Стоппард Том. Аркадия

   Брайс. Вы лжете, сэр.
   Септимус. Нет, сэр. Возможно, лжет госпожа Чейтер.
   Брайс. Признайтесь, что вы лжете, иначе вам придется иметь дело со мной.
   Септимус (устало). Что ж, сэр, в пять минут шестого вас устроит? Я как раз успею в Фалмут на мальтийский пакетбот. Вы оба будете мертвы, мой бедный однокашник займет место наставника леди Томасины и, полагаю, все, включая леди Крум, получат наконец полную сатисфакцию. (Выходит и захлопывает за собой дверь.)
   Брайс. Рвет и мечет. Но это все пустое. Не волнуйся, Чейтер, я выпущу из него пары.
   Брайс выходит в другую дверь. Чейтер не волнуется всего несколько секунд. Как только до него доходит смысл происшедшего, он срывается с места.
   Чейтер. Эй! Но я... (Спешит следом за Брайсом.)
   Сцена четвертая
   Ханна и Валентайн. Она читает вслух. Он слушает. Черепашка Молни лежит на столе. От Плавта она почти неотличима. Перед Валентайном - папка Септимуса, естественно несколько выцветшая. Она открыта. В папке может быть что угодно, например чистая писчая бумага, но непременным образом с ней связаны следующие три предмета: тонкий учебник элементарной математики; лист с графиком, математическими выкладками, стрелочками и т.д. и тетрадь Томасины, в которой она решала уравнения. Ее-то и листает Валентайн, слушая, как Ханна читает вслух из учебника.
   Ханна. "Я, Томасина Каверли, открыла воистину удивительный метод, с помощью которого все природные формы раскроют свои математические секреты и обретут свое числовое выражение. Эти поля слишком узки, поэтому рекомендую читателю "Новейшую геометрию неправильных форм" Томасины Каверли".
   Пауза. Она передает учебник Валентайну. Он пробегает глазами только что прочитанные строки. Из соседней комнаты доносятся звуки рояля - тихая, ненавязчивая импровизация.
   Это имеет какой-нибудь смысл?
   Валентайн. Не знаю. Есть ли в этой жизни вообще смысл, кроме математического?
   Ханна. Я про математический и спрашиваю.
   Валентайн (снова берет тетрадь). Это итерационный алгоритм.
   Ханна. Что?
   Валентайн. Ну... черт... как же объяснить? Итерация и есть итерация... (Пытаетс говорить как можно проще.) Итерация - это повторение. Слева графики, справа - их числовые выражения. Но масштаб все время меняется. Каждый график - это малая, но сильно увеличенная часть предыдущего. Берешь ты, допустим, фотографию и увеличиваешь какую-то деталь. А потом - деталь этой детали. До бесконечности. У нее просто тетрадка кончилась.
   Ханна. Это сложно?
   Валентайн. Математическая подоплека очень проста. Тебя учили этому в школе. Уравнения с иксом и игреком. Значение x определяет значение y. На пересечении ставится точка. Потом ты берешь следующее значение x. Получаешь новый y, отмечаешь новую точку. И так - несколько раз. Потом соединяешь точки, то есть строишь график данного уравнения.
   Ханна. Она это и делает?
   Валентайн. Нет. Не совсем. Вернее, совсем не это. Она... Получив значение y, она каждый раз принимает его за новый x. И так далее. Вроде подкормки. Она как бы подкармливает уравнение его собственным решением и принимается решать заново. Это и есть итерация.
   Ханна. Тебя это удивляет?
   Валентайн. В какой-то мере. Сам я этой техникой пользуюсь, считаю тетеревов и куропаток. Но применяют ее не так давно. Лет двадцать, не больше.
   Пауза.
   Ханна. Почему же она это делает?
   Валентайн. Понятия не имею. (Пауза.) Я думал, ты занимаешься своим отшельником.
   Ханна. Занимаюсь. Пока занимаюсь. Но этот Бернард... Нелегка принесла его, ей-Богу... Короче, выяснилось, что у домашнего учителя Томасины были крайне интересные связи. Бернард шарит теперь по всем полкам и углам, точно собака-ищейка. Эта папка, кстати, валялась в буфете.
   Валентайн. Тут повсюду полно старья. Гас обожает копаться в старых бумагах, картинах. Впрочем, выдающихся мастеров нет. Так, по мелочи.
   Ханна. Учебник математики принадлежал ему, учителю. Там сбоку его имя.
   Валентайн (читает). "Септимус Ходж".
   Ханна. Как ты думаешь, почему все это сохранилось?
   Валентайн. Непременно должна быть причина?
   Ханна. А график? Он к чему относится?
   Валентайн. Я-то откуда знаю?
   Ханна. Почему ты сердишься?
   Валентайн. Я не сержусь. (Помолчав.) Когда твоя Томасина решала задачки, математика была примерно такой, как последние две тысячи лет. Классической. И еще лет сто после Томасины. А потом математика ушла от реальности. Совсем как современное искусство. Естественные дисциплины, то есть вся прочая наука, оставались классическими, а математика превратилась в этакого Пикассо. Однако смеется тот, кто смеется последним. Сегодня природа берет реванш. Оказалось, что все ее причуды подчинены точнейшим математическим законам.
   Ханна. И подкормка тоже?
   Валентайн. В том числе.
   Ханна. А вдруг Томасина сумела...
   Валентайн (резко). Какого черта? Не могла она ничего суметь.
   Ханна. Ладно, вижу, вижу, ты не сердишься. Но ты сказал, что она делает то же, что и ты. (Пауза.) Объясни, что ты все-таки делаешь.
   Валентайн. То же, что Томасина, но с другого конца. Она начинала с уравнения и строила по нему график. А у меня есть график - конкретные данные, - и я пытаюсь найти уравнение, которое дало бы этот график в результате итерации.
   Ханна. Зачем?
   Валентайн. В биологии так описываются изменения в численности популяции. Допустим, живут в пруду золотые рыбки. В этом году их x. В следующем - y. Сколько-то родилось, сколько-то цапли склевали. Короче, природа оказывает на x некое воздействие и превращает его в y. И этот y является стартовым числом популяции в следующем году. Как у Томасины. Значение y становится новым значением x. Вопрос в том, что происходит с x. В чем состоит воздействие природы. Но в чем бы оно ни состояло, его можно записать математически. Это называется алгоритм.
   Ханна. Но каждый год цифры будут разными.
   Валентайн. Меняютс мелочи, детали, и это естественно, поскольку природа не лаборатория и пруд не пробирка. Но детали не важны. Когда все они рассматриваются в совокупности, видно, что популяция подчинена математическому закону.
   Ханна. Золотые рыбки?
   Валентайн. Да. Нет. Не рыбки, а их количество. Речь не о поведении рыбок, а о поведении чисел. Закон срабатывает для любой самоорганизующейся системы: для эпидемии кори, для среднегодовых осадков, цен на хлопок и так далее. Это само по себе природный феномен. Довольно страшненький.
   Ханна. А для дичи? Тоже срабатывает?
   Валентайн. Пока не знаю. То есть срабатывает безусловно, но продемонстрировать это крайне трудно. С дичью больше фоновых шумов.
   Ханна. Каких шумов?
   Валентайн. Фоновых. То есть искажений. Внешних вмешательств. Конкретные данные в полном беспорядке. С незапамятных времен и года примерно до 1930-го птицы обитали на тысячах акров заболоченных земель. Дичь никто не считал. Ее просто стреляли. Допустим, можно подсчитать отстрелянную. Дальше. Горят вересковые пустоши - пища становится доступней, поголовье увеличивается. А если вдруг расплодятся лисы - эффект обратный, они крадут птенцов. А главное погода. Короче, с дичью много лишних шумов, основную мелодию уловить трудно. Представь: в соседней комнате играют на рояле, музыка смутно знакомая, но инструмент расстроен, часть струн полопалась, а пианисту медведь на ухо наступил и к тому же он вдрызг пьян. Выходит не музыка, а какофония. Ничего не разберешь!
   Ханна. И что делать?
   Валентайн. Догадываться. Пытаться понять, что это за мелодия, вышелушивать ее из лишних звуков. Пробуешь одно, другое, третье, начинает что-то вырисовываться, ты интуитивно восстанавливаешь утраченное, исправляешь искаженное, описываешь недостающее... И так потихоньку-полегоньку... (Напевает на мотив "С днем рождения".) Трам-пам-пам-пам, милый Валентайн! Полу-чил-ся алго-ритм! Все вытанцовывается.
   Ханна (коротко и сурово). Ясно. А дальше что?
   Валентайн. Научна публикация.
   Ханна. Угу. Конечно. Прости. Очень здорово.
   Валентайн. Только все это в теории. С дичью получается полная дичь!
   Ханна. Почему же ты выбрал дичь?
   Валентайн. Из-за охотничьих книг. Единственная ценность в моем наследстве. Все данные за две сотни лет на блюдечке с голубой каемочкой.
   Ханна. Неужели они записывали все, что убили?
   Валентайн. В том-то и суть. Я взял книги за последний век, с 1870 года, когда охота стала более продуктивной: с загонщиками и стрелками в засаде.
   Ханна. Ты хочешь сказать - есть и книги времен Томасины?
   Валентайн. А как же! И еще более ранние. (Затем, поняв и опередив ее мысль.) Нет, это невозможно. Клянусь тебе! Я клянусь, слышишь? Не могла девчонка в дербиширской глуши, в начале девятнадцатого века...
   Ханна. Но что же она тогда делала?
   Валентайн. Играла. Баловалась с числами. Да ничего она на самом деле не делала!!!
   Ханна. Так не бывает.
   Валентайн. Это вроде детских каракулей. Мы придаем им смысл, о котором дети и не помышляли.
   Ханна. Обезьяна за компьютером?
   Валентайн. Да. Скорее, за роялем.
   Ханна (берет учебник и читает вслух). "... метод, с помощью которого все природные формы раскроют свои математические секреты и обретут свое числовое выражение". А твоя подкормка позволяет воссоздать природные формы? Скажи только "да" или "нет".
   Валентайн (раздраженно). Позволяет! Мне позволяет! Она воссоздает любую картину: турбулентности, роста, изменения, создания... Но она, черт возьми, не позволяет нарисовать слона!
   Ханна. Прости. (Поднимает со стола листик от яблока. Робко, боясь новой вспышки гнева, спрашивает.) Значит, нельзя изобразить этот лист с помощью итерации?
   Валентайн. Почему нельзя? Можно.
   Ханна (в ярости). Что?! Объясни немедленно! Объясняй! А то убью!!!
   Валентайн. Если знать алгоритм и итерировать его, скажем, десять тысяч раз, на экране появятся десять тысяч точек. Где появится следующая, каждый раз неизвестно. Но постепенно начнет проступать контур листа, потому что все точки будут внутри этого контура. Это уже не лист, а математический объект. Но в нем разом сходится все неизбежное и все непредсказуемое. По этому принципу создает себя сама природа: от снежинки до снежной бури... Знаешь, это так здорово. Аж сердце замирает. Словно стоишь у истоков мироздания... Одно время твердили, что физика зашла в тупик. Две теории - квантовая и относительности - поделили между собой все. Без остатка. Но оказалось, что эта якобы всеобъемлющая теори касается только очень большого и очень малого. Вселенной и элементарных частиц. А предметы нормальной величины, из которых и состоит наша жизнь, о которых пишут стихи: облака... нарциссы... водопады... кофе со сливками... это же жутко интересно, что происходит в чашке с кофе, когда туда наливают сливки! - все это для нас по-прежнему тайна, покрытая мраком. Как небеса для древних греков. Нам легче предсказать взрыв на окраине Галактики или внутри атомного ядра, чем дождик, который выпадет или не выпадет на тетушкин сад через три недели. А она, бедняжка, уже позвала гостей и хочет принимать их под открытым небом... Обычная жизнь - не Вселенная и не атом. Ее проблемы совсем иного рода. Мы даже не в состоянии предсказать, когда из крана упадет следующая капля. Каждая предыдущая создает совершенно новые условия дл последующей, малейшее отклонение - и весь прогноз насмарку. И с погодой така же история. Она всегда будет непредсказуема. На компьютере это видно совершенно отчетливо. Будущее - это беспорядок. Хаос. С тех пор как человек поднялся с четверенек, дверь в будущее приоткрылась раз пять-шесть, не больше. И сейчас настало изумительное время: все, что мы почитали знанием, лопнуло, точно мыльный пузырь.
   Пауза.
   Ханна. Но в Сахаре погода более или менее предсказуема.
   Валентайн. Масштаб иной, а график совершенно такой же. Шесть тысяч лет в Сахаре - то же, что в Манчестере шесть месяцев. Спорим?
   Ханна. На сколько?
   Валентайн. На все, что ты готова проиграть.
   Ханна (помолчав). Нет.
   Валентайн. Ну и правильно. Иначе в Египте не выращивали бы хлеб.
   Воцаряется молчание. Снова слышны звуки рояля.
   Ханна. Что он играет?
   Валентайн. Не знаю. Сочиняет на ходу.
   Ханна. Хлоя назвала его гением.
   Валентайн. Она-то в шутку, а мать - на полном серьезе. В прошлом году она искала фундамент лодочного павильона времен Дара Брауна и рыла - по указке какого-то знатока - совершенно не в том месте. Не день-два, а несколько месяцев. А Гас сразу показал, где копать.
   Ханна. Он когда-нибудь разговаривал?
   Валентайн. Да. Пока пять лет не исполнилось. Ты раньше никогда о нем не спрашивала. Признак хорошего воспитания. Тут это ценится.
   Ханна. Знаю. Меня вообще всегда ценили за безразличие.
   Входит взволнованный, торжествующий Бернард. В руках у него книга.
   Бернард. "Английские барды и шотландские обозреватели". С карандашной дарственной надписью. Слушай и целуй меня в копчик.
   Предвестник Сна рецензий не читал,
   Заснул в обнимку с "Эросом на ложе".
   Неисправимый Чейтер тем хорош,
   Что нам забвенье снов дарует тоже.
   Видишь?! Надо не лениться и просматривать каждую страничку!
   Ханна. А это его почерк?
   Бернард. Ты опять за свое?
   Ханна. Но это явно не его почерк!
   Бернард. Господи, чего ей опять нужно?
   Ханна. Доказательств.
   Валентайн. Совершенно верно. И о ком вы вообще говорите?
   Бернард. Доказательств? Каких тебе доказательств, сука? Нас с тобой там не было!!!
   Валентайн (незлобиво). Придержите язык. Вы говорите с моей невестой.
   Ханна. У которой, кстати, есть для тебя подарок. Угадай, что я нашла? (Достает припрятанное письмо.) Леди Крум пишет мужу из Лондона. Ее брат, капитан Брайс, женился на некой миссис Чейтер. Короче, на вдове.
   Бернард смотрит на письмо.
   Бернард. Я же говорил, что он умер! Какой год? 1810-й? Господи, десятый!!! Отлично, Ханна, отлично! Надеюсь, ты не потребуешь доказательств, что это та самая миссис Чейтер?
   Ханна. Ну что ты. Наша Чейтерша собственной персоной. Тут, кстати, есть ее имя.
   Бернард. Любовь? Это имя? Русское, что ли? Любовь... Так, так... "Отрицайте то, чего нельзя доказать, - во имя Любови". Я-то думал. "Любови" вместо "любви" - орфографическая ошибка.
   Ханна. Чур, не лезь целоваться!
   Валентайн. Она никому не позволяет ее целовать.
   Бернард. Вот видишь! Они все записывали! Они любили марать бумагу! Это было занятие! Развлечение! Увлечение! И наверняка найдетс что-нибудь еще! Наверняка!
   Ханна. Какой научный пыл. Сначала Валентайн. Теперь ты. Очень трогательно.
   Бернард. Итак. Друг учителя - друг-аристократ - оказывается под одной крышей с несчастным писакой, чью книгу он недавно разнес в пух и прах. Первое, что он делает, - соблазняет жену Чейтера. Но тайное становится явным. Они стреляются. Чейтер мертв, Байрон спасается бегством. Постскриптум. Угадайте какой? Вдова выходит замуж за брата ее сиятельства! И ты полагаешь, что о таком переплете не останется письменных свидетельств? Да целая куча! А то, что пропало, мы напишем заново!
   Ханна. Ты напишешь, Бернард. Ты. Я тут ни при чем. Я тебе ничем не помогла...
   Эта же мысль, очевидно, пришла в голову и самому Бернарду. Он улыбается растерянно и глуповато.
   Бернард. Да?.. Что ж... весьма... Ты так щедра... Но рассудила ты вполне... справедливо.
   Ханна. Вполне предусмотрительно. Чейтер мог умереть где угодно и от чего угодно.
   Бернард мгновенно преображается.
   Бернард. Но он дрался на дуэли с Байроном.
   Ханна. Дуэль пока под вопросом. Ты даже не знаешь, Байрону ли адресованы эти письма. Опомнись, Бернард! А был ли Байрон вообще в Сидли-парке?
   Бернард. Ставлю тебе диагноз. Отсутствие научной дерзости.
   Ханна. Да ну?
   Бернард. Под научной дерзостью я разумею внутренний голос. Инстинкт. Интуицию. Когда знаешь не головой, а кишками и печенками. Когда рассуждения излишни. Просто возникает уверенность, которую не нужно оправдывать и подкреплять. Время на миг поворачивает вспять. Часы говорят не "тик-так", а "так-тик". Потом все встает на свои места, но тебе уже достаточно. Ты там побывал. Ты, черт побери, все знаешь. Ты - свидетель.
   Валентайн. Вы говорите о лорде Байроне? О поэте?
   Бернард. Нет, безмозглая амеба! Мы - о Байроне-бухгалтере!
   Валентайн (ничуть не обидевшись). Если о поэте, то он тут точно бывал.
   Тишина.
   Ханна. Откуда ты знаешь?
   Валентайн. Он упомянут в охотничьих книгах. Убил... по-моему, зайца. Однажды, еще в детстве, я болел свинкой и от нечего делать прочитал все книги подряд. Здесь бывали замечательные люди.
   Ханна. Где эта книга?
   Валентайн. Я ею не пользуюсь: слишком ранний период...
   Ханна. 1809 год.
   Валентайн. Обычно они лежат в стульчаке. Спроси у Хлои.
   Ханна смотрит на Бернарда. Все это время он молчит, поскольку в прямом смысле слова онемел, впал в подобие транса и может только шевелить губами. Ханна подходит к нему и благопристойно целует в щечку. Поцелуй срабатывает. Очнувшись, Бернард стремглав убегает в сад. Слышно, как он кричит: "Хлоя! Хлоя!"
   Валентайн. Мать одолжила ему свой велосипед. Этакая разновидность безопасного секса. Наверно, сама безопасная. Мать к твоему Бернарду неровно дышит. И он это чувствует, не дурак же. Подарил ей первое издание Хораса Уолпола. А она дала ему взаймы велосипед. (Он собирает три предмета - учебник математики, тетрадь и график - и кладет в папку.) Можно забрать на время?
   Ханна. Конечно.
   Звуки рояля смолкают. Из музыкальной комнаты робко показывается Гас.
   Валентайн (Гасу). Да-да, мы закончили. Уже иду. (Ханне.) Поколдую, пожалуй, с этим графиком.
   Гас кивает и улыбается. Ханна тоже, но ее гложет какая-то мысль.
   Ханна. Одного не понимаю. Почему раньше никто интера... итера... подкормкой не занимался? Это же не теория относительности, Эйнштейн для этого не нужен. Хватило бы обычного, заурядного ума.
   Валентайн. Жизни бы не хватило. И карандашей. Электронный калькулятор для Томасины был что для Галилея современный телескоп.
   Ханна. Зачем калькулятор?
   Валентайн (помахав тетрадкой Томасины). Даже представить трудно, сколько дней она на это угрохала. А до сути так и не добралась. Теперь же достаточно нажимать клавишу. Одну и ту же клавишу. Снова и снова. Итерация. На все про все - несколько минут. Сегодня пара месяцев моей работы - это целая жизнь Томасины наедине с карандашом и бумагой. Тысячи страниц. Десятки тысяч! И такая скукотища!
   Ханна. Ты хочешь сказать... (Она смолкает, потому что Гас теребит Валентайна за рукав.)
   Валентайн. Хорошо, Гас. Иду.
   Ханна. Ты хочешь сказать, что проблема только в этом? В нехватке времени и бумаги? В скуке?
   Валентайн. Пора вынести ширмы, чтоб гости могли переодеться.
   Ханна (вынужденно повышает голос). Валентайн! Проблема только в этом?
   Валентайн (удивлен ее горячностью; спокойно). Нет. Проблема в том, что без серьезной причины на это жизнь не кладут. И вообще...
   Гас, расстроенный, выбегает из комнаты.
   (Извиняясь). Он не выносит, когда кричат.
   Ханна. Прости. (Валентайн направляется вслед за Гасом.) Что "вообще"?
   Валентайн. Вообще - это делают только чокнутые.
   Выходит. Ханна остается. Размышляет. Потом берет со стола "Корнхилл", пролистывает, закрывает и выходит их комнаты с журналом в руках.
   Комната пуста. Освещение меняется. Раннее утро. Издали доносится пистолетный выстрел. И тут же - грай вспугнутых с деревьев ворон.
   ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
   Сцена пятая
   Бернард ходит взад-вперед по комнате, в руке у него пачка исписанных листков. Он читает вслух. Слушатели: Валентайн, Хло и Гас. Гас сидит чуть поодаль и, возможно, слушает не очень внимательно. Валентайн ест бутерброд и, вынимая из него листья салата, скармливает их своей черепашке.
   Бернард. "Произошло ли это на самом деле? Могло ли произойти? Безусловно, могло. Всего лишь тремя годами ранее ирландский поэт Том Мур также вышел к барьеру, чтобы расквитаться с Джеффри за рецензию в "Эдинбургском обозрении". Такие дуэли редко приводили к фатальному исходу и чаще напоминали фарс, но потенциально дуэлянт-победитель обязан был отвечать перед законом как самый обыкновенный убийца. Что до убитого, то смерть третьеразрядного поэта Эзры Чейтера могла остаться в дербиширской глуши совершенно незамеченной. Он канул в безвестность, подобно его современнику и однофамильцу, третьеразрядному ботанику, погибшему в лесах Вест-Индии. В глазах истории они значат не больше укусившей ботаника обезьяны. Шестнадцатого апрел 1809 года, через несколько дней после возвращения из Сидли-парка, Байрон пишет своему поверенному Джону Хенсону: "Пускай последствия моего отъезда из Англии будут в десять раз губительнее, чем Вы предрекаете, - выбора у меня все равно нет. По ряду причин отъезд неизбежен и ехать надобно незамедлительно". Комментарий к этому письму в собрании писем лорда Байрона звучит так: "Причины, побудившие Байрона к внезапному отъезду, неизвестны и по сей день". Письмо отправлено из Ньюстедского аббатства, родового поместья в Ноттингемшире. Один день верхом держа курс на северо-запад, - и вы в Сидли-парке, поместье Каверли, семейства гораздо более знатного, чем Байроны. Еще Карл II пожаловал им титул графов Крумских".
   Быстро входит Ханна. В руке у нее листок.
   Ханна. Бернард! Вэл!..
   Бернард. В чем дело?
   Ханна кладет листок перед Валентайном.
   Хлоя (сердито). Ханна!
   Ханна. Что такое?
   Хлоя. Какое хамство!
   Ханна (смешавшись). Что? Что я сделала?
   Валентайн. Бернард читает нам лекцию.
   Ханна. Я знаю. (Затем, сообразив.) Ой, прости, я тебя прервала. Прости, Бернард.
   Валентайн (с листком в руках). Что это?
   Ханна (Бернарду). След привел в библиотеку Индийского департамента. (Валентайну.) Там есть подлинник письма Павлини. Прислали копию.
   Хлоя. Ханна! Заткнись!
   Ханна (присаживаясь). Да-да, простите.
   Бернард. Я могу и про себя читать, если вам не...
   Хлоя. Нет.
   Ханна забирает письмо Павлини.
   Ханна. Продолжай, Бернард. Я сильно опоздала? Пропустила что-нибудь важное?
   Бернард смотрит на нее сердито. Продолжает лекцию.
   Бернард. "В 1809 году ньюстедские Байроны были малочисленны: эксцентричная вдова и ее ничем не примечательное "хромое отродье". Титул лорда он получил в возрасте десяти лет, а до этого грубая и хвастливая мать квартировала то здесь, то там и перебиралась из дома в дом, толкая перед собой коляску с сыном-хромоножкой..." (Ханна поднимает руку.) Возражение отклоняется. "В апреле же 1809 года этот молодой человек - двадцати одного года и четырех месяцев от роду - не имел за душой ничего, кроме гениальности и долгов. Социального равенства между Байронами и Каверли не было и быть не могло. Единственным связующим звеном - доселе неизвестным - был некий Септимус Ходж, друг Байрона по Харроу и Кембриджу". (Ханна снова поднимает руку.) Возражение принимается. (Делает пометку серебряным карандашиком.) "Соученик Байрона по Харроу и Кембриджу, который проживал в поместье Каверли и обучал дочь лорда Крума, Томасину Каверли. Из писем Байрона мы знаем, где он был восьмого и двенадцатого апреля. Был он в Ньюстеде. Зато десятого он определенно был в Сидли-парке, что отмечено в сохранившихся до наших дней охотничьих книгах: "10 апреля, 1809 года, утро. Ясно, сухо, временами облака, ветер юго-восточный. Я, Огастес, лорд Байрон. Четырнадцать голубей, один заяц (Лорд Б.)". Однако, как нам теперь известно, в Сидли-парке разыгралась в этот день истинная драма. Секс и литература поставили на карту отнюдь не голубиные, а человеческие жизни".
   Валентайн. Голубям тоже несладко пришлось.
   Бернард. Могу вовсе вычеркнуть голубей. Вам же хотел сделать приятное.
   Хлоя. Бернард, да плюнь ты на него! Переходи к дуэли.
   Бернард. Но Ханна даже не слушает!
   Ханна. Слушаю, слушаю. Я часто работаю с включенным радио.
   Бернард. Спасибо за комплимент.
   Ханна. А конец скоро?
   Хлоя. Ханна!
   Ханна. А что? Все потрясающе интересно. Захватывающий сюжет. Я просто выясняла, долго ли до конца. Надо срочно спросить у Валентайна насчет этого (кивает на письмо). Прости, Бернард, продолжай. Я подожду.
   Валентайн. Да, Бернард. Прости.
   Хлоя. Ну же, Бернард!
   Бернард. На чем я остановился?
   Валентайн. На голубях.
   Хлоя. На сексе.
   Ханна. На литературе.
   Бернард. А, на истинной драме. Верно. "Самым красноречивым тому свидетельством являютс процитированные мною выше три письма. Суровое требование уладить дело личного свойства; вопль отчаяния - "муж послал за пистолетами" - и, наконец, письмо-перчатка, брошенная одиннадцатого апрел обманутым мужем и оскорбленным поэтом Эзрой Чейтером. Конверты не сохранились. Определенно известно одно: у Байрона до 1816 года хранились все три письма. Хранились они в книге "Ложе Эроса", которую семью годами ранее Байрон позаимствовал в поместье Сидли-парк у Септимуса Ходжа".
   Ханна. Позаимствовал?
   Бернард. Вопросы попрошу в конце. А лучше - конструктивные замечания. Для этого, собственно, и устраиваю пробную читку в провинции. Она предваряет мой доклад в Байроновском обществе. Ну а дальше - публикация, публикация, публикация... Кстати, Валентайн, хочешь прославиться? "Охотничья книга, найденная недавно таким-то"?
   Валентайн. Она никогда не терялась.
   Бернард. Ну "предоставленная в наше распоряжение"... Вообще расшаркиваться не в моих привычках, но научные статьи - они вроде бракоразводного процесса: желательно, чтоб прозвучало им какого-нибудь аристократа. В этом есть особый шик. Я упомяну твое имя в рекламном тексте перед лекцией и в пресс-релизе. Годится?