- И чего ты их спарил? -- сказал я. - Да и Лена в роли Данаи? У нее иное амплуа. Я бы скорее представил ее боттичеллевской Венерой. Или Офелией.
- Или Дездемоной.
Неужели он взаправду думает на Сашу? Или пытается навесить на него убийство по классической схеме "Отелло - Дездемона"? Ну, деятель!.. У меня голова ходуном шла от подозрений, одно нелепее другого. Насколько легче думать, что Лену порешил какой-нибудь сторонний бандюга или бродяга. Странно только, что ничего не взяли. А что было у них брать, когда они сами перебивались от случая к случаю?
- Убил ее, а мог меня, - сказал Никита.
- Не финти!
- Сам засветился, а потом стал темнить и отнекиваться. Симулировал частичную потерю памяти. Даже если так!
- Ты считаешь, что человек ответствен за преступление, о котором даже понятия не имеет?
- Убийца все равно остается убийцей, даже если убивал, будучи невменяем. А тем более если симулирует невменяемость. Следующий на очереди - я. Обещал шею свернуть - так прямо и сказал. Проговорился. Ясное дело, вошел во вкус, тем более ему сошло предыдущее.
- Кому повешену быть, тот не утонет, - сказал я, чтоб снять напряжение.
- А кто говорит об утоплении? Помнишь, как в Дубровнике, поддавши, ночью плыли по лунной дорожке? Я первым вылез на тот проклятый остров с ядовитыми ежами. А что повешену, что удушену - один черт! - Он мотнул своей бычьей шеей, и я тут же вспомнил, как цыганка в Сараево нагадала, что он помрет от апоплексического удара.
- Так и не носишь галстуки?
- А на кой? Чистое украшательство, никакой функциональности, а такое ощущение, будто тебя душат. Я и серьгу в носу тоже не ношу.
- Сравнил! А что, если эта твоя вечная асфиксофобия материализовалась наконец в страхе перед Сашей?
- Ты его не знаешь! Он совсем скособочился, пока ты там на буржуйских харчах приходил в себя от нашей жизни. Весь ушел в подозрения. А что ему оставалось? Делать-то больше нечего - ни поклонников, ни писательских тусовок. Звонков и тех нет. Окололитературный бабец правит бал, несколько шестидесятников и восьмидсрастов жируют на валютных премиях и грантах, остальные норовят пожрать на роскошных презентациях. Будь на его месте, давно б со стишками завязал, а он все тянет лямку, хоть и без никакой надежды. Да еще нас с ней стал случивать от неча делать, толкал друг к другу, испытывая сексуальное долготерпение. Мы сопротивлялись до последнего. Сам сбрендил и нас с ума сводил. Думаешь, мучился, что она ему изменила? Что способна изменить вот на чем свихнулся! Не столько вероятность, сколько возможность измены - что в ее, а не в его воле, и коли решится - не устережешь. Хочешь знать, он и убил ее профилактически, впрок, чтоб пресечь измену, если она еще не изменила. А теперь моя очередь.
- Тебя-то за что?
- А за то, что знаю, что он убил. Его теперь не остановить. У него искушение убивать. Как одержимый. Живу в постоянном страхе. Последний этаж, никого рядом, если что - не докричишься. К двери не подхожу, на звонки не отвечаю, ночами не сплю. Иногда так и подмывает опередить и самому его прикончить. У него и повод есть - эта картина. Уламывал отдать или продать. Даже ее подговорил - заявилась в мастерскую и прямо с порога: "Отдай картину. Или уничтожь. Не хочу больше, чтоб ты на меня пялился". Ты и представить не можешь, как она меня стала после этого ненавидеть! Если б кого так любила, как меня ненавидела! Так нет - все силы ушли на ненависть. В последние дни сама не своя была.
- И ты не отдал?
- Как видишь. Немного даже шантажировал Сашку - мол, теперь и у меня есть голенькая Лена. Своя собственная! Что хочу, то с ней и делаю. Еще неизвестно, какая из них живее и всамделишнее. А теперь известно. Вот он и помешался окончательно - что у меня есть Лена, а у него ничего не осталось, кроме кота-дворняги. У меня и то породистей. А теперь он меня может прикончить под видом грабежа.
- Так отдай ему эту чертову картину!
- Черта с два! У него живая была - не уберег! И эту уничтожит, как только доберется. Хорошо хоть я ему вторую не показал.
- Вторую? - Я вдруг перестал улавливать смысл его речи.
- Ну да. Эту я уже по памяти писал. Моя ей эпитафия. Смотри! - И он развернул ко мне еще одну картину и поставил рядом с Леной-Данаей.
На ней был изображен треснувший пополам фанат с рубиновыми зернами, изнутри, из самой его плоти, как из почки, прорастало юное женское тело, а из кесарева разреза у нее на животе снова выглядывали гранатовые зерна, и в самом верху, посреди звездных вспышек, возникало лицо с отрешенным, в никуда, взглядом. Сходство с Леной было очевидно, но это была метафора Лены, где ее зелено-серые глаза, красные зерна граната и мерцающие звезды вступали в какой-то таинственный ночной хоровод. Я стоял как зачарованный.
- Мяу! - довольно улыбнулся Никита, возвращая меня на землю. Точнее, вертая от одной реальности к другой. - А знаешь, как называется? "Как сотворить женщину из граната".
- Как сотворить женщину из облака, - переостроумил его я, не вдаваясь в мифологические подробности, да и не сбить его было с гранатовой темы.
- Что-то в этом фрукте есть сакральное, тебе не кажется?
- Я об этом как-то не думал, - честно признался я.
- Греки считали гранат любимой пищей мертвых. А знаешь, как часто он упомянут в Библии! В одной только Песне Песней - пять раз. Робу Аарона украшал. В гранате двенадцать сегментов - сакральное число в Библии. Двенадцать колен Израилевых, двенадцать апостолов...
- Не только в Библии. Зодиакальная дюжина, двенадцать верховных богов на Олимпе, двенадцать рыцарей Круглого стола...
- А почему решили, что змей в раю угостил Адама с Евой яблоком? Наверное, по ассоциации с греческими мифами: яблоко раздора, сад Гесперид. А в Библии сказано просто плод. Гранат больше подходит - ввиду его ассоциативно-символического упоминания в других местах Библии. У меня с дюжину картин на тему граната, в разных его метафизических сочленениях с человеком и космосом. Как-нибудь покажу.
- Ну вот, - улыбнулся я. - А еще отрицаешь роль личности в искусстве. Гранатовый цикл - твой единственный вклад в мировую цивилизацию.
Еще раз глянул на гранатовый портрет Лены.
- Зря не показал Саше, - сказал я и тут же пожалел.
- Ты что, не сечешь - он же псих!
- Еще вопрос, кто из вас больше псих - ты или он?
- И в милиции мне так сказали. А я им: любой бы на моем месте спятил.
- Ты обращался в милицию?
- За защитой. Чтоб охрану приставили. Вот это меня по-настоящему заинтересовало.
- У тебя что, телохранители?
- Прислали одного на ночное дежурство, но через неделю сняли. Представляешь, как я уязвим? Единственное спасение - пистолет.
- У тебя есть право на ношение оружия?
- Какое, к черту, право! У нас на черном рынке атомную бомбу можно купить. Были б деньги.
- И ты купил?
- Этими днями. Не бомбу, конечно. Уже договорился. Мне б только успеть.
Я решил переменить тему:
- Это лучшая из твоих "Данай", хоть я и не понимаю, зачем ты подверстал сюда Галю.
- Сама подверсталась.
- Это уже из области фантастики.
- Самая что ни на есть реальность. Случилось в тот раз" когда Саша сбежал из мастерской. Хлопнула дверь, мы с Леной остались вдвоем. Молчали, я продолжал работать, хотя можешь представить, что со мной творилось. У меня, когда работаю, часто бывает эрекция, а здесь, сам понимаешь... Дико возбудился.
- А она? - спросил я, но он пропустил мимо ушей.
- Боялся на нее взглянуть, размешивал краски, подправлял какие-то незначительные детали. Картина была уже вчерне готова, Лена возбуждала на ней, как живая. Но и живая была рядом. Стоило только встать и протянуть руку - ближе никого в жизни, голенькая, родная. Имел полное право. Профессиональное - ну, знаешь, чуть изменить поворот головы, разворот плеч и прочее - обычная работа с моделью, а создает определенный интим. Я же сам ее каждый раз укладывал, чтоб было точь-в-точь как у Рембрандта. При Саше, правда. А здесь пошевелиться боюсь, столбняк напал, нерешительность, как у Гамлета. Никогда в жизни такого не испытывал, дикий напряг. С трудом оторвался от холста. До сих пор не пойму, что было в ее взгляде. Отчаянная какая-то решимость и одновременно - ненависть. Она готова была" мне отдаться, но не по страсти, а из ненависти ко мне. Боюсь, не поймешь, путано рассказываю. А если отдастся, никогда не простит. Ни мне, ни себе. Ни Саше, с которым у них война была в самом разгаре.
- Когда все это было? - перебил я. - Ты так рассказываешь, как будто все произошло только-только, прямо перед ее смертью.
- И мне так кажется. А иногда даже, что уже после смерти. Особенно то, что случилось, когда Саша сбег.
Он перескакивал с одного на другое, не отвечал на вопросы - словно, забыв обо мне, говорил сам с собой, воспоминания наезжали друг на друга, эмоциональная сумятица, грешным делом я так и подумал: а уж не спятил ли он взаправду? А я? Живо вообразил, как сидим с ним в одной палате и погружаемся в нирвану воспоминаний. А что, если это и есть прообраз моего будущего?
Ах, пошто она предвидит То, чего не отвратит?
- Ты и представить не можешь, как она была прекрасна с этим своим ожидающим и ненавидящим взглядом! - продолжал безумец. - Любимая, желанная, долгожданная, обнаженная, осталась малость - сама бы никогда! - раздвинуть ее девичьи коленки. Вот именно - девичьи! Несмотря на годы замужества, в ней проглядывала ее девичья суть! Это и есть тайна, которую она унесла с собой, вечная девственность. Как была принцессой, так и осталась.
- Принцесса? - удивился я. - Ты ее принцессой величаешь, а Галя ее принцессой обзывает. В том смысле, что принцесса на горошине. Одно и то же слово, а какая пропасть смысла.
- Галка ей завидует.
- Завидовала.
- До сих пор. К мертвому зависть сильнее, мертвец непобедим. Как при жизни, так и сейчас - ненавидит. Даже смерть соперницы не принесла ей облегчения. Она все надеется заарканить Сашку.
- Соперницы? Сашу? Я ничего не понимал.
- А, хрен с ней! А Лена как была девочкой, так до конца и осталась. Супружество не в счет - после пятнадцати лет секс перестает быть в новинку, эмоции притупляются, женщина снова становится девушкой, если не изменяет мужу.
- Что ты несешь? Или ты это в фигуральном смысле? Маленькая собачка и до смерти щенок?
- Ты ничего не понимаешь! Она была девушкой! Сам убедился. Лично.
- Ты с ней спал?
- Спал, не спал - разве в этом дело? - ответил он уклончиво. Несколько минут трения, а хочется часами, неделями, не отрываясь! Помнишь, сколько Зевс шмарил Геру? Триста лет! Непрерывно.
- И как только кончили, сразу заспорили, кто больше получает удовольствия. А к Тиресию обратились как к арбитру, потому что тот на семь лет был обращен в женщину.
- Ну и что им сказал Тиресий, коли у нас сегодня вечер греческой мифологии?
- А то, что у женщины сексуальные ощущения в десять раз сильнее, чем у мужчины. Вот за этот ответ он и был ослеплен разгневанной Герой, зато Зевс - в возмещение и в благодарность - наградил его прорицательским даром. Знаешь, что странно? И тот и другая открещивались от получаемого удовольствия. Стыдились, что ли?..
- Если б я знал об этой истории раньше! - хихикнул Никита. - Нет, к ней это не относится - у нее было девичье сознание. Да и Сашка, полагаю, еженощно ей вдувал, мазурик. Хоть и мазила - так и не забрюхатил. А регулярный супружеский секс притупляет желания. Однажды - еще задолго до этих проклятых сеансов - уговаривал ее, уламывал, умолял. Отдаться мне, думаешь? Нет! Бежать вдвоем от Сашки, из этого города, из страны, на край света! Потому что я с ним больше повязан, чем она. А она - все меньше и меньше.
- А как насчет того, что все бабы на одно лицо? Точнее, на одну муфту?
- Так и есть. Только не она. Исключения подтверждают правило. А какие она письма писала! Так и сказал Сашке Однажды: зря вы с ней не расстаетесь хоть иногда - письма б от нее получал. У меня три есть - одно с Байкала, два с Волги, когда они с Сашкой путешествовали. Толстой и Чехов ей в подметки не годятся. По одним письмам в нее влюбиться можно. Такие рождаются раз в сто лет.
Мысленно с ним согласился, а вслух сказал:
- Представляю, как он переживает.
- Еще неизвестно, кто больше. Я - как сорок тысяч братьев!
- Он ей не брат.
- Он ей никто! И любил не ее, а свою любовь. Любовь как способ самоутверждения. Литература - самопокаяние, а любовь - самоутверждение. Ловко устроился!
- Ну, ты поднял глаза... - напомнил я ему.
Он как бы очнулся:
- А, ты хочешь знать, что дальше... - И совсем уж некстати издал свое клятое "мяу".
Я и не скрывал любопытства, боясь, как бы Никита не потерял нить рассказа.
Он выглядел страшно усталым, словно воспоминания оттянули все его жизненные силы. Только сейчас я увидел, как он постарел за эти годы. Из нас всех он был самым тщедушным и хворым. Не болен ли чем серьезным? Мы почти ровесники, а он выглядел на все шестьдесят.
Мы молчали, тихий ангел кругами летал над нами - как коршун. Передо мной застыла картина - голая Лена и отложивший кисть Никита.
- Да говори же, черт дери!
- Что говорить? Как будто это мгновение растянулось навечно. Когда наши глаза встретились, время отключилось. Мы оказались в каком-то замкнутом пространстве, где законы времени и гравитации не действуют. За пределами жизни. Мое желание и ее готовность, моя любовь и ее ненависть. Мне остался один шаг я его не мог не сделать и не мог сделать. Оцепенение как во сне - полный паралич воли. Несмотря на то что я ждал этой минуты многие годы. И вот усилием воли я стряхнул с себя наваждение и встал. Я знал, какая нас ждет расплата, но было уже все равно, я двигался как сомнамбула. И тут нас оглушил звонок в дверь.
- Саша? - спросил я, хоть и так было ясно.
- У меня мелькнула отчаянная мысль - не открывать. Но заниматься любовью, когда он за дверью, - уж лучше прямо при нем. Не во мне дело. Я стоял над ней и вдруг увидел, что в ее глазах нет ни желания, ни ненависти, ничего, а только ужасная усталость. А что, если я все напридумывал насчет ненависти и готовности? Вот я и поплелся открывать дверь.
- А что Саша?
- Саша? - удивился Никита. - Ах да, Саша. Мы с ней тоже так подумали. Только это был не Саша.
- А кто?
- Кто, кто! - передразнил он. - Тот, кто изображен на картине.
До меня не сразу дошло.
- Галя?
В это время раздался звонок в дверь. Всамделишный, а не в его рассказе. Мы с ним переглянулись. Это мог быть кто угодно, и если б на пороге мастерской возникла покойница, ни он, ни я не удивились бы. Я ущипнул себя, чтоб проснуться.
- Это Саша, - сказал Никита.
В его глазах был настоящий страх. Кто-то воткнул палец в кнопку звонка и уже не отпускал. Звон стоял такой, что казалось, тряслись стены. Но Никита не двигался. Тогда я сам открыл.
В дверях стояла Галя, запыхавшись, тяжело дыша.
- Одевайтесь! Только быстрее. Одна не могу. Саша звонил. Прощался. Боюсь, не успеем. И заплакала.
5. КТО МОЖЕТ ЗНАТЬ ПРИ СЛОВЕ "РАССТАВАНЬЕ", КАКАЯ НАМ РАЗЛУКА ПРЕДСТОИТ?..
Мы выбежали в белесую ночь. Пытались поймать такси - какое там! С частным подвозом стало еще хуже, чем с общественным. Понеслись навстречу ветру, который дул с Невы как сумасшедший. Казалось, остров вот-вот затопит. Все было как во сне.
Минут через пятнадцать мы уже стояли перед той самой дверью, у которой был обнаружен труп Лены. Ни звука, только раскатистый звонок разрывал мертвую тишину. Тщетно. Ну и квартирка - второй труп за несколько дней. Галю трясло - с трудом сдерживала рыдания. А я клял себя за сегодняшний выбор - если б отправился не к Никите, а к Саше, он был бы жив. Даже если и задушил Лену, то расплатился сполна.
- Надо вызвать милицию, - сказал я. - Или самим выломать дверь.
Первым почувствовал запах газа Никита. Слабая надежда - может, еще жив, удастся откачать. Я подналег на дверь, примериваясь, но Никита остановил меня:
- А был запах, когда мы только пришли? Ручаться не стал бы, но по-моему, нет, а мы здесь минут, наверное, уже двадцать. Галю спрашивать бесполезно, она сама не своя. Был, не был - какая разница!
- Тише! - сказал Никита.
Мы прислушались - за дверью что-то происходило. Мне вдруг пришло в голову - с той стороны к нам прислушиваются, как мы с этой.
Я снова воткнул палец в кнопку и уже не отрывал его, пока дверь не распахнулась - в нос ударила струя газа. На пороге стоял Саша в чем мать родила. Он слегка покачивался, как от угара, и устало щурил глаза. Никита бросился на кухню, перекрыл газ, распахнул окно. Саша сделал слабую попытку не пустить его дальше, но Никита оттолкнул его. Однако войти не успел. Из комнаты выскочила щуплая девица, чем-то отдаленно напоминавшая Лену, - как и Саша, совершенно голая. В руках зажала свои одежды, вид растерянный. Саша затолкнул нас обратно в кухню и прикрыл дверь с другой стороны. Галя постепенно приходила в себя, но видок у нее был еще тот - землистый цвет лица, глаза зарыданные. Никак не ожидал от нее таких сильных эмоций. А Никита подозрительно втягивал в себя воздух и шарил у плиты, как профессиональный сыщик.
- И что ты обнаружил? - спросил я.
- А то, что газ он пустил совсем недавно. Услышав наш звонок.
- Мог и не принюхиваться, - сказал я. - Нельзя кончать самоубийством и одновременно глушить тоску между ног у девахи. А ты заметил, что он выбрал по образу и подобию?..
- Неправда! - крикнула Галя.
- Что неправда? - спросил Никита, насмешливо на нее глядя. - Что это шантаж самоубийством, а кто им грозится, тот его, как известно, в жизнь не совершит? Что деваха смахивает на Лену? Или что Лена была единственной женщиной, которую Саша любил, а ты люто ненавидела и продолжаешь ненавидеть?
- Все неправда! Он взял какая подвернулась - ему теперь все равно! И зря ты здесь все вынюхиваешь, как пес паршивый. Саша не разыгрывал меня, когда прощался, - просто ему все сейчас до фени: пуститься в разврат либо кончить с собой - без разницы. И не вешай на него убийство! Убивают любимую, а Саша ее разлюбил. Убийство - это и есть любовь. И я ее не ненавидела. Есть разница: нелюбовь и ненависть. А что не любила - не скрываю. За то, что вечно куксилась и выпендривалась, а Саша ублажал, как мог, да что толку! Будто не от мира сего...
- Но она и в самом деле не от мира сего! - вмешался я.
- Ты просто ей завидуешь, - сказал Никита.
- По себе судишь - это ты завидуешь Саше! А потому и глаз на нее положил, чтоб хоть как-то досадить.
- А для чего еще друг? - хмыкнул Никита. - Чтоб завидовать и предавать. Забыла, что сказал Декарт? Завидую - следовательно, существую. И Паскаль про то же: завистливый тростник.
- Вот я и говорю: ты мог ее убить, несмотря на твое вшивое алиби.
- Мог, - согласился Никита. - И ты могла. Но уж коли ты так раскудахталась, то лучше скажи: как насчет единственной Сашиной женщины?
До меня давно уже дошло, что, пока я отсутствовал, отношения моих сараевских дружков катастрофически сместились, но чтоб до такой степени!..
Галя не успела ответить - явился Саша, выпроводив гостью и уже одетый. Выглядел он сумрачно и сонно - то ли в самом дел угорев, то ли утомившись от любовных утех.
- Что, всю кодлу притащила? - грубовато обратился он к Гале, а потом подошел ко мне, прильнул к плечу (я на голову их всех выше, а Никиты - на все полторы) и неожиданно расплакался. А потом шепнул в ухо со значением: Опоздал.
Можно подумать, что, прибудь я вовремя, Лена б осталась жива!
Я гладил его, как ребенка, по волосам, хоть и мало осталось - за эти годы он сильно облысел. Вообще если из всех них - точнее, нас - за эти годы меньше других постарела Галя, то Саша - больше всех. Или его состарили не годы, а дни? Явно был все еще не в себе.
Боковым зрением засек, как оба они пренебрежительно, глумливо либо раздраженно обращаются с Галей, шпыняют ее почем зря. Не мне за нее вступаться и им пенять - никто ее так в жизни не обидел, как я.
Тем временем она суетилась у холодильника, готовя выпивон-закусон, что было весьма кстати - в мастерской у Никиты мы не успели ни пригубить, ни подкрепиться, пока он демонстрировал свои вариации на тему "Данаи" и исповедовался, а потом прискакала Галя. Ну прямо скатерть-самобранка: свежий бородинский хлеб, сочная ветчина, сервелат, даже соленые грибы, вкус которых я успел позабыть в Америке, а во главе стола - две бутыли "Адмиралтейской". Промочить горло не мешало. Взял на себя почетную обязанность и разлил пойло. Никита, не дожидаясь других, тут же отправил стопаря по назначению, я ему плеснул снова. С отвычки сивуха показалась забористой - ударило в ноздрю еще до того, как пригубил.
Не знаю, нравилась ли ей самой, но роль хозяйки Гале шла. Именно здесь, а не у себя на 2-й Красноармейской, где Достоевский сочинил половину "Преступления и наказания", а именно - "Преступление". Преступление уже есть наказание: наказание - его совершать, а потом мучиться и таиться. В самом этом названии скрыта какая-то тавтология - преступление не нуждается в дополнительном наказании, будучи наказанием само по себе. Зачем наказывать убийцу, когда он наказывает себя сам, убивая? Взять Сашу или Никиту - оба мучаются: один настоящей виной, а другой ложной. Кто какой? А лучше всех жертве - худшее для нее позади, вечный покой, а нам он только снится, как сказал поэт - и пальцем в небо: какой там покой, сплошные кошмары! Нет, уж если мне когда придется кого замочить, ни за что не допущу себя до подобных переживаний: непозволительная роскошь!
И что меня развезло на эту тему?
А Галя кухарила, что у себя дома. Еще меня удивило, что холодильник у Саши был полон припасов и водяры - будто ничего не произошло! Я вспомнил разговор с Галей - как горячо она опротестовала мое сравнение с Ромео. А Никита Джульетту заменил на Дездемону и не только подозревает Сашу в убийстве, но сам его боится. Галя, правда, сама же и перенаправила мои подозрения с Саши на Никиту, но тут же заявила, что у него алиби - в это время он был с ней. Или она сварганила ему алиби по старой дружбе? Живо представил, как прибегает к ней Никита и раскалывается, а она тут,, же на месте сочиняет ему алиби. Но зачем Никите убивать Лену? Саше - понятно: из ревности. Тем более у него нет алиби никого рядом с ним в ванной не было, когда придушили Лену. Правда, у невинных всегда нет алиби, в то время как убийца заранее его готовит - одновременно с убийством. Если только это не убийство экспромтом. И все равно - зачем Никите убивать Лену? Галя говорит, что убийство - это любовь. Вот кого бы уж точно никто по любви не кокнул!
Тысяча вопросов и полная невнятица вместо ответа. К сожалению, меня все больше затягивал этот побочный сюжет - ведь цель моей поездки не мертвая женщина, а вечно живая. А то, что она жива, пусть и подранок, не сомневался нисколько, несмотря на похищение. Инверсия, читатель: благодаря похищению! Чтоб сохранить в неприкосновенности, особенно после гнусного нападения прибалта. От похотливых взглядов, от чужого сглаза. А кто поручится, что не найдется еще один вандал, который притащит в Эрмитаж взрывчатку и уничтожит "Данаю" вместе с пуленепробиваемым стеклом? Либо тот же прибалт, что вышел на свободу и теперь, может, вынюхивает след своей жертвы! Если что меня и нервировало, так только судьба "Данаи" - а что, если ее слямзят у похитителя, стоит тому зазеваться? И будет он обворованный вор, а мне каково? Вспомнил секретный музей на греческом острове и его иракско-еврейского хозяина по имени Наджи - не зря же он, черт побери, приценивался к "Данае".
Кого б я хотел сейчас увидеть, так это Лену. Из всех нас она была самая понятливая и жалостливая. Это она мне сказала, догадавшись о моей агалматофилии, что у Данаи знакомый такой запашок из подмышек, родной, как у мамы, мшистый треугольничек, а там уж у нее мокрым-мокро от ожидания - так реалистично ее изобразил Рембрандт. Тем и влечет зрителя - не какая-то заоблачная дива, а самая что ни на есть земная и некрасивая. Никто так не чувствовал искусство, как Лена. Так и тянуло расколоться и все рассказать как на духу. И что родная, как мать, которую зрительно не помню, но какой-то ее древний, как архетип, образ тревожит по ночам. И что страстно хотелось перевоплотиться в Данаю, и чтоб не я, а меня, как ее, в первый раз, - до сих пор обидно, что лишен этой возможности: физической потери девства! И что первый оргазм - в Эрмитаже, перед Дана-ей, при всех. В том-то и дело, что никакого рукоблудия - одной только силой воображения. И ужас, что осрамился перед всем классом. Оказалось: никто ничего не заметил.
Самое сильное в моей жизни потрясение.
Даная, моя первая и единственная.
- Ну ладно ты - хрен с тобой. А мяу? - грубовато втолковывал Никита.
- Что с ним сделается! - сказал Саша. - Жил бы у тебя в мастерской, с твоим бы сдружился. Или у Гали: скрасил бы ей одиночество. Кот - не собака: в день ее смерти канючил у меня еду.
- А ты с тех пор ничего не ел? - опять наехал на него Никита.
- Заткнись! - сорвалась Галя.
Мы просидели у Саши битых два часа и за исключением начального этого наскока обходили несостоявшееся его самоубийство, потому что, высмей его за ложную тревогу, он, чего доброго, попытается на самом деле - в доказательство серьезности намерений. Чего нам не удалось избежать, так это разговоров о Лене. Хоть Галя и пыталась перенаправить беседу в нейтральное русло, Саша возвращался к ней опять и опять. Производил впечатление немного чокнутого.
- Вошел в морг и обомлел. Давно не видел ее такой красивой. Смерть возвратила ей прежний облик. Выглядела как в самом начале, когда я в нее по уши, с первого взгляда, еще до того, как до меня дошло, что влюблен. Девочка моя. Если б я знал!
- Как в мусульманском раю, - сказал Никита, и я даже привстал, боясь, что Саша на него сейчас бросится, такой он метнул в его сторону взгляд. И еще успел заметить, что Никита тоже весь съежился, ожидая нападения. А ведь сам напрашивается!
- Или Дездемоной.
Неужели он взаправду думает на Сашу? Или пытается навесить на него убийство по классической схеме "Отелло - Дездемона"? Ну, деятель!.. У меня голова ходуном шла от подозрений, одно нелепее другого. Насколько легче думать, что Лену порешил какой-нибудь сторонний бандюга или бродяга. Странно только, что ничего не взяли. А что было у них брать, когда они сами перебивались от случая к случаю?
- Убил ее, а мог меня, - сказал Никита.
- Не финти!
- Сам засветился, а потом стал темнить и отнекиваться. Симулировал частичную потерю памяти. Даже если так!
- Ты считаешь, что человек ответствен за преступление, о котором даже понятия не имеет?
- Убийца все равно остается убийцей, даже если убивал, будучи невменяем. А тем более если симулирует невменяемость. Следующий на очереди - я. Обещал шею свернуть - так прямо и сказал. Проговорился. Ясное дело, вошел во вкус, тем более ему сошло предыдущее.
- Кому повешену быть, тот не утонет, - сказал я, чтоб снять напряжение.
- А кто говорит об утоплении? Помнишь, как в Дубровнике, поддавши, ночью плыли по лунной дорожке? Я первым вылез на тот проклятый остров с ядовитыми ежами. А что повешену, что удушену - один черт! - Он мотнул своей бычьей шеей, и я тут же вспомнил, как цыганка в Сараево нагадала, что он помрет от апоплексического удара.
- Так и не носишь галстуки?
- А на кой? Чистое украшательство, никакой функциональности, а такое ощущение, будто тебя душат. Я и серьгу в носу тоже не ношу.
- Сравнил! А что, если эта твоя вечная асфиксофобия материализовалась наконец в страхе перед Сашей?
- Ты его не знаешь! Он совсем скособочился, пока ты там на буржуйских харчах приходил в себя от нашей жизни. Весь ушел в подозрения. А что ему оставалось? Делать-то больше нечего - ни поклонников, ни писательских тусовок. Звонков и тех нет. Окололитературный бабец правит бал, несколько шестидесятников и восьмидсрастов жируют на валютных премиях и грантах, остальные норовят пожрать на роскошных презентациях. Будь на его месте, давно б со стишками завязал, а он все тянет лямку, хоть и без никакой надежды. Да еще нас с ней стал случивать от неча делать, толкал друг к другу, испытывая сексуальное долготерпение. Мы сопротивлялись до последнего. Сам сбрендил и нас с ума сводил. Думаешь, мучился, что она ему изменила? Что способна изменить вот на чем свихнулся! Не столько вероятность, сколько возможность измены - что в ее, а не в его воле, и коли решится - не устережешь. Хочешь знать, он и убил ее профилактически, впрок, чтоб пресечь измену, если она еще не изменила. А теперь моя очередь.
- Тебя-то за что?
- А за то, что знаю, что он убил. Его теперь не остановить. У него искушение убивать. Как одержимый. Живу в постоянном страхе. Последний этаж, никого рядом, если что - не докричишься. К двери не подхожу, на звонки не отвечаю, ночами не сплю. Иногда так и подмывает опередить и самому его прикончить. У него и повод есть - эта картина. Уламывал отдать или продать. Даже ее подговорил - заявилась в мастерскую и прямо с порога: "Отдай картину. Или уничтожь. Не хочу больше, чтоб ты на меня пялился". Ты и представить не можешь, как она меня стала после этого ненавидеть! Если б кого так любила, как меня ненавидела! Так нет - все силы ушли на ненависть. В последние дни сама не своя была.
- И ты не отдал?
- Как видишь. Немного даже шантажировал Сашку - мол, теперь и у меня есть голенькая Лена. Своя собственная! Что хочу, то с ней и делаю. Еще неизвестно, какая из них живее и всамделишнее. А теперь известно. Вот он и помешался окончательно - что у меня есть Лена, а у него ничего не осталось, кроме кота-дворняги. У меня и то породистей. А теперь он меня может прикончить под видом грабежа.
- Так отдай ему эту чертову картину!
- Черта с два! У него живая была - не уберег! И эту уничтожит, как только доберется. Хорошо хоть я ему вторую не показал.
- Вторую? - Я вдруг перестал улавливать смысл его речи.
- Ну да. Эту я уже по памяти писал. Моя ей эпитафия. Смотри! - И он развернул ко мне еще одну картину и поставил рядом с Леной-Данаей.
На ней был изображен треснувший пополам фанат с рубиновыми зернами, изнутри, из самой его плоти, как из почки, прорастало юное женское тело, а из кесарева разреза у нее на животе снова выглядывали гранатовые зерна, и в самом верху, посреди звездных вспышек, возникало лицо с отрешенным, в никуда, взглядом. Сходство с Леной было очевидно, но это была метафора Лены, где ее зелено-серые глаза, красные зерна граната и мерцающие звезды вступали в какой-то таинственный ночной хоровод. Я стоял как зачарованный.
- Мяу! - довольно улыбнулся Никита, возвращая меня на землю. Точнее, вертая от одной реальности к другой. - А знаешь, как называется? "Как сотворить женщину из граната".
- Как сотворить женщину из облака, - переостроумил его я, не вдаваясь в мифологические подробности, да и не сбить его было с гранатовой темы.
- Что-то в этом фрукте есть сакральное, тебе не кажется?
- Я об этом как-то не думал, - честно признался я.
- Греки считали гранат любимой пищей мертвых. А знаешь, как часто он упомянут в Библии! В одной только Песне Песней - пять раз. Робу Аарона украшал. В гранате двенадцать сегментов - сакральное число в Библии. Двенадцать колен Израилевых, двенадцать апостолов...
- Не только в Библии. Зодиакальная дюжина, двенадцать верховных богов на Олимпе, двенадцать рыцарей Круглого стола...
- А почему решили, что змей в раю угостил Адама с Евой яблоком? Наверное, по ассоциации с греческими мифами: яблоко раздора, сад Гесперид. А в Библии сказано просто плод. Гранат больше подходит - ввиду его ассоциативно-символического упоминания в других местах Библии. У меня с дюжину картин на тему граната, в разных его метафизических сочленениях с человеком и космосом. Как-нибудь покажу.
- Ну вот, - улыбнулся я. - А еще отрицаешь роль личности в искусстве. Гранатовый цикл - твой единственный вклад в мировую цивилизацию.
Еще раз глянул на гранатовый портрет Лены.
- Зря не показал Саше, - сказал я и тут же пожалел.
- Ты что, не сечешь - он же псих!
- Еще вопрос, кто из вас больше псих - ты или он?
- И в милиции мне так сказали. А я им: любой бы на моем месте спятил.
- Ты обращался в милицию?
- За защитой. Чтоб охрану приставили. Вот это меня по-настоящему заинтересовало.
- У тебя что, телохранители?
- Прислали одного на ночное дежурство, но через неделю сняли. Представляешь, как я уязвим? Единственное спасение - пистолет.
- У тебя есть право на ношение оружия?
- Какое, к черту, право! У нас на черном рынке атомную бомбу можно купить. Были б деньги.
- И ты купил?
- Этими днями. Не бомбу, конечно. Уже договорился. Мне б только успеть.
Я решил переменить тему:
- Это лучшая из твоих "Данай", хоть я и не понимаю, зачем ты подверстал сюда Галю.
- Сама подверсталась.
- Это уже из области фантастики.
- Самая что ни на есть реальность. Случилось в тот раз" когда Саша сбежал из мастерской. Хлопнула дверь, мы с Леной остались вдвоем. Молчали, я продолжал работать, хотя можешь представить, что со мной творилось. У меня, когда работаю, часто бывает эрекция, а здесь, сам понимаешь... Дико возбудился.
- А она? - спросил я, но он пропустил мимо ушей.
- Боялся на нее взглянуть, размешивал краски, подправлял какие-то незначительные детали. Картина была уже вчерне готова, Лена возбуждала на ней, как живая. Но и живая была рядом. Стоило только встать и протянуть руку - ближе никого в жизни, голенькая, родная. Имел полное право. Профессиональное - ну, знаешь, чуть изменить поворот головы, разворот плеч и прочее - обычная работа с моделью, а создает определенный интим. Я же сам ее каждый раз укладывал, чтоб было точь-в-точь как у Рембрандта. При Саше, правда. А здесь пошевелиться боюсь, столбняк напал, нерешительность, как у Гамлета. Никогда в жизни такого не испытывал, дикий напряг. С трудом оторвался от холста. До сих пор не пойму, что было в ее взгляде. Отчаянная какая-то решимость и одновременно - ненависть. Она готова была" мне отдаться, но не по страсти, а из ненависти ко мне. Боюсь, не поймешь, путано рассказываю. А если отдастся, никогда не простит. Ни мне, ни себе. Ни Саше, с которым у них война была в самом разгаре.
- Когда все это было? - перебил я. - Ты так рассказываешь, как будто все произошло только-только, прямо перед ее смертью.
- И мне так кажется. А иногда даже, что уже после смерти. Особенно то, что случилось, когда Саша сбег.
Он перескакивал с одного на другое, не отвечал на вопросы - словно, забыв обо мне, говорил сам с собой, воспоминания наезжали друг на друга, эмоциональная сумятица, грешным делом я так и подумал: а уж не спятил ли он взаправду? А я? Живо вообразил, как сидим с ним в одной палате и погружаемся в нирвану воспоминаний. А что, если это и есть прообраз моего будущего?
Ах, пошто она предвидит То, чего не отвратит?
- Ты и представить не можешь, как она была прекрасна с этим своим ожидающим и ненавидящим взглядом! - продолжал безумец. - Любимая, желанная, долгожданная, обнаженная, осталась малость - сама бы никогда! - раздвинуть ее девичьи коленки. Вот именно - девичьи! Несмотря на годы замужества, в ней проглядывала ее девичья суть! Это и есть тайна, которую она унесла с собой, вечная девственность. Как была принцессой, так и осталась.
- Принцесса? - удивился я. - Ты ее принцессой величаешь, а Галя ее принцессой обзывает. В том смысле, что принцесса на горошине. Одно и то же слово, а какая пропасть смысла.
- Галка ей завидует.
- Завидовала.
- До сих пор. К мертвому зависть сильнее, мертвец непобедим. Как при жизни, так и сейчас - ненавидит. Даже смерть соперницы не принесла ей облегчения. Она все надеется заарканить Сашку.
- Соперницы? Сашу? Я ничего не понимал.
- А, хрен с ней! А Лена как была девочкой, так до конца и осталась. Супружество не в счет - после пятнадцати лет секс перестает быть в новинку, эмоции притупляются, женщина снова становится девушкой, если не изменяет мужу.
- Что ты несешь? Или ты это в фигуральном смысле? Маленькая собачка и до смерти щенок?
- Ты ничего не понимаешь! Она была девушкой! Сам убедился. Лично.
- Ты с ней спал?
- Спал, не спал - разве в этом дело? - ответил он уклончиво. Несколько минут трения, а хочется часами, неделями, не отрываясь! Помнишь, сколько Зевс шмарил Геру? Триста лет! Непрерывно.
- И как только кончили, сразу заспорили, кто больше получает удовольствия. А к Тиресию обратились как к арбитру, потому что тот на семь лет был обращен в женщину.
- Ну и что им сказал Тиресий, коли у нас сегодня вечер греческой мифологии?
- А то, что у женщины сексуальные ощущения в десять раз сильнее, чем у мужчины. Вот за этот ответ он и был ослеплен разгневанной Герой, зато Зевс - в возмещение и в благодарность - наградил его прорицательским даром. Знаешь, что странно? И тот и другая открещивались от получаемого удовольствия. Стыдились, что ли?..
- Если б я знал об этой истории раньше! - хихикнул Никита. - Нет, к ней это не относится - у нее было девичье сознание. Да и Сашка, полагаю, еженощно ей вдувал, мазурик. Хоть и мазила - так и не забрюхатил. А регулярный супружеский секс притупляет желания. Однажды - еще задолго до этих проклятых сеансов - уговаривал ее, уламывал, умолял. Отдаться мне, думаешь? Нет! Бежать вдвоем от Сашки, из этого города, из страны, на край света! Потому что я с ним больше повязан, чем она. А она - все меньше и меньше.
- А как насчет того, что все бабы на одно лицо? Точнее, на одну муфту?
- Так и есть. Только не она. Исключения подтверждают правило. А какие она письма писала! Так и сказал Сашке Однажды: зря вы с ней не расстаетесь хоть иногда - письма б от нее получал. У меня три есть - одно с Байкала, два с Волги, когда они с Сашкой путешествовали. Толстой и Чехов ей в подметки не годятся. По одним письмам в нее влюбиться можно. Такие рождаются раз в сто лет.
Мысленно с ним согласился, а вслух сказал:
- Представляю, как он переживает.
- Еще неизвестно, кто больше. Я - как сорок тысяч братьев!
- Он ей не брат.
- Он ей никто! И любил не ее, а свою любовь. Любовь как способ самоутверждения. Литература - самопокаяние, а любовь - самоутверждение. Ловко устроился!
- Ну, ты поднял глаза... - напомнил я ему.
Он как бы очнулся:
- А, ты хочешь знать, что дальше... - И совсем уж некстати издал свое клятое "мяу".
Я и не скрывал любопытства, боясь, как бы Никита не потерял нить рассказа.
Он выглядел страшно усталым, словно воспоминания оттянули все его жизненные силы. Только сейчас я увидел, как он постарел за эти годы. Из нас всех он был самым тщедушным и хворым. Не болен ли чем серьезным? Мы почти ровесники, а он выглядел на все шестьдесят.
Мы молчали, тихий ангел кругами летал над нами - как коршун. Передо мной застыла картина - голая Лена и отложивший кисть Никита.
- Да говори же, черт дери!
- Что говорить? Как будто это мгновение растянулось навечно. Когда наши глаза встретились, время отключилось. Мы оказались в каком-то замкнутом пространстве, где законы времени и гравитации не действуют. За пределами жизни. Мое желание и ее готовность, моя любовь и ее ненависть. Мне остался один шаг я его не мог не сделать и не мог сделать. Оцепенение как во сне - полный паралич воли. Несмотря на то что я ждал этой минуты многие годы. И вот усилием воли я стряхнул с себя наваждение и встал. Я знал, какая нас ждет расплата, но было уже все равно, я двигался как сомнамбула. И тут нас оглушил звонок в дверь.
- Саша? - спросил я, хоть и так было ясно.
- У меня мелькнула отчаянная мысль - не открывать. Но заниматься любовью, когда он за дверью, - уж лучше прямо при нем. Не во мне дело. Я стоял над ней и вдруг увидел, что в ее глазах нет ни желания, ни ненависти, ничего, а только ужасная усталость. А что, если я все напридумывал насчет ненависти и готовности? Вот я и поплелся открывать дверь.
- А что Саша?
- Саша? - удивился Никита. - Ах да, Саша. Мы с ней тоже так подумали. Только это был не Саша.
- А кто?
- Кто, кто! - передразнил он. - Тот, кто изображен на картине.
До меня не сразу дошло.
- Галя?
В это время раздался звонок в дверь. Всамделишный, а не в его рассказе. Мы с ним переглянулись. Это мог быть кто угодно, и если б на пороге мастерской возникла покойница, ни он, ни я не удивились бы. Я ущипнул себя, чтоб проснуться.
- Это Саша, - сказал Никита.
В его глазах был настоящий страх. Кто-то воткнул палец в кнопку звонка и уже не отпускал. Звон стоял такой, что казалось, тряслись стены. Но Никита не двигался. Тогда я сам открыл.
В дверях стояла Галя, запыхавшись, тяжело дыша.
- Одевайтесь! Только быстрее. Одна не могу. Саша звонил. Прощался. Боюсь, не успеем. И заплакала.
5. КТО МОЖЕТ ЗНАТЬ ПРИ СЛОВЕ "РАССТАВАНЬЕ", КАКАЯ НАМ РАЗЛУКА ПРЕДСТОИТ?..
Мы выбежали в белесую ночь. Пытались поймать такси - какое там! С частным подвозом стало еще хуже, чем с общественным. Понеслись навстречу ветру, который дул с Невы как сумасшедший. Казалось, остров вот-вот затопит. Все было как во сне.
Минут через пятнадцать мы уже стояли перед той самой дверью, у которой был обнаружен труп Лены. Ни звука, только раскатистый звонок разрывал мертвую тишину. Тщетно. Ну и квартирка - второй труп за несколько дней. Галю трясло - с трудом сдерживала рыдания. А я клял себя за сегодняшний выбор - если б отправился не к Никите, а к Саше, он был бы жив. Даже если и задушил Лену, то расплатился сполна.
- Надо вызвать милицию, - сказал я. - Или самим выломать дверь.
Первым почувствовал запах газа Никита. Слабая надежда - может, еще жив, удастся откачать. Я подналег на дверь, примериваясь, но Никита остановил меня:
- А был запах, когда мы только пришли? Ручаться не стал бы, но по-моему, нет, а мы здесь минут, наверное, уже двадцать. Галю спрашивать бесполезно, она сама не своя. Был, не был - какая разница!
- Тише! - сказал Никита.
Мы прислушались - за дверью что-то происходило. Мне вдруг пришло в голову - с той стороны к нам прислушиваются, как мы с этой.
Я снова воткнул палец в кнопку и уже не отрывал его, пока дверь не распахнулась - в нос ударила струя газа. На пороге стоял Саша в чем мать родила. Он слегка покачивался, как от угара, и устало щурил глаза. Никита бросился на кухню, перекрыл газ, распахнул окно. Саша сделал слабую попытку не пустить его дальше, но Никита оттолкнул его. Однако войти не успел. Из комнаты выскочила щуплая девица, чем-то отдаленно напоминавшая Лену, - как и Саша, совершенно голая. В руках зажала свои одежды, вид растерянный. Саша затолкнул нас обратно в кухню и прикрыл дверь с другой стороны. Галя постепенно приходила в себя, но видок у нее был еще тот - землистый цвет лица, глаза зарыданные. Никак не ожидал от нее таких сильных эмоций. А Никита подозрительно втягивал в себя воздух и шарил у плиты, как профессиональный сыщик.
- И что ты обнаружил? - спросил я.
- А то, что газ он пустил совсем недавно. Услышав наш звонок.
- Мог и не принюхиваться, - сказал я. - Нельзя кончать самоубийством и одновременно глушить тоску между ног у девахи. А ты заметил, что он выбрал по образу и подобию?..
- Неправда! - крикнула Галя.
- Что неправда? - спросил Никита, насмешливо на нее глядя. - Что это шантаж самоубийством, а кто им грозится, тот его, как известно, в жизнь не совершит? Что деваха смахивает на Лену? Или что Лена была единственной женщиной, которую Саша любил, а ты люто ненавидела и продолжаешь ненавидеть?
- Все неправда! Он взял какая подвернулась - ему теперь все равно! И зря ты здесь все вынюхиваешь, как пес паршивый. Саша не разыгрывал меня, когда прощался, - просто ему все сейчас до фени: пуститься в разврат либо кончить с собой - без разницы. И не вешай на него убийство! Убивают любимую, а Саша ее разлюбил. Убийство - это и есть любовь. И я ее не ненавидела. Есть разница: нелюбовь и ненависть. А что не любила - не скрываю. За то, что вечно куксилась и выпендривалась, а Саша ублажал, как мог, да что толку! Будто не от мира сего...
- Но она и в самом деле не от мира сего! - вмешался я.
- Ты просто ей завидуешь, - сказал Никита.
- По себе судишь - это ты завидуешь Саше! А потому и глаз на нее положил, чтоб хоть как-то досадить.
- А для чего еще друг? - хмыкнул Никита. - Чтоб завидовать и предавать. Забыла, что сказал Декарт? Завидую - следовательно, существую. И Паскаль про то же: завистливый тростник.
- Вот я и говорю: ты мог ее убить, несмотря на твое вшивое алиби.
- Мог, - согласился Никита. - И ты могла. Но уж коли ты так раскудахталась, то лучше скажи: как насчет единственной Сашиной женщины?
До меня давно уже дошло, что, пока я отсутствовал, отношения моих сараевских дружков катастрофически сместились, но чтоб до такой степени!..
Галя не успела ответить - явился Саша, выпроводив гостью и уже одетый. Выглядел он сумрачно и сонно - то ли в самом дел угорев, то ли утомившись от любовных утех.
- Что, всю кодлу притащила? - грубовато обратился он к Гале, а потом подошел ко мне, прильнул к плечу (я на голову их всех выше, а Никиты - на все полторы) и неожиданно расплакался. А потом шепнул в ухо со значением: Опоздал.
Можно подумать, что, прибудь я вовремя, Лена б осталась жива!
Я гладил его, как ребенка, по волосам, хоть и мало осталось - за эти годы он сильно облысел. Вообще если из всех них - точнее, нас - за эти годы меньше других постарела Галя, то Саша - больше всех. Или его состарили не годы, а дни? Явно был все еще не в себе.
Боковым зрением засек, как оба они пренебрежительно, глумливо либо раздраженно обращаются с Галей, шпыняют ее почем зря. Не мне за нее вступаться и им пенять - никто ее так в жизни не обидел, как я.
Тем временем она суетилась у холодильника, готовя выпивон-закусон, что было весьма кстати - в мастерской у Никиты мы не успели ни пригубить, ни подкрепиться, пока он демонстрировал свои вариации на тему "Данаи" и исповедовался, а потом прискакала Галя. Ну прямо скатерть-самобранка: свежий бородинский хлеб, сочная ветчина, сервелат, даже соленые грибы, вкус которых я успел позабыть в Америке, а во главе стола - две бутыли "Адмиралтейской". Промочить горло не мешало. Взял на себя почетную обязанность и разлил пойло. Никита, не дожидаясь других, тут же отправил стопаря по назначению, я ему плеснул снова. С отвычки сивуха показалась забористой - ударило в ноздрю еще до того, как пригубил.
Не знаю, нравилась ли ей самой, но роль хозяйки Гале шла. Именно здесь, а не у себя на 2-й Красноармейской, где Достоевский сочинил половину "Преступления и наказания", а именно - "Преступление". Преступление уже есть наказание: наказание - его совершать, а потом мучиться и таиться. В самом этом названии скрыта какая-то тавтология - преступление не нуждается в дополнительном наказании, будучи наказанием само по себе. Зачем наказывать убийцу, когда он наказывает себя сам, убивая? Взять Сашу или Никиту - оба мучаются: один настоящей виной, а другой ложной. Кто какой? А лучше всех жертве - худшее для нее позади, вечный покой, а нам он только снится, как сказал поэт - и пальцем в небо: какой там покой, сплошные кошмары! Нет, уж если мне когда придется кого замочить, ни за что не допущу себя до подобных переживаний: непозволительная роскошь!
И что меня развезло на эту тему?
А Галя кухарила, что у себя дома. Еще меня удивило, что холодильник у Саши был полон припасов и водяры - будто ничего не произошло! Я вспомнил разговор с Галей - как горячо она опротестовала мое сравнение с Ромео. А Никита Джульетту заменил на Дездемону и не только подозревает Сашу в убийстве, но сам его боится. Галя, правда, сама же и перенаправила мои подозрения с Саши на Никиту, но тут же заявила, что у него алиби - в это время он был с ней. Или она сварганила ему алиби по старой дружбе? Живо представил, как прибегает к ней Никита и раскалывается, а она тут,, же на месте сочиняет ему алиби. Но зачем Никите убивать Лену? Саше - понятно: из ревности. Тем более у него нет алиби никого рядом с ним в ванной не было, когда придушили Лену. Правда, у невинных всегда нет алиби, в то время как убийца заранее его готовит - одновременно с убийством. Если только это не убийство экспромтом. И все равно - зачем Никите убивать Лену? Галя говорит, что убийство - это любовь. Вот кого бы уж точно никто по любви не кокнул!
Тысяча вопросов и полная невнятица вместо ответа. К сожалению, меня все больше затягивал этот побочный сюжет - ведь цель моей поездки не мертвая женщина, а вечно живая. А то, что она жива, пусть и подранок, не сомневался нисколько, несмотря на похищение. Инверсия, читатель: благодаря похищению! Чтоб сохранить в неприкосновенности, особенно после гнусного нападения прибалта. От похотливых взглядов, от чужого сглаза. А кто поручится, что не найдется еще один вандал, который притащит в Эрмитаж взрывчатку и уничтожит "Данаю" вместе с пуленепробиваемым стеклом? Либо тот же прибалт, что вышел на свободу и теперь, может, вынюхивает след своей жертвы! Если что меня и нервировало, так только судьба "Данаи" - а что, если ее слямзят у похитителя, стоит тому зазеваться? И будет он обворованный вор, а мне каково? Вспомнил секретный музей на греческом острове и его иракско-еврейского хозяина по имени Наджи - не зря же он, черт побери, приценивался к "Данае".
Кого б я хотел сейчас увидеть, так это Лену. Из всех нас она была самая понятливая и жалостливая. Это она мне сказала, догадавшись о моей агалматофилии, что у Данаи знакомый такой запашок из подмышек, родной, как у мамы, мшистый треугольничек, а там уж у нее мокрым-мокро от ожидания - так реалистично ее изобразил Рембрандт. Тем и влечет зрителя - не какая-то заоблачная дива, а самая что ни на есть земная и некрасивая. Никто так не чувствовал искусство, как Лена. Так и тянуло расколоться и все рассказать как на духу. И что родная, как мать, которую зрительно не помню, но какой-то ее древний, как архетип, образ тревожит по ночам. И что страстно хотелось перевоплотиться в Данаю, и чтоб не я, а меня, как ее, в первый раз, - до сих пор обидно, что лишен этой возможности: физической потери девства! И что первый оргазм - в Эрмитаже, перед Дана-ей, при всех. В том-то и дело, что никакого рукоблудия - одной только силой воображения. И ужас, что осрамился перед всем классом. Оказалось: никто ничего не заметил.
Самое сильное в моей жизни потрясение.
Даная, моя первая и единственная.
- Ну ладно ты - хрен с тобой. А мяу? - грубовато втолковывал Никита.
- Что с ним сделается! - сказал Саша. - Жил бы у тебя в мастерской, с твоим бы сдружился. Или у Гали: скрасил бы ей одиночество. Кот - не собака: в день ее смерти канючил у меня еду.
- А ты с тех пор ничего не ел? - опять наехал на него Никита.
- Заткнись! - сорвалась Галя.
Мы просидели у Саши битых два часа и за исключением начального этого наскока обходили несостоявшееся его самоубийство, потому что, высмей его за ложную тревогу, он, чего доброго, попытается на самом деле - в доказательство серьезности намерений. Чего нам не удалось избежать, так это разговоров о Лене. Хоть Галя и пыталась перенаправить беседу в нейтральное русло, Саша возвращался к ней опять и опять. Производил впечатление немного чокнутого.
- Вошел в морг и обомлел. Давно не видел ее такой красивой. Смерть возвратила ей прежний облик. Выглядела как в самом начале, когда я в нее по уши, с первого взгляда, еще до того, как до меня дошло, что влюблен. Девочка моя. Если б я знал!
- Как в мусульманском раю, - сказал Никита, и я даже привстал, боясь, что Саша на него сейчас бросится, такой он метнул в его сторону взгляд. И еще успел заметить, что Никита тоже весь съежился, ожидая нападения. А ведь сам напрашивается!