Тогда советский профессор О. А. Ржешевский предложил польским коллегам ещё раз проанализировать логичность и доказательность выводов комиссии Н. Бурденко. В течение двух месяцев польские профессора осуществили экспертизу Сообщения комиссии Н. Бурденко. Выводы для советской стороны оказались неутешительными (Катынский синдром. С. 259-261).
В книге “Катынский синдром” утверждается, что польские эксперты в 1988 г. “не оставили камня на камне от всей системы доказательств комиссии Н. Н. Бурденко… Ложная версия о содержании польских военнопленных до сентября 1941 г. в трех лагерях особого назначения с использованием на дорожно-строительных работах и о проведении расстрелов немцами была убедительно опровергнута… Как следует из справок МБ РФ, таких лагерей в 1940 г. и последующих годах не существовало. Так называемый майор Ветошников (начальник лагеря N 1-ОН фигурировал как свидетель в сообщении комиссии Бурденко) службу в системе госбезопасности не проходил и является вымышленной фигурой” (Катынский синдром. С. 370, 371, 476).
Не будем касаться всей системы доказательств комиссии Н. Бурденко. Надо полагать, что недостатки в ней были.
Остановимся лишь на отрицании факта существования лагерей особого назначения, который являлся одним из краеугольных камней в системе доказательств комиссии Н. Н. Бурденко. Игнорировать существование этих лагерей польским профессорам позволило плохое знание ими советской системы и, прежде всего, советского секретного делопроизводства, а также косность советских чиновников. В СССР, а теперь и в России, если что-то засекречено, то засекреченная вещь, событие, человек, организация формально как бы перестают существовать. Так было и в ситуации с “лагерями особого назначения” под Смоленском, информация о которых засекречена до сих пор.
По поводу “вымышленности” личности начальника лагеря “особого назначения” N 1-ОН В. М. Ветошникова необходимо заметить следующее. В 1991 г. даже на официальные запросы следователей Главной военной прокуратуры СССР о местонахождении бывшего начальника Калининского областного управления НКВД генерала Токарева Д. С. приходили ответы, что такими сведениями КГБ не располагает (Катынский синдром. С. 354). Но разве это повод считать Токарева мифической личностью? Почему же Ветошникова польские профессора без всяких сомнений зачислили в вымышленные фигуры?
Как полагает журналист В. Абаринов, показания майора НКВД Ветошникова были изъяты из показаний свидетелей по “Катынскому делу” в связи с подготовкой к Нюрнбергскому процессу. “Советское обвинение в Нюрнберге стремилось исключить из Катынского дела какие-либо упоминания о том, что лагеря находились в ведении НКВД” (А б а р и н о в. Глава 5. “Нюрнбергский вариант”). Вот почему лагеря особого назначения стали “мифическими”.
В настоящий момент авторами найдены доказательства существования в 1940-1941 гг. в системе Вяземского исправительно-трудового лагеря НКВД СССР к западу от Смоленска трех лагерей “особого назначения” — Тишинского лагеря N 1-ОН (он же Купринский АБР N 10), Катынского лагеря N 2-ОН (он же Смоленский АБР N 9) и Краснинского лагеря N 3-ОН (он же Краснинский АБР N 11). Прежде всего, это отчетные бухгалтерские документы Вяземлага за 1941 г. (объяснительная записка к годовому отчету Вяземлага НКВД СССР за 1941 г. по строительству автомагистрали Москва-Минск. ГАРФ, ф. 8437, оп. 1, д. 45).
О существовании Катынского лагеря (N 2-ОН) под Смоленском свидетельствует рассказ А. А. Лукина, бывшего начальника связи 136-го отдельного конвойного батальона конвойных войск НКВД СССР журналисту В. Абаринову. А. Лукин уверенно заявил, что в 1941 г. 136-й батальон охранял “три лагеря: Юхнов, Козельск и Катынь. Это я знаю”. Лукин, несмотря на давление Абаринова, всякий раз уверенно утверждал, что лагерь в Катыни существовал.
А. Лукин также рассказал, как проводилась в июле 1941 г. “операция по вывозу польского населения” Катынского лагеря. “Вопрос был очень сложный: надо эвакуировать, а немецкие самолеты над шоссейной дорогой летают на высоте 10-15 метров, все дороги загромождены беженцами, и не только шоссе, а и проселки. Очень трудно было, а машин было очень мало. Мы пользовались теми машинами, которые останавливали, высаживали беженцев, отнимали машины и в эти машины грузили польское население из лагеря Катынь” (А б а р и н о в. Глава 2. “Конец польского эксперимента”).
Рассказ А. Лукина фиксировала на видеокамеру группа редактора польского телевидения Анджея Минко. Но польская сторона принципиально избегает любых упоминаний о Лукине. И не только о нём. Всё, что противоречит польской версии, в Польше находится под негласным запретом.
Срыв эвакуации лагерей особого назначения произошел по распространенной причине советских времен, усугубленной войной. Вяземлаг со 2 июля 1941 г. согласно приказу НКВД СССР N 00849 от 2 июля 1941 г. перешел в подчинение от Главного управления лагерей железнодорожного строительства (ГУЛЖДС) к Главному управлению аэродромного строительства (ГУАС). В неразберихе первых дней войны Вяземлаг элементарно “потерялся” между двумя ведомствами.
Эвакуацию всех трех лагерей не удалось осуществить не только из-за стремительного прорыва немцев к Смоленску, но и из-за организационной чехарды — никто не хотел брать на себя ответственность за эвакуацию заключенных без приказа свыше. Ко всему этому добавилось и противодействие польских заключенных, которые использовали любую возможность для неповиновения лагерной администрации или для побега.
Польские профессора, проводившие в 1988 г. научно-историческую экспертизу выводов комиссии Бурденко, на основе “тщательного анализа линии перемещения фронта и обстоятельств взятия Смоленска”, будучи в Варшаве (!), установили, что версия о невозможности эвакуации лагерей с польскими военнопленными является “абсолютно неправдоподобной” (Катынский синдром. С. 479).
Удивительный вывод, если учесть, что даже российские историки и ветераны, непосредственные участники военных событий, по многим эпизодам войны, особенно начального периода, не могут выработать единого мнения. Великая Отечественная война отличалась большим количеством “неправдоподобных” эпизодов. Кто мог предполагать, что вермахт через две с половиной недели после начала военных действий окажется под Смоленском?
Но вернемся к лагерям особого назначения. Их существование, а также то, что под Смоленском летом 1941 г. содержались польские офицеры, подтверждают свидетели. Бывший курсант Смоленского стрелково-пулеметного училища, ныне полковник в отставке Илья Иванович Кривой в своем заявлении в Главную военную прокуратуру РФ от 24 октября 2004 г. подробно описал факты встречи им летом 1940 г. и в начале лета 1941 г. подконвойных военнопленных польских офицеров и польских рядовых солдат.
Анна Рогаля (до своей смерти в 2004 г. проживала в Тюмени под фамилией Яковленко), дочь польского поручика Поликарпа Рогаля (Rogala), эксгумированного в 1943 г. в Катыни под N 1757, рассказывала родственникам, что она приехала в Смоленск с матерью Катажиной Рогаля в 1940 г. после того, как они узнали, что отца из Козельского лагеря перевели в лагерь под Смоленском. Им удалось дать о себе знать П. Рогалю, который сбежал из лагеря и несколько дней жил с ними. Его поймали и вернули в лагерь, но он ухитрялся общаться с семьей и после этого, пока с началом войны не ужесточился лагерный режим.
После ареста Катажины Рогаля в начале июля 1941 г. жительница Смоленска Инесса Яковленко выдала Анну за свою родственницу и отправила её в эвакуацию в Сибирь. В 1943 г. И. Яковленко прислала Анне Рогаля-Яковленко письмо, в котором сообщила, что её отца Поликарпа Рогаля вместе с другими польскими пленными немцы расстреляли в Козьих Горах ранней осенью 1941 г. (письмо хранится в семье А. Яковленко).
Москвич Ксенофонт Агапов, бывший спектрометрист металлургического завода N 95 в Кунцево, сообщил о том, что с 31 октября по 26 ноября 1941 г. он ехал из Москвы до г. Верхняя Салда Свердловской области в одном эвакуационном эшелоне вместе с 80 пленными польскими офицерами, сумевшими уйти из лагеря под Смоленском.
Ветеран войны М. Задорожный, бывший разведчик 467-го корпусного артиллерийского полка, написал письмо в газету “Рабочий путь” (Смоленск), в котором сообщил, что в августе 1941 г., во время выхода 467-го артиллерийского полка из окружения недалеко от Смоленска, в расположение его подразделения прибежал солдат в форме погранвойск НКВД и сообщил, что “немцы ворвались в расположение лагеря военнопленных поляков, охрану перестреляли и расстреливают поляков. А этому солдату удалось убежать” (“Рабочий путь”, N 7 (20189). 9 января 1990 г.).
В N 4 “Военно-исторического журнала” за 1991 г. было опубликовано интервью с бывшим командиром взвода 1-го автомобильного полка Войска Польского Борисом Тартаковским, который утверждал, что лично общался с пятью бывшими узниками Катынского лагеря (N 2-ОН), трое из которых служили под его командованием. По их рассказам, в июле 1941 г., в момент захвата лагеря немцами, им удалось бежать из лагеря, а двое других ушли с советской охраной на восток.
Б. П. Тартаковский в своем письме в “Комсомольскую правду” сообщил еще один факт. Когда воинская часть Тартаковского была расквартирована в городе Гродзиск-Мазовецки, то хозяйка его квартиры показывала ему письмо от мужа из Катынского лагеря, датированное сентябрем 1941 года (Ш у т- к е в и ч. “Комсомольская правда”. 19.04.1990).
В Архиве внешней политики РФ хранится уникальный документ — письмо в советское посольство в Варшаве, написанное 5 февраля 1953 г. гражданином Польши Вацлавом Пыхом. В 1940-41 гг. В. Пых содержался в качестве военнопленного в Львовском лагере НКВД и активно сотрудничал с советской лагерной администрацией. После начала Великой Отечественной войны он вместе с другими польскими пленными был эвакуирован в Старобельский лагерь, а оттуда командирован НКВД под Смоленск с целью оказания помощи в организации эвакуации лагерей с польскими офицерами. Пых попал в лагерь N 2-ОН за несколько часов до захвата лагеря немцами.
По его словам, в тот момент в лагере всё было готово к эвакуации, но польские офицеры эвакуироваться не собирались, “лежали в бараках на кроватях” и фактически саботировали отъезд. Попытки В. Пыха убедить их начать эвакуацию ни к чему не привели. Более того, некоторые офицеры стали угрожать ему физической расправой.
Пых был захвачен немцами в лагере, но ему удалось бежать. Он сумел связаться с партизанами и переправился на контролируемую советскими войсками территорию. После лечения в госпитале, поздней осенью 1941 г., Вацлав Пых прибыл в Тоцкое и поступил на службу в армию Андерса.
Его “коллеге” Роланду Мерскому удалось уйти из лагеря N 2-ОН до прихода немцев. Позднее они служили вместе с В. Пыхом в армии Андерса. Весной 1944 г. в Италии Р. Мерский попытался сообщить англичанам о фальсификации “Катынского дела” и об истинных обстоятельствах занятия немцами лагеря N 2-ОН, после чего был убит польским контрразведчиком. Пых от смерти спасся чудом (АВП, ф. 07, оп. 30а, п. 20, д. 13, л. 48-80).
К сожалению, в 1953 г. заявление В. Пыха осталось без внимания, так как считалось, что все точки над “i” в катынском вопросе поставило Сообщение комиссии Бурденко.
О том, что после оккупации немцами Смоленска в его окрестностях находились польские офицеры, свидетельствует рапорт командира айнзатцгруппы при штабе группы армий “Центр” Франца Стаглецкера на имя начальника Главного управления имперской безопасности Рейнхарда Гейдриха о действиях группы за период с августа по декабрь 1941 г., в котором указывается: “…Выполнил главный приказ, отданный моей группе, — очистил Смоленск и его окрестности от врагов рейха — большевиков, евреев и польских офицеров” (оригинал хранится в архиве нью-йоркского “Идиш сайнтифик инститьют”, копия — в архиве Союза антифашистских борцов в Праге).
Вышеперечисленные свидетельства и факты доказывают, что лагеря особого назначения под Смоленском существовали. С учетом вышеизложенного экспертиза польских профессоров Сообщения комиссии Н. Н. Бурденко вряд ли может претендовать на определение “научно-историческая”.
НКВД или нацисты?
Поскольку доказательства о причастности сотрудников НКВД к расстрелу польских офицеров широко известны, сделаем упор на те факты, которые свидетельствуют, что нацисты также расстреливали польских военнопленных.
Вернемся к известному нам “лейтенанту Красной Армии” Катарине Девилье. А. Деко отмечает, что во время её пребывания в Катыни у неё было большое преимущество перед западными журналистами: она могла непосредственно, без контроля органов НКВД, общаться с населением. Местные жители сообщили Катарине, что немцы из 537-го полка связи, дислоцированные в Катыни, “по пьянке многое рассказывали”. В частности, они говорили: “Связной полк 537? Чушь. На самом деле они принадлежат к группе десанта “айнзатц-коммандо” СС II, а сейчас они прибыли с Украины, где уничтожили всех киевских евреев. А кого же они убивают здесь? Тоже евреев? Солдаты смеялись. О нет, более тонкая, ручная работа с револьвером…” (Д е к о. Великие загадки… С. 273-274).
Местные жители даже назвали К. Девилье имена некоторых военнослужащих, многие из которых впоследствии звучали на Нюрнбергском трибунале. А. Деко был хорошо осведомлен относительно провального для советской стороны допроса 1 июля 1946 г. в Нюрнберге командира 537-го полка войск связи Ф. Аренса. (Д е к о. Великие загадки… С. 266). Однако, ссылаясь на свидетельство К. Девилье, он тем не менее назвал этот полк в связи с “Катынским делом”. Случайно ли? Возможно потому, что, по мнению Деко, 537-й полк войск связи служил прикрытием, как утверждали немецкие солдаты, для “айнзатц-командо” СС II?
Во время передачи “Трибуна истории” на французском телевидении, которую вел А. Деко, К. Девилье подверглась перекрестному допросу в прямом эфире со стороны ведущего французского специалиста по вопросам Центральной Европы Г. Монфора и бывшего польского военнопленного в советских лагерях, майора армии Андерса Ю. Чапского. Она вела себя очень уверенно и достойно выдержала это испытание, убедительно ответив на все вопросы (Д е к о. Великие загадки… С. 304).
Свидетельство К. Девилье заслуживает тщательного расследования, если учесть, что А. Деко также упомянул показания берлинского булочника Пауля Бредок, служившего осенью 1941 года под Смоленском. П. Бредоу в 1958 г. в Варшаве, во время процесса над Э. Кохом, одним из нацистских палачей, под присягой заявил: “Я видел своими глазами, как польские офицеры тянули телефонный кабель между Смоленском и Катынью”. Во время эксгумации в 1943 г. он “сразу узнал униформу, в которую были одеты польские офицеры осенью 1941 г.” (Д е к о А. “Великие загадки…” С. 275).
П. Бредоу также сообщил, что он лично слышал телефонные переговоры между Кохом и фон Боком о перевозке поляков на Восток, где их расстреливали. Известно, что связь для штаба группы армий “Центр” обеспечивал тот самый 537-й полк связи, в причастность которого к расстрелу польских военнопленных не поверили в Нюрнберге (“Эрих Кох перед польским судом”. С. 161).
Ален Деко встречался с бывшим узником Шталага IIВ, расположенного в Померании, Рене Кульмо, который заявил, что в сентябре 1941 г. в их Шталаг прибыло с Востока 300 поляков. “Помню одного капитана, Винзенского. Я немного понимал по-польски, а он по-французски. Он рассказал, что фрицы там, на востоке, совершили чудовищное преступление. Почти все их друзья, в основном офицеры, были убиты. Винзенский и другие говорили, что СС уничтожили почти всю польскую элиту” (Д е к о. Великие загадки… С. 277, 278).
А вот какие показания 5 июня 1947 г. немецкий гражданин Вильгельм Гауль Шнейдер дал американскому капитану Б. Ахту в г. Бамберге, в американской зоне оккупации Германии. Шнейдер заявил, что во время пребывания в следственной тюрьме “Tegel” зимой 1941-1942 гг. он находился в одной камере с немецким унтер-офицером, служившим в полку “Regiment Grossdeutschland”, который использовался в карательных целях. Унтер-офицер рассказал Шнейдеру, что “поздней осенью 1941 г., точнее, в октябре этого года, его полк совершил массовое убийство более десяти тысяч польских офицеров в лесу, который, как он указал, находится под Катынью. Офицеры были доставлены в поездах из лагерей для военнопленных, из каких — я не знаю, ибо он упоминал лишь, что их доставляли из тыла” (Архив внешней политики Российской Федерации. Ф. 07, оп. 30а, п. 20, д. 13, л. 23). Вспомним дневник польского офицера, который был опубликован в испанской газете “ABC”. Совпадение налицо.
Известно, что в Фонде Управления Командующего ВВС РККА в Центральном архиве Министерства обороны (ЦАМО) под грифом “секретно” хранится протокол допроса сотрудниками СМЕРШа немецкого военнопленного, принимавшего личное участие в расстреле польских офицеров в Катыни (ЦАМО, ф. 35, оп. 11280, д. 798, л. 175). Но обнародовать его пока не удается.
Это только часть свидетельств о том, что в Катыни польских офицеров расстреливали нацисты. Однако такие свидетельства пока игнорируются как польской, так и российской стороной.
Свидетели утверждают
В опубликованных катынских документах приводятся десятки свидетельских показаний. Многие из них противоречат друг другу, указываемые в них даты и подробности нередко не вписываются ни в какие версии. То, как трудно отделить правду от лжи, мы попытаемся показать на свидетельских показаниях, которые являются общепризнанными.
При этом следует заметить, что российские исследователи, желавшие ознакомиться с показаниями бывших сотрудников НКВД (Д. С. Токарева, П. К. Сопруненко и М. В. Сыромятникова) в рамках уголовного дела N 159 “О расстреле польских военнопленных из Козельского, Осташковского и Старобельского спецлагерей НКВД в апреле-мае 1940 г.”, были вынуждены самостоятельно переводить их с польского языка на русский!
Показания 89-летнего генерала КГБ в запасе, бывшего начальника УНКВД по Калининской области Д.С. Токарева во время допроса, состоявшегося 20 марта 1991 г., следователь ГВП А. Ю. Яблоков охарактеризовал как “бесценные и подробные”, позволившие “детально раскрыть механизм массового уничтожения более 6 тысяч польских граждан в УНКВД по Калининской области (Катынский синдром. С. 358).
Токарев охотно и даже “артистично” (?!) рассказывал подробности расстрела польских полицейских. Он сообщил, что из Москвы был прислан майор госбезопасности В. М. Блохин с “целым чемоданом немецких “вальтеров” и командой помощников. Поляков, по 250-300 человек за ночь, Блохин расстреливал в специально подготовленной камере. Потом трупы выносили во двор, где грузили в крытый грузовик. “На рассвете 5-6 машин везли тела в Медное, где уже были выкопаны экскаватором ямы, в которые тела как попало сбрасывали и закапывали…”. Токарев также сообщил о захоронениях расстрелянных поляков в районе поселка Медное (Катынь. Расстрел. С. 36. Катынский синдром. С. 356-358, 469. http://www.etver.ru/lenta/index.php?newsid=17627).
В показаниях Токарева сомнение вызывают некоторые маловероятные подробности. Посещение авторами в ноябре 2006 г. здания бывшего областного управления НКВД Калинина (в настоящее время это здание Тверской медакадемии) породило сомнение — действительно ли здесь в течение месяца было расстреляно более 6 тысяч поляков?!
Здание находится на центральной людной улице Твери — Советской. В 1940 г. это также был центр города. Подвал здания, в котором размещалась внутренняя тюрьма УНКВД и в котором, по утверждению Токарева, была оборудована “расстрельная камера”, сохранился практически в первозданном виде. Он представляет собой полуподвальный цокольный этаж (до 6 м высотой, из них 2 м над землей) с большими окнами под потолком, выходящими на улицу. В самом здании перед войной работали сотни сотрудников и вольнонаемных. Двор Калининского УНКВД до войны не являлся закрытым по периметру и частично просматривался из соседних домов. Режим скрытного проведения массовой расстрельной акции в таком здании обеспечить было практически невозможно.
Сложно также поверить в то, что за темное время суток (на широте Твери оно в начале апреля составляет всего 9 часов, а рано утром 4-этажное здание УНКВД заполняли сотрудники) в единственной камере расстреливали по 250-300 чел. Особенно если принять во внимание уточнения Токарева: “Из камер поляков поодиночке доставляли в “красный уголок”, там сверяли данные — фамилию, имя, отчество, год рождения. Затем надевали наручники, вели в приготовленную камеру и били из пистолета в затылок” (Катынь. Расстрел. С. 35).
Вызывает сомнение и возможность одновременного размещения в подвальных камерах Калининского УНКВД 250 человек (их площадь для этого явно недостаточна).
В то же время надо заметить, что “фрагменты польской военной формы обнаруживались на территории следственного изолятора N 1 города Калинина”, который в 1940 г. находился на окраине деревни Ново-Константиновка (ныне это площадь Гагарина в Твери) (М а н г а з е е в. Зачем нужен мемориал в Медном?). Однако этот факт не привлек внимания ни польских археологов, ни российских следователей.
Не вполне убедительными выглядят показания бывшего сотрудника Смоленского УНКВД Петра Климова, который в заявлении в областную комиссию по реабилитации жертв репрессий писал, что поляков расстреливали “в помещении Смоленского УНВД или непосредственно в Катынском лесу” (Катынский синдром. С. 363). П. Климов утверждал, что он “был в Козьих Горах и случайно видел: ров был большой, он тянулся до самого болотца, и в этом рву лежали штабелями присыпанные землей поляки, которых расстреляли прямо во рву… Поляков в этом рву, когда я посмотрел, было много, они лежали в ряд, а ров был метров сто длиной, а глубина была 2-3 метра” (Ж а в о р о н к о в. О чем молчал Катынский лес… С. 109, 110).
Необходимо заметить, что самая большая могила в Козьих Горах, по данным немецкого профессора Бутца, имела длину 26 метров (отчет Бутца из “Amtliches Material zum Massenmord von Katyn”). Эти данные были подтверждены поляками (отчет Мариана Глосека) во время эксгумационных раскопок в 1994/95 гг. Где же Климов видел ров-могилу длиной в 100 метров?
Как видим, даже с определением места расстрела поляков возникает немало вопросов. Удивительно, но нестыковки в версиях о местах расстрела присутствуют в показаниях о всех трёх местах (Калинин, Харьков и Смоленск) предполагаемых массовых расстрелов поляков. Что это значит? Ответа на этот вопрос пока нет. Однако вернемся к показаниям генерала Токарева.
Генерал сообщил, что расстрелянные поляки захоранивались на территории дачного поселка Калининского УНКВД вблизи поселка Медное. В то же время достоверно известно, что на этом спецкладбище были также захоронены репрессированные в 1937-1939 годах советские люди. Однако, как уже говорилось, их захоронения не могут обнаружить.
Можно предположить, что в Медном, как и в киевской Быковне, “польскими захоронениями” объявлены могилы расстрелянных советских людей. Возможно, там захоронены не 6311 поляков, а 297 расстрелянных польских офицеров полиции, жандармерии, погранвойск, а также разведчиков и провокаторов из Осташковского лагеря, на которых имелся “компромат”.
Противоречат показаниям Токарева и факты, приводимые в польском сборнике “Катынское преступление. Дорога до правды”, хотя, на первый взгляд, они подтверждают его версию о “чемодане “вальтеров”: “При раскопках 1991 года в Медном найдено 15 пистолетных гильз и 20 пуль Браунинг 7.65 (такие патроны подходят и для “вальтеров”), а также 2 пули от нагана 7.62. На 14 гильзах идентифицирован производитель — Deutsche Waffen-und Munitionsfabriken “ (Статья Ярослава Росяка “Исследования элементов боеприпасов и огнестрельного оружия, найденных во время эксгумации в Харькове и Медном”. С. 351-362).
Дело в том, что большинство немецких пуль было обнаружено не в черепах казненных, а в верхних слоях могилы, вне трупов. Стреляные же гильзы вообще не должны были попасть в это захоронение, так как, по утверждению Д. С. Токарева, расстреливали поляков не у готовой могилы, а в подвале тюрьмы.
Вызывает удивление, что Токарев во время допроса без усилий оперировал цифрами, датами, фамилиями и фактами, которые практически невозможно вспомнить по истечении 60 лет. Даже сам Шелепин в статье “История — суровый учитель”, опубликованной в газете “Труд” за 14 марта 1991 г., за давностью лет ошибочно утверждал, что в Катыни было расстреляно “15 тысяч польских военнослужащих”, хотя в записке того же Шелепина от 3 марта 1959 г. было указано, что “в Катынском лесу (Смоленская область) расстреляно 4 421 человек” (Катынь. Расстрел. С. 684). Бывший председатель КГБ забыл подробности “Катынского дела”, а вот Токарев “помнил”! Или кто-то ему напомнил? Кстати, когда во время допроса дело касалось уточнения сведений из документов за его собственной подписью, Токарев демонстрировал удивительную забывчивость.
Насколько можно доверять Токареву? Возможно, старый генерал КГБ просто решил в “смутное” время согласиться с “желаемой” наверху версией? Однако судьба поляков, содержавшихся в Осташковском лагере, от этого не стала яснее.
Сомнения вызывают и показания бывшего начальника Управления по делам военнопленных НКВД СССР П. К. Сопруненко. Во время допроса 29 апреля 1991 г. он утверждал, что “лично видел и держал в руках постановление Политбюро ЦК ВКП(б) за подписью Сталина о расстреле более 14 тыс. польских военнопленных” (Катынский синдром. С. 360).
Известно, что право ознакомиться с решением Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 марта 1940 г. в НКВД СССР было предоставлено лишь наркому Л. Берии. Трудно поверить, что Берия проигнорировал запрет знакомить “кого бы то ни было” с документами “особой папки” без разрешения ЦК и ознакомил Сопруненко с решением Политбюро. В то время Берия был крайне осторожен, так как за месяц до этого, 4 февраля 1940 г., был расстрелян его предшественник, бывший нарком НКВД Ежов.
В книге “Катынский синдром” утверждается, что польские эксперты в 1988 г. “не оставили камня на камне от всей системы доказательств комиссии Н. Н. Бурденко… Ложная версия о содержании польских военнопленных до сентября 1941 г. в трех лагерях особого назначения с использованием на дорожно-строительных работах и о проведении расстрелов немцами была убедительно опровергнута… Как следует из справок МБ РФ, таких лагерей в 1940 г. и последующих годах не существовало. Так называемый майор Ветошников (начальник лагеря N 1-ОН фигурировал как свидетель в сообщении комиссии Бурденко) службу в системе госбезопасности не проходил и является вымышленной фигурой” (Катынский синдром. С. 370, 371, 476).
Не будем касаться всей системы доказательств комиссии Н. Бурденко. Надо полагать, что недостатки в ней были.
Остановимся лишь на отрицании факта существования лагерей особого назначения, который являлся одним из краеугольных камней в системе доказательств комиссии Н. Н. Бурденко. Игнорировать существование этих лагерей польским профессорам позволило плохое знание ими советской системы и, прежде всего, советского секретного делопроизводства, а также косность советских чиновников. В СССР, а теперь и в России, если что-то засекречено, то засекреченная вещь, событие, человек, организация формально как бы перестают существовать. Так было и в ситуации с “лагерями особого назначения” под Смоленском, информация о которых засекречена до сих пор.
По поводу “вымышленности” личности начальника лагеря “особого назначения” N 1-ОН В. М. Ветошникова необходимо заметить следующее. В 1991 г. даже на официальные запросы следователей Главной военной прокуратуры СССР о местонахождении бывшего начальника Калининского областного управления НКВД генерала Токарева Д. С. приходили ответы, что такими сведениями КГБ не располагает (Катынский синдром. С. 354). Но разве это повод считать Токарева мифической личностью? Почему же Ветошникова польские профессора без всяких сомнений зачислили в вымышленные фигуры?
Как полагает журналист В. Абаринов, показания майора НКВД Ветошникова были изъяты из показаний свидетелей по “Катынскому делу” в связи с подготовкой к Нюрнбергскому процессу. “Советское обвинение в Нюрнберге стремилось исключить из Катынского дела какие-либо упоминания о том, что лагеря находились в ведении НКВД” (А б а р и н о в. Глава 5. “Нюрнбергский вариант”). Вот почему лагеря особого назначения стали “мифическими”.
В настоящий момент авторами найдены доказательства существования в 1940-1941 гг. в системе Вяземского исправительно-трудового лагеря НКВД СССР к западу от Смоленска трех лагерей “особого назначения” — Тишинского лагеря N 1-ОН (он же Купринский АБР N 10), Катынского лагеря N 2-ОН (он же Смоленский АБР N 9) и Краснинского лагеря N 3-ОН (он же Краснинский АБР N 11). Прежде всего, это отчетные бухгалтерские документы Вяземлага за 1941 г. (объяснительная записка к годовому отчету Вяземлага НКВД СССР за 1941 г. по строительству автомагистрали Москва-Минск. ГАРФ, ф. 8437, оп. 1, д. 45).
О существовании Катынского лагеря (N 2-ОН) под Смоленском свидетельствует рассказ А. А. Лукина, бывшего начальника связи 136-го отдельного конвойного батальона конвойных войск НКВД СССР журналисту В. Абаринову. А. Лукин уверенно заявил, что в 1941 г. 136-й батальон охранял “три лагеря: Юхнов, Козельск и Катынь. Это я знаю”. Лукин, несмотря на давление Абаринова, всякий раз уверенно утверждал, что лагерь в Катыни существовал.
А. Лукин также рассказал, как проводилась в июле 1941 г. “операция по вывозу польского населения” Катынского лагеря. “Вопрос был очень сложный: надо эвакуировать, а немецкие самолеты над шоссейной дорогой летают на высоте 10-15 метров, все дороги загромождены беженцами, и не только шоссе, а и проселки. Очень трудно было, а машин было очень мало. Мы пользовались теми машинами, которые останавливали, высаживали беженцев, отнимали машины и в эти машины грузили польское население из лагеря Катынь” (А б а р и н о в. Глава 2. “Конец польского эксперимента”).
Рассказ А. Лукина фиксировала на видеокамеру группа редактора польского телевидения Анджея Минко. Но польская сторона принципиально избегает любых упоминаний о Лукине. И не только о нём. Всё, что противоречит польской версии, в Польше находится под негласным запретом.
Срыв эвакуации лагерей особого назначения произошел по распространенной причине советских времен, усугубленной войной. Вяземлаг со 2 июля 1941 г. согласно приказу НКВД СССР N 00849 от 2 июля 1941 г. перешел в подчинение от Главного управления лагерей железнодорожного строительства (ГУЛЖДС) к Главному управлению аэродромного строительства (ГУАС). В неразберихе первых дней войны Вяземлаг элементарно “потерялся” между двумя ведомствами.
Эвакуацию всех трех лагерей не удалось осуществить не только из-за стремительного прорыва немцев к Смоленску, но и из-за организационной чехарды — никто не хотел брать на себя ответственность за эвакуацию заключенных без приказа свыше. Ко всему этому добавилось и противодействие польских заключенных, которые использовали любую возможность для неповиновения лагерной администрации или для побега.
Польские профессора, проводившие в 1988 г. научно-историческую экспертизу выводов комиссии Бурденко, на основе “тщательного анализа линии перемещения фронта и обстоятельств взятия Смоленска”, будучи в Варшаве (!), установили, что версия о невозможности эвакуации лагерей с польскими военнопленными является “абсолютно неправдоподобной” (Катынский синдром. С. 479).
Удивительный вывод, если учесть, что даже российские историки и ветераны, непосредственные участники военных событий, по многим эпизодам войны, особенно начального периода, не могут выработать единого мнения. Великая Отечественная война отличалась большим количеством “неправдоподобных” эпизодов. Кто мог предполагать, что вермахт через две с половиной недели после начала военных действий окажется под Смоленском?
Но вернемся к лагерям особого назначения. Их существование, а также то, что под Смоленском летом 1941 г. содержались польские офицеры, подтверждают свидетели. Бывший курсант Смоленского стрелково-пулеметного училища, ныне полковник в отставке Илья Иванович Кривой в своем заявлении в Главную военную прокуратуру РФ от 24 октября 2004 г. подробно описал факты встречи им летом 1940 г. и в начале лета 1941 г. подконвойных военнопленных польских офицеров и польских рядовых солдат.
Анна Рогаля (до своей смерти в 2004 г. проживала в Тюмени под фамилией Яковленко), дочь польского поручика Поликарпа Рогаля (Rogala), эксгумированного в 1943 г. в Катыни под N 1757, рассказывала родственникам, что она приехала в Смоленск с матерью Катажиной Рогаля в 1940 г. после того, как они узнали, что отца из Козельского лагеря перевели в лагерь под Смоленском. Им удалось дать о себе знать П. Рогалю, который сбежал из лагеря и несколько дней жил с ними. Его поймали и вернули в лагерь, но он ухитрялся общаться с семьей и после этого, пока с началом войны не ужесточился лагерный режим.
После ареста Катажины Рогаля в начале июля 1941 г. жительница Смоленска Инесса Яковленко выдала Анну за свою родственницу и отправила её в эвакуацию в Сибирь. В 1943 г. И. Яковленко прислала Анне Рогаля-Яковленко письмо, в котором сообщила, что её отца Поликарпа Рогаля вместе с другими польскими пленными немцы расстреляли в Козьих Горах ранней осенью 1941 г. (письмо хранится в семье А. Яковленко).
Москвич Ксенофонт Агапов, бывший спектрометрист металлургического завода N 95 в Кунцево, сообщил о том, что с 31 октября по 26 ноября 1941 г. он ехал из Москвы до г. Верхняя Салда Свердловской области в одном эвакуационном эшелоне вместе с 80 пленными польскими офицерами, сумевшими уйти из лагеря под Смоленском.
Ветеран войны М. Задорожный, бывший разведчик 467-го корпусного артиллерийского полка, написал письмо в газету “Рабочий путь” (Смоленск), в котором сообщил, что в августе 1941 г., во время выхода 467-го артиллерийского полка из окружения недалеко от Смоленска, в расположение его подразделения прибежал солдат в форме погранвойск НКВД и сообщил, что “немцы ворвались в расположение лагеря военнопленных поляков, охрану перестреляли и расстреливают поляков. А этому солдату удалось убежать” (“Рабочий путь”, N 7 (20189). 9 января 1990 г.).
В N 4 “Военно-исторического журнала” за 1991 г. было опубликовано интервью с бывшим командиром взвода 1-го автомобильного полка Войска Польского Борисом Тартаковским, который утверждал, что лично общался с пятью бывшими узниками Катынского лагеря (N 2-ОН), трое из которых служили под его командованием. По их рассказам, в июле 1941 г., в момент захвата лагеря немцами, им удалось бежать из лагеря, а двое других ушли с советской охраной на восток.
Б. П. Тартаковский в своем письме в “Комсомольскую правду” сообщил еще один факт. Когда воинская часть Тартаковского была расквартирована в городе Гродзиск-Мазовецки, то хозяйка его квартиры показывала ему письмо от мужа из Катынского лагеря, датированное сентябрем 1941 года (Ш у т- к е в и ч. “Комсомольская правда”. 19.04.1990).
В Архиве внешней политики РФ хранится уникальный документ — письмо в советское посольство в Варшаве, написанное 5 февраля 1953 г. гражданином Польши Вацлавом Пыхом. В 1940-41 гг. В. Пых содержался в качестве военнопленного в Львовском лагере НКВД и активно сотрудничал с советской лагерной администрацией. После начала Великой Отечественной войны он вместе с другими польскими пленными был эвакуирован в Старобельский лагерь, а оттуда командирован НКВД под Смоленск с целью оказания помощи в организации эвакуации лагерей с польскими офицерами. Пых попал в лагерь N 2-ОН за несколько часов до захвата лагеря немцами.
По его словам, в тот момент в лагере всё было готово к эвакуации, но польские офицеры эвакуироваться не собирались, “лежали в бараках на кроватях” и фактически саботировали отъезд. Попытки В. Пыха убедить их начать эвакуацию ни к чему не привели. Более того, некоторые офицеры стали угрожать ему физической расправой.
Пых был захвачен немцами в лагере, но ему удалось бежать. Он сумел связаться с партизанами и переправился на контролируемую советскими войсками территорию. После лечения в госпитале, поздней осенью 1941 г., Вацлав Пых прибыл в Тоцкое и поступил на службу в армию Андерса.
Его “коллеге” Роланду Мерскому удалось уйти из лагеря N 2-ОН до прихода немцев. Позднее они служили вместе с В. Пыхом в армии Андерса. Весной 1944 г. в Италии Р. Мерский попытался сообщить англичанам о фальсификации “Катынского дела” и об истинных обстоятельствах занятия немцами лагеря N 2-ОН, после чего был убит польским контрразведчиком. Пых от смерти спасся чудом (АВП, ф. 07, оп. 30а, п. 20, д. 13, л. 48-80).
К сожалению, в 1953 г. заявление В. Пыха осталось без внимания, так как считалось, что все точки над “i” в катынском вопросе поставило Сообщение комиссии Бурденко.
О том, что после оккупации немцами Смоленска в его окрестностях находились польские офицеры, свидетельствует рапорт командира айнзатцгруппы при штабе группы армий “Центр” Франца Стаглецкера на имя начальника Главного управления имперской безопасности Рейнхарда Гейдриха о действиях группы за период с августа по декабрь 1941 г., в котором указывается: “…Выполнил главный приказ, отданный моей группе, — очистил Смоленск и его окрестности от врагов рейха — большевиков, евреев и польских офицеров” (оригинал хранится в архиве нью-йоркского “Идиш сайнтифик инститьют”, копия — в архиве Союза антифашистских борцов в Праге).
Вышеперечисленные свидетельства и факты доказывают, что лагеря особого назначения под Смоленском существовали. С учетом вышеизложенного экспертиза польских профессоров Сообщения комиссии Н. Н. Бурденко вряд ли может претендовать на определение “научно-историческая”.
НКВД или нацисты?
Поскольку доказательства о причастности сотрудников НКВД к расстрелу польских офицеров широко известны, сделаем упор на те факты, которые свидетельствуют, что нацисты также расстреливали польских военнопленных.
Вернемся к известному нам “лейтенанту Красной Армии” Катарине Девилье. А. Деко отмечает, что во время её пребывания в Катыни у неё было большое преимущество перед западными журналистами: она могла непосредственно, без контроля органов НКВД, общаться с населением. Местные жители сообщили Катарине, что немцы из 537-го полка связи, дислоцированные в Катыни, “по пьянке многое рассказывали”. В частности, они говорили: “Связной полк 537? Чушь. На самом деле они принадлежат к группе десанта “айнзатц-коммандо” СС II, а сейчас они прибыли с Украины, где уничтожили всех киевских евреев. А кого же они убивают здесь? Тоже евреев? Солдаты смеялись. О нет, более тонкая, ручная работа с револьвером…” (Д е к о. Великие загадки… С. 273-274).
Местные жители даже назвали К. Девилье имена некоторых военнослужащих, многие из которых впоследствии звучали на Нюрнбергском трибунале. А. Деко был хорошо осведомлен относительно провального для советской стороны допроса 1 июля 1946 г. в Нюрнберге командира 537-го полка войск связи Ф. Аренса. (Д е к о. Великие загадки… С. 266). Однако, ссылаясь на свидетельство К. Девилье, он тем не менее назвал этот полк в связи с “Катынским делом”. Случайно ли? Возможно потому, что, по мнению Деко, 537-й полк войск связи служил прикрытием, как утверждали немецкие солдаты, для “айнзатц-командо” СС II?
Во время передачи “Трибуна истории” на французском телевидении, которую вел А. Деко, К. Девилье подверглась перекрестному допросу в прямом эфире со стороны ведущего французского специалиста по вопросам Центральной Европы Г. Монфора и бывшего польского военнопленного в советских лагерях, майора армии Андерса Ю. Чапского. Она вела себя очень уверенно и достойно выдержала это испытание, убедительно ответив на все вопросы (Д е к о. Великие загадки… С. 304).
Свидетельство К. Девилье заслуживает тщательного расследования, если учесть, что А. Деко также упомянул показания берлинского булочника Пауля Бредок, служившего осенью 1941 года под Смоленском. П. Бредоу в 1958 г. в Варшаве, во время процесса над Э. Кохом, одним из нацистских палачей, под присягой заявил: “Я видел своими глазами, как польские офицеры тянули телефонный кабель между Смоленском и Катынью”. Во время эксгумации в 1943 г. он “сразу узнал униформу, в которую были одеты польские офицеры осенью 1941 г.” (Д е к о А. “Великие загадки…” С. 275).
П. Бредоу также сообщил, что он лично слышал телефонные переговоры между Кохом и фон Боком о перевозке поляков на Восток, где их расстреливали. Известно, что связь для штаба группы армий “Центр” обеспечивал тот самый 537-й полк связи, в причастность которого к расстрелу польских военнопленных не поверили в Нюрнберге (“Эрих Кох перед польским судом”. С. 161).
Ален Деко встречался с бывшим узником Шталага IIВ, расположенного в Померании, Рене Кульмо, который заявил, что в сентябре 1941 г. в их Шталаг прибыло с Востока 300 поляков. “Помню одного капитана, Винзенского. Я немного понимал по-польски, а он по-французски. Он рассказал, что фрицы там, на востоке, совершили чудовищное преступление. Почти все их друзья, в основном офицеры, были убиты. Винзенский и другие говорили, что СС уничтожили почти всю польскую элиту” (Д е к о. Великие загадки… С. 277, 278).
А вот какие показания 5 июня 1947 г. немецкий гражданин Вильгельм Гауль Шнейдер дал американскому капитану Б. Ахту в г. Бамберге, в американской зоне оккупации Германии. Шнейдер заявил, что во время пребывания в следственной тюрьме “Tegel” зимой 1941-1942 гг. он находился в одной камере с немецким унтер-офицером, служившим в полку “Regiment Grossdeutschland”, который использовался в карательных целях. Унтер-офицер рассказал Шнейдеру, что “поздней осенью 1941 г., точнее, в октябре этого года, его полк совершил массовое убийство более десяти тысяч польских офицеров в лесу, который, как он указал, находится под Катынью. Офицеры были доставлены в поездах из лагерей для военнопленных, из каких — я не знаю, ибо он упоминал лишь, что их доставляли из тыла” (Архив внешней политики Российской Федерации. Ф. 07, оп. 30а, п. 20, д. 13, л. 23). Вспомним дневник польского офицера, который был опубликован в испанской газете “ABC”. Совпадение налицо.
Известно, что в Фонде Управления Командующего ВВС РККА в Центральном архиве Министерства обороны (ЦАМО) под грифом “секретно” хранится протокол допроса сотрудниками СМЕРШа немецкого военнопленного, принимавшего личное участие в расстреле польских офицеров в Катыни (ЦАМО, ф. 35, оп. 11280, д. 798, л. 175). Но обнародовать его пока не удается.
Это только часть свидетельств о том, что в Катыни польских офицеров расстреливали нацисты. Однако такие свидетельства пока игнорируются как польской, так и российской стороной.
Свидетели утверждают
В опубликованных катынских документах приводятся десятки свидетельских показаний. Многие из них противоречат друг другу, указываемые в них даты и подробности нередко не вписываются ни в какие версии. То, как трудно отделить правду от лжи, мы попытаемся показать на свидетельских показаниях, которые являются общепризнанными.
При этом следует заметить, что российские исследователи, желавшие ознакомиться с показаниями бывших сотрудников НКВД (Д. С. Токарева, П. К. Сопруненко и М. В. Сыромятникова) в рамках уголовного дела N 159 “О расстреле польских военнопленных из Козельского, Осташковского и Старобельского спецлагерей НКВД в апреле-мае 1940 г.”, были вынуждены самостоятельно переводить их с польского языка на русский!
Показания 89-летнего генерала КГБ в запасе, бывшего начальника УНКВД по Калининской области Д.С. Токарева во время допроса, состоявшегося 20 марта 1991 г., следователь ГВП А. Ю. Яблоков охарактеризовал как “бесценные и подробные”, позволившие “детально раскрыть механизм массового уничтожения более 6 тысяч польских граждан в УНКВД по Калининской области (Катынский синдром. С. 358).
Токарев охотно и даже “артистично” (?!) рассказывал подробности расстрела польских полицейских. Он сообщил, что из Москвы был прислан майор госбезопасности В. М. Блохин с “целым чемоданом немецких “вальтеров” и командой помощников. Поляков, по 250-300 человек за ночь, Блохин расстреливал в специально подготовленной камере. Потом трупы выносили во двор, где грузили в крытый грузовик. “На рассвете 5-6 машин везли тела в Медное, где уже были выкопаны экскаватором ямы, в которые тела как попало сбрасывали и закапывали…”. Токарев также сообщил о захоронениях расстрелянных поляков в районе поселка Медное (Катынь. Расстрел. С. 36. Катынский синдром. С. 356-358, 469. http://www.etver.ru/lenta/index.php?newsid=17627).
В показаниях Токарева сомнение вызывают некоторые маловероятные подробности. Посещение авторами в ноябре 2006 г. здания бывшего областного управления НКВД Калинина (в настоящее время это здание Тверской медакадемии) породило сомнение — действительно ли здесь в течение месяца было расстреляно более 6 тысяч поляков?!
Здание находится на центральной людной улице Твери — Советской. В 1940 г. это также был центр города. Подвал здания, в котором размещалась внутренняя тюрьма УНКВД и в котором, по утверждению Токарева, была оборудована “расстрельная камера”, сохранился практически в первозданном виде. Он представляет собой полуподвальный цокольный этаж (до 6 м высотой, из них 2 м над землей) с большими окнами под потолком, выходящими на улицу. В самом здании перед войной работали сотни сотрудников и вольнонаемных. Двор Калининского УНКВД до войны не являлся закрытым по периметру и частично просматривался из соседних домов. Режим скрытного проведения массовой расстрельной акции в таком здании обеспечить было практически невозможно.
Сложно также поверить в то, что за темное время суток (на широте Твери оно в начале апреля составляет всего 9 часов, а рано утром 4-этажное здание УНКВД заполняли сотрудники) в единственной камере расстреливали по 250-300 чел. Особенно если принять во внимание уточнения Токарева: “Из камер поляков поодиночке доставляли в “красный уголок”, там сверяли данные — фамилию, имя, отчество, год рождения. Затем надевали наручники, вели в приготовленную камеру и били из пистолета в затылок” (Катынь. Расстрел. С. 35).
Вызывает сомнение и возможность одновременного размещения в подвальных камерах Калининского УНКВД 250 человек (их площадь для этого явно недостаточна).
В то же время надо заметить, что “фрагменты польской военной формы обнаруживались на территории следственного изолятора N 1 города Калинина”, который в 1940 г. находился на окраине деревни Ново-Константиновка (ныне это площадь Гагарина в Твери) (М а н г а з е е в. Зачем нужен мемориал в Медном?). Однако этот факт не привлек внимания ни польских археологов, ни российских следователей.
Не вполне убедительными выглядят показания бывшего сотрудника Смоленского УНКВД Петра Климова, который в заявлении в областную комиссию по реабилитации жертв репрессий писал, что поляков расстреливали “в помещении Смоленского УНВД или непосредственно в Катынском лесу” (Катынский синдром. С. 363). П. Климов утверждал, что он “был в Козьих Горах и случайно видел: ров был большой, он тянулся до самого болотца, и в этом рву лежали штабелями присыпанные землей поляки, которых расстреляли прямо во рву… Поляков в этом рву, когда я посмотрел, было много, они лежали в ряд, а ров был метров сто длиной, а глубина была 2-3 метра” (Ж а в о р о н к о в. О чем молчал Катынский лес… С. 109, 110).
Необходимо заметить, что самая большая могила в Козьих Горах, по данным немецкого профессора Бутца, имела длину 26 метров (отчет Бутца из “Amtliches Material zum Massenmord von Katyn”). Эти данные были подтверждены поляками (отчет Мариана Глосека) во время эксгумационных раскопок в 1994/95 гг. Где же Климов видел ров-могилу длиной в 100 метров?
Как видим, даже с определением места расстрела поляков возникает немало вопросов. Удивительно, но нестыковки в версиях о местах расстрела присутствуют в показаниях о всех трёх местах (Калинин, Харьков и Смоленск) предполагаемых массовых расстрелов поляков. Что это значит? Ответа на этот вопрос пока нет. Однако вернемся к показаниям генерала Токарева.
Генерал сообщил, что расстрелянные поляки захоранивались на территории дачного поселка Калининского УНКВД вблизи поселка Медное. В то же время достоверно известно, что на этом спецкладбище были также захоронены репрессированные в 1937-1939 годах советские люди. Однако, как уже говорилось, их захоронения не могут обнаружить.
Можно предположить, что в Медном, как и в киевской Быковне, “польскими захоронениями” объявлены могилы расстрелянных советских людей. Возможно, там захоронены не 6311 поляков, а 297 расстрелянных польских офицеров полиции, жандармерии, погранвойск, а также разведчиков и провокаторов из Осташковского лагеря, на которых имелся “компромат”.
Противоречат показаниям Токарева и факты, приводимые в польском сборнике “Катынское преступление. Дорога до правды”, хотя, на первый взгляд, они подтверждают его версию о “чемодане “вальтеров”: “При раскопках 1991 года в Медном найдено 15 пистолетных гильз и 20 пуль Браунинг 7.65 (такие патроны подходят и для “вальтеров”), а также 2 пули от нагана 7.62. На 14 гильзах идентифицирован производитель — Deutsche Waffen-und Munitionsfabriken “ (Статья Ярослава Росяка “Исследования элементов боеприпасов и огнестрельного оружия, найденных во время эксгумации в Харькове и Медном”. С. 351-362).
Дело в том, что большинство немецких пуль было обнаружено не в черепах казненных, а в верхних слоях могилы, вне трупов. Стреляные же гильзы вообще не должны были попасть в это захоронение, так как, по утверждению Д. С. Токарева, расстреливали поляков не у готовой могилы, а в подвале тюрьмы.
Вызывает удивление, что Токарев во время допроса без усилий оперировал цифрами, датами, фамилиями и фактами, которые практически невозможно вспомнить по истечении 60 лет. Даже сам Шелепин в статье “История — суровый учитель”, опубликованной в газете “Труд” за 14 марта 1991 г., за давностью лет ошибочно утверждал, что в Катыни было расстреляно “15 тысяч польских военнослужащих”, хотя в записке того же Шелепина от 3 марта 1959 г. было указано, что “в Катынском лесу (Смоленская область) расстреляно 4 421 человек” (Катынь. Расстрел. С. 684). Бывший председатель КГБ забыл подробности “Катынского дела”, а вот Токарев “помнил”! Или кто-то ему напомнил? Кстати, когда во время допроса дело касалось уточнения сведений из документов за его собственной подписью, Токарев демонстрировал удивительную забывчивость.
Насколько можно доверять Токареву? Возможно, старый генерал КГБ просто решил в “смутное” время согласиться с “желаемой” наверху версией? Однако судьба поляков, содержавшихся в Осташковском лагере, от этого не стала яснее.
Сомнения вызывают и показания бывшего начальника Управления по делам военнопленных НКВД СССР П. К. Сопруненко. Во время допроса 29 апреля 1991 г. он утверждал, что “лично видел и держал в руках постановление Политбюро ЦК ВКП(б) за подписью Сталина о расстреле более 14 тыс. польских военнопленных” (Катынский синдром. С. 360).
Известно, что право ознакомиться с решением Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 марта 1940 г. в НКВД СССР было предоставлено лишь наркому Л. Берии. Трудно поверить, что Берия проигнорировал запрет знакомить “кого бы то ни было” с документами “особой папки” без разрешения ЦК и ознакомил Сопруненко с решением Политбюро. В то время Берия был крайне осторожен, так как за месяц до этого, 4 февраля 1940 г., был расстрелян его предшественник, бывший нарком НКВД Ежов.