Так вот, если не говорить о, в конце концов, не принадлежащих языку внешних факторах вроде письменности, после того как мы первый раз преодолеем барьер собственной робости и неумелости, особенных сложностей дальше не будет. Каких-либо трудных или, наоборот, особо легких языков, пожалуй, и нет. Но при первом преодолении барьера поработать приходится всем, вне зависимости от способностей или условий, созданных семьей. И сделать это желательно скорее и раньше на первом попавшемся языке.
Здесь следует всячески поддержать тех мам и пап, которые, не мудрствуя лукаво, отдают своего ребенка в ближайшую группу или школу, не особенно заботясь, какой именно язык там изучается. В самом деле, важно скорее выработать навык, пробить широкую брешь в барьере боязни языка. Ну а если ребенок выучил итальянский, а потом захотел перейти на столь модный сейчас английский – большой беды нет, это нетрудно будет сделать самостоятельно. Вот что имеет колоссальную важность, так это увлеченный учитель, работоспособные товарищи, свежая атмосфера в школе.
В особо благоприятном положении в этом смысле у нас находятся жители многих городов и сел в национальных республиках и областях. Ведь для них доступны не только радио и телевидение, газеты и журналы на еще одном, кроме родного, языке. Им доступно живое повседневное общение с самым широким кругом носителей второго языка. Этой возможности упускать нельзя. И если, скажем, строителю, железнодорожнику или военнослужащему, приехавшему из Ярославля в Пярну либо в Самарканд, может просто не хватить и времени, и сил на знакомство с местным языком, то лишать ребенка такой возможности не следует. Даже если он и расстанется скоро с этими краями, барьер уже будет расшатан, и ребенок увезет с собой раскрывшуюся способность к языкам.
Ну а для русского, постоянно живущего в Баку или Ташкенте, знакомство с местным языком – просто дело чести, уважения к чужому национальному достоинству. Нежелание запомнить слова приветствия, благодарности на языке соседа справедливо расценивается как неуважение, особенно в тех районах нашей страны, где многоязычие принято издавна. Так, в Средней Азии никого не удивляло то, что замечательные писатели С. Айни и Х. Ниязи уверенно писали и по-таджикски, и по-узбекски. Отечественный языковед В. Костомаров подчеркивает, что это вообще не феномены для тех мест – там знание принадлежащих, кстати, к неродственным семьям узбекского и таджикского языков совершенно обычно.
Ну а о Кавказе и говорить нечего – помимо Дагестана, где на небольшой площади живут носители более 25 языков, во многих застольях человек, который не может сказать тоста по-грузински, армянски, а то и азербайджански, будет чувствовать себя не в своей тарелке. В Поволжье весьма распространено владение татарским языком, а к этому еще башкирским или, скажем, чувашским. И когда автор задавал местным жителям вопрос о том, не трудно ли это, ему часто отвечали с удивлением: дескать, а можно ли жить иначе?
Вероятно, так же ответили бы и читатели одной из популярных в Нигерии газет, где помещаются вперемежку статьи на 13 (!) языках. Я даже думаю, что если собрать за одним столом этих «стихийных полиглотов», то они быстро нашли бы общий язык. Вот кто изрядно удивил бы их, так это маститый исследователь многоязычия Г. Кливленд. Из составленной им таблички явствует, что, скажем, для носителя английского языка выучить русский примерно так же трудно, как финский, в два раза легче, чем японский, но на 1/3 сложнее, чем французский… Мы не будем спорить ни с маститым ученым, ни с почтенными горцами: главное – преодолеть первый языковой барьер, а какой язык поможет (именно поможет) это сделать – дело второстепенное.
Это следует из того, что, несмотря на самый непривычный звуковой строй и кажущуюся путаницу склонений и спряжений, все языки основываются в конце концов на едином фундаменте, на ряде общих глубинных законов. Поэтому замки всех языков открываются по существу одним и тем же ключом… А сколько их, этих замков?
Экология языков
Как выбирать язык?
Здесь следует всячески поддержать тех мам и пап, которые, не мудрствуя лукаво, отдают своего ребенка в ближайшую группу или школу, не особенно заботясь, какой именно язык там изучается. В самом деле, важно скорее выработать навык, пробить широкую брешь в барьере боязни языка. Ну а если ребенок выучил итальянский, а потом захотел перейти на столь модный сейчас английский – большой беды нет, это нетрудно будет сделать самостоятельно. Вот что имеет колоссальную важность, так это увлеченный учитель, работоспособные товарищи, свежая атмосфера в школе.
В особо благоприятном положении в этом смысле у нас находятся жители многих городов и сел в национальных республиках и областях. Ведь для них доступны не только радио и телевидение, газеты и журналы на еще одном, кроме родного, языке. Им доступно живое повседневное общение с самым широким кругом носителей второго языка. Этой возможности упускать нельзя. И если, скажем, строителю, железнодорожнику или военнослужащему, приехавшему из Ярославля в Пярну либо в Самарканд, может просто не хватить и времени, и сил на знакомство с местным языком, то лишать ребенка такой возможности не следует. Даже если он и расстанется скоро с этими краями, барьер уже будет расшатан, и ребенок увезет с собой раскрывшуюся способность к языкам.
Ну а для русского, постоянно живущего в Баку или Ташкенте, знакомство с местным языком – просто дело чести, уважения к чужому национальному достоинству. Нежелание запомнить слова приветствия, благодарности на языке соседа справедливо расценивается как неуважение, особенно в тех районах нашей страны, где многоязычие принято издавна. Так, в Средней Азии никого не удивляло то, что замечательные писатели С. Айни и Х. Ниязи уверенно писали и по-таджикски, и по-узбекски. Отечественный языковед В. Костомаров подчеркивает, что это вообще не феномены для тех мест – там знание принадлежащих, кстати, к неродственным семьям узбекского и таджикского языков совершенно обычно.
Ну а о Кавказе и говорить нечего – помимо Дагестана, где на небольшой площади живут носители более 25 языков, во многих застольях человек, который не может сказать тоста по-грузински, армянски, а то и азербайджански, будет чувствовать себя не в своей тарелке. В Поволжье весьма распространено владение татарским языком, а к этому еще башкирским или, скажем, чувашским. И когда автор задавал местным жителям вопрос о том, не трудно ли это, ему часто отвечали с удивлением: дескать, а можно ли жить иначе?
Вероятно, так же ответили бы и читатели одной из популярных в Нигерии газет, где помещаются вперемежку статьи на 13 (!) языках. Я даже думаю, что если собрать за одним столом этих «стихийных полиглотов», то они быстро нашли бы общий язык. Вот кто изрядно удивил бы их, так это маститый исследователь многоязычия Г. Кливленд. Из составленной им таблички явствует, что, скажем, для носителя английского языка выучить русский примерно так же трудно, как финский, в два раза легче, чем японский, но на 1/3 сложнее, чем французский… Мы не будем спорить ни с маститым ученым, ни с почтенными горцами: главное – преодолеть первый языковой барьер, а какой язык поможет (именно поможет) это сделать – дело второстепенное.
Это следует из того, что, несмотря на самый непривычный звуковой строй и кажущуюся путаницу склонений и спряжений, все языки основываются в конце концов на едином фундаменте, на ряде общих глубинных законов. Поэтому замки всех языков открываются по существу одним и тем же ключом… А сколько их, этих замков?
Экология языков
По опыту любой из нас знает, что языков на свете очень много. Вот что парадоксально, так это то, что ни один самый толстый справочник или ведущий специалист не может дать точной оценки этого числа. По самому современному подсчету, предоставленному в распоряжение полиглотов Французской академией, население земного шара говорит сейчас на 2796 языках. Немного более высокой цифры – 3 тысячи языков – придерживаются отечественные языковеды. Правда, в деталях ученые мужи расходятся: так, если французы говорят о 8 тысячах диалектов этих языков, то у нас выделяют до 12 тысяч диалектов.
Согласитесь, что это уже очень много. Каково же было удивление автора, когда в выпущенном по последнему слову науки в ГДР лингвистическом справочнике он обнаружил цифру 5651 язык! Правда, ученые сразу поясняют: дело в том, что не менее 1400 языков либо находятся на грани исчезновения, либо готовы выступить в роли самостоятельного языка, но пока еще не добились всеобщего признания. И нужно с сожалением констатировать, что языков-«старцев» больше, чем языков-«младенцев».
Так, на грани вымирания находятся 250 языков, на которых говорят около 40 тысяч аборигенов Австралии. А ведь каждый из них навсегда уносит с собой древнюю мудрость и уникальные особенности. То же относится и к 170 языкам индейцев США, и к ряду языков самого, пожалуй, многоязычного государства современности – Папуа – Новая Гвинея, где говорят на 1010 языках.
Попробуйте себе представить этот океан наречий и говоров, но только скорее, а то нас торопится поправить еще один исследователь. Согласно его мнению, общее число безусловно перевалило отметку 6 тысяч – только полноправных языков, не считая диалектов! Впрочем, при некоторой начитанности и доброй воле в игру может войти любой читатель, вспомнив хотя бы некоторые древние языки, которые при благоприятных условиях могут ожить, или какие-нибудь редкие говоры. А мы не будем поднимать планку за рекордную цифру 6 тысяч, лучше отдохнем немного в обществе полабского языка.
Что это за язык? Думается, не каждый славист-профессионал сможет ответить на этот вопрос. Тем более были удивлены делегаты одного из недавних международных конгрессов славистов, когда их немецкий коллега Р. Олеш объявил, что прочтет свой доклад по-полабски. После некоторого размышления ученые припомнили, что да, было такое славянское племя, жившее на южном берегу Балтики в седой древности. Холодные волны моря бились о камни острова Руяна (теперь остров Рюген в составе ГДР), где стояла гордая столица Аркона, а князь Готшалк уже в XI веке заботился о просвещении подданных… К несчастью, полабские славяне (венды) были крайними на западе, а значит, ближайшими к германским феодалам.
Истлевшие страницы хроник воскрешают для нас крестовый поход 1147 года, когда на Аркону навалилось 200-тысячное войско. Славяне храбро отбивались, но, когда их недавние союзники – датчане – перешли на сторону врага, железный поток затопил их. Началось длительное и жестокое онемечивание, которое, впрочем, немного сдерживалось тем, что часть земли Полабян была болотистой и нездоровой для колонистов. На этих-то клочках земли среди топей, в чем-то схожих с Полесьем, и сохранились остатки древней культуры до нового времени.
И вот, когда от пламени самобытной культуры остались лишь тлеющие искры, потомок ушедшего в небытие народа взялся за перо. Сердце щемит при чтении записей крестьянина-самоучки Яна Шульце, который торопился нацарапать в тетрадке слова древнего языка, уходившего вместе с ним. Послушаем его голос: «Я решил в этом, 1725 году записать вендский язык для потомства, потому что на этом языке трудно говорить, а также трудно писать… У нас вот нынче такая бабушка. Мне 47 лет. Когда я и еще три человека в нашем селе умрут, вероятно, уже никто не будет знать, как по-вендски называлась собака» (оригинал по-немецки).
К счастью, такие мысли приходили в голову не только ему. К чести немецкой культуры нужно сказать, что горячее участие в этом деле принял великий философ Г. Лейбниц, а знаменитый языковед А. Шлейхер даже начал одно из писем по-полабски. Хотя и со значительными потерями, полабская языковая культура и основы мировосприятия были сохранены для потомков.
Поэтому нам не хотелось бы воспринимать доклад Р. Олеша лишь как шутку или ученое упражнение. В том, что немецкий ученый с коллегами взялись за воссоздание звучания вытоптанного языка, есть нечто символичное. Этим отдан духовный долг, сделан шаг доброй воли, так важной в отношениях между народами и в наши дни.
Выражая благодарность ученому, стоит вспомнить о языке народа со схожей судьбой – серболужицком. После тяжелых испытаний, последним из которых было его полное запрещение в годы нацизма, язык возрожден и пользуется всеми правами в ГДР. Сейчас на нем говорят около 100 тысяч человек, и, если читателю доведется побывать под Лейпцигом, он сможет побеседовать с представителями местного славянского населения без помощи переводчика, благо наши языки еще не успели далеко разойтись.
Рассказать о непростой судьбе двух западнославянских языков нам помогла обстоятельная книга белорусских славистов А. Супруна и А. Калюты. Но невеселые истории об утрате старых языков нам рассказал бы специалист по любой другой языковой семье. А ведь каждое наречие – сокровищница, столетиями концентрировавшая духовный потенциал народа. Поэтому часто повторяемое сегодня слово «экология», означающее охрану и растительности, и животного мира, и традиционного образа жизни – говорит же Д.С. Лихачев об экологии культуры, – мы имеем право отнести и к языкам.
Языки надо беречь, и это не только общее пожелание относительно культурной политики. Это дело каждого из нас. У одного в памяти сохранились украинские или татарские слова языка, на котором говорила бабушка, у другого – какой-то освоенный в отпуске или дальней командировке диалект… Все это – богатство, которое нужно если не умножать, то уважать. И уж во всяком случае не позволять сыну бездумно проскочить мимо напевной речи «Слова о полку Игореве» в спешке школьной программы.
Такая вот экология языков. Ну а кроме этого общего вывода мы имеем основание вывести и один частный. Он состоит в том, что полного успеха здесь быть не может: ведь выучи 2–3 языка или 10–15 – все равно это в принципе равнозначно по отношению к тысячам существующих языков. Большая ли разница – освоить 1/1000 или 1/200 от их числа? Впрочем, о тысячах говорить серьезно не стоит – прежде всего потому, что 2/3 из них не имеют письменности. Учтем даже то, что из оставшейся трети лишь 500 языков удовлетворительно описаны. Выучил ли хоть один, самый гениальный, полиглот по крайней мере большую их часть? Если опираться только на строго документированные данные последних двух веков, то мы можем вспомнить прежде всего Л. Шютца, дошедшего до 270 языков. Немногим уступили ему датчанин Р. Раск – 230 и англичанин Дж. Боуринг – 200. Далее идут полиглот из ГДР Г. Гестерман – 123, итальянцы Дж. Меццофанти и К. Тальявини – от 100 до 120 языков, а замыкает список наш современник Ж. Шмидт, освоивший 66 языков.
Как видите, при самой большой форе, данной полиглотам, лишь самые феноменальные из них приблизились к отметке 1/2 тех языков, которые реально можно освоить по книгам. А это означает, что любой из них все равно делал то же, что и обычный человек, – выбирал самый нужный для себя язык. По возможности сократить число языков, которые хотелось бы изучить, – это умение, к которому мы и перейдем.
Согласитесь, что это уже очень много. Каково же было удивление автора, когда в выпущенном по последнему слову науки в ГДР лингвистическом справочнике он обнаружил цифру 5651 язык! Правда, ученые сразу поясняют: дело в том, что не менее 1400 языков либо находятся на грани исчезновения, либо готовы выступить в роли самостоятельного языка, но пока еще не добились всеобщего признания. И нужно с сожалением констатировать, что языков-«старцев» больше, чем языков-«младенцев».
Так, на грани вымирания находятся 250 языков, на которых говорят около 40 тысяч аборигенов Австралии. А ведь каждый из них навсегда уносит с собой древнюю мудрость и уникальные особенности. То же относится и к 170 языкам индейцев США, и к ряду языков самого, пожалуй, многоязычного государства современности – Папуа – Новая Гвинея, где говорят на 1010 языках.
Попробуйте себе представить этот океан наречий и говоров, но только скорее, а то нас торопится поправить еще один исследователь. Согласно его мнению, общее число безусловно перевалило отметку 6 тысяч – только полноправных языков, не считая диалектов! Впрочем, при некоторой начитанности и доброй воле в игру может войти любой читатель, вспомнив хотя бы некоторые древние языки, которые при благоприятных условиях могут ожить, или какие-нибудь редкие говоры. А мы не будем поднимать планку за рекордную цифру 6 тысяч, лучше отдохнем немного в обществе полабского языка.
Что это за язык? Думается, не каждый славист-профессионал сможет ответить на этот вопрос. Тем более были удивлены делегаты одного из недавних международных конгрессов славистов, когда их немецкий коллега Р. Олеш объявил, что прочтет свой доклад по-полабски. После некоторого размышления ученые припомнили, что да, было такое славянское племя, жившее на южном берегу Балтики в седой древности. Холодные волны моря бились о камни острова Руяна (теперь остров Рюген в составе ГДР), где стояла гордая столица Аркона, а князь Готшалк уже в XI веке заботился о просвещении подданных… К несчастью, полабские славяне (венды) были крайними на западе, а значит, ближайшими к германским феодалам.
Истлевшие страницы хроник воскрешают для нас крестовый поход 1147 года, когда на Аркону навалилось 200-тысячное войско. Славяне храбро отбивались, но, когда их недавние союзники – датчане – перешли на сторону врага, железный поток затопил их. Началось длительное и жестокое онемечивание, которое, впрочем, немного сдерживалось тем, что часть земли Полабян была болотистой и нездоровой для колонистов. На этих-то клочках земли среди топей, в чем-то схожих с Полесьем, и сохранились остатки древней культуры до нового времени.
И вот, когда от пламени самобытной культуры остались лишь тлеющие искры, потомок ушедшего в небытие народа взялся за перо. Сердце щемит при чтении записей крестьянина-самоучки Яна Шульце, который торопился нацарапать в тетрадке слова древнего языка, уходившего вместе с ним. Послушаем его голос: «Я решил в этом, 1725 году записать вендский язык для потомства, потому что на этом языке трудно говорить, а также трудно писать… У нас вот нынче такая бабушка. Мне 47 лет. Когда я и еще три человека в нашем селе умрут, вероятно, уже никто не будет знать, как по-вендски называлась собака» (оригинал по-немецки).
К счастью, такие мысли приходили в голову не только ему. К чести немецкой культуры нужно сказать, что горячее участие в этом деле принял великий философ Г. Лейбниц, а знаменитый языковед А. Шлейхер даже начал одно из писем по-полабски. Хотя и со значительными потерями, полабская языковая культура и основы мировосприятия были сохранены для потомков.
Поэтому нам не хотелось бы воспринимать доклад Р. Олеша лишь как шутку или ученое упражнение. В том, что немецкий ученый с коллегами взялись за воссоздание звучания вытоптанного языка, есть нечто символичное. Этим отдан духовный долг, сделан шаг доброй воли, так важной в отношениях между народами и в наши дни.
Выражая благодарность ученому, стоит вспомнить о языке народа со схожей судьбой – серболужицком. После тяжелых испытаний, последним из которых было его полное запрещение в годы нацизма, язык возрожден и пользуется всеми правами в ГДР. Сейчас на нем говорят около 100 тысяч человек, и, если читателю доведется побывать под Лейпцигом, он сможет побеседовать с представителями местного славянского населения без помощи переводчика, благо наши языки еще не успели далеко разойтись.
Рассказать о непростой судьбе двух западнославянских языков нам помогла обстоятельная книга белорусских славистов А. Супруна и А. Калюты. Но невеселые истории об утрате старых языков нам рассказал бы специалист по любой другой языковой семье. А ведь каждое наречие – сокровищница, столетиями концентрировавшая духовный потенциал народа. Поэтому часто повторяемое сегодня слово «экология», означающее охрану и растительности, и животного мира, и традиционного образа жизни – говорит же Д.С. Лихачев об экологии культуры, – мы имеем право отнести и к языкам.
Языки надо беречь, и это не только общее пожелание относительно культурной политики. Это дело каждого из нас. У одного в памяти сохранились украинские или татарские слова языка, на котором говорила бабушка, у другого – какой-то освоенный в отпуске или дальней командировке диалект… Все это – богатство, которое нужно если не умножать, то уважать. И уж во всяком случае не позволять сыну бездумно проскочить мимо напевной речи «Слова о полку Игореве» в спешке школьной программы.
Такая вот экология языков. Ну а кроме этого общего вывода мы имеем основание вывести и один частный. Он состоит в том, что полного успеха здесь быть не может: ведь выучи 2–3 языка или 10–15 – все равно это в принципе равнозначно по отношению к тысячам существующих языков. Большая ли разница – освоить 1/1000 или 1/200 от их числа? Впрочем, о тысячах говорить серьезно не стоит – прежде всего потому, что 2/3 из них не имеют письменности. Учтем даже то, что из оставшейся трети лишь 500 языков удовлетворительно описаны. Выучил ли хоть один, самый гениальный, полиглот по крайней мере большую их часть? Если опираться только на строго документированные данные последних двух веков, то мы можем вспомнить прежде всего Л. Шютца, дошедшего до 270 языков. Немногим уступили ему датчанин Р. Раск – 230 и англичанин Дж. Боуринг – 200. Далее идут полиглот из ГДР Г. Гестерман – 123, итальянцы Дж. Меццофанти и К. Тальявини – от 100 до 120 языков, а замыкает список наш современник Ж. Шмидт, освоивший 66 языков.
Как видите, при самой большой форе, данной полиглотам, лишь самые феноменальные из них приблизились к отметке 1/2 тех языков, которые реально можно освоить по книгам. А это означает, что любой из них все равно делал то же, что и обычный человек, – выбирал самый нужный для себя язык. По возможности сократить число языков, которые хотелось бы изучить, – это умение, к которому мы и перейдем.
Как выбирать язык?
До сих пор мы говорили о возможностях, которые лежат на поверхности. Для того чтобы достичь качественного перелома в своих отношениях с языками, подойдет любая возможность, предоставленная жизнью. Но дальше, чтобы овладеть речью по-настоящему, нужно приложить время и труд, купить словари или поступить на курсы. И дабы не тратить сил зря, надо сразу и точно выбрать объект их приложения. Размышляли на эту тему многие. То есть справлялись при случае с многоязычной ситуацией, были полиглотами в самом широком смысле почти все.
Но систематически приступали к изучению чужого языка не так много людей – не более чем каждый восьмой житель нашей планеты свободно владеет иностранным языком. И что самое неприятное: будь ты даже асом в одном языке – взяв в руки простейшую газету на другом, вряд ли что-нибудь поймешь. Поэтому нужно выбрать для изучения такой язык, который пригодился бы в жизни больше всего. Но многие ли могут точно рассчитать хотя бы собственную жизнь лет на 20 вперед, не говоря о детях, которые только поступают в школу? Что и говорить, задача трудная, но разрешимая.
По подсчетам одних полиглотов, 11 языков по числу говорящих на них охватывают 2/3 населения земного шара. Другие полиглоты поправляют их, утверждая, что таких общераспространенных языков немного больше – 14. Но даже эта цифра очень невелика. Вдумайтесь: в любой точке земного шара не менее 6 человек из 10 говорят на одном из этого небольшого количества языков! Причем на деле внутри этого скромного числа есть родственные группы, так что, зная один язык из такой группы, при незначительном усилии можно понять и несколько близких к нему. Познакомимся с ними.
Первая семья – индоевропейские языки, названные так потому, что они распространились на огромной территории прежде всего Индии и Европы. Сюда относится русский язык,дающий ключ ко всем славянским, но тесно связанный и с другими своими родственниками – немецкими английским,а также французским, испанским, португальским.Английский мы поставили посредине, поскольку его строй очень близок к немецкому, но по разным историческим причинам до 45 процентов самого обычного английского текста заполнено французскими по происхождению словами. Ну а понимание между испанцем и португальцем ничуть не хуже, чем между русским и болгарином, если каждый будет говорить на своем языке.
В эту же семью входят и близкородственные индийские языки. К ним относятся лишь недавно разделившиеся хиндии урду,а также бенгальский.
Языком, широко распространенным от африканского побережья Атлантики до Индии, является могучий представитель семитской семьи – арабский.А несколько севернее, на огромной территории от Босфора до Якутии, расположились народы, говорящие на очень близких друг другу тюркских языках, так что понять соседа всегда нетрудно. Сюда относятся такие языки, как турецкийили узбекский.А Дальний Восток представлен двумя совершенно непохожими языками, которые сближены иероглифической письменностью, – японским и китайским.
Чтобы достигнуть таких позиций, каждый из языков прошел сложный путь с захватывающей историей. В общем, это отразилось на их распространении. К примеру, языки Азии обычно занимают компактную целостную территорию, а европейские, такие, как английский или французский, разбросаны по всем материкам за счет колонизационной политики. В современном мире, где политически зависимых стран остается все меньше, названные языки на равных правах повышают свое значение. Служа во многих случаях языками-посредниками, они принимают на себя качественно новые функции и становятся мировыми языками. Так называемый клуб мировых языков, объединяющий языки, официально принятые ООН в качестве рабочих, постоянно расширяется, и это положительная тенденция.
Итак, один подход к тому, как выбрать полезный для себя язык, мы нашли. Существенным его недостатком является только то, что мы опирались лишь на число говорящих, но ведь есть и масса других мотивов, по которым человек усаживается за словари. Всего, конечно, не угадаешь, но какие-то 5–6 запросов у людей, наверное, будут все-таки общими. И здесь нам на помощь приходит опыт бывалых полиглотов, обобщенный известным знатоком языков М. Пеи. Внутри диаграммы, которую вы видите перед собой, отражены те факторы, которые делают язык ценным для изучения. В каждом секторе проставлены примерные оценки их сравнительной важности, полученные в результате бесед с людьми, взявшимися за освоение языков. Начнем знакомство с нижнего левого сектора нашей диаграммы. Мы только что занимались именно этим: оценивали языки по тому показателю, как много людей на них говорит. Этот фактор один составляет не менее четверти значения каждого языка (или еще можно так сказать, что из каждых 100 человек 25 взялись за данный язык потому, что на нем говорит много народу).
В верхнем правом углу стоят примерно равнозначные: торговый статус (12%) и промышленный вес (13%). К примеру, японский уступает китайскому по числу говорящих, но он обслуживает так высоко развитые промышленность и торговлю, что это уравновешивает оба языка, а для специалиста по электронике или химии делает японский неизмеримо более важным.
В верхнем левом углу отражено культурное значение языка (10%), несколько ниже – значимый уровень грамотности (остающийся пока проблемой для многих стран «третьего мира»). Сюда же относится и сравнительная трудность языка и письменности (8%). Наконец, военно-политический статус (7%). Здесь мы считаем нужным поправить М. Пеи: сегодня следует ориентироваться только на мирное сосуществование. Поэтому тут будем говорить лишь о политическом весе. Вот, к примеру, финский язык. Страна, где на нем говорят, уступает скандинавским соседям и по числу говорящих, и по хозяйственному развитию. Однако постоянные усилия Финляндии в налаживании мира и коллективной безопасности – вспомним хотя бы Хельсинкское совещание – существенно повысили ее престиж.
В нижнем правом углу диаграммы обозначен научно-технический статус языка (12%), а также распространение в мире (13%). Последнее не нуждается в пояснениях. Например, итальянский язык при всей его неоценимой культурно-исторической значимости сейчас замкнут рамками одной страны. А его сосед и родственник – испанский – чувствует себя как дома не только в Европе, но и в Латинской Америке, Африке, кое-где в Азии.
Ну вот, а дальше надо выбирать. Делается это так: берете в руки энциклопедию или какой-нибудь достаточно подробный справочник типа популярного у нас «Страны мира» и внимательно ищете там сведения об интересующем вас языке. Затем напротив каждого сектора нашей диаграммы ставите знак +, если данный признак есть, и знак ?, если им можно пренебречь, и потом складываете те проценты, против которых стоит плюс. Представим себе для большей наглядности какой-нибудь реальный случай. Вот, к примеру, мой знакомый, учащийся строительного техникума. Съездив на экскурсию в Таллинн, он заинтересовался эстонским языком и вернулся в Ленинград с самоучителем. Перед тем как сесть за занятия, он спросил меня, насколько значим этот язык в современном мире. Вместо ответа я предложил ему построить диаграмму. Вот как мы рассуждали.
Если начинать с левого нижнего угла, то Эстония – самая маленькая из союзных республик. Однако в рамках так называемой уральской семьи языков у эстонского есть много родственников, с которыми – например, финским и карельским – взаимопонимание не встречает сложностей. С учетом этого ставим здесь плюс.
Что касается торгово-промышленного статуса, то при близости Эстонии к Ленинграду у нас наладились деловые связи. Обычны поездки специалистов, обмен опытом. Другими словами, знание эстонского языка тут тоже нелишне. В общем, смело ставим два плюса.
Переходим к культуре. Она в Эстонии достаточно высока. Вспомним хотя бы о театре «Ванемуйне» в Тарту или о таллиннском старом городе. И все это в пределах 6–8 часов езды на автобусе. Так что и здесь плюс.
Что же касается трудности языка, то при всем добром отношении к эстонскому нужно поставить минус. Дело в том, что если для русского языка большинство языков прибалтийских народов – родственники: скажем, польский – близкий, латышский и литовский – подальше, а шведский – дальний родственник, то эстонский представляет совершенно другую структуру, и, к сожалению, изучение его требует от носителя русского языка большого труда… Ну а политический вес определен тем, что эстонский – язык союзной республики, со всеми вытекающими отсюда последствиями (ставим плюс).
Остается нижний правый угол. Научный статус языка в целом ряде отраслей весьма высок, и строительство традиционно в них входит – снова плюс. Что же касается распространения, то родственники эстонского языка – коми, удмуртский, марийский и другие – занимают очень компактную, небольшую территорию: они не так разбросаны, как, скажем, тюркские языки. Ставим минус.
Теперь можно сделать вывод. На плюсы у нас пришлось 79% – то есть в пользу того, что за язык стоит приняться, говорят 4/5 учтенных нами мотивов.
Мой знакомый поблагодарил меня и ушел, а я задумался, в какой мере такая «точность» отражает истинное положение дел. Конечно, у каждого свой вкус. Однако, думая о том, не взяться ли за какой-нибудь язык, полиглоты в самых общих чертах рассуждают примерно так же. Может быть, что-то из их опыта в этом направлении вам пригодится – подумайте. Во всяком случае необходимо избегать односторонности, будете вы пользоваться диаграммами или нет. Когда вы слышите: «Меня интересует немецкий, но только для работы», или «По вечерам я собираюсь учить французский, но исключительно для собственного удовольствия», или еще что-нибудь в этом роде, можете не сомневаться – у говорящего очень мало шансов овладеть языком. Надежда на то, что язык станет легче от того, что вы отбросите все его роли, кроме одной, – иллюзия.
Точно так же, как нельзя выучить язык, используя какой-то один прием, одну способность, так и не забыть его, не растратить вложенных в его освоение усилий в нашей хлопотливой жизни можно, лишь прибегая к его помощи в самых разных ситуациях. Как известно, с очень ограниченными способностями можно добиться блестящего результата, если точно рассчитать силы. Так же и с языком. Нужно продуманно выбрать его, так, чтобы он возникал на вашем жизненном пути постоянно. Вот и вся премудрость.
Если же вам что-то осталось неясным, советую перечитать подробную биографию А.С. Пушкина. Мало кто владел так, как он, умением учить языки легко, с вдохновением, одним словом – по-пушкински! Не будем повторять, сколько книг на многих языках было в библиотеке поэта – вы наверняка не раз читали об этом. Как и о том, что французский был для Александра Сергеевича практически родным языком. А сколько прекрасных строк навеяно Пушкину певучей речью его кишиневских знакомых? Трудно сказать, зато о его методах учебы они охотно поведают: «Подав… гостю стул, Пушкин принимался забрасывать его разного рода вопросами на молдавском языке… Некоторые фразы, которые чаще всего надобно было употреблять и которые ему особенно не давались, он записывал прямо на стенах, чтобы они были всегда на виду». А вот английский в начале прошлого века был распространен в общем меньше французского. И кстати, по этой причине считался вдвое труднее. Зато теперь, когда французский в целом ряде сфер сдал свои позиции, сложнее стал уже он. Ничего удивительного: тот язык, который постоянно «лезет в уши», обычно и расценивается как более простой. Впрочем, мы отвлеклись. Так вот, английский был реже слышен, и Пушкин взялся за него сравнительно поздно.
Современник вспоминает: «Я заподозрил его знание языка и решил подвергнуть его экспертизе. Для этого, на другой день, я зазвал к себе его родственника Захара Чернышева, знавшего английский язык как свой родной, и, предупредив его, в чем было дело, позвал к себе и Пушкина с Шекспиром. Он охотно принялся переводить нам его. Чернышев при первых же словах… расхохотался: „Ты скажи прежде, на каком языке читаешь?“ Расхохотался в свою очередь и Пушкин, объяснив, что он выучился по-английски самоучкой, а потому читает английскую грамоту, как латинскую». Прервем цитату и, не тратя слов на сожаления о том, как это у гения были друзья, которые могли над ним подтрунивать, зададимся вопросом: кто же из них лучше знал английский язык?
В школярском смысле слова ответ ясен, и он не в пользу поэта. Но в более глубоком, общечеловеческом смысле?
Но систематически приступали к изучению чужого языка не так много людей – не более чем каждый восьмой житель нашей планеты свободно владеет иностранным языком. И что самое неприятное: будь ты даже асом в одном языке – взяв в руки простейшую газету на другом, вряд ли что-нибудь поймешь. Поэтому нужно выбрать для изучения такой язык, который пригодился бы в жизни больше всего. Но многие ли могут точно рассчитать хотя бы собственную жизнь лет на 20 вперед, не говоря о детях, которые только поступают в школу? Что и говорить, задача трудная, но разрешимая.
По подсчетам одних полиглотов, 11 языков по числу говорящих на них охватывают 2/3 населения земного шара. Другие полиглоты поправляют их, утверждая, что таких общераспространенных языков немного больше – 14. Но даже эта цифра очень невелика. Вдумайтесь: в любой точке земного шара не менее 6 человек из 10 говорят на одном из этого небольшого количества языков! Причем на деле внутри этого скромного числа есть родственные группы, так что, зная один язык из такой группы, при незначительном усилии можно понять и несколько близких к нему. Познакомимся с ними.
Первая семья – индоевропейские языки, названные так потому, что они распространились на огромной территории прежде всего Индии и Европы. Сюда относится русский язык,дающий ключ ко всем славянским, но тесно связанный и с другими своими родственниками – немецкими английским,а также французским, испанским, португальским.Английский мы поставили посредине, поскольку его строй очень близок к немецкому, но по разным историческим причинам до 45 процентов самого обычного английского текста заполнено французскими по происхождению словами. Ну а понимание между испанцем и португальцем ничуть не хуже, чем между русским и болгарином, если каждый будет говорить на своем языке.
В эту же семью входят и близкородственные индийские языки. К ним относятся лишь недавно разделившиеся хиндии урду,а также бенгальский.
Языком, широко распространенным от африканского побережья Атлантики до Индии, является могучий представитель семитской семьи – арабский.А несколько севернее, на огромной территории от Босфора до Якутии, расположились народы, говорящие на очень близких друг другу тюркских языках, так что понять соседа всегда нетрудно. Сюда относятся такие языки, как турецкийили узбекский.А Дальний Восток представлен двумя совершенно непохожими языками, которые сближены иероглифической письменностью, – японским и китайским.
Чтобы достигнуть таких позиций, каждый из языков прошел сложный путь с захватывающей историей. В общем, это отразилось на их распространении. К примеру, языки Азии обычно занимают компактную целостную территорию, а европейские, такие, как английский или французский, разбросаны по всем материкам за счет колонизационной политики. В современном мире, где политически зависимых стран остается все меньше, названные языки на равных правах повышают свое значение. Служа во многих случаях языками-посредниками, они принимают на себя качественно новые функции и становятся мировыми языками. Так называемый клуб мировых языков, объединяющий языки, официально принятые ООН в качестве рабочих, постоянно расширяется, и это положительная тенденция.
Итак, один подход к тому, как выбрать полезный для себя язык, мы нашли. Существенным его недостатком является только то, что мы опирались лишь на число говорящих, но ведь есть и масса других мотивов, по которым человек усаживается за словари. Всего, конечно, не угадаешь, но какие-то 5–6 запросов у людей, наверное, будут все-таки общими. И здесь нам на помощь приходит опыт бывалых полиглотов, обобщенный известным знатоком языков М. Пеи. Внутри диаграммы, которую вы видите перед собой, отражены те факторы, которые делают язык ценным для изучения. В каждом секторе проставлены примерные оценки их сравнительной важности, полученные в результате бесед с людьми, взявшимися за освоение языков. Начнем знакомство с нижнего левого сектора нашей диаграммы. Мы только что занимались именно этим: оценивали языки по тому показателю, как много людей на них говорит. Этот фактор один составляет не менее четверти значения каждого языка (или еще можно так сказать, что из каждых 100 человек 25 взялись за данный язык потому, что на нем говорит много народу).
В верхнем правом углу стоят примерно равнозначные: торговый статус (12%) и промышленный вес (13%). К примеру, японский уступает китайскому по числу говорящих, но он обслуживает так высоко развитые промышленность и торговлю, что это уравновешивает оба языка, а для специалиста по электронике или химии делает японский неизмеримо более важным.
В верхнем левом углу отражено культурное значение языка (10%), несколько ниже – значимый уровень грамотности (остающийся пока проблемой для многих стран «третьего мира»). Сюда же относится и сравнительная трудность языка и письменности (8%). Наконец, военно-политический статус (7%). Здесь мы считаем нужным поправить М. Пеи: сегодня следует ориентироваться только на мирное сосуществование. Поэтому тут будем говорить лишь о политическом весе. Вот, к примеру, финский язык. Страна, где на нем говорят, уступает скандинавским соседям и по числу говорящих, и по хозяйственному развитию. Однако постоянные усилия Финляндии в налаживании мира и коллективной безопасности – вспомним хотя бы Хельсинкское совещание – существенно повысили ее престиж.
В нижнем правом углу диаграммы обозначен научно-технический статус языка (12%), а также распространение в мире (13%). Последнее не нуждается в пояснениях. Например, итальянский язык при всей его неоценимой культурно-исторической значимости сейчас замкнут рамками одной страны. А его сосед и родственник – испанский – чувствует себя как дома не только в Европе, но и в Латинской Америке, Африке, кое-где в Азии.
Ну вот, а дальше надо выбирать. Делается это так: берете в руки энциклопедию или какой-нибудь достаточно подробный справочник типа популярного у нас «Страны мира» и внимательно ищете там сведения об интересующем вас языке. Затем напротив каждого сектора нашей диаграммы ставите знак +, если данный признак есть, и знак ?, если им можно пренебречь, и потом складываете те проценты, против которых стоит плюс. Представим себе для большей наглядности какой-нибудь реальный случай. Вот, к примеру, мой знакомый, учащийся строительного техникума. Съездив на экскурсию в Таллинн, он заинтересовался эстонским языком и вернулся в Ленинград с самоучителем. Перед тем как сесть за занятия, он спросил меня, насколько значим этот язык в современном мире. Вместо ответа я предложил ему построить диаграмму. Вот как мы рассуждали.
Если начинать с левого нижнего угла, то Эстония – самая маленькая из союзных республик. Однако в рамках так называемой уральской семьи языков у эстонского есть много родственников, с которыми – например, финским и карельским – взаимопонимание не встречает сложностей. С учетом этого ставим здесь плюс.
Что касается торгово-промышленного статуса, то при близости Эстонии к Ленинграду у нас наладились деловые связи. Обычны поездки специалистов, обмен опытом. Другими словами, знание эстонского языка тут тоже нелишне. В общем, смело ставим два плюса.
Переходим к культуре. Она в Эстонии достаточно высока. Вспомним хотя бы о театре «Ванемуйне» в Тарту или о таллиннском старом городе. И все это в пределах 6–8 часов езды на автобусе. Так что и здесь плюс.
Что же касается трудности языка, то при всем добром отношении к эстонскому нужно поставить минус. Дело в том, что если для русского языка большинство языков прибалтийских народов – родственники: скажем, польский – близкий, латышский и литовский – подальше, а шведский – дальний родственник, то эстонский представляет совершенно другую структуру, и, к сожалению, изучение его требует от носителя русского языка большого труда… Ну а политический вес определен тем, что эстонский – язык союзной республики, со всеми вытекающими отсюда последствиями (ставим плюс).
Остается нижний правый угол. Научный статус языка в целом ряде отраслей весьма высок, и строительство традиционно в них входит – снова плюс. Что же касается распространения, то родственники эстонского языка – коми, удмуртский, марийский и другие – занимают очень компактную, небольшую территорию: они не так разбросаны, как, скажем, тюркские языки. Ставим минус.
Теперь можно сделать вывод. На плюсы у нас пришлось 79% – то есть в пользу того, что за язык стоит приняться, говорят 4/5 учтенных нами мотивов.
Мой знакомый поблагодарил меня и ушел, а я задумался, в какой мере такая «точность» отражает истинное положение дел. Конечно, у каждого свой вкус. Однако, думая о том, не взяться ли за какой-нибудь язык, полиглоты в самых общих чертах рассуждают примерно так же. Может быть, что-то из их опыта в этом направлении вам пригодится – подумайте. Во всяком случае необходимо избегать односторонности, будете вы пользоваться диаграммами или нет. Когда вы слышите: «Меня интересует немецкий, но только для работы», или «По вечерам я собираюсь учить французский, но исключительно для собственного удовольствия», или еще что-нибудь в этом роде, можете не сомневаться – у говорящего очень мало шансов овладеть языком. Надежда на то, что язык станет легче от того, что вы отбросите все его роли, кроме одной, – иллюзия.
Точно так же, как нельзя выучить язык, используя какой-то один прием, одну способность, так и не забыть его, не растратить вложенных в его освоение усилий в нашей хлопотливой жизни можно, лишь прибегая к его помощи в самых разных ситуациях. Как известно, с очень ограниченными способностями можно добиться блестящего результата, если точно рассчитать силы. Так же и с языком. Нужно продуманно выбрать его, так, чтобы он возникал на вашем жизненном пути постоянно. Вот и вся премудрость.
Если же вам что-то осталось неясным, советую перечитать подробную биографию А.С. Пушкина. Мало кто владел так, как он, умением учить языки легко, с вдохновением, одним словом – по-пушкински! Не будем повторять, сколько книг на многих языках было в библиотеке поэта – вы наверняка не раз читали об этом. Как и о том, что французский был для Александра Сергеевича практически родным языком. А сколько прекрасных строк навеяно Пушкину певучей речью его кишиневских знакомых? Трудно сказать, зато о его методах учебы они охотно поведают: «Подав… гостю стул, Пушкин принимался забрасывать его разного рода вопросами на молдавском языке… Некоторые фразы, которые чаще всего надобно было употреблять и которые ему особенно не давались, он записывал прямо на стенах, чтобы они были всегда на виду». А вот английский в начале прошлого века был распространен в общем меньше французского. И кстати, по этой причине считался вдвое труднее. Зато теперь, когда французский в целом ряде сфер сдал свои позиции, сложнее стал уже он. Ничего удивительного: тот язык, который постоянно «лезет в уши», обычно и расценивается как более простой. Впрочем, мы отвлеклись. Так вот, английский был реже слышен, и Пушкин взялся за него сравнительно поздно.
Современник вспоминает: «Я заподозрил его знание языка и решил подвергнуть его экспертизе. Для этого, на другой день, я зазвал к себе его родственника Захара Чернышева, знавшего английский язык как свой родной, и, предупредив его, в чем было дело, позвал к себе и Пушкина с Шекспиром. Он охотно принялся переводить нам его. Чернышев при первых же словах… расхохотался: „Ты скажи прежде, на каком языке читаешь?“ Расхохотался в свою очередь и Пушкин, объяснив, что он выучился по-английски самоучкой, а потому читает английскую грамоту, как латинскую». Прервем цитату и, не тратя слов на сожаления о том, как это у гения были друзья, которые могли над ним подтрунивать, зададимся вопросом: кто же из них лучше знал английский язык?
В школярском смысле слова ответ ясен, и он не в пользу поэта. Но в более глубоком, общечеловеческом смысле?
Помимо того что это прекрасная русская поэзия, это еще очень тонкая перекличка с известным вопросом шекспировского Ромео. А вот написанное в том же 1830 году: «Суровый Дант не презирал сонета…», где отправной точкой для полета фантазии Пушкина стала строка английского поэта Вордсворта. А помните это:
Что в имени тебе моем?
Оно умрет, как шум печальный
Волны, плеснувшей в берег дальный,
Как звук ночной в лесу глухом.
Ну конечно, это строки из «Пира во время чумы», а в подзаголовке там стоит: «Из вильсоновой трагедии» – и следует ее название по-английски. А сколько нитей, восходящих к байроническим стихам, вплетено в ткань «Евгения Онегина»!
Есть упоение в бою,
И бездны мрачной на краю,
И в разъяренном океане,
Средь грозных волн и бурной тьмы…