Стампас Октавиан. Рыцарь Христа (Тамплиеры - 1)

   - Я знаю, что это твой путь,- сказала она мне.- Может быть, я плохая жена, но я скажу тебе: иди. Только постарайся не погибнуть и вернуться ко мне, ведь ты для меня в жизни составляешь главное счастье, как солнышко для Божьих тварей, как вода для рыб и небо для птиц.
   В августе через Зегенгейм по пути к папе Урбану в Клермон проезжал посол Коломана, князь Печский Иштван. Он вез послание папе, в котором говорилось о тех бесчинствах, которые творили крестоносцы в Венгрии, о том, как они грабили мирных жителей, а тех, кто оказывал им сопротивление, убивали. Коломан уведомлял папу, что он готов пропустить через свое королевство сколько угодно крестоносцев, но если они будут вести себя точно так же, как предыдущие, то и их ждет та же участь - все они будут уничтожены самым безжалостным образом. Печский князь уехал, а я, уже полностью готовый к походу, стал изо дня в день ожидать появления войска Годфруа. Но миновало Успенье, потом Рождество Богородицы, потом Крестовоздвиженье, а его все не было. Евпраксия видела мое нетерпенье и с грустью говорила мне:
   - Видно, Господь на моей стороне, дает мне возможность побыть с тобою еще немного. Ах, какая чудесная осень, как я люблю Зегенгейм! Мне порой кажется, что я родилась и выросла тут. А то вдруг - тоска по Киеву. Пока твой Годфруа соберется, мы успели бы съездить в Киев.
   Дни шли за днями, осень окрасила деревья в желтые, багряные и ярко-красные цвета, и вот однажды в конце октября, гуляя с Евпраксией, Брунелиндой и маленьким Александром по холмам, лежащим к западу от Зегенгейма, мы увидели, как по старой дороге Карла Великого к нам приближается огромное войско.
   - Ну вот и все,- промолвила Евпраксия печально.- Улетает сокол мой,добавила она по-русски, подошла, прижалась щекой к моей груди и так затихла. Я стоял, крепко обнимая ее и глядя, как. приближается к нам войско Годфруа Буйонского, а по небу, громко курлыча, летит журавлиный клин.
   Глава VIII
   КРЕСТОВЫЙ ПОХОД. ПРОДОЛЖЕНИЕ
   Итак, я стал крестоносцем в войске у Годфруа Буйонского, который назначил меня командовать отрядом из двухсот всадников. На груди у меня поверх белой туники, надетой на кольчугу, красовался ярко-красный крест, вышитый моей Евпраксией. Две рыбки, плывущие навстречу друг другу были вышиты на поперечной перекладине креста, такие же в точности, как на моем щите. Десять тысяч всадников и тридцать тысяч пеших воинов составляли воинство герцога Нижней Лотарингии; в отличие от крестоносцев Фульше Орлеанского, Готшалька Божественного, Гийома Шарпантье и Роже Нюпье, это войско было хорошо вооружено и отменно обучено, а дисциплина в нем была почти такая же, как в легионах древних римлян. Во избежание столкновений с местными жителями, у которых наверняка остались неприятные воспоминания от встреч с нашими предшественниками, горе-крестоносцами, мы, выйдя из Вадьоношхаза, двинулись не берегом Дуная, а к югу, в сторону Хорватии, которую король Ласло успел присоединить к Венгерскому королевству незадолго до своей кончины. Ночевать останавливались вдалеке от селений, хорошо еще, что ночи не были такими холодными, несмотря на позднее время года. Миновав волшебную, райскую долину реки Дравы, мы, наконец дошли до границы Византийской империи. Ее дальний западный форпост, замечательный город Белград, расположенный на правом берегу Дуная, встречал нас довольно радушно. Белградский наместник, Николай Кофос, указал нам лучшее место, где можно разбить временный лагерь, а для военачальников в его дворце был устроен такой пышный прием, что стало ясно - покуда Европа пухла от голода и задыхалась от чумы, Византия продолжала процветать. Во время пиршества было зачитано письмо василевса Алексея, адресованное трем братьям, сыновьям Евстафия Буйонского - Годфруа, Бодуэну и Евстафию - от всего сердца Алексей приветствовал крестоносное воинство на земле Восточной империи и готов был стать попечителем и покровителем всех задуманных военных деяний, направленных на упрочение Церкви Христовой.
   Не могу сказать, что к этому времени я уже успел подружиться с братьями Годфруа. Напротив того, поначалу мы испытывали друг к другу взаимную неприязнь. Гигант Бодуэн, чуть ли не пяти локтей в высоту, отличался вспыльчивым и вздорным нравом, ему ничего не стоило сказать кому-то обидное слово, ибо он не понимал, что может обидеть человека, а что нет. Многим он наносил оскорбление тем, что полагал, будто все женщины мира принадлежат одному ему, а всем остальным - объедки. Ни умом, ни красноречием, ни образованностью он при этом не блистал, будучи полностью уверенным, что внешняя красота, могущество мышц и природная наглость сторицей возмещают в человеке все остальные качества. Лишь много времени спустя после знакомства с ним, когда мне довелось разделять с ним тяготы войны, я обнаружил в нем человека с добрым сердцем, который не бросит в беде, человека верного узам воинской дружбы, которая скрепляет мужчин между собою лучше всякой другой, на всю жизнь.
   Другой брат герцога Буйонского, Евстафий, отличался еще большей грубостью и невоспитанностью, наглостью и толстокожестью, но при этом Бог не дал ему такой замечательной внешности, как Годфруа и Бодуэну. В маленьких прищуренных глазках все время желтела неизбывная злобность, рот, полный щербин и гнилых зубов, постоянно исторгал из себя скабрезности и ругательства. К тому же, Евстафий заикался и прихрамывал на одну ногу. Но все равно считал себя неотразимым, а свое достоинство как человека, принадлежащего к ветви Евстафия Буйонского, недосягаемым, хотя я, например, до сих пор затруднюсь ответить, чем это достоинство так уж лучше титула графа Зегенгеймского. Но и с Евстафием я со временем примирился, ибо увидел в нем потаенные добродетели, такие же, как в Бодуэне.
   Но, конечно, Годфруа сильно отличался от своих двух братцев. Он был высок и красив, как Бодуэн, но при этом отличался воспитанностью и хорошим образованием, к которому стремился всю жизнь самостоятельно. Он был деликатен с людьми до тех пор, покуда судьба не сводила его с этими людьми в рукопашном бою. Тут уж он становился зверем, на которого страшно было глядеть. В отличие от Бодуэна и Евстафия он никогда не пьянел на пирах, а если и пьянел, то не терял способности мыслить, рассуждать и оставаться приятным в общении, в то время как братья его хмелели от двух-трех выпитых кубков, начинали молоть всякий вздор и совершать массу непредвиденных, а порой и опасных, глупостей.
   В нашем войске, покамест довольно беспрепятственно двигающемся на восток, отряды, которыми командовали Годфруа, Бодуэн и Евстафий, составляли основной костяк. Я входил в число более мелких полководцев, выходцев из разных мест Лотарингии, Швабии, Баварии, Франконии, Саксонии, Фризии. После долгих лет разлуки я был неописуемо счастлив увидеть в войске Годфруа Буйонского моих старых друзей - Эриха Люксембургского и Дигмара Лонгериха.
   За то время, как мы не виделись, Эрих сильно возмужал, стал шире в плечах и крепче. Он пережил смерть жены, умершей от чумы в прошлом году и оставившей ему слабенького, болезненного сына. Он словно стыдился того, что не уберег свою супругу, и может быть поэтому приобрел какую-то неприятную особенность очень тихо и невнятно говорить, так что при разговоре волей-неволей на него начинали сердиться, а то и вовсе прекращали беседу. Правда, со временем стало ясно, что он не так уж и безутешен. Еще когда мы шли через Венгрию, он начал заглядываться на хорошеньких мадьярок. Хорватки тоже не оставляли его равнодушным, а в Белграде он принялся ухаживать за прелестной дочерью одного сановника-серба.
   Дигмар, напротив, почти не изменился. Он был так же толст и добродушен, как прежде, только что борода у него сделалась поокладистее и почернее. Он до сих пор не был женат и очень смешно рассказывал, как пять раз собирался обзавестись супругой и как всякий раз прогонял своих невест. Одна была так болтлива, что в ее присутствии засыхали цветы; другая сразу же принялась ревновать своего жениха к каждой трещинке, да так, что от ее ревности у коров еще в вымени прокисало молоко; третья оказалась невероятной красавицей, но при этом такой глупой и скучной, что все полы замка в Лонгерихе были усыпаны толстым, по щиколотку, слоем дохлых мух; четвертую Дигмар едва ли не в первый же день знакомства застукал в объятиях своего конюха; ну а пятая так долго уверяла его, что после свадьбы останется девственницей, ибо посвятила себя образу Марии Египетской, что Дигмар в конце кондов поверил ей и, решив не заводить себе жену вечную девственницу, прогнал ее, влепив на прощание оплеуху, когда она стала призывать на его голову все силы ада. Теперь Дигмар всерьез рассчитывал попытать счастья в дальних странах и, быть может, найти себе подходящую супругу среди византийских добрых, умных и обходительных красавиц.
   Вот с этими людьми, Христофор, я и дошел к Рождеству до славного и великого града Константинополя. Равнину, лежащую на подступах к этой грандиозной столице, покрывал легкий снежок, выпавший за день до того, как мы приблизились к городу, с востока, со стороны Босфора. Дул влажный и холодный ветер, но светило солнце, и величественная панорама разворачивалась перед нами во всей своей сверкающей красоте. Навстречу нам выехал большой отряд послов императора Алексея, уже издалека видно было роскошество их ярких парчовых одежд, вытканных золотыми узорами и подбитых бобровым мехом. Наши грубоватые одеяния, хотя, подъезжая к Константинополю, мы нарядились в самое лучшее, ни в какое сравнение не шли с облачениями богатых византийцев.
   Вдруг среди напряженных, настороженных лиц посланников Алексея мелькнуло знакомое улыбающееся лицо, и мы с Годфруа в один голос воскликнули:
   - Гуго!
   Граф Вермандуа отделился от императорских посланцев и первым подскакал к нам на вороном коне, мы по-братски обнялись с ним, и он от восторга, что видит нас, даже прослезился.
   - Какими судьбами, Гуго? - спросил Годфруа.
   - Ах, не спрашивайте,- нахмурившись, махнул рукой двоюродный брат моей Евпраксии.- Я несчастнейший из людей. Желание отличиться среди всех крестоносцев погубило меня. Я хотел первым привести свое войско в Константинополь, но мой корабль потерпел страшное крушение у берегов Греции, в живых осталось лишь два десятка моих рыцарей, и я сам, слава Богу, цел. Вот уже месяц как я живу у Алексея. О, как живут в Константинополе! Это Рим времен Августа, Афины времен Перикла. Но вы сами все увидите.
   В это время послы Алексея уже подъехали к нам и ждали возможности заговорить. Все они выглядели весьма высокомерно, глядя на нас с нескрываемым превосходством. Однако когда начались переговоры меня поразило, какой высокопарной лестью они принялись осыпать нас, называя ослепительными лучами солнца, долетевшими до ближних восточных пределов мира, чтобы озарить земли, над которыми сгустились тучи. Каких только эпитетов не пришлось выслушать в свой адрес Годфруа, Бодуэну, Евстафию и всему нашему крестовому воинству. Даже на мою долю выпало немало славословий. Затем нам было сказано, что мы можем выбирать себе любое место в окрестностях Константинополя для устройства лагеря, ибо, судя по всему, нам придется здесь ожидать прихода основных сил крестоносцев под предводительством Раймунда Тулузского и Боэмунда Тарентского. Если мы дадим слово, что не будем чинить никаких неприятностей жителям Константинополя и окружающих его селений, император обещает доставлять нам продовольствие по сниженным ценам. Когда же посланники сообщили, что по приказу Алексея по всей округе расставлены мощные отряды наемников-печенегов, призванных охранять нашу безопасность, я почти сразу сообразил: нам дают понять, что в случае чего мы вынуждены будем вступить в бой с этими кровожадными варварами из венгерских и южнорусских степей, любителями сырого и мерзостного мяса, пожирателями крыс, кошек и сусликов. Тут я и вовсе стал подмечать, что под витиеватой словесной вязью, полной лести и славословий, кроется множество угроз в наш адрес. Я посмотрел на Годфруа, и заметил, что он тоже постепенно мрачнеет лицом. Послы принялись делать туманные намеки на какое-то особенное условие, при котором Алексей гарантирует крестоносцам всякую поддержку и помощь. Тут герцог Нижней Лотарингии не выдержал и спросил напрямую, что же еще такое требуется от него и его рыцарей. Послы вновь принялись юлить, но тут вмешался граф Вермандуа:
   - Все очень просто, Годфруа,- сказал он.- Стоит вам всем принять вассальную присягу и принести омаж77 Алексею, и вы получите от него таких благ и привилегий, каких не заслужите никогда ни при одном дворе Европы.
   - Вот как? - вскинул бровь Годфруа.
   - Еще чего! - рявкнул Бодуэн.
   - Дерьмо собачье! - добавил Евстафий.
   - А ты сам-то, Гуго, уже принес омаж василевсу? - спросил я.
   - Да, принес,- признался Вермандуа.- И ничуть не раскаиваюсь в этом, а даже напротив, весьма и весьма счастлив обрести такого сюзерена, как Алексей.
   - Ишь ты, понравилось лизать греку зад! - фыркнул Евстафий, но Годфруа так страшно посмотрел на брата, что тот не решался более произносить что-либо подобное.
   - Граф Вермандуа осыпан небывалыми почестями со стороны нашего василевса Алексея, он заслуженно награжден и пользуется огромным уважением при дворе,- сказал один из посланников.
   - Разве ты или кто-то из вас связан присягой императору Генриху или какому-нибудь другому владыке? - спросил Гуго.- Что вам дает Генрих, кроме забот и неприятностей? Да вы ведь уже давно не служите ему, если честно, я готов вообще принять греческую веру, тем более, что мой дед Ярослав Мудрый и моя мать Анна Ярославна были православными. Но от вас никто этого не потребует, вы можете оставаться христианами папы Урбана, но вассалами византийского василевса. Согласитесь, и это принесет огромнейшую пользу всему нашему предприятию, через год, а то и раньше, Иерусалим будет наш.
   Все, затаив дыхание, уставились на Годфруа, ожидая, каков будет его ответ. Лотарингский герцог внимательно оглядел лица присутствующих, глубоко вздохнул и ответил:
   - Мы явились сюда не для того, чтобы поступать к кому-нибудь на службу. Мы пришли со священной миссией освобождения Гроба Господня. К тому же, хотя я давно не служу у императора Генриха, никто не освободил меня от данной ему присяги. Передайте Алексею, что я глубоко уважаю его и готов выполнить любые его условия, но если мой отказ принести ему омаж помешает нам сохранить дружеские отношения мы достаточно сильны, чтобы как следует потрепать войско василевса.
   - Отлично сказано, брат! - воскликнул Бодуэн.
   - Мы не станем гнуть шею перед греками,- добавил Евстафий.
   Перемолвившись между собой, посланники Алексея вновь принялись расточать льстивые словеса, приглашая Годфруа и его приближенных посетить императорский дворец и поприсутствовать на торжествах, посвященных Рождеству Христову. Годфруа еще больше нахмурился и ответил, что ему некогда сейчас наносить визиты, ибо нужно срочно заняться устройством лагеря, а для переговоров с василевсом может отправиться граф фон Зегенгейм, то бишь, я, взяв с собой несколько человек, кого пожелаю.
   Что ж, я взял с собой, конечно же, Эриха и Дигмара и вместе с Гуго и послами Алексея отправился в город, оставив Аттилу распоряжаться устройством моего отряда на долгую стоянку.
   - Напрасно Годфруа так кичится,- заметил Гуго по пути к Влахернским воротам.- Он просто не представляет себе богатства и добродетели, которыми окружен Алексей. Ни один государь Европы не может сравниться с константинопольским василевсом. Может статься, что когда Годфруа и его братья поймут это, будет уже поздно.
   - Возможно это и так,- возразил я,- но негоже нам терять собственное достоинство и с легкостью забывать о старых присягах. Я сам не чувствую никаких обязательств перед негодяем Генрихом, но что-то претит мне так сразу склонить колено пред иным властелином.
   - Ну, Бог с вами,- улыбнулся Гуго.- Можете продолжать упрямиться. Рано или поздно, вы поймете, что я прав. Теперь расскажи-ка, как тебе удалось умыкнуть Адельгейду и что ты с нею потом поделывал, а?
   Нигде доселе не доводилось мне видеть столь богатых и великолепных зданий, как в Константинополе. Ни один властелин в мире не обладал таким огромным и всевозможно изукрашенным дворцом, как Влахернский дворец. Я не знаю, сколько бы потребовалось дней, чтобы подробно осмотреть все комнаты, все залы и уголки этого жилища византийских императоров. Встречавший нас Алексей чрезвычайно любезно провел нас лишь по нескольким залам и показал знаменитую Порфировую комнату, в которой по традиции появлялись на свет все императоры и императрицы, отчего и носили затем гордое прозвище Порфирородных. Особенный интерес к нам проявила юная тринадцатилетняя дочь Алексея и императрицы Ирины Дуки, очаровательная Анна. Ее большие черные глаза светились умом и юношеской живостью, мы быстро разговорились с нею, она прекрасно владела латынью, но куда больше поразили меня необыкновенные познания ее в поэзии и философии, она с легкостью и изяществом цитировала стихи Сафо и Пиндара, прекрасно рассуждала о стоиках и академиках, проявила познания в географии, подсказала нам несколько рецептов как лучше всего избавиться от некоторых недугов, которыми страдали крестоносцы во время похода, и даже поспорила с Дигмаром об особенностях боевой тактики Агесилая78 во время войны с Тиссаферном, причем Дигмар оказался полнейшим профаном, и если бы Анна не была столь чуткой и обходительной, ему бы пришлось краснеть от стыда.
   Отобедав в одной из великолепнейших комнат Влахернского дворца, мы отправились осматривать грандиозный храм Святой Софии, мозаики которого поразили мое воображение так сильно, что часто потом я видел их дивный блеск во сне. Нас сопровождал кроме императора и Анны жених девушки, молоденький Константин Дука, юноша лет двадцати, белокурый, светлый, с таким дивным, ангельским взором, что когда мы стояли внутри храма Святой Софии и разглядывали превосходные мозаики, мне казалось, будто сам Господь, юный Иисус Христос, стоит рядом с нами в облике жениха Анны.
   Не менее, чем архитектура и богатство жителей Константинополя, нас поразила пышность представления, которое было устроено в тот же день на ипподроме по случаю праздника Рождества Господня. После долгого периода запретов на зрелища они вновь вернулись в жизнь византийцев, и мы могли воочию увидеть, что представляли собой всевозможные ристания в древнем Риме. На ипподроме в Константинополе мы с увлечением смогли наблюдать бои с участием львов, леопардов, медведей и даже диких ослов и кабанов. Особенно хорошо было представление по сюжету Калидонской охоты79, вепрь Артемиды полностью соответствовал тем представлениям о нем, которые создавали в своих поэмах Овидий и Аполлодор. Он разбрасывал во все стороны нападающих на него собак, и немало потребовалось усилий, чтобы утомить и прикончить его.
   Потом был дан изысканный ужин, за которым Алексей вновь принялся уговаривать нас принять присягу Византии. Он рассказал нам о печальной судьбе крестоносцев под предводительством Пьера Эрмита и Готье Санзавуара.
   - Бедняги,- говорил василевс со вздохом,- они пришли в Константинополь побитые, ободранные, голодные и злые. Мы уже были наслышаны об их злоключениях в Паннонии, где их не только били местные жители и войска короля Коломана за то, что они безбожно мародерствовали и грабили несчастных жителей Венгерского королевства, но в довершение ко всему безжалостные пеценаты80 до единого человечка вырезали участников трех потоков, которые вели за собой рыцари Готшальк, Фульхерий и Гийом. Только двое предводителей смогли достичь вместе со своими отрядами ворот нашей столицы. Кажется, было празднование положения честной ризы Пресвятой Богородицы во Влахерне, когда явилась первая рать, которую вел Готье Санзавуар. На них больно было смотреть - раненые, покалеченные, запаршивевшие... От них распространялся такой запах, что у многих изнеженных женщин Константинополя еще месяц после их ухода дальше на восток не проходила тошнота.
   Моя супруга упала в обморок, когда разговаривала с Готье. Потом в первый день Успенского поста подошло и воинство Пьера Эрмита. Уже доселе крестоносцы умудрились завоевать ненависть среди окрестного населения. Они залезали в сады и виноградники, ломали деревья, вытаптывали огороды, то и дело дрались с моими подданными. Мало того, называя себя Христовыми воинами, залезали в храмы и монастыри и похищали из них драгоценности и реликвии. А уж когда пришел Пьер Эрмит, бесчинства крестоносцев сделались совершенно нетерпимыми. Что было делать? Я видел, что если отправить их на другую сторону пролива, они отправятся на верную гибель, сельджуки докончат то, что не довершили мадьяры и пеценаты. Но у меня не оставалось выбора. Еще немного и против незваных гостей вспыхнуло бы восстание, и их перебили бы мои разобиженные соотечественники. Сразу после праздника Преображения Господня я отдал приказ как можно скорее предоставить им корабли для переправы через Босфор. До сих пор помню ужасный запах этого Христова воинства. Да еще такая жара стояла. На другом берегу Босфора находится пустующее укрепление. Несколько лет тому назад оно было построено для наемников, с которыми мы тогда заключили договор, но от которых потом пришлось отказаться. Эти саксы так ненадежны и распущенны. Там, в Циботусе, как называется это место, и расположились крестоносцы Готье Санзавуара и Пьера Эрмита. От Циботуса до столицы султана Кылыч-Арслана - двадцать пять миль. Проведя пару месяцев в Циботусе, крестоносцы устремились на юго-восток, наивно полагая, что им удастся взять Никею. А ведь это надежно укрепленный город. Длина его стен составляет четыре мили. Пьер Эрмит утратил свою власть и тщетно пытался остановить их. Он, кстати, вернулся в Константинополь и рыдал, как ребенок, понимая, что все его воинство отправилось на верную гибель. Готье Санзавуар так и не довел несчастных крестоносцев до Никеи. Войско Кылыч-Арслана встретило их у селения Дракон в узкой и пыльной долине. Сначала крестоносцев сильно обстреляли из луков, а затем сельджукская конница очень быстро превратила Христовых воинов в груду мертвых тел. Лишь около трех тысяч смогло спастись, в том числе и Готье Санзавуар.
   - Где же они теперь? - спросил Эрих фон Люксембург.
   - В Циботусе,- ответил василевс.- Когда вы переправитесь через Босфор, вы встретитесь там и с Готье, и с Пьером. Они хорошо там обустроились, и я даже предполагаю, не очень-то нетерпеливо ожидают вашего прихода и продолжения войны с сельджуками. Еще бы! Они привели в Константинополь около пятидесяти тысяч человек, из которых уцелело не более четырех тысяч. Такой провал! Но на что они рассчитывали, когда шли сюда с такой неорганизованной, недисциплинированной и плохо вооруженной толпой?
   - Должно быть, на чудо,- сказал я.- Ведь многие из них слышали речь папы Урбана и верили, что Христос поможет им справиться с любым противником.
   - Нет, Христос не был с ними,- сказала Анна.- Кажется, теперь мы имеем счастье видеть иных крестоносцев, не таких бродяг и разбойников, как те, что пришли с Готье Санзавуаром и Пьером Эрмитом.
   - Именно поэтому,- поддержал ее отец,- я и готов взять ваше воинство под свою опеку, и если только вы принесете мне присягу, или, как это у вас называется, омаж, вам ни в чем не будет отказа.
   После столь пышного приема, оказанного нам, ни я, ни Дигмар, ни Эрих не в состоянии были резко отказать василевсу, как это сделали бы Бодуэн или Евстафий. Мы от всей души благодарили Алексея за ласку и гостеприимство и вернулись к своим, не ответив ему ни да, ни нет. Лагерь наш быстро обустраивался, по приказу Алексея в него в достаточном количестве привозилась рыба, хлеб, вино и мясо. Через пару дней к нам с визитом пожаловали Пьер Эрмит и Готье Санзавуар. Им явно было неприятно встретиться с рыцарями, которые, быть может, окажутся удачливее их; оба наперебой рисовали страшные картины и уверяли, что сельджуков слишком много, они слишком хорошо вооружены и готовы дать отпор любым завоевателям. Годфруа беседовал с неудачниками сдержано, если не сказать строго, а Бодуэн и Евстафий попросту хамили им и издевались над ними от всей души. В конце концов Пьер и Готье отправились назад в свое расположение в Циботус, выразив готовность примкнуть к нашему походу как только он возобновится.
   В день Богоявления к Константинополю подошел со своим отрядом Роберт Фландрский. Он сообщил, что вся основная рать крестоносцев собирается выступить только к весне, а до этого спокойно перезимовать и набраться сил и средств. Роберт Нормандский и Стефан де Блya зимуют со своими воинами в Бари. Папа Урбан вручил им знамя Святого Петра. Граф Сен-Жилль с наибольшим количеством крестоносцев покамест остается в Тулузе. При нем и епископ Адемар, назначенный Урбаном в качестве комиссара всего похода. Не решаются выходить до весны и Боэмунд Тарентский со своим племянником Танкредом. Сам же Роберт переправился из Бари в Дураццо81 по морю и затем, по суше добрался до Константинополя, миновав Охрид и Фессалоники, около последних у него была стычка с печенегами, в коих Алексей обрел для себя надежных наемников.