не всегда случается по любви. Свидание Самсонова с самой неверной женщиной было явно без любви. Отвернется она от него или нет, еще неизвестно, а вот жертва этих конфликтных отношений уже лежит в морге.
– А женщины? Неужели они вот так спокойно относились к тому, что их бросали? – не удержался от вопроса Василий. – Ведь бывают очень мстительные дамы.
– Бывают. Но Самсонов таких избегал. Он вообще счастливчик. Ему все всё прощали, с пониманием относились к его поступкам, искренне считая, что их период в жизни художника завершен и ему надо идти дальше, поскольку он – большой талант, личность неординарная. Женщины – странные существа: мечтают о принцах, а любят негодяев.
– Вы не рассказали об отношениях Самсонова с Макеевой. Почему они расстались? Зачем она решила прийти к нему через столько лет? – спросил Власов, у которого и Самсонов, и Гнилов, сделанный из того же теста, вызывали чувство неосознанной брезгливости.
– Как обычно, сначала был страстный роман. Они познакомились на улице, ничего не зная друг о друге. Позднее выяснилось, что Лена – художница, причем хорошая. Самсонов, как большое одолжение сделал, разрешив ей работать в своей мастерской. Все работы оставались у него. Он вел себя, как мэтр, всегда что-то подправлял и подмазывал в ее картинах, потом продавал как свои работы. Поначалу Лена об этом даже не подозревала, а потом в каком-то журнале увидела интервью с Самсоновым и репродукцию своей работы, подписанную его именем. Вот с тех пор и пошло… Между ними начались грандиозные скандалы, а он всем друзьям рассказывал, что Лена просто обезумела от ревности, не дает ему прохода и т. п. Его все жалели, уговаривали оставить ее. В конце концов, когда они расстались, Самсонов создал ей репутацию такой идиотки и скандалистки, что Лена ни к кому из его друзей и подступиться не могла, не то что рассказывать об аферах Самсонова. И хотя она не собиралась подставлять Самсонова, он был рад, что изолировал Лену от своего окружения.
Почему она пришла к нему через столько лет, не знаю, могу только предположить. Этими отношениями она живет, простите, жила все это время. При всей вспыльчивости она всегда была человеком нерешительным. В минуту загоралась, но быстро остывала, и пойти на какой-то конкретный шаг для нее было почти невозможно. Она это понимала и мучилась от этого. Потому и пить начала. Ну а женский алкоголизм – это сложная штука, и понять поступки такой женщины, с одной стороны, трудно, а с другой… Под влиянием минуты или определенной информации, покоробившей и как-то задевшей ее, могла прийти и начать права качать. Если, конечно…
– Что значит «если, конечно»? – заинтересовался Власов.
– Если, конечно, ее не использовал кто-то третий. За Самсоновым столько всего, что его можно шантажировать до бесконечности. Правда, ему до сих пор удавалось выходить сухим из воды. Везунчик, – ответил Гнилов.
– А может этот третий вы и есть? – пристально глядя в глаза Алексею, спросил капитан.
– Нет, я зарок себе дал – с ним больше не связываться. Вот вызвали, пожалуйста, сразу приехал и готов отвечать на любые ваши вопросы. Однако сам не хочу с ним бороться. Это бессмысленно. Он известный человек, и всегда найдется кто-то, кто захочет ему помочь.
– Можно подумать, у него депутатская неприкосновенность, – ухмыльнулся Власов, в глубине души понимая правоту Гнилова.
– Не депутатская, но неприкосновенность. Вас замучают его защитники, вернее защитницы. Сами захотите поскорее закрыть дело, согласившись лучше на «глухарь», чем на копание во всем этом грязном белье.
– Посмотрим, – решительно сказал Власов.
– Посмотрим, – с некоторой надеждой вторил ему Гнилов.
Возможная версия
История с картинами, конечно, была им ловко придумана. Однако Вилма в нее поверила, а если там и есть какие-то шероховатости, то в ее дальнейшей интерпретации они сгладятся.
Самсонов, понятное дело, не проходил весь тот творческий «запой», который он пытался имитировать перед Вилмой. Все обстояло значительно проще и на первый взгляд вполне невинно.
Разъезжая по российской глубинке посланником европейской моды, сварганенной где-то под Варшавой, Самсонов ни о каком творчестве и не помышлял. Забот и без того хватало. Города сменяли один другой как в калейдоскопе. Иной раз сразу и сообразить не мог, где находится: названия пунктов назначения запоминать не успевал. Однажды он оказался в Угличе. Как обычно, позавтракать негде, кофе только бочковой. Пока Микис с тоской созерцал незатейливый ассортимент привокзального буфета, туда уже начали подтягиваться местные алкаши.
«Да-а, замечательно. Все тридцать три удовольствия – протухший буфет, все загажено мухами и ни одного трезвого слова с утра. Денежки просто так не даются. За ними иной раз и по помойкам надо побегать», – мысленно философствовал Самсонов.
– Слышь, мужик, помоги здоровье поправить, – вдруг услышал он возле себя традиционное причитание.
– Пошел бы лучше работать, чем побираться здесь, – оборвал просителя Микис и собрался уходить.
– А я не побираюсь. Вот купи картинку за двадцать рублей, – сказал алкаш и вытащил из-за пазухи сделанный маслом, причем очень профессионально, этюд.
Самсонов оторопело посмотрел на картинку и спросил:
– Откуда у тебя это?
– Сам рисую. Я, между прочим, настоящий художник. Учился в Ленинграде.
Короче, берешь? – заискивающе спросил «синяк».
Перед Микисом стоял совершенно опустившийся человек без возраста: длинные волосы и борода абсолютно дезориентировали в годах. Ему могло быть и 35, и 55 лет. Если приглядеться, в лице можно было уловить остатки стирающегося интеллекта, который угадывался в очень грустных глазах, во все понимающем и в то же время отрешенном взгляде. Приезжие были основной статьей дохода этого несчастного. Свои картинки он мог предложить только на вокзале, так как в самом городе они и даром никому нужны не были.
– Пожалуй, возьму, – обрадовал коллегу Самсонов, у которого в голове зрела какая-то, еще несформировавшаяся, но очень ценная мысль, подтолкнувшая продолжить этот разговор. – А много у тебя таких этюдов?
– Да полно всего, – неопределенно ответил художник.
– Может, покажешь?
– Покажу. Отчего же не показать. Я здесь недалеко живу. Хочешь, пойдем сейчас.
Я только поправлюсь немного, и пойдем.
Без слов бывший художник подошел к буфетной стойке, буфетчица налила ему обязательные сто граммов, он расплатился, выпил и жестом пригласил Самсонова следовать за ним.
По дороге Микис расспрашивал заметно повеселевшего нового знакомого, которого звали Геной, о его житье-бытье. Выяснил, что тот учился в Ленинградской академии художеств, подавал большие надежды, кроме того, подрабатывал в реставрационных мастерских. Вот там-то несчастье и подстерегло его. Он восстанавливал портрет неизвестного мастера начала ХIХ века – ценнейший раритет, готовящийся к экспозиции Екатерининского дворца. «Как» и «почему», объяснить Геннадий не мог, но работа пропала. Все подозрения пали на него. Вина, правда, доказана не была, но и невиновность доказать почему-то было невозможно. Собственно говоря, его сделали крайним, чтобы не морочить голову с расследованием и поисками, поскольку было ясно: картину уже не найти. Друзья стали сторониться, работу потерял, с женой и до этого отношения были не самые лучшие, а тут и вовсе пришли к разрыву. Из дома ушел. Без квартиры, без работы, без репутации. Короче, уехал из Питера куда глаза глядят, прихватив с собой только этюдник с красками. На вокзале взял самый дешевый билет на поезд. Денег хватило до Углича. Так он оказался в этом городе.
Устроился дворником и по совместительству оформителем в жилищную контору.
К праздникам малевал всякие плакаты и лозунги, по утрам подметал территорию, а все остальное время занимался своим любимым делом. Довольно долго жил сам по себе, в своем обособленном мире, создавая картины, которые, как он думал, обязательно увидят свет. Вот наберет силы, подготовит работы – и в конце концов сможет устроить выставку…. Поначалу Гена и сам себе не признавался, что это абсолютная утопия. Ну какая выставка? Он же не член Союза художников. [1]Выплюнутый «колыбелью революции» очередной непризнанный гений, неудачник по всем жизненным параметрам, без связей, без… Без всего. Чтобы заглушить эти мысли, Геннадий потихоньку стал выпивать. Сначала по рюмочке в день перед сном, чтобы лечь и забыться, потом нужно было все больше и больше. Постепенно живопись забросил, со временем его и с работы выгнали, но каморка дворницкая осталась за ним: все же 12 лет за нее отработал. Да и сейчас по-прежнему малевал к праздникам плакаты и лозунги. Собственно, на то и жил, не считая этюдов, которые удавалось продать проезжающим пассажирам.
Микис слушал и поражался: до чего же бездарно можно распорядиться своей жизнью, имея несомненный талант. Как же себя надо не любить? Постичь он этого не мог. Впрочем, судьба Геннадия на самом деле его волновала мало. Самсонов не был бы Самсоновым, если бы не рассматривал эту историю под своим углом зрения. Про себя, пока на уровне подсознания, он фиксировал, что у Гены хорошее образование, никаких друзей, никаких родственников, в Питере забыли, а здесь так и не узнали. Интересно… Очень интересно посмотреть его работы.
Наконец они пришли. Геннадий жил на первом этаже, вернее сказать, в полуподвале пятиэтажного дома. Небольшая комната была вся заставлена подрамниками. Из мебели – только раскладушка и самодельный стол, длинный, во всю стенку. Вдоль нее полки с красками, кистями, черепами животных, перьями, самодельными бусами и прочими прибамбасами, которые обычно отличают мастерские художников.
Хозяин предложил Микису единственный имеющийся в комнате стул… и началась демонстрация живописных полотен. Художник был очень возбужден и взволнован. Еще бы. Наконец-то у него появился зритель, при этом человек, явно разбирающийся в живописи, такой доброжелательный, так заинтересовался его картинами.
Геннадий с гордостью показывал каждую новую работу, выражение его лица постоянно менялось. Он вспоминал, как писал пейзажи в различное время года, свое состояние в то время, свои воспоминания, ощущения. Показывал картины, как любимых детей, гордясь наиболее удачными и талантливыми, находя милые черты у более простых и не таких выдающихся, как все остальные, рассказывал истории, связанные с каждой из них. Когда демонстрация закончилась, у Самсонова уже был готов план его дальнейших действий.
– Мой дорогой друг, – начал он с расстановкой, – а не хотели бы вы продать эти работы?
Самсонов уже просчитал: купив все, что есть у Геннадия, он может довольно ловко распорядиться всем этим богатством. По самым скромным подсчетам, даже учитывая, что имя художника неизвестное, работы тянули тысяч на шесть рублей. За эти деньги в Риге можно было купить однокомнатную квартиру. Деньги у Самсонова были. Не шесть тысяч, конечно, всего три, да и то из них ему принадлежала лишь тысяча. Но он не собирался платить Геннадию даже и эту тысячу.
«Зачем этому алкашу в Угличе большие деньги? Достаточно будет 500 рублей. Все равно ведь все пропьет», – рассудил про себя доброжелательный покупатель и сообщил о своем желании приобрести все работы за такую, придуманную им сумму.
Радость, осветившая было лицо Геннадия, сменилась гримасой боли, отчаяния и безысходности. Пусть он убогий, нищий, но цену своим работам знает. В них вложено столько души, столько сердца! Ведь они никому никогда не были нужны… И вдруг понадобились…. Да, он беден и безвестен, но рядом с ним, безмерно одиноким человеком, живут его дети – его картины, в каждой из которых частичка души, частичка жизни. Не того существования, в котором он прозябал, а жизни духа. Именно высокий дух воплотился и жил в этих полотнах, поддерживая и защищая своего создателя. Художник ощутил свою беззащитность и никчемность, боль от того, что придется расстаться с самым, что есть у него дорогим, единственным, получив лишь символическую сумму денег, которая все равно никоим образом не сможет изменить качество его жизни.
– А впрочем….– продолжил он свои мысли вслух и представив в своих руках действительно немыслимую для него сумму в пятьсот рублей, – забирай.
– Значит, по рукам? – испытующе глядя на художника, спросил Самсонов.
– По рукам, – не глядя на него, тихо сказал Геннадий.
– Ну и прекрасно. Я не надолго отойду, – сообщил Микис и быстро вышел на улицу.
Надо было срочно поймать машину и вывезти картины от Геннадия, пока тот не передумал. К счастью Микиса у подъезда затормозил «газик», видимо водитель жил в этом доме. Самсонов быстро договорился и вместе с ним вернулся в коморку Геннадия. Тот по-прежнему сидел на стуле, согнувшись, обхватив голову руками.
– Ну, мы забираем? – бодро спросил Микис.
Художник только рукой махнул. Пока водитель выносил картины, Микис отсчитал положенную сумму, выразил надежду, что они еще не раз встретятся в этой жизни, пожелал удачи – и был таков. Больше с Геннадием он не виделся никогда. Некоторое время спустя, месяца через четыре, вновь приехав в Углич по своим делам, Самсонов хотел найти его, но узнал, что тот окончательно спился и то ли сам замерз, то ли его избили. В общем, художник умер.
Самсонов же эти четыре месяца даром не терял. Легенда, сочиненная им в поезде о необыкновенном творческом озарении, произвела на Вилму неизгладимое впечатление, а когда она увидела работы, пришла в неописуемый восторг. Оказывается, у Микиса талант от Бога. Видимо, какие-то высшие силы руководят им сверху и дают возможность создавать такие потрясающие картины. Сколько души, чувства, какая энергетика!!
Она одним звонком восстановила его в институте и предложила сделать выставку в рамках программы поддержки творческой молодежи Латвии, которая зародилась в недрах комсомольского руководства этой прибалтийской республики, где у Вилмы, как и везде, были серьезные завязки.
Персональная выставка студента второго курса – явление небывалое. О Самсонове писали в газетах, им восторгались, Вилма воспевала его фантастическую работоспособность, его талант, если не сказать гениальность. Гордилась тем, что именно она нашла это дарование и сделала правильный выбор, причем не в силу его сексуальной неотразимости, а потому что почувствовала в этом парне грандиозный творческий потенциал.
После выставки он сумел продать все работы, да так удачно, что денег хватило на двухкомнатную кооперативную квартиру в престижном районе Риги.
Звезды улыбались ему. Все складывалось как нельзя лучше. Несколько работ Геннадия он припрятал, чтобы была иллюзия непрекращающегося творческого процесса. Одно было плохо – учеба в институте мешала новым планам, но Микис, подумав, что проблемы надо решать по мере их поступления, с головой погрузился в осуществление своего плана.
Вилме очень хотелось посмотреть, как он работает, но Самсонов сказал, что не может творить, когда кто-то присутствует в момент создания нового полотна. К тому же делать это может только ночью, в абсолютной тишине. Днем он вынашивает свои замыслы, а для этого нужно иногда бывать одному, чтобы никто не беспокоил и не отвлекал. Таким образом, Микис освободился от контроля Вилмы и приступил к осуществлению своего плана, который был предельно прост.
Сколько таких Геннадиев живут в огромной стране, сколько можно набрать у них работ и как легко сделать из всех дураков? Впрочем, и делать нечего, они такие и есть. Как можно поверить, что человек вдруг взял и написал тридцать шесть картин за три месяца. Да над каждой из них нужно работать такое время. Верят всему, что ни скажу: и пейзажи вижу во сне, причем в разное время года, и фантомы моделей без живых натурщиц могу писать! Ну фантастика! И просто грех не воспользоваться такой человеческой наивностью, граничащей с глупостью.
Самсонов пустился во все тяжкие, купаясь во вседозволенности и безнаказанности и получая от этого особое удовольствие. Несомненно, осуществляя свой план, Микис в глубине души считал себя (и в данном случае вполне справедливо) человеком, парящим над толпой желающих быть обманутыми. Он наводил справки о талантливых выпускниках престижных художественных вузов. В советские времена было множество рычагов, чтобы сломать судьбу и самого человека. И довольно часто это происходило с наиболее талантливыми людьми. Видимо, они совершенно неприспосабливаемы к жизни в силу своей подвижной психики и тонкой нервной организации, более других ранимы и не могут пережить несправедливость, подлость, предательство. К тому же таланты, как правило, отличались инакомыслием, за что ссылались в провинцию, где они просто физически пропадали в безвестности и бедности, всеми забытые и одинокие.
Микис очень умело находил таких людей, иногда заставал только вдов и скупал у них либо все на корню, либо часть работ, что-то оставляя им на память. Скупал, конечно, за символические деньги, но при полной невостребованности и бедности люди, можно сказать, почти радовались малому, а Самсонов использовал их безвыходное положение, искренне ощущая себя настоящим благодетелем.
Институт он все же бросил. Учиться не хотелось, к тому же там могли разоблачить его хитроумные легенды о снах, видениях и фантомах. В институте надо было каждый день тупо рисовать с натуры. А Микису жалко было на это тратить время. Ему же хотелось все и сразу. Учеба в институте в этот график не вписывалась. Он и так вполне продаваемый художник.
Правда, чтобы добиться настоящей известности нельзя стоять на месте. В Риге большой славы не добьешься. Надо уезжать. К этой мысли Микис пришел внезапно и в одночасье решил изменить свою жизнь.
Это было летом на взморье в Дзинтари. Микис привык к своему успеху у женщин и воспринимал это как должное. Он был молод, привлекателен, стилен и «упакован» по всем правилам тогдашних представлений о материальном благополучии. Даже имел видеомагнитофон, что тогда было доступно далеко не каждому, а на пляж он выезжал на шикарном мотоцикле «Honda», что и вовсе было недосягаемой мечтой для большинства его сверстников. И вот Самсонов при полном параде прибывает к морю, а там, как ни в чем не бывало, лежит и запросто загорает известная актриса, снимавшаяся в те годы из фильма в фильм.
Микис, конечно, тут же к ней подкатил, но кинодива, скользнув по нему взглядом, словно перед ней было абсолютно пустое место, встала и пошла к воде, куда ее давно зазывали спутники.
В этот момент Микис снова почувствовал себя махоньким и неказистым, бракованной игрушкой, которую даже рассматривать никто не собирается, потому что изначально она изготовлена по неправильной технологии. Именно в те минуты он вывел для себя формулу, что степень заинтересованности в нем таких заоблачных див зависит не просто от внешней привлекательности, а от степени приближенности к их кругу, от степени популярности.
Да, все здесь в Прибалтике, конечно, замечательно. И море есть, и квартира, и некое признание таланта, но уезжать все равно надо, и как можно скорее.
Этим же летом, но чуть раньше, он познакомился с одной дамой из Москвы. Дама была не очень молода, но и не совсем старая. Микис вспомнил, как она заинтересованно говорила, что если он приедет в столицу, то может на нее рассчитывать, поскольку у нее есть связи на телевидении и в газетах, да и сама она чуть ли не главный редактор какого-то журнала (правда не мог вспомнить какого). Да, собственно, это и не важно. Конечно, знакомство не Бог весть какое, но, в конце-то концов, это только начало, а там, на месте, он разберется.
Звали даму Анна Матвеевна. Вернувшись домой, Микис лихорадочно стал искать номер ее телефона, который записал на какой-то газете. По счастью, газета оказалась не выброшенной, и он тут же принялся звонить. Все шло как по маслу. На другом конце провода взяли трубку. Его сразу узнали, обрадовались. Было ощущение, что Анна Матвеевна ждала этого звонка. Она тут же сообщила, что ее родной брат работает в научно-исследовательском институте и может оформить Самсонова на работу, благодаря чему у Микиса появится возможность обменять свою рижскую квартиру на Москву. Помимо этого у нее полно мыслей по поводу его обустройства на новом месте. Короче, она его ждет.
«Да уж, – самодовольно подумал про себя Самсонов, положив трубку, – влюбленная женщина – это грандиозная движущая сила. Ну что ж, будем снимать этот бронепоезд с запасного пути и… вперед».
И Анна Матвеевна принялась за дело. Устроила на работу, помогла обменять квартиру. Правда, Микис переехал в Москву не сразу. Он сказал, что ему надо поработать в Риге, чтобы сразу привезти много картин, поскольку в Москве в связи с обустройством будет вынужденный творческий простой, а вот в родных пенатах у него сейчас просто небывалый подъем, масса идей, которые необходимо воплотить. Анна Матвеевна отнеслась к этому с большим пониманием, а Самсонов рванул в российскую глубинку по собранным им адресам изгнанных и проштрафившихся гениев со своеобразной благотворительной акцией. Немного подкормить ребят и в качестве благодарности собрать все их работы. Что самое интересное: собрал и привез в Москву. С этого времени началась московская деятельность и раскрутка Самсонова.
Так, или приблизительно так, поведал бывший тюремщик, а ныне арт-директор Алексей Гнилов историю рождения одного из самых модных и дорогих художников в Москве Микиса Самсонова обалдевшим защитникам правопорядка.
– Ну вот, на этой истории я и «взял» его. Выдумывал и домысливал, а получилось, что самые мои невероятные гипотезы, оказались реальной историей рождения известного художника, – завершил свой рассказ Гнилов.
Надо сказать, что на милиционеров его рассказ произвел сильное впечатление. Им все услышанное казалось чем-то невероятным. Быть такого не может, чтобы человек приобрел известность за счет труда и таланта других людей. Василий еще раз порадовался тому, что в его профессии такие выверты просто невозможны. Либо ты справляешься с работой, либо нет, и сам за себя отвечаешь – и за свои проколы и за свои успехи. Говорят, большой успех – это правильно выбранный путь. А какой путь выбрал Самсонов? Путь, на котором приходится переступать через очень многих людей и их судьбы? Неужели он ведет к большой славе?
Вася точно знал, что такая жизнь не для него. Но он понимал, что для такого, как Самсонов, идущего по головам других, даже не замечая этого, занятого на своем пути покорением женских сердец, их использованием для выхода на новый виток, Большая Слава – самая главная женщина, ради которой он изменяет и бросает всех остальных. Правда, эта дама – самая неверная и ненадежная из всех. Ведь она может и спиной повернуться. И поворачивается… И тогда мгновенно забывают тех, кому изменила Слава и Удача, но тысячи новых стремятся на встречу с ней, платя огромную цену за это свидание, которое не всегда случается по любви. Свидание Самсонова с самой неверной женщиной было явно без любви. Отвернется она от него или нет, еще неизвестно, а вот жертва этих конфликтных отношений уже лежит в морге.
– А женщины? Неужели они вот так спокойно относились к тому, что их бросали? – не удержался от вопроса Василий. – Ведь бывают очень мстительные дамы.
– Бывают. Но Самсонов таких избегал. Он вообще счастливчик. Ему все всё прощали, с пониманием относились к его поступкам, искренне считая, что их период в жизни художника завершен и ему надо идти дальше, поскольку он – большой талант, личность неординарная. Женщины – странные существа: мечтают о принцах, а любят негодяев.
– Вы не рассказали об отношениях Самсонова с Макеевой. Почему они расстались? Зачем она решила прийти к нему через столько лет? – спросил Власов, у которого и Самсонов, и Гнилов, сделанный из того же теста, вызывали чувство неосознанной брезгливости.
– Как обычно, сначала был страстный роман. Они познакомились на улице, ничего не зная друг о друге. Позднее выяснилось, что Лена – художница, причем хорошая. Самсонов, как большое одолжение сделал, разрешив ей работать в своей мастерской. Все работы оставались у него. Он вел себя, как мэтр, всегда что-то подправлял и подмазывал в ее картинах, потом продавал как свои работы. Поначалу Лена об этом даже не подозревала, а потом в каком-то журнале увидела интервью с Самсоновым и репродукцию своей работы, подписанную его именем. Вот с тех пор и пошло… Между ними начались грандиозные скандалы, а он всем друзьям рассказывал, что Лена просто обезумела от ревности, не дает ему прохода и т. п. Его все жалели, уговаривали оставить ее. В конце концов, когда они расстались, Самсонов создал ей репутацию такой идиотки и скандалистки, что Лена ни к кому из его друзей и подступиться не могла, не то что рассказывать об аферах Самсонова. И хотя она не собиралась подставлять Самсонова, он был рад, что изолировал Лену от своего окружения.
Почему она пришла к нему через столько лет, не знаю, могу только предположить. Этими отношениями она живет, простите, жила все это время. При всей вспыльчивости она всегда была человеком нерешительным. В минуту загоралась, но быстро остывала, и пойти на какой-то конкретный шаг для нее было почти невозможно. Она это понимала и мучилась от этого. Потому и пить начала. Ну а женский алкоголизм – это сложная штука, и понять поступки такой женщины, с одной стороны, трудно, а с другой… Под влиянием минуты или определенной информации, покоробившей и как-то задевшей ее, могла прийти и начать права качать. Если, конечно…
– Что значит «если, конечно»? – заинтересовался Власов.
– Если, конечно, ее не использовал кто-то третий. За Самсоновым столько всего, что его можно шантажировать до бесконечности. Правда, ему до сих пор удавалось выходить сухим из воды. Везунчик, – ответил Гнилов.
– А может этот третий вы и есть? – пристально глядя в глаза Алексею, спросил капитан.
– Нет, я зарок себе дал – с ним больше не связываться. Вот вызвали, пожалуйста, сразу приехал и готов отвечать на любые ваши вопросы. Однако сам не хочу с ним бороться. Это бессмысленно. Он известный человек, и всегда найдется кто-то, кто захочет ему помочь.
– Можно подумать, у него депутатская неприкосновенность, – ухмыльнулся Власов, в глубине души понимая правоту Гнилова.
– Не депутатская, но неприкосновенность. Вас замучают его защитники, вернее защитницы. Сами захотите поскорее закрыть дело, согласившись лучше на «глухарь», чем на копание во всем этом грязном белье.
– Посмотрим, – решительно сказал Власов.
– Посмотрим, – с некоторой надеждой вторил ему Гнилов.
Возможная версия
Расставшись с Мариной, Микис отправился домой, обдумывая, как ему построить разговор с Сашей Алябьевой. Их отношения испортились давно, хотя внешне с обеих сторон поддерживалась иллюзия, что они по-прежнему общаются и она готова принять участие в любом его новом проекте. Самсонов прекрасно отдавал себе отчет, что это далеко не так, но не собирался ворошить осиное гнездо. Он очень прислушивался к мнению Марины, которая считала Сашу хорошим журналистом. Однако характер и способ устного изложения ее мыслей Самсонова никак не устраивали.
Уж очень независима она была в своих суждениях и абсолютно не щадила самолюбие Микиса, могла сказать ему все что угодно. Дескать, он не только в литературе ничего не понимает, но и в живописи, да и вообще, как она выражалась, не творческий человек.
Самсонова от Алябьевой просто трясло. Открытый конфликт произошел на заключительном этапе работы над книгой. Сначала она настояла на своем варианте обложки, которая, по ее мнению, была, в отличие от варианта Микиса, и стильной, и привлекающей взгляд. Это было и на самом деле так, но Самсонов не мог легко сдаться.
В конце-то концов он известный художник, а во-вторых, еще и дизайнер.
И тут он много чего о себе узнал: и что к книжной графике не имеет отношения, и учился (если вообще учился) никак не на книжного дизайнера. Слово за слово… Короче, она хлопнула дверью и ушла, доведя Микиса буквально до белого каления.
На следующий день Саша все же позвонила, даже извинялась, сказав, мол, дескать, чего не бывает между друзьями, работу надо довести до конца. В общем, договорились встретиться в издательстве. Ну и встретились на свою голову.
Самсонову надо было показать всем, что именно он лидирует всегда, тем более в работе над своей книгой. Ему захотелось поместить (если не на обложке, то на форзаце) снимок, где он изображен в строгом костюме с двумя обнаженными моделями. Микису казалось, что это непременно привлечет читателей, Саша же считала иначе. В результате при огромном стечении издательского люда она заявила, что неплохо было хотя бы прочитать книгу, где полностью ломается его прежний имидж, а эта фотография никоим образом с такой концепцией не стыкуется.
Уж очень независима она была в своих суждениях и абсолютно не щадила самолюбие Микиса, могла сказать ему все что угодно. Дескать, он не только в литературе ничего не понимает, но и в живописи, да и вообще, как она выражалась, не творческий человек.
Самсонова от Алябьевой просто трясло. Открытый конфликт произошел на заключительном этапе работы над книгой. Сначала она настояла на своем варианте обложки, которая, по ее мнению, была, в отличие от варианта Микиса, и стильной, и привлекающей взгляд. Это было и на самом деле так, но Самсонов не мог легко сдаться.
В конце-то концов он известный художник, а во-вторых, еще и дизайнер.
И тут он много чего о себе узнал: и что к книжной графике не имеет отношения, и учился (если вообще учился) никак не на книжного дизайнера. Слово за слово… Короче, она хлопнула дверью и ушла, доведя Микиса буквально до белого каления.
На следующий день Саша все же позвонила, даже извинялась, сказав, мол, дескать, чего не бывает между друзьями, работу надо довести до конца. В общем, договорились встретиться в издательстве. Ну и встретились на свою голову.
Самсонову надо было показать всем, что именно он лидирует всегда, тем более в работе над своей книгой. Ему захотелось поместить (если не на обложке, то на форзаце) снимок, где он изображен в строгом костюме с двумя обнаженными моделями. Микису казалось, что это непременно привлечет читателей, Саша же считала иначе. В результате при огромном стечении издательского люда она заявила, что неплохо было хотя бы прочитать книгу, где полностью ломается его прежний имидж, а эта фотография никоим образом с такой концепцией не стыкуется.