Старк Ричард. Людишки

   - Ты припозднилась, крошка, - заявил он своим грубым, хриплым голосом, напоминавшим кашель глохнущего двигателя. Сегодня в его голосе не слышалось привычной угрозы, словно что-то отвлекло внимание Раша и мешало ему обрушиться на Пэми с присущей ему злостью.
   - Неудачная ночь, Раш, - как ни в чем не бывало отозвалась Пэми. Очень неудачная. Всего-то двести двадцать пять долларов, на улицах - ни души, а я не хотела возвращаться домой слишком поздно, - добавила она, тщетно пытаясь подпустить жалобную нотку (когда Раш бывал зол, он бывал очень зол), однако сегодня он, казалось, ничего не замечал.
   - Садись, - велел Раш. - Садись и рассказывай.
   Пэми уселась за стол напротив Раша, положила перед собой сумочку, достала деньги и спрятала нож. Раш слушал ее, порой шевеля толстыми губами, втягивая и выпячивая их, словно пробуя на вкус пищу. Пэми рассказывала о клиентах, о других проститутках, о людях на улицах, вспоминая подробности каждого события, говорила об испанце, о шайке пьяных подростков, о том, что поезд подземки шел почти пустой, о том, что на близлежащих улицах не оказалось никого, кроме спящих на земле людей.
   Раш слушал, перебирая купюры и подсчитывая выручку, потом сунул деньги в карман брюк. Закончив рассказ, Пэми умолкла, дожидаясь разрешения встать из-за стола и приготовить постель, как было заведено, однако сегодня все шло иначе. Раш вперил в нее взгляд темных глаз с красными веками, помолчал минуту, в течение которой Пэми, все больше нервничая и пугаясь, размышляла о том, чем она провинилась. Наконец Раш сказал:
   - Сейчас я назову одно имя, а ты скажешь, какие мысли оно у тебя вызывает.
   Пэми понятия не имела, что все это значит, но лишь ответила:
   - Я слушаю, Раш.
   Раш кивнул. Казалось, он вот-вот заснет. Очень медленно, необычайно тщательно выговаривая каждый слог, он произнес:
   - Сьюзан Кэрриган.
   Пэми задумалась. Сьюзан Кэрриган.
   Раш побарабанил грубыми пальцами по столу.
   - Что скажешь, Пэми? Сьюзан Кэрриган. А?
   - Не знаю, Раш, - ответила она. - Это имя ничего мне не говорит.
   - Черта с два, - сказал Раш. - Я еще раз спрашиваю: какие мысли вызывает у тебя это имя?
   Испуганная и беспомощная, Пэми была готова удариться в панику. По комнате бродили огромные тени, повторяя движения сидевших за столом людей.
   - Не знаю, Раш, - повторила она. - Это имя мне не знакомо. Кто это? Из полиции? - В мозгу Пэми забрезжила догадка, и она спросила: - Может быть, кто-то сказал, будто я стучу на тебя в полицию? Так это вранье. Я ни с кем не разговариваю, кроме тебя, ты же знаешь.
   Раш сидел неподвижно, нимало не тронутый ее словами.
   - Здесь должна быть какая-то связь, - проворчал он, словно обращаясь к самому себе. - Он использует тебя, использует ее. Какой в этом смысл? Если вы даже не знакомы...
   - О ком ты, Раш? Никто меня не использует. Ты - мой единственный мужчина...
   Полностью погрузившись в раздумья, Раш не обращал на Пэми внимания.
   - А что если... - начал он, по-прежнему неподвижно сидя за столом, шаря вокруг глазами и постукивая кончиками пальцев по дереву. Потом он посмотрел на Пэми, словно не узнавая, как бы не понимая, что она здесь делает, и даже не думая о ней. Он выпрямился, глубоко вздохнул и обратил на Пэми хмурый взгляд, словно ему в голову пришла какая-то неприятная мысль. - А если ты ничто, подделка? Может, он подсунул мне тебя, чтобы отвлечь внимание, а самому заняться другими людьми?
   - Я не понимаю, о чем ты говоришь.
   - Ты тоже кое-что получаешь, - продолжал Раш. - По крайней мере жизнь...
   - О чем ты?
   - ...хотя и ненадолго. Как твои болячки?
   - Все так же, - бросила Пэми, опустив глаза. Она терпеть не могла даже малейшего упоминания о своем недуге и старалась о нем не думать.
   Язвы появились несколько недель назад. Маленькие, водянистые, они обсыпали ее талию и спину между лопатками. Чтобы болячки не просвечивали сквозь одежду, Пэми покрывала их мазью, но больше не уделяла этим струпьям никакого внимания. По крайней мере пыталась. Работая на Одиннадцатой авеню, она никогда не снимала одежду, так что клиенты оставались в неведении.
   - Ну что ж, крошка, - сказал Раш утомленным тоном, который в его устах звучал едва ли не дружелюбно. - Отправляйся в постельку.
   - Да, Раш, - ответила Пэми, скрывая облегчение под бесстрастной маской. Она поднялась из-за стола, вышла в соседнюю комнату и разделась, осторожно отдирая прилипшую к язвам ткань.
   По соседству с комнатой располагалась небольшая ванная без всякой сантехники. Из крана по-прежнему текла холодная вода, а рядом стояла миска, которую наполняли из большой бутылки из-под виски. На месте снятого унитаза осталась дыра, из которой так воняло, что ее приходилось закрывать резиновым ковриком. Канализацией продолжали пользоваться, и Пэми, привычно задержав дыхание, отодвинула коврик, уселась на корточки, потом подтерлась бумажными салфетками, прилагавшимися к цыплятам "Кентукки", и, наконец, водворив коврик на место, с шумом выдохнула. Запах продолжал висеть в воздухе еще десять-пятнадцать минут, но с этим ничего нельзя было поделать.
   Пэми наполняла бутылку водой и переливала ее в тазик, когда в ванную вошел Раш. Брезгливо поморщившись, он заметил:
   - Ну и вонь. Надо бы спереть банку хлорки и засыпать чертову дыру.
   - Хорошая мысль, Раш.
   Наполнив миску, Пэми первым делом вымыла лицо, потом - подмышки, и, наконец, присела над миской. Раш окинул ее болячки хмурым взглядом и сказал:
   - Недолго тебе осталось работать.
   - У меня еще есть время, - ответила Пэми, стараясь не выдать обуявшего ее ужаса. - У меня уйма времени.
   Раш не слушал.
   - Я ухожу, - сказал он. - Не оставляй свет включенным, я не знаю, когда вернусь.
   - Куда ты, Раш?
   Раш мрачно посмотрел на Пэми, словно хотел сказать, что за подобные вопросы можно лишиться головы, и вышел.
   Пэми услышала скрип входной двери. Она никогда не закрывалась до конца, да и, скажите на милость, кому потребовалось бы врываться сюда? Минуту спустя дверь скрипнула вновь - видимо, Раш передумал уходить.
   Раньше Пэми спала обнаженной, но теперь из-за болячек была вынуждена надевать футболку, которую приходилось ежедневно стирать в тазике. Футболка до сих пор была влажной, но, наверное, быстро высохнет, согретая теплом тела. Пэми вышла в гостиную, чтобы выключить свет, и обнаружила там мужчину, стоявшего возле стола.
   Легавый. Это было ясно с первого взгляда. Огромный, мясистый, с раздраженной физиономией, в серой куртке и темном костюме, при галстуке. Он с отвращением посмотрел на Пэми и сказал:
   - Ты что, собралась ехать в Африку в этой майке?
   Пэми испуганно глядела на полицейского. Назад, в Африку? Такая мысль никогда не приходила ей в голову - так легко и просто оказалось въехать в Америку и поселиться здесь. Тот факт, что двадцатишиллинговая шлюха в Найроби преуспевала не меньше двадцатипятидолларовой девочки в Нью-Йорке, означал лишь, что переезд в Штаты по крайней мере не ухудшил положения Пэми. К тому же жизнь здесь имела свои преимущества. Если ее сейчас арестуют и депортируют, власти непременно заметят болячки, и правда выплывет наружу. Ее посадят под замок и бросят подыхать. Пэми уже хотела заявить, что она чернокожая американка, но боялась открыть рот, опасаясь, что ее выдаст иностранный акцент. Она прижала трясущиеся руки к футболке, ощущая холод в животе.
   Отвращение во взгляде полицейского делалось все заметнее.
   - Оденься, - велел он. - И передай Рашу, чтобы он шел сюда.
   Итак, ему все известно. Пэми поняла, что отмолчаться не удастся, и сказала, складывая звуки в слова, а слова - в предложение, подражая местному выговору:
   - Его нет дома, сэр.
   - Не вешай мне лапшу на уши, - отозвался полицейский. - Раш не мог выскочить через черный ход, ему некуда идти. Скажи ему, пусть выходит из комнаты, а сама оденься.
   - Сэр... - Интересно, говорят ли американцы "сэр"? "Боже, я пропала", холодея, подумала Пэми. - Сэр, это истинная правда. Его здесь нет.
   Полицейский нахмурился, посмотрел на Пэми, перевел взгляд на дверь и поднял нос, словно вынюхивая Раша. Потом он жестом велел Пэми идти первой, и они вошли в темную спальню. Света, проникавшего из гостиной, вполне хватало, чтобы Пэми сумела пробраться между матрасом и картонными коробками. Впрочем, Пэми знала эту комнату, как свои пять пальцев.
   Полицейский указал пальцем.
   - Что это?
   - Керосиновая лампа, сэр.
   - Зажги.
   У Пэми от страха дрожали руки. Она возилась с лампой, присев на корточки и морща лоб от напряжения. В конце концов огонек разгорелся, Пэми прикрутила фитиль и накрыла пламя стеклом. Захламленную комнату залил желтоватый свет.
   - Возьми ее, - велел полицейский. Пэми подняла лампу, и по стенам вновь заплясали мрачные тени. Полицейский опять указал пальцем. - Что у вас там сортир?
   - Да, сэр.
   Дверь ванной, разумеется, была снята. Полицейский махнул рукой, приказывая Пэми внести лампу в маленькое разгромленное помещение. Остановившись в дверях, он наморщил нос.
   - Как можно жить в таком гадюшнике?
   - Не знаю, сэр.
   - Возвращайся в гостиную.
   Неся в руках лампу, Пэми вернулась вслед за полицейским в комнату, и тот уселся в кресло - кресло Пэми, не Раша, - вытянув ноги и засунув большие пальцы за пояс.
   - Куда ушел брат Раш?
   - Я не знаю, право, не знаю. - Пэми оставила попытки говорить по-американски. В конце концов чему быть, того не миновать.
   - Глупая сучонка, - беззлобно проворчал полицейский. - Если ты мне поможешь, я не останусь в долгу.
   Уродливая челюсть Пэми шевельнулась. Он предлагает ей спасение конечно, ненадолго, но больше ей рассчитывать не на что, - он открывал перед ней дверь, но она не могла войти.
   - Не знаю, - всхлипнула Пэми. - Я не знаю, куда ушел Раш. Неужели из-за этого мне придется вернуться в Африку? Раш никогда не говорит мне... со мной вообще никто никогда не разговаривает! Неужели вы настолько глупы, чтобы задавать мне вопросы? Я вообще ничего не знаю!
   Ее протест не произвел на полицейского ни малейшего впечатления. Он вперил в Пэми желчный взгляд и процедил:
   - Надеюсь, ты понимаешь, что я с тобой сделаю, если ты посмеешь еще раз повысить на меня голос!
   Пэми моргнула. Стекло лампы в ее руках тихонько потрескивало.
   Полицейский кивнул.
   - Поставь лампу на стол, а то обожжешься, - сказал он.
   - Да, сэр. - Пэми поставила лампу на стол. Спокойный тон полицейского несколько поубавил ей страхов, и девушка принялась размышлять. - Может быть... - протянула она, - ...может быть, Раш ушел к той женщине.
   Полицейский вскинул брови.
   - К женщине? Уж не хочешь ли ты сказать, что у него есть еще шлюхи?
   - Нет, сэр. Не знаю, сэр. Во всяком случае, с таким именем - нет.
   - С таким именем, говоришь? - озадаченный ее словами, полицейский сердито посмотрел на Пэми. - Что ты имеешь в виду? Какое еще имя?
   Пэми вновь ударилась в панику. Она забыла имя! Потрясая перед грудью сжатыми кулаками, Пэми лихорадочно припоминала.
   - Э... э... минутку... О! Сьюзан!
   Полицейский вытащил большие пальцы из-за ремня и подался вперед, положив мясистые ладони на стол.
   - Сьюзан? А фамилия?
   - Не знаю! Он только сказал "Сьюзан", а потом ушел. А у меня нет знакомых по имени Сьюзан!
   - Все ясно, - более спокойным тоном отозвался полицейский, жестом велев Пэми умолкнуть. Потом он окинул ее пристальным взглядом и спросил: - Может быть, Кэрриган?
   Точно!
   - Да, сэр! - с громадным облегчением воскликнула Пэми. - Вы ее знаете! Вы все знаете!
   - Кабы так... - пробурчал полицейский и откинулся на спинку кресла, положив одну руку на колено и подняв другую, чтобы потереть подбородок. Поразмыслив, он сказал: - Ну что ж, Пэми, давай-ка одевайся.
   Пэми уставилась на него и спросила:
   - Зачем?
   - Я забираю тебя с собой. А ты как думала?
   - Я помогла вам!
   - Маловато, Пэми. - Он пожал плечами и добавил: - Не усугубляй свое положение. Одевайся.
   Пэми уже знала, что она сделает в следующее мгновение.
   - Можно взять ее с собой? - спросила она, указывая на лампу.
   - Бери, - отозвался полицейский, вытягиваясь в кресле.
   Пэми шагнула вперед, схватила лампу и швырнула ему в лицо. Руки полицейского дернулись, но было уже поздно. Стекло раскололось, пылающий керосин разлился по его телу, а Пэми юркнула в дверь и была такова.
   Она стремглав неслась по лестнице, вспоминая задним числом, что объятое огнем тело полицейского даже не шевельнулось, словно он заранее знал, что предпримет Пэми.
   Она бежала по Сто двадцать первой улице - босая, в одной майке, без сумочки и денег, а сзади разгорался пожар.
   Аннаниил
   Сьюзан!
   Огонь пожирал стол, пол и тело, но я продолжал сидеть, размышляя о том, что все это значит. Видимо, я слишком долго крутился вокруг Сьюзан Кэрриган, так что какой-нибудь демон заметил нас и донес своему хозяину, а тот отправился к ней разнюхать о моих планах.
   Как он поступит? Он не причинил Пэми вреда, только держал ее при себе и ждал, когда я за нее возьмусь. Может, он сделает то же самое и со Сьюзан? Или решит, что пришло время действовать?
   Я не должен забывать о ничтожной роли Сьюзан в моем замысле. Сьюзан это лишь наживка, призванная вывести на сцену Григория Басманова. Если наживку можно использовать дважды - что ж, тем лучше. Если Сьюзан сумеет отвлечь внимание дьявола от моих действии - что ж, это еще лучше. Да.
   Я не должен забывать о том, что даже при самых благоприятных обстоятельствах жизнь Сьюзан - лишь краткое мгновение в моей жизни. Ей осталось жить не дольше, чем всей планете, - от силы неделю-другую. Какая разница, если ее жизнь окажется еще короче? Что значит жизнь Сьюзан в бесконечном течении времени?
   Я не должен забывать о том, что пламя прорвалось сквозь пол и населяющие этот дом существа уже бегут от пожара, спасая свои жизни, что сидящее в этом кресле тело уже проваливается сквозь прогоревшие доски и падает в горячем дыму с третьего этажа на первый, а на темных улицах уже завывают пожарные сирены.
   Я должен помнить все.
   X
   Она спит. Почти невесомый, я сижу у нее на груди, почесывая когтями свои задранные колени, я чувствую аромат ее дыхания и ее тела. Она только что переспала с мужчиной, в ее теле, мыслях и постели воцарились мир и покой. Я прикасаюсь к ее снам своими мыслями, и она начинает постанывать. Она чувствует мое прикосновение, ощущает мое тело, которое легче перышка, она боится.
   Это существо не похоже на Пэми. Я нарежу его тонкими ломтями, и оно откроет мне свои тайны. Оно скажет все. И этот святоша уже никогда не сможет воспользоваться его услугами.
   Я вонзаю когти в ее грудь. Она открывает глаза. Она видит меня. Она начинает кричать.
   23
   "Уж лучше бы я остался в Нью-Джерси", - подумал Фрэнк. Патрульная машина по-прежнему маячила в зеркальце, преследуя его. Полицейские не предпринимали никаких действий. Просто ехали следом.
   "Не надо было приезжать в город в пять утра, - подумал Фрэнк. - Уж лучше было дождаться часа пик и смешаться с толпой".
   В том-то и беда, что Фрэнк не пожелал ехать в час пик. Он по-прежнему катался на "шевроле", украденном в аэропорту "Уэйр-Кук", Индианаполис. Он ехал по Нью-Джерси; уже наступила глубокая ночь, но Фрэнк решил добраться до Нью-Йорка, избавиться от машины и, переночевав в отеле, раздобыть наутро новую.
   Итак, он пересек штат Нью-Джерси и оказался на мосту Джорджа Вашингтона. Парень, взимавший плату за проезд, посмотрел на него как-то странно, и Фрэнк тут же почуял опасность. То ли машина, то ли сам Фрэнк возбудили у парня подозрения, и Фрэнк немедля насторожился. Он отлично разбирался в таких вещах.
   Оказавшись на Манхэттене, Фрэнк покатил по Вестсайду. Кроме него, на Генри-Гудзон-парквей не было почти никого, но, стоило ему свернуть на Сто пятьдесят восьмую улицу, как откуда-то сбоку выскочила патрульная машина. Фрэнк сбавил ход и ехал примерно на три мили в час быстрее положенного, а в шести корпусах позади с той же скоростью ехала бело-голубая машина. И ехала до сих пор.
   "Меня выдал парень на мосту, - подумал Фрэнк. - Он догадался, что дело нечисто, и сообщил в патрульную службу, и теперь полицейские тащатся за мной, прокручивая номер машины через компьютер. Интересно, объявили мою машину в розыск или еще нет? Интересно, прилетел ли тот житель Индианаполиса, приехал ли на аэропортовском автобусе на стоянку, где оставлял свой автомобиль?"
   Даже если кража машины не обнаружена, полицейские вполне могли на всякий случай проверить парня, сидевшего в "шевроле" - просто так, от нечего делать. Документов у Фрэнка не было. Ни удостоверения личности, ни уж тем более техпаспорта.
   "На кого записан этот автомобиль?"
   "Он принадлежит некоему Джону Ду, господин офицер".
   Сто двадцать пятая улица; очередной поворот. Скорчив беззаботную мину, хотя никто не мог его видеть, Фрэнк неторопливо свернул с шоссе, спустился вниз и описал плавную дугу. Полицейская машина продолжала висеть на хвосте.
   Проклятие! Первый светофор на пути Фрэнка сиял зеленым огоньком, и он проехал прямо. Патрульная машина тащилась следом, отстав на полквартала. На втором светофоре включился желтый свет. Фрэнк поддал газу, пересек перекресток и вновь сбросил скорость. Наступил решительный момент: либо патрульная машина остановится на красный свет, либо на ее крыше вспыхнут и закрутятся красно-белые маячки, преследователь промчится через перекресток и уткнется в бампер Фрэнка.
   "Я должен попытаться улизнуть", - подумал Фрэнк, понимая всю безнадежность этой затеи и осознавая, что другого выбора у него нет. Ему оставалось лишь углубиться в лабиринт города и попробовать избавиться от "хвоста", петляя по улицам. Фрэнк уставился в зеркало, затаив дыхание и разинув от напряжения рот. Полицейская машина... остановилась!
   Впереди мерцал зеленый свет. Фрэнк свернул направо, потом сразу же налево и опять вправо. Он метался из стороны в сторону, стремясь во что бы то ни стало сбить полицейских со следа. Улицы заволокло предрассветной мглой, ни машин, ни пешеходов не было. Фрэнк мог спастись, только держась подальше от шоссе, затерявшись в недрах города, спрятавшись там...
   Вдалеке взвыли сирены! Его ищут!
   Внезапно, откуда ни возьмись, в свете уличных фонарей показалась худющая негритянка в необъятной кроваво-красной футболке. Она отчаянно размахивала руками, а ее испуганное лицо было залито слезами. Негритянка была босиком, и в первое мгновение Фрэнку показалось, что ей лет десять. Подумав, что перед ним ребенок, подвергшийся насилию, он машинально нажал на тормоз, но не остановился и продолжал медленно ехать вперед.
   Когда пассажирская дверца со скоростью пять миль в час проплывала мимо негритянки, она вцепилась в ручку, дернула ее и нырнула в машину головой вперед. Дверца ударила ее по ногам, и Фрэнк испуганно нажал на педаль газа. Девушка подтянулась и села, ее колени оказались на полу, руки - на сиденье, а широко распахнутые глаза на физиономии с изуродованной челюстью с мольбой впились в лицо Фрэнка. Он мельком подумал о возможной засаде и пришпорил автомобиль; от рывка дверца захлопнулась, но неплотно, и продолжала громыхать. И в этот миг Фрэнк понял, что ошибся. "Это взрослая женщина, подумал он, разглядывая негритянку. - И вдобавок самая безобразная из всех, что я встречал в своей жизни".
   - Мистер, увезите меня отсюда! - воскликнула она, произнося слова со странным прищелкивающим акцентом. - Я сделаю все, что хотите, только увезите меня отсюда!
   24
   Сьюзан очнулась от кошмарного сна, но явь оказалась еще страшнее. Перед ней маячило чудовище, терзавшее ее грудь когтями и сверкавшее багровыми глазами. Сьюзан закричала, и чудище раскрыло кривой, увенчанный усами клюв, обдав женщину столь смрадным дыханием, что ей, хотя она и была испугана, пришлось усилием воли подавить приступ тошноты.
   - Сьюзан... - протянуло чудище скрипучим голосом, словно собака, научившаяся говорить. Из его клюва показался узкий раздвоенный язык, будто ночной гость намеревался отведать крови своей жертвы.
   "Я сплю", - подумала Сьюзан, но тотчас поняла, что все это происходит наяву.
   Чудовище вытянуло переднюю лапу, и его серо-зеленый коготь, словно играя, коснулся кончика носа женщины. От прикосновения тело Сьюзан охватил жаркий огонь; она закричала, ощущая, как в ее легких пылает сера.
   - Сью-зан! - каркнуло чудовище и навалилось на грудь женщины невыносимой тяжестью, потом вновь стало почти невесомым. - Сьюзан? спросило оно, сверкая красными глазами так, словно надеялось, что жертва откажется отвечать и постарается как можно дольше хранить молчание. - Что вы делаете вдвоем? Зачем познакомились?
   "Энди", - вспомнила Сьюзан, но промолчала и вновь подумала, не сон ли это. Сидевшая на ней тварь внезапно посмотрела вверх, словно испугавшись; из ее глаз ударили лучи белого света.
   Нет, не из ее глаз; в ее глаза. Откуда-то извне. Похожие на длинные узкие конусы, белые лучи вонзились в глаза демона, словно наполняя его молоком, наполняя его чешую и мех пульсирующим светом, раздувая его тело; демон широко открыл клюв, едва не вывихнув себе челюсть; его раздвоенный язык яростно извивался, словно попал в капкан и тщетно пытался вырваться из пасти своего обладателя.
   Белый свет пылал в туловище демона, сжигая и испепеляя его; он взвыл от невыносимой боли, придавил своей тяжестью Сьюзан и взмыл в воздух. Распахнулись огромные серо-зеленые крылья, заполняя собой комнату, яростно хлопая и срывая со стен картины и зеркало - зеркало, в котором ничего не отражалось. Демон изогнулся и вонзил клюв себе в грудь, пытаясь добраться до белого огня, пожиравшего его внутренности.
   Граф Дракула как ни в чем не бывало сидел в деревянном кресле у окна, положив правую ногу на левую, спокойно скрестив руки и наблюдая за битвой, разыгравшейся в комнате. Обезумев от страха и боли, Сьюзан приподнялась в постели, истекая кровью, которая хлестала из разодранной когтями груди, и с ужасом посмотрела на очередного гостя.
   Дракула повернул голову. Его движения сопровождались сухим потрескиванием электрических разрядов. Он обнажил окровавленные клыки и улыбнулся Сьюзан.
   - Итак, он не может без тебя обойтись, - любезно произнес Дракула с легким акцентом. - Ты занимаешь центральное место в его замысле.
   Бессмысленные слова казались Сьюзан продолжением пытки. Она смотрела на своего мучителя в его новом обличье, а тот вновь уставился вверх, где понемногу утихало отчаянное хлопанье крыльев. Судя по всему, исход сражения был предрешен. Крылья демона судорожно подрагивали, скрипя, словно старая кожа.
   "Нет, это не демон, это лишь одно из его обличий, пустая оболочка", поняла Сьюзан. Демон принял иную форму и спокойно сидел, поглядывая по сторонам и явно забавляясь.
   Судя по всему, противник, кто бы он ни был, тоже понял свою ошибку, потому что грудь птицы-упыря внезапно треснула, и оттуда хлынул яркий свет, ослепляя Сьюзан, которая успела заметить, как призрак Дракулы растворился в воздухе и исчез.
   Сьюзан зажмурилась, но свет был столь ярок, что глаза даже из-за прикрытых век различали кости ее рук; и в этот миг женщину охватило ощущение перемены. Ее объяло нежное тепло, свет утратил пугающую яркость, смягчился, успокоил Сьюзан, снял боль и страх, ласково прикоснулся к ее мыслям, и Сьюзан погрузилась в глубокий сон без сновидений.
   Зазвонил будильник. Сьюзан открыла глаза. Какой ужасный сон! Все было как наяву!
   Сьюзан уселась на кровати, веря и не веря своим ощущениям. Ран на груди не было. Картины и зеркало висели на стенах. В воздухе ощущался легкий запашок горелой резины.
   25
   Они называли это "отправлением правосудия". Они спорили, не обращая на Ли Квана ни малейшего внимания, словно тот не говорил по-английски, а если и говорил, это не имело никакого значения. Они произносили слово "правосудие", улыбаясь, облизываясь и показывая друг другу оскаленные клыки, как будто Ли Кван был сочным бифштексом, которым мог насладиться лишь один из них.
   Четыре дня Ли Квана гоняли по камерам и кабинетам. Команда "Звездного странника" передала его людям в мундирах иммиграционной службы США, которые провезли юношу в машине по Нью-Йорку, столь знакомому по фотографиям и кинолентам, доставили его в какое-то учреждение, провели вверх по лестнице и втолкнули в зал с клеткой из ячеистой металлической сетки. Ли Квана заперли в клетку и покормили, после чего туда вошел нью-йоркский полицейский и увез молодого человека в самую настоящую тюрьму, где его бросили на ночь в камеру-одиночку. Наутро им занялось сначала ФБР (очередное здание, очередная камера), потом - сотрудники спецслужб, потом опять полиция. И вновь иммиграционная служба. Время от времени Ли Кван представал пред очи судей, которые переругивались с представителями властей, не обращая на юношу ни малейшего внимания. Так оно и шло.
   Первые два дня Кван не оставлял попыток поведать об обстоятельствах, в которые он угодил, рассказывал о себе всем и каждому, но его никто не слушал, никому не было до него дела - ни судьям, ни людям в форме, перевозившим его с места на место, никому. Порой рядом возникали мужчины в поношенных костюмах, с лоснящимися портфелями в руках. Они называли себя адвокатами и заявляли, что намерены представлять интересы Ли Квана. Он пытался говорить с ними, но их не интересовали его слова. Если в этом и был какой-то смысл, сводился он к тому, что Ли Кван вообще никого не интересовал.
   Один адвокат, самый честный из них, а точнее - единственный честный человек в этой компании, - сказал Ли Квану без обиняков:
   - Забудьте об этом, Кван. Никто не считает вас политическим заключенным. Это поставило бы всех нас в чертовски затруднительное положение, так что не обольщайтесь. Вы у нас... сейчас посмотрим... - он сверился с бумагами, извлеченными из сверкающего чемоданчика, - ...вы у нас обычный безбилетник, незаконный иммигрант, обвиненный в воровстве...