Сорос Джордж. Сорос о Соросе Опережая перемены

   Индивид – это абстрактная концепция, и она как таковая не имеет места в неизменяющемся обществе. Общество имеет членов, каждый из которых способен мыслить и чувствовать; но вместо того, чтобы быть по сути равными, они фундаментальным образом отличаются друг от друга своим жизненным статусом.
   Точно так же индивид как абстракция не существует, социальное целое существует не как абстракция, а как конкретный факт. Единство неизменяющегося общества сравнимо с единством организма. Члены такого общества подобны органам живого организма. Они не могут жить за рамками общества, но в его рамках они могут занимать лишь одну позицию:
   как раз ту, которую они занимают. Выполняемые ими функции определяют их права и обязанности. Крестьянин отличается от священника столь же явно, как желудок от мозга. Люди способны мыслить и чувствовать, но, поскольку их общественное положение строго фиксировано, итоговый эффект не очень отличается от того, который был бы, если бы они вообще не имели сознания.
   Термин «органическое общество» применим только к такому обществу, в котором невозможна даже мысль об аналогии и где она становится ложной, как только мы пытаемся ее использовать. Тот факт, что Менений Агриппа счел необходимым предложить эту концепцию, означает, что существовавший порядок переживал трудности. Единство в органическом обществе противоположно единству иного рода – единству человечества. Поскольку традиционный способ мышления не использует каких-либо абстрактных концепций, любое взаимоотношение является конкретным и частным. Фундаментальное сходство одного человека с другим и права человека – это идеи иного времени. Сама принадлежность к человеческому роду еще не дает никаких прав: раб абсолютно не отличается от другого вида собственности в глазах закона. Привилегии принадлежат более положению, чем лицу. Например, в феодальном обществе земля была важнее самого землевладельца. Последний получает свои права лишь благодаря земле, которой он владеет.
   Права и титулы могут быть наследственными, но это не превращает их в частную собственность. Мы склонны к тому, чтобы считать частную собственность чем-то очень конкретным; в действительности же все наоборот. Разделение взаимоотношений на права и обязанности уже является абстракцией; в конкретной форме такое разделение подразумевает и то и другое. Концепция частной собственности идет даже дальше; она подразумевает абсолютное владение безо всяких обязанностей. И в этом качестве она противоположна принципам органического общества, где каждое владение влечет за собой соответствующие обязанности. Более того, частное владение средствами производства не приемлемо в органическом обществе, поскольку это позволило бы накапливать капитал и тем самым вводить потенциальный источник изменений. Общественное владение, наоборот, гарантирует отсутствие источника изменений, поскольку каждый раз, когда человек вкладывает свои время и энергию, он несет все издержки, но получает лишь малую часть выгод. Нет ничего удивительного в том, что захват общинных земель ознаменовал собой начало современного сельского хозяйства.
   Органическое общество также не признает права как абстрактного принципа. Право существует только в виде набора конкретных прав и обязанностей. Тем не менее исполнение закона включает определенного рода обобщения. За исключением обществ столь неизменных, что они могут считаться мертвыми, каждый случай несколькими деталями все же отличается от предыдущего, и прецедент необходимо обобщить, чтобы сделать применимым. Поскольку в таких обществах нет опоры на абстрактные принципы, оно всецело зависит от того, как конкретный судья выполняет свою задачу. Существует по крайней мере вероятность того, что новое решение будет конфликтовать с предыдущим. К счастью, это не обязательно должно вызывать сложности, поскольку новое решение само по себе немедленно становится прецедентом, которым уже можно руководствоваться при принятии дальнейших решений.
   В результате такого процесса возникает так называемое общее право в противоположность законодательным актам. Оно основано на невысказанном предположении, согласно которому принятые в прошлом решения могут применяться бесконечно. Строго говоря, это предположение ложно, но оно настолько полезно, что может существовать в течение длительного времени после того, как общество перестает быть органическим. Эффективное применение права требует, чтобы правила были известны заранее. Принимая во внимание несовершенство человеческого знания, законодательство не может предвидеть все возможные случаи, и прецеденты необходимы для дополнений законодательных актов. Общее право может функционировать вместе с законодательными актами, поскольку, невзирая на лежащее в его основе предположение об отсутствии изменений, оно может незаметно приспосабливаться к изменяющимся обстоятельствам. По той же самой причине органическое общество не может пережить кодификации своих законов, поскольку они потеряли бы свою гибкость. После кодификации изменений видимость отсутствия изменений уже не может поддерживаться, и органическое общество распадается. К счастью, потребность в кодификации законов, составлении контрактов или записи традиций каким-либо постоянным способом не является столь насущной, пока традиции не угрожают возможности.
   Единство органического общества означает, что его члены не имеют выбора и могут лишь принадлежать ему. Дело идет еще дальше. Это подразумевает, что единственное желание членов такого общества состоит в том, чтобы принадлежать этому обществу, поскольку их интересы и интересы общества идентичны: они отождествляют себя с обществом. Единство – не принцип, провозглашенный властями, а факт, принимаемый всеми участниками. Никаких значительных жертв не приносится. Место человека в обществе может быть ничтожным или тягостным, но это-его единственно возможное место; без него у человека вообще нет места в мире.
   Тем не менее всегда находятся люди, не подчиняющиеся доминирующему способу мышления. То, каким образом общество поступает с такими людьми, является лучшим способом проверки его гибкости. Репрессии, как правило, не дают результатов, поскольку провоцируют конфликты и могут вызвать развитие других способов мышления. Терпимость в сочетании с недоверием является, вероятно, наиболее эффективным методом. Эксцентричность и сумасшествие во всем их разнообразии могут быть особенно полезны в отношениях с людьми, мыслящими не так, как все, и примитивные общества отличаются чрезвычайной терпимостью к душевнобольным.
   Только значительное ослабление традиционных связей позволит людям серьезно изменять свое положение в обществе благодаря собственным усилиям, и тогда они перестают связывать свои интересы с интересами социального целого. Когда это происходит, единство органического общества распадается и каждый стремится следовать собственным интересам. Традиционные взаимоотношения могут сохраняться и в этих обстоятельствах, но только с помощью принуждения. Такое общество уже больше не является действительно органическим, оно превращается в общество, которое искусственно сохраняется неизменным как советская система. Различие здесь то же, что и между традиционным и догматическим способами мышления. Для того чтобы подчеркнуть это различие, я буду называть такое положение дел закрытым обществом.

Критический способ мышления.
Абстракции

   Пока люди верят в то, что мир является неизменным, они могут счастливо пребывать в убеждении, что их взгляды на мир являются единственно возмож­ными. Традиция, как бы далеко она ни отстояла от реальности, руководит людь­ми, и мышлению никогда не требуется заходить дальше рассмотрения конкрет­ных ситуаций.
   В изменяющемся мире, однако, настоящее не всегда в точности копирует прошлое. Вместо хода событий, фиксированного традицией, люди сталкивают­ся с бесконечным спектром возможностей. Для внесения некоторого порядка во вселенную, которая иначе была бы абсолютно непонятной, они вынуждены при­бегать к упрощениям, обобщениям, абстракциям, причинно-следственным зако­нам и иного рода мыслительным инструментам.
   Процесс мышления не только помогает разрешать проблемы; он создает соб­ственные проблемы. Абстракции делают реальность открытой различным ин­терпретациям. Поскольку они являются лишь аспектами реальности, какая-то одна интерпретация не исключает остальных. Каждая ситуация имеет столько аспектов, сколько в ней может найти наш разум. Если бы этот признак абстракт­ного мышления полностью понимался, абстракции вызывали бы меньше труд­ностей. Люди сознавали бы, что они имеют дело с упрощенным образом ситуа­ции, а не с самой ситуацией как таковой. Но даже если бы все в совершенстве понимали проблемы современной философии лингвистики, проблемы все равно бы не исчезли, поскольку абстракции играют двойную роль. По отношению к предметам, которые они описывают, они представляют различные аспекты ре­альности как не имеющие конкретного существования сами по себе. Например, основной закон тяготения не заставляет яблоки падать на землю, а лишь объяс­няет, какие силы вызывают это падение. Однако по отношению к людям, кото­рые их используют, абстракции в значительной степени являются частью реаль­ности: влияя на отношения и действия людей, они оказывают значительное вли­яние и на события. Например, открытие закона тяготения изменило поведение людей. Поскольку люди думают о собственной ситуации, обе роли действуют одновременно, и ситуация становится рефлексивной. Вместо четкого разграни­чения между мышлением и реальностью, бесконечное разнообразие изменяю­щегося мира усложняется бесконечным множеством интерпретаций, которое может порождать абстрактное мышление.
   Абстрактное мышление может создавать категории, которые заставляют раз­личные противоположные аспекты реального мира конфликтовать друг с дру­гом. Время и пространство; общество и индивид;
   материальное и идеальное-это типичные дихотомии такого рода. Само собой разумеется, что модели, которые я строю здесь, также принадлежат к этому ро­ду. Эти категории не более реальны, чем абстракции, положившие им начало. Иными словами, они представляют собой прежде всего упрощение или искаже­ние реальности, хотя их влияние на мышление людей может также вызвать но­вое разделение и новые конфликты в реальном мире. Они вносят свой вклад в усложнение реальности и рост потребности в новых абстракциях. Таким обра­зом, процесс абстрагирования бесконечно питает сам себя. Сложность изменяю­щегося мира в значительной степени создается самим человеком.
   При всех этих усложнениях почему же люди вообще используют абстракт­ные концепции? Отпет заключается в том, что они избегают их как только воз­можно. Пока мир может считаться неизменяющимся, они вообще не используют абстракции. Даже когда абстракции становятся неизбежными, они предпочита­ют относиться к ним как к части реальности, а не как к продукту своего собст­венного мышления. Только горький опыт учит их различать собственные мысли и реальность. Тенденция к тому, чтобы не замечать усложнений, связанных с ис­пользованием абстракций, должна рассматриваться как слабость критического способа мышления, поскольку они ему необходимы, и чем меньше они понима­ются, тем большее непонимание они создают.
   Невзирая на свои недостатки, абстракции служат нам довольно хорошо. Дей­ствительно, они создают новые проблемы, но разум отвечает на них с новыми силами, пока мышление не достигает такой степени сложности и чистоты, ка­кую невозможно вообразить при традиционном способе мышления. Изменяю­щийся мир не обладает такой определенностью, которая была бы легкодоступ­ной, если бы общество было неизменным, но мышление некоторым несовер­шенным способом может предоставить нам довольно много весьма ценных зна­ний. Абстракции порождают бесконечное разнообразие взглядов; пока сущест­вует довольно эффективный способ выбора между ними. Критический способ мышления должен подходить намного ближе к реальности, чем способ мышле­ния, в распоряжении которого имеется лишь одна интерпретация.

Критический процесс

   Выбор между вариантами может рассматриваться как основная функция способа мышления. Как выполняется эта задача?
   Прежде всего, поскольку существует расхождение между мышлением и ре­альностью, один набор объяснений подойдет данной ситуации лучше, чем дру­гой. Не все результаты одинаково благоприятны; не все объяснения одинаково истинны. Реальность побуждает к выбору и предоставляет критерий, с помощью которого может быть оценен выбор. Во-вторых, поскольку наше понимание ре­альности является несовершенным, критерий оценки выбора осознается нами не полностью. В результате люди не обязательно делают правильный выбор, но, даже если они сделали правильный выбор, не все считают его таковым. Более того, правильный выбор представляет собой лишь лучший из доступных вари­антов, а не лучший из всех существующих вариантов. Новые идеи и интерпре­тации могут возникнуть в любой момент. Они также могут содержать в себе ошибки, и, вероятно, от них лучше отказаться, когда эти ошибки станут очевид­ными. Не существует конечного результата, а лишь возможность постепенного приближения к нему. Из этого следует, что выбор вариантов представляет собой непрерывный процесс критической оценки, а не механическое приложение фик­сированных правил.
   Именно для того, чтобы подчеркнуть эти моменты, я говорю о «критическом способе мышления». Не следует считать, что это выражение подразумевает, что к изменяющемуся миру каждый относится непредвзято. Люди могут безгранич­но долго придерживаться определенной точки зрения; но они не могут делать это без по меньшей мере ознакомления с вариантами возможностей. Традицион­ный способ мышления принимает объяснения некритически, но в изменяющем­ся обществе никто не может сказать: «Вот так обстоят дела, следовательно, по­ложение дел не может быть иным». Люди должны поддерживать собственные взгляды с помощью аргументов. Иначе они не смогли бы убедить никого, кроме самих себя. Безотчетная вера в идеи, от которых отказались все остальные, яв­ляется формой сумасшествия. Даже те, кто верит, что у них есть окончательные ответы, должны принимать во внимание возможные возражения и защищаться от критики.
   Критический способ мышления является несколько большим, чем просто от­ношение: это существующее состояние. Он относится к ситуации, и которой су­ществует большое количество интерпретаций; их защитники стремятся к тому, чтобы идеи, в которые они верят, стали общепринятыми. Если традиционный способ мышления представляет собой интеллектуальную монополию, то крити­ческий может быть описан как интеллектуальная конкуренция. Эта конкуренция существует, невзирая на отношение конкретных индивидов или философских школ. Некоторые из конкурирующих идей являются временными и провоциру­ют критику; другие являются догматическими и отрицают оппозицию. Можно ожидать, что все мышление могло бы включать критический подход, только ес­ли бы люди были полностью рациональны – что противоречит нашей основной гипотезе.

Критическое отношение

   Можно утверждать, что критический подход более приемлем для ситуаций изменяющегося мира, чем догматическое. Временные гипотезы не обязательно являются верными, а догматические – не обязательно ложными. Но догматичес­кий подход может лишь потерять некоторую часть своей убеждающей силы, ког­да существуют конфликтующие точки зрения: критика является опасностью, а не поддержкой. И наоборот, критический подход может получить и действитель­но получает выгоду от поступающей критики; высказываемые взгляды будут мо­дифицироваться, пока не перестанут возникать дальнейшие истинные возраже­ния. И то, что возникает в результате этой жесткой процедуры, вероятно, будет соответствовать своим целям лучше, чем первоначальное предложение.
   Критика по большей части неприятна, и ее тяжело принять. Она может быть принята, если это вообще произойдет, только если окажется эффективной. От­сюда следует, что отношение людей в значительной степени зависит от того, на­сколько хорошо функционирует процесс критики. И наоборот, функционирова­ние критического процесса зависит от отношения людей. Это круговое рефлек­сивное взаимодействие несет ответственность за придание критическому обра­зу мышления динамического характера в противоположность статическому по­стоянству традиционного образа мышления.
   Что делает критический процесс эффективным? Для того чтобы ответить на этот вопрос, мы должны вспомнить, где проходит граница между состояниями, близкими к равновесию, и состояниями, далекими от равновесия, которую мы ввели ранее. Если существует четкое различие между мышлением и реальнос­тью, у людей есть надежный критерий для распознавания и коррекции отклоне­ний, прежде чем их влияние сможет стать слишком сильным. Но когда функция участия действует активно, отклонения трудно отделить от тенденции. Таким образом, эффективность критического процесса зависит от объекта оценки и це­ли процесса мышления. Но даже в тех областях, где это различие не задано при­родой, оно может быть введено с помощью мышления.

Научный метод

   Критический процесс реализуется наиболее эффективно в естественных на­уках. Научный метод смог разработать свои собственные правила и конвенции, относительно которых молчаливо согласились все участники. Эти правила при­знают, что ни один индивид, каким бы честным и одаренным он ни был, не в со­стоянии достичь совершенного понимания; теории должны подвергаться крити­ческой оценке научным сообществом. То, что получается в результате этого, до­стигает степени объективности, которой не смог бы достичь ни один мыслящий участник в одиночку.
   Ученые придерживаются строго критического отношения не только потому, что они более рациональны или терпимы, чем обычные люди, но и потому, что научной критикой труднее пренебречь, чем иными формами: их отношение яв­ляется скорее результатом критического процесса, чем его причиной. Эффектив­ность научной критики зависит в значительной степени от сочетания многих факторов. С одной стороны, природа предоставляет легкодоступные и надежные критерии оценки истинности естественно-научных теорий; с другой стороны, существует сильное побуждение признать и твердо придерживаться этих крите­риев:
   природа действует независимо от наших желаний, и мы не можем использо­вать ее в своих интересах, не поняв сначала, как она работает. Научное знание не только служит установлению истины, оно также помогает нам в жизни. Лю­ди вполне могли бы продолжать жить довольно счастливо, продолжая верить в то, что Земля плоская, если бы не эксперименты Галилея. Но бесспорными его аргументы сделали золото и серебро, найденные в Америке. Практические ре­зультаты невозможно было предвидеть. Более того, они не могли бы быть до­стигнуты, если бы научные исследования ограничивались лишь чисто практиче­скими целями. Тем не менее они являются лучшим доказательством полезности научного метода: только потому, что существует реальность, и потому, что чело­веческое знание является несовершенным, наука сделала возможным открытие фактов реальности, существование которых люди не могли бы даже вообразить.
   За рамками области природных явлений критический процесс становится менее эффективным. В метафизике, философии и религии критерии отсутству­ют; в общественных науках стремление строго их придерживаться не столь сильно. Природа действует независимо от нашего желания; на общество, одна­ко, могут влиять теории, которые к нему относятся. Чтобы быть эффективными в естественных науках, теории должны быть истинными; но в социальных на­уках это не так. В них есть существенный недостаток: теории могут оказывать влияние на людей. Стремление твердо придерживаться научной договоренности здесь гораздо слабее, и в результате страдает межличностный процесс. Теории, стремящиеся изменить общество, могут маскироваться под научные, чтобы воспользоваться репутацией науки, хотя они не придерживаются научных принци­пов. Критический процесс становится здесь уже слабой защитой, поскольку со­гласие относительно его целей является не настоль подлинным, как в случае ес­тественных наук. Существует два критерия, с помощью которых могут оцени­ваться теории: истинность и эффективность, и они более не совпадают.
   Средство, предлагаемое большинством ведущих специалистов по научному методу, заключается в том, чтобы в еще большей степени и с удвоенным упор­ством использовать правила, разработанные естественными науками. Карл Поп-пер предложил доктрину единства науки: одни и те же методы и критерии при­меняются при изучении как естественных, так и общественных явлений. В Ал­химии финансов я утверждал, что доктрина неверна. Существует фундаменталь­ная разница между этими двумя подходами: предмет исследования обществен­ных наук является рефлексивным по своей сути, а рефлексивность нарушает то разделение между утверждениями и фактами, которое сделало критический про­цесс столь эффективным в общественных науках. Само выражение «обществен­ные науки» является ложной метафорой. Более приемлемым представляется описание процесса изучения общественных явлений как алхимии, поскольку яв­ления могут изменяться в соответствии с желаниями экспериментатора так, как не могут изменяться природные явления. Называя общественные науки алхими­ей, мы сохраним критический процесс лучше, чем это делает доктрина единст­ва науки. Поступая так, мы признали бы, что критерии истинности и эффектив­ности не совпадают, и это не давало бы социальным наукам возможности экс­плуатировать репутацию естественных наук. Это открыло бы новые области ис­следования, которые в настоящий момент закрыты: развитие предмета исследо­вания оправдало бы изменение подходов. Социальные науки безмерно пострада­ли от попыток слишком подобострастно имитировать естественные науки.

Демократия

   После того как мы отказались от принципа объективности, как мы станем оценивать общественные теории? Искусственное различие между научными те­ориями, которые стремятся описывать общество, как оно есть, и политическими теориями, которые стремятся решить, каким оно должно быть, исчезает, остав­ляя простор для различных мнений. Различные взгляды делятся на два больших класса: один содержит те, которые предлагают жесткую формулу; другие дела­ют организацию общества зависимой от его членов. Поскольку мы не имеем де­ла с научными теориями, нет объективного способа решить, какой подход явля­ется правильным. Можно показать, однако, что последний представляет крити­ческий подход, в то время как первый – нет.
   Определенные социальные схемы предполагают, что общество подчиняется законам, отличным от тех, которые введены его членами. Более того, утвержда­ется, что с помощью этих схем можно узнать, в чем заключаются эти законы. Та­кой подход делает эти схемы нетерпимыми к любому позитивному вкладу со стороны процесса критики. Напротив, они могут активно стремиться подавлять иные точки зрения, поскольку могут добиться всеобщего признания, только за­прещая критику и предотвращая возникновение новых идей – то есть разрушая критический способ мышления и блокируя изменения. Если, наоборот, режим разрешает людям решать вопросы, касающиеся социальной организации, такие решения не являются окончательными. Напротив, они могут быть отменены с помощью того же самого процесса, каким были приняты. Каждый свободно вы­ражает свои взгляды, и, если процесс критики работает эффективно, доминиру­ющий взгляд может довольно близко подойти к тому, чтобы представлять луч­шие интересы участников. В этом и состоит демократический принцип.
   Для того чтобы демократия функционировала должным образом, необходи­мо выполнение определенных условий. Их можно сравнить с теми, что сделали столь успешным научный метод: прежде всего, должен существовать критерий, с помощью которого могут оцениваться конфликтующие идеи. Во-вторых, должно быть общее желание подчиняться этому критерию. Первое условие обеспечивается большинством голосов в соответствии с конституцией, а второе – верой в демократию как в образ жизни. Разнообразия мнений явно не достаточ­но для обеспечения демократии; если различные фракции придерживаются про­тивоположных взглядов, результатом может стать не демократия, а гражданская война. Люди должны верить в демократию как в идею; они должны считать при­нятие решений конституционными способами более важным фактом, чем побе­ду собственных взглядов. Это условие будет выполнено только в том случае, ес­ли демократия действительно представляет лучшую форму социальной органи­зации, чем диктатура.