Страница:
Гекамеда рассказала и о своем посещении Трои в детстве — о том, как ее восхитили высокие стены и величественные здания.
— Тогда ты, должно быть, играл в гимнастическом зале или ехал по улицам в колеснице, — закончила она. — Возможно, ты даже видел меня! Хотя надеюсь, что нет, — мое провинциальное платье едва ли порадовало бы глаз богатого и утонченного молодого троянца.
— В любом платье ты для меня самая красивая из женщин.
Хорошо, что речи влюбленного не нуждаются в оригинальности, чтобы понравиться предмету его страсти.
Мы не заметили, как сгустились сумерки. Я пошел зажечь светильники, когда в дверь постучали. Ферейн вернулся с городских стен, а вскоре пришла и Гортина.
Мне предстояла одна очень неприятная задача, и я решил покончить с ней как можно скорее.
Позвав Ферейна в комнату Гекамеды, я уведомил его о новом положении дел в доме. Он поклонился и пошел за Гортиной.
Маленькая греянка вошла с угрюмым видом — возможно, она заподозрила истину при виде меня и Гекамеды, сидящих бок о бок на диване.
— Гортина, — обратился я к ней, — я позван тебя, чтобы познакомить с твоей новой госпожой. — Видя, что она притворяется непонимающей, я продолжал: — Дабы ты не обвиняла меня в дурном обращении, я объясню тебе, что ты одна являлась моей рабыней.
Имя Гекамеды никогда не фигурировало в списке дворцовых рабов. Завтра в храме Гефеста она станет моей женой и, следовательно, твоей хозяйкой. Ты останешься в моих покоях как рабыня Гекамеды.
— Это невозможно, — заявила Гортина, сверкнув глазами. — Воля богов…
— Боги меня не волнуют, — прервал я. — Моей женой станет та, кого я выбрал, а ты останешься моей рабыней. Знай, что я не слишком доволен тобой — у тебя дурная привычка подслушивать и подглядывать. Советую тебе следить за своим языком и поведением, иначе я высеку тебя, а если это не поможет, отправлю на невольничий рынок. Тебе известно, что твой друг Оилей больше не жрец?
Лицо Гортины было достойным изучения. Более чуткий наблюдатель, чем я, мог бы прочитать все ее мысли по его выражению, но даже мне была заметна борьба, происходящая в ее душе, — борьба между гневом и коварной осмотрительностью греянки.
Гортина понимала, что дать волю чувствам означает погубить себя, поэтому сдерживала их. Она опустила глаза, а когда подняла их снова, ненависть в них сменилась мрачной покорностью. Я счел превращение подлинным, не догадываясь, какое пламя бушует у нее внутри.
Мне следовало знать, что греянка умирает, но не сдается.
Ты поступишь разумно, если прислушаешься к моим словам, — добавил я более дружелюбно, думая, что она покорилась моей воле. — Отныне ты должна повиноваться приказаниям Гекамеды, как моим, и выполнять все ее желания. Я ожидаю от тебя повиновения.
Гортина снова опустила взгляд.
— Я повинуюсь, — пробормотала она.
— Отлично. Это все. Скажи Ферейну, чтобы подавал ужин, как только он будет готов.
Когда Гортина вышла, я облегченно вздохнул, радуясь, что так легко от нее отделался.
После ужина я попросил Гекамеду надеть плащ, сказав, что мы прогуляемся по дворцовой территории.
Уже некоторое время я обдумывал один план, и сегодняшние события побудили меня попытаться его осуществить.
Когда мы спускались по широкой лестнице дворца, я сказал Гекамеде, что собираюсь нанести визит Елене Аргивской.
Гекамеда резко остановилась:
— Но… должна ли я идти с тобой?
— Разумеется. Почему бы и нет?
— Разве ты забыл о Парисе?
— Это не имеет значения. — Я взял ее за руку и повел дальше. — С тех пор как мы с тобой объяснились, я больше не опасаюсь его, а что касается Елены, то она наверняка заставила Париса рассказать ей всю правду о вчерашнем происшествии. Она примет тебя как подругу по изгнанию.
Я оказался прав. Елена с радостью приняла Гекамеду, сказав, что больше никто в Трое не приходит к ней, так как ей не могут простить, что она стала причиной осады.
— В этом отношении мы немногим лучше их, — заметил я, — ибо пришли просить о милости.
— По крайней мере, вы не шарахаетесь от меня, — улыбнулась Елена. — О какой милости идет речь?
Думая удивить ее, я с гордостью сообщил, что мы с Гекамедой завтра собираемся пожениться.
— На сей раз, дочь Зевса и Леды, ты была слепа.
Сердце Гекамеды принадлежит мне.
— Подумаешь! — отозвалась Елена. — Я все время это знала. Но чем я могу вам помочь?
— Мы просим тебя пойти с нами в храм.
— С удовольствием.
— Благодарю тебя. Это не обязательно, но мы бы очень этого хотели.
— Я рада, что нужна хоть кому-то. Более того, я принесу жертву Афродите от вашего имени.
— Ты знаешь мое мнение на этот счет, — улыбнулся я, — но не стану тебя обижать.
— Скептик! Ты понимаешь, Гекамеда, что выходишь замуж за человека, который отрицает богов, зная при этом, что я дочь Зевса?
Глаза Елены озорно блеснули, и я не стал протестовать. Оставив их вдвоем, я начал бродить по комнате, разглядывая многочисленные безделушки. Меня удивляло, что Елена не потребовала принести вина, — после прогулки мне хотелось пить, и я знал, что у Париса один из лучших винных погребов во всем городе.
Должен ли я изложить Елене свой план? Вот вопрос, который я пытался решить. Я колебался, понимая, что шансов на успех очень мало. Но почему бы не попробовать? В худшем случае она откажет, а если нет, можно будет подумать вдвоем, как нам преодолеть трудности.
Подойдя к окну, где сидели обе женщины, откинувшись на подушки, я спросил напрямик, не возражает ли Елена вернуться в Спарту.
Она удивленно посмотрела на меня:
— Почему ты об этом спрашиваешь?
— Потому что я должен знать.
Елена выпрямилась:
— Я вижу по твоим глазам, Идей, что тебе не дает покоя какая-то мысль. Выкладывай, в чем дело.
Я повиновался. В двух словах мой проект сводился к очередной попытке положить конец осаде, вернув Елену в греческий лагерь. Греки могли согласиться на это — многие их герои уже пали, и многим предстояло пасть, прежде чем им удалось бы сокрушить городские стены. Что касается троянцев, достаточно сказать, что мы потеряли Гектора, ибо эта потеря ослабила нас в несколько раз.
Возможно, мне следует признаться, что я был лично заинтересован в осуществлении этого плана, думая не только о благе Трои, но и о собственной славе. Не обладая телом и духом воина, я не мог надеяться отличиться на поле битвы. Но что, если я один смогу достичь с помощью дипломатии того, что все герои Троады не могли добиться силой оружия?
Слава этого деяния сделала бы меня бессмертным — я стал бы более великим, чем Эней и Одиссей, мое имя звучало бы по всей Трое и эхо дошло бы до потомства.
Одна проблема разрешилась сразу же, когда Елена согласилась вернуться и передать со мной сообщение Менелаю.
— Конечно, мне будет жаль покинуть Трою, — печально закончила она, — но это лучше, чем видеть ее гибель. Ч го до Менелая, то они с Парисом два сапога пара, и утешением мне послужит то, что я вновь стану царицей Спарты.
— Главная трудность, — сказал я, — добиться согласия греческих вождей, особенно Аякса и Ахилла.
— Боюсь, что это невозможно. Но ты можешь попытаться.
Вскоре мы собрались возвращаться во дворец.
— Нужно соблюдать осторожность, — шепнула мне Елена у двери, — чтобы наш план не дошел до ушей Париса.
Мы с Гекамедой вышли в лунную ночь. Все дышало миром и покоем. На всем пути назад мы не встретили никого, кроме двух стражников. Белый дворец в призрачном сиянии луны усиливал окружающую нас атмосферу тайны, а шепот листьев, колеблемых ночным ветерком, походил на горестные вздохи о несчастьях, постигших город.
— Артемида[90]] направляет наши шаги, — сказала Гекамеда, дабы нарушить молчание, но я был слишком занят своими мыслями, чтобы тратить время на разоблачение суеверий. Рука об руку мы прошли мимо дома Гектора и остановились на момент, думая о страшном горе, распростершем свои черные крылья над некогда счастливым кровом.
В ответ на мой стук Гортина открыла дверь наших покоев, сообщив, что Ферейн устал после сегодняшних треволнений и лег спать. Мне это не понравилось, но я промолчал. Сама Гортина отнюдь не выглядела усталой — когда она помогала Гекамеде снять плащ, ее глаза бегали, и я подумал, не попробовала ли она снова моего вина.
Это напомнило мне о собственной жажде, и я спросил Гекамеду, не выпьет ли она со мной вина в моей комнате. Получив ее согласие, я велел Гортине принести нам кубки и сосуд лемносского вина.
— Чистого и неразбавленного, — предупредил я. — Больше я не желаю пить твое водянистое пойло. И чтобы вино было охлажденным.
— Ты знаешь, — спросила Гекамеда, когда мы сели на скамью, — что я тобой недовольна?
— Нет, — улыбнулся я, — хотя мне следовало бы к этому привыкнуть. А в чем причина?
— В том, что ты хочешь вернуть грекам Елену Аргивскую. Мне это не сулит ничего хорошего. Если ты добьешься успеха, то прославишься и будешь презирать бедную Гекамеду, а если потерпишь неудачу, я могу потерять тебя, как Андромаха потеряла Гектора.
Я постарался заверить любимую, что для нее всегда найдется место рядом со мной, какая бы слава меня ни ожидала.
— Что до неудачи, давай не думать о ней, а молиться об успехе.
— Если с тобой случится беда, Идей, это разобьет мне сердце.
— Значит, ты меня любишь?
— Ты это знаешь.
— Сильно?
— Так сильно, что с тобой я забываю обо всем — даже о Тенедосе.
— И ты рада, что станешь моей женой?
— Да.
После этого мы сидели молча, поглощенные собственными мыслями, хотя, возможно, они были одинаковыми.
— Завтра, — внезапно прошептала Гекамеда, и мне показалось, будто это слово слетело с моих уст.
— Завтра, — повторил я, целуя ее волосы.
В холле послышались звуки шагов, и вошла Гортина с сосудом вина и кубками. Поставив их на стол, она повернулась к нам:
— Налить вам вина?
Я кивнул, поднимаясь, чтобы придвинуть нашу скамью ближе к столу. Гортина подняла тяжелый золотой сосуд. Гекамеда вышла в свою комнату поправить прическу, вернулась и снова села на скамью.
То, что случилось потом, едва не заставило меня поверить в покровительство богов. Обычно мои чувства притуплены, даже когда ум работает быстро. Но когда я поднял голову, передвинув скамью, меня насторожил зловещий блеск в глазах Гортины, подобный молнии на покрытом грозовыми тучами небе.
Ее взгляд был устремлен на Гекамеду, поэтому она не заметила, что я наблюдаю за ней.
«Греянка что-то замышляет», — подумал я.
Тем не менее я бы не догадался о ее намерениях, если бы не то, что произошло затем. Мы с Гекамедой сидели на скамье у края стола — это не слишком удобно, но мне не хотелось вставать и придвигать другую скамью. Гортина, наполнив кубки, поставила их перед нами.
Что-то в ее поведении снова привлекло мое внимание. Я не могу описать, что именно, — впечатление было слишком неопределенным. Не то чтобы ее рука дрожала — напротив, она была вполне твердой, да и лицо не выражало особого возбуждения.
Возможно, вы поймете, что я имею в виду, если я скажу, что налить кому-то вина — процедура, обычно выполняемая с абсолютным равнодушием, в то время как Гортина поставила кубок перед Гекамедой с таким видом, словно в мире не существует более важной задачи. Когда же Гортина обслуживала меня, ее поведение изменилось полностью — она даже пролила несколько капель на поднос.
Подозрение вспыхнуло у меня в голове ярким пламенем. На момент я был склонен посмеяться над собой, но потом решил действовать.
— Погоди, — сказал я внезапно, когда Гекамеда поднесла кубок к губам. — Почему бы нам не отметить наше счастье, забыв о былых разногласиях? Ты должна выпить с нами за наше будущее, Гортина. Принеси еще один кубок.
— Я не могу пить с моим господином, — запротестовала греянка.
— Можешь, если я этого требую. Или ты все еще лелеешь свою глупую ненависть? Принеси кубок.
Как только Гортина удалилась, Гекамеда повернулась ко мне.
— Что за чепуха? — тихо спросила она. — Почему ты отослал ее?
— Молчи! — шепотом отозвался я. — Что бы я ни сделал, не проявляй удивления и, самое главное, не пей вина…
Гортина вернулась с кубком, поставила его на стол и наполнила. Я с удовлетворением заметил, что он ничем не отличается от двух других.
— Подожди! — воскликнул я, когда Гекамеда вторично подняла свой кубок. — Ты не принесла сыр, Гортина. Лемносское вино полагается пить с сыром. Принеси его — он лежит на второй полке в правом углу.
Поставив кубок на стол, греянка подошла к двери.
— Белый или желтый сыр? — спросила она.
— Белый, — ответил я.
Когда Гортина вышла, я быстро поднял ее кубок и поставил его перед Гекамедой, а кубок Гекамеды поместил туда, где раньше стоял кубок Гортины.
— Зачем… — удивленно начала Гекамеда, но я знаком велел ей умолкнуть.
Вернувшись, Гортина бросила быстрый взгляд на стол, потом поставила на него тарелку с сыром. Гекамеда взяла щепотку и накрошила его в мое и свое вино; Гортина не стала брать сыр.
Я поднял кубок.
— Ты выпьешь за нас, Гортина?
Глаза греянки скользили от меня к Гекамеде — она даже не пыталась скрыть их злобный и торжествующий блеск.
— Пусть боги улыбаются вам, — сказала она наконец, и мы выпили вина.
По крайней мере, выпили двое из нас. Я только сделал вид, что пью, так как отнюдь не был уверен, что мое вино безвредно. Гекамеда осушила до дна кубок, который Гортина принесла для себя. В свою очередь, Гортина выпила кубок, который предназначался Гекамеде.
— Что это? — воскликнул я, ставя на стол все еще полный кубок. — У вина странный вкус. Ты уверена, что оно не разбавлено?
— Конечно — ведь ты приказал его не разбавлять, — ответила греянка, бросив на меня быстрый взгляд.
— Знаю, но выполнила ли ты приказ?
— Да. Неужели ты думаешь, что я могла проявить неповиновение? Сосуд не открывали до сих пор — это один из тех, которые ты привез… Ах! Что это?
Она внезапно умолкла, прижав руки к животу, с выражением боли и страха на лице. Я понял, что моя догадка была правильной.
— Что это? — снова вскрикнула Гортина, раскачиваясь из стороны в сторону, как молодое деревце во время бури. — У меня внутри все горит! Боги Грей, помогите мне!.. Ты дьявол, Идей! Это твоих рук дело!
Будь проклят!
Крики Гортины были ужасны, и, даже зная, что она испытывает те муки, которые уготовила Гекамеде, я не мог не чувствовать к ней жалость.
Внезапно она покачнулась и рухнула на пол; крики сменились тихими стонами и невнятными проклятиям;.. Потом в горле у нее забулькало, тело судорожно дернулось и застыло.
Гекамеда, рыдая, опустилась на колени рядом с Гортиной и осторожно приподняла ее голову. Не будучи сведущим в подобных делах и не зная, чревато ли это опасностью, я оттащил ее в сторону, потом склонился над мертвым телом Гортины, скрестил ее руки на груди, закрыл ей глаза и накинул на лицо край мантии.
— Такова воля Зевса, — тихо произнесла Гекамеда.
Глава 21
— Тогда ты, должно быть, играл в гимнастическом зале или ехал по улицам в колеснице, — закончила она. — Возможно, ты даже видел меня! Хотя надеюсь, что нет, — мое провинциальное платье едва ли порадовало бы глаз богатого и утонченного молодого троянца.
— В любом платье ты для меня самая красивая из женщин.
Хорошо, что речи влюбленного не нуждаются в оригинальности, чтобы понравиться предмету его страсти.
Мы не заметили, как сгустились сумерки. Я пошел зажечь светильники, когда в дверь постучали. Ферейн вернулся с городских стен, а вскоре пришла и Гортина.
Мне предстояла одна очень неприятная задача, и я решил покончить с ней как можно скорее.
Позвав Ферейна в комнату Гекамеды, я уведомил его о новом положении дел в доме. Он поклонился и пошел за Гортиной.
Маленькая греянка вошла с угрюмым видом — возможно, она заподозрила истину при виде меня и Гекамеды, сидящих бок о бок на диване.
— Гортина, — обратился я к ней, — я позван тебя, чтобы познакомить с твоей новой госпожой. — Видя, что она притворяется непонимающей, я продолжал: — Дабы ты не обвиняла меня в дурном обращении, я объясню тебе, что ты одна являлась моей рабыней.
Имя Гекамеды никогда не фигурировало в списке дворцовых рабов. Завтра в храме Гефеста она станет моей женой и, следовательно, твоей хозяйкой. Ты останешься в моих покоях как рабыня Гекамеды.
— Это невозможно, — заявила Гортина, сверкнув глазами. — Воля богов…
— Боги меня не волнуют, — прервал я. — Моей женой станет та, кого я выбрал, а ты останешься моей рабыней. Знай, что я не слишком доволен тобой — у тебя дурная привычка подслушивать и подглядывать. Советую тебе следить за своим языком и поведением, иначе я высеку тебя, а если это не поможет, отправлю на невольничий рынок. Тебе известно, что твой друг Оилей больше не жрец?
Лицо Гортины было достойным изучения. Более чуткий наблюдатель, чем я, мог бы прочитать все ее мысли по его выражению, но даже мне была заметна борьба, происходящая в ее душе, — борьба между гневом и коварной осмотрительностью греянки.
Гортина понимала, что дать волю чувствам означает погубить себя, поэтому сдерживала их. Она опустила глаза, а когда подняла их снова, ненависть в них сменилась мрачной покорностью. Я счел превращение подлинным, не догадываясь, какое пламя бушует у нее внутри.
Мне следовало знать, что греянка умирает, но не сдается.
Ты поступишь разумно, если прислушаешься к моим словам, — добавил я более дружелюбно, думая, что она покорилась моей воле. — Отныне ты должна повиноваться приказаниям Гекамеды, как моим, и выполнять все ее желания. Я ожидаю от тебя повиновения.
Гортина снова опустила взгляд.
— Я повинуюсь, — пробормотала она.
— Отлично. Это все. Скажи Ферейну, чтобы подавал ужин, как только он будет готов.
Когда Гортина вышла, я облегченно вздохнул, радуясь, что так легко от нее отделался.
После ужина я попросил Гекамеду надеть плащ, сказав, что мы прогуляемся по дворцовой территории.
Уже некоторое время я обдумывал один план, и сегодняшние события побудили меня попытаться его осуществить.
Когда мы спускались по широкой лестнице дворца, я сказал Гекамеде, что собираюсь нанести визит Елене Аргивской.
Гекамеда резко остановилась:
— Но… должна ли я идти с тобой?
— Разумеется. Почему бы и нет?
— Разве ты забыл о Парисе?
— Это не имеет значения. — Я взял ее за руку и повел дальше. — С тех пор как мы с тобой объяснились, я больше не опасаюсь его, а что касается Елены, то она наверняка заставила Париса рассказать ей всю правду о вчерашнем происшествии. Она примет тебя как подругу по изгнанию.
Я оказался прав. Елена с радостью приняла Гекамеду, сказав, что больше никто в Трое не приходит к ней, так как ей не могут простить, что она стала причиной осады.
— В этом отношении мы немногим лучше их, — заметил я, — ибо пришли просить о милости.
— По крайней мере, вы не шарахаетесь от меня, — улыбнулась Елена. — О какой милости идет речь?
Думая удивить ее, я с гордостью сообщил, что мы с Гекамедой завтра собираемся пожениться.
— На сей раз, дочь Зевса и Леды, ты была слепа.
Сердце Гекамеды принадлежит мне.
— Подумаешь! — отозвалась Елена. — Я все время это знала. Но чем я могу вам помочь?
— Мы просим тебя пойти с нами в храм.
— С удовольствием.
— Благодарю тебя. Это не обязательно, но мы бы очень этого хотели.
— Я рада, что нужна хоть кому-то. Более того, я принесу жертву Афродите от вашего имени.
— Ты знаешь мое мнение на этот счет, — улыбнулся я, — но не стану тебя обижать.
— Скептик! Ты понимаешь, Гекамеда, что выходишь замуж за человека, который отрицает богов, зная при этом, что я дочь Зевса?
Глаза Елены озорно блеснули, и я не стал протестовать. Оставив их вдвоем, я начал бродить по комнате, разглядывая многочисленные безделушки. Меня удивляло, что Елена не потребовала принести вина, — после прогулки мне хотелось пить, и я знал, что у Париса один из лучших винных погребов во всем городе.
Должен ли я изложить Елене свой план? Вот вопрос, который я пытался решить. Я колебался, понимая, что шансов на успех очень мало. Но почему бы не попробовать? В худшем случае она откажет, а если нет, можно будет подумать вдвоем, как нам преодолеть трудности.
Подойдя к окну, где сидели обе женщины, откинувшись на подушки, я спросил напрямик, не возражает ли Елена вернуться в Спарту.
Она удивленно посмотрела на меня:
— Почему ты об этом спрашиваешь?
— Потому что я должен знать.
Елена выпрямилась:
— Я вижу по твоим глазам, Идей, что тебе не дает покоя какая-то мысль. Выкладывай, в чем дело.
Я повиновался. В двух словах мой проект сводился к очередной попытке положить конец осаде, вернув Елену в греческий лагерь. Греки могли согласиться на это — многие их герои уже пали, и многим предстояло пасть, прежде чем им удалось бы сокрушить городские стены. Что касается троянцев, достаточно сказать, что мы потеряли Гектора, ибо эта потеря ослабила нас в несколько раз.
Возможно, мне следует признаться, что я был лично заинтересован в осуществлении этого плана, думая не только о благе Трои, но и о собственной славе. Не обладая телом и духом воина, я не мог надеяться отличиться на поле битвы. Но что, если я один смогу достичь с помощью дипломатии того, что все герои Троады не могли добиться силой оружия?
Слава этого деяния сделала бы меня бессмертным — я стал бы более великим, чем Эней и Одиссей, мое имя звучало бы по всей Трое и эхо дошло бы до потомства.
Одна проблема разрешилась сразу же, когда Елена согласилась вернуться и передать со мной сообщение Менелаю.
— Конечно, мне будет жаль покинуть Трою, — печально закончила она, — но это лучше, чем видеть ее гибель. Ч го до Менелая, то они с Парисом два сапога пара, и утешением мне послужит то, что я вновь стану царицей Спарты.
— Главная трудность, — сказал я, — добиться согласия греческих вождей, особенно Аякса и Ахилла.
— Боюсь, что это невозможно. Но ты можешь попытаться.
Вскоре мы собрались возвращаться во дворец.
— Нужно соблюдать осторожность, — шепнула мне Елена у двери, — чтобы наш план не дошел до ушей Париса.
Мы с Гекамедой вышли в лунную ночь. Все дышало миром и покоем. На всем пути назад мы не встретили никого, кроме двух стражников. Белый дворец в призрачном сиянии луны усиливал окружающую нас атмосферу тайны, а шепот листьев, колеблемых ночным ветерком, походил на горестные вздохи о несчастьях, постигших город.
— Артемида[90]] направляет наши шаги, — сказала Гекамеда, дабы нарушить молчание, но я был слишком занят своими мыслями, чтобы тратить время на разоблачение суеверий. Рука об руку мы прошли мимо дома Гектора и остановились на момент, думая о страшном горе, распростершем свои черные крылья над некогда счастливым кровом.
В ответ на мой стук Гортина открыла дверь наших покоев, сообщив, что Ферейн устал после сегодняшних треволнений и лег спать. Мне это не понравилось, но я промолчал. Сама Гортина отнюдь не выглядела усталой — когда она помогала Гекамеде снять плащ, ее глаза бегали, и я подумал, не попробовала ли она снова моего вина.
Это напомнило мне о собственной жажде, и я спросил Гекамеду, не выпьет ли она со мной вина в моей комнате. Получив ее согласие, я велел Гортине принести нам кубки и сосуд лемносского вина.
— Чистого и неразбавленного, — предупредил я. — Больше я не желаю пить твое водянистое пойло. И чтобы вино было охлажденным.
— Ты знаешь, — спросила Гекамеда, когда мы сели на скамью, — что я тобой недовольна?
— Нет, — улыбнулся я, — хотя мне следовало бы к этому привыкнуть. А в чем причина?
— В том, что ты хочешь вернуть грекам Елену Аргивскую. Мне это не сулит ничего хорошего. Если ты добьешься успеха, то прославишься и будешь презирать бедную Гекамеду, а если потерпишь неудачу, я могу потерять тебя, как Андромаха потеряла Гектора.
Я постарался заверить любимую, что для нее всегда найдется место рядом со мной, какая бы слава меня ни ожидала.
— Что до неудачи, давай не думать о ней, а молиться об успехе.
— Если с тобой случится беда, Идей, это разобьет мне сердце.
— Значит, ты меня любишь?
— Ты это знаешь.
— Сильно?
— Так сильно, что с тобой я забываю обо всем — даже о Тенедосе.
— И ты рада, что станешь моей женой?
— Да.
После этого мы сидели молча, поглощенные собственными мыслями, хотя, возможно, они были одинаковыми.
— Завтра, — внезапно прошептала Гекамеда, и мне показалось, будто это слово слетело с моих уст.
— Завтра, — повторил я, целуя ее волосы.
В холле послышались звуки шагов, и вошла Гортина с сосудом вина и кубками. Поставив их на стол, она повернулась к нам:
— Налить вам вина?
Я кивнул, поднимаясь, чтобы придвинуть нашу скамью ближе к столу. Гортина подняла тяжелый золотой сосуд. Гекамеда вышла в свою комнату поправить прическу, вернулась и снова села на скамью.
То, что случилось потом, едва не заставило меня поверить в покровительство богов. Обычно мои чувства притуплены, даже когда ум работает быстро. Но когда я поднял голову, передвинув скамью, меня насторожил зловещий блеск в глазах Гортины, подобный молнии на покрытом грозовыми тучами небе.
Ее взгляд был устремлен на Гекамеду, поэтому она не заметила, что я наблюдаю за ней.
«Греянка что-то замышляет», — подумал я.
Тем не менее я бы не догадался о ее намерениях, если бы не то, что произошло затем. Мы с Гекамедой сидели на скамье у края стола — это не слишком удобно, но мне не хотелось вставать и придвигать другую скамью. Гортина, наполнив кубки, поставила их перед нами.
Что-то в ее поведении снова привлекло мое внимание. Я не могу описать, что именно, — впечатление было слишком неопределенным. Не то чтобы ее рука дрожала — напротив, она была вполне твердой, да и лицо не выражало особого возбуждения.
Возможно, вы поймете, что я имею в виду, если я скажу, что налить кому-то вина — процедура, обычно выполняемая с абсолютным равнодушием, в то время как Гортина поставила кубок перед Гекамедой с таким видом, словно в мире не существует более важной задачи. Когда же Гортина обслуживала меня, ее поведение изменилось полностью — она даже пролила несколько капель на поднос.
Подозрение вспыхнуло у меня в голове ярким пламенем. На момент я был склонен посмеяться над собой, но потом решил действовать.
— Погоди, — сказал я внезапно, когда Гекамеда поднесла кубок к губам. — Почему бы нам не отметить наше счастье, забыв о былых разногласиях? Ты должна выпить с нами за наше будущее, Гортина. Принеси еще один кубок.
— Я не могу пить с моим господином, — запротестовала греянка.
— Можешь, если я этого требую. Или ты все еще лелеешь свою глупую ненависть? Принеси кубок.
Как только Гортина удалилась, Гекамеда повернулась ко мне.
— Что за чепуха? — тихо спросила она. — Почему ты отослал ее?
— Молчи! — шепотом отозвался я. — Что бы я ни сделал, не проявляй удивления и, самое главное, не пей вина…
Гортина вернулась с кубком, поставила его на стол и наполнила. Я с удовлетворением заметил, что он ничем не отличается от двух других.
— Подожди! — воскликнул я, когда Гекамеда вторично подняла свой кубок. — Ты не принесла сыр, Гортина. Лемносское вино полагается пить с сыром. Принеси его — он лежит на второй полке в правом углу.
Поставив кубок на стол, греянка подошла к двери.
— Белый или желтый сыр? — спросила она.
— Белый, — ответил я.
Когда Гортина вышла, я быстро поднял ее кубок и поставил его перед Гекамедой, а кубок Гекамеды поместил туда, где раньше стоял кубок Гортины.
— Зачем… — удивленно начала Гекамеда, но я знаком велел ей умолкнуть.
Вернувшись, Гортина бросила быстрый взгляд на стол, потом поставила на него тарелку с сыром. Гекамеда взяла щепотку и накрошила его в мое и свое вино; Гортина не стала брать сыр.
Я поднял кубок.
— Ты выпьешь за нас, Гортина?
Глаза греянки скользили от меня к Гекамеде — она даже не пыталась скрыть их злобный и торжествующий блеск.
— Пусть боги улыбаются вам, — сказала она наконец, и мы выпили вина.
По крайней мере, выпили двое из нас. Я только сделал вид, что пью, так как отнюдь не был уверен, что мое вино безвредно. Гекамеда осушила до дна кубок, который Гортина принесла для себя. В свою очередь, Гортина выпила кубок, который предназначался Гекамеде.
— Что это? — воскликнул я, ставя на стол все еще полный кубок. — У вина странный вкус. Ты уверена, что оно не разбавлено?
— Конечно — ведь ты приказал его не разбавлять, — ответила греянка, бросив на меня быстрый взгляд.
— Знаю, но выполнила ли ты приказ?
— Да. Неужели ты думаешь, что я могла проявить неповиновение? Сосуд не открывали до сих пор — это один из тех, которые ты привез… Ах! Что это?
Она внезапно умолкла, прижав руки к животу, с выражением боли и страха на лице. Я понял, что моя догадка была правильной.
— Что это? — снова вскрикнула Гортина, раскачиваясь из стороны в сторону, как молодое деревце во время бури. — У меня внутри все горит! Боги Грей, помогите мне!.. Ты дьявол, Идей! Это твоих рук дело!
Будь проклят!
Крики Гортины были ужасны, и, даже зная, что она испытывает те муки, которые уготовила Гекамеде, я не мог не чувствовать к ней жалость.
Внезапно она покачнулась и рухнула на пол; крики сменились тихими стонами и невнятными проклятиям;.. Потом в горле у нее забулькало, тело судорожно дернулось и застыло.
Гекамеда, рыдая, опустилась на колени рядом с Гортиной и осторожно приподняла ее голову. Не будучи сведущим в подобных делах и не зная, чревато ли это опасностью, я оттащил ее в сторону, потом склонился над мертвым телом Гортины, скрестил ее руки на груди, закрыл ей глаза и накинул на лицо край мантии.
— Такова воля Зевса, — тихо произнесла Гекамеда.
Глава 21
Мы пьем за месть
При обычных обстоятельствах внезапная смерть Гортины во дворце вызвала бы переполох. Гекамеду и меня допрашивали бы судьи, похороны посетила бы масса любопытных, было бы проведено тщательное расследование с целью установить природу яда, который использовала Гортина, и место, где она его раздобыла.
Но во время всеобщего горя и волнения никто не обратил внимания на смерть рабыни. Я никому не докладывал о происшедшем, Ферейн передал тело властям, и больше я ничего об этом не слышал.
Следующий день Гекамеда провела в своей комнате. Она была потрясена случившимся — полагаю, скорее сознанием того, что ей чудом удалось спастись, нежели гибелью Гортины. Ее кончина была ужасной, но вполне заслуженной.
Рано утром я отправился в покои Приама. В передней уже собралась солидная толпа. Эней сообщил мне, что никому не была разрешена аудиенция, — очевидно, убитый горем царь был не в состоянии никого видеть.
Эней добавил, что Ахилл отверг все просьбы о возвращении тела Гектора. Ходил слух, что его бросят на растерзание собакам и стервятникам. Вся Троя была в ярости — в зале отовсюду слышались клятвы мести.
Толпа постепенно увеличивалась. В тот день никто не отправился на поле битвы, и все воины, имевшие право посещать дворец, пришли сюда.
Впервые после смерти Киссея я встретил Эвена и долго беседовал с ним. Позднее прибыли Парис и Лисимах. Парис начал рассказывать какую-то нелепую историю о том, что ему явился Аполлон и сказал, что ему, Парису, суждено отомстить за смерть брата.
Некоторые прыскали в кулак, но никто не смеялся открыто, ибо Парис со вчерашнего дня изменился совершенно. Эней рискнул заметить, что, если Парис в самом деле намерен стать орудием мести, ему следовало бы находиться по другую сторону стен.
К полудню в зал вошел запыхавшийся Ремий, покрытый пылью и потом, сообщив, что только что вернулся из разведывательной экспедиции к скале. Все сразу же столпились вокруг него, и, когда он закончил повествование, зал огласили крики ярости.
Ремий видел тело Гектора, все еще привязанное к колеснице Ахилла, которая волокла его по греческому лагерю, и солдаты плевали в того, кому не осмеливались смотреть в лицо, покуда он был жив. Двенадцать благородных троянских юношей принесли в жертву у гробницы Патрокла. Ахилл перерезал им горло кинжалом и разбрызгал кровь по земле, после чего их тела бросили собакам. Ремий также видел погребальные игры, где греческие вожди, от Аякса до Менелая, состязались в силе и опыте.
— Подумать только! — бушевал Эней. — Они устраивают игры над мертвым телом нашего великого Гектора!
Афродита, мать моя, где же твое хваленое покровительство? Аполлон, где же твой любимый воин? — Поистине, Эней был великим оратором.
Тем временем Ремия проводили к Приаму — сообщить царю новости. Время шло, а он все не возвращался. Люди вопрошающе смотрели друг на друга, и на их лицах явственно читался страх, что последний удар оказался непосильным для старого царя.
Как же мы были удивлены, когда двери распахнулись и появился Приам собственной персоной! Он опирался на плечо Ремия, но в глазах его сверкал прежний гордый дух. Взгляды всех устремились на него, и голоса сразу же смолкли.
Некоторое время царь молча смотрел на толпу, потом заговорил четким и уверенным голосом:
— Мужи Трои, вы видите вашего царя сраженным горем. Неужели это зрелище настолько приятно, что заставляет вас толпиться в моих покоях? Неужели вам мало печали у себя дома? Видите, как я жалок, во что превратила меня потеря сына. Но пусть меня поглотит царство Аида, прежде чем я увижу гибель Трои!
Приам умолк, и все дрожали перед его гневом. Внезапно он повернулся к своим девяти сыновьям, собравшимся вместе: Гелену, Парису, Гиппофою, Паммону, Агафону, Деифобу, который вовремя не пришел на помощь Гектору[91]], Агаву, Антифу и могучему Политу.
— Убирайтесь отсюда, бесстыдное племя, и приготовьте мою колесницу. Я сам поеду в греческий лагерь за телом моего сына. Горе мне! Все мои достойные сыновья мертвы — остались одни лжецы и воры. Все ваши доблести у вас в пятках — вы хороши только на танцульках! Немедленно ступайте за колесницей!
Взгляд царя был настолько грозен, что никто не осмелился вмешаться, хотя все страшились того, что собирался сделать Приам. Гелен и Паммон поспешно удалились снаряжать колесницу; Парис открыл рот, чтобы заговорить, но отец знаком велел ему молчать.
В зале не слышалось ни звука.
Внезапно мне в голову пришла мысль, и я дерзко шагнул вперед. Такой шанс нельзя было упускать.
— Что тебе нужно, придворный блюдолиз? — свирепо рявкнул на меня Приам.
— О царь, — громко заговорил я, — если ты едешь в греческий лагерь, тебе нужен возница. Я предлагаю себя. Я не воин, и греки не питают ко мне гнева. Умоляю тебя воспользоваться моими услугами.
Остальные тут же начали просить этой чести для себя, но Приам отмахнулся от них.
— Меня повезет Идей, — заявил он. — Агав, Парис, где же моя колесница?
Вошел запыхавшийся Гелен и сообщил, что колесница готова.
— Отлично, — кивнул царь. — Деифоб, вели рабам нести дары. Поспеши!
Я подошел к Приаму, чтобы отвести его к колеснице. Ремий взял царя за другую руку. За нами следовали рабы с дарами, которые Приам велел собрать. Здесь были искусно расшитые одежды, конские сбруи, драгоценные ковры, десять талантов[92]] золота, два тренога, четыре блюда и золотая чаша, подаренная фракийскими послами. Старый царь не пожалел ничего, чтобы спасти тело Гектора от поругания.
У входа во дворец мы обнаружили колесницу, запряженную четырьмя лошадьми. Я вскочил на сиденье возницы, остальные помогли Приаму сесть в квадригу и положили дары к его ногам.
Внезапно сверху послышался пронзительный вопль Гекубы:
— Муж мой, опомнись, пока еще не поздно! Неужели ты думаешь, что этот проклятый грек сжалится над твоими годами и твоим горем? Вернись!
Но Приам не обратил на нее внимания и приказал:
— Поехали!
Я тряхнул поводьями, и лошади понеслись вперед. Боюсь, в тот день многие угодили под их копыта. Мы мчались по улицам, ни на кого не глядя, и быстро прибыли к воротам, которые распахнулись перед нами. С той же скоростью мы ехали по равнине, мимо величественной гробницы Ила[93]], мимо того места, где вчера погиб Гектор, покуда впереди не появился греческий лагерь.
Получив указания Ремия, где находится шатер Ахилла, я поклялся, что меня ничто не остановит, пока мы не доберемся до него. Я нещадно хлестал лошадей, и скорее случай, чем поводья, привел их на центральную аллею лагеря. Они мчались по ней, покуда я не увидел впереди описанное Ремием желтое полотнище, развевающееся перед шатром, который был заметно выше других. Быстро натянув поводья, я остановил колесницу у самого шатра.
Спрыгнув на землю, я помог сойти Приаму, проводил его к входу в шатер, куда он пожелал войти один, и вернулся к лошадям.
Позднее Алким[94]] и Автомедонт[95]], бывшие с Ахиллом, когда вошел Приам, рассказали, что произошло на этой достопамятной встрече. Алким, выглянув наружу, приказал начальнику стражи, чтобы мне не досаждали, ибо вокруг меня уже собралась толпа любопытных солдат, и снова исчез внутри.
Спустя долгое время Ахилл и Автомедонт вышли из шатра, неся на носилках тело Гектора. Оно было ужасно изуродовано, но не до неузнаваемости.
Они накрыли его двумя коврами, привезенными Приамом в колеснице, а остальные дары унесли в шатер и потом вышли снова, чтобы положить в колесницу носилки.
Когда Ахилл спрыгнул с квадриги, я решил, что настал подходящий момент, подошел к нему, коснулся его плеча и сказал вполголоса:
— Я должен поговорить с тобой.
Он резко повернулся:
— О чем?
— Не передашь ли ты сообщение от меня царю Менелаю?
— Я тебе не посыльный. Пред тобой великий Ахилл.
Что у тебя за сообщение?
— Елена вернется к Менелаю — я слышал это из ее уст, — быстро отозвался я. — Она скорбит о ваших потерях. Если вы окончите войну, она вернется. Говори — твоего слова будет достаточно.
Некоторое время Ахилл молча смотрел на меня, потом презрительно усмехнулся:
— Выходит, троянцы хотят мира? Неудивительно!
Видишь труп Гектора в этой колеснице? И месяца не пройдет, как все троянские собаки будут лежать бездыханными, а ваш город обратится в руины! Скажи Елене, пусть не оплакивает наши потери — скоро ее вернет к нам наша доблесть.
Не дожидаясь ответа, он круто повернулся и вошел в шатер.
Вот чем закончился мой план — насмешками и оскорблениями! Мои уста были немы, но в сердце полыхала ярость. В тот момент я не стал бы договариваться с греками, даже если бы мог. Я корил себя за то, что думал об этом, и клялся отомстить Ахиллу. Вы будете смеяться, услышав это, но моя клятва была вполне серьезной.
Тогда я впервые понял, что значит настоящая ненависть. Я был готов разорвать Ахилла на куски и бросить их собакам, чем он сам грозил Гектору.
Покуда я стоял, устремив пылающий взгляд на вход в шатер, там появился Приам, поддерживаемый Алкимом и Автомедонтом. Я помог ему сесть в квадригу, рядом с мертвым телом сына, вскочил на сиденье впереди и взялся за поводья, когда Автомедонт обратился ко мне:
— Дай своим лошадям крылья, если хочешь доставить своего царя в Трою живым и невредимым. Стоит о его присутствии в лагере узнать Агамемнону, вам конец. И как только вы решились явиться сюда!
Я поблагодарил его кивком и, не нуждаясь в дальнейших поощрениях, погнал лошадей.
Вновь колеса нашей квадриги загремели по длинной аллее греческого лагеря. Но при первой возможности я свернул в поле, помня о предупреждении Автомедонта держаться подальше от шатра Агамемнона. Снова мы промчались по каменистому, изрезанному колеями полю сражения, пересекли равнину и проехали мимо гробницы Ила. Я не позволял лошадям замедлять скорость, пока мы не достигли городских ворот.
Но во время всеобщего горя и волнения никто не обратил внимания на смерть рабыни. Я никому не докладывал о происшедшем, Ферейн передал тело властям, и больше я ничего об этом не слышал.
Следующий день Гекамеда провела в своей комнате. Она была потрясена случившимся — полагаю, скорее сознанием того, что ей чудом удалось спастись, нежели гибелью Гортины. Ее кончина была ужасной, но вполне заслуженной.
Рано утром я отправился в покои Приама. В передней уже собралась солидная толпа. Эней сообщил мне, что никому не была разрешена аудиенция, — очевидно, убитый горем царь был не в состоянии никого видеть.
Эней добавил, что Ахилл отверг все просьбы о возвращении тела Гектора. Ходил слух, что его бросят на растерзание собакам и стервятникам. Вся Троя была в ярости — в зале отовсюду слышались клятвы мести.
Толпа постепенно увеличивалась. В тот день никто не отправился на поле битвы, и все воины, имевшие право посещать дворец, пришли сюда.
Впервые после смерти Киссея я встретил Эвена и долго беседовал с ним. Позднее прибыли Парис и Лисимах. Парис начал рассказывать какую-то нелепую историю о том, что ему явился Аполлон и сказал, что ему, Парису, суждено отомстить за смерть брата.
Некоторые прыскали в кулак, но никто не смеялся открыто, ибо Парис со вчерашнего дня изменился совершенно. Эней рискнул заметить, что, если Парис в самом деле намерен стать орудием мести, ему следовало бы находиться по другую сторону стен.
К полудню в зал вошел запыхавшийся Ремий, покрытый пылью и потом, сообщив, что только что вернулся из разведывательной экспедиции к скале. Все сразу же столпились вокруг него, и, когда он закончил повествование, зал огласили крики ярости.
Ремий видел тело Гектора, все еще привязанное к колеснице Ахилла, которая волокла его по греческому лагерю, и солдаты плевали в того, кому не осмеливались смотреть в лицо, покуда он был жив. Двенадцать благородных троянских юношей принесли в жертву у гробницы Патрокла. Ахилл перерезал им горло кинжалом и разбрызгал кровь по земле, после чего их тела бросили собакам. Ремий также видел погребальные игры, где греческие вожди, от Аякса до Менелая, состязались в силе и опыте.
— Подумать только! — бушевал Эней. — Они устраивают игры над мертвым телом нашего великого Гектора!
Афродита, мать моя, где же твое хваленое покровительство? Аполлон, где же твой любимый воин? — Поистине, Эней был великим оратором.
Тем временем Ремия проводили к Приаму — сообщить царю новости. Время шло, а он все не возвращался. Люди вопрошающе смотрели друг на друга, и на их лицах явственно читался страх, что последний удар оказался непосильным для старого царя.
Как же мы были удивлены, когда двери распахнулись и появился Приам собственной персоной! Он опирался на плечо Ремия, но в глазах его сверкал прежний гордый дух. Взгляды всех устремились на него, и голоса сразу же смолкли.
Некоторое время царь молча смотрел на толпу, потом заговорил четким и уверенным голосом:
— Мужи Трои, вы видите вашего царя сраженным горем. Неужели это зрелище настолько приятно, что заставляет вас толпиться в моих покоях? Неужели вам мало печали у себя дома? Видите, как я жалок, во что превратила меня потеря сына. Но пусть меня поглотит царство Аида, прежде чем я увижу гибель Трои!
Приам умолк, и все дрожали перед его гневом. Внезапно он повернулся к своим девяти сыновьям, собравшимся вместе: Гелену, Парису, Гиппофою, Паммону, Агафону, Деифобу, который вовремя не пришел на помощь Гектору[91]], Агаву, Антифу и могучему Политу.
— Убирайтесь отсюда, бесстыдное племя, и приготовьте мою колесницу. Я сам поеду в греческий лагерь за телом моего сына. Горе мне! Все мои достойные сыновья мертвы — остались одни лжецы и воры. Все ваши доблести у вас в пятках — вы хороши только на танцульках! Немедленно ступайте за колесницей!
Взгляд царя был настолько грозен, что никто не осмелился вмешаться, хотя все страшились того, что собирался сделать Приам. Гелен и Паммон поспешно удалились снаряжать колесницу; Парис открыл рот, чтобы заговорить, но отец знаком велел ему молчать.
В зале не слышалось ни звука.
Внезапно мне в голову пришла мысль, и я дерзко шагнул вперед. Такой шанс нельзя было упускать.
— Что тебе нужно, придворный блюдолиз? — свирепо рявкнул на меня Приам.
— О царь, — громко заговорил я, — если ты едешь в греческий лагерь, тебе нужен возница. Я предлагаю себя. Я не воин, и греки не питают ко мне гнева. Умоляю тебя воспользоваться моими услугами.
Остальные тут же начали просить этой чести для себя, но Приам отмахнулся от них.
— Меня повезет Идей, — заявил он. — Агав, Парис, где же моя колесница?
Вошел запыхавшийся Гелен и сообщил, что колесница готова.
— Отлично, — кивнул царь. — Деифоб, вели рабам нести дары. Поспеши!
Я подошел к Приаму, чтобы отвести его к колеснице. Ремий взял царя за другую руку. За нами следовали рабы с дарами, которые Приам велел собрать. Здесь были искусно расшитые одежды, конские сбруи, драгоценные ковры, десять талантов[92]] золота, два тренога, четыре блюда и золотая чаша, подаренная фракийскими послами. Старый царь не пожалел ничего, чтобы спасти тело Гектора от поругания.
У входа во дворец мы обнаружили колесницу, запряженную четырьмя лошадьми. Я вскочил на сиденье возницы, остальные помогли Приаму сесть в квадригу и положили дары к его ногам.
Внезапно сверху послышался пронзительный вопль Гекубы:
— Муж мой, опомнись, пока еще не поздно! Неужели ты думаешь, что этот проклятый грек сжалится над твоими годами и твоим горем? Вернись!
Но Приам не обратил на нее внимания и приказал:
— Поехали!
Я тряхнул поводьями, и лошади понеслись вперед. Боюсь, в тот день многие угодили под их копыта. Мы мчались по улицам, ни на кого не глядя, и быстро прибыли к воротам, которые распахнулись перед нами. С той же скоростью мы ехали по равнине, мимо величественной гробницы Ила[93]], мимо того места, где вчера погиб Гектор, покуда впереди не появился греческий лагерь.
Получив указания Ремия, где находится шатер Ахилла, я поклялся, что меня ничто не остановит, пока мы не доберемся до него. Я нещадно хлестал лошадей, и скорее случай, чем поводья, привел их на центральную аллею лагеря. Они мчались по ней, покуда я не увидел впереди описанное Ремием желтое полотнище, развевающееся перед шатром, который был заметно выше других. Быстро натянув поводья, я остановил колесницу у самого шатра.
Спрыгнув на землю, я помог сойти Приаму, проводил его к входу в шатер, куда он пожелал войти один, и вернулся к лошадям.
Позднее Алким[94]] и Автомедонт[95]], бывшие с Ахиллом, когда вошел Приам, рассказали, что произошло на этой достопамятной встрече. Алким, выглянув наружу, приказал начальнику стражи, чтобы мне не досаждали, ибо вокруг меня уже собралась толпа любопытных солдат, и снова исчез внутри.
Спустя долгое время Ахилл и Автомедонт вышли из шатра, неся на носилках тело Гектора. Оно было ужасно изуродовано, но не до неузнаваемости.
Они накрыли его двумя коврами, привезенными Приамом в колеснице, а остальные дары унесли в шатер и потом вышли снова, чтобы положить в колесницу носилки.
Когда Ахилл спрыгнул с квадриги, я решил, что настал подходящий момент, подошел к нему, коснулся его плеча и сказал вполголоса:
— Я должен поговорить с тобой.
Он резко повернулся:
— О чем?
— Не передашь ли ты сообщение от меня царю Менелаю?
— Я тебе не посыльный. Пред тобой великий Ахилл.
Что у тебя за сообщение?
— Елена вернется к Менелаю — я слышал это из ее уст, — быстро отозвался я. — Она скорбит о ваших потерях. Если вы окончите войну, она вернется. Говори — твоего слова будет достаточно.
Некоторое время Ахилл молча смотрел на меня, потом презрительно усмехнулся:
— Выходит, троянцы хотят мира? Неудивительно!
Видишь труп Гектора в этой колеснице? И месяца не пройдет, как все троянские собаки будут лежать бездыханными, а ваш город обратится в руины! Скажи Елене, пусть не оплакивает наши потери — скоро ее вернет к нам наша доблесть.
Не дожидаясь ответа, он круто повернулся и вошел в шатер.
Вот чем закончился мой план — насмешками и оскорблениями! Мои уста были немы, но в сердце полыхала ярость. В тот момент я не стал бы договариваться с греками, даже если бы мог. Я корил себя за то, что думал об этом, и клялся отомстить Ахиллу. Вы будете смеяться, услышав это, но моя клятва была вполне серьезной.
Тогда я впервые понял, что значит настоящая ненависть. Я был готов разорвать Ахилла на куски и бросить их собакам, чем он сам грозил Гектору.
Покуда я стоял, устремив пылающий взгляд на вход в шатер, там появился Приам, поддерживаемый Алкимом и Автомедонтом. Я помог ему сесть в квадригу, рядом с мертвым телом сына, вскочил на сиденье впереди и взялся за поводья, когда Автомедонт обратился ко мне:
— Дай своим лошадям крылья, если хочешь доставить своего царя в Трою живым и невредимым. Стоит о его присутствии в лагере узнать Агамемнону, вам конец. И как только вы решились явиться сюда!
Я поблагодарил его кивком и, не нуждаясь в дальнейших поощрениях, погнал лошадей.
Вновь колеса нашей квадриги загремели по длинной аллее греческого лагеря. Но при первой возможности я свернул в поле, помня о предупреждении Автомедонта держаться подальше от шатра Агамемнона. Снова мы промчались по каменистому, изрезанному колеями полю сражения, пересекли равнину и проехали мимо гробницы Ила. Я не позволял лошадям замедлять скорость, пока мы не достигли городских ворот.