Страница:
— Эней! Дайте дорогу Энею!
В следующий момент вокруг собралась толпа, сквозь которую им пришлось пробиваться.
Схватив одного из них за руку, я отвел его в сторону и осведомился о причине суматохи. Солдат был покрыт пылью и кровью и так охрип, что с трудом мог говорить. Наконец мне удалось разобрать слова.
— Эней ранен. Его несут сюда.
— Ранен? Каким образом?
— Могучий Диомед швырнул в него камнем. Эней и Пандар[40]] вдвоем атаковали его на колеснице, запряженной знаменитыми конями Троя[41]]. Стрела Пандара не смогла пробить броню Диомеда, укрепленную самой Палладой. Пандар спасся бегством, а тяжело раненного Энея защитили воины. Диомед захватил его коней и колесницу.
Я дал солдату золотую монету и отпустил его, усмехаясь про себя. Диомед ранил Энея и захватил его коней! Повернувшись, я успел увидеть, как сына Анхира вносят в ворота на носилках, и не смог удержаться от насмешливого возгласа:
— Великий Эней, почему ты не возвращаешься с конями и колесницей? Надеюсь, ты не оставил их на поле битвы?
Он метнул на меня сердитый взгляд, но ничего не сказал. Подойдя к клепсидре[42]] у ворот, я увидел, что пришло время возвращаться во дворец на ежедневное заседание совета.
Я первый сообщил собравшимся о ранении Энея и заметил, что новость их не слишком огорчила. Своим властным, надменным поведением и удачливостью он вызывал неприязнь и зависть.
После заседания, на котором обсуждались только военные планы, я отправился в свои покои, расположенные в восточном крыле дворца, рядом с покоями царя Приама и его сыновей, Полита и Агава. В одной из моих комнат, отделанных красным мрамором и украшенных пилийскими[43]] коврами, имелась большая дверь в кабинет вестника, где находились архивы и переданные мне пергаменты.
Я направился туда, чтобы продолжить знакомство с предметами, расположенными в математическом порядке на длинных полках из слоновой кости. Этой задаче я уже посвятил большую часть двух предыдущих дней, так что работы оставалось немного. В не обследованном мною углу находились архивы, содержание которых никогда не становилось достоянием гласности, дабы не бросить тень на добрую славу Тесея[44]]. Даже теперь я не могу себя заставить поделиться этими сведениями.
С грудой документов я удалился в альков за занавесями в углу комнаты и сел на мраморную скамью перед столом из черного дерева, с головой погрузившись в чтение. Некоторые письма Тесея к друзьям были весьма любопытны.
Покончив с этой приятной задачей, я собрался вернуть документы на полку, когда в комнате за занавеской послышались тихие шаги. Я поднялся со скамьи и нахмурился — никому, даже членам царской семьи, не дозволялось входить в кабинет вестника без разрешения.
Я схватился за занавеси, но раньше меня это сделала белая рука с точеными пальцами. Занавеси раздвинулись, и передо мной предстала Елена.
— Ты? — пробормотал я, кланяясь. — Я удивлен…
— Несомненно, — прервала она с озорной улыбкой. — У меня вошло в привычку удивлять людей — это мое основное развлечение. Признай, что сюрприз не неприятный.
Я продолжал хмуриться:
— Это серьезное нарушение правил. Разве ты не знаешь, что никто не должен входить сюда?
Рассмеявшись, Елена шагнула в альков и села рядом со мной на мраморную скамью. Кончик ее шелкового пояса упал мне на колено — она позволила ему оставаться там, и я чувствовал, как он обжигает мою кожу сквозь складки одежды. От нее исходил тонкий аромат греческих благовоний.
Все эти трюки не являлись для меня новыми — я улыбался про себя, ожидая продолжения. Ждать пришлось недолго.
— Идей, — заговорила Елена сладчайшим голосом, — пожалуйста, не разочаровывай меня. К чему говорить, что я не должна входить сюда, если я уже вошла? Это нелепо.
— Но, госпожа, эта комната священна…
— Глупости! Правила существуют для того, чтобы их нарушать. Неужели ты не можешь забыть их ради меня? Разве недостаточно, что Елена пришла просить тебя об одолжении?
— У Елены есть муж, — сухо заметил я.
Она пожала белыми плечами:
— Ты отлично знаешь, что он олух. Но я пришла сюда говорить не о нем, а о том, что можешь сделать только ты. Обещай, что не откажешь мне.
— Почему бы тебе не обратиться к царю Приаму? — предложил я.
— Он не в состоянии мне помочь. Пожалуйста, обещай.
Я собрал всю силу воли.
— Прости, госпожа, но это невозможно. Если бы ты объяснила мне, в чем дело…
— Истинный троянец! — с презрением воскликнула Елена. — Неужели в тебе нет ни капли азарта? Неужели ты не можешь сказать «да» и рискнуть всем, чтобы приобрести большее? Хорошо, я объясню тебе.
Дело очень простое.
— Я сделаю все, что в моих силах.
— Вот и отлично. Через три дня придет время моего ежегодного жертвоприношения на алтарь Афродиты, моей покровительницы и подруги Леды, моей божественной матери. Как тебе известно, церемонию проводит жрец Фамира[45]]. Мне не повезло — на этот пост назначен Оилей, а он мой враг. Он устроит так, что жертвоприношение потерпит неудачу, и мне будет отказано в покровительстве дочери Зевса. А если… Ты смеешься надо мной, Идей?
— Не над тобой, — поспешил ответить я, — а над твоими суевериями. Но речь не об этом. Мне непонятно, каким образом я могу помочь тебе в твоем затруднении?
— Суеверия? Ты имеешь в виду…
— Я имею в виду, что считаю твою Афродиту и твое божественное происхождение красивым мифом, и не более того. Не обижайся — я скептик, как и все здравомыслящие люди. Повторяю: как я могу тебе помочь?
У меня нет власти над жрецом Фамира. Помочь тебе может только царь Приам.
— Я уже говорила с царем. Он сказал, что Оилей не осмелится шутить с жертвоприношением.
— Чушь!
— Вот именно. Поэтому я пришла к тебе.
— Но что я могу сделать?
Елена придвинулась ко мне ближе.
— Ты можешь перепоручить церемонию жрецу Гефеста, — тихо сказала она.
Это предложение было в высшей степени характерным для Елены. Она бы без колебаний потребовала у любого мужчины пожертвовать жизнью, считая, что ее улыбка послужит достаточной наградой. То, что передача полномочий от жреца Фамира к жрецу Гефеста могла, по общему мнению, вызвать гнев Зевса, ее нисколько не беспокоило, так как этот гнев обрушился бы на мою голову. Недурной образчик греческого коварства!
Я не мог скрыть восхищения умом Елены. Зная о том, что я открыто провозглашал себя атеистом, она была уверена, что я не смогу найти убедительной причины отказать ей в просьбе. А так как жрецом Гефеста был мой отец Дар, Елена не сомневалась в благоприятном исходе жертвоприношения, ибо хорошо известно, что жрецы все оборачивают себе на пользу.
Тем не менее я не намеревался сразу сдаваться.
— Очевидно, — заметил я, — ты не осознаешь всей серьезности последствий своей просьбы.
— Последствий! — недоверчиво воскликнула она. — Неужели Идей говорит мне о последствиях?
— Идей собственной персоной, — ответил я, не скрывая иронии.
— Разве ты сделан из камня?
— Ни в коей мере.
— Разве у тебя нет глаз, чтобы видеть?
Я посмотрел на Елену. Смысл ее слов был ясен — на губах играла обольстительная улыбка, во взгляде светилось обещание. Я решил согласиться, но таким образом, чтобы она не принимала меня за глупца. Я всегда готов развлечься с хорошенькой женщиной — а Елена, безусловно, являлась таковой, — но даю понять, что умею распознавать кокетство. Было забавно видеть ее изумление, когда она услышала мой вопрос:
— Ты имеешь в виду, что разрешишь называть тебя по имени?
Елена ответила достаточно быстро:
— Это в будущем. Ты не должен торопить события.
Признаюсь, что ты интересуешь меня, и разве я не снизошла до просьбы к тебе об одолжении? Видишь — я говорю с тобой откровенно. Но тебе не следует ожидать слишком многого — сейчас.
Я улыбнулся:
— Как тебе будет угодно, госпожа. Что до твоей просьбы, то я согласен. К завтрашнему утру я подготовлю документы — твое жертвоприношение будет проводить жрец Гефеста. А что касается остального, я готов ждать.
Елена быстро схватила меня за руку:
— Ты настоящий мужчина, Идей! Можешь не сомневаться — я это запомню. Тот, кто удовлетворяет Елену, никогда не раскаивается.
— Да ну? А как же Менелай?
С моей стороны это было глупо, но слова вылетели прежде, чем я осознал, что говорю. Я ожидал вспышки гнева и немного отодвинулся, словно опасаясь физической расправы. Но мое замечание позабавило Елену — на ее губах мелькнула улыбка, а глаза весело блеснули.
— Менелай не удовлетворял меня. Он всего лишь был моим мужем.
Крепко сжав мою руку, она быстро повернулась и вышла, раньше чем я успел произнести хоть слово. Я медленно собрал пергаменты, чтобы вернуть их на полки, думая о том, что моя должность вестника оказалась куда более чреватой развлечениями, чем я ожидал.
Глава 3
В следующий момент вокруг собралась толпа, сквозь которую им пришлось пробиваться.
Схватив одного из них за руку, я отвел его в сторону и осведомился о причине суматохи. Солдат был покрыт пылью и кровью и так охрип, что с трудом мог говорить. Наконец мне удалось разобрать слова.
— Эней ранен. Его несут сюда.
— Ранен? Каким образом?
— Могучий Диомед швырнул в него камнем. Эней и Пандар[40]] вдвоем атаковали его на колеснице, запряженной знаменитыми конями Троя[41]]. Стрела Пандара не смогла пробить броню Диомеда, укрепленную самой Палладой. Пандар спасся бегством, а тяжело раненного Энея защитили воины. Диомед захватил его коней и колесницу.
Я дал солдату золотую монету и отпустил его, усмехаясь про себя. Диомед ранил Энея и захватил его коней! Повернувшись, я успел увидеть, как сына Анхира вносят в ворота на носилках, и не смог удержаться от насмешливого возгласа:
— Великий Эней, почему ты не возвращаешься с конями и колесницей? Надеюсь, ты не оставил их на поле битвы?
Он метнул на меня сердитый взгляд, но ничего не сказал. Подойдя к клепсидре[42]] у ворот, я увидел, что пришло время возвращаться во дворец на ежедневное заседание совета.
Я первый сообщил собравшимся о ранении Энея и заметил, что новость их не слишком огорчила. Своим властным, надменным поведением и удачливостью он вызывал неприязнь и зависть.
После заседания, на котором обсуждались только военные планы, я отправился в свои покои, расположенные в восточном крыле дворца, рядом с покоями царя Приама и его сыновей, Полита и Агава. В одной из моих комнат, отделанных красным мрамором и украшенных пилийскими[43]] коврами, имелась большая дверь в кабинет вестника, где находились архивы и переданные мне пергаменты.
Я направился туда, чтобы продолжить знакомство с предметами, расположенными в математическом порядке на длинных полках из слоновой кости. Этой задаче я уже посвятил большую часть двух предыдущих дней, так что работы оставалось немного. В не обследованном мною углу находились архивы, содержание которых никогда не становилось достоянием гласности, дабы не бросить тень на добрую славу Тесея[44]]. Даже теперь я не могу себя заставить поделиться этими сведениями.
С грудой документов я удалился в альков за занавесями в углу комнаты и сел на мраморную скамью перед столом из черного дерева, с головой погрузившись в чтение. Некоторые письма Тесея к друзьям были весьма любопытны.
Покончив с этой приятной задачей, я собрался вернуть документы на полку, когда в комнате за занавеской послышались тихие шаги. Я поднялся со скамьи и нахмурился — никому, даже членам царской семьи, не дозволялось входить в кабинет вестника без разрешения.
Я схватился за занавеси, но раньше меня это сделала белая рука с точеными пальцами. Занавеси раздвинулись, и передо мной предстала Елена.
— Ты? — пробормотал я, кланяясь. — Я удивлен…
— Несомненно, — прервала она с озорной улыбкой. — У меня вошло в привычку удивлять людей — это мое основное развлечение. Признай, что сюрприз не неприятный.
Я продолжал хмуриться:
— Это серьезное нарушение правил. Разве ты не знаешь, что никто не должен входить сюда?
Рассмеявшись, Елена шагнула в альков и села рядом со мной на мраморную скамью. Кончик ее шелкового пояса упал мне на колено — она позволила ему оставаться там, и я чувствовал, как он обжигает мою кожу сквозь складки одежды. От нее исходил тонкий аромат греческих благовоний.
Все эти трюки не являлись для меня новыми — я улыбался про себя, ожидая продолжения. Ждать пришлось недолго.
— Идей, — заговорила Елена сладчайшим голосом, — пожалуйста, не разочаровывай меня. К чему говорить, что я не должна входить сюда, если я уже вошла? Это нелепо.
— Но, госпожа, эта комната священна…
— Глупости! Правила существуют для того, чтобы их нарушать. Неужели ты не можешь забыть их ради меня? Разве недостаточно, что Елена пришла просить тебя об одолжении?
— У Елены есть муж, — сухо заметил я.
Она пожала белыми плечами:
— Ты отлично знаешь, что он олух. Но я пришла сюда говорить не о нем, а о том, что можешь сделать только ты. Обещай, что не откажешь мне.
— Почему бы тебе не обратиться к царю Приаму? — предложил я.
— Он не в состоянии мне помочь. Пожалуйста, обещай.
Я собрал всю силу воли.
— Прости, госпожа, но это невозможно. Если бы ты объяснила мне, в чем дело…
— Истинный троянец! — с презрением воскликнула Елена. — Неужели в тебе нет ни капли азарта? Неужели ты не можешь сказать «да» и рискнуть всем, чтобы приобрести большее? Хорошо, я объясню тебе.
Дело очень простое.
— Я сделаю все, что в моих силах.
— Вот и отлично. Через три дня придет время моего ежегодного жертвоприношения на алтарь Афродиты, моей покровительницы и подруги Леды, моей божественной матери. Как тебе известно, церемонию проводит жрец Фамира[45]]. Мне не повезло — на этот пост назначен Оилей, а он мой враг. Он устроит так, что жертвоприношение потерпит неудачу, и мне будет отказано в покровительстве дочери Зевса. А если… Ты смеешься надо мной, Идей?
— Не над тобой, — поспешил ответить я, — а над твоими суевериями. Но речь не об этом. Мне непонятно, каким образом я могу помочь тебе в твоем затруднении?
— Суеверия? Ты имеешь в виду…
— Я имею в виду, что считаю твою Афродиту и твое божественное происхождение красивым мифом, и не более того. Не обижайся — я скептик, как и все здравомыслящие люди. Повторяю: как я могу тебе помочь?
У меня нет власти над жрецом Фамира. Помочь тебе может только царь Приам.
— Я уже говорила с царем. Он сказал, что Оилей не осмелится шутить с жертвоприношением.
— Чушь!
— Вот именно. Поэтому я пришла к тебе.
— Но что я могу сделать?
Елена придвинулась ко мне ближе.
— Ты можешь перепоручить церемонию жрецу Гефеста, — тихо сказала она.
Это предложение было в высшей степени характерным для Елены. Она бы без колебаний потребовала у любого мужчины пожертвовать жизнью, считая, что ее улыбка послужит достаточной наградой. То, что передача полномочий от жреца Фамира к жрецу Гефеста могла, по общему мнению, вызвать гнев Зевса, ее нисколько не беспокоило, так как этот гнев обрушился бы на мою голову. Недурной образчик греческого коварства!
Я не мог скрыть восхищения умом Елены. Зная о том, что я открыто провозглашал себя атеистом, она была уверена, что я не смогу найти убедительной причины отказать ей в просьбе. А так как жрецом Гефеста был мой отец Дар, Елена не сомневалась в благоприятном исходе жертвоприношения, ибо хорошо известно, что жрецы все оборачивают себе на пользу.
Тем не менее я не намеревался сразу сдаваться.
— Очевидно, — заметил я, — ты не осознаешь всей серьезности последствий своей просьбы.
— Последствий! — недоверчиво воскликнула она. — Неужели Идей говорит мне о последствиях?
— Идей собственной персоной, — ответил я, не скрывая иронии.
— Разве ты сделан из камня?
— Ни в коей мере.
— Разве у тебя нет глаз, чтобы видеть?
Я посмотрел на Елену. Смысл ее слов был ясен — на губах играла обольстительная улыбка, во взгляде светилось обещание. Я решил согласиться, но таким образом, чтобы она не принимала меня за глупца. Я всегда готов развлечься с хорошенькой женщиной — а Елена, безусловно, являлась таковой, — но даю понять, что умею распознавать кокетство. Было забавно видеть ее изумление, когда она услышала мой вопрос:
— Ты имеешь в виду, что разрешишь называть тебя по имени?
Елена ответила достаточно быстро:
— Это в будущем. Ты не должен торопить события.
Признаюсь, что ты интересуешь меня, и разве я не снизошла до просьбы к тебе об одолжении? Видишь — я говорю с тобой откровенно. Но тебе не следует ожидать слишком многого — сейчас.
Я улыбнулся:
— Как тебе будет угодно, госпожа. Что до твоей просьбы, то я согласен. К завтрашнему утру я подготовлю документы — твое жертвоприношение будет проводить жрец Гефеста. А что касается остального, я готов ждать.
Елена быстро схватила меня за руку:
— Ты настоящий мужчина, Идей! Можешь не сомневаться — я это запомню. Тот, кто удовлетворяет Елену, никогда не раскаивается.
— Да ну? А как же Менелай?
С моей стороны это было глупо, но слова вылетели прежде, чем я осознал, что говорю. Я ожидал вспышки гнева и немного отодвинулся, словно опасаясь физической расправы. Но мое замечание позабавило Елену — на ее губах мелькнула улыбка, а глаза весело блеснули.
— Менелай не удовлетворял меня. Он всего лишь был моим мужем.
Крепко сжав мою руку, она быстро повернулась и вышла, раньше чем я успел произнести хоть слово. Я медленно собрал пергаменты, чтобы вернуть их на полки, думая о том, что моя должность вестника оказалась куда более чреватой развлечениями, чем я ожидал.
Глава 3
В доме Париса
Поздно вечером, когда мой друг Кисеей пришел ко мне в комнату поговорить о сегодняшних событиях, я рассказал ему о встрече с Еленой. По ею лицу я видел, что он сомневается в правдивости моего повествования, но в конце концов мне удалось его убедить. Удивлению Киссея не было границ.
— Значит, ты привлек саму Елену! Счастливчик Идей!
— Слушая тебя, Кисеей, — отозвался я, — можно подумать, будто Елена — единственная женщина в мире.
Такая уж великая честь быть ею замеченным?
В этом я не был искренен. Ныне дни моей молодости позади, и я могу смеяться над собственной глупостью. Если мои тщеславие и лицемерие нельзя простить, то их, по крайней мере, можно понять.
Я считал величайшей честью быть замеченным Еленой. Какой молодой человек на моем месте думал бы иначе? Она была красой и гордостью Греции и стала признанным эталоном женской красоты. К тому же Елена ранее являлась царицей Спарты и могла стать ею вновь. Хотя я мог притворяться перед моим другом Киссеем, у меня кружилась голова от восторга при мысли, что я привлек ее внимание.
Добавлю в качестве оправдания, что мой случай отнюдь не был беспрецедентным. Елена притягивала к себе мужчин, как магнит — железо. Я уже забыл Брисеиду[46]]. Елена ничего мне не обещала, но я надеялся на многое и решил сделать для нее все возможное в истории с жертвоприношением Афродите.
Мой отец Дар, бывший жрецом Гефеста, не стал мне препятствовать, а Оилея я умиротворил обещанием устроить второй праздник Аполлона. Я ожидал определенного противодействия со стороны царя Приама, но на аудиенции, которой я добился следующим днем, он заявил, что предоставляет все подобные дела на усмотрение своего вестника. Вечером жертвенные животные были доставлены в храм Гефеста, где начались приготовления к церемонии.
Я решил лично сообщить обо всем Елене, считая это удобной возможностью возвысить себя в ее глазах, потому на следующее утро направился через двор прямо к дому Париса.
Благодаря моему официальному положению, меня пропустили, не задавая вопросов, и я двинулся по коридору к лестнице, ведущей к верхним комнатам. Но, поднявшись, я внезапно услышал женский голос:
— Дальше идти нельзя.
Я остановился без особых возражений. Шагах в двухстах передо мной стояла девушка чисто грейского[47]] типа, с грациозной гибкой фигурой и соблазнительной оливковой кожей. Пока я стоял, размышляя о том, кто она и почему я не видел ее раньше, девушка повторила:
— Дальше идти нельзя.
— Почему? — осведомился я.
— Это запрещено.
— Тебе известно, что я вестник царя Приама?
— Дальше идти запрещено, — снова сказала она.
— Но я должен повидать Елену Аргивскую, жену Париса.
— Это невозможно. Елена сейчас с Парисом и его братом Гектором. Их нельзя беспокоить.
— Где они?
— Там. — Девушка указала на тяжелый расшитый занавес, прикрывающий дверь справа.
Внезапно мною овладело неудержимое желание узнать, о чем говорят за этой дверью. Очевидно, это объяснялось главным образом всего лишь любопытством, но к нему примешивалась мысль, что неплохо быть в курсе отношений Париса с женой. Ходили слухи, что последнее время они не слишком довольны друг другом. Выяснить это было бы на пользу моим планам. Я задумчиво посмотрел на стоящую передо мной девушку:
— Ты говоришь, что Парис и Гектор сейчас с Еленой?
— Да.
— И их нельзя беспокоить?
Она кивнула. Я сменил тему:
— Ты ведь из Грей, не так ли?
Девушка продемонстрировала белые зубы в довольной улыбке:
— Как ты догадался?
— Нужно быть слепым, чтобы этого не видеть. Красота, подобная твоей, приходит только из долины прямой реки и золотистых холмов. — Я шагнул к ней. — Ты служишь Елене? Как твое имя?
— Меня зовут Гортина. Я прислужница Елены. — Ее лицо слегка потемнело — на светлой коже это был бы румянец, — и она добавила: — Я рабыня. Уже четыре года я в Трое. А ты знаешь Грею?
— Очень хорошо. У тебя красивое имя, Гортина, и красивое лицо. На тебя приятно смотреть. — Подойдя к девушке, я потрепал ее по подбородку и обнял за талию.
— Нет-нет! — вскрикнула она, отпрянув, но я обхватил ее другой рукой и привлек к себе. — Что тебе нужно?
— Ты отлично знаешь, Гортина.
— Но я не могу поверить…
— Разве ты потеряла свое зеркало? Не отталкивай меня.
— Помоги мне, Афродита! — взмолилась девушка, стараясь не повышать при этом голос.
— Неподходящая молитва, — усмехнулся я.
— Что тебе нужно, Идей?
— Мне нужна ты.
Внезапно она расслабилась в моих объятиях и посмотрела на меня широко открытыми глазами:
— Ты заберешь меня отсюда?
— Разумеется. Больше ты не будешь рабыней Елены.
— Когда?
— Скоро. Через пять дней.
— Так долго ждать?
— Можешь рассчитывать на меня, Гортина. Но ты должна пропустить меня туда. — Я указал на дверь, прикрытую расшитым занавесом. — Мне нужно слышать, что говорит Гектор. Не спрашивай почему — ты не поймешь; это государственное дело.
Гортина отшатнулась:
— Это невозможно! Я не посмею!
В конце концов мне с трудом удалось убедить ее.
Бедняжку нельзя было упрекать за измену долгу — такой красавице нелегко четыре года быть рабыней Елены. Я не собирался выполнять свое обещание забрать ее, но она этого не знала, а узнав впоследствии, доказала, что она смелая девушка и истинная дочь Грей.
Самое главное, мне позволили войти незаметно. Ободряюще кивнув испуганной Гортине, я потихоньку проскользнул в дверь.
Войдя, я едва сдержал крик изумления. Парис не пожалел трудов и расходов на устройство гнезда для своей греческой птички. О роскоши и великолепии покоев Елены говорили много, но действительность превзошла все описания.
Желтый и белый мрамор был повсюду, а красным мрамором были инкрустированы скамьи из слоновой кости. На стенах висели дорогие шелковые ткани. В центре комнаты бил миниатюрный фонтан, украшенный четырьмя рельефами из паросского мрамора[48]].
Все это я заметил с одного взгляда, ибо мое внимание сразу же привлекли голоса в соседней комнате.
Бесшумно двинувшись в этом направлении, я спрятался за занавесами алькова, неподалеку от двери.
Здесь я мог четко различать голоса — вернее, голос Гектора.
— Ты жалкий и бессовестный человек, Парис! — говорил любимый сын Приама. — Из-за тебя мы воюем, из-за тебя наши друзья усеивают поле битвы своими мертвыми телами, из-за тебя плачут жены и дети Трои!
Отправляйся сражаться, покуда город не сожгли вместе с тобой!
Гектор умолк, и послышался голос Париса, но он говорил так тихо, что я не мог разобрать слова. Впрочем, угадать их смысл не составляло труда. Парис всегда умел найти для себя оправдание. Он горько сожалеет о бедах, которые навлек на Трою и Приама, но он советовался с оракулом[49]] Аполлона и получил указание не искать сражений; к тому же у него болит зуб и так далее. Право, этот человек был способен на любую низость, спасая свою шкуру.
Но вскоре стало ясно, что Парис перестарался, так как его прервал протестующий голос Елены:
— Ты лжешь, Парис! Боги предсказывали мои бедствия! О, почему они соединили меня с этим презренным трусом, а не с отважным и благородным человеком, способным защитить мою честь своими подвигами?
Прочь с моих глаз, Парис! А ты, мой дорогой брат Гектор, останься со мной и отдохни немного.
После недолгого молчания вновь послышался голос Гектора, вслед за Еленой осуждающего брата. Он добавил, что у него нет времени отдыхать — ему нужно найти Андромаху и возвращаться на поле битвы.
Съежившись в углу алькова, я услышал его тяжелые шаги на расстоянии вытянутой руки.
Как только их звук смолк, я снова выглянул из алькова и едва не был обнаружен, так как занавеси перед проходом в соседнюю комнату внезапно раздвинулись и оттуда вышел Парис в сверкающих доспехах и с хмурым видом. К счастью, он не заметил меня, и я снова скорчился в углу, оставаясь там, покуда не прошло достаточно времени, чтобы Парис вышел из дому. После этого я храбро шагнул в коридор из своего убежища и громко окликнул:
— Елена Аргивская! Идей хочет видеть тебя!
Из комнаты послышался удивленный возглас, вслед за этим занавеси раздвинулись вновь и появилась Елена.
Она была облачена в свободную белую мантию, скрепленную поясом на талии; руки оставались обнаженными; белые ноги виднелись между ремешками сандалий, а золотистые волосы опускались почти до пола. Несколько секунд она молча смотрела на меня, потом резко осведомилась:
— Что тебе нужно? Как ты вошел?
Я шагнул вперед и улыбнулся:
— Таково твое гостеприимство? Два дня я трудился ради тебя, твои пожелания выполнены, а ты приветствуешь меня словами: «Что тебе нужно?»
— Но как ты сюда вошел? — повторила Елена, сдвинув брови. — Где мои прислужницы? Почему мой дом открыт, как общественный храм? Говори!
— Афродита сделала меня невидимым для всех, кроме тебя, — с усмешкой ответил я.
— Это дурная шутка, Идей. Когда месть богов настигнет тебя, ты быстро растеряешь свой хвастливый юмор.
Но я не ослышалась, мои пожелания выполнены?
— Да. Церемонию твоего жертвоприношения проведет жрец Гефеста. Жертвенные животные сейчас в его храме.
— Вот как? — Ее лицо осветила улыбка. — Поделом Оилею! Этого было трудно добиться? Что сказал царь Приам?
— Ничего. Он все предоставил мне. Откровенно говоря, все прошло на удивление легко. Но, как ты говоришь, я, возможно, вызвал гнев Зевса.
— Отлично. — Елена пригласила меня в свои покои, и я повиновался.
Если я нашел наружное помещение великолепным, то что можно было сказать о ее личной комнате? Каждый предмет здесь свидетельствовал о неуемном стремлении к роскоши. Комната была меблирована в раннеспартанском[50]] стиле — господствовали продолговатые линии и белый цвет, за исключением скамей и сундуков, инкрустированных пурпурными жемчужинами Крита.
Большие мягкие подушки едва позволяли ногам касаться пола. Туалетные сосуды были из золота; в оконных нишах стояли высокие нисирские вазы, наполовину скрытые складками занавесей с вытканными на них изображениями грациозных лебедей и красивых женщин.
На мраморных рельефах стен, окаймленных блестящими золотыми лентами, были вырезаны батальные и любовные сцены.
В центре помещения находился миниатюрный алтарь на пьедестале, окруженный четырьмя скамьями из белого мрамора и слоновой кости. На скамьях в беспорядке лежали подушки, покрытые дорогими разноцветными тканями.
Подойдя к скамье, Елена села рядом со мной на подушки. На ее лице было беспокойное выражение, которое было вполне оправдано. Она думала о том, слышал ли я ее разговор с двумя сыновьями Приама.
Я решил сразу же ее успокоить.
— Говорят, что влюбленный не останавливается ни перед чем, — начал я. — До этого утра я не осознавал всю правду этого изречения.
Елена вопрошающе посмотрела на меня:
— О чем ты?
— Совсем недавно я слышал кое-что не предназначенное для моих ушей.
— Значит, ты слышал…
— Все.
— Ты удивляешь меня, Идей. Это недостойно.
— Я же сказал, что влюблен. Это мое оправдание.
К моему удивлению, Елена рассмеялась.
— Влюблен! — воскликнула она. — Нет, Идей, ты не влюблен. Ты слишком эгоистичен, чтобы даже понимать значение этого слова. Если ты и влюблен, то только в золото твоего отца.
— Ты смеешься надо мной, — мрачно буркнул я.
— Верно, — согласилась она и снова засмеялась.
— В таком случае Елена оскорбляет саму себя. Я всегда считал себя неспособным влюбиться, пока не увидел тебя. Я смеялся над усилиями Париса заполучить тебя, смеялся над героической борьбой Менелая за то, чтобы вернуть тебя в Спарту. Но, увидев тебя, я перестал смеяться. Эта нелепая война недостойна твоей красоты. Они сражаются утром, а потом отдыхают целую неделю. Ни женоподобный Парис, ни грубый Менелай, ни даже воины вроде Гектора и Ахилла или советники вроде Энея не для тебя.
— В самом деле? — Елена притворно вздохнула — в глазах у нее мелькнули насмешливые искорки. — Если никто из них не для меня, значит, я не должна вообще иметь мужчину?
— Остается Идей, — отозвался я, ударив себя в грудь.
— Но ведь ты тоже воин.
— Я перестал им быть.
— Кем же ты себя называешь?
— Философом.
— Философом? Что это значит?
— Философ — тот, кто смеется над всеми людьми, включая себя, потому что он их понимает.
— Полагаю, включая и женщин?
— Да. Всех, кроме одной. В моем случае это ты.
— Забавно! Право, мне нравится слушать твои речи.
Но ты пока еще не должен называть меня по имени.
— Значит, я могу надеяться? — энергично осведомился я, схватив ее за руку.
Елена убрала руку, но мягко и с улыбкой.
— Ты дерзок, — промолвила она, но в голосе ее не слышалось недовольства. — Кажется, ты забыл, что я — Елена Аргивская, супруга Париса. Сейчас я хочу поговорить с тобой о жертвоприношении Афродите.
Пришлось согласиться. Я сообщил ей количество жертвенных животных и описал сосуды для вина. Елена радовалась, уверенная, что жертва будет принята благосклонно.
Воспользовавшись случаем, я заговорил о нелепых суевериях религии и о том, что ее мифы коренятся в прославлении героев древности, которые были простыми смертными.
— Тебе меня не убедить. — Елена покачала головой и беззвучно забормотала молитву. — А что ты скажешь о золотом яблоке, присужденном Афродите[51]]? — спросила она. — По-твоему, Парис смог бы выманить меня из Спарты без обещанной помощи богини?
— Ты отлично знаешь, что все это было подстроено, — с презрением сказал я. — Мой друг Кисеей по меньшей мере раз двадцать в беседах с Парисом касался истории с яблоком, и тот каждый раз увиливал и старался сменить тему. «Ты в самом деле видел Афродиту?» — допытывался Кисеей. «Нет». — «Тогда что же ты видел?» — «Я видел яблоко». Подумать только, что люди вроде Энея притворяются, будто верят в эту чушь!
— Нельзя отвергать богов, — повторила Елена дежурную фразу жрецов.
Но я не собирался спорить с ней о религии и снова попытался вытянуть из нее признание. Однако Елена, осторожная, как и все греки, ни в чем не признавалась и ничего не обещала. Она не могла отрицать, что я отлично справился с ее поручением, но ограничивалась словами, что мне рано рассчитывать на ее благодарность, еще придет время.
— Но, Елена, как ты можешь просить меня ждать, видя мое нетерпение? Клянусь богами, разве я не сказал, что люблю тебя?
— Эта клятва в твоих устах звучит фальшиво, Идей.
— Тогда клянусь моим поясом, памятью Фегея, золотом моего отца!
— Ха! Это на тебя похоже. Как бы то ни было, давай подождем. Ты слышал, что я говорила Парису, и, следовательно, знаешь, что я думаю о нем. Он трус и баба.
Я скучаю, а ты кажешься мне забавным. Ты умеешь петь?
— Немного.
— А греческие песни?
— Я их знаю.
Елена дернула шнур, и, когда через минуту появилась Гортина, она велела ей принести лиру. Потом Елена лениво откинулась на подушки, и я начал петь «Гимн Астиаха».
— Значит, ты привлек саму Елену! Счастливчик Идей!
— Слушая тебя, Кисеей, — отозвался я, — можно подумать, будто Елена — единственная женщина в мире.
Такая уж великая честь быть ею замеченным?
В этом я не был искренен. Ныне дни моей молодости позади, и я могу смеяться над собственной глупостью. Если мои тщеславие и лицемерие нельзя простить, то их, по крайней мере, можно понять.
Я считал величайшей честью быть замеченным Еленой. Какой молодой человек на моем месте думал бы иначе? Она была красой и гордостью Греции и стала признанным эталоном женской красоты. К тому же Елена ранее являлась царицей Спарты и могла стать ею вновь. Хотя я мог притворяться перед моим другом Киссеем, у меня кружилась голова от восторга при мысли, что я привлек ее внимание.
Добавлю в качестве оправдания, что мой случай отнюдь не был беспрецедентным. Елена притягивала к себе мужчин, как магнит — железо. Я уже забыл Брисеиду[46]]. Елена ничего мне не обещала, но я надеялся на многое и решил сделать для нее все возможное в истории с жертвоприношением Афродите.
Мой отец Дар, бывший жрецом Гефеста, не стал мне препятствовать, а Оилея я умиротворил обещанием устроить второй праздник Аполлона. Я ожидал определенного противодействия со стороны царя Приама, но на аудиенции, которой я добился следующим днем, он заявил, что предоставляет все подобные дела на усмотрение своего вестника. Вечером жертвенные животные были доставлены в храм Гефеста, где начались приготовления к церемонии.
Я решил лично сообщить обо всем Елене, считая это удобной возможностью возвысить себя в ее глазах, потому на следующее утро направился через двор прямо к дому Париса.
Благодаря моему официальному положению, меня пропустили, не задавая вопросов, и я двинулся по коридору к лестнице, ведущей к верхним комнатам. Но, поднявшись, я внезапно услышал женский голос:
— Дальше идти нельзя.
Я остановился без особых возражений. Шагах в двухстах передо мной стояла девушка чисто грейского[47]] типа, с грациозной гибкой фигурой и соблазнительной оливковой кожей. Пока я стоял, размышляя о том, кто она и почему я не видел ее раньше, девушка повторила:
— Дальше идти нельзя.
— Почему? — осведомился я.
— Это запрещено.
— Тебе известно, что я вестник царя Приама?
— Дальше идти запрещено, — снова сказала она.
— Но я должен повидать Елену Аргивскую, жену Париса.
— Это невозможно. Елена сейчас с Парисом и его братом Гектором. Их нельзя беспокоить.
— Где они?
— Там. — Девушка указала на тяжелый расшитый занавес, прикрывающий дверь справа.
Внезапно мною овладело неудержимое желание узнать, о чем говорят за этой дверью. Очевидно, это объяснялось главным образом всего лишь любопытством, но к нему примешивалась мысль, что неплохо быть в курсе отношений Париса с женой. Ходили слухи, что последнее время они не слишком довольны друг другом. Выяснить это было бы на пользу моим планам. Я задумчиво посмотрел на стоящую передо мной девушку:
— Ты говоришь, что Парис и Гектор сейчас с Еленой?
— Да.
— И их нельзя беспокоить?
Она кивнула. Я сменил тему:
— Ты ведь из Грей, не так ли?
Девушка продемонстрировала белые зубы в довольной улыбке:
— Как ты догадался?
— Нужно быть слепым, чтобы этого не видеть. Красота, подобная твоей, приходит только из долины прямой реки и золотистых холмов. — Я шагнул к ней. — Ты служишь Елене? Как твое имя?
— Меня зовут Гортина. Я прислужница Елены. — Ее лицо слегка потемнело — на светлой коже это был бы румянец, — и она добавила: — Я рабыня. Уже четыре года я в Трое. А ты знаешь Грею?
— Очень хорошо. У тебя красивое имя, Гортина, и красивое лицо. На тебя приятно смотреть. — Подойдя к девушке, я потрепал ее по подбородку и обнял за талию.
— Нет-нет! — вскрикнула она, отпрянув, но я обхватил ее другой рукой и привлек к себе. — Что тебе нужно?
— Ты отлично знаешь, Гортина.
— Но я не могу поверить…
— Разве ты потеряла свое зеркало? Не отталкивай меня.
— Помоги мне, Афродита! — взмолилась девушка, стараясь не повышать при этом голос.
— Неподходящая молитва, — усмехнулся я.
— Что тебе нужно, Идей?
— Мне нужна ты.
Внезапно она расслабилась в моих объятиях и посмотрела на меня широко открытыми глазами:
— Ты заберешь меня отсюда?
— Разумеется. Больше ты не будешь рабыней Елены.
— Когда?
— Скоро. Через пять дней.
— Так долго ждать?
— Можешь рассчитывать на меня, Гортина. Но ты должна пропустить меня туда. — Я указал на дверь, прикрытую расшитым занавесом. — Мне нужно слышать, что говорит Гектор. Не спрашивай почему — ты не поймешь; это государственное дело.
Гортина отшатнулась:
— Это невозможно! Я не посмею!
В конце концов мне с трудом удалось убедить ее.
Бедняжку нельзя было упрекать за измену долгу — такой красавице нелегко четыре года быть рабыней Елены. Я не собирался выполнять свое обещание забрать ее, но она этого не знала, а узнав впоследствии, доказала, что она смелая девушка и истинная дочь Грей.
Самое главное, мне позволили войти незаметно. Ободряюще кивнув испуганной Гортине, я потихоньку проскользнул в дверь.
Войдя, я едва сдержал крик изумления. Парис не пожалел трудов и расходов на устройство гнезда для своей греческой птички. О роскоши и великолепии покоев Елены говорили много, но действительность превзошла все описания.
Желтый и белый мрамор был повсюду, а красным мрамором были инкрустированы скамьи из слоновой кости. На стенах висели дорогие шелковые ткани. В центре комнаты бил миниатюрный фонтан, украшенный четырьмя рельефами из паросского мрамора[48]].
Все это я заметил с одного взгляда, ибо мое внимание сразу же привлекли голоса в соседней комнате.
Бесшумно двинувшись в этом направлении, я спрятался за занавесами алькова, неподалеку от двери.
Здесь я мог четко различать голоса — вернее, голос Гектора.
— Ты жалкий и бессовестный человек, Парис! — говорил любимый сын Приама. — Из-за тебя мы воюем, из-за тебя наши друзья усеивают поле битвы своими мертвыми телами, из-за тебя плачут жены и дети Трои!
Отправляйся сражаться, покуда город не сожгли вместе с тобой!
Гектор умолк, и послышался голос Париса, но он говорил так тихо, что я не мог разобрать слова. Впрочем, угадать их смысл не составляло труда. Парис всегда умел найти для себя оправдание. Он горько сожалеет о бедах, которые навлек на Трою и Приама, но он советовался с оракулом[49]] Аполлона и получил указание не искать сражений; к тому же у него болит зуб и так далее. Право, этот человек был способен на любую низость, спасая свою шкуру.
Но вскоре стало ясно, что Парис перестарался, так как его прервал протестующий голос Елены:
— Ты лжешь, Парис! Боги предсказывали мои бедствия! О, почему они соединили меня с этим презренным трусом, а не с отважным и благородным человеком, способным защитить мою честь своими подвигами?
Прочь с моих глаз, Парис! А ты, мой дорогой брат Гектор, останься со мной и отдохни немного.
После недолгого молчания вновь послышался голос Гектора, вслед за Еленой осуждающего брата. Он добавил, что у него нет времени отдыхать — ему нужно найти Андромаху и возвращаться на поле битвы.
Съежившись в углу алькова, я услышал его тяжелые шаги на расстоянии вытянутой руки.
Как только их звук смолк, я снова выглянул из алькова и едва не был обнаружен, так как занавеси перед проходом в соседнюю комнату внезапно раздвинулись и оттуда вышел Парис в сверкающих доспехах и с хмурым видом. К счастью, он не заметил меня, и я снова скорчился в углу, оставаясь там, покуда не прошло достаточно времени, чтобы Парис вышел из дому. После этого я храбро шагнул в коридор из своего убежища и громко окликнул:
— Елена Аргивская! Идей хочет видеть тебя!
Из комнаты послышался удивленный возглас, вслед за этим занавеси раздвинулись вновь и появилась Елена.
Она была облачена в свободную белую мантию, скрепленную поясом на талии; руки оставались обнаженными; белые ноги виднелись между ремешками сандалий, а золотистые волосы опускались почти до пола. Несколько секунд она молча смотрела на меня, потом резко осведомилась:
— Что тебе нужно? Как ты вошел?
Я шагнул вперед и улыбнулся:
— Таково твое гостеприимство? Два дня я трудился ради тебя, твои пожелания выполнены, а ты приветствуешь меня словами: «Что тебе нужно?»
— Но как ты сюда вошел? — повторила Елена, сдвинув брови. — Где мои прислужницы? Почему мой дом открыт, как общественный храм? Говори!
— Афродита сделала меня невидимым для всех, кроме тебя, — с усмешкой ответил я.
— Это дурная шутка, Идей. Когда месть богов настигнет тебя, ты быстро растеряешь свой хвастливый юмор.
Но я не ослышалась, мои пожелания выполнены?
— Да. Церемонию твоего жертвоприношения проведет жрец Гефеста. Жертвенные животные сейчас в его храме.
— Вот как? — Ее лицо осветила улыбка. — Поделом Оилею! Этого было трудно добиться? Что сказал царь Приам?
— Ничего. Он все предоставил мне. Откровенно говоря, все прошло на удивление легко. Но, как ты говоришь, я, возможно, вызвал гнев Зевса.
— Отлично. — Елена пригласила меня в свои покои, и я повиновался.
Если я нашел наружное помещение великолепным, то что можно было сказать о ее личной комнате? Каждый предмет здесь свидетельствовал о неуемном стремлении к роскоши. Комната была меблирована в раннеспартанском[50]] стиле — господствовали продолговатые линии и белый цвет, за исключением скамей и сундуков, инкрустированных пурпурными жемчужинами Крита.
Большие мягкие подушки едва позволяли ногам касаться пола. Туалетные сосуды были из золота; в оконных нишах стояли высокие нисирские вазы, наполовину скрытые складками занавесей с вытканными на них изображениями грациозных лебедей и красивых женщин.
На мраморных рельефах стен, окаймленных блестящими золотыми лентами, были вырезаны батальные и любовные сцены.
В центре помещения находился миниатюрный алтарь на пьедестале, окруженный четырьмя скамьями из белого мрамора и слоновой кости. На скамьях в беспорядке лежали подушки, покрытые дорогими разноцветными тканями.
Подойдя к скамье, Елена села рядом со мной на подушки. На ее лице было беспокойное выражение, которое было вполне оправдано. Она думала о том, слышал ли я ее разговор с двумя сыновьями Приама.
Я решил сразу же ее успокоить.
— Говорят, что влюбленный не останавливается ни перед чем, — начал я. — До этого утра я не осознавал всю правду этого изречения.
Елена вопрошающе посмотрела на меня:
— О чем ты?
— Совсем недавно я слышал кое-что не предназначенное для моих ушей.
— Значит, ты слышал…
— Все.
— Ты удивляешь меня, Идей. Это недостойно.
— Я же сказал, что влюблен. Это мое оправдание.
К моему удивлению, Елена рассмеялась.
— Влюблен! — воскликнула она. — Нет, Идей, ты не влюблен. Ты слишком эгоистичен, чтобы даже понимать значение этого слова. Если ты и влюблен, то только в золото твоего отца.
— Ты смеешься надо мной, — мрачно буркнул я.
— Верно, — согласилась она и снова засмеялась.
— В таком случае Елена оскорбляет саму себя. Я всегда считал себя неспособным влюбиться, пока не увидел тебя. Я смеялся над усилиями Париса заполучить тебя, смеялся над героической борьбой Менелая за то, чтобы вернуть тебя в Спарту. Но, увидев тебя, я перестал смеяться. Эта нелепая война недостойна твоей красоты. Они сражаются утром, а потом отдыхают целую неделю. Ни женоподобный Парис, ни грубый Менелай, ни даже воины вроде Гектора и Ахилла или советники вроде Энея не для тебя.
— В самом деле? — Елена притворно вздохнула — в глазах у нее мелькнули насмешливые искорки. — Если никто из них не для меня, значит, я не должна вообще иметь мужчину?
— Остается Идей, — отозвался я, ударив себя в грудь.
— Но ведь ты тоже воин.
— Я перестал им быть.
— Кем же ты себя называешь?
— Философом.
— Философом? Что это значит?
— Философ — тот, кто смеется над всеми людьми, включая себя, потому что он их понимает.
— Полагаю, включая и женщин?
— Да. Всех, кроме одной. В моем случае это ты.
— Забавно! Право, мне нравится слушать твои речи.
Но ты пока еще не должен называть меня по имени.
— Значит, я могу надеяться? — энергично осведомился я, схватив ее за руку.
Елена убрала руку, но мягко и с улыбкой.
— Ты дерзок, — промолвила она, но в голосе ее не слышалось недовольства. — Кажется, ты забыл, что я — Елена Аргивская, супруга Париса. Сейчас я хочу поговорить с тобой о жертвоприношении Афродите.
Пришлось согласиться. Я сообщил ей количество жертвенных животных и описал сосуды для вина. Елена радовалась, уверенная, что жертва будет принята благосклонно.
Воспользовавшись случаем, я заговорил о нелепых суевериях религии и о том, что ее мифы коренятся в прославлении героев древности, которые были простыми смертными.
— Тебе меня не убедить. — Елена покачала головой и беззвучно забормотала молитву. — А что ты скажешь о золотом яблоке, присужденном Афродите[51]]? — спросила она. — По-твоему, Парис смог бы выманить меня из Спарты без обещанной помощи богини?
— Ты отлично знаешь, что все это было подстроено, — с презрением сказал я. — Мой друг Кисеей по меньшей мере раз двадцать в беседах с Парисом касался истории с яблоком, и тот каждый раз увиливал и старался сменить тему. «Ты в самом деле видел Афродиту?» — допытывался Кисеей. «Нет». — «Тогда что же ты видел?» — «Я видел яблоко». Подумать только, что люди вроде Энея притворяются, будто верят в эту чушь!
— Нельзя отвергать богов, — повторила Елена дежурную фразу жрецов.
Но я не собирался спорить с ней о религии и снова попытался вытянуть из нее признание. Однако Елена, осторожная, как и все греки, ни в чем не признавалась и ничего не обещала. Она не могла отрицать, что я отлично справился с ее поручением, но ограничивалась словами, что мне рано рассчитывать на ее благодарность, еще придет время.
— Но, Елена, как ты можешь просить меня ждать, видя мое нетерпение? Клянусь богами, разве я не сказал, что люблю тебя?
— Эта клятва в твоих устах звучит фальшиво, Идей.
— Тогда клянусь моим поясом, памятью Фегея, золотом моего отца!
— Ха! Это на тебя похоже. Как бы то ни было, давай подождем. Ты слышал, что я говорила Парису, и, следовательно, знаешь, что я думаю о нем. Он трус и баба.
Я скучаю, а ты кажешься мне забавным. Ты умеешь петь?
— Немного.
— А греческие песни?
— Я их знаю.
Елена дернула шнур, и, когда через минуту появилась Гортина, она велела ей принести лиру. Потом Елена лениво откинулась на подушки, и я начал петь «Гимн Астиаха».