Страница:
Увидев комнату Хироко, ее родственники были сражены.
К тому времени кошку уже убрали, но рассказали о ней. В комнате намеревались перекрасить стены, но оставили их нетронутыми до приезда Танака. Администрации колледжа хотелось, чтобы они поняли, какая сложилась ситуация, и приняли обдуманное решение.
— Нам неприятно сообщать вам об этом, — сказали им, — это позор для всех нас. Мы стыдимся случившегося.
Но из-за этого события и политической обстановки в данный момент реакция девушек становится непредсказуемой.
Хироко нельзя гарантировать безопасность. Мы не в состоянии отвечать за нее, если такое случается прямо на территории колледжа. Ради ее же блага она должна уехать отсюда.
Декану было очень жаль, он рассуждал правильно, но не хотел брать на себя ответственность, если с Хироко случится что-нибудь еще. В этот раз она могла ослепнуть от краски или даже погибнуть, если бы ведро ударило ее по голове. Все это было слишком опасно, и потому родственникам предложили забрать ее домой на время семестра, дождаться, пока паника утихнет. Супругам Танака объяснили, что попозже Хироко с радостью примут в, колледже — она отличная студентка.
Танака сидели и слушали, убитые горем, гадая, сколько пройдет времени, прежде чем такое же случится в Стэнфорде.
— Вы уже говорили с Хироко? — печально спросил Такео. Он был согласен с решением, хотел, чтобы Хироко отправилась с ними домой. Но он знал — девушка будет расстроена.
— Мы хотели прежде поговорить с вами, — сказал декан, а затем вызвал Хироко и повторил ей то же самое. Несмотря на все старания сдержаться, Хироко расплакалась.
— Значит, мне придется уехать? — переспросила она и, когда декан кивнул, всхлипнула. Опустив глаза, она вновь стала выглядеть совсем как японка. По мнению самой Хироко, она совершила страшное преступление и была виновата в нем только она одна. Она перевела взгляд на родственников. — Отцу будет стыдно за меня, — произнесла она по-английски. Ее терзало желание заговорить с дядей по-японски, но она знала, это желание неосуществимо.
— Твой отец все поймет, — утешил ее декан. — Ситуация не поддается контролю и, разумеется, характеризует наших студенток не с лучшей стороны. Стыдиться следует им, а не тебе, Хироко. Мы делаем это ради твоей же безопасности. — Сначала ее поселили в чулане под крышей, затем опрокинули на голову ведро с краской и подбросили в комнату дохлую кошку. Судя по отношению других девушек, Хироко было не место в колледже. — Может быть, когда-нибудь ты вернешься.
— Я была бы рада, — печально отозвалась Хироко., — г Я должна учиться в колледже в Америке — так я пообещала отцу, — объяснила она.
— Возможно, ты переведешься в Калифорнийский университет или в Стэнфорд и будешь жить у родственников. — Такое было возможно, но вряд ли какое-либо из учебных заведений согласилось бы принять подданную Японии во время войны.
— Ты можешь несколько месяцев побыть со мной дома. — Рэйко улыбнулась девушке, не в силах опомниться от того, что с ней случилось. Такой беды Рэйко не пожелала бы никому, а тем более хрупкой, робкой Хироко — при мысли об этом Рэйко чувствовала тошноту.
— Нам очень жаль, — вновь произнес декан, и немного погодя Хироко вместе с Рэйко отправились собрать вещи.
Кое-что из вещей пропало, большинство были безнадежно испорчены. Краска забрызгала всю комнату; она до сих пор осталась в волосах Хироко, несмотря на усилия обеих сестер.
Понадобятся недели, чтобы смыть ее. Пришлось отмывать от краски даже брови и ресницы Хироко.
Рэйко унесла сумку в машину, а Хироко снимала постельное белье и сворачивала одеяла. Неожиданно она почувствовала, что на нее кто-то смотрит, и в ужасе обернулась. Должно быть, на этот раз на нее нападут. Но оказалось, что на пороге со смущенным видом стоит Энн Спенсер. Хироко молча смотрела на нее и ждала, уверенная, что эта высокая, аристократического вида блондинка явилась оскорбить ее или даже ударить. Однако глаза Энн были печальными, и они наполнились слезами, когда она протянула руку Хироко.
— Я пришла попрощаться, — прошептала она. — Мне жаль, что так случилось с тобой, — я слышала об этом вчера вечером.
Энн видела следы краски в волосах Хироко, вокруг глаз и испытывала к ней отчаянную жалость. Да, Энн не хотелось жить с ней в одной комнате, но таких бед Хироко она не желала. Всю ночь она пролежала без сна, размышляя о случившемся. Это было отвратительно, и Энн хотелось сказать Хироко, как она относится к выходке девушек. Она была возмущена. Энн знала, что она имела право проявить недовольство, когда ее поселили вместе с Хироко. Но, по ее представлению, эти вещи были совершенно разными. Она твердо знала: никто не имеет права поступать с человеком так, как обошлись с Хироко. И несмотря на то что Хироко была японкой, она вела себя очень прилично. Энн исподтишка наблюдала за ней и по-своему уважала Хироко. Ей не хотелось делить с Хироко комнату или иметь ее в числе подруг — Энн по-прежнему была убеждена, что, будучи японкой, Хироко неизмеримо ниже ее самой. В ее представлении все японцы были няньками, садовниками и слугами. Но какими бы ни были ее чувства, Энн не желала Хироко плохого, и ей было невыносимо стыдно за то, что натворили студентки.
— Ты вернешься в Японию? — вдруг полюбопытствовала Энн. Ее отношение изменилось слишком поздно, но она решила попрощаться и посочувствовать Хироко. Энн хотелось, чтобы девушка знала — она не была в числе тех, кто устроил разгром в ее комнате.
— Отец хочет, чтобы я осталась здесь, но я все равно не смогу вернуться. Корабли уже не ходят. — Хироко словно попала в ловушку к тем, кто яростно ненавидел ее или открыто презирал, как Энн Спенсер. Хироко не приняла сочувствия от Энн, не поверила ей, однако Честность и открытость подкупили Хироко.
— Удачи тебе, — печально произнесла Энн и исчезла за дверью. Медленно спускаясь по лестнице, Хироко думала о ней. Она возлагала на учебу в колледже такие большие надежды… По пути она встретила Шерон, и та взглянула на Хироко так, словно никогда прежде не видела ее, а затем круто повернулась и пошла по коридору, рассказывая стайке девушек о дне, который провела в обществе Грира Гарсона.
Некоторые из преподавателей попрощались с Хироко, но никто из девушек ничего не сказал ей. Несмотря на все вежливые слова, Хироко точно знала: она подвела своих родных.
Опозорила их.
Она молча скользнула на заднее сиденье автомобиля, низко опустила голову, но, не зная почему, вдруг оглянулась и заметила лицо Энн Спенсер в окне второго этажа.
Глава 9
К тому времени кошку уже убрали, но рассказали о ней. В комнате намеревались перекрасить стены, но оставили их нетронутыми до приезда Танака. Администрации колледжа хотелось, чтобы они поняли, какая сложилась ситуация, и приняли обдуманное решение.
— Нам неприятно сообщать вам об этом, — сказали им, — это позор для всех нас. Мы стыдимся случившегося.
Но из-за этого события и политической обстановки в данный момент реакция девушек становится непредсказуемой.
Хироко нельзя гарантировать безопасность. Мы не в состоянии отвечать за нее, если такое случается прямо на территории колледжа. Ради ее же блага она должна уехать отсюда.
Декану было очень жаль, он рассуждал правильно, но не хотел брать на себя ответственность, если с Хироко случится что-нибудь еще. В этот раз она могла ослепнуть от краски или даже погибнуть, если бы ведро ударило ее по голове. Все это было слишком опасно, и потому родственникам предложили забрать ее домой на время семестра, дождаться, пока паника утихнет. Супругам Танака объяснили, что попозже Хироко с радостью примут в, колледже — она отличная студентка.
Танака сидели и слушали, убитые горем, гадая, сколько пройдет времени, прежде чем такое же случится в Стэнфорде.
— Вы уже говорили с Хироко? — печально спросил Такео. Он был согласен с решением, хотел, чтобы Хироко отправилась с ними домой. Но он знал — девушка будет расстроена.
— Мы хотели прежде поговорить с вами, — сказал декан, а затем вызвал Хироко и повторил ей то же самое. Несмотря на все старания сдержаться, Хироко расплакалась.
— Значит, мне придется уехать? — переспросила она и, когда декан кивнул, всхлипнула. Опустив глаза, она вновь стала выглядеть совсем как японка. По мнению самой Хироко, она совершила страшное преступление и была виновата в нем только она одна. Она перевела взгляд на родственников. — Отцу будет стыдно за меня, — произнесла она по-английски. Ее терзало желание заговорить с дядей по-японски, но она знала, это желание неосуществимо.
— Твой отец все поймет, — утешил ее декан. — Ситуация не поддается контролю и, разумеется, характеризует наших студенток не с лучшей стороны. Стыдиться следует им, а не тебе, Хироко. Мы делаем это ради твоей же безопасности. — Сначала ее поселили в чулане под крышей, затем опрокинули на голову ведро с краской и подбросили в комнату дохлую кошку. Судя по отношению других девушек, Хироко было не место в колледже. — Может быть, когда-нибудь ты вернешься.
— Я была бы рада, — печально отозвалась Хироко., — г Я должна учиться в колледже в Америке — так я пообещала отцу, — объяснила она.
— Возможно, ты переведешься в Калифорнийский университет или в Стэнфорд и будешь жить у родственников. — Такое было возможно, но вряд ли какое-либо из учебных заведений согласилось бы принять подданную Японии во время войны.
— Ты можешь несколько месяцев побыть со мной дома. — Рэйко улыбнулась девушке, не в силах опомниться от того, что с ней случилось. Такой беды Рэйко не пожелала бы никому, а тем более хрупкой, робкой Хироко — при мысли об этом Рэйко чувствовала тошноту.
— Нам очень жаль, — вновь произнес декан, и немного погодя Хироко вместе с Рэйко отправились собрать вещи.
Кое-что из вещей пропало, большинство были безнадежно испорчены. Краска забрызгала всю комнату; она до сих пор осталась в волосах Хироко, несмотря на усилия обеих сестер.
Понадобятся недели, чтобы смыть ее. Пришлось отмывать от краски даже брови и ресницы Хироко.
Рэйко унесла сумку в машину, а Хироко снимала постельное белье и сворачивала одеяла. Неожиданно она почувствовала, что на нее кто-то смотрит, и в ужасе обернулась. Должно быть, на этот раз на нее нападут. Но оказалось, что на пороге со смущенным видом стоит Энн Спенсер. Хироко молча смотрела на нее и ждала, уверенная, что эта высокая, аристократического вида блондинка явилась оскорбить ее или даже ударить. Однако глаза Энн были печальными, и они наполнились слезами, когда она протянула руку Хироко.
— Я пришла попрощаться, — прошептала она. — Мне жаль, что так случилось с тобой, — я слышала об этом вчера вечером.
Энн видела следы краски в волосах Хироко, вокруг глаз и испытывала к ней отчаянную жалость. Да, Энн не хотелось жить с ней в одной комнате, но таких бед Хироко она не желала. Всю ночь она пролежала без сна, размышляя о случившемся. Это было отвратительно, и Энн хотелось сказать Хироко, как она относится к выходке девушек. Она была возмущена. Энн знала, что она имела право проявить недовольство, когда ее поселили вместе с Хироко. Но, по ее представлению, эти вещи были совершенно разными. Она твердо знала: никто не имеет права поступать с человеком так, как обошлись с Хироко. И несмотря на то что Хироко была японкой, она вела себя очень прилично. Энн исподтишка наблюдала за ней и по-своему уважала Хироко. Ей не хотелось делить с Хироко комнату или иметь ее в числе подруг — Энн по-прежнему была убеждена, что, будучи японкой, Хироко неизмеримо ниже ее самой. В ее представлении все японцы были няньками, садовниками и слугами. Но какими бы ни были ее чувства, Энн не желала Хироко плохого, и ей было невыносимо стыдно за то, что натворили студентки.
— Ты вернешься в Японию? — вдруг полюбопытствовала Энн. Ее отношение изменилось слишком поздно, но она решила попрощаться и посочувствовать Хироко. Энн хотелось, чтобы девушка знала — она не была в числе тех, кто устроил разгром в ее комнате.
— Отец хочет, чтобы я осталась здесь, но я все равно не смогу вернуться. Корабли уже не ходят. — Хироко словно попала в ловушку к тем, кто яростно ненавидел ее или открыто презирал, как Энн Спенсер. Хироко не приняла сочувствия от Энн, не поверила ей, однако Честность и открытость подкупили Хироко.
— Удачи тебе, — печально произнесла Энн и исчезла за дверью. Медленно спускаясь по лестнице, Хироко думала о ней. Она возлагала на учебу в колледже такие большие надежды… По пути она встретила Шерон, и та взглянула на Хироко так, словно никогда прежде не видела ее, а затем круто повернулась и пошла по коридору, рассказывая стайке девушек о дне, который провела в обществе Грира Гарсона.
Некоторые из преподавателей попрощались с Хироко, но никто из девушек ничего не сказал ей. Несмотря на все вежливые слова, Хироко точно знала: она подвела своих родных.
Опозорила их.
Она молча скользнула на заднее сиденье автомобиля, низко опустила голову, но, не зная почему, вдруг оглянулась и заметила лицо Энн Спенсер в окне второго этажа.
Глава 9
Последующие несколько недель Хироко носилась по дому Танака словно вихрь. У Рэйко было много дел в больнице, и Хироко взяла на себя домашнюю работу. Она готовила, убирала, присматривала за Тами. Она даже помогла девочке сделать новый комплект занавесей и покрывал для кукольного домика. Приходя с работы, Рэйко обнаруживала в доме безукоризненный порядок.
— Мне как-то неловко, — говорила она Таку. — Я уже три недели не убирала в доме. Живу, словно принцесса.
— По-моему, она пытается заслужить прощение за то, что пришлось покинуть колледж. Не знаю, понимает ли она, что это не ее вина, — грустно сказал Так. — В ее представлении это несмываемый позор. Она приехала сюда учиться, выполнить волю отца, а оказалось, что она не в состоянии сделать это. Для нее не важны причины. Она заслужила наказание. — Хироко никогда не упоминала о случившемся с тех пор, как покинула колледж, и Так предупредил детей, что не стоит досаждать ей расспросами.
Хироко пребывала в отчаянии и пыталась всеми силами справиться с ним.
Танака поговаривали о том, чтобы перевести Хироко в Стэнфорд, но Так всерьез сомневался, согласятся ли там принять японку в такое время. К Таку отношение почти не изменилось, но Хироко не хотела рисковать его положением.
Вместо того она постаралась стать полезной семье и первым делом решила как можно больше походить на американцев.
Она уже два месяца не надевала кимоно, не кланялась и не употребляла словечка «сан», в каждую свободную минуту читала или слушала радио, всерьез решив заняться английским.
Питер проводил с ней много времени, стараясь, чтобы Хироко забыла о случившемся в колледже, и замечал в ней перемены. Хироко казалась исполненной стыда, вместе с тем была охвачена решимостью не сдаваться.
Новости становились все хуже и хуже. За два дня до того, как Хироко покинула колледж, японские войска вторглись в Восточную Индию, и государственный комитет занятости проголосовал за увольнение всех работающих японцев. Положение решительно не желало улучшаться. Такео слышал, что многим не по душе его пребывание в Стэнфорде, а тем более то, что он возглавляет кафедру.
Но никто не был готов к тому, что Западное побережье объявят «зоной ограничений» и введут комендантский час для «вражеских подданных». Еще сильнее Такео потряс приказ о том, что японцам позволяется перемещаться только от дома до места работы и обратно и оставаться в радиусе пяти миль от жилья. Дальнейшие перемещения требовали особых разрешений.
— Живем словно в гетто, — мрачно заявил он Питеру, услышав об этом.
Когда он рассказал об этом семье, Салли пришла в ужас — для нее введение комендантского часа значило, что она уже не сможет ходить на вечерние сеансы в кино.
— Дело не только в этом, — сказал Так жене вечером, когда они остались одни в спальне. Никто из них не был готов к тому, что ректор университета принесет Таку глубокие извинения и скажет, что главой кафедры назначен Питер, а Такео придется стать его ассистентом. Это значило не только понижение жалованья, но и потерю престижа — Такео не обвинял Питера, но от этого не становилось легче.
Мало-помалу их лишали всех привилегий и прав. Спустя неделю Рэйко сообщили, что в ее услугах в больнице больше не нуждаются. Слишком много пациентов протестовало против «вражеской подданной», какой бы умелой сестрой она ни была и как бы вежливо ни обходилась с пациентами.
— Полагаю, нам еще повезло: нас не заставляют носить пришитые к одежде звезды, как евреев в Германии, — горько сказал Так Питеру однажды за ленчем в своем бывшем кабинете, где все еще чувствовалось его присутствие. Положение становилось невыносимым. — Хотя в нашем случае это не обязательно — нас можно отличить с первого взгляда, по крайней мере как считают они. Для них все мы одинаковы — иссей, нисей, сансей. И вправду, какая разница? — Сам Такео родился в Японии, значит, мог называться «иссей». Но его дети, родившиеся в Штатах, назывались «нисей», а их дети, внуки Така, были бы «сансей». Единственным «вражеским подданным» среди них, если уж подходить к этому термину со всей строгостью, была Хироко — потому что оказалась в Америке как в ловушке.
Вскоре появился новый термин, вызывающий еще большую путаницу. Японцев стали делить на «иностранцев» и «неиностранцев». Неиностранцами, в сущности, были американские граждане, потомки японцев, родившиеся в США, то есть нисей. Но обе группы неразрывно связывало одно: и те и другие были японцами. Термин «неиностранцы» звучал лишь немногим менее враждебно. Рэйко уже не считалась гражданкой страны, она была неиностранкой, человеком, которому нельзя доверять.
— Я чувствую себя врачом, заразившимся любопытной болезнью, — задумчиво признался Питеру Такео. — У меня постоянно возникает желание поместить зараженные клетки под микроскоп и изучить их, забыв, что я умираю. — Так не питал иллюзий насчет скорых улучшений. Вопрос состоял лишь в том, насколько плохим будет их положение. Ни один из ответов пока не внушал надежд.
— Ну, от этого ты не умрешь, — попытался утешить его Питер, испытывая угрызения совести оттого, что занял пост своего друга и бывшего начальника. По крайней мере Така не уволили, как многих других, и Питер был благодарен за это.
В День святого Валентина одна из газет опубликовала предложение эвакуировать всех японцев, независимо от их гражданского статуса. На следующий день японские войска заняли Сингапур, а еще через день Объединенный иммиграционный комитет согласился с предложением переселить всех японцев. ФБР продолжало вести массовые аресты, надеясь выловить в Калифорнии японских шпионов. Но до сих пор ни одного из арестованных не удавалось обвинить в измене или шпионаже.
Девятнадцатого февраля президент подписал приказ за номером 9066, по сути дела дающий военачальникам власть определять районы, из которых могут быть выселены все жители. Приказ позволял войскам выгонять японцев с любой территории. Этот документ имел огромное значение. Постановление 77-503 объявляло государственным преступлением отказ покинуть военную зону. Непослушание каралось тюремным заключением.
Некоторые считали, что на практике эти законы ничего не изменят, но другие, подобно Питеру и Таку, опасались, что это лишь первый сигнал и что настоящий террор начнется позднее. Они уже столкнулись с введением комендантского часа, ограничений, специальных разрешений на перемещение, их считали иностранцами, а теперь армия получила возможность выгонять их из домов. В последующие дни японцам предложили эвакуироваться добровольно — продать дома и предприятия и переселиться в другое место.
Положение осложнила наконец-то случившаяся реальная атака на побережье, когда японская подводная лодка двадцать третьего февраля обстреляла зону нефтяных разработок у Санта-Барбары. При атаке не погибло и не было ранено ни единого человека, но вызванная ею истерия стала последней каплей, именно той, которая и требовалась генералу Девитту.
Доказательства были налицо. Страна подверглась нападению японцев, и все мужчины, женщины и дети японского происхождения были взяты на подозрение.
Даже те, кто согласился на добровольный переезд, нигде не встретили теплого приема. Губернаторы соседних штатов подняли крик, едва заметив приток японцев через границы, Большинство японцев предпочли остаться в Калифорнии.
Здесь у них были дома, работа, знакомые, и никому не хотелось добровольно бросать налаженную жизнь.
В эти дни отчаяние росло со скоростью прилива.
Такео слушал новости и подолгу говорил с Рэйко. Ее приводила в панику мысль, что придется куда-то перебираться «добровольно». Она провела в Калифорнии всю жизнь, как и ее дети. Они никогда не бывали дальше Лос-Анджелеса. Перспектива переезда на восток, или на Средний Запад, или куда-нибудь еще тревожила ее.
— Я просто не хочу, Так. — Они уже слышали рассказы о людях, которые согласились переехать, но столкнулись с такой свирепой ненавистью, что вскоре были вынуждены вернуться в Сан-Франциско. — Я никуда не поеду.
Таку не хотелось говорить жене, что когда-нибудь им придется уехать, но с Питером постоянно обсуждал такую возможность. Что, если их просто попросят покинуть штат? Во многом истерия была вызвана многочисленностью японцев вдоль побережья. Но постепенно распространялось убеждение, что, переселившись в глубь страны, они создадут еще большую угрозу.
В конце марта вооруженные солдаты появились в районах штата Вашингтон, где проживали японцы, и дали им шесть дней на то, чтобы продать дома, предприятия и имущество, а затем велели ждать переселения. Никто еще не знал, куда будут переселены японцы. Для них предполагалось создать лагеря, но никто не знал, где именно и правда ли это. Слухи и сплетни множились с непостижимой быстротой. Все японцы затихли в ошеломленном молчании. , — Как думаешь, здесь может случиться такое? — спросила Рэйко мужа как-то ночью. Происходящее казалось невероятным, если только услышанное ими было правдой. Но Рэйко не знала, стоит ли верить слухам. В конце концов их подтвердили фотографии в газетах: дети, стоящие рядом с чемоданами, с бирками, прикрепленными к пуговицам одежды, старики, плачущие женщины и гордые местные жители с плакатами: «Япошки, убирайтесь прочь! Обойдемся без вас!»
Это был кошмар.
— Не знаю, — отозвался Так, желая вселить в жену смелость ложью, но ложь не удалась. — Думаю, да, Рэй.
Похоже, мы должны быть готовыми ко всему.
Но пока в их жизни ничего не менялось. Несмотря на все слухи, она шла своим чередом: дети ходили в школу, Рэйко и Хироко хлопотали дома. Такео каждый день отправлялся в университет, делая вид, что помогает Питеру. После занятий Кен проводил все свободное время с подружкой.
Какими бы страшными ни становились события в мире, было трудно поверить, что когда-нибудь их пути разойдутся.
Весной Питер часто посещал Хироко. Каждую свободную минуту она посвящала учебе, чтобы загладить вину перед отцом, — читала все, что могла найти о политике, искусстве, истории Америки, притом на английском языке. Ее английский заметно улучшился, Хироко как-то повзрослела. Трагедия в колледже оставила в ее душе заметный след и многому научила.
Она больше не встречалась ни с одной из однокурсниц, не получала никаких вестей из школы, кроме официального письма, в котором администрация поясняла, что сожалеет о ее отсутствии, но понимает ее. Ей пришлось уехать в разгар семестра, и учебное время было потеряно вместе с деньгами отца. Хироко болезненно воспринимала все это и когда-нибудь собиралась возместить ему ущерб. Раз или два она пыталась объяснить это Питеру, и убеждения Хироко тронули его. Внешне она не стыдилась того, что не сумела доучиться год, но в глубине души считала это собственной виной.
Она работала в саду и содержала дом в безупречной чистоте. Когда ей удавалось найти все ингредиенты, она готовила национальные японские блюда. Дети ненавидели японскую еду, а Такео и Питеру она нравилась. Хироко припомнила все традиции и секреты, которым научила ее бабушка, и с наслаждением рассказывала Питеру об обычаях японцев. Постепенно они очаровывали его, но еще больше — то, в какую умелую маленькую женщину превращается Хироко. Она прилежно училась, обсуждала с Питером его работу и события в университете. Они могли сидеть рядом часами, ведя нескончаемые беседы.
— Что же вы собираетесь делать дальше? — спросил Питера Такео как-то в апреле. Было очевидно, что Питер влюблен в Хироко, но в теперешних обстоятельствах, а может, и позже предпринять им было нечего. Совсем иным было положение Така и Рэйко. Они поженились через шесть месяцев после знакомства, а Хироко не могла даже надеяться выйти замуж за Питера в Калифорнии.
— Не знаю, — честно признался Питер. Он размышлял о том, как уговорить Хироко уехать вместе с ним из штата и пожениться, но не был уверен, что она согласится. Согласие отца имело огромную важность для Хироко, а ее отец еще ничего не знал о Питере. Она даже не могла написать и иногда до слез тосковала по родителям. — Я хотел этим летом отправиться в Японию и познакомиться с ее отцом, поговорить с ним, узнать, настолько ли он современен в своих взглядах, как кажется тебе. Но эти планы расстроились после Перл-Харбора.
— Могут пройти годы, прежде чем все это кончится, — грустно заметил Так.
— Она никогда не согласится выйти замуж без разрешения и одобрения родителей, — задумчиво отозвался Питер.
В июне ему предстояло уйти в армию. Призывная комиссия согласилась подождать до окончания семестра — особенно теперь, когда он был главой кафедры. Но никакой властью Питер не обладал, и ему было тревожно оставлять Хироко беззащитной — кроме, разумеется, защиты Танака, Несмотря на войну, Питер хотел жениться на ней, но Хироко настаивала, что они должны получить одобрение ее отца.
— Как думаешь, начнут ли они эвакуацию и здесь, Так? — Они пристально следили за событиями в Сиэтле — этот город располагался в другом штате, но армия там действовала та же самая.
— Не знаю, что и подумать. По-моему, теперь все возможно. Похоже, вся страна спятила и взъярилась на японцев — отчасти мне не в чем обвинить американцев. Мы воюем с Японией, и у них есть причины подозрительно относиться к иностранцам. Но я не понимаю, каким образом в их представлении родившиеся в Америке японцы вдруг стали иностранцами. Это какое-то безумие! — Все юноши-японцы, призванные в армию, были либо отправлены на грязные работы, либо вернулись домой. Ни одному из них не удалось попасть в боевые части. Страна ни в коей мере не доверяла преданности нисей. — Если бы я знал, что будет! Если нас и вправду эвакуируют, мы с семейством отправимся в Нью-Гемпшир. Но я по-прежнему думаю, что вскоре все придет в норму и мы снова получим работу, — он добродушно улыбнулся молодому другу, — и перед нами еще станут извиняться. Хотя что-то подсказывает мне, что это нелепая надежда.
— А по-моему, ничуть не нелепая. Ты не лишен рассудка — в отличие от многих других, — ответил Питер, не переставая думать о Хироко. Он хотел жениться на ней, защитить ее от страха, предубеждения и неуверенности. Но даже приглашая ее поужинать или в кино, Питер не мог защитить ее. Он всегда опасался, что кто-нибудь подойдет к ним, плюнет в сторону Хироко, скажет что-нибудь, крикнет вслед ругательство.
Такое уже случалось, и не только с ними. Хироко пришлось вытерпеть подобные оскорбления на прошлой неделе в бакалее, и Так велел ей впредь посещать только магазины, владельцами которых были нисей. Услышав об этом, Питер сказал Хироко, что теперь он будет тревожиться еще сильнее, уходя в армию и оставляя ее. Каждый день он заводил разговор о браке, но Хироко считала его невозможным — до тех пор пока она вновь не установит связь с семьей, но даже и тогда отец может не согласиться с ее выбором. Но мысль о том, что ей придется выйти замуж за кого-нибудь другого, теперь угнетала Хироко. А Питеру была ненавистна мысль о разлуке, о том, что ему придется день за днем тосковать о ее лице, блестящих черных волосах, плавных, грациозных движениях.
Хироко порхала вокруг него, как птичка-колибри, угощая чаем, улыбаясь, рассказывая что-нибудь забавное про Тами.
Она любила девчушку и вообще всех детей, и все больше Питера увлекала мечта о жизни с Хироко, о рождении их общего ребенка. Он хотел вечно быть рядом с ней, и никакие приказы не могли заставить его передумать.
Хироко смело встретила надвигающуюся беду. Она была всегда спокойна, дружелюбна и рассудительна. Ни разу не выдала свою боль и всегда пыталась утешить и ободрить Питера и остальных.
Глядя на Питера и Хироко, Так искренне жалел их, понимая, что им предстоит проделать долгий и трудный путь к своему будущему.
На следующей неделе прибыли плохие вести от родственников Рэйко из Фресно. Их отправили на остров Терминал, а через две недели — на сборный пункт в Лос-Анджелесе.
Перед отъездом из Фресно им дали всего три дня на распродажу имущества, и они все потеряли. Дом продали за сто долларов, машину просто оставили в гараже, а огромные запасы цветов, приготовленных ко Дню матери, пропали.
— Но это же немыслимо! — со слезами воскликнула Рэйко, читая Таку письмо. — Всего три дня! Что они могли успеть?
Родственников Рэйко эвакуировали вместе с сотнями других японцев и свезли на сборный пункт. Новость казалась нереальной, никто еще не понял, что это значит, когда спустя три недели в Пало-Альто был получен приказ начать эвакуацию. Японцам дали десять дней на то, чтобы продать дома, предприятия, машины, отправить на склад движимое имущество и подготовиться к эвакуации. Главе семьи предстояло явиться в ближайшую гражданскую комендатуру, которая теперь расположилась в старом буддистском храме, чтобы получить дальнейшие инструкции. В тот момент семья не знала, что думать.
Такео узнал о новости еще в университете и по дороге домой видел несколько плакатов. Он остановился, чтобы внимательно прочитать один из них, чувствуя, как колотится его сердце, а на следующее утро текст приказа появился во всех газетах.
Питер пришел к Танака, чтобы предложить свою помощь, и вместе с Таком отправился в комендатуру. Он пытался выяснить, что происходит, но ему объяснили не больше, чем Таку. Через десять, а теперь уже девять дней после оглашения приказа вся семья должна была прибыть на сборный пункт, расположенный на ипподроме Танфоран, в Сан-Бруно. Каждый взрослый имел право взять с собой сто пятьдесят фунтов вещей, в том числе постельные и туалетные принадлежности и одежду. Детям позволялось взять по семьдесят пять фунтов багажа, но с условием, что каждый. должен сам нести свои вещи. Это условие делало нелепым ограничение веса. Ребенок весом пятьдесят фунтов был не в силах нести семидесятипятифунтовые чемоданы или сумки, а Рэйко, Хироко и даже Кен не могли поднять сто пятьдесят фунтов. Так что по сути дела ограничения веса багажа ничего не меняли.
Такео дали бирки с номерами на всю семью и спросили, нет ли в семье престарелых или больных — в этом случае они получили бы особые бирки большего размера. Такео в оцепенении выслушал все это, уставясь на зажатые в руках бирки.
Им достался номер 70917 — они лишились фамилий и имен.
Такео также напомнили, что семье не позволяется брать с собой домашних животных, даже самых маленьких. Кроме того, запрещалось иметь при себе деньги, драгоценности, фотоаппараты, радиоприемники, оружие, любые металлические предметы. Правительство США предложило сохранить крупные вещи, такие, как холодильники, стиральные машины и мебель, на специально отведенных складах, но не брало на себя ответственность в случае пропажи или поломки вещей.
Тупо уставившись на бирки, Такео ни о чем не мог думать. Они с Питером вышли из храма в полной растерянности. Покидать пределы штата японцам было запрещено, время для побега оказалось упущенным.
— Мне как-то неловко, — говорила она Таку. — Я уже три недели не убирала в доме. Живу, словно принцесса.
— По-моему, она пытается заслужить прощение за то, что пришлось покинуть колледж. Не знаю, понимает ли она, что это не ее вина, — грустно сказал Так. — В ее представлении это несмываемый позор. Она приехала сюда учиться, выполнить волю отца, а оказалось, что она не в состоянии сделать это. Для нее не важны причины. Она заслужила наказание. — Хироко никогда не упоминала о случившемся с тех пор, как покинула колледж, и Так предупредил детей, что не стоит досаждать ей расспросами.
Хироко пребывала в отчаянии и пыталась всеми силами справиться с ним.
Танака поговаривали о том, чтобы перевести Хироко в Стэнфорд, но Так всерьез сомневался, согласятся ли там принять японку в такое время. К Таку отношение почти не изменилось, но Хироко не хотела рисковать его положением.
Вместо того она постаралась стать полезной семье и первым делом решила как можно больше походить на американцев.
Она уже два месяца не надевала кимоно, не кланялась и не употребляла словечка «сан», в каждую свободную минуту читала или слушала радио, всерьез решив заняться английским.
Питер проводил с ней много времени, стараясь, чтобы Хироко забыла о случившемся в колледже, и замечал в ней перемены. Хироко казалась исполненной стыда, вместе с тем была охвачена решимостью не сдаваться.
Новости становились все хуже и хуже. За два дня до того, как Хироко покинула колледж, японские войска вторглись в Восточную Индию, и государственный комитет занятости проголосовал за увольнение всех работающих японцев. Положение решительно не желало улучшаться. Такео слышал, что многим не по душе его пребывание в Стэнфорде, а тем более то, что он возглавляет кафедру.
Но никто не был готов к тому, что Западное побережье объявят «зоной ограничений» и введут комендантский час для «вражеских подданных». Еще сильнее Такео потряс приказ о том, что японцам позволяется перемещаться только от дома до места работы и обратно и оставаться в радиусе пяти миль от жилья. Дальнейшие перемещения требовали особых разрешений.
— Живем словно в гетто, — мрачно заявил он Питеру, услышав об этом.
Когда он рассказал об этом семье, Салли пришла в ужас — для нее введение комендантского часа значило, что она уже не сможет ходить на вечерние сеансы в кино.
— Дело не только в этом, — сказал Так жене вечером, когда они остались одни в спальне. Никто из них не был готов к тому, что ректор университета принесет Таку глубокие извинения и скажет, что главой кафедры назначен Питер, а Такео придется стать его ассистентом. Это значило не только понижение жалованья, но и потерю престижа — Такео не обвинял Питера, но от этого не становилось легче.
Мало-помалу их лишали всех привилегий и прав. Спустя неделю Рэйко сообщили, что в ее услугах в больнице больше не нуждаются. Слишком много пациентов протестовало против «вражеской подданной», какой бы умелой сестрой она ни была и как бы вежливо ни обходилась с пациентами.
— Полагаю, нам еще повезло: нас не заставляют носить пришитые к одежде звезды, как евреев в Германии, — горько сказал Так Питеру однажды за ленчем в своем бывшем кабинете, где все еще чувствовалось его присутствие. Положение становилось невыносимым. — Хотя в нашем случае это не обязательно — нас можно отличить с первого взгляда, по крайней мере как считают они. Для них все мы одинаковы — иссей, нисей, сансей. И вправду, какая разница? — Сам Такео родился в Японии, значит, мог называться «иссей». Но его дети, родившиеся в Штатах, назывались «нисей», а их дети, внуки Така, были бы «сансей». Единственным «вражеским подданным» среди них, если уж подходить к этому термину со всей строгостью, была Хироко — потому что оказалась в Америке как в ловушке.
Вскоре появился новый термин, вызывающий еще большую путаницу. Японцев стали делить на «иностранцев» и «неиностранцев». Неиностранцами, в сущности, были американские граждане, потомки японцев, родившиеся в США, то есть нисей. Но обе группы неразрывно связывало одно: и те и другие были японцами. Термин «неиностранцы» звучал лишь немногим менее враждебно. Рэйко уже не считалась гражданкой страны, она была неиностранкой, человеком, которому нельзя доверять.
— Я чувствую себя врачом, заразившимся любопытной болезнью, — задумчиво признался Питеру Такео. — У меня постоянно возникает желание поместить зараженные клетки под микроскоп и изучить их, забыв, что я умираю. — Так не питал иллюзий насчет скорых улучшений. Вопрос состоял лишь в том, насколько плохим будет их положение. Ни один из ответов пока не внушал надежд.
— Ну, от этого ты не умрешь, — попытался утешить его Питер, испытывая угрызения совести оттого, что занял пост своего друга и бывшего начальника. По крайней мере Така не уволили, как многих других, и Питер был благодарен за это.
В День святого Валентина одна из газет опубликовала предложение эвакуировать всех японцев, независимо от их гражданского статуса. На следующий день японские войска заняли Сингапур, а еще через день Объединенный иммиграционный комитет согласился с предложением переселить всех японцев. ФБР продолжало вести массовые аресты, надеясь выловить в Калифорнии японских шпионов. Но до сих пор ни одного из арестованных не удавалось обвинить в измене или шпионаже.
Девятнадцатого февраля президент подписал приказ за номером 9066, по сути дела дающий военачальникам власть определять районы, из которых могут быть выселены все жители. Приказ позволял войскам выгонять японцев с любой территории. Этот документ имел огромное значение. Постановление 77-503 объявляло государственным преступлением отказ покинуть военную зону. Непослушание каралось тюремным заключением.
Некоторые считали, что на практике эти законы ничего не изменят, но другие, подобно Питеру и Таку, опасались, что это лишь первый сигнал и что настоящий террор начнется позднее. Они уже столкнулись с введением комендантского часа, ограничений, специальных разрешений на перемещение, их считали иностранцами, а теперь армия получила возможность выгонять их из домов. В последующие дни японцам предложили эвакуироваться добровольно — продать дома и предприятия и переселиться в другое место.
Положение осложнила наконец-то случившаяся реальная атака на побережье, когда японская подводная лодка двадцать третьего февраля обстреляла зону нефтяных разработок у Санта-Барбары. При атаке не погибло и не было ранено ни единого человека, но вызванная ею истерия стала последней каплей, именно той, которая и требовалась генералу Девитту.
Доказательства были налицо. Страна подверглась нападению японцев, и все мужчины, женщины и дети японского происхождения были взяты на подозрение.
Даже те, кто согласился на добровольный переезд, нигде не встретили теплого приема. Губернаторы соседних штатов подняли крик, едва заметив приток японцев через границы, Большинство японцев предпочли остаться в Калифорнии.
Здесь у них были дома, работа, знакомые, и никому не хотелось добровольно бросать налаженную жизнь.
В эти дни отчаяние росло со скоростью прилива.
Такео слушал новости и подолгу говорил с Рэйко. Ее приводила в панику мысль, что придется куда-то перебираться «добровольно». Она провела в Калифорнии всю жизнь, как и ее дети. Они никогда не бывали дальше Лос-Анджелеса. Перспектива переезда на восток, или на Средний Запад, или куда-нибудь еще тревожила ее.
— Я просто не хочу, Так. — Они уже слышали рассказы о людях, которые согласились переехать, но столкнулись с такой свирепой ненавистью, что вскоре были вынуждены вернуться в Сан-Франциско. — Я никуда не поеду.
Таку не хотелось говорить жене, что когда-нибудь им придется уехать, но с Питером постоянно обсуждал такую возможность. Что, если их просто попросят покинуть штат? Во многом истерия была вызвана многочисленностью японцев вдоль побережья. Но постепенно распространялось убеждение, что, переселившись в глубь страны, они создадут еще большую угрозу.
В конце марта вооруженные солдаты появились в районах штата Вашингтон, где проживали японцы, и дали им шесть дней на то, чтобы продать дома, предприятия и имущество, а затем велели ждать переселения. Никто еще не знал, куда будут переселены японцы. Для них предполагалось создать лагеря, но никто не знал, где именно и правда ли это. Слухи и сплетни множились с непостижимой быстротой. Все японцы затихли в ошеломленном молчании. , — Как думаешь, здесь может случиться такое? — спросила Рэйко мужа как-то ночью. Происходящее казалось невероятным, если только услышанное ими было правдой. Но Рэйко не знала, стоит ли верить слухам. В конце концов их подтвердили фотографии в газетах: дети, стоящие рядом с чемоданами, с бирками, прикрепленными к пуговицам одежды, старики, плачущие женщины и гордые местные жители с плакатами: «Япошки, убирайтесь прочь! Обойдемся без вас!»
Это был кошмар.
— Не знаю, — отозвался Так, желая вселить в жену смелость ложью, но ложь не удалась. — Думаю, да, Рэй.
Похоже, мы должны быть готовыми ко всему.
Но пока в их жизни ничего не менялось. Несмотря на все слухи, она шла своим чередом: дети ходили в школу, Рэйко и Хироко хлопотали дома. Такео каждый день отправлялся в университет, делая вид, что помогает Питеру. После занятий Кен проводил все свободное время с подружкой.
Какими бы страшными ни становились события в мире, было трудно поверить, что когда-нибудь их пути разойдутся.
Весной Питер часто посещал Хироко. Каждую свободную минуту она посвящала учебе, чтобы загладить вину перед отцом, — читала все, что могла найти о политике, искусстве, истории Америки, притом на английском языке. Ее английский заметно улучшился, Хироко как-то повзрослела. Трагедия в колледже оставила в ее душе заметный след и многому научила.
Она больше не встречалась ни с одной из однокурсниц, не получала никаких вестей из школы, кроме официального письма, в котором администрация поясняла, что сожалеет о ее отсутствии, но понимает ее. Ей пришлось уехать в разгар семестра, и учебное время было потеряно вместе с деньгами отца. Хироко болезненно воспринимала все это и когда-нибудь собиралась возместить ему ущерб. Раз или два она пыталась объяснить это Питеру, и убеждения Хироко тронули его. Внешне она не стыдилась того, что не сумела доучиться год, но в глубине души считала это собственной виной.
Она работала в саду и содержала дом в безупречной чистоте. Когда ей удавалось найти все ингредиенты, она готовила национальные японские блюда. Дети ненавидели японскую еду, а Такео и Питеру она нравилась. Хироко припомнила все традиции и секреты, которым научила ее бабушка, и с наслаждением рассказывала Питеру об обычаях японцев. Постепенно они очаровывали его, но еще больше — то, в какую умелую маленькую женщину превращается Хироко. Она прилежно училась, обсуждала с Питером его работу и события в университете. Они могли сидеть рядом часами, ведя нескончаемые беседы.
— Что же вы собираетесь делать дальше? — спросил Питера Такео как-то в апреле. Было очевидно, что Питер влюблен в Хироко, но в теперешних обстоятельствах, а может, и позже предпринять им было нечего. Совсем иным было положение Така и Рэйко. Они поженились через шесть месяцев после знакомства, а Хироко не могла даже надеяться выйти замуж за Питера в Калифорнии.
— Не знаю, — честно признался Питер. Он размышлял о том, как уговорить Хироко уехать вместе с ним из штата и пожениться, но не был уверен, что она согласится. Согласие отца имело огромную важность для Хироко, а ее отец еще ничего не знал о Питере. Она даже не могла написать и иногда до слез тосковала по родителям. — Я хотел этим летом отправиться в Японию и познакомиться с ее отцом, поговорить с ним, узнать, настолько ли он современен в своих взглядах, как кажется тебе. Но эти планы расстроились после Перл-Харбора.
— Могут пройти годы, прежде чем все это кончится, — грустно заметил Так.
— Она никогда не согласится выйти замуж без разрешения и одобрения родителей, — задумчиво отозвался Питер.
В июне ему предстояло уйти в армию. Призывная комиссия согласилась подождать до окончания семестра — особенно теперь, когда он был главой кафедры. Но никакой властью Питер не обладал, и ему было тревожно оставлять Хироко беззащитной — кроме, разумеется, защиты Танака, Несмотря на войну, Питер хотел жениться на ней, но Хироко настаивала, что они должны получить одобрение ее отца.
— Как думаешь, начнут ли они эвакуацию и здесь, Так? — Они пристально следили за событиями в Сиэтле — этот город располагался в другом штате, но армия там действовала та же самая.
— Не знаю, что и подумать. По-моему, теперь все возможно. Похоже, вся страна спятила и взъярилась на японцев — отчасти мне не в чем обвинить американцев. Мы воюем с Японией, и у них есть причины подозрительно относиться к иностранцам. Но я не понимаю, каким образом в их представлении родившиеся в Америке японцы вдруг стали иностранцами. Это какое-то безумие! — Все юноши-японцы, призванные в армию, были либо отправлены на грязные работы, либо вернулись домой. Ни одному из них не удалось попасть в боевые части. Страна ни в коей мере не доверяла преданности нисей. — Если бы я знал, что будет! Если нас и вправду эвакуируют, мы с семейством отправимся в Нью-Гемпшир. Но я по-прежнему думаю, что вскоре все придет в норму и мы снова получим работу, — он добродушно улыбнулся молодому другу, — и перед нами еще станут извиняться. Хотя что-то подсказывает мне, что это нелепая надежда.
— А по-моему, ничуть не нелепая. Ты не лишен рассудка — в отличие от многих других, — ответил Питер, не переставая думать о Хироко. Он хотел жениться на ней, защитить ее от страха, предубеждения и неуверенности. Но даже приглашая ее поужинать или в кино, Питер не мог защитить ее. Он всегда опасался, что кто-нибудь подойдет к ним, плюнет в сторону Хироко, скажет что-нибудь, крикнет вслед ругательство.
Такое уже случалось, и не только с ними. Хироко пришлось вытерпеть подобные оскорбления на прошлой неделе в бакалее, и Так велел ей впредь посещать только магазины, владельцами которых были нисей. Услышав об этом, Питер сказал Хироко, что теперь он будет тревожиться еще сильнее, уходя в армию и оставляя ее. Каждый день он заводил разговор о браке, но Хироко считала его невозможным — до тех пор пока она вновь не установит связь с семьей, но даже и тогда отец может не согласиться с ее выбором. Но мысль о том, что ей придется выйти замуж за кого-нибудь другого, теперь угнетала Хироко. А Питеру была ненавистна мысль о разлуке, о том, что ему придется день за днем тосковать о ее лице, блестящих черных волосах, плавных, грациозных движениях.
Хироко порхала вокруг него, как птичка-колибри, угощая чаем, улыбаясь, рассказывая что-нибудь забавное про Тами.
Она любила девчушку и вообще всех детей, и все больше Питера увлекала мечта о жизни с Хироко, о рождении их общего ребенка. Он хотел вечно быть рядом с ней, и никакие приказы не могли заставить его передумать.
Хироко смело встретила надвигающуюся беду. Она была всегда спокойна, дружелюбна и рассудительна. Ни разу не выдала свою боль и всегда пыталась утешить и ободрить Питера и остальных.
Глядя на Питера и Хироко, Так искренне жалел их, понимая, что им предстоит проделать долгий и трудный путь к своему будущему.
На следующей неделе прибыли плохие вести от родственников Рэйко из Фресно. Их отправили на остров Терминал, а через две недели — на сборный пункт в Лос-Анджелесе.
Перед отъездом из Фресно им дали всего три дня на распродажу имущества, и они все потеряли. Дом продали за сто долларов, машину просто оставили в гараже, а огромные запасы цветов, приготовленных ко Дню матери, пропали.
— Но это же немыслимо! — со слезами воскликнула Рэйко, читая Таку письмо. — Всего три дня! Что они могли успеть?
Родственников Рэйко эвакуировали вместе с сотнями других японцев и свезли на сборный пункт. Новость казалась нереальной, никто еще не понял, что это значит, когда спустя три недели в Пало-Альто был получен приказ начать эвакуацию. Японцам дали десять дней на то, чтобы продать дома, предприятия, машины, отправить на склад движимое имущество и подготовиться к эвакуации. Главе семьи предстояло явиться в ближайшую гражданскую комендатуру, которая теперь расположилась в старом буддистском храме, чтобы получить дальнейшие инструкции. В тот момент семья не знала, что думать.
Такео узнал о новости еще в университете и по дороге домой видел несколько плакатов. Он остановился, чтобы внимательно прочитать один из них, чувствуя, как колотится его сердце, а на следующее утро текст приказа появился во всех газетах.
Питер пришел к Танака, чтобы предложить свою помощь, и вместе с Таком отправился в комендатуру. Он пытался выяснить, что происходит, но ему объяснили не больше, чем Таку. Через десять, а теперь уже девять дней после оглашения приказа вся семья должна была прибыть на сборный пункт, расположенный на ипподроме Танфоран, в Сан-Бруно. Каждый взрослый имел право взять с собой сто пятьдесят фунтов вещей, в том числе постельные и туалетные принадлежности и одежду. Детям позволялось взять по семьдесят пять фунтов багажа, но с условием, что каждый. должен сам нести свои вещи. Это условие делало нелепым ограничение веса. Ребенок весом пятьдесят фунтов был не в силах нести семидесятипятифунтовые чемоданы или сумки, а Рэйко, Хироко и даже Кен не могли поднять сто пятьдесят фунтов. Так что по сути дела ограничения веса багажа ничего не меняли.
Такео дали бирки с номерами на всю семью и спросили, нет ли в семье престарелых или больных — в этом случае они получили бы особые бирки большего размера. Такео в оцепенении выслушал все это, уставясь на зажатые в руках бирки.
Им достался номер 70917 — они лишились фамилий и имен.
Такео также напомнили, что семье не позволяется брать с собой домашних животных, даже самых маленьких. Кроме того, запрещалось иметь при себе деньги, драгоценности, фотоаппараты, радиоприемники, оружие, любые металлические предметы. Правительство США предложило сохранить крупные вещи, такие, как холодильники, стиральные машины и мебель, на специально отведенных складах, но не брало на себя ответственность в случае пропажи или поломки вещей.
Тупо уставившись на бирки, Такео ни о чем не мог думать. Они с Питером вышли из храма в полной растерянности. Покидать пределы штата японцам было запрещено, время для побега оказалось упущенным.