Страница:
Коко Шанель вспоминала о появлении Дягилева в Париже: «Он сбежал из Лондона, потому что не мог расплатиться с долгами. Сходил с ума, не зная, что предпринять. Я осмелилась: „Сколько вам нужно, чтобы уладить дела в Лондоне и вернуться во Францию?“ Он назвал какую-то сумму, совершенно не помню какую. Я тут же дала ему чек». Секретарь Дягилева Борис Кохно утверждал: на 200 тыс. франков золотом.
Русский балет в очередной раз был спасен, но на пять лет лишен возможности выступать в Англии.
Тиран
Последний сезон
Коко Шанель. Великая Mademoiselle: XX век в шляпках и без корсета
Co Co Ri Co
Тысяча и одна ночь
Опасные связи
Mademoiselle против new look и belle epoqtje
Дейл Карнеги. Скажите «cheese»
Купите бублики!
Открытие Америки
Русский балет в очередной раз был спасен, но на пять лет лишен возможности выступать в Англии.
Тиран
Дягилеву требовалось любой ценой заполучить сливки художественного рынка. И ему всегда удавалось то, что он хотел. Его дар состоял в умении чувствовать и открывать таланты, в любых сферах и формах (взять хотя бы его слугу Василия Зуйкова – это был хитрый нагловатый холуй, преданный хозяину до последнего вздоха). Дягилев понимал, как надо реализовать то или иное дарование, и абсолютно не смущался средствами достижения этой цели, а также чаяниями самого дарования.
По словам Коко Шанель, «он никому ничего не давал, никогда! Ни малейшего чувства. По отношению к танцовщикам он был беспощаден». Атанцовщики его боготворили.
Он чудовищно перегружал всех, с кем работал, – от композиторов до костюмеров. Но умел так завораживать их, что, трудясь круглосуточно, забывая о еде и сне, они были счастливы. Каждый соприкоснувшийся с Дягилевым испытывал невероятный подъем: как правило, этот период оказывался самым плодотворным в его жизни. И к каждому, с кем работал, Дягилев относился так, будто решительно все в тот момент зависело от этого человека.
Но и ревность его была нешуточна. Он говорил своей прима-балерине Тамаре Карсавиной: «Терпеть не могу твою семью, она отнимает тебя у меня. Зачем ты не вышла замуж за Фокина? Тогда бы вы оба принадлежали мне». Дягилев вил из нее веревки, принуждая дисциплинированную балерину оставить императорский Мариинский театр: «К кому ты так торопишься? К напомаженным усам Теляковского?»
Одновременно Дягилев умел внушить участникам антрепризы, что легко может заменить любого без всякого ущерба делу. Насаждал в труппе железную дисциплину, заставляя артистов работать как каторжных, хотя и селил их в хороших отелях, а для спектаклей снимал лучшие театры. Любое недовольство, просьбы о прибавке жалованья пресекал в корне, заявляя, что силой никого не держит. С Идой Рубинштейн, красавицей и светской львицей, судился на 50 тыс. франков за ее отказ выступать в трех балетах, хотя по контракту дочь банкира должна была участвовать в спектаклях бесплатно, исключительно ради славы. Адвокат Иды доказывал, что во время подписания контракта на его клиентку оказывалось давление: «В Париже было ужасно жарко, Дягилев слишком настаивал, а Ида готовилась ехать в Центральную Африку охотиться на леопардов». Приехавшими в 1921-м из голодного советского Киева молодыми танцовщиками остался недоволен и урезал им жалованье на 200 франков. Вацлаву Нижинскому, пока тот был его любовником, вообще не платил гонораров: «Зачем тебе деньги? Скажи, что тебе надо, и тут же все будет».
С чудовищной легкостью он расставался с людьми, не принимая в расчет ни дружбу, ни любовь, ни былые заслуги и услуги. Но если наступала нужда, мирился с обиженными, чего бы это не стоило. Балетмейстер Фокин, самолюбивый, желчный, ревнивый создатель репертуара первых сезонов, был изгнан через два года как «безнадежно устаревший». Что делать с балетами Фокина? «Не знаю, – отмахивался Дягилев от режиссера. – Могу продать их все оптом». Сменивший Фокина Нижинский после своей неожиданной женитьбы оказался в опале и был уволен за немотивированный отказ выйти на сцену, который в иные времена сошел бы ему с рук. Очередной сезон повис на волоске. Необходимо было вернуть Фокина. Обернув трубку носовым платком, чтобы не сразу распознали голос, Дягилев вызвал хореографа к телефону. Зловещая пауза перед разговором. Затем разговор – на пять часов по международному телефону. В результате Фокин согласился почти на все условия Дягилева.
С друзьями Дягилев обращался еще более бесцеремонно. Заказывал Льву Баксту эскизы и параллельно давал то же задание молодым французским художникам. Прогорев со «Спящей красавицей», «запамятовал», что верному Левушке не заплачено ни за декорации трехактного балета, ни за сто костюмов, сделанных за сумасшедше краткие два месяца. Процесс о «Спящей» навсегда рассорил былых соратников – Бакст умер, так и не помирившись с Дягилевым.
По словам Коко Шанель, «он никому ничего не давал, никогда! Ни малейшего чувства. По отношению к танцовщикам он был беспощаден». Атанцовщики его боготворили.
Он чудовищно перегружал всех, с кем работал, – от композиторов до костюмеров. Но умел так завораживать их, что, трудясь круглосуточно, забывая о еде и сне, они были счастливы. Каждый соприкоснувшийся с Дягилевым испытывал невероятный подъем: как правило, этот период оказывался самым плодотворным в его жизни. И к каждому, с кем работал, Дягилев относился так, будто решительно все в тот момент зависело от этого человека.
Но и ревность его была нешуточна. Он говорил своей прима-балерине Тамаре Карсавиной: «Терпеть не могу твою семью, она отнимает тебя у меня. Зачем ты не вышла замуж за Фокина? Тогда бы вы оба принадлежали мне». Дягилев вил из нее веревки, принуждая дисциплинированную балерину оставить императорский Мариинский театр: «К кому ты так торопишься? К напомаженным усам Теляковского?»
Одновременно Дягилев умел внушить участникам антрепризы, что легко может заменить любого без всякого ущерба делу. Насаждал в труппе железную дисциплину, заставляя артистов работать как каторжных, хотя и селил их в хороших отелях, а для спектаклей снимал лучшие театры. Любое недовольство, просьбы о прибавке жалованья пресекал в корне, заявляя, что силой никого не держит. С Идой Рубинштейн, красавицей и светской львицей, судился на 50 тыс. франков за ее отказ выступать в трех балетах, хотя по контракту дочь банкира должна была участвовать в спектаклях бесплатно, исключительно ради славы. Адвокат Иды доказывал, что во время подписания контракта на его клиентку оказывалось давление: «В Париже было ужасно жарко, Дягилев слишком настаивал, а Ида готовилась ехать в Центральную Африку охотиться на леопардов». Приехавшими в 1921-м из голодного советского Киева молодыми танцовщиками остался недоволен и урезал им жалованье на 200 франков. Вацлаву Нижинскому, пока тот был его любовником, вообще не платил гонораров: «Зачем тебе деньги? Скажи, что тебе надо, и тут же все будет».
С чудовищной легкостью он расставался с людьми, не принимая в расчет ни дружбу, ни любовь, ни былые заслуги и услуги. Но если наступала нужда, мирился с обиженными, чего бы это не стоило. Балетмейстер Фокин, самолюбивый, желчный, ревнивый создатель репертуара первых сезонов, был изгнан через два года как «безнадежно устаревший». Что делать с балетами Фокина? «Не знаю, – отмахивался Дягилев от режиссера. – Могу продать их все оптом». Сменивший Фокина Нижинский после своей неожиданной женитьбы оказался в опале и был уволен за немотивированный отказ выйти на сцену, который в иные времена сошел бы ему с рук. Очередной сезон повис на волоске. Необходимо было вернуть Фокина. Обернув трубку носовым платком, чтобы не сразу распознали голос, Дягилев вызвал хореографа к телефону. Зловещая пауза перед разговором. Затем разговор – на пять часов по международному телефону. В результате Фокин согласился почти на все условия Дягилева.
С друзьями Дягилев обращался еще более бесцеремонно. Заказывал Льву Баксту эскизы и параллельно давал то же задание молодым французским художникам. Прогорев со «Спящей красавицей», «запамятовал», что верному Левушке не заплачено ни за декорации трехактного балета, ни за сто костюмов, сделанных за сумасшедше краткие два месяца. Процесс о «Спящей» навсегда рассорил былых соратников – Бакст умер, так и не помирившись с Дягилевым.
Последний сезон
Сезон 1929 года, 22-й сезон антрепризы, прошел в Лондоне с небывалым успехом. Прощаясь с труппой перед отпуском, Дягилев был грустен и нежен: «В первый раз за все годы я спокоен за будущее. Ангажементами мы обеспечены, контракты подписаны. Вы заслужили отдых».
Сам же поехал в Париж лечиться – он устал, его мучили диабет, фурункулы и боль в спине. Затем, несмотря на строгие запреты врачей, помчался в Германию – пестовать новое «чудо», 17-летнего композитора и пианиста Игоря Маркевича, и шарить по книжным лавкам – коллекционирование редких книг стало его последней страстью. В любимую с юных лет Венецию приехал вконец разбитым.
Болезнь сожгла его в десять дней. Мися Серт, как всегда в страшные минуты, была рядом. Дягилев угас перед рассветом 19 августа 1929 года. Когда сиделка закрыла ему глаза, «...в этой маленькой комнате отеля, где только что умер самый великий кудесник искусства, разыгралась чисто русская сцена, какую можно встретить в романах Достоевского. Смерть стала искрой, взорвавшей давно накопившуюся ненависть, которую питали друг к другу юноши, постоянно находившиеся рядом с ним. В тишине, полной подлинного драматизма, раздалось какое-то рычание: Кохно бросился на Лифаря, стоявшего на коленях по другую сторону кровати. Они катались по полу, раздирая, кусая друг друга, как звери».
Хоронили Дягилева на деньги Коко Шанель, случайно оказавшейся в то время в Венеции. Великий импресарио не оставил ничего, кроме небольших долгов и любовно собранной коллекции книжных раритетов.
Сам же поехал в Париж лечиться – он устал, его мучили диабет, фурункулы и боль в спине. Затем, несмотря на строгие запреты врачей, помчался в Германию – пестовать новое «чудо», 17-летнего композитора и пианиста Игоря Маркевича, и шарить по книжным лавкам – коллекционирование редких книг стало его последней страстью. В любимую с юных лет Венецию приехал вконец разбитым.
Болезнь сожгла его в десять дней. Мися Серт, как всегда в страшные минуты, была рядом. Дягилев угас перед рассветом 19 августа 1929 года. Когда сиделка закрыла ему глаза, «...в этой маленькой комнате отеля, где только что умер самый великий кудесник искусства, разыгралась чисто русская сцена, какую можно встретить в романах Достоевского. Смерть стала искрой, взорвавшей давно накопившуюся ненависть, которую питали друг к другу юноши, постоянно находившиеся рядом с ним. В тишине, полной подлинного драматизма, раздалось какое-то рычание: Кохно бросился на Лифаря, стоявшего на коленях по другую сторону кровати. Они катались по полу, раздирая, кусая друг друга, как звери».
Хоронили Дягилева на деньги Коко Шанель, случайно оказавшейся в то время в Венеции. Великий импресарио не оставил ничего, кроме небольших долгов и любовно собранной коллекции книжных раритетов.
16 story. Евгений Сирин, Анна Шестопалова. ДЕНЬГИ № 9 (19) от 08.03.1995
Коко Шанель. Великая Mademoiselle: XX век в шляпках и без корсета
Габриэль Шанель научила женщин носить мужские пиджаки, брюки, купальные костюмы и плиссированные юбки. Она ПРЕВРАТИЛА МОДУ В ОСОБЫЙ РАЗДЕЛ ВСЕМИРНОЙ ИСТОРИИ, сделав на этом состояние. Ее всю жизнь преследовал СТРАХ РАЗОРЕНИЯ. Совершенно беспричинный. Ее благополучию никогда и ничто не угрожало: у Шанель не было конкурентов.
Co Co Ri Co
Прадед Коко – Жозеф Шанель – был кабатчиком. Свое заведение в Понтейль он назвал Le Chanel. Его сын, унаследовавший питейное заведение, был крайне бойким малым и ловко обольстил девицу из почтенной протестантской семьи. Говорили, что Габриэль была вылитой копией бабки. От деда же унаследовала редкое своенравие и зажигательный темперамент.
Она появилась на свет 20 августа 1883 года в больнице для бедных провинциального французского городка, а в двенадцать лет лишилась матери. Отец отдал ее и сестер в монастырь, навсегда исчезнув из ее жизни. Ей пришлось рассказывать всякий раз новые легенды о происхождении отца и рассчитывать только на собственные силы.
Стартовал новый век. Габриэль – восемнадцать. В Мулене ее, как нищую сироту, определили в школу швей. Она должна была одеваться по-особому и сидеть отдельно от девиц, которые имели возможность платить за обучение. Психоаналитик Клод Делей-Тубиана, близко знавший ее в конце жизни, поставил диагноз: в отместку за это унижение она всю жизнь стремилась одеть женщин в униформу. В роскошную униформу, добавим мы.
В городе был расквартирован французский гарнизон – это значит, что город переполнен молодыми людьми в эффектных мундирах. В ней проснулась кокетка. Если не кокотка. Кавалерийский полк удочерил белошвейку.
В кафе-шантане Rotonde, излюбленном месте гарнизона, Габриэль дебютировала на сцене. Песенки «Ну, кто же видел Коко в Трокадеро» (про песика, которого потеряли) и Co Co Ri Co (Кукареку) сделали ее маленькой местной знаменитостью.
Бравая публика рукоплещет, ее называют «наша малышка Коко».
Ей трудно соперничать с роскошными томными дивами belle epoque – с осиными талиями и пышными формами, с трудом удерживаемыми корсетом. Коко – худышка. Но Коко – бесенок. В ней есть задор, здоровое коварство и намеренно подчеркнутый экстравагантный шарм. Она стремится походить на Иветт Жильбер и старательно копирует ее позы. Только великая Иветт солирует в Мулен-Руж, а малышка Коко – в провинциальном Мулене.
Голос же у малышки отнюдь не благозвучный. Зато она умеет шить себе сценические костюмы и использовать мужчин.
Она появилась на свет 20 августа 1883 года в больнице для бедных провинциального французского городка, а в двенадцать лет лишилась матери. Отец отдал ее и сестер в монастырь, навсегда исчезнув из ее жизни. Ей пришлось рассказывать всякий раз новые легенды о происхождении отца и рассчитывать только на собственные силы.
Стартовал новый век. Габриэль – восемнадцать. В Мулене ее, как нищую сироту, определили в школу швей. Она должна была одеваться по-особому и сидеть отдельно от девиц, которые имели возможность платить за обучение. Психоаналитик Клод Делей-Тубиана, близко знавший ее в конце жизни, поставил диагноз: в отместку за это унижение она всю жизнь стремилась одеть женщин в униформу. В роскошную униформу, добавим мы.
В городе был расквартирован французский гарнизон – это значит, что город переполнен молодыми людьми в эффектных мундирах. В ней проснулась кокетка. Если не кокотка. Кавалерийский полк удочерил белошвейку.
В кафе-шантане Rotonde, излюбленном месте гарнизона, Габриэль дебютировала на сцене. Песенки «Ну, кто же видел Коко в Трокадеро» (про песика, которого потеряли) и Co Co Ri Co (Кукареку) сделали ее маленькой местной знаменитостью.
Бравая публика рукоплещет, ее называют «наша малышка Коко».
Ей трудно соперничать с роскошными томными дивами belle epoque – с осиными талиями и пышными формами, с трудом удерживаемыми корсетом. Коко – худышка. Но Коко – бесенок. В ней есть задор, здоровое коварство и намеренно подчеркнутый экстравагантный шарм. Она стремится походить на Иветт Жильбер и старательно копирует ее позы. Только великая Иветт солирует в Мулен-Руж, а малышка Коко – в провинциальном Мулене.
Голос же у малышки отнюдь не благозвучный. Зато она умеет шить себе сценические костюмы и использовать мужчин.
Тысяча и одна ночь
Коко обладала своего рода талантом, или, если угодно, манией: с настырностью сироты и гения она выжимала своих любовников как лимон. Их влияние, деньги, связи, известность она с редкостным упорством использовала как ступени на пути к собственной славе. Когда брать было больше нечего, Коко возлюбленного меняла.
Богатый инфантерист Этьен Бальсан дал ей денег и помог покинуть Мулен в поисках более соблазнительного певческого ангажемента.
В 1908 году она поменяла Бальсана на его приятеля Артура Капеля по прозвищу Бой, уверенного, что большая будущность ожидает Коко-модистку, а не Коко-певичку. Шанель раскрутила его на значительные суммы и открыла модные магазины в Париже, Довиле и Биаррице, которые принесли ей первый сногсшибательный успех.
Баронесса Диана де Ротшильд поссорилась со знаменитым модельером Полем Пуаре и с той поры шила только у Шанель.
Она перезнакомилась со всей интернациональной богемой, традиционно предпочитавшей Францию, заводя недолгие романы то со счастливо женатым отцом четверых детей Стравинским, то с драматургом Генри Бернстайном. Но, в общем-то, Коко предпочитала иметь дело с аристократией. Великий князь Дмитрий Романов был младше ее на 11 лет, не имел ни гроша за душой и весьма охотно позволял женщинам брать себя на содержание. По одной из версий, давняя подруга Шанель уступила ей Дмитрия, так как тот ей чересчур дорого обходился. Шанель получила бесплатную рекламу в аристократических кругах. А царственные родственницы князя к тому же, оказывали массу неоценимых услуг в ее мастерских – вплоть до вышивания гладью.
Появившись в жизни сказочно богатого герцога Вестминстерского между его вторым и третьим браком, Коко сильно осложнила жизнь герцогской обслуги: курьеры метались между Лондоном и Парижем, доставляя Коко свежесрезанные в теплицах Eaton Hall фрукты и цветы. Коко мечтала женить герцога на себе. Тот, однако, справедливо полагал, что одевать королевскую семью и принадлежать к ней суть две очень разные вещи.
Провал брачной аферы она сопроводила лишь одной, зато весьма эффектной фразой: «Герцогинь Вестминстерских много, а Коко Шанель – одна».
Увы, она принадлежала к типу женщин, «на которых не женятся», и, кажется, по-деревенски переживала это.
Кроме денег, связей и положения в обществе, Коко заимствовала у своих возлюбленных... гардероб. Сначала для себя, позже – для своих коллекций. Коко превращала рубашки и свитера своих любовников в женские платья, вызывая в памяти героинь Шекспира, которые переодеваются пажами, чтобы без помех подслушивать мужские разговоры.
У Бальсана она позаимствовала фасон простого спортивного пальто и галстук. Совместная жизнь с Дмитрием Романовым привила ей вкус к вышивкам, драгоценным камням и мехам в отделке и породила несколько коллекций со стилизованными русскими мотивами. Англизированный стиль Капеля и герцога Вестминстерского натолкнул ее на идею использовать элементы традиционного английского мужского костюма.
Неистребимая привычка Коко – в поисках идей перебирать содержимое мужских платяных шкафов – создала то, что на протяжении десятилетий и называлось, собственно, стилем Шанель.
Богатый инфантерист Этьен Бальсан дал ей денег и помог покинуть Мулен в поисках более соблазнительного певческого ангажемента.
В 1908 году она поменяла Бальсана на его приятеля Артура Капеля по прозвищу Бой, уверенного, что большая будущность ожидает Коко-модистку, а не Коко-певичку. Шанель раскрутила его на значительные суммы и открыла модные магазины в Париже, Довиле и Биаррице, которые принесли ей первый сногсшибательный успех.
Баронесса Диана де Ротшильд поссорилась со знаменитым модельером Полем Пуаре и с той поры шила только у Шанель.
Она перезнакомилась со всей интернациональной богемой, традиционно предпочитавшей Францию, заводя недолгие романы то со счастливо женатым отцом четверых детей Стравинским, то с драматургом Генри Бернстайном. Но, в общем-то, Коко предпочитала иметь дело с аристократией. Великий князь Дмитрий Романов был младше ее на 11 лет, не имел ни гроша за душой и весьма охотно позволял женщинам брать себя на содержание. По одной из версий, давняя подруга Шанель уступила ей Дмитрия, так как тот ей чересчур дорого обходился. Шанель получила бесплатную рекламу в аристократических кругах. А царственные родственницы князя к тому же, оказывали массу неоценимых услуг в ее мастерских – вплоть до вышивания гладью.
Появившись в жизни сказочно богатого герцога Вестминстерского между его вторым и третьим браком, Коко сильно осложнила жизнь герцогской обслуги: курьеры метались между Лондоном и Парижем, доставляя Коко свежесрезанные в теплицах Eaton Hall фрукты и цветы. Коко мечтала женить герцога на себе. Тот, однако, справедливо полагал, что одевать королевскую семью и принадлежать к ней суть две очень разные вещи.
Провал брачной аферы она сопроводила лишь одной, зато весьма эффектной фразой: «Герцогинь Вестминстерских много, а Коко Шанель – одна».
Увы, она принадлежала к типу женщин, «на которых не женятся», и, кажется, по-деревенски переживала это.
Кроме денег, связей и положения в обществе, Коко заимствовала у своих возлюбленных... гардероб. Сначала для себя, позже – для своих коллекций. Коко превращала рубашки и свитера своих любовников в женские платья, вызывая в памяти героинь Шекспира, которые переодеваются пажами, чтобы без помех подслушивать мужские разговоры.
У Бальсана она позаимствовала фасон простого спортивного пальто и галстук. Совместная жизнь с Дмитрием Романовым привила ей вкус к вышивкам, драгоценным камням и мехам в отделке и породила несколько коллекций со стилизованными русскими мотивами. Англизированный стиль Капеля и герцога Вестминстерского натолкнул ее на идею использовать элементы традиционного английского мужского костюма.
Неистребимая привычка Коко – в поисках идей перебирать содержимое мужских платяных шкафов – создала то, что на протяжении десятилетий и называлось, собственно, стилем Шанель.
Опасные связи
Шанель владела домом haute couture, текстильной фабрикой, производившей ткани для ее моделей, и ювелирным магазином. Ее фирма насчитывала 4000 служащих и продавала по всему миру 28 000 платьев ежегодно. В паспорте она обозначала свою профессию так: «деловая женщина».
Перестав быть молодой, она осталась эффектной и эгоцентричной. Она едва обратила внимание на то, что в Европе началась катастрофа – 1939 год. Правда, ей самой, пусть и по чистой случайности, бояться было нечего – еще до войны она начала последний и самый непредусмотрительный в своей жизни роман, обзаведясь немецким поклонником. Ханс Гюнтер фон Динклаге, по прозвищу «Воробей», был, разумеется, аристократом, дипломатом и завсегдатаем парижских салонов. К несчастью, он оказался еще и высокопоставленным немецким шпионом, выбиравшим себе любовниц, чьи поместья позволяли беспрепятственно любоваться французским военным флотом.
В оккупированном Париже Шанель, разумеется, ничего не угрожало. Но чем хуже шли дела немцев на фронте, тем более отчаянным становилось положение Коко – обвинение в пособничестве оккупантам могло стоить не только карьеры. Она решила явиться миру Жанной д'Арк, спасти себя, любовника, весь свет, и организовала величественное и смехотворное предприятие, став тайной посредницей между Лондоном и Берлином в сепаратных переговорах. Ей удалось беспрепятственно воспользоваться своим знакомством с Черчиллем. Его нездоровье сорвало переговоры, но вся затея спасла если не карьеру Шанель, то хотя бы ее жизнь и состояние.
После войны ее арестовали, а затем разрешили тихо исчезнуть вместе с возлюбленным и банковскими счетами в Швейцарии. Позволить ей давать показания перед трибуналом было слишком рискованно – сепаратные переговоры с немцами не принадлежали к поощряемым методам дипломатии. Шанель отвергла обвинения в связи с нацистом, раздраженно и вполне резонно заявив следователю, что «женщина, найдя любовника в шестьдесят лет, не сует нос в его паспорт».
В иные времена в Париже остроумной фразы хватило бы для оправдания. Но после оккупации французы решительно потеряли всякое чувство юмора. Многие всерьез полагали, что она работала на гестапо. Зато американцы плевать хотели на подмоченные европейские репутации и бодро выстраивались в километровые очереди за «Шанель №5». Как бы то ни было, она растворилась в Швейцарии, исчезнув почти на целое десятилетие. В общей сложности «Дом Шанель» стоял закрытым пятнадцать лет – с 1939 по 1954 год.
Перестав быть молодой, она осталась эффектной и эгоцентричной. Она едва обратила внимание на то, что в Европе началась катастрофа – 1939 год. Правда, ей самой, пусть и по чистой случайности, бояться было нечего – еще до войны она начала последний и самый непредусмотрительный в своей жизни роман, обзаведясь немецким поклонником. Ханс Гюнтер фон Динклаге, по прозвищу «Воробей», был, разумеется, аристократом, дипломатом и завсегдатаем парижских салонов. К несчастью, он оказался еще и высокопоставленным немецким шпионом, выбиравшим себе любовниц, чьи поместья позволяли беспрепятственно любоваться французским военным флотом.
В оккупированном Париже Шанель, разумеется, ничего не угрожало. Но чем хуже шли дела немцев на фронте, тем более отчаянным становилось положение Коко – обвинение в пособничестве оккупантам могло стоить не только карьеры. Она решила явиться миру Жанной д'Арк, спасти себя, любовника, весь свет, и организовала величественное и смехотворное предприятие, став тайной посредницей между Лондоном и Берлином в сепаратных переговорах. Ей удалось беспрепятственно воспользоваться своим знакомством с Черчиллем. Его нездоровье сорвало переговоры, но вся затея спасла если не карьеру Шанель, то хотя бы ее жизнь и состояние.
После войны ее арестовали, а затем разрешили тихо исчезнуть вместе с возлюбленным и банковскими счетами в Швейцарии. Позволить ей давать показания перед трибуналом было слишком рискованно – сепаратные переговоры с немцами не принадлежали к поощряемым методам дипломатии. Шанель отвергла обвинения в связи с нацистом, раздраженно и вполне резонно заявив следователю, что «женщина, найдя любовника в шестьдесят лет, не сует нос в его паспорт».
В иные времена в Париже остроумной фразы хватило бы для оправдания. Но после оккупации французы решительно потеряли всякое чувство юмора. Многие всерьез полагали, что она работала на гестапо. Зато американцы плевать хотели на подмоченные европейские репутации и бодро выстраивались в километровые очереди за «Шанель №5». Как бы то ни было, она растворилась в Швейцарии, исчезнув почти на целое десятилетие. В общей сложности «Дом Шанель» стоял закрытым пятнадцать лет – с 1939 по 1954 год.
Mademoiselle против new look и belle epoqtje
В Швейцарии она поколачивала опостылевшего любовника, постепенно превращалась в старуху и платила отступные одиозному Вальтеру Шелленбергу. Тот получил в Нюрнберге всего шесть лет тюрьмы и успешно шантажировал Шанель, грозя предать ее роль в сепаратных переговорах с его ведомством огласке.
Ей разрешали бывать и в Европе, и в Америке. Вероятно, она могла бы вернуться во Францию. Но злые языки утверждали, что налоговый климат Швейцарии полезнее для ее здоровья. Она предпочитала изредка навещать Париж и злословить о современных модельерах. Ее отсутствие позволяло им царить безмятежно.
«Забавно, что женщины носят туалеты, созданные мужчиной, который никогда не знал женщин, не спал с ними и мечтает лишь быть одной из них...» – Шанель о Диоре, 1947 год.
Она не нуждалась: проценты от продажи «Шанель №5» поступали исправно. Однако ее мучил страх разорения. Карл Лагерфельд утверждал, что Шанель всегда носила в сумочке 10 тыс. франков, на случай финансовой катастрофы.
Она создала в Лихтенштейне фонд помощи бедствующим артистам. Бедствующие артисты в глаза не видели сумм, которые она якобы туда переводила. Зато она не платила налогов.
В 1953 году объем продажи духов в Америке сократился до $350 тыс. Коко всполошилась, решив, что ей грозит нищета. Она посоветовалась с друзьями и приняла два решения.
Во– первых, продала «Дом Шанель» компании Wertheimer. В обмен на это компания сохранила за ней проценты от продажи духов и обязалась пожизненно оплачивать абсолютно все ее деловые и личные расходы – вплоть до почтовых марок. Во-вторых, приняла решение вернуться в Париж.
Возвращение низложенной королевы повергло парижский мир моды на грань истерики. В отсутствие Шанель круто пошли вверх Диор, Баленсиага, Живанши, Фат. В моду вошли изысканные, сложные туалеты New Look – естественная реакция на аскетизм военного времени. Европа жаждала праздника, стремительно возвращаясь к женственности образца belle epoque.
Главный редактор Vogue Мишель де Бруноф не мог слышать самого имени Шанель – его сын был убит нацистами.
5 февраля 1954 года публика заняла свои места в демонстрационном зале Шанель на улице Камбон, 31. Негодующие ждали скандального провала, немногие доброжелатели не менее скандального триумфа. И тех и других постигло тяжелое разочарование. Коллекция произвела впечатление чего-то безнадежно устаревшего. Платья выглядели не просто аскетично, в них было что-то от школьной формы.
В конце показа раздались жидкие аплодисменты. Разумеется, коллекция представляла собой полную противоположность моде пятидесятых годов. Зато концентрированно выражала то, во что Шанель верила всю жизнь.
Сказать, что она создала женский тип ХХ века, – значит безбожно преувеличить ее заслуги.
Сказать, что она его только обслуживала, означало бы так же безбожно их преуменьшить. Шанель одевала женщин, которые ездят в такси, занимаются спортом, ходят на службу, светские приемы и обходятся без помощи горничной. Женщин в костюме Шанель, без корсета, с короткой стрижкой. Такой, в первую очередь, была она сама. Коко ввела в свой собственный, а затем во всеобщий дамский обиход большую часть мужского гардероба. Пиджаки, прямые спортивные пальто, накладные плечи, мужские шляпы и свитера, дополненные бижутерией, жакеты и брюки.
Она использовала традиционно «мужской» твид для женских костюмов, шила из трикотажной ткани, которую до того считали пригодной лишь для нижнего белья. Она изобрела женские купальники, вызвала этим грандиозный скандал и благополучно превратила его в триумф.
Она не ценила мужеподобных женщин, которых расплодила эра эмансипации, феминизма и борьбы за равноправие. В особенности равноправие оставляло ее безразличной. Тип женщины-мальчика, ее собственный тип, был вызывающе женственным, на грани провокации.
Отказавшись от традиционного стиля модного показа, она жестко дрессировала боготворивших ее манекенщиц. В пятидесятые годы было принято гарцевать на помосте, кокетливо вихлять бедрами и прилагать все усилия, чтобы выглядеть соблазнительно. Прямые бесстрастные девушки «от Шанель» вылетали на подиум, словно эскадрон амазонок, и как вкопанные останавливались напротив покупателей, давая возможность рассмотреть модель и даже пощупать ткань. Они источали прочувствованное мужененавистничество и шарм продажной, но неслыханно дорогой красоты.
«Chanel №5» недаром стали самым легендарным и выгодным из ее созданий. Вместо традиционных, легко узнаваемых цветочных запахов – сухой искусственный аромат, состоящий из восьмидесяти ингредиентов. В простом геометрическом флаконе, напоминающем по форме мужскую дорожную фляжку. Она не создала ничего более символичного.
Продажа «Chanel №5» приносила ей большую часть годового дохода. В год ее смерти, в 1972-м, он достиг $160 млн. Коко была просто не в состоянии создать вещь, которая не приносит прибыли. Она не терпела поражений и уж в любом случае умела взять реванш.
Тогда, в 1954 году, пресса отыгралась на неудаче, называя Коко ведьмой, предательницей, расфуфыренной мартышкой. Шанель была не из пугливых. Вернувшись в Париж, она не собиралась покидать его из-за какого-то там провала.
Через два года все вокруг носили Шанель – настоящую или поддельную. С тех пор она никогда больше не выходила из моды.
Ей разрешали бывать и в Европе, и в Америке. Вероятно, она могла бы вернуться во Францию. Но злые языки утверждали, что налоговый климат Швейцарии полезнее для ее здоровья. Она предпочитала изредка навещать Париж и злословить о современных модельерах. Ее отсутствие позволяло им царить безмятежно.
«Забавно, что женщины носят туалеты, созданные мужчиной, который никогда не знал женщин, не спал с ними и мечтает лишь быть одной из них...» – Шанель о Диоре, 1947 год.
Она не нуждалась: проценты от продажи «Шанель №5» поступали исправно. Однако ее мучил страх разорения. Карл Лагерфельд утверждал, что Шанель всегда носила в сумочке 10 тыс. франков, на случай финансовой катастрофы.
Она создала в Лихтенштейне фонд помощи бедствующим артистам. Бедствующие артисты в глаза не видели сумм, которые она якобы туда переводила. Зато она не платила налогов.
В 1953 году объем продажи духов в Америке сократился до $350 тыс. Коко всполошилась, решив, что ей грозит нищета. Она посоветовалась с друзьями и приняла два решения.
Во– первых, продала «Дом Шанель» компании Wertheimer. В обмен на это компания сохранила за ней проценты от продажи духов и обязалась пожизненно оплачивать абсолютно все ее деловые и личные расходы – вплоть до почтовых марок. Во-вторых, приняла решение вернуться в Париж.
Возвращение низложенной королевы повергло парижский мир моды на грань истерики. В отсутствие Шанель круто пошли вверх Диор, Баленсиага, Живанши, Фат. В моду вошли изысканные, сложные туалеты New Look – естественная реакция на аскетизм военного времени. Европа жаждала праздника, стремительно возвращаясь к женственности образца belle epoque.
Главный редактор Vogue Мишель де Бруноф не мог слышать самого имени Шанель – его сын был убит нацистами.
5 февраля 1954 года публика заняла свои места в демонстрационном зале Шанель на улице Камбон, 31. Негодующие ждали скандального провала, немногие доброжелатели не менее скандального триумфа. И тех и других постигло тяжелое разочарование. Коллекция произвела впечатление чего-то безнадежно устаревшего. Платья выглядели не просто аскетично, в них было что-то от школьной формы.
В конце показа раздались жидкие аплодисменты. Разумеется, коллекция представляла собой полную противоположность моде пятидесятых годов. Зато концентрированно выражала то, во что Шанель верила всю жизнь.
Сказать, что она создала женский тип ХХ века, – значит безбожно преувеличить ее заслуги.
Сказать, что она его только обслуживала, означало бы так же безбожно их преуменьшить. Шанель одевала женщин, которые ездят в такси, занимаются спортом, ходят на службу, светские приемы и обходятся без помощи горничной. Женщин в костюме Шанель, без корсета, с короткой стрижкой. Такой, в первую очередь, была она сама. Коко ввела в свой собственный, а затем во всеобщий дамский обиход большую часть мужского гардероба. Пиджаки, прямые спортивные пальто, накладные плечи, мужские шляпы и свитера, дополненные бижутерией, жакеты и брюки.
Она использовала традиционно «мужской» твид для женских костюмов, шила из трикотажной ткани, которую до того считали пригодной лишь для нижнего белья. Она изобрела женские купальники, вызвала этим грандиозный скандал и благополучно превратила его в триумф.
Она не ценила мужеподобных женщин, которых расплодила эра эмансипации, феминизма и борьбы за равноправие. В особенности равноправие оставляло ее безразличной. Тип женщины-мальчика, ее собственный тип, был вызывающе женственным, на грани провокации.
Отказавшись от традиционного стиля модного показа, она жестко дрессировала боготворивших ее манекенщиц. В пятидесятые годы было принято гарцевать на помосте, кокетливо вихлять бедрами и прилагать все усилия, чтобы выглядеть соблазнительно. Прямые бесстрастные девушки «от Шанель» вылетали на подиум, словно эскадрон амазонок, и как вкопанные останавливались напротив покупателей, давая возможность рассмотреть модель и даже пощупать ткань. Они источали прочувствованное мужененавистничество и шарм продажной, но неслыханно дорогой красоты.
«Chanel №5» недаром стали самым легендарным и выгодным из ее созданий. Вместо традиционных, легко узнаваемых цветочных запахов – сухой искусственный аромат, состоящий из восьмидесяти ингредиентов. В простом геометрическом флаконе, напоминающем по форме мужскую дорожную фляжку. Она не создала ничего более символичного.
Продажа «Chanel №5» приносила ей большую часть годового дохода. В год ее смерти, в 1972-м, он достиг $160 млн. Коко была просто не в состоянии создать вещь, которая не приносит прибыли. Она не терпела поражений и уж в любом случае умела взять реванш.
Тогда, в 1954 году, пресса отыгралась на неудаче, называя Коко ведьмой, предательницей, расфуфыренной мартышкой. Шанель была не из пугливых. Вернувшись в Париж, она не собиралась покидать его из-за какого-то там провала.
Через два года все вокруг носили Шанель – настоящую или поддельную. С тех пор она никогда больше не выходила из моды.
17 story. Ангелина Сирина. ДЕНЬГИ № 40 (50) от 11.10.1995
Дейл Карнеги. Скажите «cheese»
Дейл Карнеги был некрасив, неостроумен, обладал медвежьими манерами фермера и тяжелым южным акцентом. У Карнеги был ЕДИНСТВЕННЫЙ ВЫДАЮЩИЙСЯ ТАЛАНТ, который сделал его миллионером в разгар экономического кризиса. ОН ПРОДАВАЛ ДРУГИМ ТО, ЧЕГО НЕ ХВАТАЛО ЕМУ САМОМУ.
Детство, отрочество и юность Дейла Карнеги можно считать образцом для любого миллионера.
Фермерская семья жила в строгом благочестии и беспросветной нищете. Отец-фермер не пил, не курил, работал с утра до утра. Но увы! Обладал безошибочным нюхом на убытки. Он всегда умудрялся развести породу скота, на которую не было спроса. И засадить свои поля именно теми злаками, которые падали в цене. В год семейство иногда зарабатывало около $20. Что даже в конце девятнадцатого века никак не могло считаться доходом.
Ночами Дейл следил за новорожденными поросятами, которые, в отличие от него, не имели права простудиться. Латынь осталась безнадежно недоученной.
Говорил Карнеги, почти заикаясь от неуверенности. Рассказы о городах, где живет целых 5 тыс. человек, казались ему недопустимым преувеличением. Очень хотелось настоящего богатства. С большой буквы. Такого, чтобы можно было купить собственные башмаки. И еще галстук.
Детство, отрочество и юность Дейла Карнеги можно считать образцом для любого миллионера.
Фермерская семья жила в строгом благочестии и беспросветной нищете. Отец-фермер не пил, не курил, работал с утра до утра. Но увы! Обладал безошибочным нюхом на убытки. Он всегда умудрялся развести породу скота, на которую не было спроса. И засадить свои поля именно теми злаками, которые падали в цене. В год семейство иногда зарабатывало около $20. Что даже в конце девятнадцатого века никак не могло считаться доходом.
Ночами Дейл следил за новорожденными поросятами, которые, в отличие от него, не имели права простудиться. Латынь осталась безнадежно недоученной.
Говорил Карнеги, почти заикаясь от неуверенности. Рассказы о городах, где живет целых 5 тыс. человек, казались ему недопустимым преувеличением. Очень хотелось настоящего богатства. С большой буквы. Такого, чтобы можно было купить собственные башмаки. И еще галстук.
Купите бублики!
В 1908– м Дейлу исполнилось двадцать и он был вечно бледен от недоедания. Попытка закончить колледж в провинциальном городке провалилась – все из-за той же латыни. Он колебался между двумя равно непривлекательными возможностями – отправиться миссионером в какую-нибудь отдаленную страну или начать торговлю вразнос.
Америка в самом разгаре индустриального бума торговала всем. Производители пишущих машинок, чулок, книг, мочалок, автомобилей нанимали таких, как он, бледных от недоедания молодых людей тысячами. Зарабатывали молодые люди исключительно на комиссионных. Так что риска не было ни малейшего.
Взявшись распространять сборники полезных советов, Карнеги продал за несколько недель один экземпляр. Что подозрительно напоминало экономические успехи его собственного отца.
Перспективы выглядели паршиво. Денег не было ни цента. Уверенность в себе равнялась нулю. Деньгами на дорогу Дейл не располагал, так что ему было сравнительно безразлично, куда отправиться. Вместо того, чтобы вернуться пасти свиней на отцовскую ферму, он уехал на пятьсот миль в другую сторону. В Омаху, на Дикий Запад. Где ему повезло – быстро и безоговорочно – первый раз в жизни. Через час после приезда он получил работу с заработком $17 в неделю.
Фирме Armour & Company в Омахе срочно требовались торговые агенты для оптовой продажи колбас, бифштексов, масла и сала. Карнеги разъезжал от одной деревенской лавки к другой и буквально обрушивался на хозяев с красочными описаниями гастрономических чудес от Armour & Company. Так как в случае неудачи ему самому пришлось бы воздерживаться не только от бифштексов, но и от хлеба, описания выходили особенно убедительными.
Он присаживался на ступеньки или на лавочку, доверительно брал хозяина под локоть, заглядывал ему в глаза и начинал: «Знаете, почему вы обязательно должны стать клиентом Armour? Сейчас я вам объясню...» – и заходился в неспешном и очевидно бесконечном монологе.
То ли речь его во славу сала была убедительна, то ли он просто заговаривал собеседника до полуобморока, но, так или иначе, количество подписанных им контрактов позволило ему скопить целых $500. Казалось бы, здесь и начинается, собственно, биография миллионера. Armour & Company предложила ему пост менеджера. Но вместо того, чтобы согласиться, он потратил все сбережения на дорогу до Нью-Йорка и на платный экзамен в Академию театрального искусства. Откуда он вообще узнал о существовании такового искусства – тайна.
Через пару лет он был безработным актером. Таким образом, в двадцать четыре года у Дейла Карнеги по-прежнему не было решительно ничего. Ни денег, ни успеха, ни друзей, ни семьи, ни выдающихся способностей.
Дальнейшее отчасти напоминает театр абсурда, зародившийся, как известно, примерно в это же время. Дейл Карнеги отправился учить своих соотечественников тому, чего не умел сам.
Америка в самом разгаре индустриального бума торговала всем. Производители пишущих машинок, чулок, книг, мочалок, автомобилей нанимали таких, как он, бледных от недоедания молодых людей тысячами. Зарабатывали молодые люди исключительно на комиссионных. Так что риска не было ни малейшего.
Взявшись распространять сборники полезных советов, Карнеги продал за несколько недель один экземпляр. Что подозрительно напоминало экономические успехи его собственного отца.
Перспективы выглядели паршиво. Денег не было ни цента. Уверенность в себе равнялась нулю. Деньгами на дорогу Дейл не располагал, так что ему было сравнительно безразлично, куда отправиться. Вместо того, чтобы вернуться пасти свиней на отцовскую ферму, он уехал на пятьсот миль в другую сторону. В Омаху, на Дикий Запад. Где ему повезло – быстро и безоговорочно – первый раз в жизни. Через час после приезда он получил работу с заработком $17 в неделю.
Фирме Armour & Company в Омахе срочно требовались торговые агенты для оптовой продажи колбас, бифштексов, масла и сала. Карнеги разъезжал от одной деревенской лавки к другой и буквально обрушивался на хозяев с красочными описаниями гастрономических чудес от Armour & Company. Так как в случае неудачи ему самому пришлось бы воздерживаться не только от бифштексов, но и от хлеба, описания выходили особенно убедительными.
Он присаживался на ступеньки или на лавочку, доверительно брал хозяина под локоть, заглядывал ему в глаза и начинал: «Знаете, почему вы обязательно должны стать клиентом Armour? Сейчас я вам объясню...» – и заходился в неспешном и очевидно бесконечном монологе.
То ли речь его во славу сала была убедительна, то ли он просто заговаривал собеседника до полуобморока, но, так или иначе, количество подписанных им контрактов позволило ему скопить целых $500. Казалось бы, здесь и начинается, собственно, биография миллионера. Armour & Company предложила ему пост менеджера. Но вместо того, чтобы согласиться, он потратил все сбережения на дорогу до Нью-Йорка и на платный экзамен в Академию театрального искусства. Откуда он вообще узнал о существовании такового искусства – тайна.
Через пару лет он был безработным актером. Таким образом, в двадцать четыре года у Дейла Карнеги по-прежнему не было решительно ничего. Ни денег, ни успеха, ни друзей, ни семьи, ни выдающихся способностей.
Дальнейшее отчасти напоминает театр абсурда, зародившийся, как известно, примерно в это же время. Дейл Карнеги отправился учить своих соотечественников тому, чего не умел сам.
Открытие Америки
Он без труда получил место лектора в нью-йоркской вечерней школе для взрослых. И объявил набор на курсы ораторского мастерства. Кроме овладения искусством красиво говорить, он обещал своим слушателям успех в бизнесе, безоблачную семейную жизнь и укрепление дружеских связей. Короче, все то, в чем сам Карнеги так отчаянно нуждался.
Простота, с которой он разработал свою педагогическую технику, была неотразима. Карнеги твердо верил в то, что сам является идеальным среднестатистическим американцем. Поэтому, сев за письменный стол, набросал подробную программу, в которой честно перечислил все, чего ему лично не хватало для успеха, богатства и счастья.
Простота, с которой он разработал свою педагогическую технику, была неотразима. Карнеги твердо верил в то, что сам является идеальным среднестатистическим американцем. Поэтому, сев за письменный стол, набросал подробную программу, в которой честно перечислил все, чего ему лично не хватало для успеха, богатства и счастья.