О, черт (ВЦ), хватит с меня. Занятие цензурой оказалось мне явно не под силу. Не упоминать об Эммете я не имел права, а излагать его монологи — дело безнадежное. Так что хватит с него. Вулф продержался не намного дольше — вообще-то он способен вынести все, что угодно, если надеется, что это может принести пользу, — но в конце концов оборвал его тоном, который заставлял замолчать и куда более строптивых людей с куда более изысканной манерой выражаться:
— Благодарю вас, мистер Лейк, вы великолепно используете все богатство нашего языка. Мистер Ингелс, вы показали, что тоже за словом в карман не лезете. Мистер Гудвин сказал, что вы чаще общались с Броделлом.
— Да, но только в прошлом году, — ответил Пит. — Этим летом я вообще его не видел. Арчи, наверное, сказал вам, что я разделяю ваше мнение насчет Харвея, хотя и по другой причине. Харвей убивает только то, что собирается съесть. Поэтому он даже в койотов никогда не стреляет. Когда я впервые приехал сюда, одна кобыла сломала ногу, но Харвей так и не смог пристрелить ее, так что пришлось это сделать Мелу. Я считаю, что человек с такой сложившейся психологией может совершить убийство только в каком-то внезапном порыве, но, безусловно, не способен пойти на преднамеренное и продуманное преступление. Я достаточно знаю…
— Прошу прощения, — перебил Вулф. — Мистеру Гриву требуется освободитель, а не адвокат. Так вы и в самом деле часто общались с мистером Броделлом прошлым летом?
Пит развел руками. Он вообще довольно оживленно жестикулировал при разговоре.
— Я бы так не сказал. Просто он сам очень тянулся ко мне. Он знал, что мой отец — преуспевающий бизнесмен, который занимается торговлей недвижимостью, а я собираюсь стать палеонтологом; его очень интересовало, как мне удалось «вырваться». Это его слово. Он тоже хотел вырваться из сферы влияния своего отца и из газетно-издательского бизнеса, но отец не позволял ему.
— А чем он хотел бы заниматься?
— Ничем.
— Чепуха. Только святые ничем не занимаются.
Пит ухмыльнулся.
— Занятно. Не совсем верно, но мне понравилось. Кто это сказал?
— Я.
— Я имею в виду, кто первым это сказал?
— Я редко цитирую кого-то, а если все-таки цитирую, то называю.
— Что ж, я проверю. Но пока вернемся к Броделлу. На мой взгляд, он был из тех, кто настолько занят тем, чтобы чего-то определенного не делать, что времени на все остальное просто не остается. Сам же я старался избегать его. Например, как-то раз он пригласил меня в Тимбербург, где уговорился встретиться с двумя девушками, но я отказался. Так что обычно мы встречались с ним у Вуди по субботам, да еще пару раз я наскочил на него у Вотера, или он наскочил на меня, не помню. Однажды мы еще поиграли вчетвером в кегельбане в Тимбербурге. De mortus nil nisi bonum. О мертвых ничего, кроме хорошего, но с ним было скучно. Очень скучно. На следующий день после его смерти я как раз размышлял об этом. Ему было всего тридцать пять. Так вот, смерть его вызвала больше шума и пересудов, чем вся предыдущая жизнь. Грустно, конечно, я понимаю. Но вы сами попросили, чтобы мы поговорили о нем. Не лучший, конечно, некролог, я согласен.
— И не совсем точный. Мне кажется, что мисс Грив не было с ним скучно. Или нет?
— Вы правы. — Пит поджал губы. — Мне кажется, что Альму подвело любопытство. Порой любопытство бывает настолько сильным, что никто, будь то мужчина или женщина, не в силах перед ним устоять. Изучая окаменелости, я пришел к выводу, что еще в девоне или в силуре… О, привет, Альма!
В комнату вошла Альма и четверо из нас встали. Обычай вставать, когда входит женщина, сохранился в Монтане в большей степени, чем в Манхэттене; тем не менее, когда Мел и Эммет поднялись, мы с Питом последовали их примеру. Вулф не шелохнулся. Он крайне редко удостаивает подобной чести женщин, когда сидит за столом в своем кабинете; здесь же, за последние дни ему пришлось нарушить так много своих правил, что, должно быть, он с наслаждением позволил себе соблюсти хотя бы одно. Тем более что по приходе его представили как Альме, так и Кэрол с Флорой.
— Приходите быстрее, — позвала Альма, — пока жир не застыл.
Мел отправился мыть руки, а мы перешли в столовую. Места за длинным столом было предостаточно; порой Кэрол приходилось накрывать на большие компании — Харвей пользовался репутацией хлебосольного хозяина. Вулфа усадили между Кэрол и Альмой, а я занял место напротив, так что мне было хорошо видно, как Вулф отреагировал на консервированный томатный суп. Он мужественно проглотил всю тарелку, и если кто что-нибудь и заметил, то только я: Вулф старательно избегал моего взгляда. Флора помогла Кэрол и Альме убрать суповые тарелки и принесла блюдо с картофельным пюре, фасолью и печеным луком. Кэрол и Альма подали подносы с настоящей форелью по-монтански. Самый длинный и пузатый сверток из фольги положили перед Вулфом. Я сказал, что здесь не принято выкладывать форель на тарелку, а нужно просто развернуть фольгу и запустить в рыбу зубы. Что он и сделал после того, как женщины уселись и приступили к еде. Рыбина ему досталась отменная — жирная, сочная радужная форель длиной дюймов в пятнадцать. Лили, поймавшая ее, с гордостью похвасталась передо мной завидным уловом. Вулф, ловко орудуя ножом и вилкой, расчленил форель, отправил кусочек в рот, прожевал, проглотил и произнес:
— Замечательно.
Вопрос был решен; придется потребовать у него прибавки к жалованью. Хочет вернуть меня в родные пенаты — пусть платит.
— Благодарю вас, мистер Лейк, вы великолепно используете все богатство нашего языка. Мистер Ингелс, вы показали, что тоже за словом в карман не лезете. Мистер Гудвин сказал, что вы чаще общались с Броделлом.
— Да, но только в прошлом году, — ответил Пит. — Этим летом я вообще его не видел. Арчи, наверное, сказал вам, что я разделяю ваше мнение насчет Харвея, хотя и по другой причине. Харвей убивает только то, что собирается съесть. Поэтому он даже в койотов никогда не стреляет. Когда я впервые приехал сюда, одна кобыла сломала ногу, но Харвей так и не смог пристрелить ее, так что пришлось это сделать Мелу. Я считаю, что человек с такой сложившейся психологией может совершить убийство только в каком-то внезапном порыве, но, безусловно, не способен пойти на преднамеренное и продуманное преступление. Я достаточно знаю…
— Прошу прощения, — перебил Вулф. — Мистеру Гриву требуется освободитель, а не адвокат. Так вы и в самом деле часто общались с мистером Броделлом прошлым летом?
Пит развел руками. Он вообще довольно оживленно жестикулировал при разговоре.
— Я бы так не сказал. Просто он сам очень тянулся ко мне. Он знал, что мой отец — преуспевающий бизнесмен, который занимается торговлей недвижимостью, а я собираюсь стать палеонтологом; его очень интересовало, как мне удалось «вырваться». Это его слово. Он тоже хотел вырваться из сферы влияния своего отца и из газетно-издательского бизнеса, но отец не позволял ему.
— А чем он хотел бы заниматься?
— Ничем.
— Чепуха. Только святые ничем не занимаются.
Пит ухмыльнулся.
— Занятно. Не совсем верно, но мне понравилось. Кто это сказал?
— Я.
— Я имею в виду, кто первым это сказал?
— Я редко цитирую кого-то, а если все-таки цитирую, то называю.
— Что ж, я проверю. Но пока вернемся к Броделлу. На мой взгляд, он был из тех, кто настолько занят тем, чтобы чего-то определенного не делать, что времени на все остальное просто не остается. Сам же я старался избегать его. Например, как-то раз он пригласил меня в Тимбербург, где уговорился встретиться с двумя девушками, но я отказался. Так что обычно мы встречались с ним у Вуди по субботам, да еще пару раз я наскочил на него у Вотера, или он наскочил на меня, не помню. Однажды мы еще поиграли вчетвером в кегельбане в Тимбербурге. De mortus nil nisi bonum. О мертвых ничего, кроме хорошего, но с ним было скучно. Очень скучно. На следующий день после его смерти я как раз размышлял об этом. Ему было всего тридцать пять. Так вот, смерть его вызвала больше шума и пересудов, чем вся предыдущая жизнь. Грустно, конечно, я понимаю. Но вы сами попросили, чтобы мы поговорили о нем. Не лучший, конечно, некролог, я согласен.
— И не совсем точный. Мне кажется, что мисс Грив не было с ним скучно. Или нет?
— Вы правы. — Пит поджал губы. — Мне кажется, что Альму подвело любопытство. Порой любопытство бывает настолько сильным, что никто, будь то мужчина или женщина, не в силах перед ним устоять. Изучая окаменелости, я пришел к выводу, что еще в девоне или в силуре… О, привет, Альма!
В комнату вошла Альма и четверо из нас встали. Обычай вставать, когда входит женщина, сохранился в Монтане в большей степени, чем в Манхэттене; тем не менее, когда Мел и Эммет поднялись, мы с Питом последовали их примеру. Вулф не шелохнулся. Он крайне редко удостаивает подобной чести женщин, когда сидит за столом в своем кабинете; здесь же, за последние дни ему пришлось нарушить так много своих правил, что, должно быть, он с наслаждением позволил себе соблюсти хотя бы одно. Тем более что по приходе его представили как Альме, так и Кэрол с Флорой.
— Приходите быстрее, — позвала Альма, — пока жир не застыл.
Мел отправился мыть руки, а мы перешли в столовую. Места за длинным столом было предостаточно; порой Кэрол приходилось накрывать на большие компании — Харвей пользовался репутацией хлебосольного хозяина. Вулфа усадили между Кэрол и Альмой, а я занял место напротив, так что мне было хорошо видно, как Вулф отреагировал на консервированный томатный суп. Он мужественно проглотил всю тарелку, и если кто что-нибудь и заметил, то только я: Вулф старательно избегал моего взгляда. Флора помогла Кэрол и Альме убрать суповые тарелки и принесла блюдо с картофельным пюре, фасолью и печеным луком. Кэрол и Альма подали подносы с настоящей форелью по-монтански. Самый длинный и пузатый сверток из фольги положили перед Вулфом. Я сказал, что здесь не принято выкладывать форель на тарелку, а нужно просто развернуть фольгу и запустить в рыбу зубы. Что он и сделал после того, как женщины уселись и приступили к еде. Рыбина ему досталась отменная — жирная, сочная радужная форель длиной дюймов в пятнадцать. Лили, поймавшая ее, с гордостью похвасталась передо мной завидным уловом. Вулф, ловко орудуя ножом и вилкой, расчленил форель, отправил кусочек в рот, прожевал, проглотил и произнес:
— Замечательно.
Вопрос был решен; придется потребовать у него прибавки к жалованью. Хочет вернуть меня в родные пенаты — пусть платит.
Глава 9
— Нет, — сказал Вулф, обращаясь к Вудро Степаняну. — Взвесив все обстоятельства, я, пожалуй, соглашусь с вами. Хотя большинство ваших сограждан вряд ли думают так же.
Было без двадцати девять. Мы сидели в средней части Дворца культуры, которую Лили называла галереей. Двери по обе стороны были закрыты; фильм еще не кончился, а танцы еще не начались. Встреча на ранчо «Бар Джей-Эр» принесла лишь один результат: Вулф согласился, что форель, запеченная в фольге со свиным жиром, сахарным песком и ворчестерширским соусом, вполне съедобна. Если он и добился хоть чего-нибудь от Мела, Эммета или Пита, то для меня это осталось тайной. А я вот, позвонив от Гривов Солу, выяснил, что если Филип Броделл, приезжая в Нью-Йорк, хоть раз встречался с Дианой Кейдани или Уэйдом Уорти, то Солу никаких доказательств подобной встречи раздобыть не удалось и он вообще сомневается, что такое возможно.
А обращение Вулфа к Вуди было вызвано вот чем. На стене позади стола Вуди висел вставленный в рамочку плакатик, на котором рукой самого Вуди было крупными буквами начертано:
«НУ ЧТО Ж ДЕЛАТЬ, ПРИДЕТСЯ ГОРЕТЬ В АДУ»
Гекльберри Финн
(Марк Твен).
Вулф поинтересовался, почему именно эта фраза удостоилась такой чести, а Вуди ответил, что, по его мнению, эта фраза — лучшая во всей американской литературе. Вулф спросил, почему Вуди так считает, и Вуди сказал, что это изречение отражает самое главное для всех американцев: что никто не должен позволять кому-то принимать решения за себя, но самое главное в том, что произнес эту фразу не взрослый, а мальчик, не прочитавший ни одной книжки.
У меня были кое-какие дела, но я задержался послушать, поскольку надеялся узнать что-нибудь новенькое и полезное либо об американцах, либо о литературе. Когда Вулф сказал, что большинство сограждан Вуди вряд ли с ним согласятся, Вуди, в свою очередь, спросил, какое изречение эти сограждане сочли бы более великим, и Вулф сказал:
— Я мог бы предложить не меньше дюжины, но самое подходящее тоже висит у вас на стене. — Он указал на обрамленную декларацию независимости. — Все люди созданы равными.
Вуди кивнул.
— Звучит, конечно, здорово, но это вранье. При всем уважении. Пусть и во имя благой цели, но все равно вранье.
— Только не в этом смысле. Как биологическая посылка это не вранье, а нелепость, но как оружие в смертельной борьбе оно было мощным и убедительным. Правда, использовалось оно не для убеждения, а для разрушения.
Вулф снова ткнул в направлении стены.
— А что это такое?
Он указывал на еще одно изречение в рамочке. Фотоаппарат я с собой не захватил, так что показать цитату вам не смогу. Но внизу более мелкими буквами было приписано: «Стефен Орбелян».
— Это изречение попочтеннее, — пояснил Вуди. — Ему около семисот лет. Не убежден, что оно такое великое, но я очень к нему привязан. Слова эти принадлежат перу армянского классика Стефена Орбеляна и означают следующее: «Я люблю свою страну, потому что она моя». Просто, но удивительно тонко. Даже не верится, что такой глубинный смысл можно выразить всего восемью словами. Вы согласны?
Вулф хрюкнул.
— Согласен. И впрямь прекрасно сказано. Давайте сядем и обсудим это.
Моя помощь им не понадобилась, поэтому я отправился по своим делам, которые состояли в том, чтобы заехать на фургончике за Лили, Дианой в Уэйдом Уорти и привезти их в Вуди-холл. По дороге я предположил, что к моему приезду Лили с Уэйдом будут уже дожидаться меня в гостиной, готовые ехать, а вот Диана задержится. Так оно и вышло. Конечно, девять женщин из десяти всегда опаздывают, но о Диане я хотел бы поговорить особо. Дело в том, что каждое свое появление она обставляла как выход на сцену. Она никогда, например, просто не появлялась на кухне к завтраку; она выходила. Без зрителей никакой выход не состоялся бы, а для Дианы было важно, чтобы аудитория была как можно больше. Мы условились, что я заеду за ними в начале десятого. Я сидел вместе с Лили и Уэйдом в гостиной и рассказывал, каким успехом пользовалась форель по-монтански, когда послышался легкий шорох и в комнату вплыла Диана в сногсшибательном платье из красного шелка. В верхней части шелка было гораздо меньше, чем Дианы, зато внизу платье доходило почти до щиколоток. А вот Лили предпочла одеться в скромную нежно-розовую блузку и белые брючки.
Главная улица Лейм-Хорса была запружена машинами, но я, как было оговорено, обогнул универмаг и остановился напротив служебного входа. С Вуди мы условились, что он предоставит нам с Вулфом свои апартаменты в задней части Вуди-холла и я препровожу туда Сэма Пикока, как только разыщу его. Войдя, я увидел, что Вулф сидит в слишком узком для него кресле у задней стены; и увы, он не один. В субботний вечер встретить во Дворце культуры полицейского — большая редкость. Я уже говорил вам, что Вуди сам настолько строго следил за порядком, что вмешательство блюстителей порядка никогда не требовалось. Лишь изредка полицейский в форме заглядывал внутрь, чтобы проверить, все ли нормально. На сей же раз не только сам шериф Морли Хейт восседал в кресле в трех шагах от Вулфа, но и его помощник Эд Уэлч, потрепанный жизнью детина с широченными плечами, околачивался тут же рядом. Он подпирал дверь, перед которой сидел кассир. Диана с Уэйдом двинулись прямиком к этой двери, тогда как Лили посмотрела на Уэлча, потом на самого шерифа и спросила нарочито громко, чтобы тот слышал:
— Не видела ли я прежде этого человека?
И тут же, не дожидаясь моего ответа, зашагала к двери в танцевальный зал, на ходу доставая кошелек из брючного кармана. Я подошел к Вулфу и спросил:
— Вы знакомы с шерифом Хейтом?
— Нет, — ответил он.
— Вот он, — указал я. — Представить вас?
— Нет.
Я повернулся к Хейту.
— Добрый вечер. Хотите порасспрашивать нас с мистером Вулфом? Или рассказать что-нибудь?
— Нет.
Решив, что хватит с меня этих «нет», я прошествовал к двери, вручил кассиру два доллара и вошел в зал. Музыканты отдыхали, но пока я продирался сквозь толпу к Лили, оркестр заиграл какую-то незнакомую мне мелодию. Я прорвался к Лили и увлек ее танцевать. За время нашего знакомства мы уже настолько натанцевались вдвоем, что передвигались, как одно четвероногое животное.
Обычно мы с ней мало разговариваем, когда танцуем, но минуту спустя Лили сказала:
— Он вошел следом за тобой.
— Кто? Хейт?
— Нет, другой.
— Все правильно. Но я не стану доставлять ему радость и оборачиваться.
Еще минуту спустя:
— А на что, по-твоему, этот орангутанг рассчитывает, торча тут?
— Он надеется. Ищет предлога, чтобы вышибить нас из своего округа.
И еще через минуту, в течение которой мы видели, как Диана лихо отплясывала с парнем в джинсах и в лиловой рубашке, а Уэйд кружился с девчушкой в свитере и мини-юбке:
— Ты же сказал, что Вулф собирался ждать нас в кабинете Вуди.
— Он мне сказал то же самое. Должно быть, решил налюбоваться на все стадо воочию и выбрать из него подходящего убийцу. От него всего можно ожидать.
Через две минуты:
— А что там насчет Сэма Пикока? Впрочем, ладно — не буду задавать лишних вопросов. Просто этот гиббон действует мне на нервы. Он меня пугает. Так ты расскажешь мне про Сэма Пикока или нет?
— Нет.
— Кстати, я его еще здесь не видела.
— Он всегда приходит поздно. В прошлый раз он появился только в одиннадцать. Помнишь, я говорил тебе, как подслушал его рассказ о том, что его мать приходилось связывать, чтобы заставить покормить младенца Сэма грудью.
Когда музыканты снова прервались, чтобы передохнуть, я оставил Лили на ее излюбленном месте у открытого окна, а сам отправился на разведку. Эд Уэлч торчал возле подмостков, и я прошел так близко от него, что едва не задел его локтем — пусть знает, насколько он мне безразличен. Но мне будет вовсе не безразлично, если Морли Хейт так и останется сидеть на том же месте, когда я поведу Сэма Пикока в апартаменты Вуди, где нас должен ждать Вулф. Хейт, безусловно, дождется, пока их встреча завершится, и сцапает Сэма на выходе. А Сэм — единственный, из кого Вулф мог выцарапать ценные для нас сведения. И не только про то утро в четверг, когда Броделл ходил на Ягодный ручей, но и про среду, когда они были вдвоем. Мне вовсе не улыбалось, что Хейту станет известно то же, что и нам, да и Вулфу это не пришлось бы по нутру. Выскользнув украдкой за дверь, я заметил, что Морли Хейт торчит на прежнем месте, читая книжку, а вот Вулфа уже не было. Я вернулся в зал и вскоре заприметил подружку Сэма Пикока, девушку, которая на прошлой неделе заявила ему, что он выглядит, как дикобраз. На ней была прежняя вишневая блузка, либо ее точная копия. Когда танец закончился и она с не слишком довольным видом отошла, оставив своего партнера, я приблизился к ней и сказал:
— Я танцую получше, чем он.
— Знаю, — ответила она. — Я видела. Вы Арчи Гудвин.
Вблизи она выглядела моложе и привлекательнее.
— Поскольку вам известно мое имя, — улыбнулся я, — то и мне следует знать ваше.
— Пегги Трюитт. Спасибо, что сказали, как вы танцуете.
— Я просто закидывал удочку. Следующий шаг — продемонстрировать это вам. К этому я и клонил.
— Я так и поняла. — Она смахнула со лба выбившуюся светлую прядь. — Ваша беда в том, что вы слишком робкий. А я вот — нет. Я бы с радостью приняла ваше приглашение, но, пожалуй, не стану. Я много раз видела вас в прошлом году и в этом, но почему-то вы только сейчас обратили на меня внимание. А знаете почему? Это очень просто. Вы хотите расспросить меня про Сэма Пикока.
— Вот как? А зачем он мне сдался?
— Сами знаете. Вчера вечером вы допрашивали его вместе с этим жирным Ниро Вулфом только потому, что он честно делал свое дело и сопровождал этого хлыща. На его месте я бы вообще рта не раскрывала…
Пегги вдруг запнулась и посмотрела куда-то поверх моего плеча и в сторону. В следующее мгновение она, оставив меня, решительно зашагала прочь. Я повернулся и увидел вошедшего в танцевальный зал Сэма Пикока. Заметив приближающуюся Пегги Трюитт, он заспешил ей навстречу. Я взглянул на наручные часы и засек время: без девяти одиннадцать. Оркестр вновь заиграл, и я переместился к стене у входной двери, откуда было удобно наблюдать за танцующими. Лили танцевала с Вуди, Билл Фарнэм — с миссис Эймори, Пит Ингелс — с Дианой Кейдани, Арман Дюбуа с женщиной в черном платье, а Уэйд Уорти с девушкой с одного из близлежащих ранчо. Эд Уэлч, помощник шерифа, сидел на краю подмостков, чуть повыше, чем на стуле.
Решив, что никакой пользы принести здесь не могу, я вышел в холл. Шериф Хейт уткнулся в журнал, закинув обе ноги на стол Вуди. Он метнул на меня взгляд, но промолчал. Я тоже не горел желанием поговорить с ним. Я подошел к столу, полюбовался на величайшую фразу в американской литературе, досчитал до ста и обернулся. Да, Уэлч был тут как тут. Я мигом придумал три варианта обращения к нему, все чрезвычайно едкие и остроумные, но потом отверг их. Прошагав к двери в задней стене, я открыл ее, вошел и притворил за собой.
Я оказался на кухне в апартаментах Вуди, которая уступала по размерам кухне Лили, но обставлена была столь же современно. Вслед за кухней располагалась спальня, потом ванная и за ней кабинет, который Лили называла музеем. Здоровенная комната, примерно двадцать четыре фута на тридцать шесть, с шестью окнами и с образцами, должно быть, всего, чем в свое время торговал отец Вуди, от точильных камней и восьми сортов жевательного табака до кружевных занавесок и маслобойки. Особняком стояли книжные шкафы и стеллажи с книгами исключительно в твердых переплетах. Дешевых изданий Вуди не держал. Это была его личная библиотека.
Когда я вошел в кабинет-музей, две из этих книг лежали на маленьком столике у стены, а еще одна была в лапищах Вулфа, развалившегося в огромном кресле возле столика. Слева от него стоял торшер, а справа на столике рядом с книгами я увидел стакан и две пивные бутылочки — одну пустую, вторую уже начатую. При моем появлении Вулф задрал голову и произнес:
— Неужели?
Имея в виду: где меня черти носили? Я придвинул себе стул, уселся лицом к Вулфу и сказал:
— Я уже говорил вам, что он придет поздно. Он только появился.
— Ты уже побеседовал с ним?
— Нет. И очень сомневаюсь, что стоит это делать.
— Почему? Он пьян?
— Нет. Хейт до сих пор здесь и уходить не собирается. Допустим, что я приведу Сэма и через час или шесть часов вы либо выведаете от него что-то, либо нет. Если нет, то вы просто зря потратили время и силы, что достойно сожаления, но случается сплошь и рядом. Если же да, а Хейт попрежнему будет караулить снаружи, то только сожалением вы уже не отделаетесь. Хейт…
— Я не настолько туп, Арчи.
Он захлопнул книгу, заложив пальцем место, где читал.
— Согласен.
— А это, — он ткнул рукой, — не наружная дверь?
— Наружная. Я тоже не настолько туп. Вы заметили дюжего бабуина, стоявшего недалеко от вас, когда я вошел в холл? Он следует за мной по пятам. Это помощник шерифа Эд Уэлч. На сегодняшний вечер — мой хвост. Если я препровожу Сэма Пикока сюда через эту дверь Хейт возьмется за него еще ретивее, когда мы расстанемся. Да и вывести Пикока через эту дверь не удастся — Уэлч наверняка будет караулить снаружи. Мы все-таки оба оплошали, особенно я. Мне следовало предвидеть, что Хейт заявится сюда и отловит Пикока пораньше. В результате же вы можете похвастаться разве что рецептом приготовления форели по-монтански, который передадите Фрицу. Завтра воскресенье, у Сэма будет выходной, но я все равно разыщу его и доставлю к вам. Чем больше я ломаю себе голову, тем больше мне кажется, что Сэм Пикок — как раз тот, кто нам нужен. Не верю я, что за весь вторник, среду и половину четверга он не слышал от Броделла ни одного слова, которое могло бы пролить свет на то, что случилось. Кстати, не говорил ли я уже то же самое три дня назад?
— Два. В четверг днем. Ты сказал, что пытался использовать мой метод, но так ничего и не добился.
— Да, Сэм упрям, как мул. Вчера вечером вам удалось выудить из него куда больше, чем мне с трех попыток. Но вы не я, к тому же теперь вы — лицо официальное, и Пикок это знает. Предлагаю сейчас тихонечко улизнуть отсюда через эту дверь. Я отвезу вас домой, вы спокойно выспитесь, а завтра я приведу Сэма Пикока. За остальными заеду сюда потом.
Вулф скорчил гримасу.
— Который час? — прорычал он.
Я взглянул на часы.
— До полуночи еще двадцать четыре минуты.
— Я дошел только до середины книги, которая освежает мне память, — пожаловался он и налил себе пива, — Может ты пока предупредишь мисс Роуэн, что мы уезжаем?
Я сказал, что это ни к чему, поскольку обычно мы танцуем до часа, и заглянул ему через плечо, чтобы посмотреть, чем он освежает себе память. Это оказался томик эссе Томаса Маколея, освежать из которого мою память было, увы, нечем.
Стрелки уже совсем приближались к полуночи, когда Вулф допил пиво, закрыл книгу, выключил торшер, поставил все взятые книги на полку и спросил:
— Что делать со стаканом и бутылками?
У себя дома в такое время он бы сам отнес их на кухню, здесь же приходилось делать скидку на непривычные условия, так что я уважил его и отнес все на кухню сам. Когда я вернулся Вулф, переместившись в другое кресло, склонился в три погибели и изучал уголок ковра. Он разбирался в коврах, так что я мог представить, о чем он думает, но он даже не хрюкнул. Молча поднялся и протопал вслед за мной к двери, которую я уже открыл. Выходя, спросил, не следует ли выключить свет, а я ответил что нет, добавив, что выключу потом, когда вернусь.
Снаружи было темно, хоть глаз выколи. Падавший из окон кабинета Вуди свет помог нам преодолеть первые двадцать ярдов, потом мы завернули за угол и оказались в кромешном мраке. Луна и звезды скрылись за тучами, так что остаток пути мы прошли едва ли не на ощупь. Других машин рядом с нашим фургончиком не было. Ключ от замка зажигания я прихватил с собой, а дверцы запирать не стал, так что сначала, руководствуясь правилами элементарной вежливости, я распахнул дверцу перед Вулфом. При этом зажглась лампочка освещения салона, которая принесла нам долгожданный свет. И не только свет, но и чрезвычайно неприятную неожиданность. На заднем сиденье. Вернее, частично на сиденье. Голова и ноги свешивались вниз.
Вулф посмотрел на меня, и я открыл дверцу пошире. Я не хотел ни к чему прикасаться, но оставалась надежда; а вдруг он еще дышит? Поэтому я подпер дверцу спиной, а сам наклонился к нему. Проще всего было бы положить ему на ноздри пушинку или что-то в этом роде, но у меня ничего подобного под рукой не оказалось, и я взял его за запястье. Пульс не прощупывался, но рука была теплая. Не удивительно, ведь какой-то час назад я еще видел его в танцевальном зале. Крови видно не было, лишь на виске багровел кровоподтек. Я осторожно прикоснулся к нему, нащупал рядом глубокую вмятину и выпрямился.
— Не думаю, что он жив, — сказал я. — Я останусь здесь, а вы ступайте назад, к этому чертовому шерифу. Крайне некстати. Пусть захватит врача — там их по меньшей мере двое.
Я вытащил из-под переднего сиденья фонарик, зажег и посветил в направлении прохода между двумя зданиями.
— Вот кратчайший путь. Идите туда.
Я протянул фонарик Вулфу но тот помотал головой и спросил:
— А нельзя ли…
— Сами знаете, что нельзя. Есть один шанс из миллиона что он еще жив, а раз так, то может заговорить. Но вы вовсе не обязаны признаваться Хейту, что это Сэм Пикок. Скажите какой-то неизвестный. Берите.
Вулф взял фонарик и исчез в темноте.
Было без двадцати девять. Мы сидели в средней части Дворца культуры, которую Лили называла галереей. Двери по обе стороны были закрыты; фильм еще не кончился, а танцы еще не начались. Встреча на ранчо «Бар Джей-Эр» принесла лишь один результат: Вулф согласился, что форель, запеченная в фольге со свиным жиром, сахарным песком и ворчестерширским соусом, вполне съедобна. Если он и добился хоть чего-нибудь от Мела, Эммета или Пита, то для меня это осталось тайной. А я вот, позвонив от Гривов Солу, выяснил, что если Филип Броделл, приезжая в Нью-Йорк, хоть раз встречался с Дианой Кейдани или Уэйдом Уорти, то Солу никаких доказательств подобной встречи раздобыть не удалось и он вообще сомневается, что такое возможно.
А обращение Вулфа к Вуди было вызвано вот чем. На стене позади стола Вуди висел вставленный в рамочку плакатик, на котором рукой самого Вуди было крупными буквами начертано:
«НУ ЧТО Ж ДЕЛАТЬ, ПРИДЕТСЯ ГОРЕТЬ В АДУ»
Гекльберри Финн
(Марк Твен).
Вулф поинтересовался, почему именно эта фраза удостоилась такой чести, а Вуди ответил, что, по его мнению, эта фраза — лучшая во всей американской литературе. Вулф спросил, почему Вуди так считает, и Вуди сказал, что это изречение отражает самое главное для всех американцев: что никто не должен позволять кому-то принимать решения за себя, но самое главное в том, что произнес эту фразу не взрослый, а мальчик, не прочитавший ни одной книжки.
У меня были кое-какие дела, но я задержался послушать, поскольку надеялся узнать что-нибудь новенькое и полезное либо об американцах, либо о литературе. Когда Вулф сказал, что большинство сограждан Вуди вряд ли с ним согласятся, Вуди, в свою очередь, спросил, какое изречение эти сограждане сочли бы более великим, и Вулф сказал:
— Я мог бы предложить не меньше дюжины, но самое подходящее тоже висит у вас на стене. — Он указал на обрамленную декларацию независимости. — Все люди созданы равными.
Вуди кивнул.
— Звучит, конечно, здорово, но это вранье. При всем уважении. Пусть и во имя благой цели, но все равно вранье.
— Только не в этом смысле. Как биологическая посылка это не вранье, а нелепость, но как оружие в смертельной борьбе оно было мощным и убедительным. Правда, использовалось оно не для убеждения, а для разрушения.
Вулф снова ткнул в направлении стены.
— А что это такое?
Он указывал на еще одно изречение в рамочке. Фотоаппарат я с собой не захватил, так что показать цитату вам не смогу. Но внизу более мелкими буквами было приписано: «Стефен Орбелян».
— Это изречение попочтеннее, — пояснил Вуди. — Ему около семисот лет. Не убежден, что оно такое великое, но я очень к нему привязан. Слова эти принадлежат перу армянского классика Стефена Орбеляна и означают следующее: «Я люблю свою страну, потому что она моя». Просто, но удивительно тонко. Даже не верится, что такой глубинный смысл можно выразить всего восемью словами. Вы согласны?
Вулф хрюкнул.
— Согласен. И впрямь прекрасно сказано. Давайте сядем и обсудим это.
Моя помощь им не понадобилась, поэтому я отправился по своим делам, которые состояли в том, чтобы заехать на фургончике за Лили, Дианой в Уэйдом Уорти и привезти их в Вуди-холл. По дороге я предположил, что к моему приезду Лили с Уэйдом будут уже дожидаться меня в гостиной, готовые ехать, а вот Диана задержится. Так оно и вышло. Конечно, девять женщин из десяти всегда опаздывают, но о Диане я хотел бы поговорить особо. Дело в том, что каждое свое появление она обставляла как выход на сцену. Она никогда, например, просто не появлялась на кухне к завтраку; она выходила. Без зрителей никакой выход не состоялся бы, а для Дианы было важно, чтобы аудитория была как можно больше. Мы условились, что я заеду за ними в начале десятого. Я сидел вместе с Лили и Уэйдом в гостиной и рассказывал, каким успехом пользовалась форель по-монтански, когда послышался легкий шорох и в комнату вплыла Диана в сногсшибательном платье из красного шелка. В верхней части шелка было гораздо меньше, чем Дианы, зато внизу платье доходило почти до щиколоток. А вот Лили предпочла одеться в скромную нежно-розовую блузку и белые брючки.
Главная улица Лейм-Хорса была запружена машинами, но я, как было оговорено, обогнул универмаг и остановился напротив служебного входа. С Вуди мы условились, что он предоставит нам с Вулфом свои апартаменты в задней части Вуди-холла и я препровожу туда Сэма Пикока, как только разыщу его. Войдя, я увидел, что Вулф сидит в слишком узком для него кресле у задней стены; и увы, он не один. В субботний вечер встретить во Дворце культуры полицейского — большая редкость. Я уже говорил вам, что Вуди сам настолько строго следил за порядком, что вмешательство блюстителей порядка никогда не требовалось. Лишь изредка полицейский в форме заглядывал внутрь, чтобы проверить, все ли нормально. На сей же раз не только сам шериф Морли Хейт восседал в кресле в трех шагах от Вулфа, но и его помощник Эд Уэлч, потрепанный жизнью детина с широченными плечами, околачивался тут же рядом. Он подпирал дверь, перед которой сидел кассир. Диана с Уэйдом двинулись прямиком к этой двери, тогда как Лили посмотрела на Уэлча, потом на самого шерифа и спросила нарочито громко, чтобы тот слышал:
— Не видела ли я прежде этого человека?
И тут же, не дожидаясь моего ответа, зашагала к двери в танцевальный зал, на ходу доставая кошелек из брючного кармана. Я подошел к Вулфу и спросил:
— Вы знакомы с шерифом Хейтом?
— Нет, — ответил он.
— Вот он, — указал я. — Представить вас?
— Нет.
Я повернулся к Хейту.
— Добрый вечер. Хотите порасспрашивать нас с мистером Вулфом? Или рассказать что-нибудь?
— Нет.
Решив, что хватит с меня этих «нет», я прошествовал к двери, вручил кассиру два доллара и вошел в зал. Музыканты отдыхали, но пока я продирался сквозь толпу к Лили, оркестр заиграл какую-то незнакомую мне мелодию. Я прорвался к Лили и увлек ее танцевать. За время нашего знакомства мы уже настолько натанцевались вдвоем, что передвигались, как одно четвероногое животное.
Обычно мы с ней мало разговариваем, когда танцуем, но минуту спустя Лили сказала:
— Он вошел следом за тобой.
— Кто? Хейт?
— Нет, другой.
— Все правильно. Но я не стану доставлять ему радость и оборачиваться.
Еще минуту спустя:
— А на что, по-твоему, этот орангутанг рассчитывает, торча тут?
— Он надеется. Ищет предлога, чтобы вышибить нас из своего округа.
И еще через минуту, в течение которой мы видели, как Диана лихо отплясывала с парнем в джинсах и в лиловой рубашке, а Уэйд кружился с девчушкой в свитере и мини-юбке:
— Ты же сказал, что Вулф собирался ждать нас в кабинете Вуди.
— Он мне сказал то же самое. Должно быть, решил налюбоваться на все стадо воочию и выбрать из него подходящего убийцу. От него всего можно ожидать.
Через две минуты:
— А что там насчет Сэма Пикока? Впрочем, ладно — не буду задавать лишних вопросов. Просто этот гиббон действует мне на нервы. Он меня пугает. Так ты расскажешь мне про Сэма Пикока или нет?
— Нет.
— Кстати, я его еще здесь не видела.
— Он всегда приходит поздно. В прошлый раз он появился только в одиннадцать. Помнишь, я говорил тебе, как подслушал его рассказ о том, что его мать приходилось связывать, чтобы заставить покормить младенца Сэма грудью.
Когда музыканты снова прервались, чтобы передохнуть, я оставил Лили на ее излюбленном месте у открытого окна, а сам отправился на разведку. Эд Уэлч торчал возле подмостков, и я прошел так близко от него, что едва не задел его локтем — пусть знает, насколько он мне безразличен. Но мне будет вовсе не безразлично, если Морли Хейт так и останется сидеть на том же месте, когда я поведу Сэма Пикока в апартаменты Вуди, где нас должен ждать Вулф. Хейт, безусловно, дождется, пока их встреча завершится, и сцапает Сэма на выходе. А Сэм — единственный, из кого Вулф мог выцарапать ценные для нас сведения. И не только про то утро в четверг, когда Броделл ходил на Ягодный ручей, но и про среду, когда они были вдвоем. Мне вовсе не улыбалось, что Хейту станет известно то же, что и нам, да и Вулфу это не пришлось бы по нутру. Выскользнув украдкой за дверь, я заметил, что Морли Хейт торчит на прежнем месте, читая книжку, а вот Вулфа уже не было. Я вернулся в зал и вскоре заприметил подружку Сэма Пикока, девушку, которая на прошлой неделе заявила ему, что он выглядит, как дикобраз. На ней была прежняя вишневая блузка, либо ее точная копия. Когда танец закончился и она с не слишком довольным видом отошла, оставив своего партнера, я приблизился к ней и сказал:
— Я танцую получше, чем он.
— Знаю, — ответила она. — Я видела. Вы Арчи Гудвин.
Вблизи она выглядела моложе и привлекательнее.
— Поскольку вам известно мое имя, — улыбнулся я, — то и мне следует знать ваше.
— Пегги Трюитт. Спасибо, что сказали, как вы танцуете.
— Я просто закидывал удочку. Следующий шаг — продемонстрировать это вам. К этому я и клонил.
— Я так и поняла. — Она смахнула со лба выбившуюся светлую прядь. — Ваша беда в том, что вы слишком робкий. А я вот — нет. Я бы с радостью приняла ваше приглашение, но, пожалуй, не стану. Я много раз видела вас в прошлом году и в этом, но почему-то вы только сейчас обратили на меня внимание. А знаете почему? Это очень просто. Вы хотите расспросить меня про Сэма Пикока.
— Вот как? А зачем он мне сдался?
— Сами знаете. Вчера вечером вы допрашивали его вместе с этим жирным Ниро Вулфом только потому, что он честно делал свое дело и сопровождал этого хлыща. На его месте я бы вообще рта не раскрывала…
Пегги вдруг запнулась и посмотрела куда-то поверх моего плеча и в сторону. В следующее мгновение она, оставив меня, решительно зашагала прочь. Я повернулся и увидел вошедшего в танцевальный зал Сэма Пикока. Заметив приближающуюся Пегги Трюитт, он заспешил ей навстречу. Я взглянул на наручные часы и засек время: без девяти одиннадцать. Оркестр вновь заиграл, и я переместился к стене у входной двери, откуда было удобно наблюдать за танцующими. Лили танцевала с Вуди, Билл Фарнэм — с миссис Эймори, Пит Ингелс — с Дианой Кейдани, Арман Дюбуа с женщиной в черном платье, а Уэйд Уорти с девушкой с одного из близлежащих ранчо. Эд Уэлч, помощник шерифа, сидел на краю подмостков, чуть повыше, чем на стуле.
Решив, что никакой пользы принести здесь не могу, я вышел в холл. Шериф Хейт уткнулся в журнал, закинув обе ноги на стол Вуди. Он метнул на меня взгляд, но промолчал. Я тоже не горел желанием поговорить с ним. Я подошел к столу, полюбовался на величайшую фразу в американской литературе, досчитал до ста и обернулся. Да, Уэлч был тут как тут. Я мигом придумал три варианта обращения к нему, все чрезвычайно едкие и остроумные, но потом отверг их. Прошагав к двери в задней стене, я открыл ее, вошел и притворил за собой.
Я оказался на кухне в апартаментах Вуди, которая уступала по размерам кухне Лили, но обставлена была столь же современно. Вслед за кухней располагалась спальня, потом ванная и за ней кабинет, который Лили называла музеем. Здоровенная комната, примерно двадцать четыре фута на тридцать шесть, с шестью окнами и с образцами, должно быть, всего, чем в свое время торговал отец Вуди, от точильных камней и восьми сортов жевательного табака до кружевных занавесок и маслобойки. Особняком стояли книжные шкафы и стеллажи с книгами исключительно в твердых переплетах. Дешевых изданий Вуди не держал. Это была его личная библиотека.
Когда я вошел в кабинет-музей, две из этих книг лежали на маленьком столике у стены, а еще одна была в лапищах Вулфа, развалившегося в огромном кресле возле столика. Слева от него стоял торшер, а справа на столике рядом с книгами я увидел стакан и две пивные бутылочки — одну пустую, вторую уже начатую. При моем появлении Вулф задрал голову и произнес:
— Неужели?
Имея в виду: где меня черти носили? Я придвинул себе стул, уселся лицом к Вулфу и сказал:
— Я уже говорил вам, что он придет поздно. Он только появился.
— Ты уже побеседовал с ним?
— Нет. И очень сомневаюсь, что стоит это делать.
— Почему? Он пьян?
— Нет. Хейт до сих пор здесь и уходить не собирается. Допустим, что я приведу Сэма и через час или шесть часов вы либо выведаете от него что-то, либо нет. Если нет, то вы просто зря потратили время и силы, что достойно сожаления, но случается сплошь и рядом. Если же да, а Хейт попрежнему будет караулить снаружи, то только сожалением вы уже не отделаетесь. Хейт…
— Я не настолько туп, Арчи.
Он захлопнул книгу, заложив пальцем место, где читал.
— Согласен.
— А это, — он ткнул рукой, — не наружная дверь?
— Наружная. Я тоже не настолько туп. Вы заметили дюжего бабуина, стоявшего недалеко от вас, когда я вошел в холл? Он следует за мной по пятам. Это помощник шерифа Эд Уэлч. На сегодняшний вечер — мой хвост. Если я препровожу Сэма Пикока сюда через эту дверь Хейт возьмется за него еще ретивее, когда мы расстанемся. Да и вывести Пикока через эту дверь не удастся — Уэлч наверняка будет караулить снаружи. Мы все-таки оба оплошали, особенно я. Мне следовало предвидеть, что Хейт заявится сюда и отловит Пикока пораньше. В результате же вы можете похвастаться разве что рецептом приготовления форели по-монтански, который передадите Фрицу. Завтра воскресенье, у Сэма будет выходной, но я все равно разыщу его и доставлю к вам. Чем больше я ломаю себе голову, тем больше мне кажется, что Сэм Пикок — как раз тот, кто нам нужен. Не верю я, что за весь вторник, среду и половину четверга он не слышал от Броделла ни одного слова, которое могло бы пролить свет на то, что случилось. Кстати, не говорил ли я уже то же самое три дня назад?
— Два. В четверг днем. Ты сказал, что пытался использовать мой метод, но так ничего и не добился.
— Да, Сэм упрям, как мул. Вчера вечером вам удалось выудить из него куда больше, чем мне с трех попыток. Но вы не я, к тому же теперь вы — лицо официальное, и Пикок это знает. Предлагаю сейчас тихонечко улизнуть отсюда через эту дверь. Я отвезу вас домой, вы спокойно выспитесь, а завтра я приведу Сэма Пикока. За остальными заеду сюда потом.
Вулф скорчил гримасу.
— Который час? — прорычал он.
Я взглянул на часы.
— До полуночи еще двадцать четыре минуты.
— Я дошел только до середины книги, которая освежает мне память, — пожаловался он и налил себе пива, — Может ты пока предупредишь мисс Роуэн, что мы уезжаем?
Я сказал, что это ни к чему, поскольку обычно мы танцуем до часа, и заглянул ему через плечо, чтобы посмотреть, чем он освежает себе память. Это оказался томик эссе Томаса Маколея, освежать из которого мою память было, увы, нечем.
Стрелки уже совсем приближались к полуночи, когда Вулф допил пиво, закрыл книгу, выключил торшер, поставил все взятые книги на полку и спросил:
— Что делать со стаканом и бутылками?
У себя дома в такое время он бы сам отнес их на кухню, здесь же приходилось делать скидку на непривычные условия, так что я уважил его и отнес все на кухню сам. Когда я вернулся Вулф, переместившись в другое кресло, склонился в три погибели и изучал уголок ковра. Он разбирался в коврах, так что я мог представить, о чем он думает, но он даже не хрюкнул. Молча поднялся и протопал вслед за мной к двери, которую я уже открыл. Выходя, спросил, не следует ли выключить свет, а я ответил что нет, добавив, что выключу потом, когда вернусь.
Снаружи было темно, хоть глаз выколи. Падавший из окон кабинета Вуди свет помог нам преодолеть первые двадцать ярдов, потом мы завернули за угол и оказались в кромешном мраке. Луна и звезды скрылись за тучами, так что остаток пути мы прошли едва ли не на ощупь. Других машин рядом с нашим фургончиком не было. Ключ от замка зажигания я прихватил с собой, а дверцы запирать не стал, так что сначала, руководствуясь правилами элементарной вежливости, я распахнул дверцу перед Вулфом. При этом зажглась лампочка освещения салона, которая принесла нам долгожданный свет. И не только свет, но и чрезвычайно неприятную неожиданность. На заднем сиденье. Вернее, частично на сиденье. Голова и ноги свешивались вниз.
Вулф посмотрел на меня, и я открыл дверцу пошире. Я не хотел ни к чему прикасаться, но оставалась надежда; а вдруг он еще дышит? Поэтому я подпер дверцу спиной, а сам наклонился к нему. Проще всего было бы положить ему на ноздри пушинку или что-то в этом роде, но у меня ничего подобного под рукой не оказалось, и я взял его за запястье. Пульс не прощупывался, но рука была теплая. Не удивительно, ведь какой-то час назад я еще видел его в танцевальном зале. Крови видно не было, лишь на виске багровел кровоподтек. Я осторожно прикоснулся к нему, нащупал рядом глубокую вмятину и выпрямился.
— Не думаю, что он жив, — сказал я. — Я останусь здесь, а вы ступайте назад, к этому чертовому шерифу. Крайне некстати. Пусть захватит врача — там их по меньшей мере двое.
Я вытащил из-под переднего сиденья фонарик, зажег и посветил в направлении прохода между двумя зданиями.
— Вот кратчайший путь. Идите туда.
Я протянул фонарик Вулфу но тот помотал головой и спросил:
— А нельзя ли…
— Сами знаете, что нельзя. Есть один шанс из миллиона что он еще жив, а раз так, то может заговорить. Но вы вовсе не обязаны признаваться Хейту, что это Сэм Пикок. Скажите какой-то неизвестный. Берите.
Вулф взял фонарик и исчез в темноте.
Глава 10
Человеческий мозг напоминает свалку мусора — мой, во всяком случае. После ухода Вулфа следовало срочно обдумать как минимум дюжину разных вариантов; вместо этого мои мозг настойчиво спрашивал: как Лили доберется домой? Едва мне удалось найти приемлемый выход из положения и переключиться на более насущный вопрос, как в проходе загромыхали шаги. Хейт приблизился, заглянул внутрь, повернулся ко мне и спросил:
— Это ваша машина?
Будь в его распоряжении даже целая ночь, вряд ли он придумал бы более глупый вопрос. Как это могла быть моя машина, если моя машина осталась в Нью-Йорке, и Хейт прекрасно это знал?
— Все документы на машину в бардачке, — ответил я. — Врача нашли?
— Полезайте на переднее сиденье, — велел Хейт.
Он переложил фонарик в левую руку, а правую опустил на рукоять пистолета в поясной кобуре.
— Я предпочел бы не прикасаться к машине, — сказал я. — Если бы я хотел смыться, то не стал бы дожидаться вас здесь. Мне не впервой попадать в такое положение. Врача нашли?
— Я приказал вам садиться вперед.
Он вытащил пистолет из кобуры.
— Идите к дьяволу!
Продолжить мужской разговор мы не успел, потому что в проходе послышались торопливо приближающиеся шаги и Хейт направил туда луч фонарика. В тусклом свете я разглядел лысого человечка в яркой спортивной куртке. Это был врач Фрэнк Милхаус, которого я знал в лицо, но знаком с ним не был. Милхаус остановился перед фургончиком и неуверенно оглянулся по сторонам.
— Он в машине, Фрэнк, — сказал Хейт.
Милхаус заглянул внутрь, потом выпрямился и посмотрел на шерифа.
— Что с ним случилось?
— Это ты мне должен сказать, — ответил Хейт.
Врач пыхтя полез внутрь и пристроился поудобнее. Три минуты спустя он выбрался наружу и сказал:
— Ему нанесли по меньшей мере три удара по голове, Думаю, что он мертв, но смогу сказать наверняка… А, вот и он.
Я оглянулся и увидел Эда Уэлча, который подошел, держа в одной руке фонарик, а в другой какой-то черный предмет. Приблизившись к машине, он заглянул внутрь и провозгласил:
— Это ваша машина?
Будь в его распоряжении даже целая ночь, вряд ли он придумал бы более глупый вопрос. Как это могла быть моя машина, если моя машина осталась в Нью-Йорке, и Хейт прекрасно это знал?
— Все документы на машину в бардачке, — ответил я. — Врача нашли?
— Полезайте на переднее сиденье, — велел Хейт.
Он переложил фонарик в левую руку, а правую опустил на рукоять пистолета в поясной кобуре.
— Я предпочел бы не прикасаться к машине, — сказал я. — Если бы я хотел смыться, то не стал бы дожидаться вас здесь. Мне не впервой попадать в такое положение. Врача нашли?
— Я приказал вам садиться вперед.
Он вытащил пистолет из кобуры.
— Идите к дьяволу!
Продолжить мужской разговор мы не успел, потому что в проходе послышались торопливо приближающиеся шаги и Хейт направил туда луч фонарика. В тусклом свете я разглядел лысого человечка в яркой спортивной куртке. Это был врач Фрэнк Милхаус, которого я знал в лицо, но знаком с ним не был. Милхаус остановился перед фургончиком и неуверенно оглянулся по сторонам.
— Он в машине, Фрэнк, — сказал Хейт.
Милхаус заглянул внутрь, потом выпрямился и посмотрел на шерифа.
— Что с ним случилось?
— Это ты мне должен сказать, — ответил Хейт.
Врач пыхтя полез внутрь и пристроился поудобнее. Три минуты спустя он выбрался наружу и сказал:
— Ему нанесли по меньшей мере три удара по голове, Думаю, что он мертв, но смогу сказать наверняка… А, вот и он.
Я оглянулся и увидел Эда Уэлча, который подошел, держа в одной руке фонарик, а в другой какой-то черный предмет. Приблизившись к машине, он заглянул внутрь и провозгласил: