Страница:
Погрузка всех этих вещей заняла половину дня; наступило время отплыть. Не без труда спустили мы на воду свой второй плот, который связали бок о бок с первым. Оба они были сильно нагружены. К счастью, подул благоприятный ветер и наполнил распущенный мною парус.
Я правил рулевым веслом, и распущенный парус мешал мне видеть действия Фрица, сидевшего на передней части плота. Вдруг я услышал шум от быстрого вращения мотовила.
- Фриц, что ты делаешь? - вскричал я.
Мне отвечал радостный крик:
- Попал, не уйдет!
Дело касалось огромной черепахи, которую Фриц увидел спящей на поверхности воды и в которую он смело и искусно вонзил гарпун. Животное, раненое в шею, тащило наш плот с ужасающей быстротой. Я поспешно спустил парус и бросился на нос плота, чтобы обрубить веревку гарпуна; но Фриц умолял меня не отказываться от такой прекрасной добычи, уверяя, что он перережет веревку, лишь только мы будем в опасности.
Влекомые животным, мы двигались с изумительной быстротой. Мне трудно было править рулевым веслом и исправлять толчки, которые наш буксирный пароход давал плоту. Вскоре, заметив, что черепаха направляется в открытое море, я поднял парус. Ветер дул к берегу, и животное, почувствовав слишком большое препятствие, переменило направление и поплыло к земле. Наконец, мы стали на дно, на расстоянии ружейного выстрела от берега, против Соколиного Гнезда. Я соскочил в воду, чтобы добить черепаху топором. Она лежала на песке, как бы сев на мель. С первого же удара топора голова ее отделилась от туловища. Фриц в восторге выстрелил в воздух, чтобы уведомить наших, и они скоро прибежали на берег.
С каким восторгом, с какими ласками они встретили нас! Жена кротко упрекнула меня за долгое отсутствие. Фриц рассказал наше приключение с черепахой. Мать содрогалась от опасности, которой мы подвергались, и все удивлялись ловкости Фрица, сумевшего попасть именно в шею, которая, во время сна животного, выставляется из-под черепа.
Двое из детей отправились к Соколиному Гнезду за вьючными животными, которых привели запряженными в сани. На последние были положены матрацы и черепаха, весившая пудов двадцать. Мы едва подняли ее соединенными силами. Остальной груз был перенесен на берег, на такое расстояние, чтоб его не могло захватить море, а плоты наши были прикреплены при помощи кусков свинца, врытых в землю. По дороге к Соколиному Гнезду дети засыпали нас вопросами. Особенно любопытство их возбуждал упомянутый Фрицем ящик с драгоценностями. Жак просил дать ему часы, маленький Франсуа - мешок с деньгами.
- Не посеять ли их хочешь? - спросил я, смеясь.
- Нет, папа, - ответил он, - я сберегу их к ярмарке, когда приедут купцы; тогда я куплю пряников...
Это намерение сильно насмешило нас.
По прибытии к Соколиному Гнезду, я тотчас занялся тем, что снял с черепахи ее череп. Мясо я разрезал на куски, прося жену изжарить их к обеду.
- Дай мне только срезать висящие по сторонам зеленоватые клочья, сказала она.
- Нет, дружочек, - возразил я, - это черепаший жир, самая вкусная часть животного.
- Папаша, - попросил Жак, - дай мне череп.
И другие дети стали просить череп. Я заметил им, что череп по праву принадлежит Фрицу.
Но, желая знать, на что употреблял бы череп каждый из детей, если б череп был отдан ему, я сперва спросил об этом Жака.
Он объявил, что приготовил бы из него хорошенький ботик для прогулок по ручью.
Эрнест, более всего помышлявший о своей безопасности, предполагал сделать из него щит для защиты от дикарей.
Маленький Франсуа мечтал о постройке хорошенькой избушки, на которую он положил бы череп в виде крыши.
Фриц еще не высказывал своего намерения.
- А ты, Фриц, - спросил я: - на что употребишь ты череп?
- Я, папа, - ответил он: - сделаю из него водоем и поставлю его около ручья, чтобы мама могла всегда черпать из него свежую воду.
- Хорошо, - воскликнул я: - это намерение общеполезное, и его следует исполнить, как только у нас будет глина.
- Глина! - вскричал Жак, - я сложил большую кучу глины под корнями соседнего дерева.
- Тем лучше, - сказал я, - но где же нашел ты ее?
- Он принес ее с холма, - поспешила ответить жена: - и при этом выпачкался до того, что я должна была перемыть все его платье.
- Я не виноват, мама, - возразил ветреник. - Там было так скользко, что я упал. Это-то и указало мне глину.
- А слушая тебя сегодня утром, я подумала, что ты нашел глину не случайно, а нарочно отыскивал ее.
- Когда водоем будет устроен, - сказал Эрнест тоном ученого, - я положу в него растения, которые я нашел сегодня и которые кажутся мне видом редьки. Растение это скорее кустарник, чем травянистое. Я не решился отведать его корней, хотя наша свинья ела их с удовольствием.
- Ты поступил благоразумно, сын мой. Снова повторяю вам, что пища, годная некоторым животным, может быть вредна человеку. Покажи мне эти корни и расскажи, где ты нашел их.
- Бродя по окрестности, я увидел нашу свинью, которая рыла землю около одного куста; я подошел и увидел, что она жрет толстые корни этого куста. Я отнял их и сейчас принесу показать тебе.
Внимательно осмотрев корни, я сказал: - Если я не ошибаюсь, то ты сделал драгоценное открытие, которое, вместе с находкой картофеля, может навсегда избавить нас от голода. Мне кажется, корни эти - корни маниока, из которых в Восточной Индии приготовляют хлеб, называемый кассавою. Но для употребления корней в пищу они должны быть подвергнуты особой обработке, которая устранила бы из них содержимый ими ядовитый сок.
Эта беседа не мешала нам продолжать переносить привезенные запасы.
Я отправился с детьми во второй поход, чтобы до наступления ночи перевезти вторую часть груза. Мать осталась дома, в сообществе Франсуа, который не пренебрегал ролью поваренка, доставлявшей ему всегда какое-нибудь лакомство. Расставаясь с ними, я объявил, что в награду за наши труды мы рассчитываем на царский ужин, изготовленный из черепашьего мяса.
По дороге Фриц спросил меня, не принадлежит ли пойманная нами черепаха к тому ценному виду, череп которого служит для гребенок, табакерок и других изделий, и не будет ли жаль употребить череп нашей добычи на водоем.
Я ответил Фрицу, что черепаха, о которой он говорит, составляет другой вид, называемый каретой черепитчатой, и что мясо ее не годно в пищу. При этом я сообщил Фрицу все, что знал о способе, которым отделяют верхний пласт черепа, прозрачный и отлично полируемый.
Прибыв к плоту, мы нагрузили сани множеством предметов, - между прочим, ручной мельницей, которая, по открытии нами маниока, казалась мне чрезвычайно полезной.
По нашему возвращении к Соколиному Гнезду, жена с улыбкой подошла ко мне.
- Ты вынес два дня самой тяжелой работы. Чтобы подкрепить твои силы, я предложу тебе напиток, который ты никак не ожидаешь найти здесь. Пойдем к этому благодетельному источнику.
Я пошел за женой и у основания невысокой смоковницы увидел бочонок, наполовину врытый в землю и прикрытый густыми ветвями.
- Бочонок этот я изловила на берегу моря, - сказала жена. - Эрнест думает, что это канарское вино; желаю, чтоб он говорил правду.
Я проделал в бочонке дыру, вставил в нее соломинку и убедился, что Эрнест не ошибся. По телу моему разлилась приятная теплота.
Когда я стал благодарить жену, меня окружили дети, прося дать им отведать этого нектара. Я передал им соломинку, но они стали пить вино с такой жадностью, что я вынужден был прекратить эту забаву и побранить детей, из боязни, чтобы они не опьянели.
Выслушав выговор, они в смущении удалились. Чтобы избавить их от этого чувства, я предложил им помочь мне поднять на дерево, при помощи блока, привезенные с корабля матрацы.
По окончании этого труда жена пригласила нас ужинать. Черепаха Фрица, хорошо приготовленная, вызвала общие похвалы.
- Какая она некрасивая, - говорил Франсуа, растянувшись на своем матраце и потирая глаза, - а какая хорошая! - Правда, Жак?
Но Жак уже спал; наши матрацы произвели свое действие.
XII
ТРЕТЬЯ ПОЕЗДКА НА КОРАБЛЬ. ПИНГВИНЫ
Беспокоясь о судьбе наших двух плотов, прикрепленных у берега довольно непрочно, я поднялся до рассвета, чтобы пойти осмотреть их. Вся семья покоилась в глубоком сне. Я тихо спустился с дерева. При виде меня проснувшиеся уже собаки стали прыгать около и ласкаться, как бы понимая, что я отправляюсь из дома. Петух и куры весело хлопали крыльями и слетели с насестей. Овцы и коза уже ели свежую траву. Я поднял лениво лежавшего осла и, к великому его неудовольствию, запряг его одного в сани, не желая утомлять еще недоенную корову. В сопровождении двух собак я отправился на прибрежье.
Я нашел наши два плота в хорошем состоянии оставленными на суше бывшим тогда отливом. Я взвалил на осла ношу небольшую, желая сберечь его силы для дальнейшей работы и поскорее вернуться к Соколиному Гнезду. Каково же было мое удивление, когда, возвратившись к дереву, я увидел, что никто из семьи еще не подымался, хотя солнце стояло уже высоко. Я принялся бить палкой по медной посуде, производя шум, способный внушить мысль о нападении диких.
Скоро на галерейке появилась жена, казавшаяся совершенно смущенной от своего промаха. Я поднялся к ней.
- Это матрацы, - сказала она, - до такой поры продолжили мой сон. Бедные дети также испытывают их силу, потому что едва могут протереть глаза.
Действительно, маленькие сонули зевали, потягиваясь, и, казалось, вовсе не были расположены подняться с постелей.
- Вставайте, вставайте! - крикнул я громко. - Не ленитесь, дорогие мои!
Первым поднялся Фриц. Эрнест явился последним, и его наружность свидетельствовала до какой степени ему тяжело было расстаться с постелью.
- Неужели ты до того ленив, - сказал я, - что позволяешь опередить себя маленькому Франсуа?
- Ах, как приятно, - сказал он, подымая отяжелевшие руки, проснувшись, снова засыпать. Я попросил бы будить себя каждый день за два часа до рассвета, чтобы только иметь удовольствие снова засыпать.
- Какая утонченная леность! - воскликнул я. - Если ты отдаешься таким образом лености, то вырастешь бессильным и нерешительным.
Он сделал над собой усилие, чтобы прогнать остаток сонливости, и я замолчал.
Когда все собрались, мне пришлось выслушать общее восхваление матрацов; решительно, койки не могли с ними равняться. Мы наскоро позавтракали и отправились на прибрежье, чтобы окончить перевозку оставленных на нем вещей.
Два похода были совершены в очень короткое время, и так как я заметил, что вода прибывала и уже доходила до плотов, то решился воспользоваться этим обстоятельством и переправить плоты в залив Спасения, где они подвергались меньшей опасности, чем на отмели пред Соколиным Гнездом.
Я отправил жену и трех младших детей и, вместе с Фрицем, стал ожидать, чтоб вода подняла плоты.
Но Жак, замешкавшись на берегу, смотрел на нас до того печально, что я не мог противиться его молчаливой мольбе и решился взять его с собой.
Скоро волны подняли нас, и, соблазнившись хорошей погодой, я направил плоты не в залив Спасения, а снова к кораблю. Но мы прибыли на него так поздно, что на большой или важный груз не оставалось время.
Тем не менее мы осмотрели все закоулки корабля, чтобы собрать несколько предметов и не вернуться с пустыми руками.
Вскоре я увидел Жака, двигавшего перед собой тачку и радовавшегося тому, что при помощи ее он будет в состоянии, не уставая, перевозить довольно большие тяжести.
Фриц объявил мне, что за дощатой перегородкой открыл разобранную на части пинку* со всеми принадлежащими к ней снастями и даже двумя маленькими пушками.
______________
* Маленькое судно с квадратной кормой.
Эта весть сильно обрадовала меня: я бросил работу, чтобы немедленно увериться в рассказе. Фриц не ошибся; но я тут же заметил, что спуск пинки в воду будет стоить нам огромных усилий.
И потому мы отложили это дело до другого дня; на этот раз приходилось удовольствоваться некоторой домашней утварью и посудой: котлами, сковородами, тарелками, стаканами и тому подобное. Я присоединил к этим вещам жернов, терку, новый бочонок пороху, другой с ружейными кремнями. Не только не была забыта Жакова тачка, но мы захватили еще несколько тачек, которым очень обрадовались. Все это нам нужно было нагрузить как можно поспешнее, чтобы на обратном пути не быть застигнутыми ветром с суши, который поднимался каждый вечер.
Гребя к берегу, мы увидели на нем множество стоявших маленьких существ, которые казались одетыми в белые платья, по-видимому, смотрели на нас с любопытством и по временам даже братски протягивали к нам руки.
- Не в стране ли мы пигмеев? - смеясь спросил я Жака.
- Или в стране лилипутов? - вскричал он.
- Я думаю, - сказал Фриц, что перед нами стая птиц; я вижу их клювы, а что мы приняли за руки, то верно их крылья.
- Ты прав, дорогой мой: - эти существа, принятые нами за сверхъестественные, не более как пингвины. Эти птицы отлично плавают; но природа наделила их такими короткими крыльями, сравнительно с величиной их тела и ногами, устроенными до того неудобно для ходьбы, что когда они стоят на земле, то к ним очень легко подойти. Притом, они до того ленивы, что даже приближение человека едва сгоняет их с места.
Когда мы приблизились к берегу на несколько сажень, Жак внезапно вскочил в воду, вооруженный одним из наших весел, и прежде чем пингвины обеспокоились нашим приближением, он ударил и свалил нескольких. Остальные, при виде такого грубого поступка, разом, как бы по команде, нырнули в воду и исчезли.
Оглушенных Жаком мы связали и положили на берегу.
Время было слишком позднее, чтобы мы могли приняться за разгрузку наших плотов. Мы положили на тачки только пингвинов, терки, несколько кухонной посуды и почти бегом добрались до Соколиного Гнезда, где, как и всегда, наше прибытие возбудило живую радость. Собаки известили о нашем прибытии громким лаем. Мать пришла в восторг от находки тачек; дети с любопытством осматривали клад. Табачные терки вызвали легкие насмешливые улыбки, которые я не хотел заметить. Затем всякий с изумлением рассматривал пингвинов, из которых многие пришли в чувство. Я велел привязать их к нашим гусям и уткам, чтобы приучить нашу новую живность к пребыванию на птичнике.
Деятельная хозяйка показала мне, со своей стороны, большой запас собранных в наше отсутствие картофеля и маниоковых корней. Затем маленький Франсуа сказал мне с таинственным видом:
- Папа, как ты удивишься, когда мы скоро соберем кукурузу, тыквы, огурцы и овес. Мама посадила их много, много.
- Маленький болтушка! - вскричала мать, - зачем выдал ты меня? Мне так хотелось изумить папу!
- Благодарю за твое желание, дорогая моя, - сказал я жене, обнимая ее, - но откуда взяла ты эти семена?
- Все из моего волшебного мешка! - отвечала она, улыбаясь и взглянув на детей, которые на этот раз не решились оспаривать предусмотрительности матери. - Видя, что вы постоянно заняты поездками на корабль, - прибавила она, - я подумала, что вам некогда будет устроить огород. И потому я приняла эту заботу на себя. Я воспользовалась полем из-под картофеля и, чтобы преобразовать это поле в огород, мне стоило только замещать каждое вырванное нами растение несколькими семенами.
Я поздравил жену с отличной мыслью. Фриц, желая обрадовать мать, сообщил ей о найденной нами пинке. Но наши поездки в море причиняли жене слишком большое беспокойство, чтобы она могла порадоваться тому, что у нас будет для них лишнее средство. Однако она несколько успокоилась, когда я объяснил ей, что так как эти поездки неизбежны, то для нас же безопаснее будет ездить на настоящем судне, чем на негодных плотах из бочонков и бочек.
С наступлением ночи я отправил всех спать, объявив детям, что завтра научу их новому ремеслу.
XIII
ПЕКАРНЯ
Едва проснувшись, дети, возбужденные моими вчерашними последними словами, торопились выведать у меня, какому новому ремеслу я хочу научить их.
- Ремеслу булочника, - отвечал я.
- Но, - вскричал Жак, - у нас нет ни печи, ни муки!
- Муку мы добудем из маниоковых корней, а печь заменим сковородами, привезенными вчера с корабля.
Так как удивленные взоры детей, казалось, требовали более подробных объяснений, то я рассказал детям свойства маниоковых корней и употребление их дикими народами. Я попросил жену изготовить мешок из парусины, между тем как дети, снабженные терками, ожидали моих дальнейших указаний, готовые приняться за дело. Корни маниока были тщательно вымыты. Я роздал их мальчикам и научил как тереть эти корни, предостерег детей, чтобы они пока не пробовали их на вкус. Дети ревностно принялись за работу, посмеиваясь своему новому ремеслу, и вскоре наготовили изрядное количество муки, которая походила на сырые опилки.
- Это великолепное блюдо отрубей, - смеясь сказал Эрнест, не прерывая своей работы.
- В первый раз слышу, - подхватил Жак, - чтобы можно было готовить хлеб из редьки.
Даже жена, по-видимому, сомневалась в моем искусстве в качестве пекаря. И потому, сшив по моей просьбе мешок, она поставила на огонь картофель на случай, если мой опыт не удастся. Но я не терял бодрости.
- Перестаньте смеяться, господа: вы не преминете сознаться в достоинствах маниока. Он составляет главную пищу многих племен Нового Света и даже некоторыми европейцами предпочитается пшеничному хлебу. Не обещаю вам сегодня же хорошо поднявшихся пирогов; но дам вам, по крайней мере, образчики, которые дозволяют нам судить о питательности маниока, если только нам попались хороший вид и здоровые особи.
- Значит, есть несколько видов маниока? - спросил Эрнест.
- Насчитывают три вида - ответил я. - Первые два вида, если их употреблять в пищу сырыми, очень вредны; третий вид совершенно безвреден. Но первые предпочитаются, потому что они дают больше корней и поспевают скорее.
- Как! - вскричал Жак, - растение ядовитое предпочитают безвредному; да это безумие! Что до меня, то я заранее отказываюсь от твоих ядовитых пирогов.
- Успокойся, трусишка, - сказал я, - нашу муку, прежде употребления ее в пищу, достаточно сильно выжать, чтобы ничего не бояться.
- Зачем же выжимать ее? - спросил Эрнест.
- Чтобы лишить ее яда, который содержится только в соку. По удалении же яда, остается пища весьма здоровая и вкусная. Впрочем, из предосторожности, мы станем есть наши пироги не раньше, как испытав их на обезьянке и курах.
- Но, - живо возразил Жак, - мне вовсе не хотелось бы отравить нашего Кнопса.
- Не бойся, - сказал я, - уже не в первый раз твоя обезьянка послужит нам в пользу своим природным инстинктом. И могу тебя уверить, что если пища, которую мы дадим ей, будет содержать яд, то обезьянка не станет есть ее, а, едва отведав, бросит.
Успокоенный моими словами, Жак взял свою терку, которую отложил было, и снова принялся за работу. Скоро запас наш показался мне достаточным. Эта сырая мука была сложена в парусинный мешок, сшитый женой, и я завязал его отверстие. Для выжимки муки я сложил несколько досок под корнями одного из деревьев. Мешок с мукой был положен на доску и накрыт другой; на один конец последней я положил камни, куски железа и другие очень тяжелые предметы; противоположный конец я стал нажимать при помощи рычага, пропущенного под один из корней дерева. Вскоре из мешка потек обильный сок. Дети были изумлены успехом моего изобретения.
Когда сок перестал течь, дети стали торопить меня приняться за приготовление хлеба.
Я ослабил их нетерпение, сказав, что в этот день мы приготовим пробный пирог для животных.
Я разложил муку на солнце, чтобы просушить ее; потом взял небольшое количество муки, замесил его на воде, тщательно вымесил тесто и приготовил из него лепешку, которую поставил, на одной из наших сковородок, на огонь. Вскоре поспела лепешка, запах и цвет которой обещали нам лакомый кусочек. Потребовалось все мое влияние, чтобы воспрепятствовать детям отведать лепешки.
- Как она хорошо пахнет! - сказал Эрнест: - как жаль, что ее нельзя съесть.
- Папа, дай мне маленький кусочек! - воскликнул Жак.
- Самый маленький, - прибавил Франсуа, показывая кончик мизинца.
- Что же, разве яд уже не пугает вас, лакомки? - спросил я. Кажется, мы можем сделать опыт. Но благоразумие требует, чтоб мы предварительно узнали мнение Кнопса.
Когда лепешка простыла, я накрошил ее перед обезьяной и курами, и с удовольствием увидел, что они стали жадно глотать крошки. Однако испытание муки нами самими я отложил. И потому голод детей, сильно возбужденный запахом и заманчивым видом лепешки, был утолен картофелем.
Во время обеда разговор, естественно, коснулся нового открытия. Я рассказал детям, что маниоковый хлеб зовется обыкновенно кассавой, и сообщил сведения об известных мне ядах, стараясь излагать дело как можно проще. Я предостерег детей от плодов маншинеля ядовитого, который мог встретиться на нашем острове. Я описал эти опасные плоды, чтобы дети не соблазнились их привлекательным видом. В сотый раз я закончил свой рассказ просьбой, чтобы дети не ели ничего, им незнакомого.
После обеда мы пошли посмотреть, не случилось ли чего с нашими курами от маниокового хлеба. К немалой радости нашей все они оказались здоровыми; прыжки Кнопса при нашем приближении также удостоверяли нас, что и его здоровье не потерпело. Затем я предложил приняться вновь за печенье. "За работу! - воскликнул я, - и дружно!" Я роздал необходимые орудия. Дети чуть не прыгали от радости. В минуту были зажжены костры и поставлены квашни. Дети изо всего делают игру, и потому лепешкам были преданы самые разнообразные формы. Затем лепешки были положены на сковороды, поставлены на огонь и испечены. И так как куры наши были по-прежнему здоровы, то каждый принялся есть испеченный им хлеб. Хлеб этот показался очень вкусным, особенно накрошенный в молоко. С самого прибытия нашего на остров у нас не было такого вкусного обеда. Лепешки, подгоревшие или неудавшиеся по другим причинам, были розданы нашим домашним животным, которые поели их с видимым удовольствием.
Остальная часть дня была употреблена на перевозку, на тачках, предметов, оставленных нами на плотах.
XIV
ПИНКА
Меня сильно занимала найденная на корабле пинка, и я не отказывался от намерения завладеть ею. Хотя жена и продолжала тревожиться нашими поездками на море, но мне удалось уговорить ее отпустить со мной на корабль трех старших сыновей, так как для задуманного мною дела требовалось много рук. Обещав жене, что мы возвратимся в тот же день, и захватив с собой большой запас маниоковых лепешек и вареного картофеля, а также пробковые пояса, которые должны были, в случае несчастья, поддерживать нас на воде, мы отправились.
Сейчас по прибытии на корабль мы собрали все предметы, которые могли быть полезны нам, - чтобы не возвращаться с пустыми руками. Затем мы стали рассматривать пинку, и я с удовольствием заметил, что все ее части были занумерованы и что при терпении нам будет возможно составить ее. Но наибольшее затруднение представлял спуск пинки на воду из теперешнего помещения, потому что о переноске огромных главных частей пинки на какую-либо другую верфь нечего было и думать, так как этот труд превышал наши соединенные силы. Я долго перебирал про себя различные способы и вслед за тем отказывался от них; наконец, утомленный этой нерешительностью, я положился на случай и позвал детей, чтобы они помогли мне сломать топорами перегородку, окружавшую пинку. Вечер застал нас за неоконченной работой, но желание обладать удобным судном поддерживало наше рвение, и мы обещали друг другу завтра вернуться к делу, чтобы окончить его. Рассчитывая на данное им слово, жена и Франсуа ожидали нас на берегу. Жена объявила мне, что она решилась покинуть Соколиное Гнездо и поселиться в Палатке на все время, пока будут продолжаться наши поездки на корабль. Я благодарил ее тем искреннее, что знал, как нравилось ей Соколиное Гнездо. Мы сложили к ее ногам привезенные нами запасы, именно два бочонка масла, три бочонка муки, мешки рису, пшеницы и несколько домашней утвари, и она приняла их с живым удовольствием.
Наши поездки на корабль повторялись и длились не менее недели.
Каждый день мы отправлялись ранним утром и возвращались лишь к закату солнца, а каждый вечер веселый ужин, сопровождаемый длинной беседой, заставлял нас забыть дневные труды.
Однако нам удалось составить пинку; она была построена легко, красиво, снабжена на носу маленькой палубой и вполне оснащена. Мы осмолили ее снаружи и даже прикрепили обе маленькие пушки на задней части палубы.
Наше маленькое судно чрезвычайно нравилось нам; но мы не знали, каким бы способом спустить его со средней палубы корабля на воду. По толщине стен корабля нельзя было бы и думать о том, чтобы проделать в них отверстие для пинки; тем не менее нам очень не хотелось лишиться плода стольких трудов. Наконец, решившись на крайнее средство, я приступил к его исполнению, не говоря о том ни слова своим сыновьям.
Я взял ступу, подобную тем, которые употребляются на кухнях, и толстую доску и принялся устраивать разрывной снаряд. В доску я всадил железные крючья, а на ней выдолбил бороздку, в которую вставил пушечный фитиль такой длины, чтобы он мог тлеть два часа. Я положил в ступку пороху и накрыл ее доской, крючья которой захватили ручки ступки. Засмолив щель между доской и ступкой, я устроил таким образом большую петарду, которая, разорвавшись, должна была проломить проход из пространства над средней палубой, где стояла пинка, на поверхность моря. Я поместил свою петарду в отделении корабля, где стояла пинка, зажег фитиль и поспешно удалился от корабля с детьми, не сообщая им своего предприятия, на успех которого не мог рассчитывать. Когда мы прибыли к Палатке и принялись за разгрузку привезенных вещей, мы услышали страшный взрыв.
Я правил рулевым веслом, и распущенный парус мешал мне видеть действия Фрица, сидевшего на передней части плота. Вдруг я услышал шум от быстрого вращения мотовила.
- Фриц, что ты делаешь? - вскричал я.
Мне отвечал радостный крик:
- Попал, не уйдет!
Дело касалось огромной черепахи, которую Фриц увидел спящей на поверхности воды и в которую он смело и искусно вонзил гарпун. Животное, раненое в шею, тащило наш плот с ужасающей быстротой. Я поспешно спустил парус и бросился на нос плота, чтобы обрубить веревку гарпуна; но Фриц умолял меня не отказываться от такой прекрасной добычи, уверяя, что он перережет веревку, лишь только мы будем в опасности.
Влекомые животным, мы двигались с изумительной быстротой. Мне трудно было править рулевым веслом и исправлять толчки, которые наш буксирный пароход давал плоту. Вскоре, заметив, что черепаха направляется в открытое море, я поднял парус. Ветер дул к берегу, и животное, почувствовав слишком большое препятствие, переменило направление и поплыло к земле. Наконец, мы стали на дно, на расстоянии ружейного выстрела от берега, против Соколиного Гнезда. Я соскочил в воду, чтобы добить черепаху топором. Она лежала на песке, как бы сев на мель. С первого же удара топора голова ее отделилась от туловища. Фриц в восторге выстрелил в воздух, чтобы уведомить наших, и они скоро прибежали на берег.
С каким восторгом, с какими ласками они встретили нас! Жена кротко упрекнула меня за долгое отсутствие. Фриц рассказал наше приключение с черепахой. Мать содрогалась от опасности, которой мы подвергались, и все удивлялись ловкости Фрица, сумевшего попасть именно в шею, которая, во время сна животного, выставляется из-под черепа.
Двое из детей отправились к Соколиному Гнезду за вьючными животными, которых привели запряженными в сани. На последние были положены матрацы и черепаха, весившая пудов двадцать. Мы едва подняли ее соединенными силами. Остальной груз был перенесен на берег, на такое расстояние, чтоб его не могло захватить море, а плоты наши были прикреплены при помощи кусков свинца, врытых в землю. По дороге к Соколиному Гнезду дети засыпали нас вопросами. Особенно любопытство их возбуждал упомянутый Фрицем ящик с драгоценностями. Жак просил дать ему часы, маленький Франсуа - мешок с деньгами.
- Не посеять ли их хочешь? - спросил я, смеясь.
- Нет, папа, - ответил он, - я сберегу их к ярмарке, когда приедут купцы; тогда я куплю пряников...
Это намерение сильно насмешило нас.
По прибытии к Соколиному Гнезду, я тотчас занялся тем, что снял с черепахи ее череп. Мясо я разрезал на куски, прося жену изжарить их к обеду.
- Дай мне только срезать висящие по сторонам зеленоватые клочья, сказала она.
- Нет, дружочек, - возразил я, - это черепаший жир, самая вкусная часть животного.
- Папаша, - попросил Жак, - дай мне череп.
И другие дети стали просить череп. Я заметил им, что череп по праву принадлежит Фрицу.
Но, желая знать, на что употреблял бы череп каждый из детей, если б череп был отдан ему, я сперва спросил об этом Жака.
Он объявил, что приготовил бы из него хорошенький ботик для прогулок по ручью.
Эрнест, более всего помышлявший о своей безопасности, предполагал сделать из него щит для защиты от дикарей.
Маленький Франсуа мечтал о постройке хорошенькой избушки, на которую он положил бы череп в виде крыши.
Фриц еще не высказывал своего намерения.
- А ты, Фриц, - спросил я: - на что употребишь ты череп?
- Я, папа, - ответил он: - сделаю из него водоем и поставлю его около ручья, чтобы мама могла всегда черпать из него свежую воду.
- Хорошо, - воскликнул я: - это намерение общеполезное, и его следует исполнить, как только у нас будет глина.
- Глина! - вскричал Жак, - я сложил большую кучу глины под корнями соседнего дерева.
- Тем лучше, - сказал я, - но где же нашел ты ее?
- Он принес ее с холма, - поспешила ответить жена: - и при этом выпачкался до того, что я должна была перемыть все его платье.
- Я не виноват, мама, - возразил ветреник. - Там было так скользко, что я упал. Это-то и указало мне глину.
- А слушая тебя сегодня утром, я подумала, что ты нашел глину не случайно, а нарочно отыскивал ее.
- Когда водоем будет устроен, - сказал Эрнест тоном ученого, - я положу в него растения, которые я нашел сегодня и которые кажутся мне видом редьки. Растение это скорее кустарник, чем травянистое. Я не решился отведать его корней, хотя наша свинья ела их с удовольствием.
- Ты поступил благоразумно, сын мой. Снова повторяю вам, что пища, годная некоторым животным, может быть вредна человеку. Покажи мне эти корни и расскажи, где ты нашел их.
- Бродя по окрестности, я увидел нашу свинью, которая рыла землю около одного куста; я подошел и увидел, что она жрет толстые корни этого куста. Я отнял их и сейчас принесу показать тебе.
Внимательно осмотрев корни, я сказал: - Если я не ошибаюсь, то ты сделал драгоценное открытие, которое, вместе с находкой картофеля, может навсегда избавить нас от голода. Мне кажется, корни эти - корни маниока, из которых в Восточной Индии приготовляют хлеб, называемый кассавою. Но для употребления корней в пищу они должны быть подвергнуты особой обработке, которая устранила бы из них содержимый ими ядовитый сок.
Эта беседа не мешала нам продолжать переносить привезенные запасы.
Я отправился с детьми во второй поход, чтобы до наступления ночи перевезти вторую часть груза. Мать осталась дома, в сообществе Франсуа, который не пренебрегал ролью поваренка, доставлявшей ему всегда какое-нибудь лакомство. Расставаясь с ними, я объявил, что в награду за наши труды мы рассчитываем на царский ужин, изготовленный из черепашьего мяса.
По дороге Фриц спросил меня, не принадлежит ли пойманная нами черепаха к тому ценному виду, череп которого служит для гребенок, табакерок и других изделий, и не будет ли жаль употребить череп нашей добычи на водоем.
Я ответил Фрицу, что черепаха, о которой он говорит, составляет другой вид, называемый каретой черепитчатой, и что мясо ее не годно в пищу. При этом я сообщил Фрицу все, что знал о способе, которым отделяют верхний пласт черепа, прозрачный и отлично полируемый.
Прибыв к плоту, мы нагрузили сани множеством предметов, - между прочим, ручной мельницей, которая, по открытии нами маниока, казалась мне чрезвычайно полезной.
По нашему возвращении к Соколиному Гнезду, жена с улыбкой подошла ко мне.
- Ты вынес два дня самой тяжелой работы. Чтобы подкрепить твои силы, я предложу тебе напиток, который ты никак не ожидаешь найти здесь. Пойдем к этому благодетельному источнику.
Я пошел за женой и у основания невысокой смоковницы увидел бочонок, наполовину врытый в землю и прикрытый густыми ветвями.
- Бочонок этот я изловила на берегу моря, - сказала жена. - Эрнест думает, что это канарское вино; желаю, чтоб он говорил правду.
Я проделал в бочонке дыру, вставил в нее соломинку и убедился, что Эрнест не ошибся. По телу моему разлилась приятная теплота.
Когда я стал благодарить жену, меня окружили дети, прося дать им отведать этого нектара. Я передал им соломинку, но они стали пить вино с такой жадностью, что я вынужден был прекратить эту забаву и побранить детей, из боязни, чтобы они не опьянели.
Выслушав выговор, они в смущении удалились. Чтобы избавить их от этого чувства, я предложил им помочь мне поднять на дерево, при помощи блока, привезенные с корабля матрацы.
По окончании этого труда жена пригласила нас ужинать. Черепаха Фрица, хорошо приготовленная, вызвала общие похвалы.
- Какая она некрасивая, - говорил Франсуа, растянувшись на своем матраце и потирая глаза, - а какая хорошая! - Правда, Жак?
Но Жак уже спал; наши матрацы произвели свое действие.
XII
ТРЕТЬЯ ПОЕЗДКА НА КОРАБЛЬ. ПИНГВИНЫ
Беспокоясь о судьбе наших двух плотов, прикрепленных у берега довольно непрочно, я поднялся до рассвета, чтобы пойти осмотреть их. Вся семья покоилась в глубоком сне. Я тихо спустился с дерева. При виде меня проснувшиеся уже собаки стали прыгать около и ласкаться, как бы понимая, что я отправляюсь из дома. Петух и куры весело хлопали крыльями и слетели с насестей. Овцы и коза уже ели свежую траву. Я поднял лениво лежавшего осла и, к великому его неудовольствию, запряг его одного в сани, не желая утомлять еще недоенную корову. В сопровождении двух собак я отправился на прибрежье.
Я нашел наши два плота в хорошем состоянии оставленными на суше бывшим тогда отливом. Я взвалил на осла ношу небольшую, желая сберечь его силы для дальнейшей работы и поскорее вернуться к Соколиному Гнезду. Каково же было мое удивление, когда, возвратившись к дереву, я увидел, что никто из семьи еще не подымался, хотя солнце стояло уже высоко. Я принялся бить палкой по медной посуде, производя шум, способный внушить мысль о нападении диких.
Скоро на галерейке появилась жена, казавшаяся совершенно смущенной от своего промаха. Я поднялся к ней.
- Это матрацы, - сказала она, - до такой поры продолжили мой сон. Бедные дети также испытывают их силу, потому что едва могут протереть глаза.
Действительно, маленькие сонули зевали, потягиваясь, и, казалось, вовсе не были расположены подняться с постелей.
- Вставайте, вставайте! - крикнул я громко. - Не ленитесь, дорогие мои!
Первым поднялся Фриц. Эрнест явился последним, и его наружность свидетельствовала до какой степени ему тяжело было расстаться с постелью.
- Неужели ты до того ленив, - сказал я, - что позволяешь опередить себя маленькому Франсуа?
- Ах, как приятно, - сказал он, подымая отяжелевшие руки, проснувшись, снова засыпать. Я попросил бы будить себя каждый день за два часа до рассвета, чтобы только иметь удовольствие снова засыпать.
- Какая утонченная леность! - воскликнул я. - Если ты отдаешься таким образом лености, то вырастешь бессильным и нерешительным.
Он сделал над собой усилие, чтобы прогнать остаток сонливости, и я замолчал.
Когда все собрались, мне пришлось выслушать общее восхваление матрацов; решительно, койки не могли с ними равняться. Мы наскоро позавтракали и отправились на прибрежье, чтобы окончить перевозку оставленных на нем вещей.
Два похода были совершены в очень короткое время, и так как я заметил, что вода прибывала и уже доходила до плотов, то решился воспользоваться этим обстоятельством и переправить плоты в залив Спасения, где они подвергались меньшей опасности, чем на отмели пред Соколиным Гнездом.
Я отправил жену и трех младших детей и, вместе с Фрицем, стал ожидать, чтоб вода подняла плоты.
Но Жак, замешкавшись на берегу, смотрел на нас до того печально, что я не мог противиться его молчаливой мольбе и решился взять его с собой.
Скоро волны подняли нас, и, соблазнившись хорошей погодой, я направил плоты не в залив Спасения, а снова к кораблю. Но мы прибыли на него так поздно, что на большой или важный груз не оставалось время.
Тем не менее мы осмотрели все закоулки корабля, чтобы собрать несколько предметов и не вернуться с пустыми руками.
Вскоре я увидел Жака, двигавшего перед собой тачку и радовавшегося тому, что при помощи ее он будет в состоянии, не уставая, перевозить довольно большие тяжести.
Фриц объявил мне, что за дощатой перегородкой открыл разобранную на части пинку* со всеми принадлежащими к ней снастями и даже двумя маленькими пушками.
______________
* Маленькое судно с квадратной кормой.
Эта весть сильно обрадовала меня: я бросил работу, чтобы немедленно увериться в рассказе. Фриц не ошибся; но я тут же заметил, что спуск пинки в воду будет стоить нам огромных усилий.
И потому мы отложили это дело до другого дня; на этот раз приходилось удовольствоваться некоторой домашней утварью и посудой: котлами, сковородами, тарелками, стаканами и тому подобное. Я присоединил к этим вещам жернов, терку, новый бочонок пороху, другой с ружейными кремнями. Не только не была забыта Жакова тачка, но мы захватили еще несколько тачек, которым очень обрадовались. Все это нам нужно было нагрузить как можно поспешнее, чтобы на обратном пути не быть застигнутыми ветром с суши, который поднимался каждый вечер.
Гребя к берегу, мы увидели на нем множество стоявших маленьких существ, которые казались одетыми в белые платья, по-видимому, смотрели на нас с любопытством и по временам даже братски протягивали к нам руки.
- Не в стране ли мы пигмеев? - смеясь спросил я Жака.
- Или в стране лилипутов? - вскричал он.
- Я думаю, - сказал Фриц, что перед нами стая птиц; я вижу их клювы, а что мы приняли за руки, то верно их крылья.
- Ты прав, дорогой мой: - эти существа, принятые нами за сверхъестественные, не более как пингвины. Эти птицы отлично плавают; но природа наделила их такими короткими крыльями, сравнительно с величиной их тела и ногами, устроенными до того неудобно для ходьбы, что когда они стоят на земле, то к ним очень легко подойти. Притом, они до того ленивы, что даже приближение человека едва сгоняет их с места.
Когда мы приблизились к берегу на несколько сажень, Жак внезапно вскочил в воду, вооруженный одним из наших весел, и прежде чем пингвины обеспокоились нашим приближением, он ударил и свалил нескольких. Остальные, при виде такого грубого поступка, разом, как бы по команде, нырнули в воду и исчезли.
Оглушенных Жаком мы связали и положили на берегу.
Время было слишком позднее, чтобы мы могли приняться за разгрузку наших плотов. Мы положили на тачки только пингвинов, терки, несколько кухонной посуды и почти бегом добрались до Соколиного Гнезда, где, как и всегда, наше прибытие возбудило живую радость. Собаки известили о нашем прибытии громким лаем. Мать пришла в восторг от находки тачек; дети с любопытством осматривали клад. Табачные терки вызвали легкие насмешливые улыбки, которые я не хотел заметить. Затем всякий с изумлением рассматривал пингвинов, из которых многие пришли в чувство. Я велел привязать их к нашим гусям и уткам, чтобы приучить нашу новую живность к пребыванию на птичнике.
Деятельная хозяйка показала мне, со своей стороны, большой запас собранных в наше отсутствие картофеля и маниоковых корней. Затем маленький Франсуа сказал мне с таинственным видом:
- Папа, как ты удивишься, когда мы скоро соберем кукурузу, тыквы, огурцы и овес. Мама посадила их много, много.
- Маленький болтушка! - вскричала мать, - зачем выдал ты меня? Мне так хотелось изумить папу!
- Благодарю за твое желание, дорогая моя, - сказал я жене, обнимая ее, - но откуда взяла ты эти семена?
- Все из моего волшебного мешка! - отвечала она, улыбаясь и взглянув на детей, которые на этот раз не решились оспаривать предусмотрительности матери. - Видя, что вы постоянно заняты поездками на корабль, - прибавила она, - я подумала, что вам некогда будет устроить огород. И потому я приняла эту заботу на себя. Я воспользовалась полем из-под картофеля и, чтобы преобразовать это поле в огород, мне стоило только замещать каждое вырванное нами растение несколькими семенами.
Я поздравил жену с отличной мыслью. Фриц, желая обрадовать мать, сообщил ей о найденной нами пинке. Но наши поездки в море причиняли жене слишком большое беспокойство, чтобы она могла порадоваться тому, что у нас будет для них лишнее средство. Однако она несколько успокоилась, когда я объяснил ей, что так как эти поездки неизбежны, то для нас же безопаснее будет ездить на настоящем судне, чем на негодных плотах из бочонков и бочек.
С наступлением ночи я отправил всех спать, объявив детям, что завтра научу их новому ремеслу.
XIII
ПЕКАРНЯ
Едва проснувшись, дети, возбужденные моими вчерашними последними словами, торопились выведать у меня, какому новому ремеслу я хочу научить их.
- Ремеслу булочника, - отвечал я.
- Но, - вскричал Жак, - у нас нет ни печи, ни муки!
- Муку мы добудем из маниоковых корней, а печь заменим сковородами, привезенными вчера с корабля.
Так как удивленные взоры детей, казалось, требовали более подробных объяснений, то я рассказал детям свойства маниоковых корней и употребление их дикими народами. Я попросил жену изготовить мешок из парусины, между тем как дети, снабженные терками, ожидали моих дальнейших указаний, готовые приняться за дело. Корни маниока были тщательно вымыты. Я роздал их мальчикам и научил как тереть эти корни, предостерег детей, чтобы они пока не пробовали их на вкус. Дети ревностно принялись за работу, посмеиваясь своему новому ремеслу, и вскоре наготовили изрядное количество муки, которая походила на сырые опилки.
- Это великолепное блюдо отрубей, - смеясь сказал Эрнест, не прерывая своей работы.
- В первый раз слышу, - подхватил Жак, - чтобы можно было готовить хлеб из редьки.
Даже жена, по-видимому, сомневалась в моем искусстве в качестве пекаря. И потому, сшив по моей просьбе мешок, она поставила на огонь картофель на случай, если мой опыт не удастся. Но я не терял бодрости.
- Перестаньте смеяться, господа: вы не преминете сознаться в достоинствах маниока. Он составляет главную пищу многих племен Нового Света и даже некоторыми европейцами предпочитается пшеничному хлебу. Не обещаю вам сегодня же хорошо поднявшихся пирогов; но дам вам, по крайней мере, образчики, которые дозволяют нам судить о питательности маниока, если только нам попались хороший вид и здоровые особи.
- Значит, есть несколько видов маниока? - спросил Эрнест.
- Насчитывают три вида - ответил я. - Первые два вида, если их употреблять в пищу сырыми, очень вредны; третий вид совершенно безвреден. Но первые предпочитаются, потому что они дают больше корней и поспевают скорее.
- Как! - вскричал Жак, - растение ядовитое предпочитают безвредному; да это безумие! Что до меня, то я заранее отказываюсь от твоих ядовитых пирогов.
- Успокойся, трусишка, - сказал я, - нашу муку, прежде употребления ее в пищу, достаточно сильно выжать, чтобы ничего не бояться.
- Зачем же выжимать ее? - спросил Эрнест.
- Чтобы лишить ее яда, который содержится только в соку. По удалении же яда, остается пища весьма здоровая и вкусная. Впрочем, из предосторожности, мы станем есть наши пироги не раньше, как испытав их на обезьянке и курах.
- Но, - живо возразил Жак, - мне вовсе не хотелось бы отравить нашего Кнопса.
- Не бойся, - сказал я, - уже не в первый раз твоя обезьянка послужит нам в пользу своим природным инстинктом. И могу тебя уверить, что если пища, которую мы дадим ей, будет содержать яд, то обезьянка не станет есть ее, а, едва отведав, бросит.
Успокоенный моими словами, Жак взял свою терку, которую отложил было, и снова принялся за работу. Скоро запас наш показался мне достаточным. Эта сырая мука была сложена в парусинный мешок, сшитый женой, и я завязал его отверстие. Для выжимки муки я сложил несколько досок под корнями одного из деревьев. Мешок с мукой был положен на доску и накрыт другой; на один конец последней я положил камни, куски железа и другие очень тяжелые предметы; противоположный конец я стал нажимать при помощи рычага, пропущенного под один из корней дерева. Вскоре из мешка потек обильный сок. Дети были изумлены успехом моего изобретения.
Когда сок перестал течь, дети стали торопить меня приняться за приготовление хлеба.
Я ослабил их нетерпение, сказав, что в этот день мы приготовим пробный пирог для животных.
Я разложил муку на солнце, чтобы просушить ее; потом взял небольшое количество муки, замесил его на воде, тщательно вымесил тесто и приготовил из него лепешку, которую поставил, на одной из наших сковородок, на огонь. Вскоре поспела лепешка, запах и цвет которой обещали нам лакомый кусочек. Потребовалось все мое влияние, чтобы воспрепятствовать детям отведать лепешки.
- Как она хорошо пахнет! - сказал Эрнест: - как жаль, что ее нельзя съесть.
- Папа, дай мне маленький кусочек! - воскликнул Жак.
- Самый маленький, - прибавил Франсуа, показывая кончик мизинца.
- Что же, разве яд уже не пугает вас, лакомки? - спросил я. Кажется, мы можем сделать опыт. Но благоразумие требует, чтоб мы предварительно узнали мнение Кнопса.
Когда лепешка простыла, я накрошил ее перед обезьяной и курами, и с удовольствием увидел, что они стали жадно глотать крошки. Однако испытание муки нами самими я отложил. И потому голод детей, сильно возбужденный запахом и заманчивым видом лепешки, был утолен картофелем.
Во время обеда разговор, естественно, коснулся нового открытия. Я рассказал детям, что маниоковый хлеб зовется обыкновенно кассавой, и сообщил сведения об известных мне ядах, стараясь излагать дело как можно проще. Я предостерег детей от плодов маншинеля ядовитого, который мог встретиться на нашем острове. Я описал эти опасные плоды, чтобы дети не соблазнились их привлекательным видом. В сотый раз я закончил свой рассказ просьбой, чтобы дети не ели ничего, им незнакомого.
После обеда мы пошли посмотреть, не случилось ли чего с нашими курами от маниокового хлеба. К немалой радости нашей все они оказались здоровыми; прыжки Кнопса при нашем приближении также удостоверяли нас, что и его здоровье не потерпело. Затем я предложил приняться вновь за печенье. "За работу! - воскликнул я, - и дружно!" Я роздал необходимые орудия. Дети чуть не прыгали от радости. В минуту были зажжены костры и поставлены квашни. Дети изо всего делают игру, и потому лепешкам были преданы самые разнообразные формы. Затем лепешки были положены на сковороды, поставлены на огонь и испечены. И так как куры наши были по-прежнему здоровы, то каждый принялся есть испеченный им хлеб. Хлеб этот показался очень вкусным, особенно накрошенный в молоко. С самого прибытия нашего на остров у нас не было такого вкусного обеда. Лепешки, подгоревшие или неудавшиеся по другим причинам, были розданы нашим домашним животным, которые поели их с видимым удовольствием.
Остальная часть дня была употреблена на перевозку, на тачках, предметов, оставленных нами на плотах.
XIV
ПИНКА
Меня сильно занимала найденная на корабле пинка, и я не отказывался от намерения завладеть ею. Хотя жена и продолжала тревожиться нашими поездками на море, но мне удалось уговорить ее отпустить со мной на корабль трех старших сыновей, так как для задуманного мною дела требовалось много рук. Обещав жене, что мы возвратимся в тот же день, и захватив с собой большой запас маниоковых лепешек и вареного картофеля, а также пробковые пояса, которые должны были, в случае несчастья, поддерживать нас на воде, мы отправились.
Сейчас по прибытии на корабль мы собрали все предметы, которые могли быть полезны нам, - чтобы не возвращаться с пустыми руками. Затем мы стали рассматривать пинку, и я с удовольствием заметил, что все ее части были занумерованы и что при терпении нам будет возможно составить ее. Но наибольшее затруднение представлял спуск пинки на воду из теперешнего помещения, потому что о переноске огромных главных частей пинки на какую-либо другую верфь нечего было и думать, так как этот труд превышал наши соединенные силы. Я долго перебирал про себя различные способы и вслед за тем отказывался от них; наконец, утомленный этой нерешительностью, я положился на случай и позвал детей, чтобы они помогли мне сломать топорами перегородку, окружавшую пинку. Вечер застал нас за неоконченной работой, но желание обладать удобным судном поддерживало наше рвение, и мы обещали друг другу завтра вернуться к делу, чтобы окончить его. Рассчитывая на данное им слово, жена и Франсуа ожидали нас на берегу. Жена объявила мне, что она решилась покинуть Соколиное Гнездо и поселиться в Палатке на все время, пока будут продолжаться наши поездки на корабль. Я благодарил ее тем искреннее, что знал, как нравилось ей Соколиное Гнездо. Мы сложили к ее ногам привезенные нами запасы, именно два бочонка масла, три бочонка муки, мешки рису, пшеницы и несколько домашней утвари, и она приняла их с живым удовольствием.
Наши поездки на корабль повторялись и длились не менее недели.
Каждый день мы отправлялись ранним утром и возвращались лишь к закату солнца, а каждый вечер веселый ужин, сопровождаемый длинной беседой, заставлял нас забыть дневные труды.
Однако нам удалось составить пинку; она была построена легко, красиво, снабжена на носу маленькой палубой и вполне оснащена. Мы осмолили ее снаружи и даже прикрепили обе маленькие пушки на задней части палубы.
Наше маленькое судно чрезвычайно нравилось нам; но мы не знали, каким бы способом спустить его со средней палубы корабля на воду. По толщине стен корабля нельзя было бы и думать о том, чтобы проделать в них отверстие для пинки; тем не менее нам очень не хотелось лишиться плода стольких трудов. Наконец, решившись на крайнее средство, я приступил к его исполнению, не говоря о том ни слова своим сыновьям.
Я взял ступу, подобную тем, которые употребляются на кухнях, и толстую доску и принялся устраивать разрывной снаряд. В доску я всадил железные крючья, а на ней выдолбил бороздку, в которую вставил пушечный фитиль такой длины, чтобы он мог тлеть два часа. Я положил в ступку пороху и накрыл ее доской, крючья которой захватили ручки ступки. Засмолив щель между доской и ступкой, я устроил таким образом большую петарду, которая, разорвавшись, должна была проломить проход из пространства над средней палубой, где стояла пинка, на поверхность моря. Я поместил свою петарду в отделении корабля, где стояла пинка, зажег фитиль и поспешно удалился от корабля с детьми, не сообщая им своего предприятия, на успех которого не мог рассчитывать. Когда мы прибыли к Палатке и принялись за разгрузку привезенных вещей, мы услышали страшный взрыв.