Я предложила включить в программу концерта ахматовский "Реквием", только что опубликованный у нас. И для меня выбор актрисы был ясен с самого начала: Алла Демидова. Только она. Я подарила ей свою мечту от чистого сердца, хотя думаю, что Демидова до сих пор об этом не подозревает. Надо сказать, что у меня с ней никогда не складывалось дружеских отношений, порой даже казалось, что она меня избегает. В любом случае, мысли предложить себя в этот проект и возникнуть не могло. Будучи по натуре человеком очень в себе неуверенным, я бы в жизни не решилась на подобную наглость. К тому же в 1987 году моя актерская "карьера", начинавшаяся весьма стремительно в Армении еще до моего замужества, благополучно буксовала, и тогда уже я начинала задумываться, что писать в анкетной графе "профессия" - актриса или домохозяйка.
Итак, мы позвонили Демидовой, и она приняла идею "Реквиема" с восторгом. Композицию придумал Володя: это было очень удачное в смысловом и эмоциональном плане сочетание поэзии Ахматовой с кусками из Камерной симфонии Шостаковича (квартет "Памяти жертв фашизма и войны") и "Страстями по Матфею" Баха. В конце, когда Ахматова видит себя памятником: "И пусть с неподвижных и бронзовых век как слезы струится подтаявший снег, и голубь тюремный пусть гулит вдали, и тихо идут по Неве корабли", - вступала скрипка одиноким пронзительным голосом. Слезы у слушателей и музыкантов возникали как катарсис, как очищение.
"Реквием" стал одним из актерских триумфов Демидовой. Ее мощный драматический талант был оправлен, как дорогой камень, изумительным сопровождением оркестра и очень удачным костюмом - Василий Катанян подарил Алле костюм Лили Юрьевны Брик, сшитый Ивом Сен-Лораном. С "Реквиемом" Демидова потом часто выступала в концертах "Виртуозов" в России и на Западе.
Помню, через три месяца после землетрясения мы ездили с концертами в Ленинакан. Поездка эта врезалась в память настоящими, жизненными, а не театральными эмоциями. Знать о горе - одно, видеть его своими глазами совершенно другое. Когда-то "Виртуозы" выступали в Ленинакане, и об этом был снят очень красивый фильм: Володя на фаэтоне едет мимо фонтана, мальчик играет на зурне, сияет солнце. На этот раз режиссер с армянского телевидения придумала, что они смонтируют кадры современного приезда на развалины со счастливыми кадрами прошлого. По ее замыслу, Володя должен был выйти из автобуса со свечой и подойти к разрушенному фонтану. Как далек был этот постановочный эффект от реального накала страстей в тот момент! В разрушенный Ленинакан постоянно наведывались комиссии с членами правительства - приезжали, обещали и уезжали. Поэтому когда жители увидели черную "Волгу", на которой ехали Демидова, Образцова и Соткилава, они выскочили на площадь с камнями, крича: "Зачем вы приехали?" Кто-то объяснил, что это артисты и будет концерт. В ответ раздались крики: "Нам не нужно музыки, нам нужен хлеб, деньги и новые дома". Воинствующая, голодная толпа, живущая в вагонах...
Артистам приходилось буквально пробираться в единственное уцелевшее здание Театра драмы. Люди на площади настолько отчаялись, что им было все равно Спиваков, Образцова... На концерт собралась уцелевшая часть интеллигенции. Когда на сцену вышел армянский ребенок и стал играть на дудуке, я впервые увидела своего мужа плачущим на сцене. Зурна считается народным инструментом радости, а дудук - скорби. (Это сейчас, после фильма "Гладиатор", дудук стал модным инструментом.) Две девочки из Центра детского творчества подарили малюсенький синий коврик с красным клоуном - его соткала их погибшая подруга девяти лет. Алла Демидова тоже была потрясена, от волнения забыла половину текста, перескочив с середины сразу на финал. После концерта она спрашивала:
- А что за заминка была в середине в оркестре?
Оказалось, она совсем была не в силах вспомнить, что происходило на сцене.
В 1992 году Володя решил исполнить "Реквием" на фестивале в Кольмаре на французском и русском языках. И предложил выступить мне. Впервые! "Реквием" очень хорошо переведен, что случается редко, в издательстве "Minuit" ("Полночь"). Я сама сделала композицию, соединив русский текст с французским (в финале - "Опять поминальный приблизился час", - например, перевод очень ритмичный и можно было чередовать русские и французские строки). Как известно, сапожник всегда без сапог. Для жены у Спивакова времени на репетицию все не находилось. На "Реквием" мне отвели полчаса за день до выступления. На сцене во время репетиции сидели те, старые "Виртуозы", вынужденные мне аккомпанировать. Когда я вышла читать на репетиции, спина не ощутила никакой поддержки, муж мой нервничал и торопился, параллельно настраивали звук, перешептывались, я ничего не успевала понять. "Виртуозы" - "зубры" - всем своим видом старались показать, насколько выступление со мной для них вроде обязаловки. "Подумаешь, жена шефа", - чувствовала я спиной их мысли.
Короче, месье Ламбер, который до сих пор работает на фестивале и отвечает за техническое оснащение собора Святого Мэтью, видя мое отчаяние, разрешил ночью после концерта прийти и поработать самой, разобраться с акустикой, с пространством. Получив огромный ключ от средневековой церкви, я действительно пришла ночью, нашла свои точки в зале, освоилась. На следующий день мне снова дали полчаса с оркестром на генеральную репетицию, и я, собравшись, уже не обращала внимания на шепотки сзади. Судя по реакции французов, выступила я достойно. Сразу после этого концерта у меня завязалась дружба с президентом Ассоциации музыкальных критиков Антуаном Ливио. Он тут же пригласил меня на интервью на радио, убеждал, что исполнение "Реквиема" надо обязательно повторить. Даже придумал проект, о котором я до сих пор мечтаю, но осуществить пока не могу из-за того, что он очень труден в реализации.
Готового костюма к "Реквиему" у меня не было. Я тогда была худенькой и щуплой, а хотела чувствовать себя грузной женщиной, окаменевшей от скорби. По физическому ощущению мне хотелось быть тяжелой. Помог Слава Зайцев. Я нашла у него не платье, а черный плащ из толстой суровой ткани. Сшитый трапецией, в пол, с большим рукавом реглан, он очень укрупнял сценический силуэт. Я немного с ним играла: поднимала воротник, убирала руки в карманы. Естественно, в жизни я этот плащ никогда не носила.
Хотя я поняла, что с исполнением "Реквиема" справилась, лица музыкантов за моей спиной на сохранившейся фотографии говорят о том, что стена принципиального неприятия там стояла повыше, чем знаменитая тюремная в "Крестах". Это было испытание. Еще огорчило странное ощущение, что с мужем мне на сцене неуютно. Конечно, это субъективно. Может быть, просто он в меня тогда не верил. Или еще сильнее, чем за себя самого, волновался. Но знаю и то, что насколько с ним комфортно солистам, настолько мне было некомфортно. Я решила, что вместе с ним больше не выйду на сцену никогда и если что-то и буду делать, то только сама.
...Правда, время часто изменяет даже твердые убеждения и клятвы, которые даешь сам себе. Сегодня, когда я дописываю эти главы, Володя неожиданно сказал мне:
- У нас с тобой в жизни случилось необыкновенное совпадение: наступила вторая зрелость. Мне за пятьдесят, а я вдруг начал учить концерт Берга, к которому в молодости даже не думал подступиться, и не просто учить - я практически закончил новую, свою редакцию этого концерта. А ты стала писать, и главы, которые ты мне прочитала, очень меня трогают.
Мы ехали в этот момент по ночному Парижу, и я чуть не заплакала. Может, если очень захотеть и много работать, мне доведется еще когда-нибудь выйти с ним на сцену?!
"СЛАДКАЯ ЖИЗНЬ"
ОТ ПАРАДЖАНОВА
Однажды в Тбилиси я читала "Реквием" Ахматовой (правда, ничего не помню, так как жутко волновалась). Это было на открытии нового концертного зала, выступали "Виртуозы", Женя Кисин. Гия Канчели в единственный свободный вечер повел нас знакомиться с Параджановым. Потом мы должны были идти на спектакль Тбилисского театра марионеток Резо Габриадзе.
Про Сергея Параджанова я много слышала. Один из моих фильмов снимал оператор Алик Явурян, мой очень близкий друг, работавший на его последнем фильме "Ашик-Кериб". Он был лучшим оператором Армении, внешне - просто родной брат Шона Коннери, красивый, умный, интеллигентный. Раньше я его боялась и на "Арменфильме" обходила стороной, мне казалось, что я ему как актриса не нравлюсь. На пробах меня колотило от ужаса. Я знала: Явурян во время проб смотрит в камеру три минуты, и, если актриса его не вдохновляет, ей не суждено сниматься в картине. Но у нас сложилось взаимопонимание. Фильм "Чужие игры" получился дрянной, но мне важно было работать: это происходило сразу после смерти моего отца, я искала в съемках возможность отвлечься от своих переживаний. Володя все время гастролировал, мама была в чудовищном состоянии, дочери Кате был год. Я взяла ребенка с собой и полгода снималась в Ереване. Явурян во время наших съемок несколько раз приезжал от Параджанова, с которым они придумывали последний фильм, и рассказывал невероятные вещи. Например, как он, проголодавшись с дороги, залез с разрешения "гостеприимного" хозяина в холодильник и не обнаружил там никакой еды - только круглую коробку, полную пузырьков валерьянки. Наслушавшись таких историй, я мечтала встретиться с этим человеком.
Мы оделись и при полном параде пришли в старый тбилисский дворик. Параджанов сидел на балконе на втором этаже, в халате, и приветствовал нас, глядя сверху:
- Какие красивые люди идут по лестнице! В воздухе запахло "Шанелью"!
Таковы были его первые слова. Дальше все напоминало действие параджановских фильмов. В от-крытые двери квартиры входили и выходили разные люди - молодой красавец Феб, игравший Ашик-Кериба, женщина Соня лет под шестьдесят, которую Параджанов хотел выдать замуж.
- Соня идет с тортами, она меня кормит. Посмотри, какая красавица! Найди ей жениха!
Это был сплошной поток сознания, фейерверк!
Смотрел попеременно на Вову и на меня, гладил его по руке и вопрошал:
- Ты знаешь, почему ты такой красивый, а я - нет? Потому что ты в костюме, а я в халате. Давай поменяемся?
Отвел Гию Канчели в сторонку и зашептал:
- Слушай, что ты со мной делаешь? Я не знаю, кто мне больше нравится - он или она.
Посмотрел на меня внимательно:
- Кто тебя снимал в том историческом фильме, в "Ануш"?
- Марат снимал, Варшапетян, - отвечаю.
А за спиной Параджанова как раз случайно стоит брат недавно умершего Марата (про него хозяин сказал: "Пусть этот подозрительный армянин поставит чайник").
- Бедный, бедный Марат! Неталантливый был человек!
Параджанов мог быть разным - злым и несправедливым тоже. Василий Катанян в своей книжке "Прикосновение к идолам" как раз об этом написал. Марат ведь был талантливейшим человеком.
- Давай я тебя сниму, - продолжал Параджанов.
- Не бойся! Можно я ее сниму? - это уже к Вове, который тут же сидит.
- В следующей картине я тебя сниму. Как тебя там на "Арменфильме" серной кислотой до сих пор не облили? Эти армянские актрисы такие ревнивые! Потом опять к Гие: - Как она мне нравится, как нравится! И он мне тоже нравится. Давай его разденем, посмотрим, там мускулы или что?
Пришлось по настоянию хозяина раздевать Спивакова до пояса.
Рассказывает сон:
- Иду я в баню на Майдан, и мой банщик Сэрж ходит мне по спине. И вдруг у него нога проваливается и он спрашивает:
- Сэреж, что там у тебя?
Я отвечаю:
- Рак. (Параджанову недавно сделали операцию после того, как у него обнаружили рак легкого.)
Начинает причитать:
- Ах, я скоро умру! Посмотри, какой у меня шрам тут. Вообще я сейчас пойду лягу и буду умирать. Сначала только чаю попьем.
Потом стал показывать свои коллажи. А я слышала о них от своего друга, который работал у Сен-Лорана, и видела подарки Параджанова, фотографии. Реакция Параджанова была неожиданной:
- Сен Лоран? Жулик твой Сен-Лоран! Ты знаешь, что они со мной сделали? Приехали, отобрали у меня коллажи и говорят: мы тебе заплатим или хочешь пришлем вещами. Я дал. Мои коллажи стоят миллионы. Знаешь, что они прислали? Ящик. Открываю. Кто-то умер, они с него сняли все костюмы, даже не отдали в химчистку и прислали мне, чтобы я это носил. Подумаешь, Сен-Лоран!
И вот так весь вечер.
Показывает фотографии жены и сына, ковры, коллажи. Вова украдкой смотрит на часы, так как собирается в театр к Габриадзе. А я не хочу уходить, потому что не могу оторваться от Параджанова. Не хочу. У меня возникает предчувствие, что эта встреча - первая и последняя. Наверное, с тех пор я не хожу на спектакли Резо Габриадзе. Я и тот спектакль не помню, как будто я его не видела, так как вечер в театре лишил меня продолжения общения с Параджановым.
Он читал свои записки, мы пили чай.
- К сожалению, нам пора, - говорит Володя.
- Куда ты идешь? Везде скучно, оставайся здесь. Там неинтересно, посиди со мной.
Когда мы уходили, он спросил:
- Что мне тебе подарить? Что ты хочешь? В этом доме все старое!
Сначала разломил гранат и говорит:
- Ешь, давай с руки ешь!
А на мне - белое платье, главная задача - не закапать его. Побежал к серванту, вытащил какую-то гэдээрошную синюю пузатую сахарницу с реставрированной крышкой. Вся она была какой-то кособокой, видимо, из бракованной серии. Но Параджанов умел все превращать в, как бы сейчас сказали, перформанс, в факт искусства. Он взял сахарницу и, размочив в чае кусок сахара, приклеил его внутри на дно: "Чтобы твоя жизнь была сладкой". И вот уже спустя больше пятнадцати лет я держу эту сахарницу у себя на кухне среди дорогих сердцу подарков и никогда не мою ее - берегу кусочек сахара, приклеенный Параджановым. И еще он подарил мне фотографию: Параджанов стоит, вытянув руку так, как будто держит на ней белые домики на склоне горы на заднем плане. И улыбается.
НЕВСТРЕЧА С БУЛАТОМ
Булат Окуджава написал к Володиному пятидесятилетию стихи-посвящение. И спустя некоторое время Володя ему ответил. В его день рождения 12 сентября мы были в Париже, ожидая прибавления семейства: Анечка, наша младшая дочь, родилась 1 октября, буквально через две недели после юбилея. Володя не хотел отмечать его в Москве, так как вообще не любит пышных сборищ. Я сделала Володе сюрприз - заказала ужин в ресторане, который для него был символом Франции. Он всегда мечтал, "когда будут деньги", пригласить всех в "Максим". Приехали наши близкие и преданные друзья из Испании, Америки и Москвы и даже Ростропович, который успел прилететь в последнюю минуту. Накануне нам привезли несколько писем и поздравлений. Среди бумаг находился манускрипт, который написал Окуджава, - замечательные, очень грустные стихи, посвященные Володе. Из всех поздравлений они потрясли меня больше всего. И его тоже. Спустя буквально месяц Володя был в Зальцбурге, позвонил мне и попросил включить факс, по которому и переслал мне свои стихи-ответ: "Путешествие дилетанта из Зальцбурга в Вену". Володя очень редко пишет стихи. Они начинались так же, как у Булата, но каждая строчка как бы перекликалась с теми стихами. Мы нашли способ переслать ответ Окуджаве, и я знаю, стихи ему очень понравились.
К сожалению, Булат Окуджава в нашей жизни - это, как писала Ахматова, "невстреча". Или полувстреча. Они с Володей практически были незнакомы, то есть формально знакомы, конечно, были, но возможности общаться, делиться чем-то они не имели. Оглядываясь назад, понимаешь, что самое драгоценное время, проведенное вместе с очень интересным человеком. Как-то мы встретились с Булатом Окуджавой в Париже в доме Люси Каталя. Она - очень известная женщина, работающая в издательстве "Альбан Мишель". В ее дом нас привела Зоя Богуславская. Жена Окуджавы Ольга очень торопилась в тот вечер его увести, общение не складывалось, Володя хотел с ним поговорить, я тоже надеялась услышать что-то необыкновенное. Но не получилось.
Булат умер в июне, и за полгода до этого в Москве был концерт, на котором "Виртуозы Москвы" впервые исполняли "Раек" Шостаковича. Так сложилось, что в Большом зале сошлось множество официальных лиц - в партере одновременно сидели Наина Иосифовна Ельцина, Чубайс, Лужков со всей своей командой из мэрии. Это было незадолго до выборов 1996 года, уже разразился скандал с Коржаковым, стенка шла на стенку. (Спивакова часто обвиняют в том, что на его концертах появляются лица, взаимоисключающие друг друга. Я же не могу закрыть дверь ни перед кем и всегда в меру своих сил достаю билеты всем без исключения. Например, Бари Алибасов со всей "На-на" однажды тоже появился у нас. Накануне мы познакомились на концерте Пендерецкого, выяснилось, что Алибасов его обожает и понимает его музыку как никто. Для него Пендерецкий или Шенберг космос, великая музыка. Я не видела ничего криминального в том, что он захотел, чтобы его "мальчики" послушали Моцарта. Правда, потом появились статейки, что "Спиваков и "На-на" - одной крови".)
Я считаю, что музыка - идеальное средство соединить и примирить всех. Референт Наины Иосифовны передал мне ее пожелание увидеться с Владимиром Теодоровичем после концерта и просьбу организовать чай в правительственной ложе. Я, естественно, позвала туда всех - и Лужкова с его "хлопцами", и Чубайса с его пленительной, тургеневского типа женой Машей. Зная привычку Спивакова "отходить" от концерта очень долго, сначала стоя в мокром фраке и принимая поздравления, потом медленно переодеваться, когда уже остались только свои, на что уходит минут сорок пять, я понадеялась занять и развлечь гостей в правительственной ложе, но это было невозможно - все сидели по углам и молчали. Официанты отчаялись - гости отказывались пить и есть. В воздухе как будто "повис топор". Мне стало ясно - положение может спасти только Спиваков.
Я рванула в артистическую, крича сразу всей очереди:
- Ради Бога, извините, он сегодня не сможет ни с кем говорить.
Быстро переодела Володю в свитер на голое тело, и мы побежали. В тот момент, когда я выхватила его из артистической, я увидела, что в середине очереди стоит Булат. Эта встреча в канун Нового года, после концерта в консерватории, как вспышка в памяти, которая никогда не угаснет: он - в толпе, Володя к нему кинулся, они обнялись, крепко, быстро, в последний раз. Если бы знать, что в последний...
Мы убежали с обещанием позвонить. Даже не сообразили пригласить его с собой. Потом я так ругала себя, думала, а что, собственно говоря, дороже? У меня на сердце это осталось каким-то грузом вины. Остались два стихотворения, свидетельствующие о перекличке между их душами. Они прекрасно почувствовали друг друга. Муж всегда возит эти стихи в футляре скрипки.
Я безумно жалею, что мне не довелось знать Булата Шалвовича ближе. Ведь вся моя юность связана с его поэзией. Окуджава для меня равноценен Пастернаку или Мандельштаму. С пятнадцати лет у меня была его пластинка 33 оборота, на конверте - портрет с сигаретой, такой коричневый дагерротип. Как только закрою глаза и вижу эту пластинку, вспоминается очень дорогой мне отрезок жизни конец школы, начало института, наши поездки в колхоз, в деревню Княжево под Волоколамском, когда мы, студенты ГИТИСа, согревались у костра и пели "Виноградную косточку". Все его песни - "О московском муравье", "Прощание с новогодней елкой", "Опустите, пожалуйста, синие шторы"... - великая поэзия. Он пел ее под музыку, и второго такого трубадура эпохи не было - философа, поэта, музыканта. Наверное, я не одинока в этой любви. И я безмерно горжусь стихами Окуджавы, посвященными Спивакову. Володя сам - человек щедрый, но в то же время он совсем не избалован вниманием и щедрым отношением к себе. Ему мало посвящено произведений, но то, что ему посвящено - дорогого стоит. И стихотворение Булата в этом ряду. Для меня эти стихи очень важны.
ОТЪЕЗД
Владимиру Спивакову
С Моцартом мы уезжаем из Зальцбурга.
Бричка вместительна. Лошади в масть.
Жизнь моя, как перезревшее яблоко,
тянется к теплой землице припасть.
Ну а попутчик мой этот молоденький
радостных слез не стирает с лица:
он и не знает, что век-то коротенький,
он все про музыку, чтоб до конца.
Времени не остается на проводы...
Что ж, они больше уже не нужны
слезы, что были недаром ведь пролиты,
крылья, которые Богом даны?
Ну а попутчик мой только и верует
жару души и фортуне своей,
нотку одну лишь нащупает верную
и заливается как соловей.
Руки мои на коленях покоятся,
горестный вздох угасает в груди...
Там, позади - "До свиданья, околица!"...
и ничего, ничего впереди.
Ну а попутчик божественной выпечки,
не покладая усилий своих,
то он на флейточке, то он на скрипочке,
то на валторне поет за двоих.
1994 г. Булат Окуджава
ПУТЕШЕСТВИЕ ДИЛЕТАНТА
Булату Окуджаве
С Моцартом мы уезжаем из Зальцбурга,
Бричка вместительна, лошади в масть.
Сердце мое - недозрелое яблоко
К Вашему сердцу стремится припасть.
Молодость наша - безумная молния,
Вдруг обнажившая Землю на миг.
Мы приближаемся к царству безмолвия,
Влево и вправо, а там - напрямик.
Вместе мы в бричке, умело запряженной,
Вместе грустим мы под звон бубенца,
Смотрим на мир, так нелепо наряженный,
Праздник, который с тобой до конца.
Медленней пусть еще долгие годы
Бричка нас катит дорогой крутой,
Пусть Вас минуют печаль и невзгоды,
Друг мой далекий и близкий такой!
Музыка в Вашей поэзии бьется,
Слово стремится взлететь в облака,
Пусть оно плачет, но лучше - смеется.
И над строкою не дрогнет рука...
В.Спиваков
По пути из Зальцбурга в Вену.
7 октября 1995 г.
КУРЬЕЗ
Самый смешной, необыкновенный да и абсурдный отпуск - наше незабываемое первое лето в Ялте в 1983 году. Мы с Володей знакомы еще только четыре месяца, безумно влюблены, и он приглашает меня на месяц
в Ялту. Мы неженаты, счастливы, свободны! Родительское осуждение (ехать отдыхать с мужчиной, будучи незамужем!) не остановило меня.
И вот мы приезжаем в гостиницу, с нами - любимые старые Володины друзья Гриша и Аня Ковалевские. Володе заказан "люкс", Ковалевские
в обычном номере. В гостинице "Ялта" "люксы" располагались справа от лифта, остальные номера - слева, а в центре, естественно, денно и нощно несла вахту дежурная по этажу! Абсурд ситуации заключался в том, что в те годы запрещалось ночевать и вообще проживать в одном номере разнополым персонам,
не связанным узами брака, а точнее - без штампа
в паспорте. То есть мужчина с мужчиной имели право спать в двуспальной кровати без всякого "штампа", женщина с женщиной - тоже, а вот мужчина с женщиной - ни за что!
Итак, в "люксе" официально значились Спиваков
и Ковалевский, а в обычном номере Ковалевская
и Саакянц. В общем, все по закону. Меня мало волновала вся эта чепуха, хотя нас предупредили, что по ночам регулярно устраивают проверки подозрительных номеров. Сразу по прибытии я вышла на балкон, вокруг волшебное море, вдали - Аю-Даг, в душе - счастье, рядом - любимый... Через несколько минут созерцательного блаженства в номер влетел Ковалевский с лукавыми огоньками в глазах:
- Ребята, я все устроил, этажная дама "заряжена", сегодня живите спокойно.
Ключевой фигурой нашей жизни в гостинице,
от которой зависел наш покой, была дежурная по этажу. Но дежурные менялись практически ежедневно! Так что, договорившись с первой посредством флакона духов, Гриша не осознал, что ему придется проделывать сие каждый день. Надо сказать, Григорий, по природе талантливый артист, комедиант, присматривался
к каждой следующей дежурной и всякий раз разрабатывал новый подход. Одну можно было подкупить косынкой, чтобы не настучала, что заслуженный артист РСФСР спит в одной постели
с невестой, а не с другом детства, другая любила шоколад, третья мечтала об автографе проживающего в той же гостинице эстрадного венгерского певца и т.д. И вот в один "прекрасный" день Григорий появился на пороге с кислой миной:
- В общем, меня послали. Сегодняшняя - старая мымра, ничего ей не надо, короче, ребята, я - пас, сегодня спим по "прописке".
В результате пришлось провести ночь как полагалось по правилам гостиницы. Не знаю, как уж там устроились Спиваков с Ковалевским, мы с Аней всю ночь просидели в шезлонгах на балконе, болтая и давясь от хохота. Самое необыкновенное, что к мужикам нашим и вправду часа в три ночи пришли блюстители порядка, постучали, прошлись по номеру, проверили документы и ушли ни с чем.
Когда же спустя неделю приближалось дежурство нашей "любимой" мымры, Гриша разузнал, уж не знаю как, что она обожает пить чай! Солидная коробка английского чая - и наши с Аней планы снова провести ночь на террасе с сигаретой, семечками и девчоночьим шушуканьем рухнули навсегда!
НАШ БДТ
Дружба оркестра "Виртуозы Москвы" с Большим драматическим театром началась, когда Володя познакомился сразу со всей труппой на гастролях в Ялте. Мы дружили со всем БДТ, с его ядром. Наш БДТ - это прежде всего Георгий Александрович Товстоногов, Евгений Алексеевич Лебедев, Владислав Игнатьевич Стржельчик. Помню, тем летом после концерта "Виртуозов Москвы" в Ялте, куда я не поехала, потому что недавно родилась Катька, Володя позвонил мне безумно воодушевленный:
- Тут такая компания, весь театр БДТ на гастролях. Я со всеми перезнакомился.
Итак, мы позвонили Демидовой, и она приняла идею "Реквиема" с восторгом. Композицию придумал Володя: это было очень удачное в смысловом и эмоциональном плане сочетание поэзии Ахматовой с кусками из Камерной симфонии Шостаковича (квартет "Памяти жертв фашизма и войны") и "Страстями по Матфею" Баха. В конце, когда Ахматова видит себя памятником: "И пусть с неподвижных и бронзовых век как слезы струится подтаявший снег, и голубь тюремный пусть гулит вдали, и тихо идут по Неве корабли", - вступала скрипка одиноким пронзительным голосом. Слезы у слушателей и музыкантов возникали как катарсис, как очищение.
"Реквием" стал одним из актерских триумфов Демидовой. Ее мощный драматический талант был оправлен, как дорогой камень, изумительным сопровождением оркестра и очень удачным костюмом - Василий Катанян подарил Алле костюм Лили Юрьевны Брик, сшитый Ивом Сен-Лораном. С "Реквиемом" Демидова потом часто выступала в концертах "Виртуозов" в России и на Западе.
Помню, через три месяца после землетрясения мы ездили с концертами в Ленинакан. Поездка эта врезалась в память настоящими, жизненными, а не театральными эмоциями. Знать о горе - одно, видеть его своими глазами совершенно другое. Когда-то "Виртуозы" выступали в Ленинакане, и об этом был снят очень красивый фильм: Володя на фаэтоне едет мимо фонтана, мальчик играет на зурне, сияет солнце. На этот раз режиссер с армянского телевидения придумала, что они смонтируют кадры современного приезда на развалины со счастливыми кадрами прошлого. По ее замыслу, Володя должен был выйти из автобуса со свечой и подойти к разрушенному фонтану. Как далек был этот постановочный эффект от реального накала страстей в тот момент! В разрушенный Ленинакан постоянно наведывались комиссии с членами правительства - приезжали, обещали и уезжали. Поэтому когда жители увидели черную "Волгу", на которой ехали Демидова, Образцова и Соткилава, они выскочили на площадь с камнями, крича: "Зачем вы приехали?" Кто-то объяснил, что это артисты и будет концерт. В ответ раздались крики: "Нам не нужно музыки, нам нужен хлеб, деньги и новые дома". Воинствующая, голодная толпа, живущая в вагонах...
Артистам приходилось буквально пробираться в единственное уцелевшее здание Театра драмы. Люди на площади настолько отчаялись, что им было все равно Спиваков, Образцова... На концерт собралась уцелевшая часть интеллигенции. Когда на сцену вышел армянский ребенок и стал играть на дудуке, я впервые увидела своего мужа плачущим на сцене. Зурна считается народным инструментом радости, а дудук - скорби. (Это сейчас, после фильма "Гладиатор", дудук стал модным инструментом.) Две девочки из Центра детского творчества подарили малюсенький синий коврик с красным клоуном - его соткала их погибшая подруга девяти лет. Алла Демидова тоже была потрясена, от волнения забыла половину текста, перескочив с середины сразу на финал. После концерта она спрашивала:
- А что за заминка была в середине в оркестре?
Оказалось, она совсем была не в силах вспомнить, что происходило на сцене.
В 1992 году Володя решил исполнить "Реквием" на фестивале в Кольмаре на французском и русском языках. И предложил выступить мне. Впервые! "Реквием" очень хорошо переведен, что случается редко, в издательстве "Minuit" ("Полночь"). Я сама сделала композицию, соединив русский текст с французским (в финале - "Опять поминальный приблизился час", - например, перевод очень ритмичный и можно было чередовать русские и французские строки). Как известно, сапожник всегда без сапог. Для жены у Спивакова времени на репетицию все не находилось. На "Реквием" мне отвели полчаса за день до выступления. На сцене во время репетиции сидели те, старые "Виртуозы", вынужденные мне аккомпанировать. Когда я вышла читать на репетиции, спина не ощутила никакой поддержки, муж мой нервничал и торопился, параллельно настраивали звук, перешептывались, я ничего не успевала понять. "Виртуозы" - "зубры" - всем своим видом старались показать, насколько выступление со мной для них вроде обязаловки. "Подумаешь, жена шефа", - чувствовала я спиной их мысли.
Короче, месье Ламбер, который до сих пор работает на фестивале и отвечает за техническое оснащение собора Святого Мэтью, видя мое отчаяние, разрешил ночью после концерта прийти и поработать самой, разобраться с акустикой, с пространством. Получив огромный ключ от средневековой церкви, я действительно пришла ночью, нашла свои точки в зале, освоилась. На следующий день мне снова дали полчаса с оркестром на генеральную репетицию, и я, собравшись, уже не обращала внимания на шепотки сзади. Судя по реакции французов, выступила я достойно. Сразу после этого концерта у меня завязалась дружба с президентом Ассоциации музыкальных критиков Антуаном Ливио. Он тут же пригласил меня на интервью на радио, убеждал, что исполнение "Реквиема" надо обязательно повторить. Даже придумал проект, о котором я до сих пор мечтаю, но осуществить пока не могу из-за того, что он очень труден в реализации.
Готового костюма к "Реквиему" у меня не было. Я тогда была худенькой и щуплой, а хотела чувствовать себя грузной женщиной, окаменевшей от скорби. По физическому ощущению мне хотелось быть тяжелой. Помог Слава Зайцев. Я нашла у него не платье, а черный плащ из толстой суровой ткани. Сшитый трапецией, в пол, с большим рукавом реглан, он очень укрупнял сценический силуэт. Я немного с ним играла: поднимала воротник, убирала руки в карманы. Естественно, в жизни я этот плащ никогда не носила.
Хотя я поняла, что с исполнением "Реквиема" справилась, лица музыкантов за моей спиной на сохранившейся фотографии говорят о том, что стена принципиального неприятия там стояла повыше, чем знаменитая тюремная в "Крестах". Это было испытание. Еще огорчило странное ощущение, что с мужем мне на сцене неуютно. Конечно, это субъективно. Может быть, просто он в меня тогда не верил. Или еще сильнее, чем за себя самого, волновался. Но знаю и то, что насколько с ним комфортно солистам, настолько мне было некомфортно. Я решила, что вместе с ним больше не выйду на сцену никогда и если что-то и буду делать, то только сама.
...Правда, время часто изменяет даже твердые убеждения и клятвы, которые даешь сам себе. Сегодня, когда я дописываю эти главы, Володя неожиданно сказал мне:
- У нас с тобой в жизни случилось необыкновенное совпадение: наступила вторая зрелость. Мне за пятьдесят, а я вдруг начал учить концерт Берга, к которому в молодости даже не думал подступиться, и не просто учить - я практически закончил новую, свою редакцию этого концерта. А ты стала писать, и главы, которые ты мне прочитала, очень меня трогают.
Мы ехали в этот момент по ночному Парижу, и я чуть не заплакала. Может, если очень захотеть и много работать, мне доведется еще когда-нибудь выйти с ним на сцену?!
"СЛАДКАЯ ЖИЗНЬ"
ОТ ПАРАДЖАНОВА
Однажды в Тбилиси я читала "Реквием" Ахматовой (правда, ничего не помню, так как жутко волновалась). Это было на открытии нового концертного зала, выступали "Виртуозы", Женя Кисин. Гия Канчели в единственный свободный вечер повел нас знакомиться с Параджановым. Потом мы должны были идти на спектакль Тбилисского театра марионеток Резо Габриадзе.
Про Сергея Параджанова я много слышала. Один из моих фильмов снимал оператор Алик Явурян, мой очень близкий друг, работавший на его последнем фильме "Ашик-Кериб". Он был лучшим оператором Армении, внешне - просто родной брат Шона Коннери, красивый, умный, интеллигентный. Раньше я его боялась и на "Арменфильме" обходила стороной, мне казалось, что я ему как актриса не нравлюсь. На пробах меня колотило от ужаса. Я знала: Явурян во время проб смотрит в камеру три минуты, и, если актриса его не вдохновляет, ей не суждено сниматься в картине. Но у нас сложилось взаимопонимание. Фильм "Чужие игры" получился дрянной, но мне важно было работать: это происходило сразу после смерти моего отца, я искала в съемках возможность отвлечься от своих переживаний. Володя все время гастролировал, мама была в чудовищном состоянии, дочери Кате был год. Я взяла ребенка с собой и полгода снималась в Ереване. Явурян во время наших съемок несколько раз приезжал от Параджанова, с которым они придумывали последний фильм, и рассказывал невероятные вещи. Например, как он, проголодавшись с дороги, залез с разрешения "гостеприимного" хозяина в холодильник и не обнаружил там никакой еды - только круглую коробку, полную пузырьков валерьянки. Наслушавшись таких историй, я мечтала встретиться с этим человеком.
Мы оделись и при полном параде пришли в старый тбилисский дворик. Параджанов сидел на балконе на втором этаже, в халате, и приветствовал нас, глядя сверху:
- Какие красивые люди идут по лестнице! В воздухе запахло "Шанелью"!
Таковы были его первые слова. Дальше все напоминало действие параджановских фильмов. В от-крытые двери квартиры входили и выходили разные люди - молодой красавец Феб, игравший Ашик-Кериба, женщина Соня лет под шестьдесят, которую Параджанов хотел выдать замуж.
- Соня идет с тортами, она меня кормит. Посмотри, какая красавица! Найди ей жениха!
Это был сплошной поток сознания, фейерверк!
Смотрел попеременно на Вову и на меня, гладил его по руке и вопрошал:
- Ты знаешь, почему ты такой красивый, а я - нет? Потому что ты в костюме, а я в халате. Давай поменяемся?
Отвел Гию Канчели в сторонку и зашептал:
- Слушай, что ты со мной делаешь? Я не знаю, кто мне больше нравится - он или она.
Посмотрел на меня внимательно:
- Кто тебя снимал в том историческом фильме, в "Ануш"?
- Марат снимал, Варшапетян, - отвечаю.
А за спиной Параджанова как раз случайно стоит брат недавно умершего Марата (про него хозяин сказал: "Пусть этот подозрительный армянин поставит чайник").
- Бедный, бедный Марат! Неталантливый был человек!
Параджанов мог быть разным - злым и несправедливым тоже. Василий Катанян в своей книжке "Прикосновение к идолам" как раз об этом написал. Марат ведь был талантливейшим человеком.
- Давай я тебя сниму, - продолжал Параджанов.
- Не бойся! Можно я ее сниму? - это уже к Вове, который тут же сидит.
- В следующей картине я тебя сниму. Как тебя там на "Арменфильме" серной кислотой до сих пор не облили? Эти армянские актрисы такие ревнивые! Потом опять к Гие: - Как она мне нравится, как нравится! И он мне тоже нравится. Давай его разденем, посмотрим, там мускулы или что?
Пришлось по настоянию хозяина раздевать Спивакова до пояса.
Рассказывает сон:
- Иду я в баню на Майдан, и мой банщик Сэрж ходит мне по спине. И вдруг у него нога проваливается и он спрашивает:
- Сэреж, что там у тебя?
Я отвечаю:
- Рак. (Параджанову недавно сделали операцию после того, как у него обнаружили рак легкого.)
Начинает причитать:
- Ах, я скоро умру! Посмотри, какой у меня шрам тут. Вообще я сейчас пойду лягу и буду умирать. Сначала только чаю попьем.
Потом стал показывать свои коллажи. А я слышала о них от своего друга, который работал у Сен-Лорана, и видела подарки Параджанова, фотографии. Реакция Параджанова была неожиданной:
- Сен Лоран? Жулик твой Сен-Лоран! Ты знаешь, что они со мной сделали? Приехали, отобрали у меня коллажи и говорят: мы тебе заплатим или хочешь пришлем вещами. Я дал. Мои коллажи стоят миллионы. Знаешь, что они прислали? Ящик. Открываю. Кто-то умер, они с него сняли все костюмы, даже не отдали в химчистку и прислали мне, чтобы я это носил. Подумаешь, Сен-Лоран!
И вот так весь вечер.
Показывает фотографии жены и сына, ковры, коллажи. Вова украдкой смотрит на часы, так как собирается в театр к Габриадзе. А я не хочу уходить, потому что не могу оторваться от Параджанова. Не хочу. У меня возникает предчувствие, что эта встреча - первая и последняя. Наверное, с тех пор я не хожу на спектакли Резо Габриадзе. Я и тот спектакль не помню, как будто я его не видела, так как вечер в театре лишил меня продолжения общения с Параджановым.
Он читал свои записки, мы пили чай.
- К сожалению, нам пора, - говорит Володя.
- Куда ты идешь? Везде скучно, оставайся здесь. Там неинтересно, посиди со мной.
Когда мы уходили, он спросил:
- Что мне тебе подарить? Что ты хочешь? В этом доме все старое!
Сначала разломил гранат и говорит:
- Ешь, давай с руки ешь!
А на мне - белое платье, главная задача - не закапать его. Побежал к серванту, вытащил какую-то гэдээрошную синюю пузатую сахарницу с реставрированной крышкой. Вся она была какой-то кособокой, видимо, из бракованной серии. Но Параджанов умел все превращать в, как бы сейчас сказали, перформанс, в факт искусства. Он взял сахарницу и, размочив в чае кусок сахара, приклеил его внутри на дно: "Чтобы твоя жизнь была сладкой". И вот уже спустя больше пятнадцати лет я держу эту сахарницу у себя на кухне среди дорогих сердцу подарков и никогда не мою ее - берегу кусочек сахара, приклеенный Параджановым. И еще он подарил мне фотографию: Параджанов стоит, вытянув руку так, как будто держит на ней белые домики на склоне горы на заднем плане. И улыбается.
НЕВСТРЕЧА С БУЛАТОМ
Булат Окуджава написал к Володиному пятидесятилетию стихи-посвящение. И спустя некоторое время Володя ему ответил. В его день рождения 12 сентября мы были в Париже, ожидая прибавления семейства: Анечка, наша младшая дочь, родилась 1 октября, буквально через две недели после юбилея. Володя не хотел отмечать его в Москве, так как вообще не любит пышных сборищ. Я сделала Володе сюрприз - заказала ужин в ресторане, который для него был символом Франции. Он всегда мечтал, "когда будут деньги", пригласить всех в "Максим". Приехали наши близкие и преданные друзья из Испании, Америки и Москвы и даже Ростропович, который успел прилететь в последнюю минуту. Накануне нам привезли несколько писем и поздравлений. Среди бумаг находился манускрипт, который написал Окуджава, - замечательные, очень грустные стихи, посвященные Володе. Из всех поздравлений они потрясли меня больше всего. И его тоже. Спустя буквально месяц Володя был в Зальцбурге, позвонил мне и попросил включить факс, по которому и переслал мне свои стихи-ответ: "Путешествие дилетанта из Зальцбурга в Вену". Володя очень редко пишет стихи. Они начинались так же, как у Булата, но каждая строчка как бы перекликалась с теми стихами. Мы нашли способ переслать ответ Окуджаве, и я знаю, стихи ему очень понравились.
К сожалению, Булат Окуджава в нашей жизни - это, как писала Ахматова, "невстреча". Или полувстреча. Они с Володей практически были незнакомы, то есть формально знакомы, конечно, были, но возможности общаться, делиться чем-то они не имели. Оглядываясь назад, понимаешь, что самое драгоценное время, проведенное вместе с очень интересным человеком. Как-то мы встретились с Булатом Окуджавой в Париже в доме Люси Каталя. Она - очень известная женщина, работающая в издательстве "Альбан Мишель". В ее дом нас привела Зоя Богуславская. Жена Окуджавы Ольга очень торопилась в тот вечер его увести, общение не складывалось, Володя хотел с ним поговорить, я тоже надеялась услышать что-то необыкновенное. Но не получилось.
Булат умер в июне, и за полгода до этого в Москве был концерт, на котором "Виртуозы Москвы" впервые исполняли "Раек" Шостаковича. Так сложилось, что в Большом зале сошлось множество официальных лиц - в партере одновременно сидели Наина Иосифовна Ельцина, Чубайс, Лужков со всей своей командой из мэрии. Это было незадолго до выборов 1996 года, уже разразился скандал с Коржаковым, стенка шла на стенку. (Спивакова часто обвиняют в том, что на его концертах появляются лица, взаимоисключающие друг друга. Я же не могу закрыть дверь ни перед кем и всегда в меру своих сил достаю билеты всем без исключения. Например, Бари Алибасов со всей "На-на" однажды тоже появился у нас. Накануне мы познакомились на концерте Пендерецкого, выяснилось, что Алибасов его обожает и понимает его музыку как никто. Для него Пендерецкий или Шенберг космос, великая музыка. Я не видела ничего криминального в том, что он захотел, чтобы его "мальчики" послушали Моцарта. Правда, потом появились статейки, что "Спиваков и "На-на" - одной крови".)
Я считаю, что музыка - идеальное средство соединить и примирить всех. Референт Наины Иосифовны передал мне ее пожелание увидеться с Владимиром Теодоровичем после концерта и просьбу организовать чай в правительственной ложе. Я, естественно, позвала туда всех - и Лужкова с его "хлопцами", и Чубайса с его пленительной, тургеневского типа женой Машей. Зная привычку Спивакова "отходить" от концерта очень долго, сначала стоя в мокром фраке и принимая поздравления, потом медленно переодеваться, когда уже остались только свои, на что уходит минут сорок пять, я понадеялась занять и развлечь гостей в правительственной ложе, но это было невозможно - все сидели по углам и молчали. Официанты отчаялись - гости отказывались пить и есть. В воздухе как будто "повис топор". Мне стало ясно - положение может спасти только Спиваков.
Я рванула в артистическую, крича сразу всей очереди:
- Ради Бога, извините, он сегодня не сможет ни с кем говорить.
Быстро переодела Володю в свитер на голое тело, и мы побежали. В тот момент, когда я выхватила его из артистической, я увидела, что в середине очереди стоит Булат. Эта встреча в канун Нового года, после концерта в консерватории, как вспышка в памяти, которая никогда не угаснет: он - в толпе, Володя к нему кинулся, они обнялись, крепко, быстро, в последний раз. Если бы знать, что в последний...
Мы убежали с обещанием позвонить. Даже не сообразили пригласить его с собой. Потом я так ругала себя, думала, а что, собственно говоря, дороже? У меня на сердце это осталось каким-то грузом вины. Остались два стихотворения, свидетельствующие о перекличке между их душами. Они прекрасно почувствовали друг друга. Муж всегда возит эти стихи в футляре скрипки.
Я безумно жалею, что мне не довелось знать Булата Шалвовича ближе. Ведь вся моя юность связана с его поэзией. Окуджава для меня равноценен Пастернаку или Мандельштаму. С пятнадцати лет у меня была его пластинка 33 оборота, на конверте - портрет с сигаретой, такой коричневый дагерротип. Как только закрою глаза и вижу эту пластинку, вспоминается очень дорогой мне отрезок жизни конец школы, начало института, наши поездки в колхоз, в деревню Княжево под Волоколамском, когда мы, студенты ГИТИСа, согревались у костра и пели "Виноградную косточку". Все его песни - "О московском муравье", "Прощание с новогодней елкой", "Опустите, пожалуйста, синие шторы"... - великая поэзия. Он пел ее под музыку, и второго такого трубадура эпохи не было - философа, поэта, музыканта. Наверное, я не одинока в этой любви. И я безмерно горжусь стихами Окуджавы, посвященными Спивакову. Володя сам - человек щедрый, но в то же время он совсем не избалован вниманием и щедрым отношением к себе. Ему мало посвящено произведений, но то, что ему посвящено - дорогого стоит. И стихотворение Булата в этом ряду. Для меня эти стихи очень важны.
ОТЪЕЗД
Владимиру Спивакову
С Моцартом мы уезжаем из Зальцбурга.
Бричка вместительна. Лошади в масть.
Жизнь моя, как перезревшее яблоко,
тянется к теплой землице припасть.
Ну а попутчик мой этот молоденький
радостных слез не стирает с лица:
он и не знает, что век-то коротенький,
он все про музыку, чтоб до конца.
Времени не остается на проводы...
Что ж, они больше уже не нужны
слезы, что были недаром ведь пролиты,
крылья, которые Богом даны?
Ну а попутчик мой только и верует
жару души и фортуне своей,
нотку одну лишь нащупает верную
и заливается как соловей.
Руки мои на коленях покоятся,
горестный вздох угасает в груди...
Там, позади - "До свиданья, околица!"...
и ничего, ничего впереди.
Ну а попутчик божественной выпечки,
не покладая усилий своих,
то он на флейточке, то он на скрипочке,
то на валторне поет за двоих.
1994 г. Булат Окуджава
ПУТЕШЕСТВИЕ ДИЛЕТАНТА
Булату Окуджаве
С Моцартом мы уезжаем из Зальцбурга,
Бричка вместительна, лошади в масть.
Сердце мое - недозрелое яблоко
К Вашему сердцу стремится припасть.
Молодость наша - безумная молния,
Вдруг обнажившая Землю на миг.
Мы приближаемся к царству безмолвия,
Влево и вправо, а там - напрямик.
Вместе мы в бричке, умело запряженной,
Вместе грустим мы под звон бубенца,
Смотрим на мир, так нелепо наряженный,
Праздник, который с тобой до конца.
Медленней пусть еще долгие годы
Бричка нас катит дорогой крутой,
Пусть Вас минуют печаль и невзгоды,
Друг мой далекий и близкий такой!
Музыка в Вашей поэзии бьется,
Слово стремится взлететь в облака,
Пусть оно плачет, но лучше - смеется.
И над строкою не дрогнет рука...
В.Спиваков
По пути из Зальцбурга в Вену.
7 октября 1995 г.
КУРЬЕЗ
Самый смешной, необыкновенный да и абсурдный отпуск - наше незабываемое первое лето в Ялте в 1983 году. Мы с Володей знакомы еще только четыре месяца, безумно влюблены, и он приглашает меня на месяц
в Ялту. Мы неженаты, счастливы, свободны! Родительское осуждение (ехать отдыхать с мужчиной, будучи незамужем!) не остановило меня.
И вот мы приезжаем в гостиницу, с нами - любимые старые Володины друзья Гриша и Аня Ковалевские. Володе заказан "люкс", Ковалевские
в обычном номере. В гостинице "Ялта" "люксы" располагались справа от лифта, остальные номера - слева, а в центре, естественно, денно и нощно несла вахту дежурная по этажу! Абсурд ситуации заключался в том, что в те годы запрещалось ночевать и вообще проживать в одном номере разнополым персонам,
не связанным узами брака, а точнее - без штампа
в паспорте. То есть мужчина с мужчиной имели право спать в двуспальной кровати без всякого "штампа", женщина с женщиной - тоже, а вот мужчина с женщиной - ни за что!
Итак, в "люксе" официально значились Спиваков
и Ковалевский, а в обычном номере Ковалевская
и Саакянц. В общем, все по закону. Меня мало волновала вся эта чепуха, хотя нас предупредили, что по ночам регулярно устраивают проверки подозрительных номеров. Сразу по прибытии я вышла на балкон, вокруг волшебное море, вдали - Аю-Даг, в душе - счастье, рядом - любимый... Через несколько минут созерцательного блаженства в номер влетел Ковалевский с лукавыми огоньками в глазах:
- Ребята, я все устроил, этажная дама "заряжена", сегодня живите спокойно.
Ключевой фигурой нашей жизни в гостинице,
от которой зависел наш покой, была дежурная по этажу. Но дежурные менялись практически ежедневно! Так что, договорившись с первой посредством флакона духов, Гриша не осознал, что ему придется проделывать сие каждый день. Надо сказать, Григорий, по природе талантливый артист, комедиант, присматривался
к каждой следующей дежурной и всякий раз разрабатывал новый подход. Одну можно было подкупить косынкой, чтобы не настучала, что заслуженный артист РСФСР спит в одной постели
с невестой, а не с другом детства, другая любила шоколад, третья мечтала об автографе проживающего в той же гостинице эстрадного венгерского певца и т.д. И вот в один "прекрасный" день Григорий появился на пороге с кислой миной:
- В общем, меня послали. Сегодняшняя - старая мымра, ничего ей не надо, короче, ребята, я - пас, сегодня спим по "прописке".
В результате пришлось провести ночь как полагалось по правилам гостиницы. Не знаю, как уж там устроились Спиваков с Ковалевским, мы с Аней всю ночь просидели в шезлонгах на балконе, болтая и давясь от хохота. Самое необыкновенное, что к мужикам нашим и вправду часа в три ночи пришли блюстители порядка, постучали, прошлись по номеру, проверили документы и ушли ни с чем.
Когда же спустя неделю приближалось дежурство нашей "любимой" мымры, Гриша разузнал, уж не знаю как, что она обожает пить чай! Солидная коробка английского чая - и наши с Аней планы снова провести ночь на террасе с сигаретой, семечками и девчоночьим шушуканьем рухнули навсегда!
НАШ БДТ
Дружба оркестра "Виртуозы Москвы" с Большим драматическим театром началась, когда Володя познакомился сразу со всей труппой на гастролях в Ялте. Мы дружили со всем БДТ, с его ядром. Наш БДТ - это прежде всего Георгий Александрович Товстоногов, Евгений Алексеевич Лебедев, Владислав Игнатьевич Стржельчик. Помню, тем летом после концерта "Виртуозов Москвы" в Ялте, куда я не поехала, потому что недавно родилась Катька, Володя позвонил мне безумно воодушевленный:
- Тут такая компания, весь театр БДТ на гастролях. Я со всеми перезнакомился.