Стиман Станислас-Андрэ. Шестеро обреченных

   — Вот идиот! — вырвалось у месье Ванса. — Это же письмо погубит тебя.
   Открыв один из ящиков своего стола, он достал оттуда образцы трех почерков: одного женского и двух мужских и долго сравнивал их с лежащим перед ним письмом. Затем, собрав все в один конверт, он запечатал его и надписал адрес:
   «Месье ОМЕРУ МАРЖЕ,
   графологу, улица Сет Тур, 8»
   — Срочно отнесите это на экспертизу, — сказал месье Ванс появившемуся по вызову дежурному.
   Затем, сняв телефонную трубку и набрав номер, сказал:
   — Алло! Марже?.. Это Ванс... Прекрасно, мой дорогой, а вы как? Я отправил вам на экспертизу кое-какие документы. Да, нечто вроде исповеди, несомненно подложной, и три разных образца почерков... Да... Я все же сомневаюсь, буквы написаны так по-разному... Да, разумеется... Я могу на вас рассчитывать?.. Спасибо. До свидания.
   Не кладя трубку, кончиком карандаша он набрал еще один номер.
   — Месье Сантер?.. Да, я прочел... Это весьма любопытно... Неожиданно, но интересно... Вы спрашиваете, кто этот Смит?.. Ну, знаете ли! В мире сотни тысяч мошенников по имени Джон Смит... Так что, это имя мало в чем может нам помочь... Конечно, конечно... Вы обнаружили это письмо в большом чемодане?.. Ах вот как, в маленьком?.. В одном из лежащих сбоку бумажников?.. В том, что слева?.. Кстати, вы помните, я просил вас дать мне образцы почерков всех ваших друзей?.. А вы дали мне только два... Вы обещали найти для меня и остальные, и мне очень бы хотелось уже иметь их у себя... Почему?... Ни Намотта, ни Жернико?.. Ну а Перлонжура?.. Самому у него спросить?.. Договорились... Алло, можно еще один вопрос?.. Вы уверены, в том, что это обвинение написано рукой самого Намотта?.. Ну! Разве что для очистки совести... Вы хорошо знаете его почерк?.. Ну, ладно... До свидания…
   Месье Ванс закурил сигарету и выпустил — большой клуб дыма. Несмотря на всю свою ловкость, весьма опасную ловкость, на этот раз убийца все же выставил свою макушку.

Глава XV
Покоритель Атлантики

   Выйдя из дома и ступив на тротуар, Сантер увидел неподвижно стоящего на противоположной стороне улицы Перлонжура. Сантер сделал вид, что не заметил его, но встреча была неизбежной, поскольку Перлонжур направлялся прямо к нему...
   Жан действительно решил разрешить возникшее у него с Сантером недоразумение, разлучившее их. Он подкарауливал своего друга на улице, приняв твердое решение затащить его в близлежащий погребок. Это место было хорошо ему знакомо, и они могли бы спокойно там все обсудить. Перлонжур небезосновательно полагал, что с Сантером лучше было бы встретиться на нейтральной территории, нежели идти к нему домой.
   Эти последние дни молодой человек терзал себя горькими упреками. Что делает он до сих пор в этом городе, в котором появился лишь затем, чтобы повидаться и обнять друга? Его мать уже не сможет повидаться с ним перед смертью. Жизнь даровала ей последнюю радость, которую она от нее ждала — возвращение сына. Что делает он здесь до сих пор, с пустеющим день ото дня кошельком, в то время, как уже столько судов вышло в море, в то время, как целый мир вновь зовет его?..
   — Что тебе от меня нужно? — спросил Сантер.
   — Я хотел бы поговорить с тобой...
   — Нам не о чем с тобой говорить.
   Все же Сантеру пришлось остановиться, поскольку Перлонжур преградил ему путь, однако лицо его оставалось столь же строгим и замкнутым. Видя их обоих вот так стоящими друг против друга, никто не подумал бы, что этих людей объединяет дружба, причем давняя.
   — Я тороплюсь, — сказал Сантер. — До свидания.
   — Ты не можешь отказать мне в этом. Я прошу тебя уделить мне всего несколько минут для беседы.
   — Почему же не могу?.. Повторяю тебе: я очень тороплюсь.
   — Что я тебе такого сделал?
   Этот вопрос привел Сантера в замешательство, Он спросил себя: а ведь и вправду — что ему такого сделал его друг? Ему пришлось признаться перед самим собой, что, в сущности, Жан не сделал ему ничего дурного.
   — Тебе что, так нужно?.. — начал он.
   — Просто необходимо! — прервал его Перлонжур. Сантеру пришлось уступить этой более настойчивой и несгибаемой, нежели его собственная, воле. Всего каких-нибудь десять минут спустя оба друга уже сидели за столиком маленького уютного кафе, будучи в этот час его единственными посетителями.
   — Так что же ты хотел мне сказать? — спросил Сантер,
   — Вот что... — начал Перлонжур, но вдруг запнулся. Он никогда не мог бы подумать, что эту короткую фразу ему будет так трудно произнести, ту ключевую фразу, за которой все остальное последовало бы само собой: «Я хотел бы с тобой поговорить об Асунсьон».
   Однако лишь упоминание этого имени заставляло его испытывать глубокое волнение, и он с грустью подумал, что Сантер испытывает при этом такие же чувства. Хотя до сих пор они и словом не обмолвились о своей любовной привязанности, однако каждый из них с болезненной уверенностью чувствовал, что друг его любит женщину и что за одну ее улыбку готов отдать жизнь.
   — ...я хотел поговорить с тобой о Жернико, — неожиданно закончил Перлонжур.
   — Вот как! — отозвался Сантер, удивленно поднимая брови.
   — Ты уверен в том, что это было именно его тело?
   — Конечно же, уверен.
   — И ты собираешься сообщить об этом Асун... его невесте?
   — Да, — глухо ответил Сантер.
   — А ты не подумал, что, поступив таким образом, ты доставишь ей страдания?.. А?
   — Кому это я доставлю страдания?
   — Асунсьон.
   — Нет, не думаю.
   После этих слов наступило молчание. Оба друга, казалось, набирали сил для дальнейшей борьбы.
   — Ты неправ, — тихо сказал Перлонжур. — Не рано ли ей знать об этом?..
   — Нет, не рано. Я сейчас как раз направлялся к ней. Асунсьон пора узнать о том, что она свободна...
   — Знаешь, если она действительно любила Марселя то, думаю, что свободной она станет не скоро!
   — Но ведь нельзя же питать любовь к умершему.
   — Ты ошибаешься. Некоторых умерших любят гораздо сильнее, чем живых.
   При этих словах щеки Сантера вспыхнули:
   — Ты говоришь это в расчете на меня?
   — Я не понимаю...
   — О! Только не нужно разыгрывать дурочку! Ты привел меня сюда лишь затем, чтобы поговорить о ней. Именно это ты и намерен был сделать, когда только что остановил меня на улице. Но тебе не хватило смелости начать этот разговор, правда? Или, быть может, откровенности?.. Ну, тогда я скажу вместо тебя. Я-то ведь не боюсь этих слов. Короче, ты любишь Асунсьон.
   — Да. — прошептал Перлонжур.
   — Но я ее тоже люблю! Я люблю ее — нужно ли тебя в этом убеждать, люблю больше жизни!.. Если бы только знал, насколько больше своей жизни!..
   — Конечно, Жорж, иначе это нельзя было бы назвать любовью.
   — Я полюбил ее с самого первого дня, с тех пор как впервые увидел ее, когда она пришла ко мне, узнать новости о Марселе...
   — А я, — сказал Перлонжур, — полюбил ее с того дня, когда похитили Марселя, когда я вместе с тобой вошел в квартиру и увидел ее, лежащую на полу в обмороке... Я полюбил ее, ты понимаешь, еще не видя ее лица...
   — Но ведь я полюбил ее раньше тебя! — искренне воскликнул Сантер.
   — А я, — ответил на это Перлонжур, — люблю ее с тех пор, как я вообще впервые стал думать о женщинах.
   Воцарившееся враждебное молчание явно разделяло двух друзей. Только что произнесенные слова полностью подтвердили все их опасения и смутный страх, усугубив таким образом размолвку. Что же теперь делать? Что будет с их такой чистой братской дружбой?
   — Мы не виноваты, что оба любим ее, — задумчиво произнес Сантер.
   — Но и она в этом тоже не виновата! — ответил Перлонжур.
   — А ты... ты часто с ней виделся?
   — Не так часто, как ты.
   Этот ответ наполнил радостью душу терзаемого ревностью Сантера. Помимо воли он видел в друге лишь третьего лишнего, этакого непорядочного соперника. И снова помимо воли он считал себя обладателем, в некотором роде имеющим право первенства на молодую женщину. До возвращения Жернико он не питал никаких надежд, а лишь молча страдал, даже не предполагая, что самой судьбой будет угодно встать на его сторону. Теперь же он даже не помышлял о том, чтобы уступить Асунсьон кому бы то ни было. Что же касается Перлонжура... Ну что ж! Теперь настал его черед молча страдать!..
   — Мне жаль тебя! — сказал Сантер.
   — Тебе жаль меня?.. Это почему же? — искренне удивился Перлонжур.
   Он вспомнил редкие моменты, проведенные наедине с Асунсьон, слова, произнесенные тихим, дрожащим голосом, каким обычно переговариваются в храме. Но с особой отчетливостью Перлонжур вспомнил смех, прекрасный жемчужный смех Асунсьон, когда, дурачась, он, встав на одно колено и прижав руки к сердцу, пропел ей эту маленькую песню:
   Любите меня не так, как деньги.
   Которые меняют на рис.
   Любите меня, как крошку-краба:
   Его съедают целиком с лапками.
   Он наклонился к Сантеру с вопросом:
   — Тебе когда-нибудь удавалось рассмешить ее?
   — Нет, — честно признался Сантер. И неожиданно почувствовал себя глубоко несчастным оттого, что ему никогда, не удавалось ее рассмешить, а вот Перлонжуру...
   — Ты думаешь, она любит тебя? — запинаясь, спросил Сантер.
   — Я не смею на это надеяться.
   Этот ответ окончательно вывел Сантера из себя. Вот если бы Перлонжур задал ему подобный вопрос, то он ответил бы: «Я не знаю!» Почему же Жан отвечает иначе?
   — Совершенно верно! — воскликнул Сантер. — И не надейся на это. Она никогда не полюбит нас: ни меня, ли тебя.
   — В любом случае... — тут Перлонжур выдержал паузу. — Выбор, естественно, остается за ней.
   Сантер с ужасом посмотрел на своего друга. Выходит, он чувствует себя настолько уверенно, что даже не опасается будущего выбора?
   — Ты беден: — резко бросил он.
   — Увы! Я и сам это прекрасно знаю! А ты — богат... Сантер закусил губу: его выпад был достойно парирован.
   — Не переживай, — продолжил Перлонжур, — в мои намерения не входит брать свои слова, сказанные тебе при нашей первой встрече, обратно. Мне не нужны ни твои деньги, ни деньги наших друзей... Я буду работать! Да, я буду работать! Ты знаешь, до сих пор мне ничего не удавалось... Но во имя Асунсьон теперь я хочу попытать счастья... Извини меня, дружище...
   Сантер неожиданно растрогался:
   — Тебе не за что просить у меня прощения! Было бы несправедливо, если бы один из нас пожертвовал собой, тем более, если бы это сделал ты... Только, видишь ли, я тоже хочу попытать счастья.
   Перлонжур согласно кивнул головой. Он чувствовал себя несчастным оттого, что впервые в жизни не смог предаться столь свойственному порыву великодушия. А ведь прежде с какой веселостью, с каким глубоким внутренним удовлетворением он устранялся с пути всех своих друзей. Он был из той породы людей, которые испытывают гораздо большую радость отдавая, нежели беря. Однако в данной ситуации...
   — Я, наверное, вел себя глупо? — спросил Сантер. — Я был очень зол на тебя, дружище, и даже ненавидел тебя, понимаешь? Я сказал себе...
   Сантер не сразу решился окончить начатую фразу.
   — ...я сказал себе, что за Жернико, возможно, последует твоя очередь стать жертвой таинственного убийцы... Я ревновал тебя и до сих пор еще ревную... Но ты должен понять...
   — Я понимаю, — сказал Перлонжур. — Я тоже не представляю себе жизни без этой женщины...
   Оба чувствовали себя уставшими, словно после длительной утомительной ходьбы. Несмотря на столь откровенное объяснение, они старались не глядеть друг на друга, а тем более не смотреть прямо в глаза. Сантер осушил свой стакан минеральной воды и закурил сигарету. Несмотря на то, что его одолевало сильное желание встать и уйти после всех этих признаний, такой поступок казался ему трусливым и неблаговидным. Что же касается Перлонжура, то он потянулся в карман за последним выпуском газеты, купленной им в ожидании Сантера.
   Половину первой страницы занимала статья, иллюстрированная множеством фотографий:
   «УБЕР ХАРДСОН ПЕРЕСЕК АТЛАНТИКУ,
   Его прибытие ожидается сегодня, во второй половине дня в аэропорту Е...»
   Бросив мельком взгляд на эту статью, Перлонжур подскочил на месте с криком:
   — Тиньоль!.. Жорж, посмотри, это же Тиньоль!..
   — Что ты говоришь?..
   Сантер вырвал из рук Перлонжура газету. У Жоржа перед глазами прыгали слова статьи.
   «Самолет Хардсона взлетел после двух неудачных попыток. При первой попытке взлета самолет пролетел около 150 шагов...».
   — Ты посмотри на фотографии! — вопил Перлонжур. — На вторую и третью фотографии!
   На одной был изображен стоящий возле своего самолета летчик, на второй он же был сфотографирован по пояс.
   — Да, — сказал Сантер, — никаких сомнений быть не может: это Тиньоль.
   — Он взял себе псевдоним, быть может, для того, чтобы сделать нам сюрприз... Да, чтобы «поразить» нас! Ох, как это похоже на него, очень похоже!.. Однако... Послушай, Жан, может быть, он уже приземлился?
   — Нет, нет, еще нет! Пойдем скорее возьмем такси... Нам нужно встретить его в аэропорту, нам необходимо быть там, чтобы поздравить его с победой.
   Неожиданно друзья переглянулись: им пришла в голову одновременно одна и та же мысль, и они представили себе те же картины: Намотт, падающий с палубы «Аквитании», Жернико, сраженный пистолетным выстрелом, Грибб со стилетом в затылке.
   — Нужно предупредить инспектора Воробейчика, Жан... Кто знает...
   — Ты прав. Знаешь, ты езжай туда, не теряя ни секунды, а я сам ему позвоню.
   — Давай звони, а я тебя подожду.
   — Не жди меня, а лучше побыстрее поймай такси и поезжай туда. Нам обоим опаздывать ни к чему... Тиньоль будет очень расстроен, не увидя там ни одного друга. Сейчас без десяти четыре, а его прибытие ожидается к четырем. Тебе нельзя терять ни секунды...
   — И Вансу тоже! — крикнул Сантер, выбегая из кафе.
   — И Вансу тоже... — повторил Перлонжур. — Я ему все расскажу.

Глава XVI
Никакой пощады

   Посмотрев на свои часы, месье Ванс сказал своим спутникам:
   — Сейчас четыре. В аэропорт мы прибудем в четверть пятого.
   Отъехавший от Дворца Правосудия автобус помчался по улицам города, беспрестанно, словно лающая собака, подавая сигналы клаксоном.
   Перлонжуру не пришлось долго убеждать месье Ванса в необходимости его присутствия на аэродроме. Ведь убийства Жернико и Грибба произошли в день их возвращения, а убийство. Намотта еще по дороге домой. Чтобы скорбный список не пополнился новым именем, за Тиньолем необходимо было установить постоянное наблюдение с самого момента его приземления.
   Инспектор Воробейчик поднял голову, и все сопровождающие словно по команде повторили его движение...
   В небе над их головами раздался нарастающий с каждой секундой гул.
   — Это он! — воскликнул месье Ванс.
   Но прежде, чем он успел договорить эту фразу, на фоне неба нарисовалась огромная птица. Она летела на такой маленькой высоте, что полицейские смогли даже прочесть буквы, написанные синей краской на белом корпусе: «The Pilgrim».
   Месье Ване нагнулся к шоферу:
   — Давайте быстрее, иначе он прибудет раньше нас. «Пилигрим» тем временем успел достичь взлетного поля и под радостные возгласы сбежавшейся со всего города и с трудом сдерживаемой полицейским кордоном толпы быстро снижался...
   Как только шасси коснулись бетона посадочной полосы, публика, сметая все преграды и подбрасывая вверх шляпы и трости, бросилась к еще не остановившемуся самолету.
   В этот момент автобус Воробейчика подъехал к воротам аэропорта одновременно с такси, из которого вышел Сантер.
   — Садитесь рядом с шофером! — крикнул ему Ванс. Однако, у стоящего на воротах полицейского были четкие указания: не пропускать на взлетное поле ни одну машину без специального на то разрешения. Отчаявшись что-либо доказать стражу порядка, Воробейчик наклонился к шоферу и приказал:
   — Давай напролом!
   Набрав скорость, автобус все же въехал в ворота, чуть было не раздавив постового.
   Стоило только Уберу Хардсону, то есть Уберу Тиньолю и его спутнику — Теодору Бату выставить одну ногу из самолета, на котором они впервые после Линдберга пересекли Атлантику, как ими овладела ликующая толпа. Героев подхватили и победоносно понесли по полю.
   Убер Тиньоль был худощавый мужчина высокого роста. У него было костлявое, с резкими чертами лицо, выпуклый лоб и редкие волосы. Отвечая усталой улыбкой на обращенные к нему бурные приветствия, он первым делом запустил руку в карман комбинезона, достал оттуда измятую пачку сигарет, коробок спичек и принялся с явным удовольствием затягиваться, коротко и торопливо. После этого он оглянулся вокруг, надеясь увидеть в этой толпе лица своих друзей.
   Увы! Сумев все же прорваться через ворота, месье Ванс и Сантер столкнулись с новыми препятствиями. Им пришлось выйти из автобуса, оказавшегося заблокированным толпой. Действуя локтями, они пытались протиснуться сквозь ряды зевак. Инспектор Воробейчик приказал своим людям наблюдать за летчиком и во что бы то ни стало попытаться пробраться к нему, а затем обернулся и поискал глазами стоявшего за минуту до этого рядом с ним Сантера, однако тот будто бы испарился.
   Убер никогда не мог мириться с пассивной ролью, о чем свидетельствовал его последний подвиг. Иными словами ему надоело победно восседать на чужих руках в то время, как толпа только еще входила во вкус чествования. Наклонившись к уху человека, на котором он сидел верхом, Тиньоль любезно попросил опустить его на землю. Однако тот лишь расхохотался в ответ и еще сильнее прижал к себе ноги героя. Тогда Тиньоль начал так вертеться и брыкаться, что его поклонникам не оставалось ничего другого, как подчиниться.
   Встав на ноги, Тиньоль, он же Хардсон, испытал нечто вроде головокружения, что заставило его поначалу опереться о чье-то спасительное плечо. Затем, чтобы размять ноги, он, как козленок, несколько раз подпрыгнул на месте и прежде, чем кто-либо успел догадаться о его намерениях, бросился вперед, рассекая ряды своих почитателей, устремляясь к пустынной части поля.
   Чувство досады, вызванное тем, что он не увидел на аэродроме друзей, сменилось острым желанием почувствовать себя свободным от толпы и, не теряя ни секунды, бежать к условленному месту встречи. В том, что друзья не пришли его встретить, была вина только его самого. Ему не следовало брать псевдоним для того, чтобы как можно сильнее поразить их. И конечно же, никому из них не попалась на глаза та газета с его фотографией, и поэтому неудивительно, что никто из них не смог признать в Хардсоне Тиньоля.
   Бегство пилота было замечено многими встречавшими, и если толпа почитателей решила не преследовать его, то месье Ванс и его двенадцать подчиненных, получивших приказ охранять Тиньоля, равно как и какой-то высокого роста мужчина в фетровой шляпе с широкими полями, державшийся несколько в стороне от толпы, направились к запасному выходу, к которому устремился герой дня.
   «Ну вот! — подумал месье Ванс. — Сейчас он от нас не ускользнет». — И он начал кричать вдогонку:
   — Хардсон!.. Тиньоль!..
   Однако расстояние было слишком велико для того, чтобы летчик смог расслышать свое имя, и до его ушей долетал лишь какой-то смутный гул, который он принял за очередную волну криков толпы, выражающей свое разочарование при виде ускользающей от нее добычи... Это лишь заставило его бежать еще быстрее...
   Несколько минут спустя Тиньоль уже оказался за пределами взлетно-посадочной полосы. Запасной выход вывел его на ухабистую проселочную дорогу, которая после нескольких неожиданных поворотов выводила на автостраду.
   Он издал радостный возглас, увидев на этой дороге то, что он искал, но никак не рассчитывал так быстро найти машину. Та ехала довольно-таки медленно, из-за ухабов на дороге.
   Побежав навстречу машине, летчик сделал знак остановиться. Высокого роста бородатый шофер в надвинутой на глаза кепке немедленно затормозил.
   Тиньоль назвал ему адрес Сантера и пообещал царские чаевые, если тот согласится доставить его туда как можно быстрее. Шофер молча кивнул головой, и Тиньоль вскочил в машину.
   И лишь когда машина тронулась с места и поехала настолько быстро, насколько позволяла эта дорога, Тиньоль с угрызениями совести вспомнил о «Пилигриме». Но тут же успокоил себя: «Ничего, Бат сам сделает все, что нужно...» Затем его осенило: «Где бы это я, черт возьми, мог видеть эту физиономию?» — задал он себе вопрос, думая о шофере.
   К тому времени, когда месье Ванс со своими помощниками добежал до проселочной дороги, машина уже выезжала на автостраду...
   Детектив поморщился: «Да, только что он потерпел постыдное для себя поражение». Теперь лучшее, что он может сделать, так это как можно скорее вернуться в город и установить наблюдение за домом Сантера. Ведь Тиньоль, вне всяких сомнений, отправился именно туда.
   Но увы! Несколько часов спустя вечерние газеты поместили на первой странице следующее сенсационное сообщение: «УБЕР ХАРДСОН, ПОКОРИТЕЛЬ АТЛАНТИКИ, БЕССЛЕДНО ИСЧЕЗ».

Глава XVII
Месье Ванс выдвигает гипотезу

   — Как только месье Ванс появится, попросите его немедленно зайти ко мне в кабинет, — сказал месье Воглер дежурному.
   Когда же тот вышел, следователь вновь погрузился в прерванное чтение «Роли мускульного чувства в ориентации муравьев» Пьерона.
   Инспектор Воробейчик не заставил себя ждать, однако его внешний вид вызывал удивление: детектив был небрит, торчащий из его верхнего кармана носовой платок был смят, словом, он выглядел как человек, не спавший целую ночь.
   — Здравствуйте, Ванс, — сказал месье Воглер, пожимая своему подчиненному руку. — Присаживайтесь.,. Вы читали утренние газеты?
   С этими словами он пододвинул к нему целую стопку газет.
   — Тольке некоторые из них.
   — А то, что пишут «Экспресс» и «Л'Об», читали?
   — Они зарываются! — просто ответил месье Ване. Закрыв «Роль мускульного чувства в ориентации муравьев», месье Воглер аккуратно положил книгу рядом со своим бюваром и ответил:
   — И правильно делают, что зарываются... Намотта убили на борту «Аквитании»... Жернико — у Сантера... Грибба — тоже у Сантера... И вот, пожалуйста: вчера исчез Убер Тиньоль, или Хардсон, как вам будет угодно, и у нас нет о нем никаких вестей... Когда наступит очередь пятой жертвы, инспектор?
   — Вероятно, в самом ближайшем будущем.
   — Это ваше «вероятно» свидетельствует о вашей способности дедуктивно мыслить, но крайне мало о вашем плане действий.
   — Это что, выговор?
   — Не будем горячиться, дорогой друг. Я знаю, что среди наших сослуживцев, есть такие, которые горят желанием заняться этим делом... я и сам подумал, что инспектор Малез...
   — Инспектор Малез — настоящий ас... В сущности, объединив с ним силы, мы сможем победить убийцу Намотта и его друзей. Вы же знаете, что небольшое состояние, которым я располагаю, позволяет мне не гоняться за чинами. Я не забочусь о повышении в должности, — закончил месье Ванс.
   Месье Воглер прекрасно знал об этом и по этой же причине он весьма дорожил опытным сотрудником.
   Тем временем тот продолжал:
   — Я бы даже сказал, что мне этого вовсе не хотелось бы... Так весьма необычно и... если хотите, — это мое личное мнение, в этом деле есть что-то весьма гнусное.
   — Гнусное?
   — Иного слова я не нахожу. «Гнусность» — вот слово, которое прекрасно характеризует манеру убийцы.
   Немного помолчав, месье Ване добавил:
   — Это пропащая душа.
   Месье Воглер знал, что его подчиненный — человек глубоко верующий. Ему также прекрасно была известна излюбленная манера месье Ванса вести беседу, благодаря которой у его собеседника через полчаса создавалось впечатление, что разговор возвращается на второй круг, что и обезоруживало его перед инспектором.
   — Я не сомневаюсь, что вы провели интересные исследования, благодаря которым дело предстает перед вами под таким углом зрения, который мне недоступен, — сказал следователь. — Но дело не в этом. Я уверен, что убийца от вас не ускользнет... Но неужели вы и дальше намерены спокойно позволять ему совершать преступления? Вот почему вас и обвиняют во всем...
   И он постучал указательным пальцем по стопке газет.
   — Еще две жертвы, и преступник завершит свое дело. Неужели вы ничего не можете сделать, чтобы их спасти?
   Месье Ванс отрицательно покачал головой:
   — Еще не две, а три жертвы... Или же две, но не те, о которых вы думаете.
   — Что вы хотите этим сказать?
   — Что Сантеру и Перлонжуру одинаково смерть не грозит... Смерть грозит либо Перлонжуру и его матери, которая, не будем этого забывать, унаследовала бы его долю... Либо же она нависла нал Сантером и матерью Грибба. Разумеется, что в обоих случаях... Нет, я не думаю, что Сантеру и Перлонжуру в одинаковой степени грозит смерть.
   — Ну и почему вы так думаете, скажите на милость?
   — Потому что у меня есть все основания полагать, что один из двух — именно тот, кого мы ищем, — невозмутимо ответил месье Ванс.
   — Не хотите ли вы сказать, что один из них — убийца?
   — Именно это я и хочу сказать.
   После этих слов месье Воглер откинулся на спинку кресла, и в кабинете воцарилась тишина. Первым ее нарушил Воробейчик:
   — Вы только что спрашивали меня, как спасти их... Я знаю лишь один способ... Нужно немедленно их арестовать.