Недовольно кошусь на своих соседей и соображаю…
– Смотрю я на вас, хлопцы, – говорю им, – и удивляюсь: ничему вы не научились в армии.
Зайчиков и Павлов даже рты пораскрывали.
– Нет, верно, – продолжаю. – Живем мы дружно, одной семьей, а картошку чистим в разные ведра.
– Глубокая мысль, – ухмыляется Павлов, смекнув, куда я клоню. – Ты изложи ее дежурному по кухне.
– А что дежурный? – недоумеваю. – Все зависит от вашей сознательности.
Павлов бросает в свое ведро очередную картофелину, с издевочкой смотрит на меня и заключает:
– Ох, и ленивый же ты, Перепелица! Как тюлень.
– Я?.. Да я был в колхозе первым человеком! – отвечаю. – До сих пор письма шлют, советуются… А недавно одно предложение им подкинул. Благодарят!.. Ящик халвы прислали…
При упоминании о халве Зайчиков – тот, который губастый, – уши навострил. Знаю я, что солдаты халву любят. Не пойму только почему.
– Целый ящик? – заерзал Зайчиков на своей табуретке.
– С полпуда весом, – отвечаю. – Не знаю, что с ней делать. Ребят кормил… А она все не убывает. Выкидывать?.. Жалко.
– Так тащи ее сюда! – предлагает Зайчиков и облизывается. – Поможем.
– Вот это друзья! – хлопаю я себя ладонью по коленке. – Значит, халву есть «поможем»? А картошку чистить?..
– Сколько принесешь? – ставит Зайчиков вопрос ребром.
Тут Павлов вмешивается:
– Да врет он все! Ты что, о Перепелице не слышал?
– Плохо знаешь ты Перепелицу! – отвечаю ему. – У меня слово твердое. – И предлагаю: – Ведро картошки – кило халвы!
Зайчиков без разговора вскочил с табуретки и придвинул мое пустое ведро к себе.
– Ну, смотри, если обманешь! – говорит. – Дежурному по кухне доложим.
А я и не собирался обманывать. Раз дал слово, значит сдержу его. Тем более сдержать не трудно: халва продается в нашем военторговском ларьке, который рядом с клубом.
Но к ларьку я не спешу – погулять хочется.
Направляюсь к спортивной площадке. А мяч сам мне прямо в руки летит. Подкинул я его и как гасанул в сторону волейбольной сетки! Попал Василию Ежикову в затылок. Повернулся Василий и с недоумением смотрит на меня.
– Ты чего не на кухне. Перепелица? – спрашивает.
– Там ребята душевные, – отвечаю. – Не дают переутомляться. Ценят!
И к турнику иду, вокруг которого солдаты собрались. Прошу одного «спортсмена», который болтается на перекладине, место уступить. Уступил. Я с ходу сделал замах на склепку и тут же взлетел на перекладину на прямые руки. «Здорово!» – хвалят хлопцы. Чего здесь удивительного? Это раньше я по физкультурной подготовке отставал. А сейчас натренировался.
Хотел еще одним упражнением похвастаться, да вдруг заметил, что старшина Саблин из казармы появился. Надо маскироваться.
Соскакиваю на землю и в толпу солдат. Когда старшина прошел, я к военторговскому ларьку направляюсь. Уже, наверное, начистили мне Зайчиков с Павловым картошки.
Подхожу, вижу, торчат в открытое окошко ларька усы дяди Саши – «Крючка» по прозванию.
«Порядок! – думаю, – продавец на посту».
Без спросу кладет передо мной дядя Саша коробку дешевых папирос и спички.
– Не-е-т, – говорю ему. – Дайте-ка халвы попробовать.
– Попробовать? – переспрашивают усы.
– Эге.
Из окошка высовывается длинный нож с кусочком халвы на кончике. Разжевал я халву, проглотил. Добрая! Но хвалить не спешу: еще пожалеет килограмм продать.
– Что-то плоховата, – морщу нос, но потом машу рукой и добавляю: – Ну, ладно. Съедят и такую. Взвесьте кило.
А усы смеются:
– Раньше надо было приходить. Вся распродана.
– Как распродана?! – ужаснулся я.
– Очень просто, – отвечает дядя Саша. – Завтра опять завезу.
Что ты скажешь! Как же я теперь на кухню вернусь? Съедят же меня хлопцы. Да и стыдно. Жуликом обзовут.
Одно спасение: надо выскочить на десять минут в город. Но без увольнительной записки, которую мне никто не даст, это невозможно.
И все же иду к контрольно-пропускному пункту. Издали смотрю, кто там дежурит. Вижу – сержант из третьей роты.
«Не пустит», – вздыхаю.
Тут как раз машина из расположения части выезжает. Сержант кинулся ворота ей открывать, а я следом за машиной и бочком, бочком. Вдруг, как из «катюши»:
– Ваша увольнительная! Заметил-таки сержант…
– Мне вон в тот ларек халвы купить, – объясняю ему.
– Без увольнительной нельзя.
– На одну же минутку…
– Кр-ру-гом! – резко командует в ответ.
И разговор закончен.
Отошел я в сторонку от проходной, и так грустно мне. Хоть бы кто из наших в город шел – можно задание дать.
Но солдат бежит в увольнение впереди увольнительной записки. Все давно ушли.
А возвратиться на кухню без халвы не могу. Совесть не позволяет. Совесть же – это мой бог. Если я с ней не в ладах – нет мне спокойной жизни!
Решаюсь на последнее: через забор! Никто не увидит. Быстро слетаю к ларьку и тем же путем назад.
Решено – сделано. Перемахнул я через забор. Но… к ларьку, что через дорогу, подойти нельзя. Вижу, стоит там старшина Саблин и с продавщицей любезничает. Это на час, не меньше.
Пячусь назад, поворачиваю за угол и бегу к гастроному. Подбежал, а на дверях за стеклом покачивается табличка: «Перерыв». Посмотрел я с ненавистью на эту табличку и обращаюсь к чистильщику обуви, который рядом сидит, – этакому смуглому, белоусому старику:
– Дядьку, где здесь срочно халвы можно купить?
– Халвы купить, да? – гнусаво переспрашивает дядька. – Зачем халвы? Давай сапоги почищу.
Смеется, бестия!
– Некогда! – сердито отвечаю.
– Некогда? На базар иди… Второй квартал направо. Пулей несусь на базар. Уже спина мокрая. И ноги подкашиваются от страха: вдруг кого-нибудь из своих встречу?! Или – не дай и не приведи – патруль комендантский!
Только подумал об этом, как из переулка, навстречу мне, вышел с двумя солдатами незнакомый лейтенант. Увидел я на его рукаве красную повязку и вроде споткнулся. Потом взял себя в руки. Перехожу на строевой шаг и четко отдаю патрулю честь.
– Ваша увольнительная! – останавливает вдруг меня красная повязка.
– В каком смысле? – удивляюсь…
И все кончилось как нельзя плохо. Сижу я на гауптвахте – в небольшой комнате с решетками на окнах. Деревянные откидные нары подняты к облезлой стене и закрыты на замок.
Сижу на табуретке, скучный, как пустой котелок, и тру о подоконник пятак, чтоб отшлифовать его до зеркального блеска. Говорят, это помогает грустные мысли отгонять. Но мысли как назло не покидают меня. Пятак уже до того отполирован и отделан после подоконника о штанину, что вижу в нем весь свой похожий на винницкую дулю нос и прыщик на носу.
В другое время этот прыщик много б мне хлопот доставил, а сейчас не до него. Свет белый мне не мил! Уже пытался шаги считать – шесть шагов к запертым дверям, шесть к окну с решеткой. Четыре тысячи насчитал и бросил. Досада огнем жжет мое сердце! Я даже не догадывался, что в нашей славной Яблонивке на Винничине мог уродиться такой несчастливый хлопец, каким оказался я.
Перед моими глазами стоит учебный класс, битком набитый солдатами. Идет комсомольское собрание, на котором обсуждают поведение комсомольца Максима Перепелицы…
Эх-х… Лучше не вспоминать. И как только человек может выдержать такое? И все из-за моего перепеличьего характера. Видать, придется шлифовать его, как этот пятак…
Начинаю тереть о подоконник другой стороной пятак и мечтать о том времени, когда Максим Перепелица станет человеком. А он же станет им.
– Смотрю я на вас, хлопцы, – говорю им, – и удивляюсь: ничему вы не научились в армии.
Зайчиков и Павлов даже рты пораскрывали.
– Нет, верно, – продолжаю. – Живем мы дружно, одной семьей, а картошку чистим в разные ведра.
– Глубокая мысль, – ухмыляется Павлов, смекнув, куда я клоню. – Ты изложи ее дежурному по кухне.
– А что дежурный? – недоумеваю. – Все зависит от вашей сознательности.
Павлов бросает в свое ведро очередную картофелину, с издевочкой смотрит на меня и заключает:
– Ох, и ленивый же ты, Перепелица! Как тюлень.
– Я?.. Да я был в колхозе первым человеком! – отвечаю. – До сих пор письма шлют, советуются… А недавно одно предложение им подкинул. Благодарят!.. Ящик халвы прислали…
При упоминании о халве Зайчиков – тот, который губастый, – уши навострил. Знаю я, что солдаты халву любят. Не пойму только почему.
– Целый ящик? – заерзал Зайчиков на своей табуретке.
– С полпуда весом, – отвечаю. – Не знаю, что с ней делать. Ребят кормил… А она все не убывает. Выкидывать?.. Жалко.
– Так тащи ее сюда! – предлагает Зайчиков и облизывается. – Поможем.
– Вот это друзья! – хлопаю я себя ладонью по коленке. – Значит, халву есть «поможем»? А картошку чистить?..
– Сколько принесешь? – ставит Зайчиков вопрос ребром.
Тут Павлов вмешивается:
– Да врет он все! Ты что, о Перепелице не слышал?
– Плохо знаешь ты Перепелицу! – отвечаю ему. – У меня слово твердое. – И предлагаю: – Ведро картошки – кило халвы!
Зайчиков без разговора вскочил с табуретки и придвинул мое пустое ведро к себе.
– Ну, смотри, если обманешь! – говорит. – Дежурному по кухне доложим.
А я и не собирался обманывать. Раз дал слово, значит сдержу его. Тем более сдержать не трудно: халва продается в нашем военторговском ларьке, который рядом с клубом.
Но к ларьку я не спешу – погулять хочется.
Направляюсь к спортивной площадке. А мяч сам мне прямо в руки летит. Подкинул я его и как гасанул в сторону волейбольной сетки! Попал Василию Ежикову в затылок. Повернулся Василий и с недоумением смотрит на меня.
– Ты чего не на кухне. Перепелица? – спрашивает.
– Там ребята душевные, – отвечаю. – Не дают переутомляться. Ценят!
И к турнику иду, вокруг которого солдаты собрались. Прошу одного «спортсмена», который болтается на перекладине, место уступить. Уступил. Я с ходу сделал замах на склепку и тут же взлетел на перекладину на прямые руки. «Здорово!» – хвалят хлопцы. Чего здесь удивительного? Это раньше я по физкультурной подготовке отставал. А сейчас натренировался.
Хотел еще одним упражнением похвастаться, да вдруг заметил, что старшина Саблин из казармы появился. Надо маскироваться.
Соскакиваю на землю и в толпу солдат. Когда старшина прошел, я к военторговскому ларьку направляюсь. Уже, наверное, начистили мне Зайчиков с Павловым картошки.
Подхожу, вижу, торчат в открытое окошко ларька усы дяди Саши – «Крючка» по прозванию.
«Порядок! – думаю, – продавец на посту».
Без спросу кладет передо мной дядя Саша коробку дешевых папирос и спички.
– Не-е-т, – говорю ему. – Дайте-ка халвы попробовать.
– Попробовать? – переспрашивают усы.
– Эге.
Из окошка высовывается длинный нож с кусочком халвы на кончике. Разжевал я халву, проглотил. Добрая! Но хвалить не спешу: еще пожалеет килограмм продать.
– Что-то плоховата, – морщу нос, но потом машу рукой и добавляю: – Ну, ладно. Съедят и такую. Взвесьте кило.
А усы смеются:
– Раньше надо было приходить. Вся распродана.
– Как распродана?! – ужаснулся я.
– Очень просто, – отвечает дядя Саша. – Завтра опять завезу.
Что ты скажешь! Как же я теперь на кухню вернусь? Съедят же меня хлопцы. Да и стыдно. Жуликом обзовут.
Одно спасение: надо выскочить на десять минут в город. Но без увольнительной записки, которую мне никто не даст, это невозможно.
И все же иду к контрольно-пропускному пункту. Издали смотрю, кто там дежурит. Вижу – сержант из третьей роты.
«Не пустит», – вздыхаю.
Тут как раз машина из расположения части выезжает. Сержант кинулся ворота ей открывать, а я следом за машиной и бочком, бочком. Вдруг, как из «катюши»:
– Ваша увольнительная! Заметил-таки сержант…
– Мне вон в тот ларек халвы купить, – объясняю ему.
– Без увольнительной нельзя.
– На одну же минутку…
– Кр-ру-гом! – резко командует в ответ.
И разговор закончен.
Отошел я в сторонку от проходной, и так грустно мне. Хоть бы кто из наших в город шел – можно задание дать.
Но солдат бежит в увольнение впереди увольнительной записки. Все давно ушли.
А возвратиться на кухню без халвы не могу. Совесть не позволяет. Совесть же – это мой бог. Если я с ней не в ладах – нет мне спокойной жизни!
Решаюсь на последнее: через забор! Никто не увидит. Быстро слетаю к ларьку и тем же путем назад.
Решено – сделано. Перемахнул я через забор. Но… к ларьку, что через дорогу, подойти нельзя. Вижу, стоит там старшина Саблин и с продавщицей любезничает. Это на час, не меньше.
Пячусь назад, поворачиваю за угол и бегу к гастроному. Подбежал, а на дверях за стеклом покачивается табличка: «Перерыв». Посмотрел я с ненавистью на эту табличку и обращаюсь к чистильщику обуви, который рядом сидит, – этакому смуглому, белоусому старику:
– Дядьку, где здесь срочно халвы можно купить?
– Халвы купить, да? – гнусаво переспрашивает дядька. – Зачем халвы? Давай сапоги почищу.
Смеется, бестия!
– Некогда! – сердито отвечаю.
– Некогда? На базар иди… Второй квартал направо. Пулей несусь на базар. Уже спина мокрая. И ноги подкашиваются от страха: вдруг кого-нибудь из своих встречу?! Или – не дай и не приведи – патруль комендантский!
Только подумал об этом, как из переулка, навстречу мне, вышел с двумя солдатами незнакомый лейтенант. Увидел я на его рукаве красную повязку и вроде споткнулся. Потом взял себя в руки. Перехожу на строевой шаг и четко отдаю патрулю честь.
– Ваша увольнительная! – останавливает вдруг меня красная повязка.
– В каком смысле? – удивляюсь…
И все кончилось как нельзя плохо. Сижу я на гауптвахте – в небольшой комнате с решетками на окнах. Деревянные откидные нары подняты к облезлой стене и закрыты на замок.
Сижу на табуретке, скучный, как пустой котелок, и тру о подоконник пятак, чтоб отшлифовать его до зеркального блеска. Говорят, это помогает грустные мысли отгонять. Но мысли как назло не покидают меня. Пятак уже до того отполирован и отделан после подоконника о штанину, что вижу в нем весь свой похожий на винницкую дулю нос и прыщик на носу.
В другое время этот прыщик много б мне хлопот доставил, а сейчас не до него. Свет белый мне не мил! Уже пытался шаги считать – шесть шагов к запертым дверям, шесть к окну с решеткой. Четыре тысячи насчитал и бросил. Досада огнем жжет мое сердце! Я даже не догадывался, что в нашей славной Яблонивке на Винничине мог уродиться такой несчастливый хлопец, каким оказался я.
Перед моими глазами стоит учебный класс, битком набитый солдатами. Идет комсомольское собрание, на котором обсуждают поведение комсомольца Максима Перепелицы…
Эх-х… Лучше не вспоминать. И как только человек может выдержать такое? И все из-за моего перепеличьего характера. Видать, придется шлифовать его, как этот пятак…
Начинаю тереть о подоконник другой стороной пятак и мечтать о том времени, когда Максим Перепелица станет человеком. А он же станет им.
У ИСТОКОВ СОЛДАТСКОЙ МУДРОСТИ
Прошла осень, зима. А кажется, что я уже сто лет как уехал из родной Яблонивки, как служу рядовым второй роты Н-ского стрелкового полка. Но что это за служба? Все, как говорил дед Щукарь, наперекосяк получается, навыворот. Мечтал об одном, а выходит другое. Нет мне счастья в службе военной. Но я в этом не виноват. Отличаться пока негде! Ведь каждый день одно и то же: подъем, становись, шагом марш, отбой. Вздохнуть некогда. А старшина! Знали бы вы нашего старшину Саблина!
Вот и сегодня. Сижу я в комнате политпросветработы и письмо Марусе пишу. Вдруг слышу голос дежурного:
– Вторая рота, приготовиться к вечерней поверке!
Мне же отрываться никак не хочется – мысли толковые пришли. А тут еще Степан Левада надоедает.
– Максим, не мешкай, – говорит. – Ты же сапоги еще не чистил.
– Чего их чистить? – отвечаю. – Не свататься же пойду. Все равно завтра в поле на занятия.
А Степан носом крутит – недоволен:
– Опять достанется тебе от старшины.
– Не достанется, – успокаиваю его. – Вот допишу письмо и маскировочку наведу – два раза махну щеткой по носкам, и никакой старшина не придерется.
Но Степан не отстает:
– Опять Марусе строчишь? – интересуется. – Чудак человек. Плюнь! Не отвечает, и плюнь.
Ничего я не успел сказать на это Степану, так как в казарме загремел милый голосок старшины:
– Стр-роиться, втор-рая!..
Быстро сую недописанное письмо в карман и пулей лечу чистить сапоги. А старшина Саблин знай командует:
– В две шер-ренги…становись!
«Эх, дьявол! – ругаюсь про себя, – не успею». Раз-два щеткой по сапогам, и мчусь к месту построения. А там уже слышится:
– Ровняйсь!.. Чище носки, левый фланг!.. Еще р-ровнее! Та-ак… Смир-рно!..
– Товарищ старшина, разрешите стать в строй, – обращаюсь к Саблину.
– А-а, Перепелица?! – вроде обрадовался он встрече со мной. – Опять, значит, опаздываем? Уже сколько служим, а к элементар-рному пор-рядку не приучимся?
– Да я сапоги чистил, товарищ старшина, – оправдываюсь.
А он глянул на мои сапоги и скривился, точно муху проглотил.
– Чистили? – переспрашивает. – Что-то не замечаю… Ага, ясно. Носочки, значит, обмахнули. А каблучки кто же будет чистить?..
«Ну, думаю, начнет сейчас отчитывать да про порядки объяснять». Надо бы промолчать мне, но мой язык сам себе хозяин.
– Каблуки тоже чистил, – болтнул он. – Вон Левада видел.
И тут начал старшина меня «чистить» перед строем всей роты.
– Ага, – говорит, – надеетесь, что земляк выручит? Вряд ли. Не в этом суть солдатской взаимовыручки. Но где вам понять? Это поймет только солдат. Повторяю: только настоящий солдат.
А мой язык опять сболтнул:
– Я тоже солдат.
Старшина Саблин даже удивился:
– Солдат? Так-так. Солдат, значит? А где же ваши солдатские качества? Нет их, рядовой Перепелица. Товарищескую взаимовыручку вы понимаете неправильно, да и находчивости у вас тоже нет… Что это за находчивость – сапоги только с носков почистить или оторванную пуговицу прикрепить спичкой к клапану кармана? А на занятиях вчера не сумели правильно подобраться к огневой точке «противника»… Где же ваша сообразительность солдатская? А выносливость? Была она у вас?
– Он в столовой вынослив! – подает голос Василий Ежиков. – Двойную порцию вмиг осилит.
В строю прокатился смешок. А этого старшина Саблин не любит. Отвернулся он от меня и на Ежикова уставился.
– Р-разговор-рчики в стр-рою! Делаю вам замечание, р-рядовой Ежиков!
И опять ко мне:
– Две минуты на чистку сапог. Бегом!..
Такая-то жизнь моя солдатская.
Давно потушен свет в казарме, а мне не спится. Эх, служба, служба! Разве так я, Максим Перепелица, мечтал служить? Думал, что, как приеду в армию, буду у всех на виду, буду горы ворочать. А получается… получается, как у нашего деда Мусия из Яблонивки: как-то при гостях хотел он показать свою власть в семье, хотел похвалиться, какой он хозяин в доме, но, как на беду, позабыл кочергу спрятать. И как только повысил голос на свою жинку – бабку Параску, – она схватила кочергу и так стремительно атаковала его, что дед Мусий и на гостей оглянуться не успел – утек на чердак и лестницу за собой втащил. Два дня сидел там не евши и просил бабку Параску о помиловании.
Вот так и у меня. Надеялся на пироги с маком, а тут тебе горчица с хреном.
Конечно, многому я научился за эти месяцы в армии. Карабин и автомат знаю, как бабка Параска свою кочергу, а саперной лопаткой, если захочу, умею работать, как ложкой. А маскироваться, а перебегать, а шаг печатать, чтоб даже искры сверкали! И стреляю лучше прежнего. Научили! Но все же, очень не везет мне. Никак не могу найти правильного азимута в службе. Куда ни повернусь, все не так: то не так постель заправил, то поясной ремень слабо затянул, то в строя опоздал, то схватил из пирамиды чужое оружие, то честь командиру не так отдал, то не доложил, то не спросил, не сказал, не узнал… И все замечания, замечания, замечания.
Когда же конец этому будет? Когда я настоящим солдатом стану, чтоб не склоняли Перепелицу на комсомольских собраниях, в стенгазете, чтоб старшина Саблин от меня отвязался?
Неужели не способен я стать другим?.. Способен!
И принял я твердое решение: завтра же с подъема во всем первым быть. С этой мыслью и уснул.
А ночь для солдата ой как быстро проходит! Не успел, кажется, и лечь, как уже дежурный по роте «подъем» горланит.
Вскочил я утром, когда раздалась команда «подъем», и не торопясь одеваюсь. Вдруг вижу, Ежиков обгоняет меня. И тут я вспомнил о вчерашнем своем решении.
Вроде током тряхнуло Максима. Вмиг натянул я бриджи, обул один сапог, схватился за другой. Но все-таки отстаю. Чтоб быстрее было, не стал портянку наматывать, а положил ее на голенище, а затем поверх портянки ногу и р-раз ее в сапог. Ничего, потом выберу минуту и переобуюсь.
Представьте себе, что к месту построения на физзарядку я подбежал первым. Командир отделения, сержант Ребров, даже удивился, а старшина Саблин тоже подметил мое старание.
– Одобряю, Перепелица! – бросил он на ходу. – Первым в роте поднялись сегодня.
Промолчал я, а сам подумал:
«Еще не то увидите. Будет Перепелица первым и в учебе и в дисциплине».
Наступили часы занятий. У нас по расписанию должна была начаться стрелковая подготовка, но вместо этого почему-то всю роту вывели в поле. Прошел слух, что приехал сам командир дивизии и будет проверять нашу выучку.
Так и случилось. Не успели мы передохнуть на зеленой травке у дороги (а она мягкая, сочная, только на свет появилась. Май же кругом службу дневального несет. Так он прибрал все вокруг в зелень, что любо-дорого, – душа песни просит. Моя бы власть, я б каждый год наряда по четыре давал маю вне очереди. Пусть дневалит!)… Так вот, не успели мы передохнуть, как командир взвода, лейтенант Фомин, вызывает к себе в придорожный кювет командиров отделений и отдает им боевой приказ.
Через минут пять сержант Ребров уже и нам задачу поставил. Оказывается, мы являемся не кем-нибудь, а десантом. Высадили нас на планерах в поле (разумеется, условно высадили, так как притопали мы сюда ногами), и нам предстоит, действуя по отделениям, преодолеть занятую «противником» полосу в пять километров, а затем в точно назначенное время атаковать и уничтожить «неприятельский штаб» в овраге близ рощи «Фигурная». А чтоб добраться до этой самой рощи, нужно продираться сквозь густые кустарники, идти по оврагам и болотам. И притом засады «противника» надо обходить. Наткнется отделение на засаду – и долой из игры. Такие условия.
Приказ есть приказ. Надо действовать. Но не успели мы выйти на исходное положение – перебежать к опушке недалекого кустарника, – как появился незнакомый капитан с белой повязкой на рукаве. А на повязке буква «П» – посредник, значит.
Подошел, посмотрел на нас и бросил единственную фразу:
– Командир вашего отделения выведен из строя.
Смотрю я на капитана и ничего не понимаю. А как же воевать без командира? Другие солдаты на сержанта Реброва оглядываются, а он руками разводит – не могу, мол, ничего сделать.
И тут… Ушам я своим не поверил.
– Второе отделение, слушай мою команду!
Оглядываюсь – Степан! Поднялся на карачки и так строго смотрит на солдат, что смех один. Видать – боится, что не послушаются его.
– Почему твою? – удивляюсь я. – Я же первым сегодня в строй стал.
А он вроде и не слышит.
– Отделение, за мной! – и первым бежит к опушке кустарника. За ним поднимаются Ежиков, Самусь, Таскиров и все отделение. Приходится и мне подниматься.
Догоняю Степана и заговариваю с ним.
– Чего ты поперед батьки в пекло лезешь?
– А что? – удивляется.
– «За мной! За мной!» – тоже мне генерал выискался!
– Так чего же ты не командовал? – сердито спрашивает Степан.
Что ему ответишь?
– Да я только подумал, – говорю, – а ты уже выскочил.
– Ну, командуй сейчас, – уже миролюбиво предлагает он.
Но тут Ежиков в разговор вмешался.
– Хватит, – говорит он, – Перепелица уже покомандовал.
– А тебе какое дело? – отражаю наскок Ежикова.
Вдруг его Таскиров поддерживает.
– Нэ камандыр. Перепелица, – категорически заявляет.
Тут отделение добежало до кустарника, и Степан скомандовал:
– Стой! – А когда мы залегли, строго добавил: – Прекратить разговоры!
Не узнаю дружка своего. Даже голос его вроде изменился. Пререкаться не хочется, но все-таки отрубил я Ежику и Таскирову:
– Очень нужно мне командовать вами – лопухами такими!
А Степан на меня как цыкнет:
– Перепелица!..
Икнул я и умолк. Тем более, заметил, что лейтенант Фомин спешит к нам.
– Кто принял командование отделением? – издали спрашивает он.
Степан, кажется, сробел. Он на меня смотрит, а я на него. «Раз трусишь, думаю, давай я». И вскакиваю на ноги. Но вижу – и Степан вскакивает.
– Докладывайте, рядовой Левада, – почему-то обратился не ко мне, а к Степану лейтенант.
Когда Степан доложил, что он командир, Фомин на меня глаза перевел.
– Вы что-то хотели сказать, рядовой Перепелица?
– Хотел спросить, нельзя ли курить, – отвечаю.
– Нельзя, – отрезал лейтенант.
– Правильно, – соглашаюсь. – Я так и думал.
Слышу, Василий Ежиков хмыкает. А когда лейтенант Фомин позвал к себе Леваду, чтоб проверить, как уяснил он задачу, Ежиков захихикал еще громче:
– Думал. Вы слышали, ребята? Он, оказывается, думал!
Очень засвербел у меня язык. Хотелось покрепче ответить Ежикову. Но подходящего слова не нашел и смолчал. А тут и Степан Левада вернулся. Вернулся и еще раз начал нам задачу объяснять. Потом по секрету сообщил, что на пути вся третья рота будет нас караулить и с воздуха будут за нами глядеть.
– Третья рота? – переспрашиваю. – Да там все такие, как Ежиков, недотепы. Дойдем!
Ежиков опять в контратаку:
– Твоим бы языком, Максим…
Но Степан опять бабахнул:
– Разговоры! – и приказал: – Перепелица и Таскиров – в головной дозор. Старший – Перепелица.
Люблю быть старшим. Хоть под моим командованием один Таскиров, но все равно боевая единица.
Оторвались мы от отделения на расстояние зрительной связи и пробираемся сквозь кустарник в направлении рощи «Фигурная». Таскиров впереди, а я, как и полагается старшему, чуть позади и сбоку Хорошо! От земли душистым парком несет, в кустах соловьи перекликаются, а по небу, среди кучных облаков, солнце путь себе прокладывает, точно как мы среди зарослей.
Вот только с ногой у меня худо. Так и не удалось переобуться. Теперь портянка сбилась в носок сапога, а голая пятка уже огнем горит. Вначале не обращал я внимания на это, да и сейчас не особенно обращаю. Пустяки! Солдат к боли должен привыкать.
Идем мы и идем. Прислушиваемся, конечно, да и глазами каждый куст прощупываем. Мое дело, разумеется, командовать да поддерживать зрительную связь с отделением, которое следует сзади нас – дозорных.
И сейчас, когда вышли мы на узкую дорогу, за которой налево от нас вытянулось большое озеро, поднял я над головой автомат – сигнал командиру отделения, чтоб к нам выдвинулся.
Степан, заметив мой сигнал, тут как тут. Выскочил из кустарника и давай дорогу рассматривать.
– Чего тут смотреть? – говорю ему и на озеро показываю. – Надо идти направо, через дамбу. Здесь втрое ближе.
– Правильно, – соглашается Таскиров.
– Нет, не правильно, – возражает вдруг Степан и приказывает нам разговаривать шепотом. – Там на засаду нарвемся.
– Откуда это известно? – удивляюсь я.
А Степан на дорогу указывает.
– Глядите, след бронетранспортера.
– Так, может, он влево поехал, – не сдаюсь я.
Но Степан, вижу, стоит на своем:
– Косые зубцы по краям следа указывают направление… Так куда он поехал? – спрашивает он.
– Вправо, – уже соглашается с Левадой Таскиров.
– Верно, – говорит Степан. – Значит, надо идти влево.
Степан возвращается к отделению, а я смотрю ему вслед и удивляюсь.
– Откуда он знает все? – спрашиваю у Таскирова.
А Таскиров отвечает без всякого уважения к старшему дозорному:
– Он не пишет, – говорит, – на занятиях писем Марусе.
– Разговорчики! – обрываю его. – Наблюдайте вперед!
Пошли мы дальше. Начали огибать озеро. Здесь дозорному пришлось идти почти рядом с ядром отделения. Справа и слева камыш шелестит, а под ногами вода хлюпает. Чувствую, что пятка моя не на шутку начинает болеть. А доложить Степану неудобно – ведь старший дозорный я. И вдруг… (тут и о пятке своей позабыл) справа, на другом конце озера, как полоснет пулеметная очередь! Эхо кругом пошло, а я даже присел. В чем дело? Раздвигаю в стороны камыш и замечаю: далеко на дамбе бронетранспортер, вспышки выстрелов и суетня.
– Кто-то из наших нарвался, – спокойно говорит Левада.
И так мне неловко стало, что я предлагал идти через дамбу.
– Лопухи, – говорю о тех, кто нарвался на засаду и должен возвратиться ни с чем. А сам на Степана кошусь:
«Помнит он или нет о моем предложении?»
Чувствую, Таскиров меня локтем под бок толкает. Повернулся я к нему, а он шепчет:
– Камандыр, – и кивает головой в сторону Степана.
Да-а, верно. Голова у Степана вроде работает. Надо бы и мне подтянуться. Ведь солдатская служба – дело-то серьезное, нужное. Там, в Яблонивке, небось думают, что Максим Перепелица уже офицером скоро станет, а я того… Впрочем, не такое уж великое дело отделением командовать. Подумаешь, следы бронетранспортера разгадал! Мы тоже еще себя покажем! Вот только пятка…
За озером перебежали быстро через небольшое мелколесье, и перед нами раскинулась широкая болотистая долина. В долине той колышется пожухлая прошлогодняя осока, а среди нее пробивается к солнцу молоденькая осока – тоненькая и густая, как грива коня.
Перед долиной остановились мы. Степан выполз чуть вперед и с таким важным видом рассматривает ее, что просто смех: вроде генерал вражеские укрепления.
– Чего на нее глядеть? – спрашиваю. – Перебежим быстро, и точка. Жалко – ноги запачкаем.
А Степан молчит, наблюдает. Потом поворачивается к нам и приказывает:
– Всем ползти по-пластунски!
Сдурел Степан! Совсем сдурел! Там же болото, вымажемся, как черти. Я уже рот раскрыл, чтоб сказать ему об этом, как меня опередил Илько Самусь.
– Тут целый день ползти надо, – говорит он. – К сроку не поспеем.
А Степан ему в ответ:
– Кто здесь командир? Может, вы будете командовать, товарищ Самусь?.. За мной!
Не захотелось мне после этого вступать в разговор, и пополз я вслед за Степаном. Так даже лучше – пятка моя отдохнет.
Но не очень-то легко ползти по болоту. Уже через минуту почувствовал я, как на локтях и на груди вода пробралась к телу. Потом – на коленках. Да и спина от пота все больше мокнет. Рубашка так и прилипает к ней.
С этим можно было б еще мириться, если б в нос не бил такой противный запах тины и плесени. Тошнит!
Приходится терпеть. Ползу я, попеременно подтягиваю под себя ноги и бросаю тело вперед, а автомат, который лежит на правой руке, то за куст чернотала цепляется, то за кочку. Попросил я у Степана разрешения забросить оружие за спину. Не разрешил: нужно быть в боевой готовности на территории «противника». Ну, думаю, черт с тобой. Вырвусь сейчас вперед и первым на ту сторону выползу. Знай наших. И только чуть-чуть взял в сторону, как из-под моего локтя плеснула тина и прямо мне в лицо! Ослеп я и от злости оглох.
– Дай дурню волю, – ругаю тихо Степана и продираю глаза. Продрал, оглядываюсь на товарищей и вдруг вижу, что такая же история с Ежиковым приключилась. Грязный он, как порося! Я даже захохотал.
– Чего ты? – спрашивает у меня Самусь.
– Ежиков утонул, – отвечаю.
А Самусю не до шуток. Тоже из сил выбился и промок весь.
– Кому это нужно? – шепчет он. – Перебежали бы быстро, и все.
– Вы же, дурни, не хотели, чтоб я командовал отделением, – у меня бы не ползали так.
Вдруг Левада как зашипит на нас:
– Тише!.. – и взглядом вправо указывает.
Повернул я голову вправо и обмер. Сквозь осоку увидел на краю лощины замаскированный танк. Пушка его в нашу сторону развернута, а над башней торчит танкист и в бинокль смотрит. Кажется, смотрит прямо на меня. Я так и врос в болото.
В это время в небе стрекот моторов послышался… Ну, беда! Два вертолета откуда-то вырвались. И прямо на лощину, где мы лежим, курс держат. Один потом замер в воздухе на одном месте, видать болото просматривал. Затем дальше повилял хвостом.
Вот тут мы все поняли, что шутки плохи. Я уже так старательно полз – прямо носом борозду среди кочек прокладывал. И не зря. Слева заметили еще одну засаду. Но и возле нее проползли без единого выстрела, как и требовалось.
Вот и сегодня. Сижу я в комнате политпросветработы и письмо Марусе пишу. Вдруг слышу голос дежурного:
– Вторая рота, приготовиться к вечерней поверке!
Мне же отрываться никак не хочется – мысли толковые пришли. А тут еще Степан Левада надоедает.
– Максим, не мешкай, – говорит. – Ты же сапоги еще не чистил.
– Чего их чистить? – отвечаю. – Не свататься же пойду. Все равно завтра в поле на занятия.
А Степан носом крутит – недоволен:
– Опять достанется тебе от старшины.
– Не достанется, – успокаиваю его. – Вот допишу письмо и маскировочку наведу – два раза махну щеткой по носкам, и никакой старшина не придерется.
Но Степан не отстает:
– Опять Марусе строчишь? – интересуется. – Чудак человек. Плюнь! Не отвечает, и плюнь.
Ничего я не успел сказать на это Степану, так как в казарме загремел милый голосок старшины:
– Стр-роиться, втор-рая!..
Быстро сую недописанное письмо в карман и пулей лечу чистить сапоги. А старшина Саблин знай командует:
– В две шер-ренги…становись!
«Эх, дьявол! – ругаюсь про себя, – не успею». Раз-два щеткой по сапогам, и мчусь к месту построения. А там уже слышится:
– Ровняйсь!.. Чище носки, левый фланг!.. Еще р-ровнее! Та-ак… Смир-рно!..
– Товарищ старшина, разрешите стать в строй, – обращаюсь к Саблину.
– А-а, Перепелица?! – вроде обрадовался он встрече со мной. – Опять, значит, опаздываем? Уже сколько служим, а к элементар-рному пор-рядку не приучимся?
– Да я сапоги чистил, товарищ старшина, – оправдываюсь.
А он глянул на мои сапоги и скривился, точно муху проглотил.
– Чистили? – переспрашивает. – Что-то не замечаю… Ага, ясно. Носочки, значит, обмахнули. А каблучки кто же будет чистить?..
«Ну, думаю, начнет сейчас отчитывать да про порядки объяснять». Надо бы промолчать мне, но мой язык сам себе хозяин.
– Каблуки тоже чистил, – болтнул он. – Вон Левада видел.
И тут начал старшина меня «чистить» перед строем всей роты.
– Ага, – говорит, – надеетесь, что земляк выручит? Вряд ли. Не в этом суть солдатской взаимовыручки. Но где вам понять? Это поймет только солдат. Повторяю: только настоящий солдат.
А мой язык опять сболтнул:
– Я тоже солдат.
Старшина Саблин даже удивился:
– Солдат? Так-так. Солдат, значит? А где же ваши солдатские качества? Нет их, рядовой Перепелица. Товарищескую взаимовыручку вы понимаете неправильно, да и находчивости у вас тоже нет… Что это за находчивость – сапоги только с носков почистить или оторванную пуговицу прикрепить спичкой к клапану кармана? А на занятиях вчера не сумели правильно подобраться к огневой точке «противника»… Где же ваша сообразительность солдатская? А выносливость? Была она у вас?
– Он в столовой вынослив! – подает голос Василий Ежиков. – Двойную порцию вмиг осилит.
В строю прокатился смешок. А этого старшина Саблин не любит. Отвернулся он от меня и на Ежикова уставился.
– Р-разговор-рчики в стр-рою! Делаю вам замечание, р-рядовой Ежиков!
И опять ко мне:
– Две минуты на чистку сапог. Бегом!..
Такая-то жизнь моя солдатская.
Давно потушен свет в казарме, а мне не спится. Эх, служба, служба! Разве так я, Максим Перепелица, мечтал служить? Думал, что, как приеду в армию, буду у всех на виду, буду горы ворочать. А получается… получается, как у нашего деда Мусия из Яблонивки: как-то при гостях хотел он показать свою власть в семье, хотел похвалиться, какой он хозяин в доме, но, как на беду, позабыл кочергу спрятать. И как только повысил голос на свою жинку – бабку Параску, – она схватила кочергу и так стремительно атаковала его, что дед Мусий и на гостей оглянуться не успел – утек на чердак и лестницу за собой втащил. Два дня сидел там не евши и просил бабку Параску о помиловании.
Вот так и у меня. Надеялся на пироги с маком, а тут тебе горчица с хреном.
Конечно, многому я научился за эти месяцы в армии. Карабин и автомат знаю, как бабка Параска свою кочергу, а саперной лопаткой, если захочу, умею работать, как ложкой. А маскироваться, а перебегать, а шаг печатать, чтоб даже искры сверкали! И стреляю лучше прежнего. Научили! Но все же, очень не везет мне. Никак не могу найти правильного азимута в службе. Куда ни повернусь, все не так: то не так постель заправил, то поясной ремень слабо затянул, то в строя опоздал, то схватил из пирамиды чужое оружие, то честь командиру не так отдал, то не доложил, то не спросил, не сказал, не узнал… И все замечания, замечания, замечания.
Когда же конец этому будет? Когда я настоящим солдатом стану, чтоб не склоняли Перепелицу на комсомольских собраниях, в стенгазете, чтоб старшина Саблин от меня отвязался?
Неужели не способен я стать другим?.. Способен!
И принял я твердое решение: завтра же с подъема во всем первым быть. С этой мыслью и уснул.
А ночь для солдата ой как быстро проходит! Не успел, кажется, и лечь, как уже дежурный по роте «подъем» горланит.
Вскочил я утром, когда раздалась команда «подъем», и не торопясь одеваюсь. Вдруг вижу, Ежиков обгоняет меня. И тут я вспомнил о вчерашнем своем решении.
Вроде током тряхнуло Максима. Вмиг натянул я бриджи, обул один сапог, схватился за другой. Но все-таки отстаю. Чтоб быстрее было, не стал портянку наматывать, а положил ее на голенище, а затем поверх портянки ногу и р-раз ее в сапог. Ничего, потом выберу минуту и переобуюсь.
Представьте себе, что к месту построения на физзарядку я подбежал первым. Командир отделения, сержант Ребров, даже удивился, а старшина Саблин тоже подметил мое старание.
– Одобряю, Перепелица! – бросил он на ходу. – Первым в роте поднялись сегодня.
Промолчал я, а сам подумал:
«Еще не то увидите. Будет Перепелица первым и в учебе и в дисциплине».
Наступили часы занятий. У нас по расписанию должна была начаться стрелковая подготовка, но вместо этого почему-то всю роту вывели в поле. Прошел слух, что приехал сам командир дивизии и будет проверять нашу выучку.
Так и случилось. Не успели мы передохнуть на зеленой травке у дороги (а она мягкая, сочная, только на свет появилась. Май же кругом службу дневального несет. Так он прибрал все вокруг в зелень, что любо-дорого, – душа песни просит. Моя бы власть, я б каждый год наряда по четыре давал маю вне очереди. Пусть дневалит!)… Так вот, не успели мы передохнуть, как командир взвода, лейтенант Фомин, вызывает к себе в придорожный кювет командиров отделений и отдает им боевой приказ.
Через минут пять сержант Ребров уже и нам задачу поставил. Оказывается, мы являемся не кем-нибудь, а десантом. Высадили нас на планерах в поле (разумеется, условно высадили, так как притопали мы сюда ногами), и нам предстоит, действуя по отделениям, преодолеть занятую «противником» полосу в пять километров, а затем в точно назначенное время атаковать и уничтожить «неприятельский штаб» в овраге близ рощи «Фигурная». А чтоб добраться до этой самой рощи, нужно продираться сквозь густые кустарники, идти по оврагам и болотам. И притом засады «противника» надо обходить. Наткнется отделение на засаду – и долой из игры. Такие условия.
Приказ есть приказ. Надо действовать. Но не успели мы выйти на исходное положение – перебежать к опушке недалекого кустарника, – как появился незнакомый капитан с белой повязкой на рукаве. А на повязке буква «П» – посредник, значит.
Подошел, посмотрел на нас и бросил единственную фразу:
– Командир вашего отделения выведен из строя.
Смотрю я на капитана и ничего не понимаю. А как же воевать без командира? Другие солдаты на сержанта Реброва оглядываются, а он руками разводит – не могу, мол, ничего сделать.
И тут… Ушам я своим не поверил.
– Второе отделение, слушай мою команду!
Оглядываюсь – Степан! Поднялся на карачки и так строго смотрит на солдат, что смех один. Видать – боится, что не послушаются его.
– Почему твою? – удивляюсь я. – Я же первым сегодня в строй стал.
А он вроде и не слышит.
– Отделение, за мной! – и первым бежит к опушке кустарника. За ним поднимаются Ежиков, Самусь, Таскиров и все отделение. Приходится и мне подниматься.
Догоняю Степана и заговариваю с ним.
– Чего ты поперед батьки в пекло лезешь?
– А что? – удивляется.
– «За мной! За мной!» – тоже мне генерал выискался!
– Так чего же ты не командовал? – сердито спрашивает Степан.
Что ему ответишь?
– Да я только подумал, – говорю, – а ты уже выскочил.
– Ну, командуй сейчас, – уже миролюбиво предлагает он.
Но тут Ежиков в разговор вмешался.
– Хватит, – говорит он, – Перепелица уже покомандовал.
– А тебе какое дело? – отражаю наскок Ежикова.
Вдруг его Таскиров поддерживает.
– Нэ камандыр. Перепелица, – категорически заявляет.
Тут отделение добежало до кустарника, и Степан скомандовал:
– Стой! – А когда мы залегли, строго добавил: – Прекратить разговоры!
Не узнаю дружка своего. Даже голос его вроде изменился. Пререкаться не хочется, но все-таки отрубил я Ежику и Таскирову:
– Очень нужно мне командовать вами – лопухами такими!
А Степан на меня как цыкнет:
– Перепелица!..
Икнул я и умолк. Тем более, заметил, что лейтенант Фомин спешит к нам.
– Кто принял командование отделением? – издали спрашивает он.
Степан, кажется, сробел. Он на меня смотрит, а я на него. «Раз трусишь, думаю, давай я». И вскакиваю на ноги. Но вижу – и Степан вскакивает.
– Докладывайте, рядовой Левада, – почему-то обратился не ко мне, а к Степану лейтенант.
Когда Степан доложил, что он командир, Фомин на меня глаза перевел.
– Вы что-то хотели сказать, рядовой Перепелица?
– Хотел спросить, нельзя ли курить, – отвечаю.
– Нельзя, – отрезал лейтенант.
– Правильно, – соглашаюсь. – Я так и думал.
Слышу, Василий Ежиков хмыкает. А когда лейтенант Фомин позвал к себе Леваду, чтоб проверить, как уяснил он задачу, Ежиков захихикал еще громче:
– Думал. Вы слышали, ребята? Он, оказывается, думал!
Очень засвербел у меня язык. Хотелось покрепче ответить Ежикову. Но подходящего слова не нашел и смолчал. А тут и Степан Левада вернулся. Вернулся и еще раз начал нам задачу объяснять. Потом по секрету сообщил, что на пути вся третья рота будет нас караулить и с воздуха будут за нами глядеть.
– Третья рота? – переспрашиваю. – Да там все такие, как Ежиков, недотепы. Дойдем!
Ежиков опять в контратаку:
– Твоим бы языком, Максим…
Но Степан опять бабахнул:
– Разговоры! – и приказал: – Перепелица и Таскиров – в головной дозор. Старший – Перепелица.
Люблю быть старшим. Хоть под моим командованием один Таскиров, но все равно боевая единица.
Оторвались мы от отделения на расстояние зрительной связи и пробираемся сквозь кустарник в направлении рощи «Фигурная». Таскиров впереди, а я, как и полагается старшему, чуть позади и сбоку Хорошо! От земли душистым парком несет, в кустах соловьи перекликаются, а по небу, среди кучных облаков, солнце путь себе прокладывает, точно как мы среди зарослей.
Вот только с ногой у меня худо. Так и не удалось переобуться. Теперь портянка сбилась в носок сапога, а голая пятка уже огнем горит. Вначале не обращал я внимания на это, да и сейчас не особенно обращаю. Пустяки! Солдат к боли должен привыкать.
Идем мы и идем. Прислушиваемся, конечно, да и глазами каждый куст прощупываем. Мое дело, разумеется, командовать да поддерживать зрительную связь с отделением, которое следует сзади нас – дозорных.
И сейчас, когда вышли мы на узкую дорогу, за которой налево от нас вытянулось большое озеро, поднял я над головой автомат – сигнал командиру отделения, чтоб к нам выдвинулся.
Степан, заметив мой сигнал, тут как тут. Выскочил из кустарника и давай дорогу рассматривать.
– Чего тут смотреть? – говорю ему и на озеро показываю. – Надо идти направо, через дамбу. Здесь втрое ближе.
– Правильно, – соглашается Таскиров.
– Нет, не правильно, – возражает вдруг Степан и приказывает нам разговаривать шепотом. – Там на засаду нарвемся.
– Откуда это известно? – удивляюсь я.
А Степан на дорогу указывает.
– Глядите, след бронетранспортера.
– Так, может, он влево поехал, – не сдаюсь я.
Но Степан, вижу, стоит на своем:
– Косые зубцы по краям следа указывают направление… Так куда он поехал? – спрашивает он.
– Вправо, – уже соглашается с Левадой Таскиров.
– Верно, – говорит Степан. – Значит, надо идти влево.
Степан возвращается к отделению, а я смотрю ему вслед и удивляюсь.
– Откуда он знает все? – спрашиваю у Таскирова.
А Таскиров отвечает без всякого уважения к старшему дозорному:
– Он не пишет, – говорит, – на занятиях писем Марусе.
– Разговорчики! – обрываю его. – Наблюдайте вперед!
Пошли мы дальше. Начали огибать озеро. Здесь дозорному пришлось идти почти рядом с ядром отделения. Справа и слева камыш шелестит, а под ногами вода хлюпает. Чувствую, что пятка моя не на шутку начинает болеть. А доложить Степану неудобно – ведь старший дозорный я. И вдруг… (тут и о пятке своей позабыл) справа, на другом конце озера, как полоснет пулеметная очередь! Эхо кругом пошло, а я даже присел. В чем дело? Раздвигаю в стороны камыш и замечаю: далеко на дамбе бронетранспортер, вспышки выстрелов и суетня.
– Кто-то из наших нарвался, – спокойно говорит Левада.
И так мне неловко стало, что я предлагал идти через дамбу.
– Лопухи, – говорю о тех, кто нарвался на засаду и должен возвратиться ни с чем. А сам на Степана кошусь:
«Помнит он или нет о моем предложении?»
Чувствую, Таскиров меня локтем под бок толкает. Повернулся я к нему, а он шепчет:
– Камандыр, – и кивает головой в сторону Степана.
Да-а, верно. Голова у Степана вроде работает. Надо бы и мне подтянуться. Ведь солдатская служба – дело-то серьезное, нужное. Там, в Яблонивке, небось думают, что Максим Перепелица уже офицером скоро станет, а я того… Впрочем, не такое уж великое дело отделением командовать. Подумаешь, следы бронетранспортера разгадал! Мы тоже еще себя покажем! Вот только пятка…
За озером перебежали быстро через небольшое мелколесье, и перед нами раскинулась широкая болотистая долина. В долине той колышется пожухлая прошлогодняя осока, а среди нее пробивается к солнцу молоденькая осока – тоненькая и густая, как грива коня.
Перед долиной остановились мы. Степан выполз чуть вперед и с таким важным видом рассматривает ее, что просто смех: вроде генерал вражеские укрепления.
– Чего на нее глядеть? – спрашиваю. – Перебежим быстро, и точка. Жалко – ноги запачкаем.
А Степан молчит, наблюдает. Потом поворачивается к нам и приказывает:
– Всем ползти по-пластунски!
Сдурел Степан! Совсем сдурел! Там же болото, вымажемся, как черти. Я уже рот раскрыл, чтоб сказать ему об этом, как меня опередил Илько Самусь.
– Тут целый день ползти надо, – говорит он. – К сроку не поспеем.
А Степан ему в ответ:
– Кто здесь командир? Может, вы будете командовать, товарищ Самусь?.. За мной!
Не захотелось мне после этого вступать в разговор, и пополз я вслед за Степаном. Так даже лучше – пятка моя отдохнет.
Но не очень-то легко ползти по болоту. Уже через минуту почувствовал я, как на локтях и на груди вода пробралась к телу. Потом – на коленках. Да и спина от пота все больше мокнет. Рубашка так и прилипает к ней.
С этим можно было б еще мириться, если б в нос не бил такой противный запах тины и плесени. Тошнит!
Приходится терпеть. Ползу я, попеременно подтягиваю под себя ноги и бросаю тело вперед, а автомат, который лежит на правой руке, то за куст чернотала цепляется, то за кочку. Попросил я у Степана разрешения забросить оружие за спину. Не разрешил: нужно быть в боевой готовности на территории «противника». Ну, думаю, черт с тобой. Вырвусь сейчас вперед и первым на ту сторону выползу. Знай наших. И только чуть-чуть взял в сторону, как из-под моего локтя плеснула тина и прямо мне в лицо! Ослеп я и от злости оглох.
– Дай дурню волю, – ругаю тихо Степана и продираю глаза. Продрал, оглядываюсь на товарищей и вдруг вижу, что такая же история с Ежиковым приключилась. Грязный он, как порося! Я даже захохотал.
– Чего ты? – спрашивает у меня Самусь.
– Ежиков утонул, – отвечаю.
А Самусю не до шуток. Тоже из сил выбился и промок весь.
– Кому это нужно? – шепчет он. – Перебежали бы быстро, и все.
– Вы же, дурни, не хотели, чтоб я командовал отделением, – у меня бы не ползали так.
Вдруг Левада как зашипит на нас:
– Тише!.. – и взглядом вправо указывает.
Повернул я голову вправо и обмер. Сквозь осоку увидел на краю лощины замаскированный танк. Пушка его в нашу сторону развернута, а над башней торчит танкист и в бинокль смотрит. Кажется, смотрит прямо на меня. Я так и врос в болото.
В это время в небе стрекот моторов послышался… Ну, беда! Два вертолета откуда-то вырвались. И прямо на лощину, где мы лежим, курс держат. Один потом замер в воздухе на одном месте, видать болото просматривал. Затем дальше повилял хвостом.
Вот тут мы все поняли, что шутки плохи. Я уже так старательно полз – прямо носом борозду среди кочек прокладывал. И не зря. Слева заметили еще одну засаду. Но и возле нее проползли без единого выстрела, как и требовалось.