То ли от чьего-то удара, то ли поскользнувшись, Леша упал на спину и тут же почувствовал, что кто-то пнул его ногой в бедро, потом – в бок. "Забьют насмерть!" – мелькнуло в мозгу, и он, перевернувшись на живот, закрыл шею и затылок руками. Кто-то еще сильней ударил его каблуком в бок, потом по руке, прикрывшей затылок.
"Убьют! Сейчас убьют!" – подумал Леша и тут почувствовал что-то твердое у себя под животом. "Нож!" – вспомнил Тараскин. Он быстро откатился на край лужайки и вскочил. Голопузый и щуплый подбежали к нему и остановились. В руке у их противника был здоровенный нож с массивным лезвием, похожим на акулу в профиль. Лужайка была залита солнцем, однако нож не сверкал под его лучами, а лишь тускло поблескивал: им часто пользовались не по назначению: резали хлеб, вскрывали консервные банки, заостряли колышки для палатки или тагана.
Голопузый чуть не напоролся на нож – такой тот с виду был неприметный, – но вовремя остановился. Остановился и его щуплый товарищ. Его ребра и ключицы ходуном ходили под загорелой кожей.
– Жорка! – позвал щуплый, но тот не слышал: он молча дрался с Огурцовым.
– Подходи! Ну, подходи! – не своим, тоненьким голоском пропищал Леша.
– Вот гад! – пробормотал голопузый растерянно.
А щуплый вдруг заулыбался и стал очень медленно бочком обходить Лешу, очевидно желая оказаться у него за спиной.
– Ну, пырни! – приговаривал он, улыбаясь. – Попробуй пырни! Сам знаешь, что тебе будет... Ну, пырни!
И тут Лешу охватил еще больший ужас: он знал, что пырнуть человека никогда не сможет, а если он этого не сделает, у него отнимут нож, и тогда... тогда, быть может, они его самого!.. Ведь эти-то, наверно, способны на такое! Что же делать? Что делать?
В такие мгновения люди не думают, решение приходит как-то само собой. Леша скакнул в сторону, чтобы никто из противников не оказался у него за спиной и, выставив нож, стал тихонько двигаться к тощему, вытаращив глаза, скаля зубы и приговаривая:
– Ах, ты так!.. Ах, ты, значит, так?! Ах, ты так!.. – Он действовал не соображая, он просто ощущал, что надо запугать противника, а значит, идти на него. – Ах, ты так! Ты, значит, так!..
И это сработало: щуплый попятился, а голопузый не двинулся с места, чтобы ему помочь. В тот же момент на лужайку вбежали Русудан, Зураб и Матильда с Демьяном, а за ними – Федя и Нюра. Первый, кто бросился Феде в глаза, был долговязый гитарист, колотивший Мишку. Федя подбежал к ним, отстранил правой рукой Огурцова, а затем левой растопыренной пятерней толкнул гитариста. Тот просеменил задом несколько шагов и сел на траву.
– Ах, ты так?! Ты так?! – донеслось до Феди.
Он подбежал к Тараскину, остановился и с испугом уставился на нож.
– Лешка, брось! Лешка, ты, это... не надо! – пробормотал он, а у Нюры громко вырвалось:
– Ты чо, опять т у д а захотел?
До Леши не сразу дошло, что она имеет в виду под словом т у д а, но голопузый со щуплым сразу поняли все и переглянулись. Выходит, этот псих с ножом уже побывал т а м, и похоже, что за поножовщину. Выходит, что и сейчас намерения у него были вполне серьезные и они подвергались большой опасности.
Длинный гитарист успел подняться и тоже смотрел на нож. Смотрели во все глаза Матильда с Демьяном, Зураб и Русико... Смотрела и Оля Закатова. Несколько секунд на лужайке царило молчание, потом Федя очень миролюбиво обратился к парням:
– Ребята, давайте идите по-хорошему. Ну, подрались маленько и разошлись... А то пойдут неприятности всякие...
– И ему неприятности, а вам, может, чего похуже, – добавила Нюра. Она покосилась на Лешу. – Ведь он же... Ну, в общем, зачем вам такое дело?
Гитарист поднял с травы рубашку, сумку и гитару.
– Пошли! – сказал он негромко и зашагал прочь с лужайки по тропинке, ведущей к собачьей поляне. Щуплый тоже подобрал свою рубашку и последовал вместе с голопузым за гитаристом. Когда они уходили с лужайки, оба то и дело оглядывались на Лешу, а потом все услышали, как кто-то из них прокричал в лесу:
– Эй, как тебя? Леха! Мы тебя за такое дело ментам заложим. Учти!
Опять на лужайке воцарилась тишина. Только теперь Миша Огурцов пришел в себя после драки. Размазывая тыльной стороной ладони кровь с разбитой губы, он оглядел лужайку. Ребята стояли полукольцом перед Тараскиным, а тот стоял, по-прежнему выставив перед собой нож, словно угрожая кому-то из них.
Но вот на тропинке со стороны озера послышались голоса. Леша приподнял рубаху и торопливо сунул в ножны свое оружие. Через лужайку прошли несколько мужчин и женщин, ведя за руки малышей.
Леша постепенно приходил в себя. Он видел, как серьезно смотрят на него не только младшие ребята, но и Красилины, и Оля, и Огурцов, и ему стало ясно, что никто из них не сомневался в его намерении пустить в дело нож. В ушах у него все еще звучал крик кого-то из парней: "Мы тебя... ментам заложим", и он вспомнил, как отец говорил, что ношение холодного оружия преследуется в уголовном порядке. Он обвел взглядом все еще молчавших ребят, судорожно глотнул слюну, стер пальцем кровь под носом и проговорил:
– В общем, таким образом... Вы, конечно, знаете, что мне за это будет, если кто-нибудь проболтается.
– Ладно! Можешь не говорить, – угрюмо сказала Нюра.
Леше этого показалось недостаточно. Старшим ребятам он не решился открыто грозить, но зато шагнул к младшим.
– И, в общем, если я узнаю, что кто-нибудь из вас хоть словечко сказал, я... я, в общем, в долгу не останусь. – Он похлопал ладонью по рукоятке ножа под рубахой. – Ясно?
– Ясно, – чуть слышно ответила Матильда, а Демьян, Зураб и Русико лишь молча кивнули.
Леша оглянул лужайку.
– Теперь, значит, так: как бы отсюда уйти, чтобы на тех парней не нарваться? Я видел, там два милиционера прохаживались перед этой... перед собачьей площадкой.
Матильда шагнула к Леше. Опять ей выдалась руководящая роль.
– Леша, я знаю, как пройти! – сказала она вдохновенно и обвела сияющими глазами остальных. – Пойдемте, граждане! Я вас кружной дорогой проведу, и мы... мы будем в полной безопасности.
Она пошла с поляны на тропинку, ведущую к озеру, и с торжеством почувствовала, что все – и младшие, и сам Тараскин – молча последовали за ней.
Вышли к небольшому озеру, берега которого производили впечатление какого-то заколдованного царства. Рыболовы сидели почти неподвижно вдоль берегов примерно в метре друг от друга, уставившись на поплавки, а если кто-нибудь подымал удочку, чтобы сменить наживку, то делал это совершенно бесшумно, как на экране телевизора, у которого выключили звук.
Миновав озеро, Матильда свернула на такую глухую и узкую тропинку, что идти по ней пришлось гуськом, часто нагибаясь, чтобы не наткнуться лицом на ветку. Тропинка пересекла несколько довольно широких аллеек и наконец вывела ребят на асфальтированную автомобильную дорогу. Словом, обратный путь занял раза в три больше времени, чем дорога к памятной всем лужайке. Во дворе дома номер восемнадцать все приостановились, прежде чем разойтись по своим квартирам.
– Во красота-то! – пробормотала Нюра, поглядывая то на Мишу, то на Тараскина.
Синяк между скулой и глазом у Леши успел созреть до темно-фиолетового, нос его распух, и над верхней губой засохла размазанная кровь. Нос у Миши тоже распух, но тут обошлось без крови. Зато у него была рассечена губа, а лицо было украшено не одним, а несколькими синяками, впрочем, не такими яркими, как у Леши. Пока ребята любовались на двух героев, к ним подошла пожилая коренастая женщина с большим плоским лицом, ее звали Фаина Дормидонтовна. Это она отвела в домоуправление Мишу, когда тот разбил фонарь. Она остановилась и тоже стала разглядывать Тараскина с Огурцовым.
– Это надо же так разукрасить друг друга! – сказала она. – Ну вот признайтесь мне откровенно: подрались-то вы из-за пустяка?
Это замечание взбесило Мишу.
– Знаете что? – сказал он негромко, но проникновенно. – Идите-ка вы отсюда!
Фаина Дормидонтовна сделала шаг назад, словно для того, чтобы лучше рассмотреть Огурцова.
– Это с кем же ты так разговариваешь, милый мой?! Ты все-таки должен помнить, что я тебе в бабушки гожусь.
Тут и Нюра обозлилась.
– Да хоть в прабабушки! – воскликнула она. – Ну чего вы вяжетесь, когда ничего не понимаете!
Теперь Фаина Дормидонтовна посмотрела на Нюру, как бы стараясь ее запомнить.
– Ну-ну! Разговаривать с вами, я вижу, бесполезно.
Она зашагала дальше, а Леша снова обратился к младшим, похлопав по рукоятке ножа под рубашкой.
– Ну, так вы помните, что надо помалкивать?
Те молча кивнули. Тараскин сказал "пока!" остальным ребятам и ушел к себе. Ушли и Оля с Мишей. Во дворе остались Красилины, Григошвили и Матильда с Демьяном. Нюра спросила:
– Ну, так с чего эта заваруха-то началась? Кто видел?
Матильда пожала плечами:
– Так ведь это Ольга всю кашу заварила.
– Ольга?
– Ну да. Один из трех ребят пошутить хотел, сказал: "Давай потанцуем", а она его раз – и сшибла с ног.
– А потом Мишка подскочил к нему и как врежет! – добавил Демьян.
– Ага. А потом и сам Тараскин вмешался, – закончила Матильда.
– Ясно! Пошли, Федор! – сказала Нюра и кивнула ребятам: – До завтра.
Однако домой Красилины не торопились. Они подошли к своему подъезду и сели на скамейку возле него.
– Да-а! – вздохнул Федя. – Тут народ!
– Народец! – согласилась Нюра.
– Мамке с отцом, пожалуй, не стоит говорить, – помолчав, сказал Федя.
– Не стоит, конечно. Только зря расстраивать.
– Нюр!.. Ну, вот если этот псих ко мне опять придерется... Как мне на этот раз... ну... реагировать?
– Сама об этом думаю. Если ты его легонько пхнешь, он за нож схватится, а если посильней стукнешь – тебе же и отвечать придется.
– Не придется, если в порядке самообороны.
– Не придется, если он при ноже будет. А если без ножа, как тогда он на тебя наскочил? Что ж, тебе опять истуканом стоять?
– Вот то-то и оно!
Нюра помолчала, уставившись в пространство перед собой.
– Тут еще вот какая досада: ты на лужайке того длинного пхнул – и он завалился. А кто это увидел? Только я да Огурцов. Остальные все на психа смотрели с его ножом. Так что силу твою, считай, никто не заметил. – Нюра повернулась всем корпусом к брату и несколько секунд смотрела на него. Федьк! Ведь вот где твое основное несчастье: у тебя вид ну до того добродушный... Как глянут на тебя, так сразу поймут: на тебе хоть воду вози. А такие люди, Федька, успехом не пользуются. Ты глянь, ты вон по своей крале сохнешь, а она на тебя – ноль внимания, она все к этому Тараскину вяжется, уж как вяжется – смотреть стыдно!
Федя промолчал, только засопел. Он и сам заметил, что прекрасная, как ангел небесный, неравнодушна к Тараскину. А Нюра продолжала:
– Нет, Федька, я, конечно, понимаю, что тебе своего лица не переделать: как был телок, так телком и останешься. Но чтобы к тебе никакой Тараскин приставать не посмел, ты должен всем показать: я, мол, на вид смирный человек, но уж если я остервенюсь, я ужас что смогу понаделать. Может, тогда и Ольга тебя зауважает.
– Ну а чего мне сделать-то, чтобы все в ужас пришли? – уныло спросил Федя.
– Над этим подумать надо. Серьезно надо подумать, – ответила Нюра и встала со скамьи. – Идем!
Когда украшенного синяком Лешу увидела бабушка и спросила, что произошло, он ответил небрежно, с легким раздражением:
– Ну, подрался. Ну что тут такого?!
Антонина Егоровна поджала губы, молча ушла в кухню и только оттуда сухо сказала:
– Ужин будет готов минут через двадцать.
Леша потихоньку снял нож и положил его на прежнее место. Хватит! Больше он никогда не нацепит эту штуковину!
За ужином, а потом в постели Тараскина мучил один вопрос: заметили или не заметили ребята, что он просто с перепугу выхватил нож? Заметили или нет, как он отчаянно струсил? Судя по их дальнейшему поведению, не заметили: слишком серьезно все смотрели на него.
Примерно такие же размышления мучили Олю Закатову. Она бесстрашно и легко швырнула наземь голопузого, зная, что ей опасность не грозит, что за спиной у нее Тараскин, Огурцов, а чуть подальше и Красилины. Но вот закипела настоящая драка, Олиным защитникам пришлось туго, а она? Она и думать забыла о каких-то там приемах... Стояла и разинув рот смотрела, как Тараскин отбивается от двоих, как Огурцова молотит долговязый. Что теперь думают о ней те же Тараскин и Огурцов, да и все остальные?
Вдруг Оля вспомнила Тараскина с ножом, вспомнила его лицо и подумала, что он ведь вполне был готов ударить этим ножом голопузого. Оля так ясно представила себе такую картину, что замотала головой, стараясь отделаться от нее. И тут новая мысль поразила Закатову. Но ведь Тараскин однажды уже так поступил, ударил Тамару ножом, воткнул железку в живое человеческое тело! Что же тут, в сущности, романтичного? Каким бездушным, каким нравственно тупым надо быть, чтобы сделать такое!
И Оля почувствовала, что ей уже не хочется завоевывать сердце Тараскина, что она теперь просто побаивается его.
Но вести себя по-прежнему ей придется. Чтобы не быть этой самой... белой вороной.
У Миши все обошлось спокойно. Увидев его физиономию, родители спросили, что это значит, и он ответил:
– Гуляли в парке, к нам пристали какие-то, ну и подрались.
– У меня подозрение есть, что вы первыми начали, – сказал Спартак Лукьянович.
– Да оставь ты ребенка со своими подозрениями! – оборвала его Таисия Павловна. – Не понимаешь, что ли, в каком мы районе живем!
Спартак Лукьянович не стал спорить. Сегодня передавали футбольный матч по телевидению, и он хотел поскорей поужинать.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
"Убьют! Сейчас убьют!" – подумал Леша и тут почувствовал что-то твердое у себя под животом. "Нож!" – вспомнил Тараскин. Он быстро откатился на край лужайки и вскочил. Голопузый и щуплый подбежали к нему и остановились. В руке у их противника был здоровенный нож с массивным лезвием, похожим на акулу в профиль. Лужайка была залита солнцем, однако нож не сверкал под его лучами, а лишь тускло поблескивал: им часто пользовались не по назначению: резали хлеб, вскрывали консервные банки, заостряли колышки для палатки или тагана.
Голопузый чуть не напоролся на нож – такой тот с виду был неприметный, – но вовремя остановился. Остановился и его щуплый товарищ. Его ребра и ключицы ходуном ходили под загорелой кожей.
– Жорка! – позвал щуплый, но тот не слышал: он молча дрался с Огурцовым.
– Подходи! Ну, подходи! – не своим, тоненьким голоском пропищал Леша.
– Вот гад! – пробормотал голопузый растерянно.
А щуплый вдруг заулыбался и стал очень медленно бочком обходить Лешу, очевидно желая оказаться у него за спиной.
– Ну, пырни! – приговаривал он, улыбаясь. – Попробуй пырни! Сам знаешь, что тебе будет... Ну, пырни!
И тут Лешу охватил еще больший ужас: он знал, что пырнуть человека никогда не сможет, а если он этого не сделает, у него отнимут нож, и тогда... тогда, быть может, они его самого!.. Ведь эти-то, наверно, способны на такое! Что же делать? Что делать?
В такие мгновения люди не думают, решение приходит как-то само собой. Леша скакнул в сторону, чтобы никто из противников не оказался у него за спиной и, выставив нож, стал тихонько двигаться к тощему, вытаращив глаза, скаля зубы и приговаривая:
– Ах, ты так!.. Ах, ты, значит, так?! Ах, ты так!.. – Он действовал не соображая, он просто ощущал, что надо запугать противника, а значит, идти на него. – Ах, ты так! Ты, значит, так!..
И это сработало: щуплый попятился, а голопузый не двинулся с места, чтобы ему помочь. В тот же момент на лужайку вбежали Русудан, Зураб и Матильда с Демьяном, а за ними – Федя и Нюра. Первый, кто бросился Феде в глаза, был долговязый гитарист, колотивший Мишку. Федя подбежал к ним, отстранил правой рукой Огурцова, а затем левой растопыренной пятерней толкнул гитариста. Тот просеменил задом несколько шагов и сел на траву.
– Ах, ты так?! Ты так?! – донеслось до Феди.
Он подбежал к Тараскину, остановился и с испугом уставился на нож.
– Лешка, брось! Лешка, ты, это... не надо! – пробормотал он, а у Нюры громко вырвалось:
– Ты чо, опять т у д а захотел?
До Леши не сразу дошло, что она имеет в виду под словом т у д а, но голопузый со щуплым сразу поняли все и переглянулись. Выходит, этот псих с ножом уже побывал т а м, и похоже, что за поножовщину. Выходит, что и сейчас намерения у него были вполне серьезные и они подвергались большой опасности.
Длинный гитарист успел подняться и тоже смотрел на нож. Смотрели во все глаза Матильда с Демьяном, Зураб и Русико... Смотрела и Оля Закатова. Несколько секунд на лужайке царило молчание, потом Федя очень миролюбиво обратился к парням:
– Ребята, давайте идите по-хорошему. Ну, подрались маленько и разошлись... А то пойдут неприятности всякие...
– И ему неприятности, а вам, может, чего похуже, – добавила Нюра. Она покосилась на Лешу. – Ведь он же... Ну, в общем, зачем вам такое дело?
Гитарист поднял с травы рубашку, сумку и гитару.
– Пошли! – сказал он негромко и зашагал прочь с лужайки по тропинке, ведущей к собачьей поляне. Щуплый тоже подобрал свою рубашку и последовал вместе с голопузым за гитаристом. Когда они уходили с лужайки, оба то и дело оглядывались на Лешу, а потом все услышали, как кто-то из них прокричал в лесу:
– Эй, как тебя? Леха! Мы тебя за такое дело ментам заложим. Учти!
Опять на лужайке воцарилась тишина. Только теперь Миша Огурцов пришел в себя после драки. Размазывая тыльной стороной ладони кровь с разбитой губы, он оглядел лужайку. Ребята стояли полукольцом перед Тараскиным, а тот стоял, по-прежнему выставив перед собой нож, словно угрожая кому-то из них.
Но вот на тропинке со стороны озера послышались голоса. Леша приподнял рубаху и торопливо сунул в ножны свое оружие. Через лужайку прошли несколько мужчин и женщин, ведя за руки малышей.
Леша постепенно приходил в себя. Он видел, как серьезно смотрят на него не только младшие ребята, но и Красилины, и Оля, и Огурцов, и ему стало ясно, что никто из них не сомневался в его намерении пустить в дело нож. В ушах у него все еще звучал крик кого-то из парней: "Мы тебя... ментам заложим", и он вспомнил, как отец говорил, что ношение холодного оружия преследуется в уголовном порядке. Он обвел взглядом все еще молчавших ребят, судорожно глотнул слюну, стер пальцем кровь под носом и проговорил:
– В общем, таким образом... Вы, конечно, знаете, что мне за это будет, если кто-нибудь проболтается.
– Ладно! Можешь не говорить, – угрюмо сказала Нюра.
Леше этого показалось недостаточно. Старшим ребятам он не решился открыто грозить, но зато шагнул к младшим.
– И, в общем, если я узнаю, что кто-нибудь из вас хоть словечко сказал, я... я, в общем, в долгу не останусь. – Он похлопал ладонью по рукоятке ножа под рубахой. – Ясно?
– Ясно, – чуть слышно ответила Матильда, а Демьян, Зураб и Русико лишь молча кивнули.
Леша оглянул лужайку.
– Теперь, значит, так: как бы отсюда уйти, чтобы на тех парней не нарваться? Я видел, там два милиционера прохаживались перед этой... перед собачьей площадкой.
Матильда шагнула к Леше. Опять ей выдалась руководящая роль.
– Леша, я знаю, как пройти! – сказала она вдохновенно и обвела сияющими глазами остальных. – Пойдемте, граждане! Я вас кружной дорогой проведу, и мы... мы будем в полной безопасности.
Она пошла с поляны на тропинку, ведущую к озеру, и с торжеством почувствовала, что все – и младшие, и сам Тараскин – молча последовали за ней.
Вышли к небольшому озеру, берега которого производили впечатление какого-то заколдованного царства. Рыболовы сидели почти неподвижно вдоль берегов примерно в метре друг от друга, уставившись на поплавки, а если кто-нибудь подымал удочку, чтобы сменить наживку, то делал это совершенно бесшумно, как на экране телевизора, у которого выключили звук.
Миновав озеро, Матильда свернула на такую глухую и узкую тропинку, что идти по ней пришлось гуськом, часто нагибаясь, чтобы не наткнуться лицом на ветку. Тропинка пересекла несколько довольно широких аллеек и наконец вывела ребят на асфальтированную автомобильную дорогу. Словом, обратный путь занял раза в три больше времени, чем дорога к памятной всем лужайке. Во дворе дома номер восемнадцать все приостановились, прежде чем разойтись по своим квартирам.
– Во красота-то! – пробормотала Нюра, поглядывая то на Мишу, то на Тараскина.
Синяк между скулой и глазом у Леши успел созреть до темно-фиолетового, нос его распух, и над верхней губой засохла размазанная кровь. Нос у Миши тоже распух, но тут обошлось без крови. Зато у него была рассечена губа, а лицо было украшено не одним, а несколькими синяками, впрочем, не такими яркими, как у Леши. Пока ребята любовались на двух героев, к ним подошла пожилая коренастая женщина с большим плоским лицом, ее звали Фаина Дормидонтовна. Это она отвела в домоуправление Мишу, когда тот разбил фонарь. Она остановилась и тоже стала разглядывать Тараскина с Огурцовым.
– Это надо же так разукрасить друг друга! – сказала она. – Ну вот признайтесь мне откровенно: подрались-то вы из-за пустяка?
Это замечание взбесило Мишу.
– Знаете что? – сказал он негромко, но проникновенно. – Идите-ка вы отсюда!
Фаина Дормидонтовна сделала шаг назад, словно для того, чтобы лучше рассмотреть Огурцова.
– Это с кем же ты так разговариваешь, милый мой?! Ты все-таки должен помнить, что я тебе в бабушки гожусь.
Тут и Нюра обозлилась.
– Да хоть в прабабушки! – воскликнула она. – Ну чего вы вяжетесь, когда ничего не понимаете!
Теперь Фаина Дормидонтовна посмотрела на Нюру, как бы стараясь ее запомнить.
– Ну-ну! Разговаривать с вами, я вижу, бесполезно.
Она зашагала дальше, а Леша снова обратился к младшим, похлопав по рукоятке ножа под рубашкой.
– Ну, так вы помните, что надо помалкивать?
Те молча кивнули. Тараскин сказал "пока!" остальным ребятам и ушел к себе. Ушли и Оля с Мишей. Во дворе остались Красилины, Григошвили и Матильда с Демьяном. Нюра спросила:
– Ну, так с чего эта заваруха-то началась? Кто видел?
Матильда пожала плечами:
– Так ведь это Ольга всю кашу заварила.
– Ольга?
– Ну да. Один из трех ребят пошутить хотел, сказал: "Давай потанцуем", а она его раз – и сшибла с ног.
– А потом Мишка подскочил к нему и как врежет! – добавил Демьян.
– Ага. А потом и сам Тараскин вмешался, – закончила Матильда.
– Ясно! Пошли, Федор! – сказала Нюра и кивнула ребятам: – До завтра.
Однако домой Красилины не торопились. Они подошли к своему подъезду и сели на скамейку возле него.
– Да-а! – вздохнул Федя. – Тут народ!
– Народец! – согласилась Нюра.
– Мамке с отцом, пожалуй, не стоит говорить, – помолчав, сказал Федя.
– Не стоит, конечно. Только зря расстраивать.
– Нюр!.. Ну, вот если этот псих ко мне опять придерется... Как мне на этот раз... ну... реагировать?
– Сама об этом думаю. Если ты его легонько пхнешь, он за нож схватится, а если посильней стукнешь – тебе же и отвечать придется.
– Не придется, если в порядке самообороны.
– Не придется, если он при ноже будет. А если без ножа, как тогда он на тебя наскочил? Что ж, тебе опять истуканом стоять?
– Вот то-то и оно!
Нюра помолчала, уставившись в пространство перед собой.
– Тут еще вот какая досада: ты на лужайке того длинного пхнул – и он завалился. А кто это увидел? Только я да Огурцов. Остальные все на психа смотрели с его ножом. Так что силу твою, считай, никто не заметил. – Нюра повернулась всем корпусом к брату и несколько секунд смотрела на него. Федьк! Ведь вот где твое основное несчастье: у тебя вид ну до того добродушный... Как глянут на тебя, так сразу поймут: на тебе хоть воду вози. А такие люди, Федька, успехом не пользуются. Ты глянь, ты вон по своей крале сохнешь, а она на тебя – ноль внимания, она все к этому Тараскину вяжется, уж как вяжется – смотреть стыдно!
Федя промолчал, только засопел. Он и сам заметил, что прекрасная, как ангел небесный, неравнодушна к Тараскину. А Нюра продолжала:
– Нет, Федька, я, конечно, понимаю, что тебе своего лица не переделать: как был телок, так телком и останешься. Но чтобы к тебе никакой Тараскин приставать не посмел, ты должен всем показать: я, мол, на вид смирный человек, но уж если я остервенюсь, я ужас что смогу понаделать. Может, тогда и Ольга тебя зауважает.
– Ну а чего мне сделать-то, чтобы все в ужас пришли? – уныло спросил Федя.
– Над этим подумать надо. Серьезно надо подумать, – ответила Нюра и встала со скамьи. – Идем!
Когда украшенного синяком Лешу увидела бабушка и спросила, что произошло, он ответил небрежно, с легким раздражением:
– Ну, подрался. Ну что тут такого?!
Антонина Егоровна поджала губы, молча ушла в кухню и только оттуда сухо сказала:
– Ужин будет готов минут через двадцать.
Леша потихоньку снял нож и положил его на прежнее место. Хватит! Больше он никогда не нацепит эту штуковину!
За ужином, а потом в постели Тараскина мучил один вопрос: заметили или не заметили ребята, что он просто с перепугу выхватил нож? Заметили или нет, как он отчаянно струсил? Судя по их дальнейшему поведению, не заметили: слишком серьезно все смотрели на него.
Примерно такие же размышления мучили Олю Закатову. Она бесстрашно и легко швырнула наземь голопузого, зная, что ей опасность не грозит, что за спиной у нее Тараскин, Огурцов, а чуть подальше и Красилины. Но вот закипела настоящая драка, Олиным защитникам пришлось туго, а она? Она и думать забыла о каких-то там приемах... Стояла и разинув рот смотрела, как Тараскин отбивается от двоих, как Огурцова молотит долговязый. Что теперь думают о ней те же Тараскин и Огурцов, да и все остальные?
Вдруг Оля вспомнила Тараскина с ножом, вспомнила его лицо и подумала, что он ведь вполне был готов ударить этим ножом голопузого. Оля так ясно представила себе такую картину, что замотала головой, стараясь отделаться от нее. И тут новая мысль поразила Закатову. Но ведь Тараскин однажды уже так поступил, ударил Тамару ножом, воткнул железку в живое человеческое тело! Что же тут, в сущности, романтичного? Каким бездушным, каким нравственно тупым надо быть, чтобы сделать такое!
И Оля почувствовала, что ей уже не хочется завоевывать сердце Тараскина, что она теперь просто побаивается его.
Но вести себя по-прежнему ей придется. Чтобы не быть этой самой... белой вороной.
У Миши все обошлось спокойно. Увидев его физиономию, родители спросили, что это значит, и он ответил:
– Гуляли в парке, к нам пристали какие-то, ну и подрались.
– У меня подозрение есть, что вы первыми начали, – сказал Спартак Лукьянович.
– Да оставь ты ребенка со своими подозрениями! – оборвала его Таисия Павловна. – Не понимаешь, что ли, в каком мы районе живем!
Спартак Лукьянович не стал спорить. Сегодня передавали футбольный матч по телевидению, и он хотел поскорей поужинать.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Прошло несколько дней. Под вечер в субботу в небольшом помещении домоуправления собралось довольно много народа. За столом управдома, как в президиуме, сидели трое: управдом Мария Даниловна, участковый уполномоченный Иван Спиридонович и Фаина Дормидонтовна. На стульях вдоль стены и за бухгалтерским столом расположились дедушка Оли (ее мама по субботам работала), супруги Красилины, Спартак Лукьянович Огурцов, Георгий Самсонович Григошвили, Антонина Егоровна Тараскина и мама Демьяна, Евгения Дмитриевна Водовозова. Участковый и Фаина Дормидонтовна перебирали какие-то бумаги, все остальные сидели неподвижно и молча. Но вот Мария Даниловна поднялась.
– Так что, товарищи, можно начинать? – Никто ей не ответил, и она обратилась к участковому: – Иван Спиридонович, вам слово. – Иван Спиридонович встал, но управдом тут же сказала ему: – Извините, минуточку!
Она подошла к открытому окну. Под ним стояли наши герои, начиная с Красилиных и кончая Семой и Шуриком. Не было только Леши.
– Ну а вы чего здесь топчетесь? – обратилась Мария Даниловна к ребятам. – Других дел у вас нет, что ли? – Ребята неохотно отошли от окна, а Мария Даниловна закрыла обе рамы. – Придется в духоте сидеть. Незачем им слушать наши разговоры. Пожалуйста, Иван Спиридонович!
Она села, а участковый заговорил:
– Вот такие, значит, дела, товарищи. Кое-кого я к себе приглашал, к некоторым на квартиру заходил, а теперь, значит, решили мы с Марией Даниловной всех вас сюда пригласить, чтобы сообща обсудить положение, товарищи. Тяжелое положение. Каждый день нарушения, и все одними и теми же подростками, и все из вашего дома... Вот я тут записал себе для памяти. – Участковый взял со стола лист бумаги и, заглядывая в него, продолжал: – Значит, шестнадцатого августа. За распитием на улице вермута мной задержаны подростки брат и сестра Красилины, Тараскин и Закатова...
Я не буду останавливаться на том, как участковый перечислял похождения наших героев, о которых вы уже знаете. Хотя всем присутствующим эти подвиги были известны, участкового слушали молча и очень внимательно. Лишь мама Демьяна иногда бормотала, тяжко вздыхая:
– Что делают! Что делают!..
Участковый продолжал:
– Теперь восемнадцатое число. Огурцов Михаил поспорил с Тараскиным и Закатовой, что пройдет от угла до угла по бетонному ограждению в Черноморском проезде. Это выходит метров пятьдесят, высота ограждения два метра, ширина сантиметров десять. Потерял равновесие, упал на проходившую мимо гражданку Зайчик. У той в сумке молоко в пакетах и два десятка яиц – словом, ущерб в три рубля шестьдесят копеек.
– И сам ушибся, – вставил Огурцов-старший.
– В тот же вечер, – продолжал Иван Спиридонович, – примерно около десяти вечера, Красилин Федор в присутствии Закатовой Ольги, Тараскина и Огурцова выдернул из земли столб с деревянным грибом на игровой площадке в доме номер пятнадцать. Проходившие мимо пенсионеры товарищи Иванова и Гровман пытались протестовать, но оказать действенное, так сказать, сопротивление они не смогли по причине преклонного возраста, а подростки вели себя нагло. Когда пенсионеры обратились за помощью к другим жильцам и те вышли во двор, гриб уже лежал на земле, и на месте происшествия никого не оказалось. Ну, на следующий день, девятнадцатого числа, товарищи Иванова и Гровман случайно опознали Красилина, и его удалось задержать, хотя он оказал сопротивление, яростное, можно сказать, сопротивление. – Участковый помолчал, оглядывая аудиторию. – Вы понимаете, товарищи, трое мужчин с ним боролись. Одному ухо повредил, другой на локтевой сустав что-то жаловался...
– Расстреливать таких надо! – сказал Огурцов.
Иван Спиридонович поднял ладонь.
– Минутку! Ну, пришлось, значит, составлять протокол, а товарищам Красилиным – оплачивать причиненный ущерб, но это еще не все: в тот же день Красилина Нюра учинила драку с братом – палкой по голове его била.
– Интересное дело! – проворчала Водовозова. – То три мужика еле справились, а тут одна девчонка избила.
Иннокентий Васильевич Красилин встал.
– Тут... Разрешите пояснить... – сказал он робко и тихо.
– Пожалуйста! – согласился участковый.
Иннокентий Васильевич покашлял в кулак.
– Тут... значит, такое дело получилось. Федя на спор этот столб вывернул. Ему Закатова сказала, что, мол, слабо тебе его выдернуть, вот он и давай выдергивать! А Нюра при этом не присутствовала и, стало быть, не в курсе была. А когда на другой день узнала, ее возмущение на брата взяло. "Ты, – кричит, – такой-перетакой, в голове что-нибудь имеешь?! Хочешь силу показать – показывай на чем другом, а зачем же вред наносить?! И людям вред, и нашей семье убыток!" Ну... она так-то сама себя растравила и в сердцах, стало быть, за палку взялась.
– Она у нас очень нервная стала, – вставила Вера Семеновна. – С тех пор, как мы в этом дому поселились.
Ее муж продолжал:
– А в смысле сопротивления, так это Федор от позора, что его в милицию... А так-то он малый очень смирный.
– Вот глядите, – снова вставила Красилина. – Нюра его палкой, а он ведь ее даже пальцем не тронул.
– У вас все? – спросил участковый.
– Все, – ответил Иннокентий Васильевич и сел.
– Н-нда! Смирный! – заметил Закатов. – Только этот смирный ребенок покупает вино в магазинах и спаивает других.
– Продолжаем, – сказал участковый, заглядывая в свой листок. Вчера, двадцатого числа, Тараскин Алексей при содействии Закатовой отнял велосипед у двенадцатилетнего Игоря Соловьева из дома номер четырнадцать, и они принялись вдвоем кататься на велосипеде по улице, налетели на машину "Жигули" гражданина Фирсова. Обошлось без жертв, но повреждено колесо у велосипеда, повреждена окраска на дверце машины. Придется родителям платить.
– Господи ты, господи! – снова вздохнула Водовозова.
– И тоже вчера вечером Водовозов Демьян, Зураб и Русудан Григошвили и Сухарева Матильда ходили по подъездам, подымались на этажи и громко мяукали, мешая жильцам отдыхать. До сих пор за дочкой Марии Даниловны ничего такого не замечалось, но теперь, как видно, и она попала под влияние.
– Я ей вчера показала, как под влияние попадать, – проговорила Мария Даниловна, – в несколько раз бельевую веревку сложила да минут пяток, наверно, с ней поработала.
– А мой муж Демьяна ремнем, – сказала Водовозова.
– Я своих детэй нэ бью, – сказал Григошвили. – Но я с ними до сих пор нэ разговариваю.
Иван Спиридонович положил свой список на стол, помолчал и заговорил снова:
– Вот так, товарищи. Картину я вам обрисовал. Пять дней прошло, как вышеназванные подростки поселились в доме, и за эти пять дней столько нарушений, столько безобразий, по-простому говоря. Наша детская комната все еще болеет в полном составе... Что же мне делать? В комиссию по делам несовершеннолетних обращаться? А может, самим вместе подумать, как дальше жить? Может, найдем выход из положения?
Все мамы, папы, бабушки, дедушки молчали. Кто-то кашлянул, кто-то громко вздохнул, кто-то тихонько крякнул. Участковый сел, а Мария Даниловна встала.
– Я в порядке ведения, товарищи. Все мы, конечно, люди грамотные. Но вот насчет нашей теоретический подкованности в педагогике – тут мы с Иваном Спиридоновичем сомневаемся. Среди нас присутствует Фаина Дормидонтовна Клобукова. После выхода на пенсию Фаина Дормидонтовна целиком посвятила себя общественной деятельности, выступает с лекциями и беседами, в том числе и по вопросам о воспитании подрастающего поколения. Так вот, у нас такое предложение: предоставить для затравки, как говорится, слово Фаине Дормидонтовне, а потом перейти к конкретному разговору о наших делах. Не возражаете?
Из разных углов послышались реплики: "Не возражаем", "Просим", "Пожалуйста!". Клобукова оглядела присутствующих.
– Мне, товарищи, по возрасту моему говорить стоя трудно, так что вы извините меня, что я буду сидя. – Покашляв, она взяла один из листов, лежавших перед ней, и стала читать: – "Прежде чем наметить пути решения проблемы так называемых трудных подростков, следует разобраться в причинах, эту проблему порождающих. Всем известно, что наибольшее количество юных правонарушителей выходит из семей, где один из родителей, а иногда и оба систематически злоупотребляют алкоголем".
– Вроде бы тут таких нет, – заметила Водовозова, а Клобукова продолжала:
– "Значительный процент неблагополучных подростков наблюдается в семьях, материально плохо обеспеченных, где родители, обремененные заботами, недостаточно уделяют внимания воспитанию детей. Однако не секрет, что немало юных правонарушителей выходят из семей профессуры, крупных артистов, писателей и прочих заслуженных лиц. Это объясняется стремлением обеспеченных родителей побаловать своего ребенка и недопониманием того факта, что подобное баловство действует на юную душу растлевающе. Разумеется, что семья, где родители уклоняются от общественно полезного труда, ведут паразитический образ жизни, не может воспитать достойного гражданина Родины, ибо в такой семье родители подают дурной пример своим детям. Однако это не значит, что в семье, где родители – честные труженики, исключена возможность появления неблагополучного подростка. Бывает, что родители, увлеченные любимой работой, мало уделяют внимания своему ребенку, и это отрицательно сказывается на его нравственном развитии".
– Словом, куда ни кинь – всюду клин, – сказал Закатов.
Клобукова оторвалась от бумаги.
– Да, товарищи! Теперь вы сами видите всю сложность, всю запутанность стоящей перед нами проблемы, – проговорила она и снова принялась читать: – "Нельзя также не упомянуть о таком явлении, как безотцовщина. В семье, где по каким-либо причинам отсутствует отец и все бремя воспитания легло на плечи матери, последняя не всегда справляется со стоящей перед ней задачей, и это пагубно отражается на формировании характера ребенка. Здесь мы рассмотрели чисто семейные факторы, порождающие проблему трудных подростков. Но есть еще и другой фактор: это влияние улицы".
При этих словах все слушатели пришли в движение.
– Вот! Наконец-то добрались до сути! – воскликнул Закатов.
– В самую точку! В самую точку попали! – сказал Красилин.
– Да, товарищи, – сказала Клобукова, кивая головой. – Растлевающее влияние улицы, от которого школа, семья, вся наша общественность должна строжайше оберегать наших детей. – Она хотела было продолжать чтение, но это ей не удалось.
Грузный Огурцов вскочил так стремительно, словно был юным спортсменом.
– Вот!.. Вот!.. – заговорил он быстро и громко. – Именно улица! Именно улица! – Полное лицо и лысина его покраснели, маленькие глазки сверкали. – Извиняюсь, что перебил, но разрешите все-таки сказать, разрешите дополнить! – Ему разрешили, и он снова заговорил, почти при каждом слове тыча толстым пальцем в сторону участкового: – Могу, если хотите, доставить вам справку из школы, где учился мой сын. Там будет написано, что Огурцов Михаил учился на одни пятерки и четверки, проявил себя как активный общественник, что он уже в шестом классе стал членом редколлегии общешкольной стенгазеты и школьного радиоузла, что в своих фельетонах, а они имели большой успех – да, успех! – он невзирая на лица боролся за повышение успеваемости и укрепление дисциплины, что по поведению у него всегда были отличные отметки. Теперь, товарищи, когда он завел знакомство с такими субъектами вроде Тараскина, вроде пьянствующих Красилиных, вроде этой Закатовой, у которой, как видно, не все дома... он и пошел на поводу. Что ему остается делать, если кругом такая среда?! Так что именно улица! Улица! Улица! Вот так, дорогие товарищи!
– Так что, товарищи, можно начинать? – Никто ей не ответил, и она обратилась к участковому: – Иван Спиридонович, вам слово. – Иван Спиридонович встал, но управдом тут же сказала ему: – Извините, минуточку!
Она подошла к открытому окну. Под ним стояли наши герои, начиная с Красилиных и кончая Семой и Шуриком. Не было только Леши.
– Ну а вы чего здесь топчетесь? – обратилась Мария Даниловна к ребятам. – Других дел у вас нет, что ли? – Ребята неохотно отошли от окна, а Мария Даниловна закрыла обе рамы. – Придется в духоте сидеть. Незачем им слушать наши разговоры. Пожалуйста, Иван Спиридонович!
Она села, а участковый заговорил:
– Вот такие, значит, дела, товарищи. Кое-кого я к себе приглашал, к некоторым на квартиру заходил, а теперь, значит, решили мы с Марией Даниловной всех вас сюда пригласить, чтобы сообща обсудить положение, товарищи. Тяжелое положение. Каждый день нарушения, и все одними и теми же подростками, и все из вашего дома... Вот я тут записал себе для памяти. – Участковый взял со стола лист бумаги и, заглядывая в него, продолжал: – Значит, шестнадцатого августа. За распитием на улице вермута мной задержаны подростки брат и сестра Красилины, Тараскин и Закатова...
Я не буду останавливаться на том, как участковый перечислял похождения наших героев, о которых вы уже знаете. Хотя всем присутствующим эти подвиги были известны, участкового слушали молча и очень внимательно. Лишь мама Демьяна иногда бормотала, тяжко вздыхая:
– Что делают! Что делают!..
Участковый продолжал:
– Теперь восемнадцатое число. Огурцов Михаил поспорил с Тараскиным и Закатовой, что пройдет от угла до угла по бетонному ограждению в Черноморском проезде. Это выходит метров пятьдесят, высота ограждения два метра, ширина сантиметров десять. Потерял равновесие, упал на проходившую мимо гражданку Зайчик. У той в сумке молоко в пакетах и два десятка яиц – словом, ущерб в три рубля шестьдесят копеек.
– И сам ушибся, – вставил Огурцов-старший.
– В тот же вечер, – продолжал Иван Спиридонович, – примерно около десяти вечера, Красилин Федор в присутствии Закатовой Ольги, Тараскина и Огурцова выдернул из земли столб с деревянным грибом на игровой площадке в доме номер пятнадцать. Проходившие мимо пенсионеры товарищи Иванова и Гровман пытались протестовать, но оказать действенное, так сказать, сопротивление они не смогли по причине преклонного возраста, а подростки вели себя нагло. Когда пенсионеры обратились за помощью к другим жильцам и те вышли во двор, гриб уже лежал на земле, и на месте происшествия никого не оказалось. Ну, на следующий день, девятнадцатого числа, товарищи Иванова и Гровман случайно опознали Красилина, и его удалось задержать, хотя он оказал сопротивление, яростное, можно сказать, сопротивление. – Участковый помолчал, оглядывая аудиторию. – Вы понимаете, товарищи, трое мужчин с ним боролись. Одному ухо повредил, другой на локтевой сустав что-то жаловался...
– Расстреливать таких надо! – сказал Огурцов.
Иван Спиридонович поднял ладонь.
– Минутку! Ну, пришлось, значит, составлять протокол, а товарищам Красилиным – оплачивать причиненный ущерб, но это еще не все: в тот же день Красилина Нюра учинила драку с братом – палкой по голове его била.
– Интересное дело! – проворчала Водовозова. – То три мужика еле справились, а тут одна девчонка избила.
Иннокентий Васильевич Красилин встал.
– Тут... Разрешите пояснить... – сказал он робко и тихо.
– Пожалуйста! – согласился участковый.
Иннокентий Васильевич покашлял в кулак.
– Тут... значит, такое дело получилось. Федя на спор этот столб вывернул. Ему Закатова сказала, что, мол, слабо тебе его выдернуть, вот он и давай выдергивать! А Нюра при этом не присутствовала и, стало быть, не в курсе была. А когда на другой день узнала, ее возмущение на брата взяло. "Ты, – кричит, – такой-перетакой, в голове что-нибудь имеешь?! Хочешь силу показать – показывай на чем другом, а зачем же вред наносить?! И людям вред, и нашей семье убыток!" Ну... она так-то сама себя растравила и в сердцах, стало быть, за палку взялась.
– Она у нас очень нервная стала, – вставила Вера Семеновна. – С тех пор, как мы в этом дому поселились.
Ее муж продолжал:
– А в смысле сопротивления, так это Федор от позора, что его в милицию... А так-то он малый очень смирный.
– Вот глядите, – снова вставила Красилина. – Нюра его палкой, а он ведь ее даже пальцем не тронул.
– У вас все? – спросил участковый.
– Все, – ответил Иннокентий Васильевич и сел.
– Н-нда! Смирный! – заметил Закатов. – Только этот смирный ребенок покупает вино в магазинах и спаивает других.
– Продолжаем, – сказал участковый, заглядывая в свой листок. Вчера, двадцатого числа, Тараскин Алексей при содействии Закатовой отнял велосипед у двенадцатилетнего Игоря Соловьева из дома номер четырнадцать, и они принялись вдвоем кататься на велосипеде по улице, налетели на машину "Жигули" гражданина Фирсова. Обошлось без жертв, но повреждено колесо у велосипеда, повреждена окраска на дверце машины. Придется родителям платить.
– Господи ты, господи! – снова вздохнула Водовозова.
– И тоже вчера вечером Водовозов Демьян, Зураб и Русудан Григошвили и Сухарева Матильда ходили по подъездам, подымались на этажи и громко мяукали, мешая жильцам отдыхать. До сих пор за дочкой Марии Даниловны ничего такого не замечалось, но теперь, как видно, и она попала под влияние.
– Я ей вчера показала, как под влияние попадать, – проговорила Мария Даниловна, – в несколько раз бельевую веревку сложила да минут пяток, наверно, с ней поработала.
– А мой муж Демьяна ремнем, – сказала Водовозова.
– Я своих детэй нэ бью, – сказал Григошвили. – Но я с ними до сих пор нэ разговариваю.
Иван Спиридонович положил свой список на стол, помолчал и заговорил снова:
– Вот так, товарищи. Картину я вам обрисовал. Пять дней прошло, как вышеназванные подростки поселились в доме, и за эти пять дней столько нарушений, столько безобразий, по-простому говоря. Наша детская комната все еще болеет в полном составе... Что же мне делать? В комиссию по делам несовершеннолетних обращаться? А может, самим вместе подумать, как дальше жить? Может, найдем выход из положения?
Все мамы, папы, бабушки, дедушки молчали. Кто-то кашлянул, кто-то громко вздохнул, кто-то тихонько крякнул. Участковый сел, а Мария Даниловна встала.
– Я в порядке ведения, товарищи. Все мы, конечно, люди грамотные. Но вот насчет нашей теоретический подкованности в педагогике – тут мы с Иваном Спиридоновичем сомневаемся. Среди нас присутствует Фаина Дормидонтовна Клобукова. После выхода на пенсию Фаина Дормидонтовна целиком посвятила себя общественной деятельности, выступает с лекциями и беседами, в том числе и по вопросам о воспитании подрастающего поколения. Так вот, у нас такое предложение: предоставить для затравки, как говорится, слово Фаине Дормидонтовне, а потом перейти к конкретному разговору о наших делах. Не возражаете?
Из разных углов послышались реплики: "Не возражаем", "Просим", "Пожалуйста!". Клобукова оглядела присутствующих.
– Мне, товарищи, по возрасту моему говорить стоя трудно, так что вы извините меня, что я буду сидя. – Покашляв, она взяла один из листов, лежавших перед ней, и стала читать: – "Прежде чем наметить пути решения проблемы так называемых трудных подростков, следует разобраться в причинах, эту проблему порождающих. Всем известно, что наибольшее количество юных правонарушителей выходит из семей, где один из родителей, а иногда и оба систематически злоупотребляют алкоголем".
– Вроде бы тут таких нет, – заметила Водовозова, а Клобукова продолжала:
– "Значительный процент неблагополучных подростков наблюдается в семьях, материально плохо обеспеченных, где родители, обремененные заботами, недостаточно уделяют внимания воспитанию детей. Однако не секрет, что немало юных правонарушителей выходят из семей профессуры, крупных артистов, писателей и прочих заслуженных лиц. Это объясняется стремлением обеспеченных родителей побаловать своего ребенка и недопониманием того факта, что подобное баловство действует на юную душу растлевающе. Разумеется, что семья, где родители уклоняются от общественно полезного труда, ведут паразитический образ жизни, не может воспитать достойного гражданина Родины, ибо в такой семье родители подают дурной пример своим детям. Однако это не значит, что в семье, где родители – честные труженики, исключена возможность появления неблагополучного подростка. Бывает, что родители, увлеченные любимой работой, мало уделяют внимания своему ребенку, и это отрицательно сказывается на его нравственном развитии".
– Словом, куда ни кинь – всюду клин, – сказал Закатов.
Клобукова оторвалась от бумаги.
– Да, товарищи! Теперь вы сами видите всю сложность, всю запутанность стоящей перед нами проблемы, – проговорила она и снова принялась читать: – "Нельзя также не упомянуть о таком явлении, как безотцовщина. В семье, где по каким-либо причинам отсутствует отец и все бремя воспитания легло на плечи матери, последняя не всегда справляется со стоящей перед ней задачей, и это пагубно отражается на формировании характера ребенка. Здесь мы рассмотрели чисто семейные факторы, порождающие проблему трудных подростков. Но есть еще и другой фактор: это влияние улицы".
При этих словах все слушатели пришли в движение.
– Вот! Наконец-то добрались до сути! – воскликнул Закатов.
– В самую точку! В самую точку попали! – сказал Красилин.
– Да, товарищи, – сказала Клобукова, кивая головой. – Растлевающее влияние улицы, от которого школа, семья, вся наша общественность должна строжайше оберегать наших детей. – Она хотела было продолжать чтение, но это ей не удалось.
Грузный Огурцов вскочил так стремительно, словно был юным спортсменом.
– Вот!.. Вот!.. – заговорил он быстро и громко. – Именно улица! Именно улица! – Полное лицо и лысина его покраснели, маленькие глазки сверкали. – Извиняюсь, что перебил, но разрешите все-таки сказать, разрешите дополнить! – Ему разрешили, и он снова заговорил, почти при каждом слове тыча толстым пальцем в сторону участкового: – Могу, если хотите, доставить вам справку из школы, где учился мой сын. Там будет написано, что Огурцов Михаил учился на одни пятерки и четверки, проявил себя как активный общественник, что он уже в шестом классе стал членом редколлегии общешкольной стенгазеты и школьного радиоузла, что в своих фельетонах, а они имели большой успех – да, успех! – он невзирая на лица боролся за повышение успеваемости и укрепление дисциплины, что по поведению у него всегда были отличные отметки. Теперь, товарищи, когда он завел знакомство с такими субъектами вроде Тараскина, вроде пьянствующих Красилиных, вроде этой Закатовой, у которой, как видно, не все дома... он и пошел на поводу. Что ему остается делать, если кругом такая среда?! Так что именно улица! Улица! Улица! Вот так, дорогие товарищи!