Стоппард Том. Аркадия

   Септимус. Думаю, это добыча вашего супруга или сына, миледи. Мой однокашник никогда не был охотником.
   Брайс (выглядывает в окно). Верно! Его убил Огастес! Браво, мальчик!
   Леди Крум (уже снаружи). Пойдемте же! Где мои адъютанты?
   Брайс, Ноукс и Чейтер послушно идут следом. Чейтер задерживается лишь на мгновение - пожать Септимусу руку.
   Чейтер. Мой дорогой, дорогой господин Ходж!
   Чейтер выходит. Выстрелы слышны снова, гораздо ближе.
   Томасина. Пах! Пах! Пах! Я расту под звуки ружейной пальбы, точно ребенок в осажденном городе. Круглый год - голуби и грачи, с августа - тетерева на дальних холмах, потом фазаны, куропатки, бекасы, вальдшнепы, кулики. Пах! Пах! Пах! А после - отстрел нагульного скота. Папеньке не нужен биограф, вс его жизнь - в охотничьих книгах.
   Септимус. Календарь убоя. Смерть повсюду, даже "здесь, в Аркадии..."
   Томасина. Подумаешь, смерть... (Окунает перо в чернила и идет к конторке.) Подрисую-ка отшельника. Что за эрмитаж без отшельника? Септимус, ты влюблен в мою мать?
   Септимус. Вам не следует быть умнее старших. Это невежливо.
   Томасина. А я умнее?
   Септимус. Да. Гораздо.
   Томасина. Прости, Септимус. Я не нарочно. (Прекращает рисовать и достает из кармана конвертик.) В музыкальную комнату заходила госпожа Чейтер. Принесла для тебя записку - чрезвычайной секретности, важности и срочности. Я должна передать ее секретно, срочно и... Слушай, а от карнального объятия не трогаются умом?
   Септимус (забирая письмо). Непременно. Спасибо. Все, познаний на сегодня предостаточно.
   Томасина. Вот та-а-ак... Он у меня похож на Иоанна Крестителя в пустыне.
   Септимус. Весьма живописно.
   Издали слышитс голос леди Крум. Она зовет Томасину. Та срывается с места и убегает в сад - веселая беззаботная девочка.
   Септимус вскрывает письмо госпожи Чейтер. Смяв конверт, отбрасывает его в сторону. Читает, складывает и сует листок между страниц "Ложа Эроса".
   Сцена вторая
   Из затемнения возникает та же комната, в такое же утро, но в наши дни. Это становится мгновенно и безусловно ясно благодаря внешнему виду Ханны Джарвис. Иных свидетельств нет.
   Следует сказать об этом еще несколько слов. Действие пьесы происходит попеременно то в начале XIX века, то в наше время, причем в одной и той же комнате. Вид комнаты - вопреки ожиданиям - нисколько не меняется. Она вполне соответствует обеим эпохам. Что касается реквизита - книг, бумаг, цветов и т.д., - нет необходимости заменять предметы быта, присущие началу прошлого века, современными - пускай соседствуют на одном столе. Однако вещи, используемые и в прошлом, и в настоящем, должны иметься в двух экземплярах, поскольку по ходу пьесы им необходимо постареть. Парк - как мы узнаем из диалога - претерпел существенные изменения. А вот то, что доступно зрительскому глазу, остается неизменным и не противоречит ни одной из эпох.
   Согласно этому принципу, чернильницы, перья и прочие вещи, игравшие в первой сцене, могут все время оставаться на столе. Равно как книги и бумаги, связанные с исследованиями Ханны во второй сцене, могут находиться на столе с самого начала. Это относится к любым предметам. По ходу действия все они скапливаются на столе, и, если какая-то вещь выглядит анахронизмом для какой-то из эпох (допустим, кофейна кружка), ее просто не замечают.
   К концу спектакля на столе окажется целая куча разнообразных предметов.
   Ханна разглядывает альбом с акварелями Ноукса. Кроме того, она то и дело обращается к небольшим, одинаковым с виду тетрадкам с дневниковыми записями (вскоре выяснится, что это "садовые книги" леди Крум). Через некоторое время она подходит с альбомом к окну - сравнить вид с акварелями Ноукса. Потом кладет альбом обратно на конторку.
   Одета она вполне строго. Обувь пригодна для сырого, грязного сада. Туда она и отправляется, прихватив со стола теодолит. Комната на время пустеет.
   Затем одна из дверей распахивается. Входят Хлоя и Бернард. Она - дочь хозяев, одета по-домашнему. Бернард - гость, он в костюме и при галстуке. Вообще он любит одеваться пестро, но сегодня несколько умерил яркость красок, лишь крикливый носовой платок, торчащий из нагрудного кармана, намекает на его пристрастия. В руках у него объемистый кожаный портфель.
   Хлоя. Но она была здесь! Только что.
   Бернард. Все ясно! Дверь в сад...
   Хлоя. Ну конечно! Погодите, я сейчас.
   Хлоя выходит через стеклянную дверь и скрывается из виду. Бернард ждет. Открывается друга дверь, и заглядывает Валентайн.
   Валентайн. Вот гады.
   Валентайн исчезает, захлопнув дверь. Возвращается Хло с резиновыми ботами, садится и, разговаривая с Бернардом, снимает туфли и надевает боты.
   Хлоя. Подождите лучше здесь, чего по грязи таскаться. Она почти все время проводит в саду, сами понимаете.
   Бернард. Да? Почему?
   Хлоя. Она же пишет историю сада, вы не знали?
   Бернард. Я знал, что она работает с архивами Крумов, но...
   Хлоя. Точнее, это не история сада, а... Ладно, пусть Ханна сама объяснит. Но канава, в которой вы чуть не застряли, - ее рук дело. Ладно, я пошла... Тьфу, даже не скажешь - располагайтесь поудобнее! Какие уж тут удобства, голые стены от комнаты остались. Все вынесли, подчистую. "В сортир - прямо". Прямо в сортир.
   Бернард. Что, обстановку комнаты?
   Хлоя. Нет, сама комната - кратчайший путь в сортир.
   Бернард. А-а, понятно. Вы сказали "Ханна"?
   Хлоя. Да, Ханна. Так я оставлю вас на минуту? Я быстренько. (Она уже надела боты. Распрямляется. Видит, что он не слушает.) Мистер Солоуэй?
   Бернард (очнувшись). Да-да, спасибо. Значит, мисс Джарвис - писательница Ханна Джарвис?
   Хлоя. Конечно. Вы читали ее книгу?
   Бернард. Еще бы!
   Хлоя. Она наверняка в эрмитаже, просто отсюда не видно, шатер мешает.
   Бернард. Вы принимаете гостей в саду?
   Хлоя. Ежегодно даем бал для всей округи. Все наряжаются, танцуют и напиваются вдрызг. Но предки теперь не разрешают гудеть в доме. Однажды нам пришлось перед самым закрытием гнать на аукцион Кристи - покупать чайничек эпохи Реставрации. С тех пор все, что можно разбить, украсть или заблевать, убирается заранее. Тактично. А на самом деле - совершенно бестактно.
   Она уже у двери в сад.
   Бернард. Гм... послушайте... скажите ей, что... Не говорите пока моей фамилии.
   Хлоя. Не говорить? Хорошо...
   Бернард (улыбаясь). Пусть будет сюрприз. Не возражаете?
   Хлоя. Нет... Но она спросит, кто вы... Может, дать вам другую фамилию?
   Бернард. Отлично! Прекрасная мысль.
   Хлоя. Так, Солоуэй... Возьмем какую-нибудь другую птицу... На соловья вы все равно не похожи.
   Выходит. Бернард оглядывает стол с книгами. Кладет портфель. Слышатся далекие выстрелы. Их звук заставляет Бернарда подойти к окну. Он выглядывает. Открывается одна из внутренних дверей - та, через которую он вошел, - и появляется Гас. Бернард поворачивается, видит подростка.
   Бернард. Добрый день.
   Гас молчит. Он вообще всегда молчит. Возможно, он не умеет говорить. Еще он моментально смущается и замыкается - особенно сейчас, столкнувшись с незнакомцем. Гас исчезает. Мгновение спуст дверь снова открывается, и через комнату проходит Валентайн. Он не то чтобы игнорирует Бернарда, но притворяется, будто не видит его.
   Валентайн. Гады, сволочи, гады, сволочи, гады... (Он произносит это столько раз, сколько ему требуется, чтобы пересечь комнату и выйти в противоположную дверь. Он плотно закрывает ее за собой. Слышно, как он зовет: "Хлоя! Хлоя!" Бернарду становится все неуютнее. Дверь открывается снова, возвращается Валентайн. Он смотрит на Бернарда в упор.)
   Бернард. Она в саду, ищет мисс Джарвис.
   Валентайн. А где всё?
   Бернард. Убрали, вынесли... Из-за... э...
   Валентайн. Ведь танцы на улице, в шатре?
   Бернард. Насколько понял, через эту комнату лежит путь в ближайший туалет.
   Валентайн. Но мне нужен большой стульчак!
   Бернард. А туалетом вы не можете воспользоваться?
   Валентайн. Там лежат охотничьи книги!
   Бернард. В туалете или в стульчаке?
   Валентайн. А вы тут чего ждете? Вами кто-нибудь занимается?
   Бернард. Да-да, спасибо. Меня зовут Бернард Солоу... Гм... Я приехал повидать мисс Джарвис. Я писал лорду Круму, но ответа, к сожалению, не получил, поэтому рискнул...
   Валентайн. Вы его напечатали?
   Бернард. Простите? Не понял...
   Валентайн. Ваше письмо было отпечатано на машинке?
   Бернард. Да.
   Валентайн. Отец на такие письма не отвечает. (Замечает на столе, под бумагами, черепашку.) Молния! Наконец-то! Где же ты пряталась, глупышка? (Берет черепашку в руки.)
   Бернард. Поэтому я позвонил вчера вечером и поговорил... Похоже, что с вами...
   Валентайн. Со мной? Ах, да! Ну конечно! Простите! Вы готовите передачу... не помню о чем, и хотели спросить у Ханны... не помню что.
   Бернард. Верно. Вот так и получилось... Надеюсь, мисс Джарвис отнесется ко мне благосклонно.
   Валентайн. Сомневаюсь.
   Бернард. Вы что-нибудь обо мне знаете?
   Валентайн. Я знаю Ханну.
   Бернард. Давно она здесь?
   Валентайн. Во всяком случае, участок застолблен. Мо мать прочитала ее книгу. А вы читали?
   Бернард. Нет. Да. Ее книгу? Ну конечно!
   Валентайн. Она чрезвычайно собой горда.
   Бернард. Еще бы. Если б я написал бестселлер...
   Валентайн. Да я про мать. Она гордится, что осилила книгу. Обыкновенно она читает только книги по садоводству.
   Бернард. Она, должно быть, счастлива, что Ханна Джарвис пишет книгу о ее саде?
   Валентайн. Ну, на самом деле книга об отшельниках... (На пороге снова появляется Гас. И снова поворачивается, чтобы уйти.) Постой, Гас, не бойся. Что ты хочешь? (Но Гас исчезает.) Ладно. Устрою-ка я Молнии маленькую пробежку.
   Бернард. Вообще-то мы знакомы. Мы с вами встречались в Сассексе, пару лет назад, на семинаре...
   Валентайн. Правда? Я там был?
   Бернард. Да. Помните, один мой коллега нашел рассказ - якобы Лоуренса - и проанализировал его на компьютере? Помните такой доклад?
   Валентайн. Смутно. Я порой сижу с закрытыми глазами. И это - вообразите! часто означает, что я сплю.
   Бернард. Ну, мой коллега сравнил структуру предложений и прочая и прочая и установил, что существует высокая, девяностопроцентная, вероятность, что рассказ и в самом деле написан автором "Любовника леди Чаттерли". А потом, к моему безграничному восторгу, один из ваших высоколобых коллег-математиков продемонстрировал, что с тем же успехом Лоуренс мог написать "Уильяма" или заметку в местной газете...
   Валентайн (помолчав). "Уильяма"? Да, пожалуй, я там был. (Выглядывает в окно.) А, вот и Ханна. Покидаю вас, покидаю, беседуйте наедине. Кстати, это ваша красная "мазда" у входа?
   Бернард. Да
   Валентайн. Хотите добрый совет? Уберите-ка ее с глаз долой, хоть на конюшню, до прихода отца. Он не потерпит в доме владельца японской машины. А вы не педик?
   Бернард. Вроде нет.
   Валентайн. И тем не менее...
   Валентайн выходит, закрывает дверь. Бернард смотрит ему вслед. За его спиной, у стеклянной двери, ведущей в сад, появляется Ханна.
   Ханна. Мистер Павлини?
   Бернард озирается - сперва рассеянно, затем недоуменно: он ищет несуществующего Павлини. Потом, очнувшись, соображает, что Павлини, по всей вероятности, он сам, Солоуэй, и есть, и рассыпается в неумеренно восторженных приветствиях.
   Бернард. О! Здравствуйте! Здравствуйте! Мисс Джарвис? Ну разумеется, мисс Джарвис! Очень, очень рад. Я, признаться, опешил, просто онемел поначалу: вы такая красивая, намного, намного красивее, чем на фотографии!
   Ханна. На какой фотографии?
   Она снимает туфли - в грязи и глине.
   Бернард. На задней странице обложки. Простите, что вам пришлось вернуться из-за меня в дом, но леди Хлоя великодушно и настойчиво...
   Ханна. Ничего. Иначе вы бы испачкали обувь.
   Бернард. Да-да, очень предусмотрительно! И как мило, что вы готовы уделить мне несколько минут вашего драгоценного времени!
   Он явно перебарщивает. Она смотрит на него долго, пристально.
   Ханна. Вы журналист?
   Бернард (негодующе). Ни в коем случае!
   Ханна (разглядывая свои туфли). Все-таки нельзя рыться в канаве без сапог. Теперь будут целый день хлюпать. Какие страхолюдины!
   Бернард (внезапно). Плюх - хлюп.
   Ханна. Что-что?
   Бернард. Это моя теория. Из плюха, то есть общения с водой, всегда получается хлюп: или ботинки хлюпают, или нос... А страхолюдинами, кстати, в некоторых странах называют пугала, которые ставят на поля нагонять страху на птиц и коров, а вовсе не на людей.
   Бернард производит на Ханну все более и более неприятное впечатление, но сам об этом не подозревает и продолжает безмятежно болтать. Ханна смотрит на него пристально.
   Ханна. Мистер Павлини, вы ведь по делу? Чем могу служить?
   Бернард. Ну, во-первых, меня зовут Бернард. Давайте уж по имени, запросто.
   Ханна. Хорошо, спасибо.
   Подходит к стеклянной двери и принимается стучать облепленными грязью туфлями друг об дружку, соскребать и стряхивать с них комья глины.
   Бернард. Ваша книга! Это настоящее откровение! Каролина Лэм предстает в ней совершенно иной! Я взглянул на нее вашими глазами и точно узнал заново! Стыдно признаться, я никогда не включаю в лекции ее прозу, а ведь вы правы: она совершенно удивительна. Вообще начало девятнадцатого века - мой период. Я люблю его самой нежной любовью.
   Ханна. Вы преподаете?
   Бернард. Да. И пишу. Как вы, как все мы, хотя мои книги не раскупаются так успешно, как ваша "Каро".
   Ханна. Я не преподаю.
   Бернард. Нет? Что ж, за это вас можно только уважать! Возвратить потомкам забытого писателя - завидный удел. Мечта английского профессора...
   Ханна. А как же лекции? Студенты?
   Бернард. Подумаешь! Щенков надо бросать в воду, пускай барахтаются... Так что примите мои самые искренние поздравления. Полагаю, теперь кто-нибудь наверняка издаст oeuvre Каролины Лэм.
   Ханна. Да, возможно.
   Бернард. Великолепно! Браво! Даже просто как документ, проливающий пусть слабый, пусть отраженный свет на характер лорда Байрона, ваша книга неизбежно будет...
   Ханна. Бернард, так, кажется?
   Бернард. Да.
   Ханна. Я надеваю туфли.
   Бернард. Почему? Вы уходите?
   Ханна. Нет. Просто хочу пнуть вас в задницу. И побольнее.
   Бернард. Вас понял. Перехожу к делу. Эзра Чейтер.
   Ханна. Эзра Чейтер.
   Бернард. Родился в Твикенгеме, графство Мидлсекс, в 1778 году. Автор двух поэм. "Индианка" - опубликована в 1808 - и "Ложе Эроса" - опубликовано в 1809 году. После 1809 года никаких сведений. Исчез с горизонта.
   Ханна. Понятно. Что дальше?
   Бернард (лезет в портфель). Чейтер связан с поместьем Сидли-парк. (Достает из портфеля "Ложе Эроса". Читает написанную от руки дарственную надпись.) "Моему щедрому другу Септимусу Ходжу, который всегда готов отдать все лучшее, - от автора, Эзры Чейтера. Сидли-парк, Дербишир, 10 апреля 1809 года". (Передает ей книгу.) Смиренный раб в вашей власти!
   Ханна. "Ложе Эроса". Хорошая вещь?
   Бернард. Весьма любопытная.
   Ханна. И вы думаете выжать из этого Чейтера книгу?
   Бернард. Нет-нет, от силы статью для "Вестника новейших исследований по английской литературе". О Чейтере очень мало известно. Почти ничего. В "Словаре национальных биографий", разумеется, ни слова: ко времени его подготовки он был уже совершенно забыт.
   Ханна. А родственные связи?
   Бернард. По нулям. И в базе данных Британской библиотеки нашелся только один Чейтер.
   Ханна. Современник?
   Бернард. Да. Но, в отличие от нашего Эзры, не поэт, а ботаник. Описал какую-то разновидность далий на острове Мартиника и умер там же от укуса обезьяны.
   Ханна. А Эзра Чейтер есть в каталоге?
   Бернард. Только в периодике. Упомянут дважды, поскольку на каждую его книгу давали пространную рецензию в "Забавах Пиккадилли". Был в те времена такой листок, выходил трижды в неделю в большом формате. Но сведений, кроме имени автора, никаких нет.
   Ханна. А это вы где откопали? (Кивает на книгу.)
   Бернард. В частной коллекции. На следующей неделе мне предстоит читать в Лондоне лекцию, и я хотел бы рассказать о Чейтере, он представляется мне весьма любопытным. Поэтому всевозможные детали - о нем или об этом Септимусе Ходже, любые нити, любые имена... Буду чрезвычайно признателен.
   Пауза.
   Ханна. Гм... Что-то новенькое. Лебезящий академик.
   Бернард. Ну что вы...
   Ханна. Так и есть, не отнекивайтесь. Прежде академики мен только по плечу похлопывали: пиши-пиши, мол, девочка, почитаем.
   Бернард. Невероятно!
   Ханна. Очень вероятно. Байроноведы - вся шайка - и вовсе ширинки порасстегивали и облили мою книгу - от избытка снисходительности. Да, кстати, где вы препо... То есть где барахтаются ваши студенты?
   Бернард. Э... В Сассексе.
   Ханна. В Сассексе... (На миг задумывается.) Солоуэй. Да, точно, Солоуэй. Вылил свою струю - мощную, на тысячу слов - в "Обсервере". Кыш, мол, с чужих угодий, тут мы пасемся. И под зад шлепнул напоследок - чтоб побыстрей выкатывалась. Солоуэй из Сассекса. Вы должны его знать.
   Бернард. Повторяю, я - всецело в вашей власти.
   Ханна. Еще бы... Ну, и где волшебное слово?
   Бернард. Пожалуйста!
   Ханна. Ладно. Садитесь.
   Бернард. Спасибо.
   Он садится. Она остается стоять. Возможно, она из курящих. Если так, то сейчас - самое время. Хорошо бы она вставила сигарету в коротенький мундштук. Или курила бы длинные коричневые "женские" сигаретки.
   Ханна. Как вы узнали, что я здесь?
   Бернард. Я не знал. Я говорил по телефону с хозяйским сыном, но он не упомянул вашего имени. А потом и вовсе забыл о моем приезде и никого не предупредил.
   Ханна. Это Валентайн. Преподает в Оксфорде. То есть числится.
   Бернард. Я встречал его раньше. Из этих... "Многоуважаемый шкаф! Приветствую твое существование..."
   Ханна. Мой жених.
   Она выдерживает его долгий пристальный взгляд.
   Бернард (после паузы). Что ж, рискну. Ты лжешь.
   Ханна (после паузы). Не слабо, Бернард.
   Бернард. Боже...
   Ханна. Он называет меня невестой.
   Бернард. Почему?
   Ханна. В шутку.
   Бернард. Ты ему отказала?
   Ханна. Не говори ерунды. Разве я гожусь в графини?
   Бернард. Нет, конечно. Это он для красного словца. "Моя черепаха Молния, моя невеста Ханна..."
   Ханна. Да. Верно. В тебе что-то есть, Бернард. Не скажу "приятное", но... Занятное.
   Бернард. А что он делает, твой Валентайн?
   Ханна. В аспирантуре учится. Биолог.
   Бернард. Он же математик!
   Ханна. Его объект - тетерки и куропатки.
   Бернард. Стреляет?
   Ханна. Считает. На компьютере.
   Бернард. А кто этот мальчик? Который молчит.
   Ханна. Гас.
   Бернард. Он болен?
   Ханна. Не спрашивала.
   Бернард. Отца я пока не видел, но тоже, судя по всему, экземплярчик.
   Ханна. Да уж...
   Бернард. А мамаша помешана на садоводстве. Слушай, что тут происходит?
   Ханна. То есть?
   Бернард. Я когда подъезжал, чуть ей голову не снес. Рылась в какой-то канаве.
   Ханна. Археологические раскопки. Когда-то здесь был регулярный итальянский парк, года до 1740-го. Леди Крум интересуется историей имения. Я прислала ей свою книгу, там - если помнишь, если ты ее вообще читал, в чем я лично сомневаюсь, - есть довольно подробное описание сада Каролины в Брокет-холле. Теперь я помогаю Гермионе в раскопках.
   Бернард (потрясенно повторяет). Гермионе...
   Ханна. Есть точные чертежи, есть садовые книги, только никто этим раньше не занимался.
   Бернард. Начинаю тобой восхищаться.
   Ханна. А прежние восторги, значит, по боку? Вранье?
   Бернард. Конечно. И с фотографией полное соответствие. Насчет книги - не уверен.
   Она задумчиво разглядывает его. Он ждет, уверенный в победе.
   Ханна. Септимус Ходж был домашним учителем.
   Бернард (тихо). Вот умница.
   Ханна. Он обучал дочь лорда Крума. Сын учился в Итоне. Септимус жил в доме: в расходной книге против его имени значатся вино и свечи. Не гость, но и не слуга. Среди документов сохранилось его письмо, саморекомендация. Потом отыщу. Насколько мне помнится, он изучал в Кембридже математику и естественную философию. Некоторым образом ученый.
   Бернард. Очень впечатляюще. Спасибо. Ну а Чейтер?
   Ханна. О нем ничего нет.
   Бернард. Ни документа? Ни строчки?
   Ханна. Ничегошеньки.
   Бернард. А в библиотеке?
   Ханна. Каталог составлен в восьмидесятых годах прошлого века. Я проглядела почти все.
   Бернард. Каталог или книги?
   Ханна. Каталог.
   Бернард. Плохо. Смотреть надо книги.
   Ханна. Извини.
   Бернард. А в письмах? Его никто не упоминает?
   Ханна. Увы. Твой любимый период я изучала внимательно. Потому что это и мой период.
   Бернард. Правда? Я ведь, собственно, даже не знаю, чем ты сейчас зани...
   Ханна. Отшельником Сидли-парка.
   Бернард. Хм... Кто такой?
   Ханна. Моя веха. Его жизнью я измеряю нервный срыв, который претерпело романтическое мироощущение. Поэтому меня интересует ландшафт и литература примерно с 1750 по 1834 год.
   Бернард. Что случилось в 1834 году?
   Ханна. Умер мой отшельник.
   Бернард. Логично.
   Ханна. Что значит "логично"?
   Бернард. Ничего.
   Ханна. Но ты же имел что-то в виду?
   Бернард. Да нет... Впрочем... Колридж тоже умер в 1834 году.
   Ханна. Верно, умер. И весьма кстати. (Уже мягче.) Спасибо, Бернард. (Подходит к конторке и открывает альбом с акварелями Ноукса.) Посмотри, вот он.
   Бернард заглядывает в альбом.
   Бернард. Гм...
   Ханна. Единственное изображение отшельника Сидли-парка.
   Бернард. Весьма библейский образ.
   Ханна. Разумеется, фигура подрисована позднее. Ноукс писал акварели, когда эрмитаж был только в проекте.
   Бернард. Ноукс? Художник?
   Ханна. Архитектор. Точнее, специалист по ландшафтной архитектуре. Он делал для своих клиентов такие альбомы, вроде рекламного проспекта. (Демонстрирует.) Видишь? Пейзаж "до" и "после". Вот так выглядел парк до... ну, скажем, 1810 года. Все мягко, покато, безмятежно, извилисто: водна гладь, купы дерев, лодочный павильон в классическом стиле.
   Бернард. Прелестно. Настоящая Англия.
   Ханна. Не говори ерунды, Бернард. Английский пейзаж изобрели садовники в подражание иноземным художникам, а те, в свою очередь, возрождали классических авторов. Английский пейзаж завезли в Англию в чемодане: сувенир из заморского путешествия. Суди сам: Дар Браун подражал Клоду , а тот воплощал на холсте Вергилиевы тексты. Короче, аркадская идиллия! Ну а здесь, благодаря вмешательству Ричарда Ноукса, природа становится дикой, бурной, неукротимой в стиле Сальватора Розы. Готический роман в пейзаже. Только вампиров не хватает... Да, между прочим, моего отшельника упоминает в письме твой прославленный однофамилец.
   Бернард. Который?
   Ханна. Томас Лав Павлини.
   Бернард. Павлини? Ах да, Павлини...
   Ханна. Я обнаружила это в статье об отшельниках и анахоретах. Опубликована в "Корнхиллском журнале" в шестидесятых годах. (Роется в кипах книг на столе, находит журнал.) В 1862 году. Павлини называет его... (Цитирует по памяти.) "Не деревенский дурачок, не пугало для дам и девиц, но истинный ум среди лишенных ума, пророк среди безумцев".
   Бернард. Фигура речи.
   Ханна (занята поисками). Да-да... Что ты сказал?
   Бернард. Ничего.
   Ханна (находит нужное место в тексте). Вот. "Мы видели письмо, написанное автором "Аббатства кошмаров" около тридцати лет назад, где говорится об его поездке в Сидли-парк, поместье лорда Крума..."
   Бернард. Письмо к Теккерею?
   Ханна (застигнута врасплох). Не знаю. Какая разница?
   Бернард. Никакой. Прости. (Все его вопросы и недоговоренности рассчитаны на то, чтобы вселить в нее новые - напрасные - надежды. Но Ханна не заглатывает наживку.) Только ведь Теккерей редактировал "Корнхилл" до 1863 года, до самой - как ты понимаешь - смерти. Отец его служил в Ост-индской компании, где Павлини занимал пост ревизора, поэтому вполне возможно, что... если статья написана Теккереем... письмо тоже адресовано... Ладно, прости. Продолжай... Впрочем, Ост-индская библиотека в Блэкфрайерсе располагает почти всеми письмами Павлини, поэтому будет очень легко... Прости. Можно взглянуть? (Она молча передает ему "Корнхилл".) Ну разумеется. Выдрано из середины. Ни имени адресата, ни подписи автора. Может, и стоит... Ладно, продолжай, я слушаю... (Он листает статью и вдруг начинает хихикать.) Ну еще бы! Типичный Теккерей. Никаких сомнений. (Захлопывает журнал.) Невыносимо... (Отдает ей журнал.) Так о чем ты говорила?
   Ханна. Ты всегда такой?
   Бернард. Какой?
   Ханна. Суть в том, что Крумы истинной цены своему отшельнику не знали. Торчит себе и торчит под носом. Целых двадцать лет. Крумы, как я выяснила, нигде о нем не упоминают. И, к сожалению, письмо Павлини - по-прежнему единственный источник. Когда я это прочитала... (Кивает на журнал.) Наверно, у тебя тоже такое бывает... вроде озарения... И ты точно знаешь, о чем будет твоя следующая книга. Отшельник Сидли-парка дл меня...
   Бернард. Веха.
   Ханна. Явление свыше.
   Бернард. Точно. Явление свыше.
   Ханна. Его словно поместили в пейзаж. Как фарфоровую статуэтку. Гномика. Так он и прожил всю жизнь - элементом декора. Одной из красот сада.
   Бернард. Он чем-нибудь занимался?
   Ханна. Даже очень. После его смерти из эрмитажа выгребли множество бумаг. Весь домик был завален бумагами - сотни, тысячи листов. Павлини пишет: все ждали гениальных откровений. Выяснилось, разумеется, что он был чокнутый. Все до последней странички было испещрено каббалистическими закорючками с доказательством скорого конца света. Само совершенство, правда? Идеальный символ.
   Бернард. Правда. Только чего?
   Ханна. Всего романтического мифа, Бернард! Блефа, в который выродилась эпоха Просвещения. Век Интеллекта, век Разума - сурового, безжалостного, непреклонного - взял и вывернулся наизнанку. Умалишенного подозревают в гениальности! И обрамление достойное: дешевые готические ужасы и фальшивый трепет сердец. Все это великолепно отражено в истории сада. Сохранилась гравюра. Сидли-парк в 1730 году. Прослезиться можно от умиления. Райский сад в эпоху всеобщего Разума. К 1760 году от него не остается и следа. Все, решительно все - фигурно подстриженные кусты, пруды, террасы, фонтаны, липовую аллею, - всю высокую и чистую красоту Дар Браун сравнивает с землей. Накануне трава зеленела у крыльца - теперь она видна разве что на горизонте; лучшая во всем Дербишире живая изгородь из самшита выкорчевана и на ее месте прорыты канавки. Видите ли, изгородь мешала этим болванам притворяться, что Боженька их только что сотворил вместе с природой! А потом является Ричард Ноукс и переиначивает Божий сад сообразно новому понятию о Боге. Когда он закончил, пейзаж выглядел примерно так (показывает на альбом с акварелями). Путь от разума к чувству. То есть полнейший упадок, закат и деградация.