Старк Ричард. Людишки

   - Воровство? И кто же называет меня вором?
   - Узнаете в суде, Кван. Ваша фамилия Кван, если я не ошибаюсь?
   - Моя фамилия - Ли, - ответил юноша. - А имя - Кван.
   - Ага. - Мужчина нахмурился и уткнулся в бумаги. - А у меня записано наоборот.
   - Ли Кван. Все правильно.
   Мужчина понимающе улыбнулся.
   - Я понял! У вас и вправду все наоборот! Это у всех китайцев или только у вас лично?
   - У всех.
   - Значит, вас следует называть "мистер Ли"?
   - Да.
   - Точь-в-точь как того парня, что стирает мои рубашки. - Мужчина одарил Квана широкой улыбкой и добавил: - Я готов сделать для вас все, что в моих силах, мистер Кван... мистер Ли... И я сделаю все, что только смогу.
   Больше Кван его не видел.
   Хуже всего были женщины. Среди чиновников, через руки которых, словно монашеские четки, проходил Кван, попадались женщины, но даже они не пожелали выказать ни малейшего сочувствия к юноше. Все они носили форму либо были одеты в строгие костюмы, их глаза обдавали холодом, безразличием, а то и неприязнью. Вокруг их сурово сжатых губ ходили желваки. Они встречались с Кваном в пустых кабинетах с железной мебелью, щелкали шариковыми ручками и замками портфелей, но, проходила ли беседа наедине или в присутствии третьих лиц, ни одна из чиновниц не проявила снисхождения.
   Поначалу Кван пытался привлечь внимание женщин привычным способом, демонстрируя учтивые манеры и любезность, оставаясь при этом привлекательным представителем противоположного пола, однако его потуги ни разу не нашли отклика в их сердцах.
   Разумеется, Кван не надеялся, что женщины станут отдаваться ему прямо здесь, на металлических столешницах. Он рассчитывал на благожелательное отношение, личный контакт, человечность, присущие миру, оставшемуся за пределами душных камер, в которых происходили встречи. Не замечая Квана, женщины умаляли значимость его существования; выставляя напоказ свою бесполость, они делали бесполым и пленника.
   Кван не осознавал этого в полной мере, лишь чувствовал, что к безысходному ощущению поражения, вызванному действиями этих бездушных автоматов, притеснявших его и затыкавших ему рот, начинают примешиваться все углубляющиеся чувства душевного упадка, потери самоуважения и веры в благополучный исход. Правительство лишило его нравственных устоев, чиновники - прав и средств защиты, а женщины выхолостили его душу.
   Одиннадцать дней власти играли с Ли Кваном, как кошка с мышкой. Его никто не слушал и не собирался слушать. В их игре ему была отведена роль бадминтонного воланчика. Лишенный права принять в игре непосредственное участие, он не мог и победить.
   На двенадцатый день Кван решил покончить со своим ничтожеством, превратившись в ничто. Оказавшись в очередной камере, он взял полный тюбик зубной пасты, открутил колпачок, засунул тюбик как можно глубже в горло и принялся выдавливать пасту дрожащими пальцами. Наконец все вокруг закружилось, тело пронзила нестерпимая боль, и Ли Кван потерял сознание.
   И умер бы, кабы падение не наделало столько шума.
   Потом был мучительный миг пробуждения в клинике. Первые сутки Кван не выказывал интереса к окружающему, притворяясь мертвым. Он потерял дар речи и едва мог шевелиться. Из его ноздрей и отверстия в шее торчали трубки. Иглы накачивали жидкость в его вены, запястья и лодыжки были туго связаны. Вокруг хлопотали мужчины и женщины в белых халатах; их не интересовал его мозг, они заботились лишь отеле. Кван обращал на них не больше внимания, чем они на него. В окно слева от кровати виднелось голубое небо; юноша не обращал внимания и на него.
   На второй вечер в палате появился мужчина в мятом твидовом костюме, с галстуком-бабочкой. Он пододвинул кресло к кровати с таким расчетом, чтобы не загораживать окно, уселся и сказал:
   - Я думал, что азиаты - народ терпеливый.
   Охваченный негодованием, Кван немедленно стряхнул оцепенение и, повернув голову, посмотрел на вошедшего. Круглое лицо, круглые глаза за круглыми стеклами очков в роговой оправе, густые, словно наклеенные, бурые усы. Дурацкий темно-синий в белый горошек галстук-бабочка. Как только можно было такой надеть? Если бы Кван мог говорить, он бы непременно высмеял гостя.
   - Где же ваша хваленая китайская непробиваемость, Кван? - спросил мужчина, улыбаясь. - Вы позволите обращаться к вам по имени? "Мистер Ли" это очень уж чопорно. Если бы вы могли говорить, вы могли бы называть меня Бобом. Как вы уже догадались, я - психиатр.
   Кван закрыл глаза и отвернулся. Его охватили стыд, отвращение и скука. Что за глупое имя - Боб. Он подумал, что примерно такими же звуками, вероятно, общались между собой йети - снежные люди.
   Боб рассмеялся и сказал, обращаясь к закрытым глазам Квана, его затылку и отчужденности:
   - Вы предпочли бы смерть такому исходу, верно? Обычное дело, когда речь идет о самоубийстве. Если попытка не удается, человеку волей-неволей приходится иметь дело с психиатром.
   Кван медленно разомкнул веки и посмотрел на мужчину, всеми силами стараясь придать лицу холодное, бесстрастное выражение. Он понимал, чего добивается гость. Намерения были ясны и невыносимо оскорбительны. Он собирался втереться в доверие к пациенту, подружиться с ним и заставить его считать себя заботливым сердобольным человеком. При этом подразумевалось, что, если Кван отнесется к Бобу по-дружески, он - а в его лице и все человечество, - ответит тем же. А это была неправда.
   - Ну что ж, Кван, - сказал Боб. - Сейчас, я полагаю, вам нужны факты. Отлично. Вы изрядно раскурочили свои внутренности, и вас пришлось доставить в медицинский центр Нью-Йоркского университета, где нашлись необходимое оборудование и достаточно квалифицированные врачи, которые вытащили вас с того света. Сейчас вы находитесь в больнице, а не в тюрьме, но у дверей палаты круглосуточно дежурит полицейский. Его хотели посадить прямо здесь, поместить где-нибудь в уголке, но мы отговорили полицию от такого решения.
   Как ни старался Кван сохранить внешнее безразличие, в его глазах мелькнула искорка любопытства. Заметив это, Боб улыбнулся и продолжал:
   - Мы сознаем, что именно представители власти довели вас до нынешнего состояния, и хотим заверить вас, что больше такого не повторится. Поверьте, Кван, потерпи вы еще чуть-чуть, череда безликих чиновников в конце концов оборвалась бы, и нашелся бы человек, готовый выслушать вас со всем вниманием. - Он улыбнулся, эдакий мудрый наставник, ободряющий своего ученика. - К счастью, еще не все потеряно. Через недельку-другую к вам вернется голос, и мы сможем вместе заняться устройством вашего будущего. Ну что, Кван? - спросил он, и его живая круглая физиономия засияла над дурацким галстуком. - Может быть, вы вознаградите мои усилия, хотя бы выразив сомнение в моих словах?
   Нет. Я не хочу вновь обретать голос. Я не желаю возврата к прошлому.
   "Он напоминает мне Сэма Мортимера, - подумал Кван. - Сэма Мортимера, того самого журналиста из Гонконга, который меня предал. Те же показные сердечность, дружелюбие и откровенность. Профессиональная благожелательность". Кван смотрел на психиатра, надеясь, что его лицо не выражает никаких чувств.
   Боб помолчал, откинулся на спинку и пожал плечами.
   - Что ж, у нас еще есть время, - сказал он, явно не догадываясь, какие чувства вызвали у Квана его слова. - Между прочим, вам совсем не обязательно лежать связанным, - добавил он. - Вас спеленали только для того, чтобы вы не причинили себе вреда - например, не выдернули трубки. В этой комнате вы ни при каких обстоятельствах не сможете убить себя, только нанести вред своему здоровью, а этого никто не хочет. И если я смогу ручаться врачам и полицейскому, что вы не станете возобновлять попытки самоубийства, то, я в этом совершенно уверен, мы сможем снять с вас ремни, чтобы вы могли садиться в кровати и любоваться рекой за окном. А я принесу вам что-нибудь почитать. Вы хотите читать? На каком языке? На китайском? На английском?
   Кван закрыл глаза. По его щекам потекли слезы, жгучие, словно кислота. Победить не удастся. Имя им - легион, они в силах собрать под свои знамена столько солдат, сколько пожелают. Кван лежал на кровати, одинокий, беспомощный, всеми преданный, страдающий. У него отняли даже право прекратить существование.
   - Журналы? На китайском языке?
   Кван кивнул, не открывая глаз. Еще одно поражение.
   Усевшись в кровати и повернувшись налево, Кван увидел за окном бурные воды Ист-Ривер, на дальнем берегу которой раскинулся промышленный район Куинс. Изредка по реке проплывали суда, в основном торговые: баржи, буксиры, иногда - маленькие грузовые катера. Время от времени опускались и взлетали крохотные гидропланы. Ближний берег реки, едва видимый из-за подоконника, был заполонен машинами, мчавшимися по проезду Франклина Делано Рузвельта. Дорожная суета только подчеркивала запустение, царившее на реке, которую невозможно было даже представить себе спокойной. Глядя в окно и наблюдая за бегущими серыми волнами, Кван вспоминал о своем путешествии на лодке из континентального Китая в Гонконг. Тогда он был совсем другим человеком. С какой надеждой он налегал на весла, вглядываясь в огни приближающегося города!
   Повернувшись направо, Кван видел дверь палаты, в которую время от времени входили врачи, медсестры и Боб. Всякий раз, когда отворялась дверь, Кван выглядывал наружу и замечал полицейских в форме, все время разных. Как правило, полицейский сидел, широко расставив ноги, у противоположной стены в кресле из металлических трубок и читал газету либо просто оглядывал широкий коридор, вероятно, любуясь бедрами какой-нибудь медсестры. Однажды на дежурство прибыла женщина-полицейский. Она читала журнал.
   Кван тоже читал. Рядом с его кроватью стоял белый металлический столик, на котором лежали принесенные Бобом журналы, а также карандаш и блокнот - на тот случай, если пациент захочет изложить просьбу или замечание. Квану было нечего сказать, поэтому карандаш с блокнотом лежали без дела, но журналы он читал - и китайские, и английские. Как ни старался юноша отгородиться от внешнего мира, тот назойливо напоминал о себе, наполняя душу Квана безверием и чувством безнадежности.
   Остальное время Кван спал. Его пичкали лекарствами, осматривали, проводили лечебные процедуры. Горло и пищевод Квана были повреждены столь серьезно, что он не мог ни есть, ни пить, ни говорить, и если игла внутривенного питания, воткнутая в его левое предплечье, успешно восполняла первые два недостатка, то третий пациента не волновал.
   Как только отпала необходимость в применении болеутоляющих средств, сон юноши вновь сделался чутким, поэтому он сразу услышал, как открывается дверь, и тотчас посмотрел на нее. Дверь широко распахнулась, и на пороге показался залитый светом из коридора человек, входивший втемную палату (вид на реку закрывался на ночь ставнями). Человек прикрыл дверь и бесшумно шагнул вперед, но перед глазами Квана по-прежнему стояло видение: коридор и пустое кресло напротив двери.
   По-видимому, полицейскому что-то понадобилось в палате.
   Нет. Быстрый взгляд на освещенную фигуру оставил у Квана впечатление, что человек одет в длинный белый врачебный халат, а не в полицейскую форму. Однако, входя ночью в палату, сотрудники клиники непременно откидывали покрытую резиной металлическую лапу, удерживавшую дверь открытой, чтобы в помещение проникал свет из коридора, да вдобавок включали маленькие фонарики. Это делалось, чтобы не зажигать лампы под потолком и не беспокоить больного.
   Долгое время пробывший в темноте, Кван мог различать хотя бы контуры. Человек, вошедший из ярко освещенного коридора, был вынужден искать путь впотьмах ощупью. Он налетел на кресло, и юноша услышал скрежет железных ножек.
   Внезапно он понял, что происходит. Опутанный тянущимися из носа трубками, прикованный к постели привязанной к левому предплечью доской, удерживавшей в неподвижности иглу внутривенного кормления, Кван попытался сесть, испуганно и нечленораздельно хрипя, впервые за все время пребывания в клинике издавая звуки. Хрип причинил ему невыносимую боль и вынудил незваного гостя на мгновение остановиться.
   - Ты проснулся, Кван, - вкрадчиво прошептал незнакомец на кантонском диалекте. - Ты проснулся? Я пришел помочь тебе. - Мужчина умолк и вновь двинулся вперед.
   Кван понимал, какую помощь сулит ему этот вкрадчивый ублюдок. Он уже пытался убить себя, но руководствовался своими причинами, преследовал свои цели, однако его намерения чудесным образом совпадали с их желаниями. Какую добрую услугу оказал бы он им, наложив на себя руки и заодно избавив их от возможных неудобств! Но он потерпел неудачу, как, впрочем, и во всех других делах, - теперь Кван видел это совершенно отчетливо, - и они решили ему помочь, руками секретаря посольства, военного атташе или какого-нибудь шофера из китайского представительства при ООН, чтобы вторая попытка оказалась более успешной.
   "Я им не поддамся", - подумал Кван, инстинктивно готовясь к сопротивлению, цепляясь за жизнь с тем же упорством, с каким он только что пытался от нее избавиться. Он вновь издал хрип, не обращая внимания на боль, однако его зов оказался слишком тихим, чтобы его можно было услышать из-за закрытой двери.
   Где же полицейский?
   - Не волнуйся, Ли, нам никто не помешает, - послышался вкрадчивый шепот. - Мы кое-кого подмазали, и теперь полицейский по своей наивности считает, будто его убрали с поста, чтобы не мешать фотографу из "Нью-Йорк пост". Короче говоря, мы остались наедине. Ты хочешь спать, Ли Кван, и я приехал, чтобы помочь тебе уснуть, крепко и надолго.
   Размытая фигура вплотную приблизилась к кровати. Все еще пытаясь приподняться, Кван увидел, как рука мужчины потянулась к подушке. Кван отпрянул, упершись ладонью в грудь мужчины и отталкивая его изо всех сил, но он был слишком слаб, а на груди, в которую он упирался, бугрились мышцы.
   Подушка опустилась на его лицо, вырвав трубки из ноздрей и смяв шланг, торчавший из горла, и тот растерзал пищевод Квана; теперь он боролся не со смертью, а с мучительной болью. Он бессмысленно размахивал свободной рукой, а мужчина тем временем налегал на него своим весом, причиняя юноше ужасные страдания.
   Рука Квана скользнула по твердому плечу и локтю мужчины, метнулась в сторону, ударилась о металлический столик, заскребла по нему, словно паук, нащупала твердый предмет, стиснула его пальцами и вонзила в тело противника.
   - М-мм...
   Что ж, неплохо. Кван, перед глазами которого вспыхивали цветные круги, а голова и грудь распухали от недостатка воздуха, ударил во второй раз, в третий, четвертый... И вдруг предмет в его руке сломался, а давление на подушку внезапно ослабло. Кван отпихнул подушку, широко разинув рот, и увидел, что его пальцы сжимают карандаш, лежавший до сих пор без пользы на столике у кровати.
   Неясная фигура отпрянула, закрыв обеими руками лицо. Кван подпрыгнул и свалился с кровати. Его тело пронзила боль, в сравнении с которой боль от выдранной из предплечья внутривенной иглы едва чувствовалась. Кван ринулся к выходу, протянув здоровую руку к двери, нащупал ручку и рванул ее на себя. Он был так слаб, что ему показалось, будто дверь открывается, преодолевая сопротивление толщи воды.
   Бросив быстрый взгляд через плечо, Кван успел рассмотреть своего противника. Это был мужчина азиатской наружности, высокий и сухощавый, в белом халате врача. Широко раскрыв глаза и разинув рот, он хватался дрожащей рукой за обломок карандаша, торчавший у него из щеки, но не решался извлечь его. Увидев в дверях уже почти ускользнувшего Квана, мужчина издал короткий стон, выдернул карандаш из щеки и отшвырнул его в сторону. Из раны хлынула кровь, и Кван со всех ног бросился прочь.
   Аннаниил
   Они двинулись в путь намного раньше, чем я рассчитывал. Сначала Фрэнк, а теперь и Кван.
   Честно говоря, я не предвидел, что среди дряхлых китайских правителей может найтись столоначальник, которому достанет ума отдать распоряжение прикончить Ли Квана. К счастью, Квану удалось спастись, иначе мне пришлось бы начинать все сызнова, бросив членов первой группы на произвол судьбы, сулящей им весьма недолгую жизнь.
   Разумеется, я поспешил на помощь Квану, но немного опоздал. Захлопнув за собой дверь, он бросился наутек, едва переставляя ослабевшие ноги, и тотчас очутился в объятиях своего ангела-хранителя. Убийца, ослепленный болью и вновь оказавшийся в темноте, налетел на кресло, которое я поставил на его пути, подарив Квану драгоценные секунды, чтобы проскочить тамбур и отыскать лестницу.
   Кван мог того и гляди погибнуть от слабости, но я наделил его силой, которой хватит, чтобы спуститься на первый этаж и открыть дверь, еще секунду назад бывшую на замке; как только Кван вышел в нее, она заперлась снова. Трех медсестер и врача пришлось отправить окольными путями, чтобы Кван мог проскочить незамеченным. Открыв дверцу шкафчика, он обнаружил внутри только что появившийся там поношенный халат, который пришелся ему впору и скрыл его больничную пижаму. Рядом на полу валялись черные резиновые полусапожки, которые оказались лишь чуть-чуть великоваты. Кван сунул в них ноги и побежал дальше.
   У бокового выхода должен был дежурить охранник в форме, но его позвали к телефону. Взяв трубку, охранник услышал лишь короткие гудки (еще один пример топорной работы, но что оставалось делать, если у меня не было времени на подготовку?)
   Кван вырвался в прохладную ясную ночь. Был шестой час утра. Слева тянулась Первая авеню, по которой проносились редкие такси. Справа проходил проезд Франклина Рузвельта, забитый торопившимися автомобилями. За шоссе виднелась Ист-Ривер.
   Кван свернул направо, очутился у выезда на шоссе, миновал его и пошел по узкой улочке между шоссе и задними фасадами больничного комплекса. Заметив людей, спавших у кирпичной стены на вентиляционной решетке, из которой тянуло теплым воздухом, Кван улегся рядом с ними и тотчас лишился чувств. Раны на шее и левой руке мигом затянулись, и юноша тут же превратился в настоящего человека-невидимку, одного из нью-йоркских бродяг, которых были многие тысячи.
   Оставив его на тротуаре, я сразу вернулся к Сьюзан, чтобы удостовериться, что демон не посмел вновь напасть на нее. Демона там не оказалось - судя по всему, он забился в нору и зализывал раны, - и я вновь сосредоточил свое внимание на членах основной команды.
   Сейчас они действуют самостоятельно. Мне нет нужды вмешиваться. Особенно это касается Марии-Елены и Григория. Я запустил эти волчки, они завертелись, и от меня больше не требуется ни усилий, ни даже присутствия.
   Как быстро они движутся к цели! Создается впечатление, будто они знают о грядущем конце света и намеренно приближают его приход.
   26
   В половине одиннадцатого утра раздался сигнал автоматической сушилки, и Мария-Елена отнесла простыни наверх и выглянула из окна спальни. Серый "плимут" по-прежнему торчал на противоположной стороне Уилтон-роуд, двумя домами правее. Вчера он стоял чуть дальше, а позавчера - у второго дома слева. И каждый раз - носом к жилищу Марии-Елены.
   Неужели ее считают дурой? Или нарочно лезут на глаза, чтобы запугать ее? Какая ирония судьбы - порвать с диссидентами и тут же подвергнуться давлению со стороны властей - ФБР, полиции штата, кто бы там ни был, которые добиваются от нее того, что она уже сделала сама, поддавшись отчаянию.
   Автомобили очень редко останавливались на этой кривой пригородной улочке у самой окраины Стокбриджа, штат Массачусетс, и всякая приезжая машина неизбежно привлекала внимание. В салоне автомобиля постоянно находился один и тот же наблюдатель, женщина, курившая сигарету за сигаретой. Неужели они думают, что Мария-Елена не сообразит, в чем тут дело? Неброскую серую машину с вызывающими (хотя и безобидными) наклейками на бампере: "Я люблю Землю" и "Спасем китов!" - едва ли можно считать хорошей маскировкой, особенно в таком месте.
   Заправив кровати - теперь они с Джеком спали в разных комнатах, Мария-Елена вступила в сердитую мысленную перепалку с женщиной, сидевшей в "плимуте", однако на сей раз гневные выпады в адрес шпионки не принесли ожидаемого облегчения. Ее страстные обличительные речи, обращенные к сильным мира сего, алчным и жестоким толстосумам, еще ни разу не возымели того действия, на которое она рассчитывала, но хотя бы разгоняли черную хандру Марии-Елены. На сей раз ее отповедь не помогла добиться даже этой скромной цели.
   Хуже всего было то, что Марии-Елене и самой надо было обратиться к властям со своими горестями, но она никак не могла заставить себя сделать это. Хотя и была совершенно уверена, что Андрас похитил ее прошлое.
   Андрас Геррмуил, назвавшийся продюсером звукозаписи, надавал Марии-Елене кучу обещаний и тут же исчез, прихватив с собой все ее пластинки, плакаты, фотографии и газетные вырезки.
   Около двух месяцев назад зазвонил телефон, и в трубке раздался восторженный баритон:
   - Мария-Елена? Я имею в виду - та самая Мария-Елена?
   "Неужели даже здесь, в этой стране?.." - изумленно подумала она. Мысль об этом была приятной, но Мария-Елена по привычке ответила:
   - Простите, но я не понимаю, о чем вы говорите.
   - Это вы! Я узнал ваш голос! - Собеседник перешел на бразильскую разновидность португальского. - Когда вы пели, я был еще молод и жил в Бразилии. И был самым верным вашим поклонником, ездил за вами, где бы вы ни гастролировали.
   - Извините, - сказала Мария-Елена, невольно переходя на португальский, - но вы ошиблись...
   - Нет, не ошибся. Вы помните, сколько раз выступали в Белене?
   Белен - небольшой город на севере Бразилии.
   - Что? Нет, я не... - отозвалась Мария-Елена.
   - Трижды! - торжествующе заявил собеседник. - И каждый раз я приезжал туда, хотя жил в Сан-Паулу... Мария-Елена, помните ли вы свой альбом "Жизнь в Сан-Паулу"? Это моя любимая пластинка! Я от нее просто без ума!
   - Прошу вас, не надо...
   - Извините, я, кажется, увлекся, - продолжал напирать голос. - Меня зовут Андрас Геррмуил, я работаю в студии "Гемисферик рекордз" на должности продюсера А и Эр. Хотите - верьте, хотите - нет, но я звоню исключительно по делу.
   Произнесенные на английский лад буквы "А" и "Эр" привлекли внимание Марии-Елены.
   - Как вы сказали? - переспросила она. - Что значит "А и Эр"?
   - Артисты и репертуар, - ответил он по-английски и вновь перешел на португальский: - Это значит, что я участвую в подборе выпускаемого материала. Не уверен, что вы знаете о фирме "Гемисферик", но...
   - Впервые слышу.
   - Мы распространяем в Соединенных Штатах музыку народов всех Америк канадскую, мексиканскую, центрально- и южноамериканскую. Мы были бы искренне рады иметь в своем списке Марию-Елену...
   - Нет-нет, прошу вас...
   - Мы не можем допустить, чтобы о вас забыли! Когда вы выступали на сцене, с вами могла сравниться только Элис Регина!
   Элис Регина была ярчайшей звездой бразильской эстрады - до тех пор, пока не покончила с собой.
   - Что вы, разве я могла сравниться с... - заспорила Мария-Елена, заливаясь краской.
   - Итак, вы признаете, что вы - это вы! Мария-Елена, позвольте навестить вас!
   Мария-Елена не смогла отказать, и он приехал, черноволосый миловидный мужчина лет тридцати пяти. Он принялся флиртовать с ней, впрочем, не выходя из рамок приличий. Он расписал яркими красками картину возрождения ее певческой карьеры в этой сухой холодной стране и сунул Марии-Елене свою визитную карточку, получив взамен две картонные коробки, в которых хранились свидетельства ее былой славы.
   Андрас уехал, пообещав вскоре позвонить и прислать контракт, и несколько недель Мария-Елена жила в счастливом сне, мечтая о грядущем успехе. Неужели это возможно? Неужели она снова будет петь? Мария-Елена жалела, что не оставила себе хотя бы одну пластинку, чтобы освежить в памяти собственный голос. Сможет ли она взять и запеть? Сможет ли покорить холодных, бесстрастных жителей Северной Америки?
   Андрас все молчал, а почта не спешила доставить долгожданный контракт. Мария-Елена потеряла покой и сон, но не решалась позвонить. Она должна ждать. В делах часто случаются проволочки.
   Вчера она все же достала карточку и набрала указанный на ней номер в Нью-Йорке. Записанный на пленку голос сообщил, что номер не обслуживается. В справочной службе Нью-Йорка Марии-Елене сказали, что в городе нет фирмы под названием "Гемисферик рекордз".
   Ох, Андрас! Что ты натворил и зачем? Неужели ты - заурядный бессердечный фанат? Неужели ты приехал ко мне только за сувениром?
   Можно научиться жить без надежды. Но обрести надежду, выстрадать веру в возвращение светлой мечты и вновь потерять ее - это невыносимо. Ночью Мария-Елена лежала одна в своей постели, без сна, и скрипя зубами терзалась самыми черными мыслями.
   А наутро, словно желая усугубить ее мучения, вновь появилась женщина-соглядатай в серой машине.
   К одиннадцати утра Мария-Елена покончила с домашними делами, и уже ничто не могло отвлечь ее от мрачных раздумий. Ненавистный дом обихаживал сам себя. В этом ему помогали бесчисленные устройства, призванные облегчать труд хозяйки. Конечно, они требовали определенного внимания, но позволяли сберечь массу времени. И что прикажете делать с этим свободным временем?