Старк Ричард. Людишки

   Спускаясь по лестнице, Мария-Елена решительно повернулась спиной к гостиной и стоявшему там телевизору. Бесконечные дневные телесериалы завлекали зрителя дурманом жгучих страстей и великого вздора, тесно переплетавшихся в каждой сцене; герои непрерывно беспокоились и волновались - точно так же, как когда-то Мария-Елена, которая мечтала и впредь беспокоиться и волноваться, но была лишена такой возможности. Однако причиной беспокойства и волнений героев сериалов неизменно оказывалась сущая чепуха. В их выдуманных судьбах ни разу не случалось невзгод, присущих настоящему миру, потому-то они и были столь привлекательны - зритель становился непременным участником событий, ежедневно наблюдая за ярко раскрашенными марионетками и перекладывая на них груз собственных переживаний. Сплошное удовольствие, никаких страданий. Законный наркотик, ничуть не менее действенный, чем запрещенные препараты.
   Гордость Марии-Елены не давала ей обращаться к наркотикам в любом виде.
   Повернувшись спиной к гостиной, Мария-Елена без всякой цели побрела в столовую. В этом замечательном аккуратном доме была столовая, ухоженная, начищенная до блеска и никогда не использовавшаяся по назначению. Когда они с Джеком обедали вдвоем - а это бывало нечасто, - им хватало кухонного стола.
   Мария-Елена вошла в столовую и остановилась, не зная, куда еще пойти и что сделать. Кончики ее пальцев коснулись блестящей поверхности стола из красного дерева. Чем занять остаток дня?
   Мария-Елена подумала о Григории Басманове, но она уже была у него позавчера. Она рассказывала ему - с такой надеждой! - об Андрасе Геррмуиле и "Гемисферик рекордз", которые открыли ей столь лучезарные виды на будущее. Как радовался Григорий ее успеху! И каково было бы Марии-Елене огорчить его нынешними печальными новостями?
   Была и другая причина. Мария-Елена боялась превратить дружбу с Григорием в подобие телесериала, в котором она выплескивала бы эмоции, не подвергая свой разум мучительным испытаниям.
   Дни, когда она не ездила через весь западный Массачусетс в Нью-Йорк к Григорию, казались Марии-Елене ужасающе пустыми. В чем цель ее жизни? Посмотрев в окно столовой, за которым простиралась Уилтон-роуд, Мария-Елена увидела на зеркальном стекле едва заметные косые черточки от дождевых капель, словно Господь встряхнул только что вымытой бородой. Дождь. В такую погоду поездка на машине была бы более трудной, а сидение дома сулило еще большую тоску, чем обычно.
   Мария-Елена шагнула вперед, чтобы взглянуть на небо и определить, долго ли продлится дождь, и с испугом увидела серый "плимут", который свернул на подъездную дорожку ее дома, приблизился вплотную и остановился.
   "Сейчас меня арестуют", - подумала Мария-Елена, не в силах подавить странное чувство предвкушения захватывающих событий и возможных перемен, и с легким сердцем отправилась к входной двери.
   Звонка долго не было; Мария-Елена тем временем стояла в шаге от двери, пытаясь согнать с лица выражение любопытства и скрыть от самой себя нетерпение. Что она тянет, эта женщина из "плимута"?
   "Динг-донг". Звук показался ей очень громким, поскольку звонок был установлен так, чтобы его было слышно в самых дальних уголках большого дома, а Мария-Елена стояла прямо под ним. Она вздрогнула, хотя и ожидала звонка, потом шагнула вперед и открыла дверь, готовясь встретить испытание спокойно, с достоинством, без причитаний.
   Сначала она подумала, что лицо женщины намокло от дождя, но дождь едва накрапывал, а щеки гостьи буквально заливала вода, смывая тушь с ресниц. Ее лицо было искажено волнением. Слезы! Приготовившаяся к аресту, Мария-Елена растерялась. Неужели гостья так ненавидит свою работу, что даже расплакалась?
   - Миссис Остон?
   - Да.
   - Меня зовут Кейт Монро. Я хочу поговорить с вами.
   - О чем?
   - О Джоне.
   Это имя не значило для Марии-Елены ровным счетом ничего. Может быть, кто-нибудь из антиядерного комитета?
   - О каком Джоне? - спросила она.
   - О вашем супруге! - воскликнула женщина. - Может, вы уже забыли о том, что у вас есть муж?
   - О Господи, - только и смогла произнести Мария-Елена, отступая в сторону. - Входите же, входите.
   Они устроились в гостиной; Мария-Елена уселась на мягкий диван, Кейт выбрала неудобное кресло с деревянными подлокотниками. Ей было около тридцати, она была склонна к полноте и носила множество напяленных один на другой предметов одежды кричаще-ярких цветов, делавших ее похожей на хиппи из "Сна в зимнюю ночь". Ее светлые коротко подстриженные пепельные волосы были растрепаны и неухожены. Круглое лицо женщины могло бы показаться миловидным, если бы не отекло и не раскраснелось от слез, время от времени сбегавших по ее пухлым щекам.
   Мария-Елена протянула ей салфетки, и за время разговора Кейт Монро умудрилась растерзать и вымочить целую упаковку.
   - Я люблю его, а он любит меня! Вы не можете удержать мужчину, который вас не любит!
   - Я знаю.
   - Вы должны его отпустить!
   Мария-Елена растерянно развела руками.
   - Он волен поступать как хочет. Таков закон.
   - Это издевательство! - пронзительно взвизгнула Кейт Монро, явно не слушая Марию-Елену. - Это издевательство - цепляться за мужчину, который вас разлюбил! Дайте нам возможность обрести счастье! Мы имеем право!
   Рассердившись на ворвавшуюся в ее дом плаксивую нахалку, Мария-Елена подняла голову и спросила:
   - Имеете право на счастье? Скажите пожалуйста, что вы та кого сделали, чтобы его заслужить?
   - Вы должны отпустить его!
   Однако сбить Марию-Елену с толку оказалось не так-то просто.
   - Вы сказали, что заслужили счастье. Каким образом, позвольте узнать?
   На этот раз вопрос достиг ушей Кейт. Она заморгала и оробела.
   - Я говорила только о возможности, - нашлась она и, вновь обретя уверенность в себе, воскликнула: - У вас был шанс, и вы его упустили!
   - Да, это верно, - согласилась Мария-Елена.
   - Если вы и Джон потеряли то, что было... - заговорила Кейт, неверно истолковав слова собеседницы.
   - Речь не о Джеке, - прервала ее Мария-Елена. - Я упустила свой шанс намного раньше.
   Кейт чувствовала, что нить разговора ускользает от нее, и начинала сердиться. Она явилась в этот дом, чтобы ясно и четко изложить свою точку зрения, но в ходе беседы истина, которую она намеревалась провозгласить, начинала расплываться и терять четкость очертаний. Мария-Елена понимала чувства Кейт и даже отчасти сочувствовала ей; такое случается всякий раз, когда кто-то пытается поверять гармонию выдумок алгеброй действительности.
   Пытаясь перехватить инициативу, Кейт злобно и торжествующе заявила:
   - Если вам нет дела до Джона, если вам хотелось лишь переехать в Америку...
   - Да, это так.
   Кейт выпучила глаза, словно громом пораженная.
   - Значит, вы признаете?..
   - Почему бы и нет?
   - Отчего же вы не хотите его отпустить?
   - Он не просил меня об этом.
   - Ложь!
   - Я ни разу не слышала о вас, мисс Монро, - сказала Мария-Елена. - Джек редко разговаривает со мной. Но если он хочет уйти, я не стану его удерживать.
   - Он просил развода, но вы отказали! - продолжала настаивать Кейт.
   - Джон вернется домой к шести-семи вечера, - сказала Мария-Елена, вставая с дивана. - А вы тем временем побродите по дому, освойтесь, пообвыкните. Когда он приедет, обсудите с ним создавшееся положение и скажите, что я не намерена путаться у вас под ногами. Вы спросили, согласна ли я развестись, и я отвечаю: да, согласна.
   На сей раз Кейт Монро явно испугалась, почувствовав, как колеблется под ее ногами почва, которую она прежде считала незыблемой.
   - Куда вы уходите? - спросила она, глядя на хозяйку.
   - Я хочу навестить своего друга в больнице и пробуду там несколько часов, - указав на телевизор, Мария-Елена добавила: - А вы тем временем можете посмотреть сериал. В дневные часы идет несколько захватывающих постановок. Надеюсь, ваша машина не помешает мне выехать из гаража?
   - Нет, она... А почему вы не хотите остаться со мной, поговорить?
   - Потому, что все уже сказано, - ответила Мария-Елена. Представив себе, какое будущее ожидает Кейт, она не смогла удержать улыбки. - Вы получите свой шанс, - заверила она удрученную женщину. - Шанс на счастье.
   27
   В последнее время Григорий все чаще проводил в постели круглые сутки. Нажав кнопку на панели, удобно расположенной подле кровати, он приподнимал изголовье и сидел весь день - читал либо, когда ему становилось трудно держать в руках книгу и даже газету, смотрел телевизор. В его распоряжении была уйма каналов, и хотя бы по одному из них в любое время показывали новости или передачу, не слишком далекую от реальной жизни. Эти передачи служили Григорию сырьем при производстве шуток для Петра Пекаря. Впрочем, в последнее время Григорий, бывало, целыми неделями не мог отправить в Москву хотя бы один захудалый анекдот.
   Разумеется, Григорий прекрасно понимал, в чем тут дело. Причина его творческого бессилия была очевидна и неизбежна; с ней было невозможно бороться, как и с одолевавшим его недугом. Григорий слишком долго прожил на чужбине и начинал забывать Россию, переставал чувствовать ее, понимать душой. Какие события привлекают внимание Петра Пекаря? О чем теперь судачат в Москве? Григорий не знал и уже никогда не узнает.
   Единственным светлым пятном на фоне сгущавшихся сумерек его бытия оказалась Мария-Елена Остон, та странноватая дамочка, которую они подобрали на демонстрации. Она была не слишком жизнерадостным человеком, не таким приятным собеседником, как, к примеру, Сьюзан, но Сьюзан зажила собственной жизнью, нашла себе мужчину - не какого-нибудь приятеля, годящегося только для постели, а настоящего друга - и теперь очень редко выбиралась из города, чтобы навестить Григория. Мария-Елена приезжала регулярно, не реже двух раз в неделю, и в неизбывной печали, которую она носила в своей душе, было нечто, делавшее ее самым желанным гостем Григория с учетом того состояния духа, в котором он сейчас пребывал.
   "Жизнь изрядно потрепала нас обоих, - думал он. - Мы понимаем друг друга так, как не поймет человек, избежавший тяжких испытаний".
   Какие странные чувства порой сближают людей! Надо будет обыграть эту мысль в анекдоте.
   На этой неделе Мария-Елена приехала уже в третий раз (новый рекорд!), в прекрасном расположении духа. Григорий еще не видел ее такой счастливой.
   - На станции забастовка! - объявила она.
   Григорий как раз размышлял о том, как ослабли в последнее время его связи с внешним миром. Слова Марии-Елены лишь подтвердили правильность этих мыслей.
   - На станции? На какой станции? - спросил он, не сумев вытравить из голоса раздраженных ноток.
   - В Грин-Медоу! На атомной электростанции!
   - Ах да. Там, где мы познакомились. Но вы говорили, что больше не участвуете в беспорядках.
   - Я проезжала мимо. - Мария-Елена придвинула кресло к кровати Григория и уселась. На ее лице играла счастливая улыбка. Она была красивой женщиной, но в ее красоте проглядывало нечто сильное и зловещее.
   "Нет, дело не только в забастовке на атомной электростанции", - подумал Григорий, но он был слишком плохо осведомлен о личной жизни Марии-Елены, чтобы догадаться, что послужило причиной таких разительных перемен. Завела любовника? Или что-то иное?
   Не лишится ли он из-за этого "чего-то" еще и Марии-Елены, как лишился Сьюзан?
   - Это самый короткий путь, - продолжала Мария-Елена, - и я частенько проезжаю мимо станции, но сегодня там оказалось намного больше пикетов, а лозунги сообщали, что на станции забастовка! Бастует рядовой персонал. Люди знают об опасности проводимых там экспериментов. Когда я проезжала мимо, туда пытался въехать школьный автобус, а пикеты его не пропускали, и мне пришлось задержаться. Один пикетчик сказал, что автобус был набит начальниками и проверяющими.
   - Значит, станция продолжает работать?
   - Да. Опыты тоже продолжаются. Вы же знаете, им плевать на опасность, главное - избежать лишних вопросов.
   Григорий посмотрел в окно.
   - Это совсем недалеко отсюда.
   - Восемь миль.
   - Слишком близко. - Григорий печально улыбнулся и добавил: - Неужто мне суждено дважды пострадать из-за атомных электростанций?
   На лице Марии-Елены появилось выражение испуга, сменившееся недоверчивой миной.
   - Они не допустят этого!
   - Нет-нет, они не допустят. - Григорий кивнул. - Точно так же, как руководство Чернобыля не допустило аварии, которой никто и представить себе не мог. - Он вновь посмотрел в окно, размышляя о станции, находившейся в восьми милях от клиники. - Хотелось бы мне оказаться там, внутри. Одному. Хотя бы ненадолго.
   - И что бы вы сделали? - тихо спросила Мария-Елена.
   Григорий повернул голову, посмотрел на женщину и улыбнулся, показав серые десны, из-под которых виднелись обнажившиеся корни обесцвеченных зубов.
   - Отмочил бы славную шуточку, - ответил он.
   X
   Что он задумал?
   От нетерпения и разочарования я готов грызть камни, сотрясать землю и крушить кладбищенские надгробия. Что он задумал, этот елейный святоша?
   Самое неприятное заключается в том, что я не могу сражаться с ним лицом к лицу. Я вынужден признать это после двух стычек. Он слишком силен, чтобы я мог схлестнуться с ним в открытую.
   Так что из того? Мы никогда не были сильны в честном единоборстве. У него есть слабое место, я отыщу его и всажу туда свой меч.
   А тем временем я продолжаю наблюдать за женщиной по имени Сьюзан Кэрриган. Простодушна, словно церковный служка, и предсказуема, как эпидемия гриппа. Она не способна повредить даже себе, а уничтожить все живое и саму планету - тем более. Вокруг нее хлопочет создание в белоснежных одеждах, Энди Харбинджер* (нечего сказать, хорошенькое у него чувство юмора), и я пока не в силах открыто выступить против нее.
   ______________
   * Харбинджер - предвестник (англ.). - Примеч. пер.
   Что он задумал? Какая роль отведена этой женщине в его планах? Я с трудом сдерживаю раздражение и гнев. Что ж, тем слаще будет возмездие, когда я наконец отыщу его уязвимое место.
   Между прочим, крошка Пэми тоже исчезла, но это беспокоит меня гораздо меньше.
   Я не имею права на ошибку. Не смею потребовать дополнительной помощи. Не решаюсь. Что со мной будет, если...
   Нет. Мы не отважимся даже подумать о том, что со мной будет.
   28
   Пока Пэми одевалась, врач отвел Фрэнка в сторону.
   - У вас были близкие отношения с этой девушкой?
   - У меня - нет, - ответил Фрэнк. - Я бы ее даже не коснулся. Можете считать меня ее приятелем.
   По лицу доктора, вежливого худощавого мужчины лет сорока, уже начинавшего лысеть, было трудно сказать, вызвано ли его беспокойство состоянием здоровья Пэми, или оно заложено в его натуре. Да оно и неудивительно, если учесть его специальность - СПИД.
   - У меня создалось впечатление, что эта девушка - незаконный иммигрант, - сказал он.
   Фрэнк бросил на доктора настороженный взгляд.
   - Ваш сотрудник...
   - Мерфи. Тот, что принял вас.
   - Да. Он сказал, что вас интересует только медицинская сторона дела. Мы ведь не хотим, чтобы девушка разносила заразу?
   Врач тонко улыбнулся, но его лицо по-прежнему выражало тревогу.
   - Не волнуйтесь, мистер Смит, - заверил он Фрэнка. - Я не собираюсь звонить в иммиграционную службу. Дело в том, что Пэми очень скоро потребуется госпитализация, и я боюсь, что ее присутствие здесь пойдет вразрез с планами нашей клиники.
   - Так что же, ее вышвырнут на улицу?
   Доктор неловко пожал плечами.
   - Может быть.
   - Какое милосердие, - сказал Фрэнк. - Сколько она протянет?
   - Через месяц-другой ее надо будет госпитализировать. А потом... не больше года. А может быть, меньше недели.
   - Нельзя ли помочь ей хотя бы на это время?
   - Я дам рецепты, - ответил врач. - Мазь снимет зуд от язв, прочие препараты облегчат симптомы и на некоторое время сделают жизнь Пэми относительно сносной. А потом останется только госпитализация.
   В кабинете появилась Пэми, облаченная в одежду, купленную для нее Фрэнком. Она не знала толком, как все это надевать, и платье висело на ней, словно тряпка, хотя и было подобрано точно по размеру. Она улыбнулась доктору своей уродливой улыбкой и сказала:
   - Спасибо.
   - Не за что, - ответил врач, улыбаясь в ответ.
   "Девчонка явно понравилась доктору", - подумал Фрэнк. В хорошем настроении Пэми выглядела славной молоденькой девушкой. Ласковой говорящей зверюшкой. Фрэнк держал ее при себе, потому что ему казалось, будто Пэми возрождает в нем вкус к жизни, особенно теперь, когда он забросил дела и существовал на деньги, добытые в Восточном Сент-Луисе. В конце концов это так приятно - заботиться о человеке, которому еще хуже, чем тебе.
   Врач махнул рукой в сторону приемной и сказал:
   - Расплатитесь с миссис Рубинштейн.
   - Хорошо.
   - Как вы намерены расплачиваться сегодня, мистер Смит? - спросила миссис Рубинштейн.
   - Наличными, - ответил Фрэнк, доставая из кармана брюк пачку купюр.
   Врач, который уже собирался уходить, обернулся и одарил Фрэнка кривой ухмылкой, напоминавшей улыбку Пэми.
   - Вы одна из тех загадок, что не дают мне уснуть по ночам, мистер Смит, - сказал он. - Не согласитесь ли вы хотя бы частично удовлетворить мое любопытство?
   - Нет, - ответил Фрэнк.
   Они пешком отправились к стоянке на задах медицинского центра Нью-Йоркского университета, где Фрэнк оставил свою последнюю машину, голубую "тойоту", которую он угнал в Нью-Джерси и снабдил нью-йоркскими номерами. У заднего колеса машины, стоявшего рядом с бордюром, валялся какой-то оборванец. Спереди "тойоту" поджал другой автомобиль, и Фрэнк не смог бы выехать, не сдав назад, но для этого пришлось бы переехать оборванца задним колесом.
   - Вставай, приятель, - сказал Фрэнк, ткнув носком башмака лежавшего на асфальте человека. - Поцелуйся с какой-нибудь другой шиной, а?
   Оборванец шевельнулся, но по-прежнему загораживал проезд. "Нажрался дешевого портвейна", - подумал Фрэнк и, наклонившись, взял пьяницу за рукав поношенного халата. Потянул, и оборванец перекатился на бок. Полы халата распахнулись, являя взору Фрэнка полосатую пижаму.
   - Тьфу ты, - в сердцах произнес Фрэнк. - На этом индюке даже одежды нет.
   - Ты только посмотри на его шею, - сказала Пэми.
   На шее оборванца зияла рана, покрытая запекшейся кровью. Вокруг его носа тоже растекалась кровь. Он смахивал на азиата, не то японца, не то китайца, и был в полубессознательном состоянии.
   - Кусок дерьма, - проворчал Фрэнк. - Мне противно даже прикасаться к нему.
   "И к нему тоже", - подумал он.
   Пэми склонилась над раненым пьяным японцем, посмотрела ему в глаза и сказала:
   - Он убежал из клиники.
   - Ты так думаешь? Ну что ж, давай вызовем санитаров. Пусть тащат его назад.
   Казалось, эти слова вернули японца к жизни. Он приподнял голову, ошалело мотая ею из стороны в сторону, словно к его носу прицепился здоровенный омар.
   Фрэнк бросил на него хмурый взгляд.
   - Вы лежали в больнице? Почему не хотите возвращаться обратно?
   Теперь японец лежал на спине. Он вытянул вперед руки и в отчаянии соединил запястья, умоляюще глядя поверх них на Фрэнка.
   - Наручники, - сообразил Фрэнк. - Вас что, собираются арестовать?
   Японец закивал, так же отчаянно и неистово.
   Фрэнк посмотрел на него с неприязнью.
   - Заразный небось?
   Японец покачал головой.
   На лице Фрэнка появилась кислая ухмылка.
   - Это меняет дело. Давай положим его на заднее сиденье и смотаемся отсюда, - сказал он, обращаясь к Пэми.
   Укладывая вещи, Фрэнк не переставал брюзжать.
   - На кой хрен мы его подобрали, - ворчал он, упаковывая новые рубашки из чистого хлопка в сумку из натуральной кожи. - На кой черт нам тупой япошка, который даже не может говорить? А если он псих?
   Пэми не обращала на Фрэнка внимания. У нее было совсем немного одежды, но она потратила целую прорву времени, укладывая, перекладывая, разглаживая и рассматривая каждую тряпку.
   - Теперь придется съехать, и все из-за него, - пробурчал Фрэнк.
   Дело в том, что в Нью-Йорке не сыскать гостиничного номера, в который можно было бы попасть, не пройдя мимо портье, и Фрэнк никак не мог протащить с собой еле живого японца, набравшего в рот воды. Пришлось отправиться на поиски мотеля, где Фрэнк мог бы зайти к управляющему, расплатиться авансом и подъехать вплотную к дверям комнаты, чтобы никто не увидел японца.
   - Я не уверен, что мы сможем долго таскать его с собой, - сказал Фрэнк.
   - Может, ему станет лучше, - предположила Пэми и пожала плечами. На ее лице появилось такое грустное выражение, какого не было уже много дней. Может, хотя бы он поправится, - добавила она.
   Японца уложили на заднее сиденье, словно сумку с бельем, которую везут в прачечную, и, когда Фрэнк и Пэми вышли из-за угла мотеля на Десятой авеню и вернулись к машине, он все еще лежал в прежней позе, то ли живой, то ли мертвый. Когда они влезали в салон, японец очнулся и слабо пошевелился. Значит, еще жив.
   На углу Фрэнк включил поворотный огонек, свернул направо, и они покатили по Десятой авеню на север. Вспомнив о приключениях, которые ему довелось пережить, когда он въезжал в город, Фрэнк предпочел держаться подальше от шоссе и решил сначала ехать по улицам, а потом - по проселкам. Он просто держал путь на север, не имея определенной цели и собираясь остановиться где-нибудь в захолустном мотеле.
   Глаза, которые неотрывно наблюдали за Фрэнком и оценивали его поступки, отметили, что он не бросил своих попутчиков. Это заслуживало одобрения.
   29
   Пэми никак не могла понять, что за человек этот Фрэнк. Он не лез к ней в постель, не норовил подсунуть ее другим мужчинам и, судя по всему, вообще не собирался ее использовать. Он водил ее по врачам, кормил и одевал, возил на машине, но ничего не требовал взамен.
   "Может быть, я уже умерла, - порой думала Пэми. - Может, я погибла в огне вместе с полицейским, а то, что происходит со мной сейчас, и есть жизнь после смерти, сладкий сон, в котором можно позабыть обо всем дурном, что случалось прежде". Впрочем, Пэми не верила этому. В сладких снах не бывает мерзких японцев. Но если Пэми не могла догадаться, зачем она понадобилась Фрэнку, то, возможно, он найдет какое-нибудь применение японцу?
   Как бы то ни было, жить с Фрэнком много лучше, чем с Рашем, и это главное. К чему искать смысл в тех или иных событиях? Разве что-нибудь когда-нибудь имело смысл?
   Они ехали по центру Манхэттена, надолго застревая перед красными светофорами. Во время одной из таких остановок японец внезапно очнулся и принял сидячее положение. Немытый, нечесаный, с коркой запекшейся крови и пробивающейся реденькой азиатской бороденкой он выглядел ужасно. Он кивал и улыбался, благодаря за спасение. Фрэнк посмотрел на него в зеркальце и сказал, что все в порядке, что они рады его обществу, что они направляются за город. Судя по всему, эта затея пришлась японцу по душе.
   Сзади кто-то бибикнул, напоминая Фрэнку о том, что зажегся зеленый свет. Фрэнк резко взял с места и сказал Пэми:
   - Поговори с ним, ради всего святого. Спроси, не голоден ли он.
   Какое ей дело, голоден японец или нет? И все же Пэми повернулась назад, посмотрела на попутчика и спросила:
   - Есть хотите?
   Японец горестно кивнул.
   Пэми посмотрела вперед и сказала Фрэнку:
   - Говорит, да. Он хочет есть.
   - Купим где-нибудь пиццу и съедим по дороге.
   Японец всполошился и принялся размахивать руками, тыча себя в горло, тряся головой и всем своим видом демонстрируя, что ему отвратительна сама мысль о еде. Пэми внимательно рассмотрела его шею и спросила:
   - У вас что, горло ранено?
   Утвердительный кивок.
   - Не можете есть?
   Печальный кивок.
   Пэми вновь повернулась вперед.
   - Говорит, что не может есть, - сказала она, рассматривая людей на тротуаре и по привычке вылавливая взглядом проституток.
   - Придется кормить его чем-нибудь жидким, - решил Фрэнк.
   Они уже достигли севера Манхэттена и оказались в районе, где жили пуэрториканцы и центральноамериканцы. Фрэнк остановил машину у боттеги и вышел на улицу, оставив попутчиков в автомобиле. У дверей заведения толклись гуляки с мокрыми от пива бандитскими усами. Они глазели на Пэми, но приблизиться не решались.
   - Заразить бы вас всех, - пробормотала она.
   Из боттеги вышел Фрэнк с пластиковой сумкой, набитой банками с яблочным соком, булочками, сыром и пивом для себя и Пэми.
   - Напои его соком, - сказал он Пэми, усевшись в машину, - а нам сделай по бутерброду.
   Пэми исполнила поручение, и во время следующей остановки на красном светофоре японец опасливо поднес банку к губам. Его лицо скривилось от боли, но он все же сумел проглотить немного сока - остальное вытекло у него изо рта, - и, судя по всему, остался доволен.
   Время от времени Пэми оглядывалась, чтобы посмотреть, как у него идут дела. Пока "тойота" ехала через Бронкс и округ Уэстчестер, японец выпил две банки, делая по одному болезненному глотку за раз. Покончив с соком, он откинулся на спину и принялся вертеть головой, хрипло дыша разинутым ртом.
   Фрэнк ехал за грузовиком, выжидая, чтобы обогнать тяжелую медлительную машину.
   - Как там наш приятель? - спросил он.
   Пэми посмотрела назад и сказала:
   - Уже лучше. По крайней мере выглядит лучше.
   Потом она вновь повернулась вперед. Вокруг расстилалась зелень, стояли большие дома, словно на северных холмах Найроби, где проживали состоятельные люди, только зелень здесь была гуще.
   Фрэнк обогнал грузовик и посмотрел на японца в зеркальце.
   - Лучше, говоришь? - спросил он. - Этот парень похож на собаку, упавшую с самолета. - Фрэнк покачал головой и добавил, обращаясь к лобовому стеклу: - Стоило мне впервые в жизни урвать мало-мальски приличную добычу, и я тут же превратился в отдел соцобеспечения.