Ужасно! Но наконец я вырвался и уехал... куда глаза глядели. Хоть я и собирался объехать одну дамбу в тот день, а остальные в последующие два дня, в то утро я объехал их все. Проехал по первой до Америкэн-ривер и разочаровался. Даже на таком большом расстоянии поверхность земли не очень-то изменилась, а если и изменилась, то к худшему... песок и грязные кусты. Я повернул назад, проехал к противоположной дамбе и еле поверил глазам своим... местность на той стороне была такой же как и на этой. Я снова вернулся в город, переехал по мосту через реку Сакраменто в графство Йоло, и тут не было разницы. К тому времени я очень проголодался и поехал домой. К тому же мне стало жарко и что-то зудило в паху. К обеду я опоздал, но у матери всё было подогрето, и она не задавала мне очень неудобных вопросов. Куда я ездил? Я ответил. Что видел? Этого я не мог ей сказать. Я ездил к гори зонту и не увидел ничего нового, но я ещё сам толком не понимал этого и поэтому не мог рассказать кому-либо. Так же не мог я ей ничего ответить, отчего я такой скучный. Единственное, что я отрицал, так это что у меня что-либо болит, когда она предположила такое. Нет, нет, только не это. Я покормил коня и вытер его, после того как поел сам, вышел снова, напоил его и прогулял. Затем я чистил его до тех пор, пока не пришли домой сёстры, и тогда мы стали чистить его все вместе.
На следующий день у меня болело одно место, так болело, что я едва мог сидеть или ходить, но уже соврав по этому поводу, мне нужно было держаться, и я снова уехал, хоть и с трудом, но мужественно, как ковбой или индеец под пытками, только я не уехал далеко. Я остановился, слез с лошади и пустил пони пастись на травке под деревьями в Ист-парке. Я лежал и, нет, не думал, а фантазировал. Я представлял себя разными людьми: ковбоем, охотником, воином, рыцарем, крестоносцем... я воображал себя героем всех книг, которые читал. Не всеми сразу в тот самый день. С тех пор, как у меня появился пони, я провёл много, много часов, играя воображением, и оно стало самым мощным свойством моих умственных способностей. Так как большую часть времени я проводил в одиночестве, постепенно мне это понравилось, и это удовольствие я испытываю часто, даже сейчас. Когда устаю от толпы, я удаляюсь куда-нибудь и отдыхаю духовно.
Ещё мальчиком я уезжал далеко-далеко в какое-нибудь местечко, отпускал пони на длинном поводу, а сам сидел и ничем не занимался, кроме размышлений. Я много читал. Обнаружив, что книги питают мое воображение, я брал с собой книжку и, найдя укромный уголок, усаживался читать. И в чтении я всегда находил что-то для себя. Мне нравилось превращаться из того героя, которым я был в то время, во всадника, и полностью войдя в роль, я снова садился на коня и настолько перевоплощался в Наполеона, Ричарда Львиное Сердце или Байрона, что при столкновении с действительностью вдруг приходил в себя ошеломлённый, как бы вдруг проснувшись. Люди моей мечты жили и поджидали меня в кустах за рекой, так что пустое пространство за рамками моего старого горизонта, за дамбой, стало не только интересным, но и увлекательным в ожидании славы, и было населено Личностями.
- Эй, паренёк! Не купайся здесь. Течение унесёт тебя до самого Сан-Франциско.
Я поднял голову. Это был мостовой обходчик, человек, который обходил эстакаду через Америкэн-ривер после каждого поезда, чтобы погасить возгорания на сухих шпалах, вызванные горящими углями, выпавшими из паровоза. Я уважал человека, занимавшего такой ответственный пост, но всё же скользнул в воду, поплавал у берега, вышел назад и оделся. Я мог бы сообщить ему, что Байрон переплывал Геллеспонт, что было гораздо труднее, чем пересечь Америкэн в этом месте, и мне не хотелось признаваться, что на той стороне реки, где у китайцев была арахисовая ферма, у меня поставлен капкан, а китайцы для меня были сарацинами.
Когда я оделся, обходчик пригласил меня встретиться с ним в конце эстакады. Я так и сделал, и это положило начало нашей дружбе. Он не стал ругать меня, даже похвалил, как я плаваю, но заметил, что в этом месте течение очень быстрое, и купаться там вовсе не признак храбрости, а глупости. - Мальчику не следует делать того, что не будет делать взрослый человек. - Он задал мне несколько вопросов, как меня зовут, сколько мне лет, где я живу, чем занимается мой отец.
Он погладил и похвалил моего пони. Я же спросил его, как это он ходит так быстро по эстакаде, переступая со шпалы на шпалу, ведь там нет настила.
- О, - сказал он, - теперь я могу ходить по ним быстро потому, что вначале ходил по ним медленно.
Мне захотелось попробовать. Он взял меня за руку и медленно повел со шпалы на шпалу до тех пор, пока я не пообвык. Когда я научился ходить сам, он пригласил меня в свою сторожевую будку, которая была примерно на расстоянии трети пути отсюда. Я пошёл вперёд, он следом. Добравшись до домика, мы уселись и долго приятно беседовали как мужчина с мужчиной. Разговор стал настолько доверительным, что я рассказал ему о том, что я охотник, и у меня поставлены ловушки на бобров как вверх, так и вниз по реке. И он оправдал моё доверие. Он не стал говорить мне, что в той реке бобры не водятся, да мы и сами знали, что их там нет, но мы оба понимали, что это не имеет значения. Он же сообщил мне, что он золотоискатель... и надеется когда-нибудь разбогатеть.
- Я не очень-то усердно занимаюсь этим, - признался он. - Главным образом я слежу за мостом. Но между поездами, когда делать совершенно нечего, я размышляю об этом. Я думаю о том, как я приехал на запад, чтобы найти золотую жилу, разработать её и стать богатым. Я пишу домой, что именно этим и занимаюсь, золотоискательством, и иногда я действительно делаю это, и тогда воображаю, что нашёл, возвращаюсь домой и трачу деньги.
После этого я поймал ещё бобров, и мы с ним израсходовали прибыль так, как мне хотелось. Да, а потом он напал на богатую жилу, и мы с ним вернулись на восток и просадили деньги так, как хотелось ему. Это было интересно. Из-за этого я получил плохое прозвище. Кое-кто из взрослых стал звать меня "ужасным лгуном", и без сомненья иногда мои россказни были весьма неубедительны. Отец стал расспрашивать меня, и я рассказал ему о мостовом обходчике. Я сказал, что обходчик может бегать по эстакаде со скоростью поезда, а отец отчитал меня за то, что я несу такой вздор. Мне стало так неприятно, что я поделился этим с обходчиком.
Тот поразмыслил, а затем сказал: "Когда отец твой поедет в следующий раз на поезде в эту сторону, сообщи мне, а ему скажи, чтобы сел на последнюю платформу."
И вот когда подоспел такой случай, я сказал отцу, как быть, и пошёл к обходчику.
Он спустился с эстакады, исчез в кустах, и вскоре вернулся, неся в руках несколько спелых дынек. Мы дождались поезда. Поезда шли по эстакаде медленно, икогда паровоз проходил мимо, обходчик подал машинисту дыню и попросил того не торопиться. Так что, когда поезд прошёл, обходчик бросился за ним вслед, догнал последний вагон и вручил дыню отцу, который помахал ему рукой, затем снял шляпу, поклонившись в мою сторону.
Мы с обходчиком очень возгордились. Смеясь, мы разговаривали об этом. Это его приструнит, - сказал обходчик и пожалел, что у нас нет ни одного бобра, чтобы показать им. - Я бы заплатил хорошие деньги, если бы можно было где-нибудь купить его.
А меня бобры совсем не волновали. Мужчины фыркали, и вначале так поступали и некоторые мальчишки, но вскоре вся наша ватага стала ставить и проверять ловушки на речке. И к тому же мы вели войну. Всё та же арахисовая ферма, которой управляли китайцы, для нас они были турками и сарацинами. Мы же, мальчишки, были крестоносцами, рыцарями. Так что, когда мы переплывали речку, чтобы воровать арахис, то либо возвращались с орешками, что было хорошо, либо нам приходилось воевать с сарацинами, что было ещё лучше. Они нападали на нас, бросаясь комками грязи. мы же отстреливались, а когда те подходили слишком близко, мы ныряли в речку и, уворачиваясь и виляя, уплывали домой к христианскому берегу.
Моя ватага была небольшой и пополнялась очень медленно. Это всё были ребята, у которых были лошади, весьма разношёрстная компания. Первым... и последним...был Хьялмар Бергман, шведский мальчик. Его отец был гончаром, они с матерью жили в избушке на окраине города, по-английски не говорили и были очень бедными. Лошадь оказалась у Хьялмара по тому, что отцу его она досталась в уплату долга, а тому она была ни к чему. Чёрная Бесс, как я называл её, была большойкобылой, очень своенравной, но хорошо выученной для работы со скотом. Если только надо было выполнить какую-нибудь опасную работу, то ковбои брали для неё Чёрную Бесс, а мы, мальчишки, отправлялись за ней, чтобы получить удовольствие. Джейк Шорт, лучший ковбой в городе в то время, хорошо знал Бесс, а она знала его и его дело.
Однажды в поле появился бешеный бык, и его надо было пристрелить. Мы уселись на забор и смотрели, как Джейк выехал на Бесс с большим револьвером "кольт"
наготове. Когда Бесс увидела быка, несущегося с опущенной головой прямо на них, она остановилась, напряглась и стала намертво, поворачиваясь только для того, чтобы бытьлицом к бешеному быку. Джейк бросил поводья сдвинулся на седле влево и склонился далеко на правую сторону. Бык несся как угорелый прямо на них, и когда оставалось метра три, Джейк выстрелил, Чёрная Бесс бросилась всем корпусом влево, и бык упал как раз на то место, где она стояла. Джейк спрыгнул и докончил быка, а Бесс так и осталась стоять там, где он её оставил.
- Вот это лошадь, - сказал он, и я был горд этим. Хоть Бесс и принадлежала Хьялмару, но она ведь была из нашей ватаги.
Были и другие ребята с лошадьми, разного рода ребята и разномастные лошади, но и те и другие большей частью имели отношение к скотоводству и мясопереработке. У Уила Кланесса, сына доктора, был пони "просто для того, чтобы кататься", но он не очень-то хотел водиться с нами. Он предпочитал шарики, волчки и прочие игры на земле. Я же изобретал или приспосабливал другие игры для верховой езды, и Уилу нравились некоторые из них. Например, прятки. Мы нашли длинный прямой отрезок дороги в старом Ист-парке, по сторонам которой были кусты и тропинки.
Там в конце отрезка примерно в восьмую часть мили, мы прочертили поперёк дороги черту. Мальчик, которому выпадало водить, оставался у черты, а остальные рассыпались по лесу. Водивший время от времени кричал :"Готовы?" до тех пор, пока ответа не было, и он отправлялся на поиски. Он старался оставить себе хороший путь назад к черте, но ему надо было выследить либо нас, либо лошадей.
Игра заключалась в том, что нам надо было незаметно пробраться к той черте. Если водивший замечал кого-либо из нас, то выкрикивал имя наездника, указывал на него и, повернувшись назад, гнал лошадь к черте. Тот, кого узнали, тоже бросался к черте и начиналась гонка.
Лошади вскоре выучились этой игре и иногда, заметив водившего, бросались к черте так стремительно, что порой мальчик оставался позади. Однажды я прятался под деревом, а мой пони заметил лошадь водившего Эрни Саутуорта. Он прыгнулвперёд и прижал меня к ветке дерева. Я схватился за ветку, а мой пони выскочил из леса, встретил водившего на дороге, бросился вдогонку и выиграл. Мы было заспорили, должен ли всадник быть на лошади в конце гонки, и так как нередко оказывалось, что лошадь приходила к финишу одна, то мы установили правило, что лошадь, пришедшая к финишу первой или последней, хоть с наездником, хоть без него, выигрывала илипроигрывала.
Но Уилу вскоре надоели как эта, так и другие игры. Он не мог сражаться с сарацинами, которые были всего-навсего китайцами, и с огромным презрением относился к ловушкам на бобров, которых не существует. Были и другие такие ребята.Они были реалистами, как я бы сказал сейчас, люди практического склада ума. Я научился играть и с такими ребятами, но всё-таки предпочитал таких, которые умели создавать свой собственный мир и жить в нём.
В свою ватагу я принимал и мужчин, особенно наездников. Другие были не согласны с этим, они утверждали, что взрослые смеются над нами и портят всё дело. И по существу это было правда. Но я знал и таких людей как путевой обходчик, которые умели играть. Например Джейк Сторц, немец, который жил рядом, его амбар стоял позади нашей конюшни. Джейк работал уборщиком улиц в городе, а ещё был пожарником и возчиком. У него было много лошадей. Жена его, босая крестьянская женщина, ухаживала за лошадьми, и они с Джейком стали моими главными советниками по уходу, кормлению моего пони и обращению с ним. Джейк позволил мне стать пожарным. Он укрепил трензель на поводе моего пони, как это было сделано у одной изего лошадей, так что можно было одним махом вставить его в рот лошади, развязать, освободить повод, прыгнуть на лошадь без седла и броситься на пожар в тот миг, как прозвучит гудок. Сначала мне приходилось ездить на пожар с Джейком, но он не ждал меня ни секунды, и вскоре я научился сам различать сигналы и понимать, куда надо ехать. Несколько раз я приезжал на пожар раньше Джейка, и пожарники знали об этом.
- А где же Джейк? - кричали они, когда я появлялся там один.
Первый раз, когда случился пожар, я сидел за обеденным столом. Вскочив, я опрокинул стул и перепугал всю семью, но всё произошло так быстро, что никто не успел ничего сказать, пока я не вернулся час спустя. Тогда мне пришлось объясниться, отец поговорил с Джейком, и всё уладилось. Мне разрешили ездить на пожар в любое время, кроме того, когда я был в школе и в постели, а мать сшила мне красную рубашку пожарника.
А вот с жеребцом возникли совсем ненужные трудности. Г-жа Сторц, отвечавшая за разведение всех животных, посвятила меня в тайну появления жеребят. Я держал кобылу, а она подводила жеребца. Это была тяжёлая работа. Жеребец нервничал, онсовсем не хотел ждать, пока кобыла будет готова, и г-же Сторц приходилось сдерживать его. Если кобыла оказывалась своенравной и брыкалась, мне приходилось виснуть на ней и удерживать её. Но нам случалось проделывать это так часто, что вскоре всё у нас получалось как по маслу. И мне также следовало было быть "начеку", когда подходило время жеребиться. Отвечала за всё г-жа Сторц, но она была очень занята, так что мне приходилось помогать: следить за кобылой, которую оставили в поле пастись, и наказом сразу же звать её при первых же признаках родов.
Однажды я ехал на своём пони, увидел, что лошадь лежит на земле, жеребёнок наполовину вывалился, а до г-жи Сторц было не дозваться. Я отпустил пони домой, подбежал к кобыле, а та уже как бы потеряла надежду. Я похлопывал её по голове, побуждал её попробовать ещё разок, а затем взял и вытащил конского детёныша.
Сделал это сам, а тем временем кричал: "Миссис Сторц, миссис Сторц". Она пришла, и когда увидела, что всё в порядке, расцеловала меня. И рассказала об этом Джейку и всем. Джейк был рад. Он заявил, что этот жеребёнок будет у него лучшей лошадью, и назовёт он его в мою честь. Так он и сделал. А я с большим нетерпением следил за тем, как растёт мой жеребёнок. И всё бы ничего. Отец мой слышал об этом деле и говорил о нём, и если у него возникали какие-нибудь сомнения, то он только покачивал головой, а запрещать, он ничего не запрещал.
Пару лет спустя он пришёл домой с каким-то плакатом в руке и был очень сердит.
Совсем непонятно почему. Я сам видел тот плакат, он висел на амбаре у Джейка, да и в нашей конюшне был такой. Он был развешан везде: в каждой кузнице и на ипподроме. Там была фотография моего жеребёнка, уже взрослого и с моим именем.
Это было объявление о том, что "этот великолепный, породистый жеребец Лэнни С.
готов обслужить любую кобылу за 50 долларов." Отец поговорил с Джейком, и все плакаты отозвали назад. Вместо него появился другой, с тем же конём, той же ценой, но с другим именем.
Глава V СПОРТИВНЫЙ ВОЗРАСТ
Лошадь открывает перед мальчиком довольно широкие горизонты, хотя бы вначале.
Некоторое время меня устраивали те расстояния, которые я мог покрыть за полдня верховой езды в субботу и с трёх до шести после школы в будние дни. Если я выезжал из дому сразу же после завтрака в выходные и сразу же после школы в остальные дни, то можно было осмотреть значительную часть окружающего мира.
Осмотрев всё в пределах этого круга, мне приходилось повторять, в результате я всё обследовал довольно тщательно. И тогда я обнаружил скаковой трек.
Неподалёку от нашего дома была ярмарочная площадь. Мы ходили туда с отцом пешком на выставки скота и наблюдали там скачки. В перерывах между ярмарками делать там вроде бы было нечего. Я гнал своего пони на расстояние четверти мили по прекрасному пустому треку, и было так приятно чувствовать себя жокеем, скакать пригнувшись к лошади, а затем пройти шагом победителя скачек перед трибуной, которую я мысленно наполнял ликующей толпой.
Однажды утром, приехав туда пораньше, я обнаружил, что ярмарочная площадка не была пустой. Там конюхи и жокеи выгуливали целую колонну скаковых лошадей, накрытых попонами. Я поплёлся сзади. Кое-кто из них шикал на меня, звал меня "пацаном" и велел не путаться под ногами. Один из них, цветной парень, которого звали "копчёным" и который ехал последним в колонне, повернул ко мне голову и велел мне не слушать их. Я подчинился ему, и когда другие снова стали гонять меня, он отвечал им:
- Оставьте его в покое.
Я ездил по скаковой дорожке рядом с ним, и он объяснил, что на ярмарочной площадке были конюшни, работавшие круглый год, и что скоро на поезде привезут ещё. Он разрешил мне приходить к нему в конюшню, когда мне только захочется.
- Ты только спроси "копчёного", - говорил он, - скажи, что ты мой друг, и этого будет вполне достаточно.
После этого я часто пользовался гостеприимностью "копчёного". Остальные парни вскоре привыкли ко мне и даже тренеры стали разговаривать со мной. Один из тренеров даже нашёл мне дело. Поскольку я был меньше и легче любого из жокеев и мог держаться на лошади без седла, он попросил меня однажды проехаться на одном из его рысаков. Я был восхищён, это была возможность приобщиться к ним. Он вывел мне свою большую, быструю кобылу, под попоной и с удилами, подсадил меня на неё и строго велел мне "проехаться на ней милю рысью так быстро, как только она сможет. - И послушай, пацан,- добавил он, как бы пригрозив, - не допускай, чтобы она понесла, понял?"
Я справился. Откинувшись далеко назад и подняв колени, я балансировал всем своим весом, натягивая поводья, и проскакал на этом рысаке милю, показав хорошее время. Прекрасно, для рысака, для всех рысаков, в особенности для молодняка.
Практически без груза, без узды, свободные как на пастбище, и всё-таки они скакали рысью. И без всякой платы. Меня стали брать и другие тренеры. Мне было нелегко, у некоторых из коней была довольно грузная походка, меня трясло довольно крепко, но ведь не мог же я жаловаться? "Копчёный" сказал, что мной злоупотребляют, а некоторые из жокеев стали звать меня просто придурком. А тренеры говорили мне, что если я сохраню небольшой вес, буду мало есть и усердно трудиться, то когда-нибудь смогу стать жокеем.
Мне захотелось стать жокеем так же, как когда-то хотелось стать рыцарем, поэтом или ковбоем. Я усердно работал. Я проезжал по четыре-пять миль в день на четырёх-пяти лошадях. Я изучил и освоил язык, манеры а также походку вразвалку, как у жокеев. И я стал продвигаться вперёд, в скаковых кругах мой авторитет стал быстро расти. Иногда возникали трудности дома. Иногда я не ел совсем, другой раз как бы постился, и был очень голоден. Мать моя забеспокоилась. Она не могла понять, что со мной творится, и обратилась к отцу, который по обыкновению покачал головой, но ничего не говорил примерно неделю. Он видел, как время от времени я нарушал свой пост и упоённо поедал всё, и раз наевшись, снова начинал свои "тренировки". Наконец он отвёл меня в сторонку и завёл разговор.
- Чего ты хочешь добиться? - спросил он. - Голодать? Я же вижу, что ты то отказываешься от еды совсем, затем вдруг начинаешь жрать как свинья. Так, знаешь ли, не голодают. Если уж голодать, то не надо есть ничего, и это в порядке вещей. Но к чему это всё?
Я рассказал ему всё: как я стал лучшим наездником без седла на рысаках на треке и какое блестящее будущее ждёт меня в качестве жокея, если только я смогу удержать свой вес. Он выслушал меня и задал несколько вопросов: как называется конюшня, где я занимаюсь, как зовут тренеров и имя моего любимого жокея, "Копчёного".
- Ну хорошо, - сказал он, - если уж ты собираешься стать жокеем, то надо делать это правильно. Но чтобы сохранить небольшой вес, вовсе не значит, что не надо есть совсем, надо соблюдать диету. Надо умеренно есть простую пищу, отказаться от сладостей, жиров, никаких тяжёлых мучных изделий, которых ты всегда так много поглощал. Я помогу тебе подбирать и ограничивать пищу, а ты время от времени будешь мне рассказывать, как у тебя идут дела на треке.
На этом мои трудности дома прекратились. Мать немного сердилась, но не очень, взгляд отца избавлял меня даже от тех пирожных, которые она пекла, чтобы соблазнить меня. И как всегда она помогала мне подогнать одежду к моим новым занятиям. Она сменила рубашку, которую сшила для пожарника, на узкую рубашку с высоким воротом, а также поставила высокие каблуки на одной из пар обуви. Теперь я стал жокеем дома, а на треке я стал просто образцом, и не только как наездник и тренер рысистых лошадей.
Разумеется, я посещал все скачки. Меня пропускали туда бесплатно через ворота конюшни. Мне было жалко отца и друзей, которым приходилось расставаться со мной там, а самим идти через общие ворота для публики и затем сидеть на трибунах, а я же бежал в загоны, на дорожку и на тотализатор. Это были места между забегами.
Когда лошади выходили на старт, я взбирался на свой столб, одну из стоек, поддерживающих трибуну, он находился как раз напротив судейской ложи, к которой была привязана проволока. И там, в развилке между столбом и одной из раскосин, я усаживался, и у меня был лучший вид на всё поле. Мне было видно даже лучше чем судьям. Мне было видно так же хорошо как и им, какая лошадь пройдёт первой под проволокой. Игроки и "жучки" скоро поняли это, они уже знали, что мне известны правила, лошади и жокеи, и когда случаи были спорными, и судьи начинали совещаться, то наездники обращались ко мне за результатом.
- Эй, паренёк, кому достанутся деньги?
Я отвечал им сразу и наверняка, затем спускался вниз и бежал по треку смотреть, как конюхи разнуздывают, чистят, моют лошадей и накрывают их попонами. Скачки для меня стали тем, чем их называли: спортом королей и королём спорта. Я идеализировал их, как идеализировал и всё остальное, и следовательно, мне пришлось пережить разочарование... как всегда в молодости.
Бывая на конюшне, я вскоре прослышал о "подставных скачках". Что такое подставные скачки? Вначале ответом мне был просто смех, хор хохота со стороны жокеев. "Послушай, пацан хочет знать, что такое подставные скачки!" Я обиделся.
"Копчёный" вероятно видел моё унижение, он подошёл ко мне и сказал: "Не расстраивайся, малыш, я расскажу тебе как-нибудь".
- Вот-тот, - сказал другой. - Уж он-то знает.
А другой добавил: "Подставные скачки, малыш, - это хорошая штука. Это, когда мы получаем своё, понял?"
И "копчёный" объяснил мне всё. Обычно на каждой из скачек бывает несколько заездов, где заранее договариваются, чтобы к финишу пришла первой лошадь, которую никто не ожидал. Поскольку все жокеи, конюхи, тренеры и владельцы играли в тотализатор, то они могли сорвать "большой куш", когда заранее знали о подставной скачке. Иногда одна группа знала об этом, иногда другая, иногда знали все, а бывало и так, что заговор раскрывался в последний момент и "все проигрывали", кроме владельца, тренера и жокея.
Я не делал ставок. У меня не было зарплаты, и поэтому я не получал компенсации за огорчение от таких сведений. Я больше не страдал оттого, что потерял веру.
Жалко было смотреть на знакомого жокея, который придерживал фаворита, которого я любил и знал, что он может выиграть. Я чуть не плакал, я чувствовал, как у меня наворачиваются слёзы, когда случались такие вещи.
"Копчёный" сочувствовал мне, и всё же однажды он сообщил мне, что ему придётся сдерживать коня, на котором нужно будет скакать. Это был мерин, о котором негр так много мне рассказывал, и мы оба восхищались им. Это был верный выигрыш, этот конь, молодой, но подающий надежды. И все в конюшне знали об этом, они знали, что "копчёный" может выжать из него максимум. "Копчёный" улыбался, когда сказал мне, что конюшня запродала его лошадь. Мне было жалко коня и стыдно за "копчёного". Я отвернулся, и тогда услышал, как "копчёный" сказал: "Ну во всяком случае, я вложил кучу денег в эти скачки, всё, что у меня было, всё, что мне удалось выпросить, занять или украсть".
Cо своего столба под проволокой я наблюдал за этим заездом и, будучи "в курсе", видел, как "копчёный" придерживал лошадь. Он был вынужден. Эта лошадь привыкла побеждать и ей хотелось снова выиграть. Между лошадью и жокеем завязалась борьба. Я опасался, что остальные, возможно судьи, заметят, что делает "копчёный". Он плохо начал, но лошадь наверстала это по внешней стороне первой прямой, затем он повёл и так держал, не торопясь, вдоль дальней прямой. Ссора началась на дальнем повороте. Голова лошади дважды взметнулась, как бы затем, чтобы перехватить удила, но "копчёный" придержал её, и в начале последней прямой он уже ехал в куче. Там конь вдруг освободился на некоторое время и поплыл вперёд, легко и свободно, догоняя лидеров, только "копчёный" прижимал его к бровке, и он не мог прорваться вперёд. А когда он выдвинулся на последний рывок, уже было слишком поздно. "Копчёный" крепко держал его, он не мог догнать их и под проволокой оказался третьим. Намеченная к победе лошадь была первой.
На следующий день у меня болело одно место, так болело, что я едва мог сидеть или ходить, но уже соврав по этому поводу, мне нужно было держаться, и я снова уехал, хоть и с трудом, но мужественно, как ковбой или индеец под пытками, только я не уехал далеко. Я остановился, слез с лошади и пустил пони пастись на травке под деревьями в Ист-парке. Я лежал и, нет, не думал, а фантазировал. Я представлял себя разными людьми: ковбоем, охотником, воином, рыцарем, крестоносцем... я воображал себя героем всех книг, которые читал. Не всеми сразу в тот самый день. С тех пор, как у меня появился пони, я провёл много, много часов, играя воображением, и оно стало самым мощным свойством моих умственных способностей. Так как большую часть времени я проводил в одиночестве, постепенно мне это понравилось, и это удовольствие я испытываю часто, даже сейчас. Когда устаю от толпы, я удаляюсь куда-нибудь и отдыхаю духовно.
Ещё мальчиком я уезжал далеко-далеко в какое-нибудь местечко, отпускал пони на длинном поводу, а сам сидел и ничем не занимался, кроме размышлений. Я много читал. Обнаружив, что книги питают мое воображение, я брал с собой книжку и, найдя укромный уголок, усаживался читать. И в чтении я всегда находил что-то для себя. Мне нравилось превращаться из того героя, которым я был в то время, во всадника, и полностью войдя в роль, я снова садился на коня и настолько перевоплощался в Наполеона, Ричарда Львиное Сердце или Байрона, что при столкновении с действительностью вдруг приходил в себя ошеломлённый, как бы вдруг проснувшись. Люди моей мечты жили и поджидали меня в кустах за рекой, так что пустое пространство за рамками моего старого горизонта, за дамбой, стало не только интересным, но и увлекательным в ожидании славы, и было населено Личностями.
- Эй, паренёк! Не купайся здесь. Течение унесёт тебя до самого Сан-Франциско.
Я поднял голову. Это был мостовой обходчик, человек, который обходил эстакаду через Америкэн-ривер после каждого поезда, чтобы погасить возгорания на сухих шпалах, вызванные горящими углями, выпавшими из паровоза. Я уважал человека, занимавшего такой ответственный пост, но всё же скользнул в воду, поплавал у берега, вышел назад и оделся. Я мог бы сообщить ему, что Байрон переплывал Геллеспонт, что было гораздо труднее, чем пересечь Америкэн в этом месте, и мне не хотелось признаваться, что на той стороне реки, где у китайцев была арахисовая ферма, у меня поставлен капкан, а китайцы для меня были сарацинами.
Когда я оделся, обходчик пригласил меня встретиться с ним в конце эстакады. Я так и сделал, и это положило начало нашей дружбе. Он не стал ругать меня, даже похвалил, как я плаваю, но заметил, что в этом месте течение очень быстрое, и купаться там вовсе не признак храбрости, а глупости. - Мальчику не следует делать того, что не будет делать взрослый человек. - Он задал мне несколько вопросов, как меня зовут, сколько мне лет, где я живу, чем занимается мой отец.
Он погладил и похвалил моего пони. Я же спросил его, как это он ходит так быстро по эстакаде, переступая со шпалы на шпалу, ведь там нет настила.
- О, - сказал он, - теперь я могу ходить по ним быстро потому, что вначале ходил по ним медленно.
Мне захотелось попробовать. Он взял меня за руку и медленно повел со шпалы на шпалу до тех пор, пока я не пообвык. Когда я научился ходить сам, он пригласил меня в свою сторожевую будку, которая была примерно на расстоянии трети пути отсюда. Я пошёл вперёд, он следом. Добравшись до домика, мы уселись и долго приятно беседовали как мужчина с мужчиной. Разговор стал настолько доверительным, что я рассказал ему о том, что я охотник, и у меня поставлены ловушки на бобров как вверх, так и вниз по реке. И он оправдал моё доверие. Он не стал говорить мне, что в той реке бобры не водятся, да мы и сами знали, что их там нет, но мы оба понимали, что это не имеет значения. Он же сообщил мне, что он золотоискатель... и надеется когда-нибудь разбогатеть.
- Я не очень-то усердно занимаюсь этим, - признался он. - Главным образом я слежу за мостом. Но между поездами, когда делать совершенно нечего, я размышляю об этом. Я думаю о том, как я приехал на запад, чтобы найти золотую жилу, разработать её и стать богатым. Я пишу домой, что именно этим и занимаюсь, золотоискательством, и иногда я действительно делаю это, и тогда воображаю, что нашёл, возвращаюсь домой и трачу деньги.
После этого я поймал ещё бобров, и мы с ним израсходовали прибыль так, как мне хотелось. Да, а потом он напал на богатую жилу, и мы с ним вернулись на восток и просадили деньги так, как хотелось ему. Это было интересно. Из-за этого я получил плохое прозвище. Кое-кто из взрослых стал звать меня "ужасным лгуном", и без сомненья иногда мои россказни были весьма неубедительны. Отец стал расспрашивать меня, и я рассказал ему о мостовом обходчике. Я сказал, что обходчик может бегать по эстакаде со скоростью поезда, а отец отчитал меня за то, что я несу такой вздор. Мне стало так неприятно, что я поделился этим с обходчиком.
Тот поразмыслил, а затем сказал: "Когда отец твой поедет в следующий раз на поезде в эту сторону, сообщи мне, а ему скажи, чтобы сел на последнюю платформу."
И вот когда подоспел такой случай, я сказал отцу, как быть, и пошёл к обходчику.
Он спустился с эстакады, исчез в кустах, и вскоре вернулся, неся в руках несколько спелых дынек. Мы дождались поезда. Поезда шли по эстакаде медленно, икогда паровоз проходил мимо, обходчик подал машинисту дыню и попросил того не торопиться. Так что, когда поезд прошёл, обходчик бросился за ним вслед, догнал последний вагон и вручил дыню отцу, который помахал ему рукой, затем снял шляпу, поклонившись в мою сторону.
Мы с обходчиком очень возгордились. Смеясь, мы разговаривали об этом. Это его приструнит, - сказал обходчик и пожалел, что у нас нет ни одного бобра, чтобы показать им. - Я бы заплатил хорошие деньги, если бы можно было где-нибудь купить его.
А меня бобры совсем не волновали. Мужчины фыркали, и вначале так поступали и некоторые мальчишки, но вскоре вся наша ватага стала ставить и проверять ловушки на речке. И к тому же мы вели войну. Всё та же арахисовая ферма, которой управляли китайцы, для нас они были турками и сарацинами. Мы же, мальчишки, были крестоносцами, рыцарями. Так что, когда мы переплывали речку, чтобы воровать арахис, то либо возвращались с орешками, что было хорошо, либо нам приходилось воевать с сарацинами, что было ещё лучше. Они нападали на нас, бросаясь комками грязи. мы же отстреливались, а когда те подходили слишком близко, мы ныряли в речку и, уворачиваясь и виляя, уплывали домой к христианскому берегу.
Моя ватага была небольшой и пополнялась очень медленно. Это всё были ребята, у которых были лошади, весьма разношёрстная компания. Первым... и последним...был Хьялмар Бергман, шведский мальчик. Его отец был гончаром, они с матерью жили в избушке на окраине города, по-английски не говорили и были очень бедными. Лошадь оказалась у Хьялмара по тому, что отцу его она досталась в уплату долга, а тому она была ни к чему. Чёрная Бесс, как я называл её, была большойкобылой, очень своенравной, но хорошо выученной для работы со скотом. Если только надо было выполнить какую-нибудь опасную работу, то ковбои брали для неё Чёрную Бесс, а мы, мальчишки, отправлялись за ней, чтобы получить удовольствие. Джейк Шорт, лучший ковбой в городе в то время, хорошо знал Бесс, а она знала его и его дело.
Однажды в поле появился бешеный бык, и его надо было пристрелить. Мы уселись на забор и смотрели, как Джейк выехал на Бесс с большим револьвером "кольт"
наготове. Когда Бесс увидела быка, несущегося с опущенной головой прямо на них, она остановилась, напряглась и стала намертво, поворачиваясь только для того, чтобы бытьлицом к бешеному быку. Джейк бросил поводья сдвинулся на седле влево и склонился далеко на правую сторону. Бык несся как угорелый прямо на них, и когда оставалось метра три, Джейк выстрелил, Чёрная Бесс бросилась всем корпусом влево, и бык упал как раз на то место, где она стояла. Джейк спрыгнул и докончил быка, а Бесс так и осталась стоять там, где он её оставил.
- Вот это лошадь, - сказал он, и я был горд этим. Хоть Бесс и принадлежала Хьялмару, но она ведь была из нашей ватаги.
Были и другие ребята с лошадьми, разного рода ребята и разномастные лошади, но и те и другие большей частью имели отношение к скотоводству и мясопереработке. У Уила Кланесса, сына доктора, был пони "просто для того, чтобы кататься", но он не очень-то хотел водиться с нами. Он предпочитал шарики, волчки и прочие игры на земле. Я же изобретал или приспосабливал другие игры для верховой езды, и Уилу нравились некоторые из них. Например, прятки. Мы нашли длинный прямой отрезок дороги в старом Ист-парке, по сторонам которой были кусты и тропинки.
Там в конце отрезка примерно в восьмую часть мили, мы прочертили поперёк дороги черту. Мальчик, которому выпадало водить, оставался у черты, а остальные рассыпались по лесу. Водивший время от времени кричал :"Готовы?" до тех пор, пока ответа не было, и он отправлялся на поиски. Он старался оставить себе хороший путь назад к черте, но ему надо было выследить либо нас, либо лошадей.
Игра заключалась в том, что нам надо было незаметно пробраться к той черте. Если водивший замечал кого-либо из нас, то выкрикивал имя наездника, указывал на него и, повернувшись назад, гнал лошадь к черте. Тот, кого узнали, тоже бросался к черте и начиналась гонка.
Лошади вскоре выучились этой игре и иногда, заметив водившего, бросались к черте так стремительно, что порой мальчик оставался позади. Однажды я прятался под деревом, а мой пони заметил лошадь водившего Эрни Саутуорта. Он прыгнулвперёд и прижал меня к ветке дерева. Я схватился за ветку, а мой пони выскочил из леса, встретил водившего на дороге, бросился вдогонку и выиграл. Мы было заспорили, должен ли всадник быть на лошади в конце гонки, и так как нередко оказывалось, что лошадь приходила к финишу одна, то мы установили правило, что лошадь, пришедшая к финишу первой или последней, хоть с наездником, хоть без него, выигрывала илипроигрывала.
Но Уилу вскоре надоели как эта, так и другие игры. Он не мог сражаться с сарацинами, которые были всего-навсего китайцами, и с огромным презрением относился к ловушкам на бобров, которых не существует. Были и другие такие ребята.Они были реалистами, как я бы сказал сейчас, люди практического склада ума. Я научился играть и с такими ребятами, но всё-таки предпочитал таких, которые умели создавать свой собственный мир и жить в нём.
В свою ватагу я принимал и мужчин, особенно наездников. Другие были не согласны с этим, они утверждали, что взрослые смеются над нами и портят всё дело. И по существу это было правда. Но я знал и таких людей как путевой обходчик, которые умели играть. Например Джейк Сторц, немец, который жил рядом, его амбар стоял позади нашей конюшни. Джейк работал уборщиком улиц в городе, а ещё был пожарником и возчиком. У него было много лошадей. Жена его, босая крестьянская женщина, ухаживала за лошадьми, и они с Джейком стали моими главными советниками по уходу, кормлению моего пони и обращению с ним. Джейк позволил мне стать пожарным. Он укрепил трензель на поводе моего пони, как это было сделано у одной изего лошадей, так что можно было одним махом вставить его в рот лошади, развязать, освободить повод, прыгнуть на лошадь без седла и броситься на пожар в тот миг, как прозвучит гудок. Сначала мне приходилось ездить на пожар с Джейком, но он не ждал меня ни секунды, и вскоре я научился сам различать сигналы и понимать, куда надо ехать. Несколько раз я приезжал на пожар раньше Джейка, и пожарники знали об этом.
- А где же Джейк? - кричали они, когда я появлялся там один.
Первый раз, когда случился пожар, я сидел за обеденным столом. Вскочив, я опрокинул стул и перепугал всю семью, но всё произошло так быстро, что никто не успел ничего сказать, пока я не вернулся час спустя. Тогда мне пришлось объясниться, отец поговорил с Джейком, и всё уладилось. Мне разрешили ездить на пожар в любое время, кроме того, когда я был в школе и в постели, а мать сшила мне красную рубашку пожарника.
А вот с жеребцом возникли совсем ненужные трудности. Г-жа Сторц, отвечавшая за разведение всех животных, посвятила меня в тайну появления жеребят. Я держал кобылу, а она подводила жеребца. Это была тяжёлая работа. Жеребец нервничал, онсовсем не хотел ждать, пока кобыла будет готова, и г-же Сторц приходилось сдерживать его. Если кобыла оказывалась своенравной и брыкалась, мне приходилось виснуть на ней и удерживать её. Но нам случалось проделывать это так часто, что вскоре всё у нас получалось как по маслу. И мне также следовало было быть "начеку", когда подходило время жеребиться. Отвечала за всё г-жа Сторц, но она была очень занята, так что мне приходилось помогать: следить за кобылой, которую оставили в поле пастись, и наказом сразу же звать её при первых же признаках родов.
Однажды я ехал на своём пони, увидел, что лошадь лежит на земле, жеребёнок наполовину вывалился, а до г-жи Сторц было не дозваться. Я отпустил пони домой, подбежал к кобыле, а та уже как бы потеряла надежду. Я похлопывал её по голове, побуждал её попробовать ещё разок, а затем взял и вытащил конского детёныша.
Сделал это сам, а тем временем кричал: "Миссис Сторц, миссис Сторц". Она пришла, и когда увидела, что всё в порядке, расцеловала меня. И рассказала об этом Джейку и всем. Джейк был рад. Он заявил, что этот жеребёнок будет у него лучшей лошадью, и назовёт он его в мою честь. Так он и сделал. А я с большим нетерпением следил за тем, как растёт мой жеребёнок. И всё бы ничего. Отец мой слышал об этом деле и говорил о нём, и если у него возникали какие-нибудь сомнения, то он только покачивал головой, а запрещать, он ничего не запрещал.
Пару лет спустя он пришёл домой с каким-то плакатом в руке и был очень сердит.
Совсем непонятно почему. Я сам видел тот плакат, он висел на амбаре у Джейка, да и в нашей конюшне был такой. Он был развешан везде: в каждой кузнице и на ипподроме. Там была фотография моего жеребёнка, уже взрослого и с моим именем.
Это было объявление о том, что "этот великолепный, породистый жеребец Лэнни С.
готов обслужить любую кобылу за 50 долларов." Отец поговорил с Джейком, и все плакаты отозвали назад. Вместо него появился другой, с тем же конём, той же ценой, но с другим именем.
Глава V СПОРТИВНЫЙ ВОЗРАСТ
Лошадь открывает перед мальчиком довольно широкие горизонты, хотя бы вначале.
Некоторое время меня устраивали те расстояния, которые я мог покрыть за полдня верховой езды в субботу и с трёх до шести после школы в будние дни. Если я выезжал из дому сразу же после завтрака в выходные и сразу же после школы в остальные дни, то можно было осмотреть значительную часть окружающего мира.
Осмотрев всё в пределах этого круга, мне приходилось повторять, в результате я всё обследовал довольно тщательно. И тогда я обнаружил скаковой трек.
Неподалёку от нашего дома была ярмарочная площадь. Мы ходили туда с отцом пешком на выставки скота и наблюдали там скачки. В перерывах между ярмарками делать там вроде бы было нечего. Я гнал своего пони на расстояние четверти мили по прекрасному пустому треку, и было так приятно чувствовать себя жокеем, скакать пригнувшись к лошади, а затем пройти шагом победителя скачек перед трибуной, которую я мысленно наполнял ликующей толпой.
Однажды утром, приехав туда пораньше, я обнаружил, что ярмарочная площадка не была пустой. Там конюхи и жокеи выгуливали целую колонну скаковых лошадей, накрытых попонами. Я поплёлся сзади. Кое-кто из них шикал на меня, звал меня "пацаном" и велел не путаться под ногами. Один из них, цветной парень, которого звали "копчёным" и который ехал последним в колонне, повернул ко мне голову и велел мне не слушать их. Я подчинился ему, и когда другие снова стали гонять меня, он отвечал им:
- Оставьте его в покое.
Я ездил по скаковой дорожке рядом с ним, и он объяснил, что на ярмарочной площадке были конюшни, работавшие круглый год, и что скоро на поезде привезут ещё. Он разрешил мне приходить к нему в конюшню, когда мне только захочется.
- Ты только спроси "копчёного", - говорил он, - скажи, что ты мой друг, и этого будет вполне достаточно.
После этого я часто пользовался гостеприимностью "копчёного". Остальные парни вскоре привыкли ко мне и даже тренеры стали разговаривать со мной. Один из тренеров даже нашёл мне дело. Поскольку я был меньше и легче любого из жокеев и мог держаться на лошади без седла, он попросил меня однажды проехаться на одном из его рысаков. Я был восхищён, это была возможность приобщиться к ним. Он вывел мне свою большую, быструю кобылу, под попоной и с удилами, подсадил меня на неё и строго велел мне "проехаться на ней милю рысью так быстро, как только она сможет. - И послушай, пацан,- добавил он, как бы пригрозив, - не допускай, чтобы она понесла, понял?"
Я справился. Откинувшись далеко назад и подняв колени, я балансировал всем своим весом, натягивая поводья, и проскакал на этом рысаке милю, показав хорошее время. Прекрасно, для рысака, для всех рысаков, в особенности для молодняка.
Практически без груза, без узды, свободные как на пастбище, и всё-таки они скакали рысью. И без всякой платы. Меня стали брать и другие тренеры. Мне было нелегко, у некоторых из коней была довольно грузная походка, меня трясло довольно крепко, но ведь не мог же я жаловаться? "Копчёный" сказал, что мной злоупотребляют, а некоторые из жокеев стали звать меня просто придурком. А тренеры говорили мне, что если я сохраню небольшой вес, буду мало есть и усердно трудиться, то когда-нибудь смогу стать жокеем.
Мне захотелось стать жокеем так же, как когда-то хотелось стать рыцарем, поэтом или ковбоем. Я усердно работал. Я проезжал по четыре-пять миль в день на четырёх-пяти лошадях. Я изучил и освоил язык, манеры а также походку вразвалку, как у жокеев. И я стал продвигаться вперёд, в скаковых кругах мой авторитет стал быстро расти. Иногда возникали трудности дома. Иногда я не ел совсем, другой раз как бы постился, и был очень голоден. Мать моя забеспокоилась. Она не могла понять, что со мной творится, и обратилась к отцу, который по обыкновению покачал головой, но ничего не говорил примерно неделю. Он видел, как время от времени я нарушал свой пост и упоённо поедал всё, и раз наевшись, снова начинал свои "тренировки". Наконец он отвёл меня в сторонку и завёл разговор.
- Чего ты хочешь добиться? - спросил он. - Голодать? Я же вижу, что ты то отказываешься от еды совсем, затем вдруг начинаешь жрать как свинья. Так, знаешь ли, не голодают. Если уж голодать, то не надо есть ничего, и это в порядке вещей. Но к чему это всё?
Я рассказал ему всё: как я стал лучшим наездником без седла на рысаках на треке и какое блестящее будущее ждёт меня в качестве жокея, если только я смогу удержать свой вес. Он выслушал меня и задал несколько вопросов: как называется конюшня, где я занимаюсь, как зовут тренеров и имя моего любимого жокея, "Копчёного".
- Ну хорошо, - сказал он, - если уж ты собираешься стать жокеем, то надо делать это правильно. Но чтобы сохранить небольшой вес, вовсе не значит, что не надо есть совсем, надо соблюдать диету. Надо умеренно есть простую пищу, отказаться от сладостей, жиров, никаких тяжёлых мучных изделий, которых ты всегда так много поглощал. Я помогу тебе подбирать и ограничивать пищу, а ты время от времени будешь мне рассказывать, как у тебя идут дела на треке.
На этом мои трудности дома прекратились. Мать немного сердилась, но не очень, взгляд отца избавлял меня даже от тех пирожных, которые она пекла, чтобы соблазнить меня. И как всегда она помогала мне подогнать одежду к моим новым занятиям. Она сменила рубашку, которую сшила для пожарника, на узкую рубашку с высоким воротом, а также поставила высокие каблуки на одной из пар обуви. Теперь я стал жокеем дома, а на треке я стал просто образцом, и не только как наездник и тренер рысистых лошадей.
Разумеется, я посещал все скачки. Меня пропускали туда бесплатно через ворота конюшни. Мне было жалко отца и друзей, которым приходилось расставаться со мной там, а самим идти через общие ворота для публики и затем сидеть на трибунах, а я же бежал в загоны, на дорожку и на тотализатор. Это были места между забегами.
Когда лошади выходили на старт, я взбирался на свой столб, одну из стоек, поддерживающих трибуну, он находился как раз напротив судейской ложи, к которой была привязана проволока. И там, в развилке между столбом и одной из раскосин, я усаживался, и у меня был лучший вид на всё поле. Мне было видно даже лучше чем судьям. Мне было видно так же хорошо как и им, какая лошадь пройдёт первой под проволокой. Игроки и "жучки" скоро поняли это, они уже знали, что мне известны правила, лошади и жокеи, и когда случаи были спорными, и судьи начинали совещаться, то наездники обращались ко мне за результатом.
- Эй, паренёк, кому достанутся деньги?
Я отвечал им сразу и наверняка, затем спускался вниз и бежал по треку смотреть, как конюхи разнуздывают, чистят, моют лошадей и накрывают их попонами. Скачки для меня стали тем, чем их называли: спортом королей и королём спорта. Я идеализировал их, как идеализировал и всё остальное, и следовательно, мне пришлось пережить разочарование... как всегда в молодости.
Бывая на конюшне, я вскоре прослышал о "подставных скачках". Что такое подставные скачки? Вначале ответом мне был просто смех, хор хохота со стороны жокеев. "Послушай, пацан хочет знать, что такое подставные скачки!" Я обиделся.
"Копчёный" вероятно видел моё унижение, он подошёл ко мне и сказал: "Не расстраивайся, малыш, я расскажу тебе как-нибудь".
- Вот-тот, - сказал другой. - Уж он-то знает.
А другой добавил: "Подставные скачки, малыш, - это хорошая штука. Это, когда мы получаем своё, понял?"
И "копчёный" объяснил мне всё. Обычно на каждой из скачек бывает несколько заездов, где заранее договариваются, чтобы к финишу пришла первой лошадь, которую никто не ожидал. Поскольку все жокеи, конюхи, тренеры и владельцы играли в тотализатор, то они могли сорвать "большой куш", когда заранее знали о подставной скачке. Иногда одна группа знала об этом, иногда другая, иногда знали все, а бывало и так, что заговор раскрывался в последний момент и "все проигрывали", кроме владельца, тренера и жокея.
Я не делал ставок. У меня не было зарплаты, и поэтому я не получал компенсации за огорчение от таких сведений. Я больше не страдал оттого, что потерял веру.
Жалко было смотреть на знакомого жокея, который придерживал фаворита, которого я любил и знал, что он может выиграть. Я чуть не плакал, я чувствовал, как у меня наворачиваются слёзы, когда случались такие вещи.
"Копчёный" сочувствовал мне, и всё же однажды он сообщил мне, что ему придётся сдерживать коня, на котором нужно будет скакать. Это был мерин, о котором негр так много мне рассказывал, и мы оба восхищались им. Это был верный выигрыш, этот конь, молодой, но подающий надежды. И все в конюшне знали об этом, они знали, что "копчёный" может выжать из него максимум. "Копчёный" улыбался, когда сказал мне, что конюшня запродала его лошадь. Мне было жалко коня и стыдно за "копчёного". Я отвернулся, и тогда услышал, как "копчёный" сказал: "Ну во всяком случае, я вложил кучу денег в эти скачки, всё, что у меня было, всё, что мне удалось выпросить, занять или украсть".
Cо своего столба под проволокой я наблюдал за этим заездом и, будучи "в курсе", видел, как "копчёный" придерживал лошадь. Он был вынужден. Эта лошадь привыкла побеждать и ей хотелось снова выиграть. Между лошадью и жокеем завязалась борьба. Я опасался, что остальные, возможно судьи, заметят, что делает "копчёный". Он плохо начал, но лошадь наверстала это по внешней стороне первой прямой, затем он повёл и так держал, не торопясь, вдоль дальней прямой. Ссора началась на дальнем повороте. Голова лошади дважды взметнулась, как бы затем, чтобы перехватить удила, но "копчёный" придержал её, и в начале последней прямой он уже ехал в куче. Там конь вдруг освободился на некоторое время и поплыл вперёд, легко и свободно, догоняя лидеров, только "копчёный" прижимал его к бровке, и он не мог прорваться вперёд. А когда он выдвинулся на последний рывок, уже было слишком поздно. "Копчёный" крепко держал его, он не мог догнать их и под проволокой оказался третьим. Намеченная к победе лошадь была первой.