— Дурацкая погода. Правда, Дженнет?
— Что? Погода? Да.
— Я не люблю дождь. А вы любите?
— Что? Нет. Не люблю.
— У вас в Австралии сейчас, наверное, весна?
— Да. Весна.
— Все цветет, наверное?
— Да. Цветет.
— А в Австралии бывает снег?
— Что? Снег? Нет, не бывает.
С нами сидела австралийская журналистка Дженнет. В Смольном она изучала российские выборные технологии. Парни распускали хвосты. Их усилия пропадали втуне. Девушке не хватало знания языка. Светлые волосы, пухлые губки. Не была б она девушкой с Запада, могла бы быть ничего. Хотя можно ли сказать, что Австралия расположена на западе?
С неба капало уже несколько дней подряд. Тучи висели так низко, что на улице приходилось немного сутулиться. В буфете горело множество уютных электрических ламп. Иногда Феликс спрашивал, не хочется ли Дженнет чего-нибудь? Ну, там фруктов или мороженого? Покупая рюмку коньяка, он каждый раз, для конспирации, выливал ее в кофе.
Главным моим ощущением было чувство голода. Было время, когда я тоже считал, что голодная рябь в глазах и еженедельная потеря веса на дырочку в ремне — это что-то из репортажей про Африку. А недавно, в гостях у малознакомого персонажа, я дождался, пока хозяин выйдет поговорить по телефону, без спросу залез в холодильник и вместе с оберткой сжевал здоровенный ломоть сыра. Уже несколько недель единственным съедобным продуктом в моей квартире был кетчуп.
Раз в полчаса Феликс поднимался к себе. Узнавал, нет ли распоряжений от руководства. Глава отдела был на выезде, распоряжений не было. Сологуб подливал девушке коньяка. Из их беседы до меня долетали словечки типа «девятое управление КГБ» и «покупной соцопрос».
Первый глоток алкоголя на голодный желудок — как удар поддых. К третьему бокалу начинает заплетаться язык и возникает вопрос: а что я здесь делаю? Странно: химическое соединение «алкоголь» впитывается в стенки желудка, а меняется ваша личность. Да еще этот бесконечный кофе. После него есть хотелось особенно.
Я щурясь рассматривал соседей. У них были очень геморроидальные профили. Мне казалось, что я пьянее всех в здании. Допив следующий коньяк, я понял, что мне категорически не нравится компания.
— Знаешь что, Феликс? Давно хотел тебе сказать. Дурацкая у тебя, Феликс, работа, вот что.
— Почему?
— А вот дурацкая и все!
Феликс внимательно на меня посмотрел.
— Ну хорошо. У меня дурацкая работа.
— А знаешь, почему?
— Хочешь коньяка?
— Огромное здание. Куча народу. Чем вы занимаетесь? Выборы какие-то придумали!
— Выборы придумал не я. Честное слово.
— Да кому они нужны, ваши выборы? Посмотри вокруг! Куча народа! Коньяк пьют, галстуки, блин, носят...
— При чем здесь я?
— Ты же сам рассказывал о москвичах, которые привезли оборудование. Дженни, вы слышали эту историю?
— Я не понял, коньяк покупать или нет?!
— Неужели не слышали? Из Москвы местным кандидатам прислали оборудование. Две фуры компьютеров, факсов-шмаксов и всякого фуфла. Зачем прислали? Что со всем этим делать? Половину оборудования сотрудники в первый же день растащили по домам, а вторую половину перебили, когда устраивали для гостей фуршет. Напились и перебили. Причем алкоголь для фуршета в приказном порядке обязали выделить местный винзавод. Бесплатно! Скажешь, неправда? Ты же сам говорил, что твоему шефу два раза из «внешних связей» ГУВД звонили!
— За что не люблю журналистов, так это за цинизм. Лишь бы все опошлить.
— Да что опошлить-то? Я сколько здесь торчу, только и слышу: мы работаем! мы думаем о людях! вот этими руками мы удерживаем город на краю пропасти! Посмотри вокруг! О каких людях?!
Феликс молчал.
— Вы сами-то в это верите? Что тут можно опошлить?
Феликс посмотрел на буфетчицу, потер подбородок, выбрался из-за стола и сказал, что сходит посмотреть, не приехал ли шеф.
Сологуб потянулся за сигаретами.
— Зря ты. Обидел парня.
— Почему обидел?
— Он неплохой парень. Чего тебя понесло?
— Меня не понесло. Я что — сказал неправду?
— Хватит бычить!
— Нет, ты скажи — это правда или неправда?
Я тоже закурил. Дженетт старалась глядеть в окно.
— Ладно. Он придет, и я извинюсь.
Сологуб купил коньяка. Феликс пришел нескоро.
— Пошли, поднимемся ко мне. Шефа сегодня, похоже, не будет.
— Тебе здесь плохо?
— Не нарваться бы.
— Брось! На что мы нарвемся?
— Пошли, пошли! В кабинете тоже можно нормально посидеть.
— А алкоголь?
— Есть у меня. Тебе хватит.
Коридоры Смольного освещены так, что даже с утра кажется, будто ночь. Каменный пол, крашенные в мутное стены. Все шагают с сосредоточенным видом, даже если идут в туалет. По дороге к кабинету Феликс упирал подбородок в грудь. Пожимая руки коллегам, на мгновение задерживал дыхание.
Я тронул его за рукав.
— Не обижайся.
— Я не обижаюсь.
— Нет, серьезно. Не хотел тебя обидеть.
— Да не в этом дело. Просто... все ведь действительно не так!
— Я понимаю. Извини.
В желудке что-то болело. Ощущение беременности тройней... тройкой нападающих. Во рту стоял кислый привкус. В кабинете Феликса за столом сидел мужчина с проваленным носом и трагическими складками по сторонам рта. Феликс хлопнул мужчину по спине и сказал, что сегодня отчет должен быть готов. Тот был лет на пятнадцать старше Феликса, но вы же понимаете: начальником-то был не он.
Как это обычно бывает, скоро я почувствовал раскаяние. Вернее, не раскаяние, а теплоту... благодарность. С чего меня действительно понесло? Чтобы загладить впечатление, я вызвался вымыть всем по стакану. Смольнинские туалеты поражали воображение. Стоя у раковины, я подумал, что было бы смешно встретить тут кого-нибудь из первых лиц города. Потом я попил воды из-под крана. Какой идиот сказал, что это притупляет чувство голода?
— Слушай, Феликс, а правда, что здесь бродит привидение Кирова?
— Да ладно тебе!
— Почему? Его же здесь убили, да?
— Ну, убили.
— Это же здесь, за углом было, да?
— Ну, да.
— Значит, должно быть и привидение. Пошли, поищем! Хорошо бы спросить у него о результатах голосования. Представь, если я за неделю до выборов смогу предсказать все до процента?
— Нет, ребята, давайте из кабинета выходить не будем.
— Брось! Пошли погуляем! Для Дженнет экскурсию проведем. Дженни, хотите поваляться на кровати Ленина?
— На кровати Ленина? Он что, здесь спал? В этом здании?
— И спал, и ел. И с Крупской это-самое...
— Вы шутите?
— Какие шутки! Это же Смольный! Здесь этажом выше хранится зеркало, с которого Ленин нюхал кокаин!
— Ленин нюхал кокаин? Вы шутите?
Феликс хмурился.
— Нет, ходить никуда не будем. Не дай бог, увидят. Знаешь, как меня на аппарате выебут? Извините, Жанночка.
— Меня зовут не Жанна. Дженнет. Это другое имя.
Мы пили коньяк. Феликс наливал его из стоящей под столом канистры. Сперва запивали холодным чаем, потом просто водой. Подчиненный молча работал. Когда он наконец положил на стол свой отчет, Феликс попробовал его почитать. Сказал, что вроде бы все нормально, но точнее он скажет завтра.
— Жанночка, а хотите, я познакомлю вас с имиджмейкерами? С очень знаменитыми имиджмейкерами? Вы даже не представляете, что это за люди! Я вас обязательно познакомлю. Налить вам еще?
— Только немного.
Потом Сологуб встал.
— Что я хочу сказать?.. Да слушайте вы, наконец! Я по поводу того, что было в буфете.
— Глупо получилось.
— Я же извинился.
— Я не об этом. Просто... Чтобы закончить с этим...
— Да! Давайте закончим!
— Я хочу выпить за... На свете есть не только говно. Вы меня слушаете? Я хочу выпить... за хорошее. Ведь есть на свете... ну, там дружба... Цинизм — цинизмом, но хорошего-то все равно больше! Давайте выпьем за светлое! За вещи, которые... ну, вы понимаете.
— За девушек.
— За девушек! Да! За нормальные отношения между людьми! Ведь все мы люди! Вместе сидим! За то немногое святое, что осталось в нашей жизни! Чтобы мы всегда оставались... ну, вы понимаете.
В электрическом освещении кабинет напоминал немного облагороженный каземат. Прямо передо мной на столе стояла фотография жены Феликса. На коричневой стене висел плакат с лицом губернатора. Бумаги на столе лежали в строгом порядке. Пару часов назад Феликс и сам был в порядке. А теперь последняя перед брюками пуговичка на рубашке расстегнулась и в просвете торчал мохнатый живот. С каждым глотком у Феликса становилось все более резиновое лицо. Когда Дженнет ушла в туалет, он заговорщически прошептал:
— Парни, давайте выыбим австралийку, а?
Сологуб вежливо отвернулся. Я сказал, что видно будет. Потом коньяк кончился. Было решено куда-нибудь пойти.
— В «Конти»? Хотя в таком виде... А клубы у нас поблизости... э-э-э... Предлагайте чего-нибудь, что вы молчите?
Остановились на «Сундуке». Долго шли мимо массивных дверей и спускались по узким железным лестницам. «Да тише вы! Здесь нельзя! И хватит икать!» Надевая плащ, Феликс забыл вытащить из рукава шелковый шарф. Тот упал на пол, и он наступил на него ботинком. Сказал «Блядь!» и в несколько оборотов намотал на шею.
Памятник Ленину перед фасадом Смольного казался маленьким и беззащитным. В круглую лысину бились мелкие брызги. Я сказал, что, наверное, это памятник Ленину-ребенку. Сологуб картинно хлопнул себя по лбу.
— Слушайте! А может, нам в баню сходить?
— Жанночка, пойдемте в баню?
— Меня зовут не Жанна. Дженнет. Это другое имя.
— По-моему, отличная идея! Поехали в баню!
Над зданием висел мокрый флаг. Судя по цветам — государства Тринидад-и-Тобаго. В самом начале Суворовского мы поймали такси. Подаваясь вперед, Сологуб разговаривал с водителем о выборах. Феликс был налит алкоголем до самой макушки. При каждом толчке машины он чуть не бился носом в лобовое стекло.
Когда мы вылезли из машины, Дженнет удивленно огляделась. Вокруг было темно и страшно. Волосы у меня сразу намокли и прилипли к голове. Я провел по ним ладонью. У тусклых круглосуточных ларьков кучковались алкаши. Под козырьком, у входа в баню, калачиком сворачивались рыжие собаки.
— Что это за клуб?
— Это не клуб. Это баня.
— Я думала «Баня» это название клуба.
— Нет. Баня это название бани.
Дженнет засмеялась и спросила, зачем мы сюда приехали? Купальника у нее с собой нет и вообще... Наверное, она устала. Спасибо за компанию. Завтра увидимся в Смольном.
— Жанночка! Погоди! Иди сюда! На минуточку. Давай поговорим спокойно... спкйно...
Вокруг пузырились лужи. В просвете улицы мелькал Невский. Я был здорово пьян. Феликс что-то говорил, дергая девушку за рукав. Она порывалась уйти. Феликс бубнил и дергал за рукав.
Дженнет вырвалась и перебежала на другую сторону.
— I WON’T GO!
— А как же имиджмейкеры? Жанночка! Имиджмейкеры!
Сологуб взял Феликса под руку и привел обратно. Тот путался в полах отяжелевшего плаща и чуть не ронял дипломат.
— Сучка, бля!
Сологуб протянул ему сигарету.
— Да и пусть катится! Еще сифилиса австралийского мне не хватало! Сучка, бля! Коза, бля! Хрен она у меня теперь аккредитацию получит!
— Феликс. Пьяный мужчина может интересовать женщину только в одном случае. Знаешь в каком?
— Знаю.
— А чего тогда лезешь?
— Коза, бля!
— Ты лучше скажи, у тебя деньги есть?
Феликс напрягся, мучительно пытаясь протрезветь.
— Есть немного. А что?
— А то.
— Здесь есть?
— Должны быть.
Феликс порылся в карманах и отдал Сологубу ворох мятых купюр. Тот долго что-то высчитывал, раскладывал деньги кучками, часть отдавал обратно, потом снова забирал. Когда он посмотрел на меня, я сказал, что даже сигареты с утра купил поштучно.
Сологуб свернул деньги в тугую трубочку и сказал: «Пошли». Он долго стучал в алюминиевую дверь бани. Звук далеко разносился по пустой улице. Нам открыл постовой в форме. Я заметил, как моментально изменился Сологуб. Теперь он чуть не по локоть засовывал руки в карманы, мелко сплевывал под ноги и, щурясь, озирался по сторонам.
— Что скажешь, командир?
Милиционеру в глаза он не глядел. У того были серые скулы и рыжие усы.
— Трое? На второй этаж.
Мы прошли облицованный мрамором холл и поднялись по лестнице. На крашенной под дерево двери висела табличка «Отделение ЛЮКС». Звонить пришлось долго. Потом лысый мужчина в белом халате объяснял, что мы ошиблись и баня закрыта. Блики света, как зимние дети, катались по склонам его крутого лба. В расстегнутом вороте торчал похожий на мохнатый галстук клок шерсти.
Потом банщик неожиданно сдался и кивнул, чтобы мы заходили. Когда дверь закрылась, он говорил уже другим голосом.
— Почем сегодня?
— Как всегда.
— А если троих купим?
— Первый раз, что ли? Знаешь же, что скидок не бывает.
— Никак?
— Не та ситуация.
— Тогда одну.
Банщик пересчитал деньги и убрал их в ящик старого рыжего стола.
— Париться тоже будете?
— Будем, будем! И париться, и водку! Направо?
В раздевалке пахло осенней гнилью. Я сообразил, что это запах березовых веников. На полу лежали мокрые резиновые коврики. Одежду нужно было вешать на гнутые крюки в стене. Когда, интересно, я последний раз менял нижнее белье? Феликс пересчитал оставшиеся деньги и спрятал их во внутренний карман пиджака. Потом достал и переложил в носок. Подумав, затолкал носок глубоко в ботинок.
— Я не буду трахаться с проституцией. Вернее, буду. А вы?
Мы расселись вокруг столика. Он был немного влажный. Трусы никто пока не снимал. Даже сквозь ткань кресла казались холодными и скользкими. Будто касаешься ягодицами свежей форели. Все разглядывали друг друга и поеживались.
Банщик принес большую бутылку водки. Следом за ним в раздевалку вошла девушка. Феликс попробовал поднять на нее глаза. Его веки напоминали наросты на старых деревьях. На девушке была кофта и серая юбка. Узкие полоски сгрызенных ногтей, тоненькие икры. Кофту она повесила поверх феликсовского плаща. Точно такую же кофту в черных разводах когда-то носила моя классная руководительница.
— Привет.
Мы сказали, как нас зовут. Девушку тоже как-то звали.
— С какого момента начинаем засекать время?
— Если Я не спрашиваю, то чего ТЫ суетишься?
— О! Вы слышали? Она мне нравится! Давайте пока просто посидим. Хочешь водки?
Я не мог понять, пьяна ли девушка. Вы замечали, что если не пить с человеком с самого начала, то он всегда кажется трезвее, чем ты сам? Разумеется, болтать начали на тему «А с чего у вас ЭТО началось?», «А что вы чувствуете, просыпаясь с утра?», «А есть ли у вас бой-френд?». Насколько я знаю, если случается пауза, такие вопросы задают десять из десяти отечественных мужчин.
— А вы кем работаете? Коммерсанты?
— Ага. Такими штуками торгуем — закачаешься!
— Сколько с вас этот лысый взял?
— Коммерческая тайна. У нас, коммерсантов, все тайны — коммерческие.
Феликс уснул незаметно. Тугой живот свешивался на его семейные трусы. На животе, под волосами, белел шрам от аппендицита. По трусам скакали веселые слоники. Из угла рта на шею сползала слюнка.
— Не обращай внимания. Пусть посидит.
— Мне-то что?
— Выпей. Не сиди просто так. Ты тоже наливай.
— Хорошая водка.
— Как, ты говоришь, тебя зовут? А живешь где? В общежитии?
Девушка рассказывала, что снимает комнату. Недорого и хозяйка хорошая. Правда, недавно в комнате завелись тараканы. «Целых одиннадцать штук, представляете?» Мы с Сологубом делали вид, что очаровываем даму. Дальнейший секс — результат нашей неотразимости. Кто за этим столом произносил слово «деньги»?
Потом Сологуб сказал, что у него обрезан член.
— Видела когда-нибудь?
Мне тоже стало интересно. Я привстал и посмотрел. Член был здоровенный и синий. Большого отличия от собственного, необрезанного, я не заметил. Девушка повертела член в руках. Сологуб допил водку и сказал: «Ладно, мы сейчас».
Под юбкой у нее были кожаные трусы с узеньким ремешком вместо задней части. Ремешок врезался в ягодицы и, наверное, мешал ходить. Вернувшись, она налила себе водки и сделала несколько маленьких глотков. Прежде чем проглотить, долго держала ее на языке: дезинфекция. Меня передернуло.
— Теперь ты?
— Да вроде.
— Здесь будешь или в душевую пойдем?
— А там кто-нибудь есть?
— Кто там может быть?
Душевая напоминала осень на складе сантехники. Девушка скороговоркой проинформировала, что анальный секс исключен в принципе, а традиционный возможен только с презервативом. У нее были плохо выбритые подмышки. Мокрая спина с острыми позвонками была похожа на перевернутую лодку
— Да погоди ты... Захлебнусь!
Шумела вода. Как хлопнула деревянная дверь, я не расслышал. Феликс облокотился рукой о стену и икнул. Из-под мокрых черных волос торчали глаза, а сразу за ними начинался скрюченный рот. Все целиком лицо было похоже на тонированное стекло автомобиля. Другой рукой он придерживал себя за пах.
— Ты долго?
— Чего ты хотел?
— Угадай.
— А меня обязательно прерывать?
— Ну, ты хоть долго?
Дверь открылась еще раз, и в душевую вошел Сологуб. Интересно, они все на самом деле считают, что эрекция — это что-то похожее на дрессированных кремлевских часовых?
— Феликс, пойдем! Не мешай!
— Погоди, я хочу посмотреть!
— Скажи ему!
— Я тихонечко. Мешать не буду.
— Можно я побуду один, а?
— А чего такого?
— Феликс, выйди, пожалуйста. Я не хочу. Я, понимаешь?
— Ничего-ничего! Давайте, парни, отдерем эту падлу как следует!
— Насмотрелся мультиков про Бивиса и Батхеда?
— А чего такого-то? Слышь, падла, поворачивайся!
— Прекрати. И вообще, отстань от девушки.
— Какая она девушка?! Заплатили ей? Пусть поворачивается!
— Феликс, я тебя прошу!
— Любишь, когда тебя в задницу дерут, а? Лю-убишь, сука!
— Мне больно! Слышь! Что ты делаешь?
— Ну-ка, давай!
— Феликс, хватит! Только проблем в бане нам не хватало!
— Какие проблемы? Пусть эта сучка отрабатывает! Давай-давай, коза, бля! Задницей поворачивайся!
За Сологубом хлопнула дверь. Проститутка покосилась в мою сторону и вздохнула. На ее бледной коже ладони Феликса казались очень загорелыми. Позавчера он рассказывал, что нынешним летом отдыхал с женой где-то на море.
— Совсем охуела? Учти, если мне не понравится, то я...
Я вышел в раздевалку. Там было холоднее, чем в душевой. Держать сигарету мокрыми пальцами было неудобно. Ногти казались неправдоподобно розовыми.
— Успел? Хоть чего-нибудь?
— Успеешь с этим Феликсом!
— Да-а. И с Дженнет этой... тоже неловко вышло.
— Водка еще осталась?
Губы тоже были мокрыми. Я совсем не чувствовал вкус дыма. Зато чувствовал вкус голода. При каждом резком движении в глазах что-то скакало. По краям изображение теряло четкость и расплывалось. Хоть помылся, и то хорошо.
— А мне она понравилась. Такая нежная.
— Нежная?
— Сделала — как родному.
— Хорошо тебе.
Окно в раздевалке было выложено плитками толстого непрозрачного стекла. Снаружи понемногу светлело. Сологуб что-то говорил и ерзал в кресле.
— Что-то долго они. Сходи посмотри, а?
В школе по анатомии я имел твердую четверку. Но как он умудрился таким образом скрутить ей ноги, так и не понял. На спине у Феликса было несколько противных складок. Заканчивалась спина неожиданно впалыми ягодицами. Тоненькие женские руки упирались в скользкие стены. Все вместе напоминало работающий бульдозер или, например, схватку единорога с канализационной трубой. Из-под покатого мужского плеча торчала сморщенная проституткина мордочка. Она кривилась от боли и издавала положенные всхлипы.
Говорят, до революции, падшие женщины ловили богатеньких господ на фразу: «Я — Незнако-умка. Не желаете ознако-умиться?» Принято считать, что проститутки это по-своему красиво. Но пробовали ли покупать проститутку лично вы?
В Петербурге Квартал Красных Фонарей расположен на нескольких проспектах вокруг Московского вокзала. У Площади Восстания улицы темны и пустынны. Ближе к Александро-Невской Лавре становится посветлее. Вывески модных бутиков придают району европейский вид. В 24-часовых магазинах здесь продается до двух дюжин разновидностей презервативов.
Как и все женщины, вынужденные проводить много времени вместе, проститутки сбиваются в кучки, ставят на место зарвавшихся нахалок и улыбаются подругам. То, что фонари на этих улицах редкость, на руку дебелым, сальноволосым и прыщавым продавщицам розничной любви. Найти покупателя удается не каждую ночь. Девушки толкутся у обочин, болтают с продавщицами ларьков, обсуждают учебу, куда сходили вчера и что за юбку сшила Светка.
Уровень образования категорически упал. Блока больше никто не читает. Подойдите к девушкам, и они, как продавщицы капусты, в лоб назовут вам цену. И, поверьте, нет ничего интересного в сексе, который вы за эту цену приобретете. Дамы закомплексованы, истеричны, почти не двигаются и называют то, что делают, дурацким словом «работа». Трусы они натягивают таким же суетливым движением, как та мясистая десятиклассница, которая когда-то лишила меня невинности. Никогда не возникало у меня желания полностью с ними расплатиться.
* * *
Когда мы вышли на улицу, дождь все еще шел. По грязным рекламным щитам текла мутная вода. Феликс мотнул головой и спросил, сколько времени. Пожалуй, он дойдет до работы. Ехать домой смысла нет.
— Зря. Шел бы отсыпаться.
Феликс молча развернулся и убрел за угол. Улица напоминала черно-белую фотографию. Сологуб долго шарил по карманам. На такси не хватало. Я тоже пошарил. Интересно, что я надеялся отыскать? Мы зашагали к метро. Голова немного болела.
— Завтра в Смольный пойдешь?
— Пока не знаю.
— Я-то пойду. Мне нужно. Кандидаты эти... заебали.
У женщины, сидевшей в будке возле эскалатора, была красная форменная шапочка и красные глаза. Есть хотелось так, что казалось, меня сейчас вырвет. Как ни странно, какие-то люди уже поднимались по эскалатору вверх.
— Хорошая проститутка.
— Да-а.
— Зря Феликс с ней так. Какая бы ни была, все-таки девушка.
— Да-а.
В вагоне было совсем мало народу. Мужчина уже в пальто, пара девушек. Одна внимательно читала толстую книгу. На обложке читалось «Русско-японский словарь». Несколько человек, мотая головами, спали. Как обычно с утра, было чувство, что произошла катастрофа, а ты о ней забыл.
Поезд двигался рывками, а потом и вообще встал. Где-то ниже диафрагмы во мне лежал протухший булыжник. Я смотрел на свое отражение в стекле напротив. Если подойти поближе, то будет заметно, какие желтые у меня белки глаз. Это от плохого питания. Китайская лапша быстрого приготовления, булка, чипсы, бесконечные пельмени, снова булка. Чистая питательность, еда бедных — как сухие корма для собак. От таких кормов уже через полгода псы мочатся кровью. Потом у них отнимаются задние ноги. Через год мертвую собаку зарывают в землю.
Пахло мокрой одеждой. С обуви на пол стекала вода. Ботинки были похожи на переваренные пельмени. Помню, в детстве я терпеть не мог гречневую кашу с молоком. В детском саду меня как-то даже вырвало от одного ее вида.
Мы молчали. Поезд не двигался. Потом в вагоне неожиданно погас свет.
— Оп-па!
— Что это такое?
— Может, чего случилось?
Я встал и заглянул в окно в конце вагона. Свет погас во всем составе, не только у нас. Повисла странная тишина.
— Что за херня?
— Непонятно.
В темноте кто-то шепотом обсуждал, не пора ли воспользоваться экстренной связью с машинистом? Меня, если честно, больше интересовало, нельзя ли под эту лавочку прямо в вагоне покурить?
— Идет. Там кто-то идет.
Дверь в дальнем конце вагона открылась. Внутрь шагнул милиционер.
— Проходите! Все двигаемся через первые вагоны!
— Куда проходить? Что случилось?
На ходу расталкивая спящих, милиционер прошагал через вагон и начал ковыряться в замочной скважине.
— По туннелю, что ли, пойдем? Вот это да!
Мы прошли насквозь несколько вагонов. Становилось светлее. В головном вагоне двери были открыты. Снаружи начиналась станция «Владимирская». Пригибая голову, будто боясь удариться, пассажиры выходили на платформу.
Первое, что я увидел, был лежащий на платформе мужской ботинок. Из его развороченного нутра торчало что-то лохматое. Дальше платформа была усыпана мелко дробленым стеклом. Оно хрустело под ногами. Я прошел к началу состава и заглянул в кабину. Внутри сидел машинист. Он смотрел перед собой стеклянными глазами. На пульте подкладкой вверх лежала его фуражка. У машиниста было серое мокрое лицо. Пол в кабине был густо усыпан стеклом.
Из вагона выходили пассажиры. Скоро на платформе стало тесновато. С ее дальнего конца прибежал еще один милиционер. Машинист не менял позы. Его бил озноб.
— Вон он!
Все забубнили и столпились у середины головного вагона. Сологуб плечом раздвинул толпу. Он долго смотрел в просвет между платформой и вагоном, потом вернулся ко мне.
— Сходи посмотри.
Уткнувшись лицом в грязные шпалы, под вагоном лежал человек. Почему-то голый выше пояса. Из-под брючного ремня торчала полоска светлых трусов. Вдоль позвоночника кожа была несколько раз разорвана. У меня над ухом сопел толстый дядька в шляпе и очках. Он сдвинулся от края платформы, сказал: «Фу! Гадость!» и отошел. На его место встали молодой человек с девушкой. Они плотно прижимались друг к другу. Девушка покусывала губы и смотрела широко открытыми глазами.