Ну и наконец, современность, когда мы возвращаемся на совсем ином, высоком уровне к идеям, выдержавшим проверку временем. Вот слово «ноосфера», которое у нас ввел В.И. Вернадский. Его греческие основы – слова «нус» (ум) и «сфера», ясное без перевода, а передает оно полностью понятие всей Земли с ее недрами и лесами, воздухом и людьми как единого целого, на которое мощно влияет преобразовательная воля человечества.
Вот очень важное слово «экология» – буквально «наука о доме», призванная не допустить бездумного уничтожения природных богатств и живности.
А слово «космос», любовно отобранное древними мудрецами, потому что оно означает не просто пустое пространство, но разумное, идеальное сцепление многих деталей в стройное целое. В этом смысле в старину вполне могли назвать космосом продуманный убор женщины, важно лишь чтобы он был красив целиком, без малейшего изъяна.
Вот какую сложную и интересную историю таят в себе самые обычные слова. Впрочем, ставить здесь точку было бы рано – ведь наше время особенно многоязычное в том смысле, что границы всех культур стремительно расширяются и народы, едва знавшие о существовании друг друга, вступают в плодотворные связи. Нет никакого сомнения, что наш язык, как это было не раз, гостеприимно откроет двери для слов, несущих важные для образа жизни других народов понятия.
Мне вспоминается прекрасная история, происшедшая с туркменским энтузиастом Б. Смирновым. Началась она в Киеве 1917 года. Дело было на вокзале: расписания движения поездов практически не существовало, толпы народа бурлили на перронах и штурмовали составы, идущие в любых направлениях. Наш герой тоже попытался попасть в них, но ему даже близко подойти не удалось. Осталось достать подобранную на перроне книжечку, занять одно из немногих спокойных мест на вокзале – им оказалось пространство под багажным столом – и ждать. Сидеть пришлось три дня, а книжка, потерянная кем-то, оказалась санскритско-русским словарем. Поскольку делать было нечего, молодой врач погрузился в чтение столбцов слов и выражений на певучем и исключительно богатом языке Древней Индии. Время текло незаметно, и с вокзала уехал уже всамделишный полиглот. А через несколько лет ему в руки попала сокровищница индийской культуры – «Махабхарата», книга, очаровавшая до этого Толстого и Гегеля, Вернадского и Эйнштейна, правда читавших ее в переводах, а ведь в отличие от них русский врач понимал подлинный текст!
Решение сделать хороший перевод древнего эпоса было ответственным. Во-первых, потому, что речь шла о главном для большинства индусов памятнике. Во-вторых, потому, что нагрузок с него никто не снимал: шел прием больных, операционные дни, надо было готовить пособия по нейрохирургии. Оставались вечера и ночи – не так много, но через 20 лет работа все-таки была окончена, и перевод первого тома «Махабхараты» увидел свет в Ашхабаде.
Чего только не произошло за эти годы! Вспомнить хотя бы страшное землетрясение в 1948-м. Дом Бориса Леонидовича рухнул, его завалило обломками – только дверь, упавшая сверху, спасла врачу жизнь. Но первое, что сделал извлеченный из-под руин энтузиаст, – вернулся обратно и с риском для жизни вытащил почти готовый перевод. Само публикование его заняло доброе десятилетие, последние строки писались Смирновым уже незадолго до смерти. Эта работа была высоко оценена специалистами и безусловно стала крупным явлением отечественной культуры. Не случайно Дж. Неру назвал ее памятником дружбы на границе Индии и России.
Вчитываясь в переведенные со знанием дела строки, мы теперь можем понять какие-то более глубокие черты духовной жизни индийского народа, по-новому оценить и содержание, вкладываемое страной в новые понятия, – скажем, политики неприсоединения, с последовательностью проводимой Индией. Примеры такого плодотворного заимствования легко умножить. В этой связи необходимо вспомнить о так называемом принципе дополнительности, который был введен Н. Бором как основа квантовой физики. Смысл данного термина стоит иметь в виду вовсе не одним физикам, поскольку он занимает свое место в представлениях широкой общественности на Западе и постоянно всплывает в дискуссиях о проблемах мира.
Дело в том, что датский ученый распространил принцип дополнительности и на сосуществование двух общественных систем, основанных на противоположных принципах. В общем, здесь прослеживается известная близость нашему понятию мирного сосуществования. Вместе с тем, конечно, есть и отличия. Одно из них состоит в том, что при разработке своих воззрений Н. Бор опирался на идеи традиционной китайской мысли. Такая ориентация характерна для многих его западных коллег, и, несомненно, важную роль тут опять-таки сыграли увлеченные своим хобби полиглоты-любители.
Хотя бы одного из них хочется представить читателю. Дж. Нидэм – вообще-то кабинетный исследователь, профессиональный биохимик. Увлекшись китайским, он нашел в этой древней культуре так много интересного для своих соотечественников, что стал выпускать том за томом серию «Наука и цивилизация в Китае», ставшую настоящим бестселлером и давшую массу свежих идей в самых неожиданных областях…
Наконец, третья крупнейшая культура Востока – арабская. Сколько поучительных и интересных историй можно рассказать о ней! Собственно говоря, сама культура арабского мира в известном смысле слова начинается с многоязычия. Ведь когда Европу окутало средневековье и достижения античности стали быстро забываться, арабы приложили много сил, чтобы перевести все, что можно, на свой язык, и, кстати, когда интерес к знаниям у европейцев возродился, передали обратно все, что сохранили. Не так уж сильно преувеличивал Э. Ренан, когда писал, что сочинения Аверроэса, так много давшие европейской философии, – это «латинский перевод с еврейского перевода комментария к арабскому переводу сирийского перевода, сделанного с греческого текста». Вот так! Что-то вроде цепочки полиглотов, бережно донесших знания до нас…
Авторитет арабской науки еще в XVIII веке был настолько значителен, что английский астроном Галлей (помните комету, названную его именем?) специально изучил арабский, чтобы читать на нем литературу по специальности.
Такой же труд предпринял М. Бертело, кстати, работавший и над санскритом вместе с только что упоминавшимся Ренаном. Материалистическая трактовка учения о веществе, данная Вертело, многим обязана изучению работ арабских ученых в оригинале. А это было непросто, при том что выдающийся химик синтезировал ряд сложных углеводородов и органических соединений, а всего выпустил 1800 научных трудов…
Вот видите, какие непростые вещи связаны с древними языками, казалось бы давно утратившими свое значение. А что тогда говорить о новых? Еще полвека назад даже многие их носители серьезно сомневались, смогут ли они понести на себе бремя современной науки и техники, политической жизни, средств массовой информации. А теперь они энергично перенимают эти функции, вторгаются в учебники и патенты, спецификации и телевидение. Так что с каждым днем увеличивается вероятность, что очень нужная любому читателю информация под руками, но только записана она на таком языке, о котором раньше и речи не было.
К примеру, в Восточной Африке стремительно набрал силу язык суахили – сейчас им пользуются, по самым скромным подсчетам, 40 миллионов человек. Точнее, пользовались как разговорным давно, но вот недавно на суахили была защищена первая диссертация по физике! Если все пойдет так и дальше, то скоро может образоваться отрасль точных наук, для знания которых необходимо будет уметь просмотреть справочник на суахили. И это очень хорошо – растет влияние целой группы развивающихся стран. Точно так же в свое время немецкий и английский робко отбивали свои права у латыни. Всего 400 лет назад, в 1582 году, мыслитель Р. Малкастер с горечью писал о родном языке: «Английский малозначителен. Его знают только на нашем острове, да и то не везде». А в Германии XVII века Ф. фон Логау сочинял в том же настроении:
Так вот, можно ли гарантировать, что открытия масштаба неевклидовой геометрии не появятся на суахили? Почему бы и нет. Скажем, для составления карты климатов Африки, прямо связанных с долгосрочными прогнозами погоды и для нашей страны, сотрудникам Института географии Академии наук СССР пришлось обработать записи на 25 языках, в том числе и совсем редких.
Сообщений такого рода в последнее время появляется все больше. Так, в 1985 году группа боливийских электронщиков-программистов под руководством А. Гусман де Рохаса объявила о создании высокоэффективной системы перевода с одного из 5 мировых языков на другой. Ее окрестили ЭВМ-аймара – по названию одного из языков индейцев Боливии и Перу. В прошлом он считался неперспективным, однако внутренняя четкость и простота построения подали ученым идею использовать его в качестве посредника. Скажем, английский текст переводится на язык аймара, чтобы уже с него быть переведенным на французский. Выяснилось, что индейский язык в данном случае не только превосходит общепринятый в этих странах испанский, но и может сравниться со специально созданными для перевода искусственными языками программирования.
Уже потом, заинтересовавшись языком аймара, специалисты докопались не только до того, что он обеспечивает общение 2,5 миллиона местных жителей, но и до того, что его исключительные гибкость и выразительность не случайны.
Еще до прихода европейцев индейцы Южной Америки серьезно задумывались над тем, как облегчить взаимопонимание людей, говорящих на разных языках. Вот что писал об этом несколько столетий назад Гарсиласо де ла Вега – сын испанского конкистадора и инкской принцессы, стоявший еще очень близко к вымирающей индейской культуре: «Главная причина заключалась в том, что чужеродные народы… беседуя друг с другом и проникая в глубины своих сердец, полюбили бы одни других, словно они являлись единой семьей и родными». Для этого из всего разнообразия языков были отобраны и искусно обработаны два языка – кечуа, а также уже знакомый нам аймара, – для того чтобы и через много столетий поражать языковедов своим богатством…
Мы нарочно остановились на малоизвестных, так сказать, экзотичных для нашего читателя языках, поскольку массу более известных и близких примеров он может привести сам. Ну в самом деле, где еще возможен такой взлет языков, чтобы можно было подписаться на научно-популярный журнал на осетинском или пособие для автолюбителей на каракалпакском, послушать радио на коми или посмотреть телепередачу на якутском? Во многих промышленно развитых странах все это производит несколько фантастичное впечатление.
К примеру, во Франции есть несколько языков национальных меньшинств. К ним относится и бретонский – в прошлом язык богатой культуры, широко распространенный по всей Европе, а сейчас угасающий на крайнем западе страны, в Бретани. Еще лет 30 назад конверт с письмом, адрес на котором был написан по-бретонски, без разговоров возвращался отправителю. Честно говоря, автору не попадались более поздние сведения по работе французской почты. Будем надеяться, что положение исправилось, тем более что в 1982 году по требованию местной общественности в школах параллельно с уроками французского были разрешены и уроки бретонского. Правда, все еще «в порядке эксперимента», как сухо сообщали телеграфные агентства. А ведь это культурная страна, где уважают и знают языки. Здесь, например, даже учрежден специальный приз для писателя, написавшего лучшее произведение года по-французски (только чтобы это не был его родной язык).
Не менее сложна языковая ситуация и в соседней Бельгии. Население этой страны состоит из бельгийцев, предпочитающих французский язык (валлонов), и из их соотечественников, говорящих на языке, близком к голландскому (фламандцев). Ж. Аппара, бургомистр одного из городов, где представителей обеих групп живет примерно поровну, не только плохо знал фламандский, но и категорически отказывался его употреблять. Казалось бы, много ли нужно было знать? Сотню-другую слов, тем более что язык фламандцев – практически диалект голландского, да и с немцами на нем довольно просто объясниться. Так что жест доброй воли вполне был бы полезен и в жизни. Но доблестный мэр уперся намертво, а когда Государственный совет решил сместить его, засел в здании муниципального Управления… Кончилась история ни много ни мало правительственным кризисом. По сообщению информационных агентств, премьер-министр Бельгии В. Мартенс подал королю… прошение об отставке.
Конечно, и в этом случае речь идет не о врожденной неспособности к языкам, а о совершенно определенной жизненной позиции. Бельгийскому мэру стоило бы задуматься над примером своего коллеги по политической деятельности из Швейцарии Ж.-А. Шевалла. Уроженец города Лозанны, он удовлетворительно владеет французским и немецким. В общем, это минимум для швейцарца, а по исторически сложившимся особенностям страны многие знают и итальянский, и другие языки. Но вот, заняв высокий пост военного министра, Жорж-Андрэ обнаружил… что не понимает своих коллег по кабинету министров. Это неудивительно, поскольку они объяснялись на местном диалекте немецкого языка – так называемом швюцер-тютш, который сейчас претендует на роль государственного языка швейцарцев немецкого происхождения и почти непонятен для немцев из других стран. Как говорил по этому поводу авторитетный местный языковед, «у нас уже есть немало людей, которые не в состоянии понять несложные тексты, записанные на нормальном немецком». Ну что же, всякое бывает. И министр, недолго думая, уселся за парту и в ударном порядке освоил этот самый швюцер-тютш. В данном случае обошлось без правительственного кризиса…
А вот крайний пример языковых конфликтов – обстановка, сложившаяся в Южно-Африканской Республике. Помимо английского здесь разрешен второй государственный язык – африкаанс. Собственно, это говор голландского, занесенный сюда белыми колонистами и сейчас выросший в особый язык. В самой его структуре ничего уродливого, конечно, нет: язык как язык, грамматика его вышла недавно и у нас. Но черное население воспринимает африкаанс как символ апартеида. И вот когда в 1976 году его попытались навязать местным школьникам силой, Соуэто забурлил. Около 50 подростков было убито и в 5 раз больше ранено. С тех пор это название не сходит со страниц газет.
Пути решения подобных конфликтов – в общественных преобразованиях. А что касается самих языков, то нет такого, который не был бы способен обеспечить общение в любых областях жизни. Вернемся к списку важнейших языков, данному в начале этого раздела. Разумеется, он не предусматривает всех возможных запросов, но в общем довольно обоснован.
Возьмем хотя бы потребность читателя с техническим складом ума. По данным ЮНЕСКО, в наши дни на английском издается 50 процентов всех книг по науке и технике, на русском – 10, на немецком и французском – тоже примерно по 10 процентов. Как видите, все эти языки входят в наш список. Хотелось бы только предостеречь вас от той распространенной ошибки, когда на основании цифр такого рода делают далеко идущие выводы о роли какого-нибудь народа в научно-техническом прогрессе.
Вот совершенно объективный показатель – число патентов, зарегистрированных страной за год по всем международным правилам. Так сказать, чистое количество изобретений и открытий. Последние цифры свидетельствуют: в год СССР дает 80 тысяч патентов, столько же – США, а Япония при всем своем весе – только 50 тысяч. То есть по уму советские инженеры, техники и рабочие никому не уступают. Другое дело – как поставлена служба переводов и информации. Эта отрасль у нас действительно отстает, поэтому и литературы по специальности на русском выпускается меньше, чем следовало бы. Правда, нужно учесть, что, когда вдумчивый профессионал перевел патент или статью, машинистка его отпечатала, редактор выправил, текст еще не выполнил свою задачу. Специалист еще должен прочесть его и как-то внедрить в практику. А в этом отношении даже у английского все совсем не гладко. Когда переводчики научно-технической литературы из ФРГ стали проверять, как читаются переводы, то выяснилось, что 80 процентов из них в лучшем случае кем-то однажды пролистаны и оставлены пылиться на полке!
Отсюда следуют важные выводы, прямо касающиеся начинающих полиглотов. Во-первых, желательно, чтобы специалист сначала бегло просматривал новые поступления и сам определял, что нужно переводить, а не шел бы на поводу у переводчика. Во-вторых, если каждый сможет быстро разобраться в тексте или схеме на другом языке и понять пусть только 1/4, но сразу внедрить в дело, будут сэкономлены не одни деньги и время, будет значительно повышен темп перестройки. И в-третьих, почти у каждого языка из нашего списка есть несколько близких родственников. Это значит, что если познакомиться с несколькими «основными» языками, то можно без каких-либо дополнительных усилий в 2–3 раза расширить круг языков, на которых вам доступна информация по специальности. А у этого, расширенного, списка есть интересная особенность – он практически совпадает с перечнем языков, на которых вообще появляется мало-мальски полезная научно-техническая информация. Мы его давать не будем, так как при желании читатель легко может с ним ознакомиться по вполне доступным изданиям (к примеру, по журналу «Химия и жизнь», № 3 за 1980 год). Входящие в этот перечень языки особого удивления не вызовут, за исключением, возможно, эсперанто и интерлингвы. О них стоит поговорить особо.
Международный язык – мечты и реальность
Вот очень важное слово «экология» – буквально «наука о доме», призванная не допустить бездумного уничтожения природных богатств и живности.
А слово «космос», любовно отобранное древними мудрецами, потому что оно означает не просто пустое пространство, но разумное, идеальное сцепление многих деталей в стройное целое. В этом смысле в старину вполне могли назвать космосом продуманный убор женщины, важно лишь чтобы он был красив целиком, без малейшего изъяна.
Вот какую сложную и интересную историю таят в себе самые обычные слова. Впрочем, ставить здесь точку было бы рано – ведь наше время особенно многоязычное в том смысле, что границы всех культур стремительно расширяются и народы, едва знавшие о существовании друг друга, вступают в плодотворные связи. Нет никакого сомнения, что наш язык, как это было не раз, гостеприимно откроет двери для слов, несущих важные для образа жизни других народов понятия.
Мне вспоминается прекрасная история, происшедшая с туркменским энтузиастом Б. Смирновым. Началась она в Киеве 1917 года. Дело было на вокзале: расписания движения поездов практически не существовало, толпы народа бурлили на перронах и штурмовали составы, идущие в любых направлениях. Наш герой тоже попытался попасть в них, но ему даже близко подойти не удалось. Осталось достать подобранную на перроне книжечку, занять одно из немногих спокойных мест на вокзале – им оказалось пространство под багажным столом – и ждать. Сидеть пришлось три дня, а книжка, потерянная кем-то, оказалась санскритско-русским словарем. Поскольку делать было нечего, молодой врач погрузился в чтение столбцов слов и выражений на певучем и исключительно богатом языке Древней Индии. Время текло незаметно, и с вокзала уехал уже всамделишный полиглот. А через несколько лет ему в руки попала сокровищница индийской культуры – «Махабхарата», книга, очаровавшая до этого Толстого и Гегеля, Вернадского и Эйнштейна, правда читавших ее в переводах, а ведь в отличие от них русский врач понимал подлинный текст!
Решение сделать хороший перевод древнего эпоса было ответственным. Во-первых, потому, что речь шла о главном для большинства индусов памятнике. Во-вторых, потому, что нагрузок с него никто не снимал: шел прием больных, операционные дни, надо было готовить пособия по нейрохирургии. Оставались вечера и ночи – не так много, но через 20 лет работа все-таки была окончена, и перевод первого тома «Махабхараты» увидел свет в Ашхабаде.
Чего только не произошло за эти годы! Вспомнить хотя бы страшное землетрясение в 1948-м. Дом Бориса Леонидовича рухнул, его завалило обломками – только дверь, упавшая сверху, спасла врачу жизнь. Но первое, что сделал извлеченный из-под руин энтузиаст, – вернулся обратно и с риском для жизни вытащил почти готовый перевод. Само публикование его заняло доброе десятилетие, последние строки писались Смирновым уже незадолго до смерти. Эта работа была высоко оценена специалистами и безусловно стала крупным явлением отечественной культуры. Не случайно Дж. Неру назвал ее памятником дружбы на границе Индии и России.
Вчитываясь в переведенные со знанием дела строки, мы теперь можем понять какие-то более глубокие черты духовной жизни индийского народа, по-новому оценить и содержание, вкладываемое страной в новые понятия, – скажем, политики неприсоединения, с последовательностью проводимой Индией. Примеры такого плодотворного заимствования легко умножить. В этой связи необходимо вспомнить о так называемом принципе дополнительности, который был введен Н. Бором как основа квантовой физики. Смысл данного термина стоит иметь в виду вовсе не одним физикам, поскольку он занимает свое место в представлениях широкой общественности на Западе и постоянно всплывает в дискуссиях о проблемах мира.
Дело в том, что датский ученый распространил принцип дополнительности и на сосуществование двух общественных систем, основанных на противоположных принципах. В общем, здесь прослеживается известная близость нашему понятию мирного сосуществования. Вместе с тем, конечно, есть и отличия. Одно из них состоит в том, что при разработке своих воззрений Н. Бор опирался на идеи традиционной китайской мысли. Такая ориентация характерна для многих его западных коллег, и, несомненно, важную роль тут опять-таки сыграли увлеченные своим хобби полиглоты-любители.
Хотя бы одного из них хочется представить читателю. Дж. Нидэм – вообще-то кабинетный исследователь, профессиональный биохимик. Увлекшись китайским, он нашел в этой древней культуре так много интересного для своих соотечественников, что стал выпускать том за томом серию «Наука и цивилизация в Китае», ставшую настоящим бестселлером и давшую массу свежих идей в самых неожиданных областях…
Наконец, третья крупнейшая культура Востока – арабская. Сколько поучительных и интересных историй можно рассказать о ней! Собственно говоря, сама культура арабского мира в известном смысле слова начинается с многоязычия. Ведь когда Европу окутало средневековье и достижения античности стали быстро забываться, арабы приложили много сил, чтобы перевести все, что можно, на свой язык, и, кстати, когда интерес к знаниям у европейцев возродился, передали обратно все, что сохранили. Не так уж сильно преувеличивал Э. Ренан, когда писал, что сочинения Аверроэса, так много давшие европейской философии, – это «латинский перевод с еврейского перевода комментария к арабскому переводу сирийского перевода, сделанного с греческого текста». Вот так! Что-то вроде цепочки полиглотов, бережно донесших знания до нас…
Авторитет арабской науки еще в XVIII веке был настолько значителен, что английский астроном Галлей (помните комету, названную его именем?) специально изучил арабский, чтобы читать на нем литературу по специальности.
Такой же труд предпринял М. Бертело, кстати, работавший и над санскритом вместе с только что упоминавшимся Ренаном. Материалистическая трактовка учения о веществе, данная Вертело, многим обязана изучению работ арабских ученых в оригинале. А это было непросто, при том что выдающийся химик синтезировал ряд сложных углеводородов и органических соединений, а всего выпустил 1800 научных трудов…
Вот видите, какие непростые вещи связаны с древними языками, казалось бы давно утратившими свое значение. А что тогда говорить о новых? Еще полвека назад даже многие их носители серьезно сомневались, смогут ли они понести на себе бремя современной науки и техники, политической жизни, средств массовой информации. А теперь они энергично перенимают эти функции, вторгаются в учебники и патенты, спецификации и телевидение. Так что с каждым днем увеличивается вероятность, что очень нужная любому читателю информация под руками, но только записана она на таком языке, о котором раньше и речи не было.
К примеру, в Восточной Африке стремительно набрал силу язык суахили – сейчас им пользуются, по самым скромным подсчетам, 40 миллионов человек. Точнее, пользовались как разговорным давно, но вот недавно на суахили была защищена первая диссертация по физике! Если все пойдет так и дальше, то скоро может образоваться отрасль точных наук, для знания которых необходимо будет уметь просмотреть справочник на суахили. И это очень хорошо – растет влияние целой группы развивающихся стран. Точно так же в свое время немецкий и английский робко отбивали свои права у латыни. Всего 400 лет назад, в 1582 году, мыслитель Р. Малкастер с горечью писал о родном языке: «Английский малозначителен. Его знают только на нашем острове, да и то не везде». А в Германии XVII века Ф. фон Логау сочинял в том же настроении:
В аналогичном положении находился и русский язык. Потребовалась самоотверженная работа многих светлых умов, чтобы вывести его за достаточно короткий срок в число мировых. В самом деле, через какие-то 100 лет после появления грамматики Ломоносова великий немецкий математик К. Гаусс, достигнув почтенного 63-летнего возраста, будучи не только занятым, но и больным человеком, откладывает все и считает нужным усесться за русский. И это не причуда, ведь ему нужно вникнуть в труды Лобачевского, открывшего в далекой Казани, вне всякого сомнения, удивительные вещи. Правда, потом Гаусс проштудирует восьмитомник Пушкина, но поначалу речь шла все-таки о специальности.
В беде Германия, а с ней – ее язык.
Со всех сторон он помощь брать привык.
Вот речь французская, вот итальянский склад.
Мы отовсюду тащим наугад.
Так вот, можно ли гарантировать, что открытия масштаба неевклидовой геометрии не появятся на суахили? Почему бы и нет. Скажем, для составления карты климатов Африки, прямо связанных с долгосрочными прогнозами погоды и для нашей страны, сотрудникам Института географии Академии наук СССР пришлось обработать записи на 25 языках, в том числе и совсем редких.
Сообщений такого рода в последнее время появляется все больше. Так, в 1985 году группа боливийских электронщиков-программистов под руководством А. Гусман де Рохаса объявила о создании высокоэффективной системы перевода с одного из 5 мировых языков на другой. Ее окрестили ЭВМ-аймара – по названию одного из языков индейцев Боливии и Перу. В прошлом он считался неперспективным, однако внутренняя четкость и простота построения подали ученым идею использовать его в качестве посредника. Скажем, английский текст переводится на язык аймара, чтобы уже с него быть переведенным на французский. Выяснилось, что индейский язык в данном случае не только превосходит общепринятый в этих странах испанский, но и может сравниться со специально созданными для перевода искусственными языками программирования.
Уже потом, заинтересовавшись языком аймара, специалисты докопались не только до того, что он обеспечивает общение 2,5 миллиона местных жителей, но и до того, что его исключительные гибкость и выразительность не случайны.
Еще до прихода европейцев индейцы Южной Америки серьезно задумывались над тем, как облегчить взаимопонимание людей, говорящих на разных языках. Вот что писал об этом несколько столетий назад Гарсиласо де ла Вега – сын испанского конкистадора и инкской принцессы, стоявший еще очень близко к вымирающей индейской культуре: «Главная причина заключалась в том, что чужеродные народы… беседуя друг с другом и проникая в глубины своих сердец, полюбили бы одни других, словно они являлись единой семьей и родными». Для этого из всего разнообразия языков были отобраны и искусно обработаны два языка – кечуа, а также уже знакомый нам аймара, – для того чтобы и через много столетий поражать языковедов своим богатством…
Мы нарочно остановились на малоизвестных, так сказать, экзотичных для нашего читателя языках, поскольку массу более известных и близких примеров он может привести сам. Ну в самом деле, где еще возможен такой взлет языков, чтобы можно было подписаться на научно-популярный журнал на осетинском или пособие для автолюбителей на каракалпакском, послушать радио на коми или посмотреть телепередачу на якутском? Во многих промышленно развитых странах все это производит несколько фантастичное впечатление.
К примеру, во Франции есть несколько языков национальных меньшинств. К ним относится и бретонский – в прошлом язык богатой культуры, широко распространенный по всей Европе, а сейчас угасающий на крайнем западе страны, в Бретани. Еще лет 30 назад конверт с письмом, адрес на котором был написан по-бретонски, без разговоров возвращался отправителю. Честно говоря, автору не попадались более поздние сведения по работе французской почты. Будем надеяться, что положение исправилось, тем более что в 1982 году по требованию местной общественности в школах параллельно с уроками французского были разрешены и уроки бретонского. Правда, все еще «в порядке эксперимента», как сухо сообщали телеграфные агентства. А ведь это культурная страна, где уважают и знают языки. Здесь, например, даже учрежден специальный приз для писателя, написавшего лучшее произведение года по-французски (только чтобы это не был его родной язык).
Не менее сложна языковая ситуация и в соседней Бельгии. Население этой страны состоит из бельгийцев, предпочитающих французский язык (валлонов), и из их соотечественников, говорящих на языке, близком к голландскому (фламандцев). Ж. Аппара, бургомистр одного из городов, где представителей обеих групп живет примерно поровну, не только плохо знал фламандский, но и категорически отказывался его употреблять. Казалось бы, много ли нужно было знать? Сотню-другую слов, тем более что язык фламандцев – практически диалект голландского, да и с немцами на нем довольно просто объясниться. Так что жест доброй воли вполне был бы полезен и в жизни. Но доблестный мэр уперся намертво, а когда Государственный совет решил сместить его, засел в здании муниципального Управления… Кончилась история ни много ни мало правительственным кризисом. По сообщению информационных агентств, премьер-министр Бельгии В. Мартенс подал королю… прошение об отставке.
Конечно, и в этом случае речь идет не о врожденной неспособности к языкам, а о совершенно определенной жизненной позиции. Бельгийскому мэру стоило бы задуматься над примером своего коллеги по политической деятельности из Швейцарии Ж.-А. Шевалла. Уроженец города Лозанны, он удовлетворительно владеет французским и немецким. В общем, это минимум для швейцарца, а по исторически сложившимся особенностям страны многие знают и итальянский, и другие языки. Но вот, заняв высокий пост военного министра, Жорж-Андрэ обнаружил… что не понимает своих коллег по кабинету министров. Это неудивительно, поскольку они объяснялись на местном диалекте немецкого языка – так называемом швюцер-тютш, который сейчас претендует на роль государственного языка швейцарцев немецкого происхождения и почти непонятен для немцев из других стран. Как говорил по этому поводу авторитетный местный языковед, «у нас уже есть немало людей, которые не в состоянии понять несложные тексты, записанные на нормальном немецком». Ну что же, всякое бывает. И министр, недолго думая, уселся за парту и в ударном порядке освоил этот самый швюцер-тютш. В данном случае обошлось без правительственного кризиса…
А вот крайний пример языковых конфликтов – обстановка, сложившаяся в Южно-Африканской Республике. Помимо английского здесь разрешен второй государственный язык – африкаанс. Собственно, это говор голландского, занесенный сюда белыми колонистами и сейчас выросший в особый язык. В самой его структуре ничего уродливого, конечно, нет: язык как язык, грамматика его вышла недавно и у нас. Но черное население воспринимает африкаанс как символ апартеида. И вот когда в 1976 году его попытались навязать местным школьникам силой, Соуэто забурлил. Около 50 подростков было убито и в 5 раз больше ранено. С тех пор это название не сходит со страниц газет.
Пути решения подобных конфликтов – в общественных преобразованиях. А что касается самих языков, то нет такого, который не был бы способен обеспечить общение в любых областях жизни. Вернемся к списку важнейших языков, данному в начале этого раздела. Разумеется, он не предусматривает всех возможных запросов, но в общем довольно обоснован.
Возьмем хотя бы потребность читателя с техническим складом ума. По данным ЮНЕСКО, в наши дни на английском издается 50 процентов всех книг по науке и технике, на русском – 10, на немецком и французском – тоже примерно по 10 процентов. Как видите, все эти языки входят в наш список. Хотелось бы только предостеречь вас от той распространенной ошибки, когда на основании цифр такого рода делают далеко идущие выводы о роли какого-нибудь народа в научно-техническом прогрессе.
Вот совершенно объективный показатель – число патентов, зарегистрированных страной за год по всем международным правилам. Так сказать, чистое количество изобретений и открытий. Последние цифры свидетельствуют: в год СССР дает 80 тысяч патентов, столько же – США, а Япония при всем своем весе – только 50 тысяч. То есть по уму советские инженеры, техники и рабочие никому не уступают. Другое дело – как поставлена служба переводов и информации. Эта отрасль у нас действительно отстает, поэтому и литературы по специальности на русском выпускается меньше, чем следовало бы. Правда, нужно учесть, что, когда вдумчивый профессионал перевел патент или статью, машинистка его отпечатала, редактор выправил, текст еще не выполнил свою задачу. Специалист еще должен прочесть его и как-то внедрить в практику. А в этом отношении даже у английского все совсем не гладко. Когда переводчики научно-технической литературы из ФРГ стали проверять, как читаются переводы, то выяснилось, что 80 процентов из них в лучшем случае кем-то однажды пролистаны и оставлены пылиться на полке!
Отсюда следуют важные выводы, прямо касающиеся начинающих полиглотов. Во-первых, желательно, чтобы специалист сначала бегло просматривал новые поступления и сам определял, что нужно переводить, а не шел бы на поводу у переводчика. Во-вторых, если каждый сможет быстро разобраться в тексте или схеме на другом языке и понять пусть только 1/4, но сразу внедрить в дело, будут сэкономлены не одни деньги и время, будет значительно повышен темп перестройки. И в-третьих, почти у каждого языка из нашего списка есть несколько близких родственников. Это значит, что если познакомиться с несколькими «основными» языками, то можно без каких-либо дополнительных усилий в 2–3 раза расширить круг языков, на которых вам доступна информация по специальности. А у этого, расширенного, списка есть интересная особенность – он практически совпадает с перечнем языков, на которых вообще появляется мало-мальски полезная научно-техническая информация. Мы его давать не будем, так как при желании читатель легко может с ним ознакомиться по вполне доступным изданиям (к примеру, по журналу «Химия и жизнь», № 3 за 1980 год). Входящие в этот перечень языки особого удивления не вызовут, за исключением, возможно, эсперанто и интерлингвы. О них стоит поговорить особо.
Международный язык – мечты и реальность
Даже овладев 2–3 языками, мы все равно не осваиваем и половины списка мировых языков. Более того, людей, достигших хотя бы этого, в сущности не так много. Отсюда возникает естественный вопрос: нельзя ли сократить список до одного языка – так, чтобы, основательно изучив его, применять во всех случаях, как таблицу умножения? Эта проблема назрела давно. Возьмем тот же письменный перевод. Интересная деталь – до 39 процентов всех книг в странах – членах ЮНЕСКО переводные! Это же сколько бумаги уходит, не говоря о силах!
Более того, общее число переводов на земном шаре каждый год увеличивается на 15–20 процентов. Во главе этого процесса идет Советский Союз, далее страны немецкого языка – ГДР и ФРГ, не отстают США, Испания, Япония, Франция.
Спору нет, рост информационных потоков – примета культуры развитых государств. Но ведь эти потоки уже не текут и даже не несутся, они просто обрушиваются на головы людей. Подсчитано, что химик, который знал бы весь «большой» набор из 3–4 десятков языков и читал без перерыва 24 часа в сутки, за год прочел бы едва 1/20 опубликованной по его специальности литературы. Это характерно для любой развитой отрасли.
В устном переводе – та же перегрузка. Возьмем для примера недавно учрежденный консультативный орган, так называемый «европейский парламент». Пока в нем было 6 членов-учредителей, говорящих на 4 языках, можно было обойтись 4 переводчиками – французским, немецким, итальянским и голландским. С принятием в его состав Великобритании, Дании и Греции сразу потребовалось еще 14 переводчиков, в силу того что число возможных сочетаний двух языков выросло с 12 до 42. Вступление же стран, говорящих по-испански и португальски, повысило количество таких комбинаций на несколько десятков – приглашать стали не меньше 30 переводчиков. Да, по-видимому, уже на этом этапе без какого-то международного средства общения не обойтись.
Проблему эту человечество осознало давно – можно считать, что вопрос был поставлен добрых 2 тысячи лет назад. После приложения изрядных усилий здесь наметилось два возможных пути. Первый из них проникнут верой в силу человеческого разума, в способность всех людей договориться об общем искусственном языке. В самом деле, почему бы тем же полиглотам не сесть за стол и не придумать такой язык? Ведь были же разработаны единые системы знаков дорожного движения, математических формул…
Рассуждая в таком духе, за решение проблемы брались многие. Первой серьезной попыткой можно считать проект древнеримского врача II века н.э. Клавдия Галена, который, кстати, заложил и основы фармакологии. С течением времени эта благородная мечта не угасла, напротив – чем более разобщенными казались люди, тем больше трудились над своими вариантами общего языка И. Ньютон и Р. Декарт, Т. Кампанелла и Ф. Бэкон. А в резолюции одного из конгрессов I Интернационала прямо записано: «Всеобщий язык… был бы всеобщим благом и весьма содействовал бы единению народов». Всего только за последние двести лет было выдвинуто около 600 искусственных языков!
Многим различаются эти проекты. Есть среди них чисто письменные – таков, к примеру, язык «абасама», обнародованный после 25-летних трудов индийцем Гопалакришной. Он сплошь цифровой, весь состоит из кодов. А есть и чисто устные языки – один из них придуман для Театрального центра при ЮНЕСКО режиссером П. Бруком. На него часто переходят актеры по ходу представления. Есть языки маленькие, например омо, созданный в начале века уральским художником В. Венгеровым. «Чарма эс люво Днипр» – так звучат на нем знаменитые гоголевские слова: «Чуден Днепр при тихой погоде…» (Это звучание очаровало земляков изобретателя, и вот уже в одном из свердловских клубов образовался кружок по изучению омо.) А есть и гиганты, сплотившие многие тысячи энтузиастов. Таков эсперанто – не зря он занял место в весьма престижном списке больших языков. С ним стоит познакомиться поближе.
Эсперанто – в переводе «надеющийся» – был придуман польским врачом-окулистом Л. Заменгофом в 1887 году. Этот безусловно талантливый человек отобрал из всех, особенно крупных европейских, языков наиболее распространенные корни, придал им музыкальное звучание и связал простейшей грамматикой, не знающей исключений, да еще и правописание приравнял к произношению. Получился кристально чистый язык, который осваивается за неделю и который готов решить любые проблемы перевода. Все это привлекло к нему массу энтузиастов, и одним из первых был, кстати, Л. Толстой. На язык были оперативно переведены сотни книг, некоторые страны ведут на нем и радиовещание. Сейчас ряды эсперантистов объединяют более 2 миллионов человек. Они отметили столетие своей речи на 72-м Международном конгрессе эсперанто, который приняла, конечно, Варшава. Заслуги этого языка в деле укрепления дружественных связей так существенны, что была даже подана заявка на награждение движения эсперантистов Нобелевской премией мира 1987 года.
И все же, несмотря на очевидные успехи языка, большинство международных организаций и информационных серийных изданий вовсе не торопятся на него переходить. Причины этого самые разные. Так, по подсчетам французского специалиста Ж. Ландэ, 83 процента слов эсперанто построены на корнях, близких к французским, 14 процентов – к немецким. По его мнению, славянские языки могут чувствовать себя недооцененными.
В какой мере это справедливо, автор не решается говорить, поскольку не является эсперантистом. Но есть же совершенно объективные факты. С 1979 года работает Советская ассоциация эсперанто, в отечественных издательствах выходят соответствующие книги и словари, живо проходят учебные встречи – к примеру, 22-й слет наших эсперантистов в Иванове. Они вовсе не чувствуют себя ущемленными. В самом деле, если даже подсчеты француза точны, язык вовсе не ограничивается словарем. Есть и грамматика – скажем, синтаксис, и здесь эсперанто очень обязан славянским языкам. А этого так просто, как слова, не подсчитаешь. И потом, если уж очень понадобилось бы, можно было бы разработать свой вариант эсперанто как сделал это венгерский энтузиаст З. Мадьяр, опубликовавший недавно результаты работы по упрощению эсперанто и очищению его от немецких корней, – язык назван им «романид».
И потом, всех запросов все равно не удовлетворить. Скажем, для вьетнамца эсперанто будет ничуть не легче какого-то европейского языка. Дело в другом: во-первых, для любого из его собеседников эсперанто – не родной язык, он тоже на него потратил силы; во-вторых, его надо выучить один раз и затем можно говорить с эсперантистом какой бы то ни было страны. А это – довольно весомые преимущества. Кроме того, на уровне современных научных представлений пока нельзя придумать язык, который был бы равно близок к любому наречию на земле. Но будь даже хотя бы 3–4 больших искусственных языка, приближенных каждый к одной из крупнейших языковых семей, это бы уже сильно упростило дело.
Более того, общее число переводов на земном шаре каждый год увеличивается на 15–20 процентов. Во главе этого процесса идет Советский Союз, далее страны немецкого языка – ГДР и ФРГ, не отстают США, Испания, Япония, Франция.
Спору нет, рост информационных потоков – примета культуры развитых государств. Но ведь эти потоки уже не текут и даже не несутся, они просто обрушиваются на головы людей. Подсчитано, что химик, который знал бы весь «большой» набор из 3–4 десятков языков и читал без перерыва 24 часа в сутки, за год прочел бы едва 1/20 опубликованной по его специальности литературы. Это характерно для любой развитой отрасли.
В устном переводе – та же перегрузка. Возьмем для примера недавно учрежденный консультативный орган, так называемый «европейский парламент». Пока в нем было 6 членов-учредителей, говорящих на 4 языках, можно было обойтись 4 переводчиками – французским, немецким, итальянским и голландским. С принятием в его состав Великобритании, Дании и Греции сразу потребовалось еще 14 переводчиков, в силу того что число возможных сочетаний двух языков выросло с 12 до 42. Вступление же стран, говорящих по-испански и португальски, повысило количество таких комбинаций на несколько десятков – приглашать стали не меньше 30 переводчиков. Да, по-видимому, уже на этом этапе без какого-то международного средства общения не обойтись.
Проблему эту человечество осознало давно – можно считать, что вопрос был поставлен добрых 2 тысячи лет назад. После приложения изрядных усилий здесь наметилось два возможных пути. Первый из них проникнут верой в силу человеческого разума, в способность всех людей договориться об общем искусственном языке. В самом деле, почему бы тем же полиглотам не сесть за стол и не придумать такой язык? Ведь были же разработаны единые системы знаков дорожного движения, математических формул…
Рассуждая в таком духе, за решение проблемы брались многие. Первой серьезной попыткой можно считать проект древнеримского врача II века н.э. Клавдия Галена, который, кстати, заложил и основы фармакологии. С течением времени эта благородная мечта не угасла, напротив – чем более разобщенными казались люди, тем больше трудились над своими вариантами общего языка И. Ньютон и Р. Декарт, Т. Кампанелла и Ф. Бэкон. А в резолюции одного из конгрессов I Интернационала прямо записано: «Всеобщий язык… был бы всеобщим благом и весьма содействовал бы единению народов». Всего только за последние двести лет было выдвинуто около 600 искусственных языков!
Многим различаются эти проекты. Есть среди них чисто письменные – таков, к примеру, язык «абасама», обнародованный после 25-летних трудов индийцем Гопалакришной. Он сплошь цифровой, весь состоит из кодов. А есть и чисто устные языки – один из них придуман для Театрального центра при ЮНЕСКО режиссером П. Бруком. На него часто переходят актеры по ходу представления. Есть языки маленькие, например омо, созданный в начале века уральским художником В. Венгеровым. «Чарма эс люво Днипр» – так звучат на нем знаменитые гоголевские слова: «Чуден Днепр при тихой погоде…» (Это звучание очаровало земляков изобретателя, и вот уже в одном из свердловских клубов образовался кружок по изучению омо.) А есть и гиганты, сплотившие многие тысячи энтузиастов. Таков эсперанто – не зря он занял место в весьма престижном списке больших языков. С ним стоит познакомиться поближе.
Эсперанто – в переводе «надеющийся» – был придуман польским врачом-окулистом Л. Заменгофом в 1887 году. Этот безусловно талантливый человек отобрал из всех, особенно крупных европейских, языков наиболее распространенные корни, придал им музыкальное звучание и связал простейшей грамматикой, не знающей исключений, да еще и правописание приравнял к произношению. Получился кристально чистый язык, который осваивается за неделю и который готов решить любые проблемы перевода. Все это привлекло к нему массу энтузиастов, и одним из первых был, кстати, Л. Толстой. На язык были оперативно переведены сотни книг, некоторые страны ведут на нем и радиовещание. Сейчас ряды эсперантистов объединяют более 2 миллионов человек. Они отметили столетие своей речи на 72-м Международном конгрессе эсперанто, который приняла, конечно, Варшава. Заслуги этого языка в деле укрепления дружественных связей так существенны, что была даже подана заявка на награждение движения эсперантистов Нобелевской премией мира 1987 года.
И все же, несмотря на очевидные успехи языка, большинство международных организаций и информационных серийных изданий вовсе не торопятся на него переходить. Причины этого самые разные. Так, по подсчетам французского специалиста Ж. Ландэ, 83 процента слов эсперанто построены на корнях, близких к французским, 14 процентов – к немецким. По его мнению, славянские языки могут чувствовать себя недооцененными.
В какой мере это справедливо, автор не решается говорить, поскольку не является эсперантистом. Но есть же совершенно объективные факты. С 1979 года работает Советская ассоциация эсперанто, в отечественных издательствах выходят соответствующие книги и словари, живо проходят учебные встречи – к примеру, 22-й слет наших эсперантистов в Иванове. Они вовсе не чувствуют себя ущемленными. В самом деле, если даже подсчеты француза точны, язык вовсе не ограничивается словарем. Есть и грамматика – скажем, синтаксис, и здесь эсперанто очень обязан славянским языкам. А этого так просто, как слова, не подсчитаешь. И потом, если уж очень понадобилось бы, можно было бы разработать свой вариант эсперанто как сделал это венгерский энтузиаст З. Мадьяр, опубликовавший недавно результаты работы по упрощению эсперанто и очищению его от немецких корней, – язык назван им «романид».
И потом, всех запросов все равно не удовлетворить. Скажем, для вьетнамца эсперанто будет ничуть не легче какого-то европейского языка. Дело в другом: во-первых, для любого из его собеседников эсперанто – не родной язык, он тоже на него потратил силы; во-вторых, его надо выучить один раз и затем можно говорить с эсперантистом какой бы то ни было страны. А это – довольно весомые преимущества. Кроме того, на уровне современных научных представлений пока нельзя придумать язык, который был бы равно близок к любому наречию на земле. Но будь даже хотя бы 3–4 больших искусственных языка, приближенных каждый к одной из крупнейших языковых семей, это бы уже сильно упростило дело.