Страница:
20 мая Миних донес, что он уже в Крыму и хан с огромным войском отброшен; когда армия дошла до перекопской линии (рва, тянущегося на 7 верст от Азовского до Черного моря), то была неприятно удивлена: ее обнадежили, что линия везде осыпалась, так что местами верхом и в телегах переехать можно, а на деле увидали, что ров очень глубок, склон так крут, как каменная стена, и голова закружится, когда посмотришь на дно, брустверк по всему валу вновь сделан и башни насажены янычарами. Но передние русские плутонги летом пометались в ров: когда они с помощью пик и рогаток всходили на вал, задние плутонги и артиллерия производили беспрестанную пальбу. Через полчаса русские были на валу. Турки, сидевшие в одной башне, оборонялись целый час и были все истреблены; сидевшие же в другой башне, от Черного моря, в числе 130 человек сдались военнопленными; вечером занята была третья каланча, к Гнилому морю; 22 мая сдалась и самая крепость Перекопская с условием, чтоб турецкий гарнизон, состоявший из 2554 человек, был выпущен. 24 числа войско пошло далее по направлению к Козлову, и 30 числа на рассвете донские козаки и гусары ворвались нечаянно в татарский лагерь, достигли шатра внука ханского Калги-салтана, перебили несколько сот татар, но, не поддержанные главным войском, которое слишком далеко было позади, должны были отступить, причем потеряли с лишком 100 человек убитыми. 31 мая войско расположилось лагерем в 54 верстах за Перекопью, против деревни Ходжамбах. Отправив генерала Леонтьева с 10000 регулярного войска и с 3000 козаков к Кинбурну, Миних держал военный совет но вопросу: идти ли дальше? Принимая в соображение, что войско в схватках с неприятелем имело до сих пор постоянный успех, что город Перекопь с линиею, каланчами, турецким гарнизоном, бунчук и знамена Калги-салтана в наших руках и знатные люди неприятельские побиты, генералитет единогласно решил идти с поспешностью к Козлову, но не далее. Мнение подписали генералы: князь Репнин, Магнус фон Бирон, фон Шпигель, Измайлов, принц гессен-гомбургский и Миних. 5 июня войско приблизилось к Козлову, и гренадеры с частью артиллерии, также половина донских и запорожских козаков отправлены были для изгнания из города неприятеля, но город уже был оставлен гарнизоном и жителями, и наибольшая часть его выжжена. Татары вышли из города так торопливо, что оставили русским богатую добычу: свинцу досталось на всю армию да еще немало побросали в море; хлебом армия запаслась на 24 дня; козаки из близлежащих деревень нахватали до 10000 баранов; получено было также много медной посуды, жемчугу, парчей и прочего добра. «Ныне армия, — писал Миних, — ни в чем недостатка не имеет и вся на коште неприятельском содержаться будет, что во время военных операций великим авантажем служит; по пословице, мы успели свою лошадь к неприятельским яслям привязать». Это обеспечение армии насчет провианта заставило переменить решение военного совета и двинуться из Козлова далее к Бакчисараю. Татары шли постоянно впереди русского войска и пользовались всяким случаем к нападению. Два самых сильных нападения были 17 июня у Бакчисарая, причем русские потеряли убитыми и взятыми в плен 284 человека. «Мы полную викторию получили, — писал Миних, — но в то время наши люди в таком были сердце, что никак не возможно было их удержать, чтоб в Бакчисарае и в ханских палатах огня не подложили, отчего четверть города и ханские палаты, кроме кладбища и бань, сгорели. Об этих палатах ханских и о городе на французском диалекте сделанное капитаном Манштейном описание при сем прилагаю: палаты строены по китайскому обыкновению, и чище этого строения мало видано». 25 июня было решено возвратиться в Перекопь и приблизиться к Днепру, чтоб армии дать отдых, особенно в ожидании сильных жаров, также для того, чтоб быть в состоянии сделать отпор туркам, которые, по вестям, собирались на Дунае и намерены были идти к Днепру или Очакову. Татарская туча, видневшаяся до сих пор впереди войска, теперь виднелась назади. Татары были в страшном горе: они думали, что русские пойдут от Бакчисарая к Кафе, и опустошили все по дороге к этому городу. 6 июля войско достигло Перекопи, и в тот же день Миних получил известие от Леси о сдаче Азова и от Леонтьева о сдаче Кинбурна. 17 июля Леси велел полковнику Ломану с тремястами гренадер, семьюстами мушкетеров и шестьюстами козаков взять неприятельский палисадник. Ломан при пушечной стрельбе с русских батарей и судов взял палисадник, окруженный рвом в три сажени глубиною, побивал и гнал турок до самых городовых ворот, отнял у них пушку и бочку пороху. После этого азовский паша прислал фельдмаршалу письмо, в котором изъявлял некоторую склонность к сдаче. «Но хотя бы эта склонность и отменилась, — писал Леси, — то 110 сделании бреш-батареи, которая через семь дней будет окончена, в скорых числах надеюсь взять город штурмом». Но до штурма не дошло: 19 числа паша прислал с просьбою о капитуляции, а на другой день прислал и городовые ключи; по договору все мусульманское народонаселение города было отпущено в Турцию. При осаде Азова было употреблено с чем-нибудь 25000 человек; из них было убито менее 200 человек, ранено 1500; в числе легкораненых находился сам фельдмаршал.
В Петербурге были недовольны возвращением войска к Перекопи и требовали, чтоб Миних возобновил нападение на Крым в августе и сентябре. Фельдмаршал отвечал, что он возвратился для того. чтоб иметь с своими границами свободное сообщение и посылать как можно чаще донесения императрице, также турок чрез Днепр не пропустить, войско провиантом удовольствовать и отдых дать: люди от дальнего и постоянного хода очень устали, лошади за неимением в достаточном количестве воды большею частью попадали, и хотя до сих пор сильных жаров не видали, однако больных при войске немало, и болезни все усиливаются. «В порученной мне важнейшей экспедиции, — писал Миних, — поныне исполнено столько, сколько в человеческой возможности было. Теперь моя цель — привести полки в доброе состояние, укрепить перекопскую линию, усилить крепость и держать татар в Крыму, чрез что они сами себя принуждены будут разорить, усилить Кинбурнскую крепость и, умножа тамошнее войско, не перепускать турок на сю сторону. Что касается нового сильного нападения на Крым в августе и сентябре, то это зависит от снабжения армии достаточным провиантом, ибо в разоренном Крыму получить уже более ничего нельзя, также от движения турецкого, и, если будет возможность, ничего не упущу для исполнения воли вашего величества».
Эта воля не была исполнена; 24 июля Миних с генералами — принцем гессен-гомбургским, Измайловым, Леси, князем Репниным и Аракчеевым — имел военный совет, на котором решено: так как провианта при здешней армии имеется только дней на десять или с нуждою на две педели с прибавкою в пищу мяса; так как от здешнего худого воздуха и от соленой воды, особенно же при настоящих жарах, в людях болезни умножаются и здоровые в слабость приходят; так как лошади беспрестанно падают и живые, вместо того чтоб поправляться, ежедневно в худшее состояние приходят, и нельзя-надеяться, чтоб армия, оставаясь здесь, пришла в лучшее состояние, то необходимо здешнее место оставить, идти к Днепру, где лучший воздух, добрая вода и ближнее получение провианта. Так как для входа в Крым регулярному войску с артиллерпею и обозами другого пути нет, как чрез перекопскую линию, а, напротив того, татары могут всегда перебираться, минуя эту линию, чрез Гнилое море и так как в крепости Перекопской регулярному гарнизону за недостатком хорошего воздуха и воды и за несвободным сообщением быть трудно, то Перекопскую крепость и каланчи до подошвы разорить и подорвать, а пушки и амуницию с собою взять.
Миних двинулся с армиею к Днепру, складывая вину отступления на Леси, который долго не присылал ни войска, ни провианта. Но Леси писал: «Я как прибыл под Азов, то начал изыскивать всякие способы отправить провиант водою и сухим путем, но галеры не могут пройти в море, да хотя бы и прошли, то негде им пристать в Крыму; сухим путем нельзя было послать за неимением лошадей, телег и до взятия Азова людей; я много раз писал об этом в Кабинет и к самому фельдмаршалу Миниху писал, чтоб не надеялся на присылку от меня провианта. Что же касается распоряжения его, чтоб я по взятии Азова шел к нему с полками, то по выступлении из Азова турецкого гарнизона, 4 июня, отправил я к нему генерал-лейтенанта графа Дукласа чрез Изюм с двумя драгунскими полками. С 27 июня по второе число августа, 35 дней, дал я солдатам отдохнуть, а между тем приготовлял их к походу; они же разрывали около города шанцы и апроши и исправляли другие нужнейшие работы; 2 августа, выбравши лучших и здоровых пехоты пять тысяч человек да 300 конных и снабдив их на два месяца провиантом, отправил к Перекопи чрез степь, как вдруг получаю от фельдмаршала Миниха уведомление, что он отошел от Перекопи, и я должен был идти для соединения с ним к Изюму». Миних разместил полки на зимние квартиры, но при этом велел им быть в готовности к походу, так чтоб могли выступить в 24 часа по получении приказа. Фельдмаршал осень и зиму занимался укреплением важнейших мест на Украйне. Запорожская Сечь и два ретраншемента при Самаре приведены были в оборонительное положение, так что без формальной атаки неприятель не мог им ничего сделать; запорожские козаки письменно обязались зимовать в Сечи в количестве от 2 до 3 тысяч человек; Васильков обведен был ретраншементом. В Киеве крепостные работы производились ежедневно, и в декабре оставались неукрепленными только некоторые отдаленные монастыри. Миних очень ценил здоровое, выгодное положение Киева, поэтому хотел сосредоточить при нем корпус в 20000 и больше, построить магазины и несколько казарм. Татары иногда прорывались чрез линию, и хотя им не позволяли больших разбоев, но, естественно, рождался у некоторых вопрос: к чему же служил поход фельдмаршала Миниха в Крым — поход, в котором была потеряна, как считали, почти половина армии, и все по нераспорядительности главнокомандующего, потому что от неприятельского оружия погибло не более 2000 человек? Миниха упрекали, зачем он выступил в поход в самое неудобное время года? Зачем повел войско на авось, в одном предположении, что оно может кормиться на счет неприятеля? Кроме того, Миниха упрекали в жестокости относительно солдат: вместо того чтоб идти ночью или выступать за несколько часов до рассвета, в прохладное время, войско выступало в поход несколько часов спустя по восходе солнца, что страшно развило болезни. Усталость и жара так изнуряли солдат, что некоторые падали мертвыми на ходу. Наконец, к большому несчастью, между генералами господствовало несогласие. Принц гессен-гомбургский, которого упрекали в лени и нерадении, скучал тягостями похода и позволял себе дурно отзываться о главнокомандующем не только пред офицерами, но даже пред солдатами; оказывая сожаление к ним, он внушал, что виноват во всем фельдмаршал, который, без сомнения, хочет поморить их всех от голода и усталости. Эти внушения усиливали неудовольствие войска, которое начинало роптать при малейшей усталости. Принц привлек на свою сторону некоторых генералов, и между прочими Магнуса Бирона, и под Бакчисараем предложил им воспротивиться приказаниям фельдмаршала, если тот предпримет дальнейшее движение, и, если Миних будет упорствовать в своем решении, арестовать его и передать команду старшему по нем, т.е. ему, принцу. Генералы не согласились на это предложение, и принц должен был удовольствоваться тем, что написал обер-камергеру Бирону жалобу на Миниха, а Бирон переслал ее в оригинале Миниху, и легко понять, какие после того установились отношения между Минихом и принцем.
Выход армии из Крыма с огромными потерями, ссора между генералами, дурные вести из Персии, медленность Австрии в исполнении своих обещаний — все это сильно тревожило императрицу. Ее тревожное состояние всего лучше видно из следующего письма к Остерману: «Андрей Иванович, из посланных вчерашних к вам рапортов и челобитной, из письма, которое он пишет к обер-камергеру, довольно усмотришь, какое несогласие в нашем генералитете имеется; чрез это не можно инако быть, как великой вред в наших интересах при таких нынешних великих конъюнктурах. Я вам объявляю, что война турецкая и сила их меня николи не покорит, только такие копдувиты, как ныне главные командиры имеют, мне уже много печали делают, потому надобно и впредь того же ждать, как бездушно и нерезонабельно они поступают, что весь свет может знать. От меня они награждены не только великими рангами и богатством, и вперед им я своею милостью обнадежила, только все не так, их поступки несходны с моею милостью. Того ради принуждена буду другие меры взять и через сие вам объявляю: 1). Нам одним Турецкое государство вовсе разорить или сгубить невозможно будет, и нынешнего году довольно это показало наше войско, как люди и лошади пропали, хотя на будущий год она (армия) и будет комплектована, только это все люди молодые будут. 2) По всем видимостям, Персия мир с ними (турками) хочет делать. 3) Видеть по всем их (австрийцев) делам, что они своим обнадеживанием нас довольствовать хотят… по ведомостям, они свое войско по винтерквартирам распускают. 4) Теперь надобно рассудить, и требую вашего совету: 1) Что при таком несогласии нашего генералитету делать и как им знать дать о их поступках, которые не только касаются до наших интересов, но и до чести нашей. 2) Пруцкой трактат был великой вред и бесчестье нашему государству, который в ту пору от нужды был делан, и ежели такой способ найдется, чтоб этот трактат уничтожен был, также старые наши границы присовокупить — не лучше ли войну прекратить, только как в том деле зачинать, то мы на ваше искусство и верность надеемся; вы можете обнадежены быть, что я вас и фамилию вашу николи в своей милости не оставлю, и желаем вам скорого здоровья, и пребываю в милости».
Не знаем, к кому относится выражение императрицы: «Из письма, которое он пишет к обер-камергеру». Кто это он? Принц гомбургский или Миних, потому что и Миних написал к обер-камергеру сильное письмо по следующему случаю. Фельдмаршалу Леси по возвращении из азовского похода дано было приказание собрать точные сведения о состоянии Миниховой армии. Миниха это взорвало, и 9 октября он написал императрице: «Принимая в соображение, какие неусыпные старания и труды без упущения времени требуются от командующего армиею, дабы высочайший интерес вашего величества утрачен не был, я принужден всенижайше донести, что слабость здоровья моего вседневно умножается и отнимает надежду исправлять надлежащим образом вверенное мне дело. Поэтому всеподданнейше прошу ваше императорское величество поручить команду над армиею фельдмаршалу фон Леси, а меня от оной уволить, ибо я не в состоянии нахожусь тех трудов, которые доныне со всевозможною ревностью нес, более продолжать». Анна отвечала 22 октября: «Господин генерал-фельдмаршал. В сих днях получили мы вашу челобитную, в которой вы об отпуске своем из службы нашей просите. Мы не можем вам утаить, что сей ваш поступок весьма нам оскорбителен и толь наипаче к великому нашему удивлению служить имеет, понеже не надеемся, что в каком другом государстве слыхано было, чтоб главный командир, которому главная команда всей армии поручена, во время самой войны и когда наивящая служба от него ожидается, к государю своему так поступить похотел, особливо еще без всякой законной и праведной причины и еще с употреблением таких чувственных толкований, как вы в письме своем к нашему обер-камергеру употребляете. Подлинно, что мы, по нашей к вам всегдашней милости и положенной на вас совершенной конфиденции, никогда того от вас ожидать не имели. Мы же и ныне еще уповаем, что вы сие свое намерение не токмо вовсе оставите, но такожде верным и усердным продолжением службы вашей и нам повод и причину к неотменному продолжению нашей к вам милости подадите, якож вы в таком случае на оную и о том обнадежены быть можете, что мы во всем такие учреждения учиним, что ни вам и никому в службе нашей какая обида учинена была, что мы вам во всемилостивейшую резолюцию объявить запотребно рассудили, но которой неотменное исполнение ожидая, пребываем к вам нашею императорскою милостью благосклонны — Анна».
Миних отвечал 9 ноября длинным письмом: «Ожидая, что вашего величества соизволение (что ни Миних и никто другой не потерпят обиды) непременно исполнено будет, всенижайше благодарствую, что оным всемилостивейшим писанием пожаловать мне, нижайшему, в нынешних печальных обращениях ободрение придать соизволили, и, как никто вашего величества высочайшему соизволению противиться не может, так и я оное при всяком случае за законное приемлю и за великое и за совершенное счастье причитаю такой великой, богоизбранной и беспримерной монархине, как ваше императорское величество, всеподданнейше служить. Так как во время войны благополучие государств зависит отчасти от армии, то командующему генералу от всех пристрастий честолюбия и своего прибытка совершенно свободно быть должно, и как самому о себе, так и о происходящих событиях неленостное рассуждение иметь, может ли он такую важную должность настоящим образом исполнить; в противном случае лучше от такой команды удалиться, нежели рисковать славой своей государыни и государственным интересом. Достопамятнейшая победа, которую греки получили над персами, приписывается благоразумному воздержанию генерала Аристидес, который товарищу своему Милциадию команду уступил, чрез то Греция от сильного неприятеля освободилась; таким образом, успех армии зависит от нераздельной команды. Граф Монтекукули во время французской войны 1674 года признал за лучшее удалиться от команды, чем ее делить с курфирстом бранденбургским, который начальствовал над остальным немецким войском. В наше время, во время шведской войны, граф Шуленбург команду уступил графу Флемингу и получил от короля Августа увольнение от службы. В последних итальянских войнах граф Кенигсегг уступил команду над цесарским войском графу Валлису. Ваше императорское величество потому всемилостивейше рассудить соизволите, что всенижайшим требованием увольнения от службы я не имел ничего более в виду, кроме одного охранения вашего величества славы и интереса, что мне никогда в сем, так. и в будущем веке в предосуждение быть не может, я лучше хотел оставить тридцатишестилетнюю тяжкую службу и уступить славную команду своему товарищу, нежели хотя малым чем вашего величества высочайшую славу и интерес уронить, от которого своего принципия никогда не отстану, ибо от него зависит счастливое ведение начатой ныне войны. Командующему над армиею генералу надобно быть, во-1), сильным и здоровым; 2) от вашего величества всемилостивейшую конфиденцию и при армии достаточный кредит иметь: 3) надобно ему быть свободну от всяких неприятностей, ибо и без того команда лежит на нем тяжелым бременем. Что касается моего здоровья, то известно, что в прошлом году в Полтаве я был болен горячкою; в апреле месяце этого года по возвращении из-под Азова заболел сильною лихорадкою и, едва получил облегчение, выступил с охотою в крымский поход, где отнялся у меня левый бок, так что почти во всю кампанию меня принуждены были снимать с лошади; по окончании похода в таком находился бессилии, что не без труда мог на ногах стоять, и, хотя попечением присланного по всемилостивейшему вашего величества ко мне милосердию доктора мне теперь получше, только боюсь, чтоб почти не впасть мне в бессилие.
При армии вашего величества команда в таком разделении имеется, что генералитет и офицеры в несоединенном на меня уповании состоят, так что во многих требующих быстроты случаях намерения мои не могут быть приведены в исполнение: притом некоторыми из Кабинета вашего величества указами приведен я был в немалое сомнение, что вашего величества высокая ко мне конфиденция пред прежним умалилась. Особенно было мне прискорбно, что указы приходили в такое время, когда я, не оставляя армии ни одного часа, из Крыма, из Бакчисарая, куда никогда никакой неприятель не проникал, вывел ее обратно с немалою викториею и взятою у неприятеля артиллериею и пленными. И так как разделенная команда к успешному действию никогда вести не может, а я никому никогда не завидовал, то и просил без всякого сомнения поручить главную команду товарищу моему, генерал-фельдмаршалу Леси, одному».
А Леси писал 8 октября: «Понеже я с начала отбытия моего в Польшу уже четвертый год в домишке моем не бывал и бедной фамилии моей не только не видал, но за отдалением и мало писем получал, паче же дети мои одни без всякой науки, а другие без призрения находятся, того ради ваше императорское величество приемлю дерзновение утруждать, чтоб нынешнее зимнее время соизволили от команды меня уволить в Ригу». Но вместо увольнения в отпуск фельдмаршал получает выговор за несоблюдение предписанной тайны, тогда как тайны, по его убеждению, ему не предписывалось; он отвечал: «В присланном ко мне от 24 октября указе между прочим написано, что велено мне о прямом состоянии армии под рукою проведать и верные о том репорты прислать, учинить то под рукою, что, разумеется, тайно, а ныне с немалым ее величество неудовольством известна, что о вышеписанном указе при армии ведомо, и не можно понять, от меня ль самого о сем указе разглашено или из моей канцелярии пронесено, но, как бы то ни было, оное ее императорскому величеству весьма чувственно. Но в том от 14 сентября указе именно изображено: по прибытии моем к армии мне о состоянии оной как в людях, так и во всем прочем ее величеству особливый свой верный репорт прислать и для того б мне путь свой туда с наискорейшим поспешением предвосприять, а чтоб, о том разведав, под рукою репортовать, того в указе не написано, и затем, чтоб к тайности весьма было склонно, дознаться не мог, и за распущением той армии на квартиры о состоянии полков видеть и обстоятельно и верно доносить было невозможно, и для того, опасаясь ее величества за неисполнение высокого гневу, принужден был о том генерал-фельдмаршалу графу фон Миниху объявить».
Несмотря на эти неблагоприятные условия для ведения успешной войны, императрица, как мы видели, надеялась прекратить ее выгодным миром, т.е. уничтожением Прутского договора. Эту надежду поселили в ней донесения резидента Вешнякова.
В начале 1736 года все еще хотели дать вид, что Россия, вынужденная враждебными действиями татар, ведет войну против них одних; с Портою разрыва не было, и Вешняков оставался в Константинополе, откуда 1 января он прислал такое описание состояния Турции: султан сам дел не знает и очень недалек; его умом и волею владеет кизляр-ага; все думают, что надобно оставить дела в этом положении, пока все рухнет вследствие или внешнего несчастия, или внутреннего волнения. Визирь — человек тупой, чуждый всякого знания света, все делает его кегая, а этот следует советам Бонневаля и французского посла: первый советует заблаговременно вооружаться, но не враждебно относиться к России и ласкать ее посланника; второй же требует сильного наступательного действия и недавно подал Порте на турецком языке сочинение, в котором рассматривается вопрос: французская ли или русская теперь возрастающая сила более вредна европейскому равновесию? Выводится, что туркам всего опаснее Россия, которая хочет овладеть Азовом и Крымом взамен уступленных Персии провинций, точно так как прутские несчастия были вознаграждены приобретениями по Ништадтскому миру, и, таким образом, Турции предстоит участь Швеции. Но, как видно, Бонневалевы внушения действительнее. После кегаи влиятелен рейс-эффенди, а муфтий — человек старый и малоумный. Крымцы, представляя свою опасность со стороны России, требуют немедленной помощи, в противном случае грозятся или бежать, или отыскать защитника надежнее. И Порта вооружается, но без всякого шума и озлобления в народе против России, ибо говорят, что татары сами вызвали русские нападения. «Дерзновенно и истинно донесу. — пишет Вешняков, — что в Турции нет ни начальников политических, ни руководителей военных, ни разумных правителей финансовых; все находится в страшном расстройстве и при малейшем бедствии будет находиться на краю бездны. Страх пред турками держится на одном предании, ибо теперь турки совершенно другие, чем были прежде: сколько прежде они были воодушевлены духом славы и свирепства, столько теперь малодушны и боязливы, все как будто предчувствуют конец своей беззаконной власти, и да сподобит всевышний ваше величество ее искоренить. Попечения об общем благе в Турции нет, заботятся только о частных выгодах; достойные и искусные люди изгублены и погибают, остались только одни недостойные, вследствие чего добрый порядок пренебрежен как в политическом, так в военном и экономическом правлении, и, оставив прежние свои основные правила, новых не приобрели и потому ослабели. Татары, зная все это, теперь, как здесь все говорят, в верности к Порте начинают колебаться. Насчет христианских подданных турки опасаются, что все восстанут, как только русские войска приблизятся к границам. Здешние константинопольские греки большею частью бездельники, ни веры, ни закона, ни чести не имеющие, их главный интерес — деньги, и ненавидят нас больше самих турок, но греки областные и еще более болгары, волохи, молдаване и другие так сильно заботятся об избавлении своем от турецкого тиранства и так сильно преданы России, что при первом случае жизни не пожалеют для вашего императорского величества как уповаемой избавительницы. Все это турки знают».
В Петербурге были недовольны возвращением войска к Перекопи и требовали, чтоб Миних возобновил нападение на Крым в августе и сентябре. Фельдмаршал отвечал, что он возвратился для того. чтоб иметь с своими границами свободное сообщение и посылать как можно чаще донесения императрице, также турок чрез Днепр не пропустить, войско провиантом удовольствовать и отдых дать: люди от дальнего и постоянного хода очень устали, лошади за неимением в достаточном количестве воды большею частью попадали, и хотя до сих пор сильных жаров не видали, однако больных при войске немало, и болезни все усиливаются. «В порученной мне важнейшей экспедиции, — писал Миних, — поныне исполнено столько, сколько в человеческой возможности было. Теперь моя цель — привести полки в доброе состояние, укрепить перекопскую линию, усилить крепость и держать татар в Крыму, чрез что они сами себя принуждены будут разорить, усилить Кинбурнскую крепость и, умножа тамошнее войско, не перепускать турок на сю сторону. Что касается нового сильного нападения на Крым в августе и сентябре, то это зависит от снабжения армии достаточным провиантом, ибо в разоренном Крыму получить уже более ничего нельзя, также от движения турецкого, и, если будет возможность, ничего не упущу для исполнения воли вашего величества».
Эта воля не была исполнена; 24 июля Миних с генералами — принцем гессен-гомбургским, Измайловым, Леси, князем Репниным и Аракчеевым — имел военный совет, на котором решено: так как провианта при здешней армии имеется только дней на десять или с нуждою на две педели с прибавкою в пищу мяса; так как от здешнего худого воздуха и от соленой воды, особенно же при настоящих жарах, в людях болезни умножаются и здоровые в слабость приходят; так как лошади беспрестанно падают и живые, вместо того чтоб поправляться, ежедневно в худшее состояние приходят, и нельзя-надеяться, чтоб армия, оставаясь здесь, пришла в лучшее состояние, то необходимо здешнее место оставить, идти к Днепру, где лучший воздух, добрая вода и ближнее получение провианта. Так как для входа в Крым регулярному войску с артиллерпею и обозами другого пути нет, как чрез перекопскую линию, а, напротив того, татары могут всегда перебираться, минуя эту линию, чрез Гнилое море и так как в крепости Перекопской регулярному гарнизону за недостатком хорошего воздуха и воды и за несвободным сообщением быть трудно, то Перекопскую крепость и каланчи до подошвы разорить и подорвать, а пушки и амуницию с собою взять.
Миних двинулся с армиею к Днепру, складывая вину отступления на Леси, который долго не присылал ни войска, ни провианта. Но Леси писал: «Я как прибыл под Азов, то начал изыскивать всякие способы отправить провиант водою и сухим путем, но галеры не могут пройти в море, да хотя бы и прошли, то негде им пристать в Крыму; сухим путем нельзя было послать за неимением лошадей, телег и до взятия Азова людей; я много раз писал об этом в Кабинет и к самому фельдмаршалу Миниху писал, чтоб не надеялся на присылку от меня провианта. Что же касается распоряжения его, чтоб я по взятии Азова шел к нему с полками, то по выступлении из Азова турецкого гарнизона, 4 июня, отправил я к нему генерал-лейтенанта графа Дукласа чрез Изюм с двумя драгунскими полками. С 27 июня по второе число августа, 35 дней, дал я солдатам отдохнуть, а между тем приготовлял их к походу; они же разрывали около города шанцы и апроши и исправляли другие нужнейшие работы; 2 августа, выбравши лучших и здоровых пехоты пять тысяч человек да 300 конных и снабдив их на два месяца провиантом, отправил к Перекопи чрез степь, как вдруг получаю от фельдмаршала Миниха уведомление, что он отошел от Перекопи, и я должен был идти для соединения с ним к Изюму». Миних разместил полки на зимние квартиры, но при этом велел им быть в готовности к походу, так чтоб могли выступить в 24 часа по получении приказа. Фельдмаршал осень и зиму занимался укреплением важнейших мест на Украйне. Запорожская Сечь и два ретраншемента при Самаре приведены были в оборонительное положение, так что без формальной атаки неприятель не мог им ничего сделать; запорожские козаки письменно обязались зимовать в Сечи в количестве от 2 до 3 тысяч человек; Васильков обведен был ретраншементом. В Киеве крепостные работы производились ежедневно, и в декабре оставались неукрепленными только некоторые отдаленные монастыри. Миних очень ценил здоровое, выгодное положение Киева, поэтому хотел сосредоточить при нем корпус в 20000 и больше, построить магазины и несколько казарм. Татары иногда прорывались чрез линию, и хотя им не позволяли больших разбоев, но, естественно, рождался у некоторых вопрос: к чему же служил поход фельдмаршала Миниха в Крым — поход, в котором была потеряна, как считали, почти половина армии, и все по нераспорядительности главнокомандующего, потому что от неприятельского оружия погибло не более 2000 человек? Миниха упрекали, зачем он выступил в поход в самое неудобное время года? Зачем повел войско на авось, в одном предположении, что оно может кормиться на счет неприятеля? Кроме того, Миниха упрекали в жестокости относительно солдат: вместо того чтоб идти ночью или выступать за несколько часов до рассвета, в прохладное время, войско выступало в поход несколько часов спустя по восходе солнца, что страшно развило болезни. Усталость и жара так изнуряли солдат, что некоторые падали мертвыми на ходу. Наконец, к большому несчастью, между генералами господствовало несогласие. Принц гессен-гомбургский, которого упрекали в лени и нерадении, скучал тягостями похода и позволял себе дурно отзываться о главнокомандующем не только пред офицерами, но даже пред солдатами; оказывая сожаление к ним, он внушал, что виноват во всем фельдмаршал, который, без сомнения, хочет поморить их всех от голода и усталости. Эти внушения усиливали неудовольствие войска, которое начинало роптать при малейшей усталости. Принц привлек на свою сторону некоторых генералов, и между прочими Магнуса Бирона, и под Бакчисараем предложил им воспротивиться приказаниям фельдмаршала, если тот предпримет дальнейшее движение, и, если Миних будет упорствовать в своем решении, арестовать его и передать команду старшему по нем, т.е. ему, принцу. Генералы не согласились на это предложение, и принц должен был удовольствоваться тем, что написал обер-камергеру Бирону жалобу на Миниха, а Бирон переслал ее в оригинале Миниху, и легко понять, какие после того установились отношения между Минихом и принцем.
Выход армии из Крыма с огромными потерями, ссора между генералами, дурные вести из Персии, медленность Австрии в исполнении своих обещаний — все это сильно тревожило императрицу. Ее тревожное состояние всего лучше видно из следующего письма к Остерману: «Андрей Иванович, из посланных вчерашних к вам рапортов и челобитной, из письма, которое он пишет к обер-камергеру, довольно усмотришь, какое несогласие в нашем генералитете имеется; чрез это не можно инако быть, как великой вред в наших интересах при таких нынешних великих конъюнктурах. Я вам объявляю, что война турецкая и сила их меня николи не покорит, только такие копдувиты, как ныне главные командиры имеют, мне уже много печали делают, потому надобно и впредь того же ждать, как бездушно и нерезонабельно они поступают, что весь свет может знать. От меня они награждены не только великими рангами и богатством, и вперед им я своею милостью обнадежила, только все не так, их поступки несходны с моею милостью. Того ради принуждена буду другие меры взять и через сие вам объявляю: 1). Нам одним Турецкое государство вовсе разорить или сгубить невозможно будет, и нынешнего году довольно это показало наше войско, как люди и лошади пропали, хотя на будущий год она (армия) и будет комплектована, только это все люди молодые будут. 2) По всем видимостям, Персия мир с ними (турками) хочет делать. 3) Видеть по всем их (австрийцев) делам, что они своим обнадеживанием нас довольствовать хотят… по ведомостям, они свое войско по винтерквартирам распускают. 4) Теперь надобно рассудить, и требую вашего совету: 1) Что при таком несогласии нашего генералитету делать и как им знать дать о их поступках, которые не только касаются до наших интересов, но и до чести нашей. 2) Пруцкой трактат был великой вред и бесчестье нашему государству, который в ту пору от нужды был делан, и ежели такой способ найдется, чтоб этот трактат уничтожен был, также старые наши границы присовокупить — не лучше ли войну прекратить, только как в том деле зачинать, то мы на ваше искусство и верность надеемся; вы можете обнадежены быть, что я вас и фамилию вашу николи в своей милости не оставлю, и желаем вам скорого здоровья, и пребываю в милости».
Не знаем, к кому относится выражение императрицы: «Из письма, которое он пишет к обер-камергеру». Кто это он? Принц гомбургский или Миних, потому что и Миних написал к обер-камергеру сильное письмо по следующему случаю. Фельдмаршалу Леси по возвращении из азовского похода дано было приказание собрать точные сведения о состоянии Миниховой армии. Миниха это взорвало, и 9 октября он написал императрице: «Принимая в соображение, какие неусыпные старания и труды без упущения времени требуются от командующего армиею, дабы высочайший интерес вашего величества утрачен не был, я принужден всенижайше донести, что слабость здоровья моего вседневно умножается и отнимает надежду исправлять надлежащим образом вверенное мне дело. Поэтому всеподданнейше прошу ваше императорское величество поручить команду над армиею фельдмаршалу фон Леси, а меня от оной уволить, ибо я не в состоянии нахожусь тех трудов, которые доныне со всевозможною ревностью нес, более продолжать». Анна отвечала 22 октября: «Господин генерал-фельдмаршал. В сих днях получили мы вашу челобитную, в которой вы об отпуске своем из службы нашей просите. Мы не можем вам утаить, что сей ваш поступок весьма нам оскорбителен и толь наипаче к великому нашему удивлению служить имеет, понеже не надеемся, что в каком другом государстве слыхано было, чтоб главный командир, которому главная команда всей армии поручена, во время самой войны и когда наивящая служба от него ожидается, к государю своему так поступить похотел, особливо еще без всякой законной и праведной причины и еще с употреблением таких чувственных толкований, как вы в письме своем к нашему обер-камергеру употребляете. Подлинно, что мы, по нашей к вам всегдашней милости и положенной на вас совершенной конфиденции, никогда того от вас ожидать не имели. Мы же и ныне еще уповаем, что вы сие свое намерение не токмо вовсе оставите, но такожде верным и усердным продолжением службы вашей и нам повод и причину к неотменному продолжению нашей к вам милости подадите, якож вы в таком случае на оную и о том обнадежены быть можете, что мы во всем такие учреждения учиним, что ни вам и никому в службе нашей какая обида учинена была, что мы вам во всемилостивейшую резолюцию объявить запотребно рассудили, но которой неотменное исполнение ожидая, пребываем к вам нашею императорскою милостью благосклонны — Анна».
Миних отвечал 9 ноября длинным письмом: «Ожидая, что вашего величества соизволение (что ни Миних и никто другой не потерпят обиды) непременно исполнено будет, всенижайше благодарствую, что оным всемилостивейшим писанием пожаловать мне, нижайшему, в нынешних печальных обращениях ободрение придать соизволили, и, как никто вашего величества высочайшему соизволению противиться не может, так и я оное при всяком случае за законное приемлю и за великое и за совершенное счастье причитаю такой великой, богоизбранной и беспримерной монархине, как ваше императорское величество, всеподданнейше служить. Так как во время войны благополучие государств зависит отчасти от армии, то командующему генералу от всех пристрастий честолюбия и своего прибытка совершенно свободно быть должно, и как самому о себе, так и о происходящих событиях неленостное рассуждение иметь, может ли он такую важную должность настоящим образом исполнить; в противном случае лучше от такой команды удалиться, нежели рисковать славой своей государыни и государственным интересом. Достопамятнейшая победа, которую греки получили над персами, приписывается благоразумному воздержанию генерала Аристидес, который товарищу своему Милциадию команду уступил, чрез то Греция от сильного неприятеля освободилась; таким образом, успех армии зависит от нераздельной команды. Граф Монтекукули во время французской войны 1674 года признал за лучшее удалиться от команды, чем ее делить с курфирстом бранденбургским, который начальствовал над остальным немецким войском. В наше время, во время шведской войны, граф Шуленбург команду уступил графу Флемингу и получил от короля Августа увольнение от службы. В последних итальянских войнах граф Кенигсегг уступил команду над цесарским войском графу Валлису. Ваше императорское величество потому всемилостивейше рассудить соизволите, что всенижайшим требованием увольнения от службы я не имел ничего более в виду, кроме одного охранения вашего величества славы и интереса, что мне никогда в сем, так. и в будущем веке в предосуждение быть не может, я лучше хотел оставить тридцатишестилетнюю тяжкую службу и уступить славную команду своему товарищу, нежели хотя малым чем вашего величества высочайшую славу и интерес уронить, от которого своего принципия никогда не отстану, ибо от него зависит счастливое ведение начатой ныне войны. Командующему над армиею генералу надобно быть, во-1), сильным и здоровым; 2) от вашего величества всемилостивейшую конфиденцию и при армии достаточный кредит иметь: 3) надобно ему быть свободну от всяких неприятностей, ибо и без того команда лежит на нем тяжелым бременем. Что касается моего здоровья, то известно, что в прошлом году в Полтаве я был болен горячкою; в апреле месяце этого года по возвращении из-под Азова заболел сильною лихорадкою и, едва получил облегчение, выступил с охотою в крымский поход, где отнялся у меня левый бок, так что почти во всю кампанию меня принуждены были снимать с лошади; по окончании похода в таком находился бессилии, что не без труда мог на ногах стоять, и, хотя попечением присланного по всемилостивейшему вашего величества ко мне милосердию доктора мне теперь получше, только боюсь, чтоб почти не впасть мне в бессилие.
При армии вашего величества команда в таком разделении имеется, что генералитет и офицеры в несоединенном на меня уповании состоят, так что во многих требующих быстроты случаях намерения мои не могут быть приведены в исполнение: притом некоторыми из Кабинета вашего величества указами приведен я был в немалое сомнение, что вашего величества высокая ко мне конфиденция пред прежним умалилась. Особенно было мне прискорбно, что указы приходили в такое время, когда я, не оставляя армии ни одного часа, из Крыма, из Бакчисарая, куда никогда никакой неприятель не проникал, вывел ее обратно с немалою викториею и взятою у неприятеля артиллериею и пленными. И так как разделенная команда к успешному действию никогда вести не может, а я никому никогда не завидовал, то и просил без всякого сомнения поручить главную команду товарищу моему, генерал-фельдмаршалу Леси, одному».
А Леси писал 8 октября: «Понеже я с начала отбытия моего в Польшу уже четвертый год в домишке моем не бывал и бедной фамилии моей не только не видал, но за отдалением и мало писем получал, паче же дети мои одни без всякой науки, а другие без призрения находятся, того ради ваше императорское величество приемлю дерзновение утруждать, чтоб нынешнее зимнее время соизволили от команды меня уволить в Ригу». Но вместо увольнения в отпуск фельдмаршал получает выговор за несоблюдение предписанной тайны, тогда как тайны, по его убеждению, ему не предписывалось; он отвечал: «В присланном ко мне от 24 октября указе между прочим написано, что велено мне о прямом состоянии армии под рукою проведать и верные о том репорты прислать, учинить то под рукою, что, разумеется, тайно, а ныне с немалым ее величество неудовольством известна, что о вышеписанном указе при армии ведомо, и не можно понять, от меня ль самого о сем указе разглашено или из моей канцелярии пронесено, но, как бы то ни было, оное ее императорскому величеству весьма чувственно. Но в том от 14 сентября указе именно изображено: по прибытии моем к армии мне о состоянии оной как в людях, так и во всем прочем ее величеству особливый свой верный репорт прислать и для того б мне путь свой туда с наискорейшим поспешением предвосприять, а чтоб, о том разведав, под рукою репортовать, того в указе не написано, и затем, чтоб к тайности весьма было склонно, дознаться не мог, и за распущением той армии на квартиры о состоянии полков видеть и обстоятельно и верно доносить было невозможно, и для того, опасаясь ее величества за неисполнение высокого гневу, принужден был о том генерал-фельдмаршалу графу фон Миниху объявить».
Несмотря на эти неблагоприятные условия для ведения успешной войны, императрица, как мы видели, надеялась прекратить ее выгодным миром, т.е. уничтожением Прутского договора. Эту надежду поселили в ней донесения резидента Вешнякова.
В начале 1736 года все еще хотели дать вид, что Россия, вынужденная враждебными действиями татар, ведет войну против них одних; с Портою разрыва не было, и Вешняков оставался в Константинополе, откуда 1 января он прислал такое описание состояния Турции: султан сам дел не знает и очень недалек; его умом и волею владеет кизляр-ага; все думают, что надобно оставить дела в этом положении, пока все рухнет вследствие или внешнего несчастия, или внутреннего волнения. Визирь — человек тупой, чуждый всякого знания света, все делает его кегая, а этот следует советам Бонневаля и французского посла: первый советует заблаговременно вооружаться, но не враждебно относиться к России и ласкать ее посланника; второй же требует сильного наступательного действия и недавно подал Порте на турецком языке сочинение, в котором рассматривается вопрос: французская ли или русская теперь возрастающая сила более вредна европейскому равновесию? Выводится, что туркам всего опаснее Россия, которая хочет овладеть Азовом и Крымом взамен уступленных Персии провинций, точно так как прутские несчастия были вознаграждены приобретениями по Ништадтскому миру, и, таким образом, Турции предстоит участь Швеции. Но, как видно, Бонневалевы внушения действительнее. После кегаи влиятелен рейс-эффенди, а муфтий — человек старый и малоумный. Крымцы, представляя свою опасность со стороны России, требуют немедленной помощи, в противном случае грозятся или бежать, или отыскать защитника надежнее. И Порта вооружается, но без всякого шума и озлобления в народе против России, ибо говорят, что татары сами вызвали русские нападения. «Дерзновенно и истинно донесу. — пишет Вешняков, — что в Турции нет ни начальников политических, ни руководителей военных, ни разумных правителей финансовых; все находится в страшном расстройстве и при малейшем бедствии будет находиться на краю бездны. Страх пред турками держится на одном предании, ибо теперь турки совершенно другие, чем были прежде: сколько прежде они были воодушевлены духом славы и свирепства, столько теперь малодушны и боязливы, все как будто предчувствуют конец своей беззаконной власти, и да сподобит всевышний ваше величество ее искоренить. Попечения об общем благе в Турции нет, заботятся только о частных выгодах; достойные и искусные люди изгублены и погибают, остались только одни недостойные, вследствие чего добрый порядок пренебрежен как в политическом, так в военном и экономическом правлении, и, оставив прежние свои основные правила, новых не приобрели и потому ослабели. Татары, зная все это, теперь, как здесь все говорят, в верности к Порте начинают колебаться. Насчет христианских подданных турки опасаются, что все восстанут, как только русские войска приблизятся к границам. Здешние константинопольские греки большею частью бездельники, ни веры, ни закона, ни чести не имеющие, их главный интерес — деньги, и ненавидят нас больше самих турок, но греки областные и еще более болгары, волохи, молдаване и другие так сильно заботятся об избавлении своем от турецкого тиранства и так сильно преданы России, что при первом случае жизни не пожалеют для вашего императорского величества как уповаемой избавительницы. Все это турки знают».