Впрочем, предположим, что молодой человек, начитавшись книг, хочет получить образование из первых рук. В XVI веке языки изучали всего несколько богатых недорослей, посланных в Лондон, Париж, Любек и Константинополь. Менее состоятельный человек имел надежду скорее найти в соседнем монастыре знатока языков и попроситься в число его двух-трех учеников. Положение стало быстро меняться в XVII столетии – одна за другой появляются пока незамысловатые школы языков. Не успеют москвичи свыкнуться со школой учителя Иосифа, как она уже закрывается, прожив всего пару лет. Зато на смену ей приходят школа Ф.М. Ртищева на Воробьевых горах, продержавшаяся четверть века, а также Спасская школа и Типографское училище. При всей важности их вклада в отечественное просвещение набор языков в них сводился к греческому с церковнославянским. В условиях того времени эти красивые языки служили скорее уздой, сдерживавшей горячие головы.
Постоянно нарастающий языковой конфликт отчетливо видели приезжие из других стран, выросшие в иной языковой обстановке. В один голос они свидетельствуют, что разговорный русский язык – общепринятый и самостоятельный. Между прочим, в оставленных ими заметках, сделанных без оглядки на славянские образцы, до нас дошли как будто магнитофонные записи из тех далеких времен. Подслушаем один забавный разговор: «Завтракал ли ты? – Я поздно ужинал вчерась, сверх тово я редко ем прежде обеда. – Изволиш с нами хлеба кушит? – Челом бью, дело мне. – Тотчас обед готов будет, девка, стели скатерт… Пожалуй куши, не побрезгуй нашим кушением. – Я дожидаюся твою семью, жену. – Она еще в поварне. – Право, я не стану есть, покамест она не пришла. – Парень, малец, поди в поварну и позови Ивановну».
Впрочем, мы отвлеклись. Куда же можно было пойти после начальной школы? Самые опытные знатоки иностранных языков сидели в Посольском приказе. У них была своя улица (вспомните Толмачевский переулок в Москве) и даже нечто вроде тарифной сетки. Уже в XVI веке неразбериха, обозначавшаяся словами «толмач», «письц», «прелагъчий», «тълкарь», сменилась четким противопоставлением: устный переводчик (толмач) и письменный переводчик (так и назывался – переводчик). Различие весьма существенно. Толмач получал жалованье вдвое меньшее, чем переводчик, но и это было по тем временам очень неплохо. По разысканиям современного языковеда В.К. Журавлева, годовой оклад обычного толмача составлял 5–8 рублей деньгами, 5–8 четвертей ржи, 4 четверти овса да 1+3/4 пуда соли, в то время как «дети боярские», представители высшего дворянства, получали 5–13 рублей, 5–12 четвертей ржи, 5–6 четвертей овса и 3+1/2 пуда соли. Цифры говорят сами за себя!
Не случайно сюда стремились иностранные полиглоты. Один из них, представившийся как Ивашка Адамов, сын Фандензен (очевидно, швед), с гордостью писал в «анкете» приказа: «А я, иноземец, умею латинскому, итальянскому, французскому, цесарскому, таланскому, дацкому и свейскому языкам, и грамотам достаточно умею». Слетались, как мухи на мед, и всякие авантюристы. Для того чтобы быстро разоблачать самозваных «полиглотов», был даже создан своеобразный тест. В книге «О пришельцах-философах» содержался иноязычный текст, который и предлагалось перевести на русский очередному претенденту. Проверяющий же сверял итог его работы с приложенным к книге образцовым переводом.
Таким образом, в Посольский приказ отбирались знатоки своего дела. Однако их было слишком мало – едва набиралось два десятка, владеющих и европейскими, и восточными языками. Кроме того, их деятельность ограничивалась очень узкими рамками: устно – обеспечивать переговоры всякого рода, письменно – «строить книги и взносить их в Верх», то есть для чтения царю и боярам. А отношение этого «Верха» к языкам было совершенно однозначным.
Хорошую иллюстрацию тому дает прием у Алексея Михайловича одного из видных православных деятелей Ближнего Востока – патриарха Макария. Когда тот попытался щегольнуть знанием турецкого, «тишайший царь» даже испугался, всплеснул руками и вскричал: «Боже сохрани, чтобы такой святой муж осквернил свои уста и язык этой нечистой речью».
Подобное неприятие чужих языков, присущее средневековью, когда казалось, что смена языка автоматически меняет и веру, было на Руси делом принципа для монарха. Так, Иван Грозный в аналогичной ситуации предпочел сорвать переговоры со шведами, чем перейти на немецкий (заморские гости почему-то отказались говорить на латыни, на что наши были готовы). Впрочем, и этот компромиссный в сношениях с Западной Европой латинский вариант был для москвичей весьма неприятным. И дело отнюдь не в трудности языка – знали у нас латынь, и еще как знали. Дело было в том, что славянский язык «диаволу не ндравится», а вот латынь, по словам видного идеолога XVI века И. Вишенского, «диавол» любит «всей душой». Очень ярко отразилась эта позиция в «Привилегии», уставе первого на Руси высшего учебного заведения – Славяно-греко-латинской академии, основанной в 1687 году в Москве.
Появление такого документа, с одной стороны, свидетельствует о действительно назревших для того времени переменах. Объявлен набор учащихся всех сословий и возрастов, для них предусмотрен широкий учебный план по языкам, обещано приложение полученных знаний на государственной службе. С другой стороны, внимательно вчитываясь в строки этого устава, чувствуешь, как приверженцы старины пытались сдерживать новое дело. Судите сами: «В своих домах греческому, польскому и латинскому и прочим странным языкам без ведомости и позволения училищ блюстителя и учителей домовых учителей не держати и детей своих не учити, точию в сем едином общем училище да учатся… Аще же кто… имать польские, и латинские, и немецкие, и лютерские, и калвинские, и иные еретические книги в доме своем имети, и их читати, и из книг состязание имети… таковых предаяти казни, смотря по их вине, нещадно». Как говорится, начали за здравие, а кончили за упокой…
Да, чтобы стать в тех условиях полиглотом, нужно было иметь большое мужество. А мужественных людей на Руси всегда было достаточно. Они не только учились сами, но и составляли словари с грамматиками, стремились сделать языки общедоступными. Они, воспитанные на идеях Симеона Полоцкого, собственно и добились открытия Славяно-греко-латинской академии. Но наш особый интерес привлечет один любознательный отрок, к воспитанию которого приложил руку в конце 70-х годов XVII века Симеон Полоцкий. Их отношения начались в самой патриархальной обстановке, и поистине все должно было встать вверх дном, чтобы всего через 30 лет этот воспитанник написал сыну: «Зоон, объявляем вам, что по прибытии к вам господина Меншикова ехать в Дрезден, который вас туда отправит. Между тем приказываем вам, чтобы вы, будучи там, честно жили и прилежали больше к учению, а именно языкам, которые уже учишь, немецкий и французский, геометрии и фортификации, также отчасти и политических дел». И, как жалоба старой России, звучит запоздалый ответ в предсмертном письме Алексея Петровича: «Я обучался тем делам, которые пристойны к царскому сыну, также велел мне учиться немецкому языку и другим наукам, что было мне зело противно, и чинил то с великою леностью, только чтобы время в том проходило, а охоты к тому не имел».
Да, хорошо усвоил свои уроки Петр Великий. Под гром пушек страна вступила в новую эпоху, а с ней – много способствовавшие этому российскиеполиглоты. Вчитываясь в документы той поры, почти физически чувствуешь раскачивание колеса, набирающего ход. Вот одна из книг, печатавшихся по заказу Петра I в Голландии: левая страница каждого разворота – по-голландски, правая – по-русски. И дело тут не только в наглядном обучении иностранному языку. Здесь утверждение того, что русский язык способен точно передать любой смысл.
А в те годы это приходилось доказывать очень многим. Истории известен даже случай, когда переводчик Волков, не сумев подыскать по-русски точных соответствий терминам французского пособия по садоводству, покончил с собой. Ведь в петровские времена садово-парковое искусство было практически отраслью идеологии, и, скажем, Летний сад «читался» посетителями так же, как мы сегодня воспринимаем красочные плакаты, вывешиваемые на фасадах домов в праздничные дни. Поэтому не найти подходящего перевода – значило не попасть в ногу с веком. Именно в этом плане должен расцениваться знаменитый указ Петра I от 1724 года о том, чтобы люди, освоившие какую-либо науку или ремесло, в обязательном порядке учились языкам. Но и чтобы не было переводчика, знающего только язык! Такая позиция не устарела и до нашего времени, особенно во второй ее части…
А колесо раскачивается дальше. Тем же пафосом помолодевшей культуры, сознающей свое достоинство, пронизаны важнейшие руководства по воспитанию той эпохи: для молодежи – знаменитое «Юности честное зерцало», для взрослых – прославленный «Письмовник» Н. Курганова. Оба пособия написаны на живом русском языке. Охват вопросов самый широкий: от правил поведения и написания любовных писем вплоть до основ науки о государстве, – или, как выражались тогда, «учебное и полезнозабавное вещесловие». Обе книги уделяют внимание и языкам: для юношества указываются основы того, как не забыть выученный язык («а именно: чтением полезных книг и через обходительство с другими, а иногда что-либо в них писать и компоновать, дабы не позабыть языков»). Ну а представителям старшего поколения уже подробно рассказывается о том, какие языки самые полезные, а какие самые трудные. Дается совсем неплохая по тому времени сводка истории полиглотов – от знакомого нам Митридата до «английской королевы Елисаветы» говорившей «на 7 знатных диалектах».
Могучий импульс, данный Петровскими реформами русскому языку, реализуется силами последующих поколений, Собственно, время Петра – это, по выражению Д.С. Лихачева, «самая „нелитературная“ эпоха за все время существования русской литературы», но это не остановка, а пауза, для того чтобы набрать силы перед быстрым движением. И первый шаг, конечно, теория трех стилей М.В. Ломоносова. Мы привыкли понимать ее упрощенно: ода или праздничная речь писалась высоким стилем, насыщенным старославянскими формами, для журнала и технического учебника пригоден общенародный русский язык, и, наконец, комедию или письмо другу можно написать просторечным языком, даже на диалекте.
В последующие два века русская культура последовательно провела в жизнь лишь часть замысла М.В. Ломоносова. Второй шаг был сделан Г.Р. Державиным, уверенно расширившим «средний стиль» за счет двух других, а третий шаг – А.С. Пушкиным, сплавившим воедино все три стиля в прекрасный литературный язык. И все же сегодня мы, пожалуй, слишком мало читаем древнерусскую литературу, и это обедняет наш язык. Да и неповторимые диалекты уходят из речи очень быстро. Поэтому все больше читателей отдают симпатии поэту В. Хлебникову, всколыхнувшему в своих стихах древнейшие пласты языка, и писателям-«деревенщикам», целые страницы пишущим на местных говорах. Та грамматика, которую мы учили в школе, здесь осекается, зато подход Ломоносова легко объясняет хлебниковский стиль как высокий, а стиль сельских писателей – как более низкий. Насколько это было бы плодотворно, покажет время, но хорошо, что в русской культуре есть и такая точка зрения…
Впрочем, вернемся к истории. А время было как раз очень интересное. Где же тогда бился пульс многоязычной России? Народ был талантлив, но в культуре играл пока пассивную роль. Аристократия получала блестящее образование, но ни его широту, ни его приложение нельзя считать удовлетворительными, если учесть ее неограниченные возможности. Для краткости скажем только о царях, к примеру обоих Николаях.
Конечно, и тот и другой бегло говорили на 2–3 языках. Но, надо отметить, ими было трудно не овладеть – высший свет их только и употреблял. Так, помимо французского первый уверенно владел немецким, второй – английским, а также и датским. Что же касается хотя бы классических языков, бывших в почете в то время, царское отношение к ним было уже весьма прохладным («…его учили древним языкам, но Николай Павлович получил навсегда предубеждение против греческого языка», – деликатно пишет биограф).
Русский язык оба знали, хотя зачастую его употребление оставляло желать лучшего. Так, у Николая II чувствовался акцент («…его русские речи, если не были приготовлены, были подстрочными переводами английских фраз», – помечает современник), орфография также была небезупречна (написания вроде «диакон поменул нас в церкве», к сожалению, не были случайными описками).
Что же касается других языков управляемой ими державы, то их как будто бы и не существовало. Впрочем, оговоримся: Николай I выписал для старшего сына дядьку-поляка. Но неизвестно, надежда на что сыграла здесь решающую роль – то ли на то, что наследник переймет польскую речь, то ли просто щегольскую выправку, которой так славилось польское офицерство.
Все это было весьма типично для их круга.
Справедливости ради отметим, что Екатерина II перед поездкой на восток и юг России заучила десяток татарских фраз. Но здесь скорее отразились осторожность, гибкость, вообще характерные для ее отношений с языками. К примеру, царица демонстративно писала и личные письма, и пьесы, и законы на русском языке, хотя, с точки зрения любого европейского монарха, это было совершенно не нужно, а ей, как немке, просто трудно. Или она сделала первого поэта своего времени – Державина – личным кабинет-секретарем. Такого предложения не получали ни Пушкин от Николая I, ни Блок от Николая II.
Кстати, заговорив о Екатерине II, грех не вспомнить и о своего рода «полиглоте» поневоле – ее супруге Петре III. Неудача постигла его в отношениях не только с молодой женой, но и с языками. Родным для него был немецкий. Но кроме наследственных прав на Голштинское герцогство, он также имел право претендовать на российский либо шведский престол. Соответственно поначалу Петра Федоровича обучали русскому языку и православному катехизису. Когда же политическая ситуация неожиданно изменилась, его стали переучивать на шведский язык и протестантский катехизис. «В результате, – гласит не склонное к юмору юбилейное издание к 300-летию дома Романовых, – он не знал ни по-шведски, ни по-русски и ко всякой религии, выросши, был совершенно равнодушен».
А в общем, не здесь бьется пульс многоязычной державы! Зато стоит нам взять любого интеллигента, горячо и самоотверженно работающего на благо Отечества, – и все преображается. Мы уже много говорили о деятелях естественных и точных наук, обратимся теперь к гордости русского XIX века – литературе. Убежденными и активными полиглотами были многие ее столпы. В 25 шкафах и большом ларе библиотеки Л.Н. Толстого в Ясной Поляне хранится около 22 тысяч книг и журналов на 35 языках мира, как минимум 10 из них он знал свободно. И.С. Тургенев продиктовал последний рассказ своему близкому другу П. Виардо на французском, немецком и итальянском – слабеющим голосом, но без единой ошибки. А «дедушка Крылов» – это вообще чудо! В 68 лет он почувствовал, что для творческой работы ему необходим греческий, и втайне от всех, чтобы не посмеивались над стариком, стал сличать одну и ту же книгу на русском и греческом языках, затем освоил и грамматику. В общем, язык он выучил, чем поразил своих друзей, видевших в нем уставшего от жизни, одинокого человека, и в последующие 7 лет пополнил сокровищницу русской литературы прекрасными переводами с языка эллинов.
Любили и знали языки и наши композиторы прошлого века. П.И. Чайковский уверенно владел английским и французским, немецким и итальянским. С последним связано любопытное письмо от 1861 года: «Все-таки дома не сидится. Сейчас отправляюсь к Пиччиоли, у которых хочу поговорить по-итальянски и послушать пения». Как видите, великий композитор поставил здесь музыку на второе место… Не уступил бы Чайковскому ни в одном из названных языков М.И. Глинка, но он, говорят, владел еще и персидским. Да, вот чьими трудами усовершенствовался русский язык, обогатилась отечественная культура!
И в самом деле, каких-то два столетия назад заезжий иностранец потихоньку записывал слова и обороты – и это уже было хорошо. А теперь лучшие умы Европы берутся за переводы с русского. В науке, скажем, Гаусс, в литературе – блистательный Мериме, открывший французам «Пиковую даму», «Ревизора», «Мцыри». Как уважительно он писал: «Русский язык, насколько могу судить, самый богатый из всех европейских языков; он как будто создан для выражения тончайших оттенков».
Высокие достоинства русского языка вместе с обширным миром, который он открывает, привлекли к нему внимание лучших полиглотов. Это прежде всего титан прошлого века, «гигант частей речи» как о нем сказал Байрон, Дж. Меццофанти. В списке более чем из 100 языков, известных ему, почетное место занимал русский. За правильность его устной речи могли поручиться друзья полиглота Н.В. Гоголь и А.В. Суворов, а за письменную – его изящные стихи, помещенные на страницах «Московского наблюдателя» в 1835 году:
С развитием общественных отношений в стране возникло рабочее движение. У его истоков стояли люди, для которых владение языками было делом принципа. В.И. Ленин знал 9 языков. «Когда очень волновался – брал словарь (например, Макарова) и мог часами его читать», – вспоминала Надежда Констанстиновна Крупская. (Речь идет о подробном русско-французском словаре.) А.В. Луначарский начал речь на праздновании 200-летия отечественной Академии наук по-русски, продолжил по-немецки, затем по-французски, английски, итальянски, а закончил под единодушные аплодисменты по-латыни.
Словом, у полиглотов наших дней есть хорошие традиции, которые грех было бы забывать. Впрочем, до сих пор мы говорили только о прошлом. А можно ли хоть мельком заглянуть в будущее? По-видимому, да. И все, что мы узнали, подводит нас к тому, что это будет мир многоязычный. Наверное, должное место в нем займет каждый из ныне здравствующих языков, существенно расширится роль различных языков-посредников, в том числе и специально придуманных, к новой жизни возродятся и временно утраченные языки. А раз так, то непременно встанет вопрос о том, как упорядочивать их взаимоотношения. И тут, без сомнения, большую роль сыграет опыт, накопленный русским языком по мере обеспечения межнационального общения. Ведь если русский язык знают свободно примерно 4/5 населения Советского Союза, то практически каждый четвертый из них владеет им как вторым родным.
Среди читателей этой книги наверняка будут люди, читающие ее с певучим узбекским акцентом и протяжным литовским, чеканным грузинским выговором и плавным якутским. Автор хочет выразить им искреннее уважение за ту работу, которую они проделали, чтобы овладеть русским, и не сомневается, что важнейшим условием здесь является то, что это изучение не было обязательным и тем более принудительным.
Обеспечивает русский язык и международное общение. Сегодня более 1/2 миллиарда людей на Земле в той или иной мере владеет им, и это число постоянно растет. Впрочем, тут есть еще большие резервы.
Поговорим, например, об улучшении взаимопонимания между народами СССР и США. Сравним только две цифры: по данным Колумбийского университета, в США русский язык изучают несколько десятков тысяч человек, а в СССР английский учат 4 миллиона! Такое соотношение, конечно же, не соответствует потребностям современной эпохи. В самом деле, сейчас гораздо больше американцев, знающих латынь (около 4 процентов), чем американцев, владеющих русским. При всем почтении к классическим языкам, это все-таки перекос. И лучшим доказательством того, что при надлежащей постановке дела положение можно будет исправить, служат новые формы международного сотрудничества.
Так, например, в 1987 году был организован прямой показ ежедневных программ советского телевидения в США. Новинка вызвала живой интерес телекомпаний Соединенных Штатов – ведь всего за 66 часов пробного показа она привлекла внимание не менее 35 миллионов зрителей. Так что есть основание полагать, что на этом поиск новых путей сотрудничества не окончится.
Примеров того, что русский язык широко используется в интересах дела мира, накопилось уже на объемистую книгу. Так, совсем недавно пресса сообщила о новом русско-финском языке-посреднике. Его изобрели финские и советские специалисты, обслуживающие 330-киловольтную трассу, по которой электроток Единой энергосистемы СССР перекачивается в энергетическое кольцо Финляндии. Типичных ситуаций, возникающих на этой трассе, не так много – скажем, оледенение проводов или перегрузка сети. На их передачу достаточно 200 фраз. Они-то и составили разговорник полуискусственного, но очень полезного языка.
Подобные формы сотрудничества всегда ведут к лучшему пониманию друг друга, а очень часто – и к углубленному изучению русского языка. В этом отношении для нас ценен опыт венгерского полиглота, знатока 20 языков К. Ломб. В годы войны она тайно, с риском для жизни выучила русский и потом много способствовала его распространению. По общему мнению полиглотов, высказанному в ее переведенной у нас книге «Как я изучаю языки», у русского языка есть преимущества, сразу располагающие к себе новичка. Это достаточно медленный, разборчивый темп речи; отсутствие резких диалектных различий, которые так осложняют изучение итальянского или немецкого; четкая система склонений и спряжений, легко ложащаяся на память. Впрочем, и без трудностей дело не обходится. Их можно проиллюстрировать таким примером: отчего олень – мужского рода, а зелень – женского? Или почему в словах «золото», «болото», «долото» ударение стоит соответственно на первом, втором и третьем слогах? Для того чтобы помочь каждому из 23 миллионов человек на земном шаре, кто изучает русский язык, справиться с этими и другими задачами, и была основана Международная ассоциация преподавателей русского языка и литературы – МАПРЯЛ. В 1987 году она отметила свое 20-летие.
По мнению авторитетных русистов из 69 стран, приехавших на юбилейный конгресс, главная задача сейчас состоит в том, чтобы сделать русский языком дружбы и мира между народами. Именно так был сформулирован и девиз конгресса. И может быть, особенно важно то, что в современном русской языке слово «мир» означает и согласие, и всю землю. Традиции такого рода существуют в каждой культуре и будущее полиглотов связано с собиранием их воедино. Многоязычие будущего – это многоязычие мира в обоих значениях последнего слова.
Глава третья
Что рекомендуют ученые?
Постоянно нарастающий языковой конфликт отчетливо видели приезжие из других стран, выросшие в иной языковой обстановке. В один голос они свидетельствуют, что разговорный русский язык – общепринятый и самостоятельный. Между прочим, в оставленных ими заметках, сделанных без оглядки на славянские образцы, до нас дошли как будто магнитофонные записи из тех далеких времен. Подслушаем один забавный разговор: «Завтракал ли ты? – Я поздно ужинал вчерась, сверх тово я редко ем прежде обеда. – Изволиш с нами хлеба кушит? – Челом бью, дело мне. – Тотчас обед готов будет, девка, стели скатерт… Пожалуй куши, не побрезгуй нашим кушением. – Я дожидаюся твою семью, жену. – Она еще в поварне. – Право, я не стану есть, покамест она не пришла. – Парень, малец, поди в поварну и позови Ивановну».
Впрочем, мы отвлеклись. Куда же можно было пойти после начальной школы? Самые опытные знатоки иностранных языков сидели в Посольском приказе. У них была своя улица (вспомните Толмачевский переулок в Москве) и даже нечто вроде тарифной сетки. Уже в XVI веке неразбериха, обозначавшаяся словами «толмач», «письц», «прелагъчий», «тълкарь», сменилась четким противопоставлением: устный переводчик (толмач) и письменный переводчик (так и назывался – переводчик). Различие весьма существенно. Толмач получал жалованье вдвое меньшее, чем переводчик, но и это было по тем временам очень неплохо. По разысканиям современного языковеда В.К. Журавлева, годовой оклад обычного толмача составлял 5–8 рублей деньгами, 5–8 четвертей ржи, 4 четверти овса да 1+3/4 пуда соли, в то время как «дети боярские», представители высшего дворянства, получали 5–13 рублей, 5–12 четвертей ржи, 5–6 четвертей овса и 3+1/2 пуда соли. Цифры говорят сами за себя!
Не случайно сюда стремились иностранные полиглоты. Один из них, представившийся как Ивашка Адамов, сын Фандензен (очевидно, швед), с гордостью писал в «анкете» приказа: «А я, иноземец, умею латинскому, итальянскому, французскому, цесарскому, таланскому, дацкому и свейскому языкам, и грамотам достаточно умею». Слетались, как мухи на мед, и всякие авантюристы. Для того чтобы быстро разоблачать самозваных «полиглотов», был даже создан своеобразный тест. В книге «О пришельцах-философах» содержался иноязычный текст, который и предлагалось перевести на русский очередному претенденту. Проверяющий же сверял итог его работы с приложенным к книге образцовым переводом.
Таким образом, в Посольский приказ отбирались знатоки своего дела. Однако их было слишком мало – едва набиралось два десятка, владеющих и европейскими, и восточными языками. Кроме того, их деятельность ограничивалась очень узкими рамками: устно – обеспечивать переговоры всякого рода, письменно – «строить книги и взносить их в Верх», то есть для чтения царю и боярам. А отношение этого «Верха» к языкам было совершенно однозначным.
Хорошую иллюстрацию тому дает прием у Алексея Михайловича одного из видных православных деятелей Ближнего Востока – патриарха Макария. Когда тот попытался щегольнуть знанием турецкого, «тишайший царь» даже испугался, всплеснул руками и вскричал: «Боже сохрани, чтобы такой святой муж осквернил свои уста и язык этой нечистой речью».
Подобное неприятие чужих языков, присущее средневековью, когда казалось, что смена языка автоматически меняет и веру, было на Руси делом принципа для монарха. Так, Иван Грозный в аналогичной ситуации предпочел сорвать переговоры со шведами, чем перейти на немецкий (заморские гости почему-то отказались говорить на латыни, на что наши были готовы). Впрочем, и этот компромиссный в сношениях с Западной Европой латинский вариант был для москвичей весьма неприятным. И дело отнюдь не в трудности языка – знали у нас латынь, и еще как знали. Дело было в том, что славянский язык «диаволу не ндравится», а вот латынь, по словам видного идеолога XVI века И. Вишенского, «диавол» любит «всей душой». Очень ярко отразилась эта позиция в «Привилегии», уставе первого на Руси высшего учебного заведения – Славяно-греко-латинской академии, основанной в 1687 году в Москве.
Появление такого документа, с одной стороны, свидетельствует о действительно назревших для того времени переменах. Объявлен набор учащихся всех сословий и возрастов, для них предусмотрен широкий учебный план по языкам, обещано приложение полученных знаний на государственной службе. С другой стороны, внимательно вчитываясь в строки этого устава, чувствуешь, как приверженцы старины пытались сдерживать новое дело. Судите сами: «В своих домах греческому, польскому и латинскому и прочим странным языкам без ведомости и позволения училищ блюстителя и учителей домовых учителей не держати и детей своих не учити, точию в сем едином общем училище да учатся… Аще же кто… имать польские, и латинские, и немецкие, и лютерские, и калвинские, и иные еретические книги в доме своем имети, и их читати, и из книг состязание имети… таковых предаяти казни, смотря по их вине, нещадно». Как говорится, начали за здравие, а кончили за упокой…
Да, чтобы стать в тех условиях полиглотом, нужно было иметь большое мужество. А мужественных людей на Руси всегда было достаточно. Они не только учились сами, но и составляли словари с грамматиками, стремились сделать языки общедоступными. Они, воспитанные на идеях Симеона Полоцкого, собственно и добились открытия Славяно-греко-латинской академии. Но наш особый интерес привлечет один любознательный отрок, к воспитанию которого приложил руку в конце 70-х годов XVII века Симеон Полоцкий. Их отношения начались в самой патриархальной обстановке, и поистине все должно было встать вверх дном, чтобы всего через 30 лет этот воспитанник написал сыну: «Зоон, объявляем вам, что по прибытии к вам господина Меншикова ехать в Дрезден, который вас туда отправит. Между тем приказываем вам, чтобы вы, будучи там, честно жили и прилежали больше к учению, а именно языкам, которые уже учишь, немецкий и французский, геометрии и фортификации, также отчасти и политических дел». И, как жалоба старой России, звучит запоздалый ответ в предсмертном письме Алексея Петровича: «Я обучался тем делам, которые пристойны к царскому сыну, также велел мне учиться немецкому языку и другим наукам, что было мне зело противно, и чинил то с великою леностью, только чтобы время в том проходило, а охоты к тому не имел».
Да, хорошо усвоил свои уроки Петр Великий. Под гром пушек страна вступила в новую эпоху, а с ней – много способствовавшие этому российскиеполиглоты. Вчитываясь в документы той поры, почти физически чувствуешь раскачивание колеса, набирающего ход. Вот одна из книг, печатавшихся по заказу Петра I в Голландии: левая страница каждого разворота – по-голландски, правая – по-русски. И дело тут не только в наглядном обучении иностранному языку. Здесь утверждение того, что русский язык способен точно передать любой смысл.
А в те годы это приходилось доказывать очень многим. Истории известен даже случай, когда переводчик Волков, не сумев подыскать по-русски точных соответствий терминам французского пособия по садоводству, покончил с собой. Ведь в петровские времена садово-парковое искусство было практически отраслью идеологии, и, скажем, Летний сад «читался» посетителями так же, как мы сегодня воспринимаем красочные плакаты, вывешиваемые на фасадах домов в праздничные дни. Поэтому не найти подходящего перевода – значило не попасть в ногу с веком. Именно в этом плане должен расцениваться знаменитый указ Петра I от 1724 года о том, чтобы люди, освоившие какую-либо науку или ремесло, в обязательном порядке учились языкам. Но и чтобы не было переводчика, знающего только язык! Такая позиция не устарела и до нашего времени, особенно во второй ее части…
А колесо раскачивается дальше. Тем же пафосом помолодевшей культуры, сознающей свое достоинство, пронизаны важнейшие руководства по воспитанию той эпохи: для молодежи – знаменитое «Юности честное зерцало», для взрослых – прославленный «Письмовник» Н. Курганова. Оба пособия написаны на живом русском языке. Охват вопросов самый широкий: от правил поведения и написания любовных писем вплоть до основ науки о государстве, – или, как выражались тогда, «учебное и полезнозабавное вещесловие». Обе книги уделяют внимание и языкам: для юношества указываются основы того, как не забыть выученный язык («а именно: чтением полезных книг и через обходительство с другими, а иногда что-либо в них писать и компоновать, дабы не позабыть языков»). Ну а представителям старшего поколения уже подробно рассказывается о том, какие языки самые полезные, а какие самые трудные. Дается совсем неплохая по тому времени сводка истории полиглотов – от знакомого нам Митридата до «английской королевы Елисаветы» говорившей «на 7 знатных диалектах».
Могучий импульс, данный Петровскими реформами русскому языку, реализуется силами последующих поколений, Собственно, время Петра – это, по выражению Д.С. Лихачева, «самая „нелитературная“ эпоха за все время существования русской литературы», но это не остановка, а пауза, для того чтобы набрать силы перед быстрым движением. И первый шаг, конечно, теория трех стилей М.В. Ломоносова. Мы привыкли понимать ее упрощенно: ода или праздничная речь писалась высоким стилем, насыщенным старославянскими формами, для журнала и технического учебника пригоден общенародный русский язык, и, наконец, комедию или письмо другу можно написать просторечным языком, даже на диалекте.
В последующие два века русская культура последовательно провела в жизнь лишь часть замысла М.В. Ломоносова. Второй шаг был сделан Г.Р. Державиным, уверенно расширившим «средний стиль» за счет двух других, а третий шаг – А.С. Пушкиным, сплавившим воедино все три стиля в прекрасный литературный язык. И все же сегодня мы, пожалуй, слишком мало читаем древнерусскую литературу, и это обедняет наш язык. Да и неповторимые диалекты уходят из речи очень быстро. Поэтому все больше читателей отдают симпатии поэту В. Хлебникову, всколыхнувшему в своих стихах древнейшие пласты языка, и писателям-«деревенщикам», целые страницы пишущим на местных говорах. Та грамматика, которую мы учили в школе, здесь осекается, зато подход Ломоносова легко объясняет хлебниковский стиль как высокий, а стиль сельских писателей – как более низкий. Насколько это было бы плодотворно, покажет время, но хорошо, что в русской культуре есть и такая точка зрения…
Впрочем, вернемся к истории. А время было как раз очень интересное. Где же тогда бился пульс многоязычной России? Народ был талантлив, но в культуре играл пока пассивную роль. Аристократия получала блестящее образование, но ни его широту, ни его приложение нельзя считать удовлетворительными, если учесть ее неограниченные возможности. Для краткости скажем только о царях, к примеру обоих Николаях.
Конечно, и тот и другой бегло говорили на 2–3 языках. Но, надо отметить, ими было трудно не овладеть – высший свет их только и употреблял. Так, помимо французского первый уверенно владел немецким, второй – английским, а также и датским. Что же касается хотя бы классических языков, бывших в почете в то время, царское отношение к ним было уже весьма прохладным («…его учили древним языкам, но Николай Павлович получил навсегда предубеждение против греческого языка», – деликатно пишет биограф).
Русский язык оба знали, хотя зачастую его употребление оставляло желать лучшего. Так, у Николая II чувствовался акцент («…его русские речи, если не были приготовлены, были подстрочными переводами английских фраз», – помечает современник), орфография также была небезупречна (написания вроде «диакон поменул нас в церкве», к сожалению, не были случайными описками).
Что же касается других языков управляемой ими державы, то их как будто бы и не существовало. Впрочем, оговоримся: Николай I выписал для старшего сына дядьку-поляка. Но неизвестно, надежда на что сыграла здесь решающую роль – то ли на то, что наследник переймет польскую речь, то ли просто щегольскую выправку, которой так славилось польское офицерство.
Все это было весьма типично для их круга.
Справедливости ради отметим, что Екатерина II перед поездкой на восток и юг России заучила десяток татарских фраз. Но здесь скорее отразились осторожность, гибкость, вообще характерные для ее отношений с языками. К примеру, царица демонстративно писала и личные письма, и пьесы, и законы на русском языке, хотя, с точки зрения любого европейского монарха, это было совершенно не нужно, а ей, как немке, просто трудно. Или она сделала первого поэта своего времени – Державина – личным кабинет-секретарем. Такого предложения не получали ни Пушкин от Николая I, ни Блок от Николая II.
Кстати, заговорив о Екатерине II, грех не вспомнить и о своего рода «полиглоте» поневоле – ее супруге Петре III. Неудача постигла его в отношениях не только с молодой женой, но и с языками. Родным для него был немецкий. Но кроме наследственных прав на Голштинское герцогство, он также имел право претендовать на российский либо шведский престол. Соответственно поначалу Петра Федоровича обучали русскому языку и православному катехизису. Когда же политическая ситуация неожиданно изменилась, его стали переучивать на шведский язык и протестантский катехизис. «В результате, – гласит не склонное к юмору юбилейное издание к 300-летию дома Романовых, – он не знал ни по-шведски, ни по-русски и ко всякой религии, выросши, был совершенно равнодушен».
А в общем, не здесь бьется пульс многоязычной державы! Зато стоит нам взять любого интеллигента, горячо и самоотверженно работающего на благо Отечества, – и все преображается. Мы уже много говорили о деятелях естественных и точных наук, обратимся теперь к гордости русского XIX века – литературе. Убежденными и активными полиглотами были многие ее столпы. В 25 шкафах и большом ларе библиотеки Л.Н. Толстого в Ясной Поляне хранится около 22 тысяч книг и журналов на 35 языках мира, как минимум 10 из них он знал свободно. И.С. Тургенев продиктовал последний рассказ своему близкому другу П. Виардо на французском, немецком и итальянском – слабеющим голосом, но без единой ошибки. А «дедушка Крылов» – это вообще чудо! В 68 лет он почувствовал, что для творческой работы ему необходим греческий, и втайне от всех, чтобы не посмеивались над стариком, стал сличать одну и ту же книгу на русском и греческом языках, затем освоил и грамматику. В общем, язык он выучил, чем поразил своих друзей, видевших в нем уставшего от жизни, одинокого человека, и в последующие 7 лет пополнил сокровищницу русской литературы прекрасными переводами с языка эллинов.
Любили и знали языки и наши композиторы прошлого века. П.И. Чайковский уверенно владел английским и французским, немецким и итальянским. С последним связано любопытное письмо от 1861 года: «Все-таки дома не сидится. Сейчас отправляюсь к Пиччиоли, у которых хочу поговорить по-итальянски и послушать пения». Как видите, великий композитор поставил здесь музыку на второе место… Не уступил бы Чайковскому ни в одном из названных языков М.И. Глинка, но он, говорят, владел еще и персидским. Да, вот чьими трудами усовершенствовался русский язык, обогатилась отечественная культура!
И в самом деле, каких-то два столетия назад заезжий иностранец потихоньку записывал слова и обороты – и это уже было хорошо. А теперь лучшие умы Европы берутся за переводы с русского. В науке, скажем, Гаусс, в литературе – блистательный Мериме, открывший французам «Пиковую даму», «Ревизора», «Мцыри». Как уважительно он писал: «Русский язык, насколько могу судить, самый богатый из всех европейских языков; он как будто создан для выражения тончайших оттенков».
Высокие достоинства русского языка вместе с обширным миром, который он открывает, привлекли к нему внимание лучших полиглотов. Это прежде всего титан прошлого века, «гигант частей речи» как о нем сказал Байрон, Дж. Меццофанти. В списке более чем из 100 языков, известных ему, почетное место занимал русский. За правильность его устной речи могли поручиться друзья полиглота Н.В. Гоголь и А.В. Суворов, а за письменную – его изящные стихи, помещенные на страницах «Московского наблюдателя» в 1835 году:
Через 4 года Российская Академия избрала Дж. Меццофанти своим почетным членом за «редкую способность изучать все языки, как древние, так и новейшие, и в особенности известного основательным знанием языка Русского» (цитируем по В.Г. Костомарову).
Любя Российских Муз, я голос их внимаю
И некие слова их часто повторяю.
Как дальний отзыв, я не ясно говорю:
Кто ж может мне сказать, что я стихи творю?
С развитием общественных отношений в стране возникло рабочее движение. У его истоков стояли люди, для которых владение языками было делом принципа. В.И. Ленин знал 9 языков. «Когда очень волновался – брал словарь (например, Макарова) и мог часами его читать», – вспоминала Надежда Констанстиновна Крупская. (Речь идет о подробном русско-французском словаре.) А.В. Луначарский начал речь на праздновании 200-летия отечественной Академии наук по-русски, продолжил по-немецки, затем по-французски, английски, итальянски, а закончил под единодушные аплодисменты по-латыни.
Словом, у полиглотов наших дней есть хорошие традиции, которые грех было бы забывать. Впрочем, до сих пор мы говорили только о прошлом. А можно ли хоть мельком заглянуть в будущее? По-видимому, да. И все, что мы узнали, подводит нас к тому, что это будет мир многоязычный. Наверное, должное место в нем займет каждый из ныне здравствующих языков, существенно расширится роль различных языков-посредников, в том числе и специально придуманных, к новой жизни возродятся и временно утраченные языки. А раз так, то непременно встанет вопрос о том, как упорядочивать их взаимоотношения. И тут, без сомнения, большую роль сыграет опыт, накопленный русским языком по мере обеспечения межнационального общения. Ведь если русский язык знают свободно примерно 4/5 населения Советского Союза, то практически каждый четвертый из них владеет им как вторым родным.
Среди читателей этой книги наверняка будут люди, читающие ее с певучим узбекским акцентом и протяжным литовским, чеканным грузинским выговором и плавным якутским. Автор хочет выразить им искреннее уважение за ту работу, которую они проделали, чтобы овладеть русским, и не сомневается, что важнейшим условием здесь является то, что это изучение не было обязательным и тем более принудительным.
Обеспечивает русский язык и международное общение. Сегодня более 1/2 миллиарда людей на Земле в той или иной мере владеет им, и это число постоянно растет. Впрочем, тут есть еще большие резервы.
Поговорим, например, об улучшении взаимопонимания между народами СССР и США. Сравним только две цифры: по данным Колумбийского университета, в США русский язык изучают несколько десятков тысяч человек, а в СССР английский учат 4 миллиона! Такое соотношение, конечно же, не соответствует потребностям современной эпохи. В самом деле, сейчас гораздо больше американцев, знающих латынь (около 4 процентов), чем американцев, владеющих русским. При всем почтении к классическим языкам, это все-таки перекос. И лучшим доказательством того, что при надлежащей постановке дела положение можно будет исправить, служат новые формы международного сотрудничества.
Так, например, в 1987 году был организован прямой показ ежедневных программ советского телевидения в США. Новинка вызвала живой интерес телекомпаний Соединенных Штатов – ведь всего за 66 часов пробного показа она привлекла внимание не менее 35 миллионов зрителей. Так что есть основание полагать, что на этом поиск новых путей сотрудничества не окончится.
Примеров того, что русский язык широко используется в интересах дела мира, накопилось уже на объемистую книгу. Так, совсем недавно пресса сообщила о новом русско-финском языке-посреднике. Его изобрели финские и советские специалисты, обслуживающие 330-киловольтную трассу, по которой электроток Единой энергосистемы СССР перекачивается в энергетическое кольцо Финляндии. Типичных ситуаций, возникающих на этой трассе, не так много – скажем, оледенение проводов или перегрузка сети. На их передачу достаточно 200 фраз. Они-то и составили разговорник полуискусственного, но очень полезного языка.
Подобные формы сотрудничества всегда ведут к лучшему пониманию друг друга, а очень часто – и к углубленному изучению русского языка. В этом отношении для нас ценен опыт венгерского полиглота, знатока 20 языков К. Ломб. В годы войны она тайно, с риском для жизни выучила русский и потом много способствовала его распространению. По общему мнению полиглотов, высказанному в ее переведенной у нас книге «Как я изучаю языки», у русского языка есть преимущества, сразу располагающие к себе новичка. Это достаточно медленный, разборчивый темп речи; отсутствие резких диалектных различий, которые так осложняют изучение итальянского или немецкого; четкая система склонений и спряжений, легко ложащаяся на память. Впрочем, и без трудностей дело не обходится. Их можно проиллюстрировать таким примером: отчего олень – мужского рода, а зелень – женского? Или почему в словах «золото», «болото», «долото» ударение стоит соответственно на первом, втором и третьем слогах? Для того чтобы помочь каждому из 23 миллионов человек на земном шаре, кто изучает русский язык, справиться с этими и другими задачами, и была основана Международная ассоциация преподавателей русского языка и литературы – МАПРЯЛ. В 1987 году она отметила свое 20-летие.
По мнению авторитетных русистов из 69 стран, приехавших на юбилейный конгресс, главная задача сейчас состоит в том, чтобы сделать русский языком дружбы и мира между народами. Именно так был сформулирован и девиз конгресса. И может быть, особенно важно то, что в современном русской языке слово «мир» означает и согласие, и всю землю. Традиции такого рода существуют в каждой культуре и будущее полиглотов связано с собиранием их воедино. Многоязычие будущего – это многоязычие мира в обоих значениях последнего слова.
Глава третья
СОВЕТЫ НАЧИНАЮЩЕМУ ПОЛИГЛОТУ
Что рекомендуют ученые?
В 1697 году была сделана одна из самых нелепых и самых прекрасных ошибок перевода. Шарль Перро, познакомивший человечество с Котом в сапогах и Мальчиком с Пальчик, записывал ставшую впоследствии такой же популярной сказку о Золушке. Когда речь дошла до башмачка, потерянного на балу, а точнее, до материала, из которого он был сделан, перо великого сказочника вывело не старинное, правильное и единственно уместное в этой ситуации слово «вэр» (мех), а случайно совпавшее с ним в разговорной речи французов новое и абсурдное в данном случае «вэр» (стекло). Хрустальный башмачок так вошел сегодня в сознание маленьких читателей, что об исправлении этой неточности и думать нечего.
Однако не все ошибки несут на себе груз таланта и имеют такой успех. Обычно изучающие язык спешат отделаться от них – и чем скорее, тем лучше. Ну а специалисты по языкам придумали для этого массу полезных приемов и методов, самое общее представление о которых нужно иметь каждому начинающему полиглоту. Итак, что же советует нам наука?
Первым мы назовем традиционныйметод. Следуя ему, выучивается список слов, зазубриваются правила грамматики и переводится текст «от сих до сих». Сатире на этот метод посвящены блестящие страницы Чехова и Марка Твена, что, впрочем, нисколько не умаляет его преимуществ: вероятно, многие помнят бабушку или дедушку, с гимназических времен заучившего навечно вбитые в него языки. Но от тех же времен идут и такие колоссально сократившие расходы сил полиглотов изобретения, как… обычный словарь! Для того чтобы оценить всю мощь этого привычного сегодня помощника, достаточно перечесть записки Н.Н. Миклухо-Маклая. Прибыв к туземцам Новой Гвинеи, он, естественно, не имел никаких словарей их языка и поэтому так и не смог угадать перевод таких простых слов, как «слышать» или «сниться», хотя разговаривал с ними вполне свободно.
Однако не все ошибки несут на себе груз таланта и имеют такой успех. Обычно изучающие язык спешат отделаться от них – и чем скорее, тем лучше. Ну а специалисты по языкам придумали для этого массу полезных приемов и методов, самое общее представление о которых нужно иметь каждому начинающему полиглоту. Итак, что же советует нам наука?
Первым мы назовем традиционныйметод. Следуя ему, выучивается список слов, зазубриваются правила грамматики и переводится текст «от сих до сих». Сатире на этот метод посвящены блестящие страницы Чехова и Марка Твена, что, впрочем, нисколько не умаляет его преимуществ: вероятно, многие помнят бабушку или дедушку, с гимназических времен заучившего навечно вбитые в него языки. Но от тех же времен идут и такие колоссально сократившие расходы сил полиглотов изобретения, как… обычный словарь! Для того чтобы оценить всю мощь этого привычного сегодня помощника, достаточно перечесть записки Н.Н. Миклухо-Маклая. Прибыв к туземцам Новой Гвинеи, он, естественно, не имел никаких словарей их языка и поэтому так и не смог угадать перевод таких простых слов, как «слышать» или «сниться», хотя разговаривал с ними вполне свободно.