– Говорат, на тэбя тоже клевэщут.
– Почему клевещут? – не понял Леша.
– Говорят, что ты в колонии малолетних сидел, – сказала Русудан.
Леша опять-таки ничего не понял.
– В каких малолетних? – спросил он.
– Н-ну... прэступников, – пояснил Зураб.
Очень трудно рассказать о том, что почувствовал Леша, услышав такую новость. На некоторое время он впал в состояние какого-то оцепенения. Он посмотрел на своих собеседников и увидел, что все трое смотрят на него и ждут ответа в каком-то сильном напряжении: Зураб – плотно сжав губы и не спуская с Леши неподвижных глаз, Русико, наоборот, приоткрыв рот, а Матильда – прикусив нижними зубами верхнюю губу. Все это было так неожиданно, что Леша не сразу понял, какое это может иметь для него значение, но внутренний голос ему подсказал, что этим нельзя пренебрегать...
– А... а откуда вам это известно? – осторожно спросил он.
– Так... Люди говорат. Матильда, скажи!
Матильда почувствовала себя очень неловко.
– Ну, вообще... Ну, вообще ходят такие слухи... Но ведь мало ли чего болтают... Болтают, например, что ты в колонии был... За то, что...
Почему Леша попал в колонию, Матильда так и не осмелилась выговорить. За нее это сделала Русудан:
– За то, что ты человека ножом колол.
Леша почувствовал, как у него остановилось дыхание от этих слов. Что же это происходит? Кто это выдумал про него такое? А может быть, никто ничего не выдумывал, просто спутал его с кем-то? Может, это Мишка Огурцов в колонии побывал? А может, еще кто-нибудь, кого он еще не видел?
Зураб неотрывно смотрел на Лешу маленькими острыми глазками. Ведь он обещал девчонкам по лицу определить, соврет ли Тараскин или нет.
– На тебя клевэщут, да? – спросил он.
"Так что же делать? – лихорадочно думал Леша. – Пожалуй, глупо говорить, что клевещут, и такой козырь из рук выпускать. В конце концов, могут же оказаться в одном дворе двое таких".
– Клевэщут? – настаивал Зураб, разглядывая Лешино лицо.
И Леша решился. Он оглянулся по сторонам и понизил голос.
– Честно? – спросил он, в упор глядя на Зураба.
Зураб молча кивнул. Обе девчонки словно окаменели.
– А никому не скажете?
– Никому, – сказал Зураб, а девчонки молча помотали головой.
– Было такое дело, – почти прошептал Леша и добавил: – Только, смотрите, никому!
Тут он увидел, что Матильда вдруг плюхнулась на скамейку рядом с ним, откинув голову на спинку, и впала в какое-то полуобморочное состояние: рот у нее был приоткрыт, глаза слегка закатились, но длинные ресницы довольно часто моргали.
Зураб и Русудан смотрели на Лешу молча и, как ему показалось, с глубочайшим почтением. Но вот Русудан нарушила молчание.
– Скажи, пожалуйста, – очень осторожно спросила она, – ты правда из ревности Тамар поколол?
"Ну и ну!" – мелькнуло у Леши в голове, но он тут же придумал, как избежать дальнейших вопросов. Он встал, сунул пальцы в карманчики джинсов и, прищурившись, посмотрел на Русудан.
– Знаешь... Я не очень люблю, когда суются в мои личные дела.
Он неторопливо зашагал к своему подъезду, но по дороге остановился и взглянул через плечо на Русудан.
– И вообще, не доросла ты еще, чтобы такими вещами интересоваться.
Хотя Зураб, Матильда и Русико пообещали молчать о разговоре с Тараскиным, Леша надеялся, что это обещание будет нарушено. Так оно и оказалось. Уже во второй половине дня Оле и Мише было доложено, что вчерашний рассказ Матильды о трагической Лешиной любви – чистейшая правда. Тут уж Миша не стал иронизировать насчет правдоподобности этой истории.
Матильда в качестве свидетелей привлекла Зураба и Русико, и те сказали, что Леша при них подтвердил факт своего пребывания в колонии. Правда, по их словам, Тараскин не подтвердил, что он из ревности ударил ножом Тамару, однако он этого и не отрицал, так что тут можно было не сомневаться.
Подошли Красилины. Они не слышали вчерашнего рассказа Матильды, и ей пришлось его повторить. Представляя Зураба и Русудан старшим ребятам, Матильда попутно рассказала, как здорово они вчера отколотили Демьяна, как Русудан чуть не убила его, треснув тазом по голове, и как их папа заявил, что подобным делам он своих детей сам учит. Оба Григошвили подтвердили это, но Зураб заметил, что он сам мог бы управиться с Демьяном и что, по его мнению, неприлично, когда девочки ввязываются в драку. Тут подошел сам Демьян и мирно, как со старыми знакомыми, поздоровался со своими вчерашними противниками.
– Вон! Этот смотрит сюда, – вдруг заметил Федя.
Все оглянулись и увидели в лоджии Лешу.
– Ой! Вот теперь нам будет! – пробормотала Матильда и отошла в сторонку, чтобы не быть заподозренной в разглашении Лешиной тайны.
Тараскин удалился в комнату, и все разбрелись в разные стороны двора.
Это были очень тяжелые часы для Миши Огурцова. Как видно, сердце Оли Закатовой было окончательно покорено "неполноценным" (иначе он теперь за глаза Тараскина не называл).
Миша предложил Оле пойти к нему, послушать новые диски, но та предпочла "дышать свежим воздухом". И вот теперь она слонялась по двору, он слонялся за ней, в тоске и злости наблюдая, как его Не Такая Как Все поглядывает на лоджию Тараскина, да еще старается – совершенно безуспешно – делать это незаметно для Миши.
Тут же прогуливались Красилины. Обе пары временами сходились, обменивались несколькими фразами, просто так, чтобы скрыть взаимную антипатию, потом снова расходились в разные концы двора.
История Тараскина и неверной Тамары Красилиных поразила, но совсем по-другому, чем Олю и Мишу. В их местах тоже бывали случаи поножовщины и даже стрельбы из дробовиков, но все это, как правило, было связано с пьянкой. Но ведь Лешка, по словам Матильды, расправился с Тамарой, будучи в трезвом уме и здравой памяти!
– Во, Федька, где оно, средневековье-то! – говорила вполголоса Нюра. – Вот тут оно, в самой Москве. Вот, например, когда твоя Танька с Гришкой в кино ходить стала, ты хоть разочек о ноже подумал?
Федя отрицательно мотнул головой, а Нюра продолжала:
– А помнишь, как Никанор Иванович с Альбиной Петровной обошелся? Так... Погоревал маленько, а потом сказал: "Насильно мил не будешь" – и отпустил с богом. А тут... Тут этот... прямо феодализм какой-то!
– Да чо феодализм! – лениво возразил Федя. – Просто в голове у него это самое... – И он приложил указательный палец к виску.
Помолчав, Нюра заметила:
– Чокнутый он или не чокнутый, а, видать, твоя краля сохнет по нему. Заметил, как она на его балкон пялится?
Федя тайком от сестры вздохнул: он это заметил. Если бы ему неделю назад сказали, что его может увлечь девчонка, которая с кулаками на людей кидается, которая способна пить из горлышка вермут на глазах у милиционера, он только улыбнулся бы этому, как глупой шутке. А сейчас... С детства от отца и матери, от дедушки с бабушкой он слышал, что подлинную красоту человека надо искать не на лице, а в душе, и вот, поди ты: он не может не думать об этой Закатовой, хотя вполне согласен с Нюрой, которая награждает Олю всякими нелестными эпитетами.
Впервые в доброе сердце Феди стало закрадываться смутное недоброе чувство. Он пока еще не замечал, что стоит ему представить себе красивую физиономию Тараскина, как у него непроизвольно сжимаются кулаки.
А Леша, почти пританцовывая, расхаживал из комнаты в комнату по пустой квартире (бабушка еще не вернулась) и распевал уже в полный голос свою "Бригантину". Он видел из лоджии минут десять назад, как Матильда о чем-то рассказывала старшим ребятам, указывая на скамейку, где он недавно сидел, как Зураб и Русудан дружно кивали при этом головами. Тут уж сомнения не было, что все трое не сдержали обета молчания, наплели старшим именно то, чего хотелось Леше.
Пора было выходить во двор. С каким бы видом ему там появиться? Пожалуй, лучше всего не психовать, как вчера перед Федькой, а держаться спокойно, но так, чтобы все чувствовали, что перед ними опасный человек, что у него под рубашкой может оказаться нож. Стоп! А если приладить под рубахой какой-нибудь настоящий нож? И как-нибудь приоткрыть его? Будто случайно, совсем чуть-чуть приоткрыть, но так, чтобы его заметили?
Леша пошел в кухню. Первое, что он обнаружил, была длинная пила для хлеба, таскаться с которой было, конечно, смешно. Был еще большой кухонный нож, но им бабушка постоянно пользовалась и могла хватиться. И вдруг Лешу осенило: иногда, уезжая на полевые работы, его отец брал с собой ружье и все необходимое для охоты. Это бывало, когда партии предстояло работать в далекой тайге, где оружие необходимо на случай встречи с агрессивным медведем, где была надежда получить лицензию на отстрел сохатого или другого какого-нибудь зверя для пополнения запасов продовольствия. Но в этом году Игорь Иванович не взял с собой ружья: его партия работала в населенной местности. Может быть, он оставил и свой охотничий нож? Так оно и оказалось! Леша открыл нижний ящик старинного комода, в котором отец обычно хранил охотничьи принадлежности, и тут же вынул из него нож, большой охотничий нож, пригодный для свежевания крупного зверя. У него было длинное и широкое лезвие в черных кожаных ножнах, с черной рукояткой, внизу которой блестела металлическая крестовина, а наверху – такой же наконечник. Сверху к ножнам была пришита небольшая кожаная петля, чтобы вешать нож на поясной ремень. Другая такая же петля, только застегивающаяся на маленькую пуговку, должна была охватывать рукоятку поверх крестовины, чтобы нож не вывалился из ножен, но пуговка была здесь оторвана. Под самой рукояткой Леша увидел выбитый на лезвии номер. Он знал, что такие ножи продаются только по охотничьим билетам, что номера, выбитые на них, записываются в эти билеты. Знал он также, что ношение холодного оружия преследуется в уголовном порядке, не знал только, какое за это полагается наказание.
Он немножко поколебался. Если кто-нибудь из ребят проболтается, что у него такой нож, неприятностей будет много, и, пожалуй, не столько у него, сколько у отца. Но потом он вспомнил, что вроде бы приобрел во дворе репутацию человека опасного, значит, все предпочтут молчать, боясь мести с его стороны.
Леша повесил нож на ремень. Из-под рубахи, завязанной узлом на животе, нож высовывался больше чем наполовину. Пришлось распустить узел. Кончик ножа все равно продолжал выглядывать, и Леша сунул его в карман джинсов. Теперь вроде все было в порядке: нож не был виден, но рукоятка его оттопыривала ткань рубашки, и нетрудно было догадаться, что там под ней. Осталось преодолеть лишь одно небольшое затруднение: после завязывания рубашки узлом обе полы ее оказались очень мятыми, появляться во дворе в таком виде Леша не хотел, пришлось взять утюг и прогладить рубашку. Когда он покончил с этим, во дворе уже никого не было – как видно, все ушли обедать. Тут появилась бабушка и вскоре пригласила внука за стол. Пообедав, Леша стал часто выходить в лоджию, высматривая старших ребят, но во дворе болталась только мелкота, на которую было неинтересно производить впечатление.
Он и не подозревал, что Оля, Миша и Красилины тоже поглядывают во двор, ожидая, когда там появится Тараскин. Оля это делала потому, что была увлечена Тараскиным, Миша и Федя – потому, что ревновали Олю к Тараскину и знали, что она выйдет во двор, как только этот тип там появится, а Нюра – потому, что ее брат, лопух Федька, втюрился в эту полоумную и за ним теперь нужен глаз да глаз.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
– Почему клевещут? – не понял Леша.
– Говорят, что ты в колонии малолетних сидел, – сказала Русудан.
Леша опять-таки ничего не понял.
– В каких малолетних? – спросил он.
– Н-ну... прэступников, – пояснил Зураб.
Очень трудно рассказать о том, что почувствовал Леша, услышав такую новость. На некоторое время он впал в состояние какого-то оцепенения. Он посмотрел на своих собеседников и увидел, что все трое смотрят на него и ждут ответа в каком-то сильном напряжении: Зураб – плотно сжав губы и не спуская с Леши неподвижных глаз, Русико, наоборот, приоткрыв рот, а Матильда – прикусив нижними зубами верхнюю губу. Все это было так неожиданно, что Леша не сразу понял, какое это может иметь для него значение, но внутренний голос ему подсказал, что этим нельзя пренебрегать...
– А... а откуда вам это известно? – осторожно спросил он.
– Так... Люди говорат. Матильда, скажи!
Матильда почувствовала себя очень неловко.
– Ну, вообще... Ну, вообще ходят такие слухи... Но ведь мало ли чего болтают... Болтают, например, что ты в колонии был... За то, что...
Почему Леша попал в колонию, Матильда так и не осмелилась выговорить. За нее это сделала Русудан:
– За то, что ты человека ножом колол.
Леша почувствовал, как у него остановилось дыхание от этих слов. Что же это происходит? Кто это выдумал про него такое? А может быть, никто ничего не выдумывал, просто спутал его с кем-то? Может, это Мишка Огурцов в колонии побывал? А может, еще кто-нибудь, кого он еще не видел?
Зураб неотрывно смотрел на Лешу маленькими острыми глазками. Ведь он обещал девчонкам по лицу определить, соврет ли Тараскин или нет.
– На тебя клевэщут, да? – спросил он.
"Так что же делать? – лихорадочно думал Леша. – Пожалуй, глупо говорить, что клевещут, и такой козырь из рук выпускать. В конце концов, могут же оказаться в одном дворе двое таких".
– Клевэщут? – настаивал Зураб, разглядывая Лешино лицо.
И Леша решился. Он оглянулся по сторонам и понизил голос.
– Честно? – спросил он, в упор глядя на Зураба.
Зураб молча кивнул. Обе девчонки словно окаменели.
– А никому не скажете?
– Никому, – сказал Зураб, а девчонки молча помотали головой.
– Было такое дело, – почти прошептал Леша и добавил: – Только, смотрите, никому!
Тут он увидел, что Матильда вдруг плюхнулась на скамейку рядом с ним, откинув голову на спинку, и впала в какое-то полуобморочное состояние: рот у нее был приоткрыт, глаза слегка закатились, но длинные ресницы довольно часто моргали.
Зураб и Русудан смотрели на Лешу молча и, как ему показалось, с глубочайшим почтением. Но вот Русудан нарушила молчание.
– Скажи, пожалуйста, – очень осторожно спросила она, – ты правда из ревности Тамар поколол?
"Ну и ну!" – мелькнуло у Леши в голове, но он тут же придумал, как избежать дальнейших вопросов. Он встал, сунул пальцы в карманчики джинсов и, прищурившись, посмотрел на Русудан.
– Знаешь... Я не очень люблю, когда суются в мои личные дела.
Он неторопливо зашагал к своему подъезду, но по дороге остановился и взглянул через плечо на Русудан.
– И вообще, не доросла ты еще, чтобы такими вещами интересоваться.
Хотя Зураб, Матильда и Русико пообещали молчать о разговоре с Тараскиным, Леша надеялся, что это обещание будет нарушено. Так оно и оказалось. Уже во второй половине дня Оле и Мише было доложено, что вчерашний рассказ Матильды о трагической Лешиной любви – чистейшая правда. Тут уж Миша не стал иронизировать насчет правдоподобности этой истории.
Матильда в качестве свидетелей привлекла Зураба и Русико, и те сказали, что Леша при них подтвердил факт своего пребывания в колонии. Правда, по их словам, Тараскин не подтвердил, что он из ревности ударил ножом Тамару, однако он этого и не отрицал, так что тут можно было не сомневаться.
Подошли Красилины. Они не слышали вчерашнего рассказа Матильды, и ей пришлось его повторить. Представляя Зураба и Русудан старшим ребятам, Матильда попутно рассказала, как здорово они вчера отколотили Демьяна, как Русудан чуть не убила его, треснув тазом по голове, и как их папа заявил, что подобным делам он своих детей сам учит. Оба Григошвили подтвердили это, но Зураб заметил, что он сам мог бы управиться с Демьяном и что, по его мнению, неприлично, когда девочки ввязываются в драку. Тут подошел сам Демьян и мирно, как со старыми знакомыми, поздоровался со своими вчерашними противниками.
– Вон! Этот смотрит сюда, – вдруг заметил Федя.
Все оглянулись и увидели в лоджии Лешу.
– Ой! Вот теперь нам будет! – пробормотала Матильда и отошла в сторонку, чтобы не быть заподозренной в разглашении Лешиной тайны.
Тараскин удалился в комнату, и все разбрелись в разные стороны двора.
Это были очень тяжелые часы для Миши Огурцова. Как видно, сердце Оли Закатовой было окончательно покорено "неполноценным" (иначе он теперь за глаза Тараскина не называл).
Миша предложил Оле пойти к нему, послушать новые диски, но та предпочла "дышать свежим воздухом". И вот теперь она слонялась по двору, он слонялся за ней, в тоске и злости наблюдая, как его Не Такая Как Все поглядывает на лоджию Тараскина, да еще старается – совершенно безуспешно – делать это незаметно для Миши.
Тут же прогуливались Красилины. Обе пары временами сходились, обменивались несколькими фразами, просто так, чтобы скрыть взаимную антипатию, потом снова расходились в разные концы двора.
История Тараскина и неверной Тамары Красилиных поразила, но совсем по-другому, чем Олю и Мишу. В их местах тоже бывали случаи поножовщины и даже стрельбы из дробовиков, но все это, как правило, было связано с пьянкой. Но ведь Лешка, по словам Матильды, расправился с Тамарой, будучи в трезвом уме и здравой памяти!
– Во, Федька, где оно, средневековье-то! – говорила вполголоса Нюра. – Вот тут оно, в самой Москве. Вот, например, когда твоя Танька с Гришкой в кино ходить стала, ты хоть разочек о ноже подумал?
Федя отрицательно мотнул головой, а Нюра продолжала:
– А помнишь, как Никанор Иванович с Альбиной Петровной обошелся? Так... Погоревал маленько, а потом сказал: "Насильно мил не будешь" – и отпустил с богом. А тут... Тут этот... прямо феодализм какой-то!
– Да чо феодализм! – лениво возразил Федя. – Просто в голове у него это самое... – И он приложил указательный палец к виску.
Помолчав, Нюра заметила:
– Чокнутый он или не чокнутый, а, видать, твоя краля сохнет по нему. Заметил, как она на его балкон пялится?
Федя тайком от сестры вздохнул: он это заметил. Если бы ему неделю назад сказали, что его может увлечь девчонка, которая с кулаками на людей кидается, которая способна пить из горлышка вермут на глазах у милиционера, он только улыбнулся бы этому, как глупой шутке. А сейчас... С детства от отца и матери, от дедушки с бабушкой он слышал, что подлинную красоту человека надо искать не на лице, а в душе, и вот, поди ты: он не может не думать об этой Закатовой, хотя вполне согласен с Нюрой, которая награждает Олю всякими нелестными эпитетами.
Впервые в доброе сердце Феди стало закрадываться смутное недоброе чувство. Он пока еще не замечал, что стоит ему представить себе красивую физиономию Тараскина, как у него непроизвольно сжимаются кулаки.
А Леша, почти пританцовывая, расхаживал из комнаты в комнату по пустой квартире (бабушка еще не вернулась) и распевал уже в полный голос свою "Бригантину". Он видел из лоджии минут десять назад, как Матильда о чем-то рассказывала старшим ребятам, указывая на скамейку, где он недавно сидел, как Зураб и Русудан дружно кивали при этом головами. Тут уж сомнения не было, что все трое не сдержали обета молчания, наплели старшим именно то, чего хотелось Леше.
Пора было выходить во двор. С каким бы видом ему там появиться? Пожалуй, лучше всего не психовать, как вчера перед Федькой, а держаться спокойно, но так, чтобы все чувствовали, что перед ними опасный человек, что у него под рубашкой может оказаться нож. Стоп! А если приладить под рубахой какой-нибудь настоящий нож? И как-нибудь приоткрыть его? Будто случайно, совсем чуть-чуть приоткрыть, но так, чтобы его заметили?
Леша пошел в кухню. Первое, что он обнаружил, была длинная пила для хлеба, таскаться с которой было, конечно, смешно. Был еще большой кухонный нож, но им бабушка постоянно пользовалась и могла хватиться. И вдруг Лешу осенило: иногда, уезжая на полевые работы, его отец брал с собой ружье и все необходимое для охоты. Это бывало, когда партии предстояло работать в далекой тайге, где оружие необходимо на случай встречи с агрессивным медведем, где была надежда получить лицензию на отстрел сохатого или другого какого-нибудь зверя для пополнения запасов продовольствия. Но в этом году Игорь Иванович не взял с собой ружья: его партия работала в населенной местности. Может быть, он оставил и свой охотничий нож? Так оно и оказалось! Леша открыл нижний ящик старинного комода, в котором отец обычно хранил охотничьи принадлежности, и тут же вынул из него нож, большой охотничий нож, пригодный для свежевания крупного зверя. У него было длинное и широкое лезвие в черных кожаных ножнах, с черной рукояткой, внизу которой блестела металлическая крестовина, а наверху – такой же наконечник. Сверху к ножнам была пришита небольшая кожаная петля, чтобы вешать нож на поясной ремень. Другая такая же петля, только застегивающаяся на маленькую пуговку, должна была охватывать рукоятку поверх крестовины, чтобы нож не вывалился из ножен, но пуговка была здесь оторвана. Под самой рукояткой Леша увидел выбитый на лезвии номер. Он знал, что такие ножи продаются только по охотничьим билетам, что номера, выбитые на них, записываются в эти билеты. Знал он также, что ношение холодного оружия преследуется в уголовном порядке, не знал только, какое за это полагается наказание.
Он немножко поколебался. Если кто-нибудь из ребят проболтается, что у него такой нож, неприятностей будет много, и, пожалуй, не столько у него, сколько у отца. Но потом он вспомнил, что вроде бы приобрел во дворе репутацию человека опасного, значит, все предпочтут молчать, боясь мести с его стороны.
Леша повесил нож на ремень. Из-под рубахи, завязанной узлом на животе, нож высовывался больше чем наполовину. Пришлось распустить узел. Кончик ножа все равно продолжал выглядывать, и Леша сунул его в карман джинсов. Теперь вроде все было в порядке: нож не был виден, но рукоятка его оттопыривала ткань рубашки, и нетрудно было догадаться, что там под ней. Осталось преодолеть лишь одно небольшое затруднение: после завязывания рубашки узлом обе полы ее оказались очень мятыми, появляться во дворе в таком виде Леша не хотел, пришлось взять утюг и прогладить рубашку. Когда он покончил с этим, во дворе уже никого не было – как видно, все ушли обедать. Тут появилась бабушка и вскоре пригласила внука за стол. Пообедав, Леша стал часто выходить в лоджию, высматривая старших ребят, но во дворе болталась только мелкота, на которую было неинтересно производить впечатление.
Он и не подозревал, что Оля, Миша и Красилины тоже поглядывают во двор, ожидая, когда там появится Тараскин. Оля это делала потому, что была увлечена Тараскиным, Миша и Федя – потому, что ревновали Олю к Тараскину и знали, что она выйдет во двор, как только этот тип там появится, а Нюра – потому, что ее брат, лопух Федька, втюрился в эту полоумную и за ним теперь нужен глаз да глаз.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Вся компания все-таки собралась во дворе часа в четыре.
Разговор не клеился. Обменивались пустяковыми замечаниями о погоде, по поводу близкого начала учебного года... Тем не менее Леша с удовольствием заметил, что все поглядывают на его оттопыренную над бедром рубашку. Долгое время никто вопросов по этому поводу не задавал, но, наконец, Зураб, пошептавшись с сестрой, подошел к нему и очень деликатно спросил:
– Скажи, пажалуйста, что тут такое у тэбя тут?
Леша ждал такого вопроса и знал, что ответить.
– А тебе какое дело?! – процедил он негромко, но так, чтобы все слышали. – Я тебя не спрашиваю, что у тебя в карманах лежит.
– Много будешь знать – скоро состаришься, – сказала Зурабу Оля и очень значительно, с легкой улыбкой взглянула на Лешу. Мол, она-то знает, что у него там, под рубахой, но ее такими вещами не удивишь.
Зураб отошел смущенный. Миша тоже отошел, стиснув зубы и сжимая кулаки, а Нюра сделала вид, что пропустила весь этот разговор мимо ушей, и спросила Матильду, как старожилку, что тут есть интересного в их районе, куда бы стоило прогуляться.
Матильда возликовала; Ей очень понравилась мысль, что она будет гидом, что она будет указывать старшим ребятам, куда идти, куда сворачивать да на что обратить внимание, и те будут слушаться ее. Она сказала, что их район находится на самом краю Москвы, что стоит пройти минут пятнадцать от дома, пересечь железную дорогу, и можно попасть в дремучий лес, который тянется на целых четыре километра и куда ходят даже по грибы и по ягоды. Услышав это, Нюра откровенно фыркнула, а Федя молча ухмыльнулся: по их представлениям, "дремучий лес" протяженностью в четыре километра был такой же нелепостью, как двухэтажный небоскреб.
Все согласились с Матильдой и двинулись в путь, запретив Шурику и Семке увязываться за ними: утомятся, начнут отставать и будут задерживать остальных.
Оля шагала рядом с Тараскиным. Леша отнюдь не был равнодушен к прекрасному полу. Начиная с третьего класса и кончая седьмым, он тайно влюблялся по нескольку раз за один учебный год. Будь у него сестра вроде Нюры, ему бы доставалось от нее даже больше, чем Феде. Если бы Тараскин только заметил, что такая красавица, как Оля, пусть даже с изуродованной психикой, обратила на него внимание, он, несомненно, был бы польщен и возможно, что в нем загорелось бы ответное чувство. Но сейчас Тараскин не был способен наблюдать за поведением других. Он слишком был озабочен собственным поведением, слишком был напряжен, боясь, как бы не ляпнуть какой-нибудь глупости, как бы не испортить взятую на себя роль. Миша Огурцов страдал от злости и обиды, видя, что его Не Такая Как Все из кожи лезет, чтобы обратить на себя внимание Тараскина, завести с ним разговор, а самому Тараскину все это было, как говорится, до фени.
– Между прочим, ты в какой школе учился? – спросила его Оля.
Этот невинный вопрос заставил Лешу съежиться и долго медлить с ответом.
"Гм! В какой школе учился! – копошилось у него в голове. – Но я ведь, как они думают, провел какое-то время в колонии. А что там: учатся или не учатся? Похоже, что учатся".
– В разных школах, – ответил он неопределенно.
– В спецшколе или в обыкновенной?
Оля задала этот вопрос просто так, лишь бы что-то спросить, и она имела в виду какую-нибудь математическую школу или школу с усиленным изучением иностранного языка, но Леша воспринял слово "спецшкола" лишь в определенном смысле.
– Везде побывал, – ответил он по-прежнему неопределенно.
– А с каким уклоном? – спросила Оля.
Ну что ей ответить?! Ведь глупо же сказать, что с уголовным уклоном. И Леша нашел, как увернуться от ответа:
– Знаешь... Не люблю я разговоры на такие темы. Давай, может, прекратим?!
– Извини, пожалуйста! – пробормотала Оля. Только тут до нее дошло, что Тараскин имел в виду совсем иную спецшколу, чем она, и ей стало неловко за свою назойливость.
Она помолчала немного и решила повести разговор так, чтобы Тараскин понял, наконец, кто перед ним.
– Тебе за вчерашнее сильно попало?
Леша хмыкнул и пожал плечами:
– Ничуть. Мои к этому давно привыкли.
Оля вздохнула:
– А мои предки никак не могут привыкнуть.
"Вот она и до предков докатилась", – с горечью подумал Миша. Сам он в разговоре с ребятами часто называл родителей предками, учительниц училками, не пренебрегал и другими жаргонными словечками, но он знал, что Не Такая Как Все никогда к жаргону не прибегает, предпочитает говорить своим языком. Но вот теперь, подлаживаясь к Тараскину, она, как видно, изменила самой себе. "Сейчас еще, может, скажет ему "Ты клёвый чувак" или что-нибудь вроде этого", – с каким-то даже злорадством думал Миша. Но Оля продолжала уже нормальным языком:
– Когда я в школе одного мальчишку покалечила, со мной дома дня три не разговаривали.
Оля надеялась, что Леша спросит ее, каким образом это произошло, и она расскажет ему, как бросила своего поклонника через спину на лестницу, но Леша тоже знал, как вести игру.
– Да? – только и сказал он, при этом с таким равнодушным видом, словно Оля сообщила ему, что вчера ходила в булочную за хлебом.
Однако Оля не сдавалась.
– Ты вообще самбо владеешь?
Леша опять замолк. Сказать, что он никогда не интересовался ни самбо, ни боксом, было сейчас невозможно, а сказать, что он владеет самбо, так эта психопатка с темной косой, чего доброго, захочет побороться шутки ради, устроить, что называется, товарищескую встречу, и тут уж не отделаешься фразой: "Я с девчонками не дерусь". Леша слишком долго молчал, и Оля решила, что он самбо не владеет.
– Хочешь научу?
Тараскин и тут вышел из положения.
– А зачем мне это? Я кое-что другое знаю.
– А что именно? Каратэ?
Леша с раздражением пожал плечами.
– Все-таки до чего ты любопытная какая-то, знаешь!.. Как тебе не надоест всякие вопросы задавать?!
И оскорбленная Не Такая Как Все надолго замолчала.
Пересекли железную дорогу рядом с пригородной платформой и углубились в лес. Собственно, это был уже не лес, а лесопарк. Здесь – по крайней мере, вначале – ребята шли не по лесным тропинкам, а по аккуратным аллейкам, где прогуливались бабушки и молодые мамы с детскими колясками, где на скамейках сидели пенсионеры, играя в шахматы или в шашки, и вообще было много народа, пришедшего сюда отдохнуть.
Нюру все это очень развеселило.
– Во, Федька, дремучий лес-то! – громко иронизировала она. – Тут без оружия опасно ходить, того гляди, хозяин тайги выскочит. Ты что бы взял: карабин или тулку с жаканом?
Федя тоже ухмыльнулся:
– Тулку взял бы. Жакан на медведя надежней, чем карабин.
Матильда была обижена за свой "дремучий лес".
– Погодите, погодите, – сказала он. – Пройдем подальше – тогда увидите!
Скоро и правда прямые аллейки сменились извилистыми тропинками. Тропинка, по которой Матильда вела ребят, то углублялась в густые заросли, то выходила на лужайки, где люди отдыхали уже не на скамьях, а на траве.
– Вот еще минут двадцать пройдем – и к озеру выйдем, – пообещала Матильда. – Некоторые в нем купаются даже.
Скоро вся компания попала на большую поляну.
– А это собачья поляна, – объявила Матильда. – Тут собачники со всего района собираются.
Она хотела пройти дальше, но Красилины остановились как вкопанные, и даже Нюра, которая старалась не удивляться ничему столичному, почти простонала:
– Федька, глянь! Ой, да ну ты глянь!
На поляне находилось не менее тридцати собак и примерно столько же их хозяев. В местах, где провели детство Красилины, была всего одна собачья порода – лайка. Ее представители могли быть маленькими или большими, черными, белыми или пятнистыми, но у каждой собаки был густой теплый мех, изогнутый мохнатый хвост и чуткие стоячие уши. Красилины не знали, что собак можно разводить "просто так". Они знали, что на севере их края, в тундре, лаек разводят преимущественно ездовых, крупных и сильных, но в их районе важны охотничьи качества лайки – способность учуять соболя или белку, загнать зверька на дерево и лаять на него, пока не подоспеет хозяин. И очень ценятся у сибиряков собаки, которые обладают не только охотничьим чутьем, но и бесстрашием перед зверем. Под словом "зверь" охотники подразумевают медведя. Он особенно опасен в сезон охоты, зимой, если ему почему-либо не удалось залечь в берлоге. Смелая собака "висит у зверя на штанах", то есть хватает его за задние лапы, заставляя вертеться на одном месте и давая человеку возможность спокойно прицелиться.
А тут... Тут перед глазами Красилиных черт знает что творилось! Тут они увидели здоровенных, с теленка, догов, которые, по мнению Нюры и Феди, "дали бы дуба" даже в тридцатиградусный мороз, тут были мускулистые страховидные и с такой же куцей шерстью боксеры, были крошечные болонки, морды которых так заросли шерстью, что они едва ли могли хорошо видеть. Тут была и совсем крошечная, как выразилась Нюра, "вшивота", черная с коричневыми пятнами на тонюсеньких ножках, все время истерично тявкающая. В одном углу два боксера почему-то не поладили между собой, и их с трудом удерживали на сворках худенькая старушка и девочка в возрасте Матильды. В противоположном конце поляны собрались хозяева дворняжек. Как видно, в пику владельцам породистых псов они демонстрировали высокий интеллект своих питомцев, заставляя их выполнять все команды, которые выполняют хорошо дрессированные собаки.
Некоторое время ребята смотрели на эту картину, потом Миша сказал:
– Ну, что ж... Пошли?
Но Красилины продолжали стоять. Они даже не ответили. Стояли и Русико с Зурабом. С переездом в более просторную квартиру родители обещали им купить щенка, и они уже чувствовали себя как бы членами всего собравшегося на поляне общества.
– Пойдемте! Ну что тут интересного! – проговорила Оля, и Нюра огрызнулась на нее:
– Тебе не интересно, а нам, может, интересно. В наших краях такие породы не водятся.
Матильда почувствовала, что назревает конфликт, и решила его смягчить:
– Мы пойдем пока и вас на озере подождем. Тут близко совсем. Вы только никуда не сворачивайте.
– Валяйте! – сказала Нюра.
Красилины и Григошвили остались смотреть, а все остальные снова углубились в лес. Скоро послышалось бренчание гитары и отнюдь не мелодичное пение. Тропинка вывела ребят на другую лужайку, на этот раз очень маленькую. Здесь они увидели трех парней лет по пятнадцати-шестнадцати. Два парня, голые по пояс, сидели в тени елки, рядом стояла сумка, из которой торчало горлышко бутылки и пучок зеленого лука. Они бренчали на гитаре и выкрикивали какие-то слова, отдаленно напоминающие английские, а третий, небольшого роста, довольно полный, с красными мокрыми губами, исполнял под эту музыку какой-то импровизированный танец. Он был в цветастой, нараспашку рубахе. Когда он повернулся к ребятам, все увидели его загорелое голое пузо.
При виде парней у Леши замерло сердце. "Ой, – подумал он, – что-то сейчас будет!"
Миша тоже насторожился. "Сейчас пристанут", – подумал он.
"Сейчас пристанут", – тоже подумала Оля, но не с тревогой, а даже в каком-то радостном ожидании: в присутствии Тараскина, который не побоялся наскочить на великана, ей трусить было нечего, к тому же и Огурцов как-то сказал, что умеет кулаками махать. Оля быстро наметила прием, который она проведет, если этот голопузый пристанет к ней. Вот тогда Тараскин увидит, что она собой представляет! Она даже несколько ускорила шаги, чтобы оказаться на некотором отдалении от мальчишек.
В том, что к ней пристанет именно голопузый, она не ошиблась.
– Черненькая! Иди, потанцуем! – обратился он к ней, продолжая приплясывать.
– Очень ты мне нужен! – звонко ответила Оля, проходя мимо.
– У-у, тю-тю-тю-тю-тю-у! – тоненько пропел парень и потянул ее за кончик косы.
Оля только этого и ждала. Она обернулась, выдернула косу, схватила голопузого за короткие рукавчики, сделав подсечку, и парень мягко повалился на траву. Оба его дружка вскочили и весело заржали. Голопузый удивился, но не рассердился.
– Ух ты! – сказал он, подымаясь. Он улыбался при этом довольно добродушно.
И все, возможно, кончилось бы благополучно, если бы не Огурцов. С красным, перекошенным лицом он подскочил к парню и ударил его кулаком в лицо. Тот мгновенно разбил ему губу. Началась драка. Дружки голопузого забавлялись вовсю.
– Витёк, держи марку! – кричали они. – Прижимай его к канатам! Прямой в челюсть проводи, прямой в челюсть.
Но оказалось, что Миша и впрямь умеет "махать кулаками". Голопузому пришлось плохо, он стал поглядывать на товарищей, и тогда гитарист, длинный и жилистый, положил гитару и подбежал к Мише уже со злым лицом.
– Ты что (он выругался), шуток не понимаешь? На!
Миша упал, тут же вскочил и в слепой ярости продолжал драться уже с двумя. Оля стояла, оцепенев. Одно дело демонстрировать свои приемы, зная, что тебя защитит Тараскин да еще Огурцов, и совсем другое дело, когда этот самый Тараскин стоит истуканом и с отвисшей челюстью смотрит, как бьют Огурцова.
– Тараскин! Ну, ты что?! – вскрикнула она, и Леша рысцой на слабых от страха ногах затрусил к дерущимся. Он не успел никого ударить, как тут же получил удар от гитариста и с сознанием, что все равно теперь пропадать, начал бестолково работать кулаками. Тут в драку ввязался третий парень.
Никто не заметил, как Демьян и Матильда бросились назад по тропинке. Очень скоро они оказались на собачьей поляне.
– Федя, скорее! – с трудом выдохнула Матильда. – Наших бьют!
– Трое каких-то... – добавил Демьян.
– Где бьют? – оживился Зураб.
– Там! – Демьян махнул рукой.
Зураб и Русико бросились по тропинке в лес.
"Вот и хорошо, что бьют", – подумала Нюра, но брат ее уже бежал за Матильдой с Демьяном, и она последовала за ним.
Никогда за свою жизнь, даже когда лез с кулаками на Красилина, Леша не испытывал такого страха. Долговязый гитарист обрабатывал Мишку Огурцова, а голопузый и третий парень, с виду щуплый, но верткий, принялись за Тараскина. Леша не чувствовал боли от ударов, хотя у него из носа уже капала кровь, хотя ему уже так врезали между скулой и левым глазом, что позднее там появится черный синяк. Глядя на остервенелые лица парней, Леша понимал, что его будут бить долго и беспощадно. И он уже не думал о том, что на него смотрит Закатова, он совсем забыл о ней. Смутно мелькнула мысль: "Бежать!", но тут же стало ясно, что это лишь ухудшит дело, что одно спасение сейчас – кулаки, и Леша продолжал работать ими, даже не замечая, что его удары иногда достигают цели.
Разговор не клеился. Обменивались пустяковыми замечаниями о погоде, по поводу близкого начала учебного года... Тем не менее Леша с удовольствием заметил, что все поглядывают на его оттопыренную над бедром рубашку. Долгое время никто вопросов по этому поводу не задавал, но, наконец, Зураб, пошептавшись с сестрой, подошел к нему и очень деликатно спросил:
– Скажи, пажалуйста, что тут такое у тэбя тут?
Леша ждал такого вопроса и знал, что ответить.
– А тебе какое дело?! – процедил он негромко, но так, чтобы все слышали. – Я тебя не спрашиваю, что у тебя в карманах лежит.
– Много будешь знать – скоро состаришься, – сказала Зурабу Оля и очень значительно, с легкой улыбкой взглянула на Лешу. Мол, она-то знает, что у него там, под рубахой, но ее такими вещами не удивишь.
Зураб отошел смущенный. Миша тоже отошел, стиснув зубы и сжимая кулаки, а Нюра сделала вид, что пропустила весь этот разговор мимо ушей, и спросила Матильду, как старожилку, что тут есть интересного в их районе, куда бы стоило прогуляться.
Матильда возликовала; Ей очень понравилась мысль, что она будет гидом, что она будет указывать старшим ребятам, куда идти, куда сворачивать да на что обратить внимание, и те будут слушаться ее. Она сказала, что их район находится на самом краю Москвы, что стоит пройти минут пятнадцать от дома, пересечь железную дорогу, и можно попасть в дремучий лес, который тянется на целых четыре километра и куда ходят даже по грибы и по ягоды. Услышав это, Нюра откровенно фыркнула, а Федя молча ухмыльнулся: по их представлениям, "дремучий лес" протяженностью в четыре километра был такой же нелепостью, как двухэтажный небоскреб.
Все согласились с Матильдой и двинулись в путь, запретив Шурику и Семке увязываться за ними: утомятся, начнут отставать и будут задерживать остальных.
Оля шагала рядом с Тараскиным. Леша отнюдь не был равнодушен к прекрасному полу. Начиная с третьего класса и кончая седьмым, он тайно влюблялся по нескольку раз за один учебный год. Будь у него сестра вроде Нюры, ему бы доставалось от нее даже больше, чем Феде. Если бы Тараскин только заметил, что такая красавица, как Оля, пусть даже с изуродованной психикой, обратила на него внимание, он, несомненно, был бы польщен и возможно, что в нем загорелось бы ответное чувство. Но сейчас Тараскин не был способен наблюдать за поведением других. Он слишком был озабочен собственным поведением, слишком был напряжен, боясь, как бы не ляпнуть какой-нибудь глупости, как бы не испортить взятую на себя роль. Миша Огурцов страдал от злости и обиды, видя, что его Не Такая Как Все из кожи лезет, чтобы обратить на себя внимание Тараскина, завести с ним разговор, а самому Тараскину все это было, как говорится, до фени.
– Между прочим, ты в какой школе учился? – спросила его Оля.
Этот невинный вопрос заставил Лешу съежиться и долго медлить с ответом.
"Гм! В какой школе учился! – копошилось у него в голове. – Но я ведь, как они думают, провел какое-то время в колонии. А что там: учатся или не учатся? Похоже, что учатся".
– В разных школах, – ответил он неопределенно.
– В спецшколе или в обыкновенной?
Оля задала этот вопрос просто так, лишь бы что-то спросить, и она имела в виду какую-нибудь математическую школу или школу с усиленным изучением иностранного языка, но Леша воспринял слово "спецшкола" лишь в определенном смысле.
– Везде побывал, – ответил он по-прежнему неопределенно.
– А с каким уклоном? – спросила Оля.
Ну что ей ответить?! Ведь глупо же сказать, что с уголовным уклоном. И Леша нашел, как увернуться от ответа:
– Знаешь... Не люблю я разговоры на такие темы. Давай, может, прекратим?!
– Извини, пожалуйста! – пробормотала Оля. Только тут до нее дошло, что Тараскин имел в виду совсем иную спецшколу, чем она, и ей стало неловко за свою назойливость.
Она помолчала немного и решила повести разговор так, чтобы Тараскин понял, наконец, кто перед ним.
– Тебе за вчерашнее сильно попало?
Леша хмыкнул и пожал плечами:
– Ничуть. Мои к этому давно привыкли.
Оля вздохнула:
– А мои предки никак не могут привыкнуть.
"Вот она и до предков докатилась", – с горечью подумал Миша. Сам он в разговоре с ребятами часто называл родителей предками, учительниц училками, не пренебрегал и другими жаргонными словечками, но он знал, что Не Такая Как Все никогда к жаргону не прибегает, предпочитает говорить своим языком. Но вот теперь, подлаживаясь к Тараскину, она, как видно, изменила самой себе. "Сейчас еще, может, скажет ему "Ты клёвый чувак" или что-нибудь вроде этого", – с каким-то даже злорадством думал Миша. Но Оля продолжала уже нормальным языком:
– Когда я в школе одного мальчишку покалечила, со мной дома дня три не разговаривали.
Оля надеялась, что Леша спросит ее, каким образом это произошло, и она расскажет ему, как бросила своего поклонника через спину на лестницу, но Леша тоже знал, как вести игру.
– Да? – только и сказал он, при этом с таким равнодушным видом, словно Оля сообщила ему, что вчера ходила в булочную за хлебом.
Однако Оля не сдавалась.
– Ты вообще самбо владеешь?
Леша опять замолк. Сказать, что он никогда не интересовался ни самбо, ни боксом, было сейчас невозможно, а сказать, что он владеет самбо, так эта психопатка с темной косой, чего доброго, захочет побороться шутки ради, устроить, что называется, товарищескую встречу, и тут уж не отделаешься фразой: "Я с девчонками не дерусь". Леша слишком долго молчал, и Оля решила, что он самбо не владеет.
– Хочешь научу?
Тараскин и тут вышел из положения.
– А зачем мне это? Я кое-что другое знаю.
– А что именно? Каратэ?
Леша с раздражением пожал плечами.
– Все-таки до чего ты любопытная какая-то, знаешь!.. Как тебе не надоест всякие вопросы задавать?!
И оскорбленная Не Такая Как Все надолго замолчала.
Пересекли железную дорогу рядом с пригородной платформой и углубились в лес. Собственно, это был уже не лес, а лесопарк. Здесь – по крайней мере, вначале – ребята шли не по лесным тропинкам, а по аккуратным аллейкам, где прогуливались бабушки и молодые мамы с детскими колясками, где на скамейках сидели пенсионеры, играя в шахматы или в шашки, и вообще было много народа, пришедшего сюда отдохнуть.
Нюру все это очень развеселило.
– Во, Федька, дремучий лес-то! – громко иронизировала она. – Тут без оружия опасно ходить, того гляди, хозяин тайги выскочит. Ты что бы взял: карабин или тулку с жаканом?
Федя тоже ухмыльнулся:
– Тулку взял бы. Жакан на медведя надежней, чем карабин.
Матильда была обижена за свой "дремучий лес".
– Погодите, погодите, – сказала он. – Пройдем подальше – тогда увидите!
Скоро и правда прямые аллейки сменились извилистыми тропинками. Тропинка, по которой Матильда вела ребят, то углублялась в густые заросли, то выходила на лужайки, где люди отдыхали уже не на скамьях, а на траве.
– Вот еще минут двадцать пройдем – и к озеру выйдем, – пообещала Матильда. – Некоторые в нем купаются даже.
Скоро вся компания попала на большую поляну.
– А это собачья поляна, – объявила Матильда. – Тут собачники со всего района собираются.
Она хотела пройти дальше, но Красилины остановились как вкопанные, и даже Нюра, которая старалась не удивляться ничему столичному, почти простонала:
– Федька, глянь! Ой, да ну ты глянь!
На поляне находилось не менее тридцати собак и примерно столько же их хозяев. В местах, где провели детство Красилины, была всего одна собачья порода – лайка. Ее представители могли быть маленькими или большими, черными, белыми или пятнистыми, но у каждой собаки был густой теплый мех, изогнутый мохнатый хвост и чуткие стоячие уши. Красилины не знали, что собак можно разводить "просто так". Они знали, что на севере их края, в тундре, лаек разводят преимущественно ездовых, крупных и сильных, но в их районе важны охотничьи качества лайки – способность учуять соболя или белку, загнать зверька на дерево и лаять на него, пока не подоспеет хозяин. И очень ценятся у сибиряков собаки, которые обладают не только охотничьим чутьем, но и бесстрашием перед зверем. Под словом "зверь" охотники подразумевают медведя. Он особенно опасен в сезон охоты, зимой, если ему почему-либо не удалось залечь в берлоге. Смелая собака "висит у зверя на штанах", то есть хватает его за задние лапы, заставляя вертеться на одном месте и давая человеку возможность спокойно прицелиться.
А тут... Тут перед глазами Красилиных черт знает что творилось! Тут они увидели здоровенных, с теленка, догов, которые, по мнению Нюры и Феди, "дали бы дуба" даже в тридцатиградусный мороз, тут были мускулистые страховидные и с такой же куцей шерстью боксеры, были крошечные болонки, морды которых так заросли шерстью, что они едва ли могли хорошо видеть. Тут была и совсем крошечная, как выразилась Нюра, "вшивота", черная с коричневыми пятнами на тонюсеньких ножках, все время истерично тявкающая. В одном углу два боксера почему-то не поладили между собой, и их с трудом удерживали на сворках худенькая старушка и девочка в возрасте Матильды. В противоположном конце поляны собрались хозяева дворняжек. Как видно, в пику владельцам породистых псов они демонстрировали высокий интеллект своих питомцев, заставляя их выполнять все команды, которые выполняют хорошо дрессированные собаки.
Некоторое время ребята смотрели на эту картину, потом Миша сказал:
– Ну, что ж... Пошли?
Но Красилины продолжали стоять. Они даже не ответили. Стояли и Русико с Зурабом. С переездом в более просторную квартиру родители обещали им купить щенка, и они уже чувствовали себя как бы членами всего собравшегося на поляне общества.
– Пойдемте! Ну что тут интересного! – проговорила Оля, и Нюра огрызнулась на нее:
– Тебе не интересно, а нам, может, интересно. В наших краях такие породы не водятся.
Матильда почувствовала, что назревает конфликт, и решила его смягчить:
– Мы пойдем пока и вас на озере подождем. Тут близко совсем. Вы только никуда не сворачивайте.
– Валяйте! – сказала Нюра.
Красилины и Григошвили остались смотреть, а все остальные снова углубились в лес. Скоро послышалось бренчание гитары и отнюдь не мелодичное пение. Тропинка вывела ребят на другую лужайку, на этот раз очень маленькую. Здесь они увидели трех парней лет по пятнадцати-шестнадцати. Два парня, голые по пояс, сидели в тени елки, рядом стояла сумка, из которой торчало горлышко бутылки и пучок зеленого лука. Они бренчали на гитаре и выкрикивали какие-то слова, отдаленно напоминающие английские, а третий, небольшого роста, довольно полный, с красными мокрыми губами, исполнял под эту музыку какой-то импровизированный танец. Он был в цветастой, нараспашку рубахе. Когда он повернулся к ребятам, все увидели его загорелое голое пузо.
При виде парней у Леши замерло сердце. "Ой, – подумал он, – что-то сейчас будет!"
Миша тоже насторожился. "Сейчас пристанут", – подумал он.
"Сейчас пристанут", – тоже подумала Оля, но не с тревогой, а даже в каком-то радостном ожидании: в присутствии Тараскина, который не побоялся наскочить на великана, ей трусить было нечего, к тому же и Огурцов как-то сказал, что умеет кулаками махать. Оля быстро наметила прием, который она проведет, если этот голопузый пристанет к ней. Вот тогда Тараскин увидит, что она собой представляет! Она даже несколько ускорила шаги, чтобы оказаться на некотором отдалении от мальчишек.
В том, что к ней пристанет именно голопузый, она не ошиблась.
– Черненькая! Иди, потанцуем! – обратился он к ней, продолжая приплясывать.
– Очень ты мне нужен! – звонко ответила Оля, проходя мимо.
– У-у, тю-тю-тю-тю-тю-у! – тоненько пропел парень и потянул ее за кончик косы.
Оля только этого и ждала. Она обернулась, выдернула косу, схватила голопузого за короткие рукавчики, сделав подсечку, и парень мягко повалился на траву. Оба его дружка вскочили и весело заржали. Голопузый удивился, но не рассердился.
– Ух ты! – сказал он, подымаясь. Он улыбался при этом довольно добродушно.
И все, возможно, кончилось бы благополучно, если бы не Огурцов. С красным, перекошенным лицом он подскочил к парню и ударил его кулаком в лицо. Тот мгновенно разбил ему губу. Началась драка. Дружки голопузого забавлялись вовсю.
– Витёк, держи марку! – кричали они. – Прижимай его к канатам! Прямой в челюсть проводи, прямой в челюсть.
Но оказалось, что Миша и впрямь умеет "махать кулаками". Голопузому пришлось плохо, он стал поглядывать на товарищей, и тогда гитарист, длинный и жилистый, положил гитару и подбежал к Мише уже со злым лицом.
– Ты что (он выругался), шуток не понимаешь? На!
Миша упал, тут же вскочил и в слепой ярости продолжал драться уже с двумя. Оля стояла, оцепенев. Одно дело демонстрировать свои приемы, зная, что тебя защитит Тараскин да еще Огурцов, и совсем другое дело, когда этот самый Тараскин стоит истуканом и с отвисшей челюстью смотрит, как бьют Огурцова.
– Тараскин! Ну, ты что?! – вскрикнула она, и Леша рысцой на слабых от страха ногах затрусил к дерущимся. Он не успел никого ударить, как тут же получил удар от гитариста и с сознанием, что все равно теперь пропадать, начал бестолково работать кулаками. Тут в драку ввязался третий парень.
Никто не заметил, как Демьян и Матильда бросились назад по тропинке. Очень скоро они оказались на собачьей поляне.
– Федя, скорее! – с трудом выдохнула Матильда. – Наших бьют!
– Трое каких-то... – добавил Демьян.
– Где бьют? – оживился Зураб.
– Там! – Демьян махнул рукой.
Зураб и Русико бросились по тропинке в лес.
"Вот и хорошо, что бьют", – подумала Нюра, но брат ее уже бежал за Матильдой с Демьяном, и она последовала за ним.
Никогда за свою жизнь, даже когда лез с кулаками на Красилина, Леша не испытывал такого страха. Долговязый гитарист обрабатывал Мишку Огурцова, а голопузый и третий парень, с виду щуплый, но верткий, принялись за Тараскина. Леша не чувствовал боли от ударов, хотя у него из носа уже капала кровь, хотя ему уже так врезали между скулой и левым глазом, что позднее там появится черный синяк. Глядя на остервенелые лица парней, Леша понимал, что его будут бить долго и беспощадно. И он уже не думал о том, что на него смотрит Закатова, он совсем забыл о ней. Смутно мелькнула мысль: "Бежать!", но тут же стало ясно, что это лишь ухудшит дело, что одно спасение сейчас – кулаки, и Леша продолжал работать ими, даже не замечая, что его удары иногда достигают цели.