И в то же время она довольно уверенно заявила, что чары рассеются, как только самолет коснется земли. Наступившая реальность заставит разочароваться в мужчине — или в женщине, хотя этот вариант Алексис не рассматривала, — и породит острое желание поскорее убежать прочь.
Джейс Коултон не мог убежать. Он вежливо предложил, еще находясь в нескольких милях над землей, взять общее такси до отеля. Но после того…
Болтанка во время подлета к Лондону, яростная борьба ветра и металла несколько взбаламутили и смешали чувства, владевшие Джулией. Магия схлестнулась с физикой, иллюзии вступили в борьбу с земным притяжением.
Невероятно, но Джулия не хотела верить земному притяжению.
Невероятно… Но тем не менее, когда самолет мягко коснулся мокрой взлетно-посадочной полосы, Джейс заявил:
— Я хочу отыграться.
Магия продолжала действовать и во время движения такси по городу, и тогда, когда они встали в холле отеля в очередь вместе с другими усталыми путешественниками, держа в руках паспорта и кредитные карточки.
Элегантная американская пара перед Джейсом и Джулией весьма расстроилась после разговора с дежурным клерком.
— Ваш номер был зарезервирован на вчера, сэр, — объяснил клерк.
— Но мы зарезервировали его на четыре дня.
— Да, мадам, я знаю. Но кредитной карточкой обеспечивается лишь первый день, и когда вы не прибыли и мы не услышали от вас подтверждения…
— Вы, англичане, следите за событиями в мире? Зимние бури учинили настоящий хаос в авиафлоте Соединенных Штатов!
— Да, это докатилось даже до Соединенного Королевства, — невозмутимо подтвердил клерк. — Отмененные полеты задержали тысячи людей в Лондоне, некоторые из них остановились в нашем отеле в пустующих номерах, в числе которых оказался и ваш.
— Значит, у вас ничего нет?
— Боюсь, что ничего. За исключением, естественно, номеров для тех гостей, которые сделали заказ на сегодня. Мы должны сохранить эти номера для них, так же как мы сохраняли ваш для вас. Наш консьерж будет рад помочь вам найти другое жилье.
— О Господи! — прошептала Джулия, когда раздосадованные путешественники отошли от дежурного клерка и направились к консьержу, которого осаждала толпа. — Я заказывала номер на вчерашний день, и мне не пришло в голову позвонить. Пожалуй, мне лучше встать в очередь к консьержу.
— Нет, Джулия, оставайтесь со мной. Я заказывал на сегодня, так что, вероятно, мой номер еще ожидает меня, и вы будете в нем спать.
— Ой, Джейс, нет, спасибо! Я не могу.
— Можете. — Джейс взял паспорт из тонкой белой руки, не дотронувшись при этом до кредитной карточки. — И останетесь.
— А как же вы?
От ее вопроса повеяло трогательной невинностью. Да, Джейс резервировал одиночный номер. Но даже в этом случае в столь роскошном отеле кровать должна быть королевских размеров, а может, будут две поменьше, и, уж несомненно, там окажется также и диван.
Мысль о том, что они поселятся в одной комнате, даже при том, что отношения их останутся целомудренными, не приходила в голову усталой женщине, которая стояла рядом… и в глазах которой отразилось удивление, когда он коснулся пальцами ее искусанных губ… женщине, нуждавшейся в отдыхе, потому что завтра она должна была встречать Рождество.
Джейс, разумеется, не сделает ничего, чтобы помешать ей спокойно уснуть. Но Джулия будет спать плохо или вообще не заснет, если он будет с ней в одной комнате. Ситуация слишком чуждая для нее… и слишком удивительная.
— Я хорошо знаю Лондон, — заявил он, — и смогу найти себе жилье, не обращаясь к консьержу.
— Но я тоже могу это сделать. Вы могли бы мне просто подсказать, где нужно искать.
— Мог бы. Но не стану. Я не позволю вам бродить по Лондону среди ночи в поисках жилья.
— Но…
Джейс улыбнулся:
— Забудьте об этом. Если вам от этого будет легче, я могу попросить вас разорвать мою долговую расписку.
— Вашу долговую расписку?
— Ну да, на которой значится, сколько миллионов я должен вам в результате проигрыша в кункен.
— Но ведь это была просто условность!
— Я все-таки потребую у вас дать мне возможность отыграться. Если вы не будете возражать.
— Не буду.
— Я тоже. — «Я хочу, чтобы исчезла как можно быстрее печаль». — Значит, завтра вечером? Мы пообедаем, после чего…
— Следующий, пожалуйста.
Клерк вежливо, но устало перебил Джейса, не нарушив при этом его мыслей. Джейс строил планы на сочельник — планы эти весьма отличались от тех, каких он всегда придерживался.
Джейс Коултон найдет другое время, чтобы предаться печальным воспоминаниям. Любое другое время. А у Джулии могла возникнуть потребность поговорить после посещения «Кентерфилдза». Она может захотеть.
— Я тоже этого хочу.
— Ваши комнаты ожидают вас, доктор Коултон, — с облегчением объявил дежурный, когда Джейс протянул ему кредитную карточку. На экране высветился номер апартаментов. — Они для некурящих, две спальни… О, я вижу из записи, что вы заказывали номер для новобрачных. Сожалею, но такого номера в наличии не оказалось. Но этот номер — просто шикарный.
— И две спальни?
— Да, сэр. Две роскошные спальни, каждая со своей ванной, с отличным видом на город и парк. Вы будете довольны, сэр.
— Звучит неплохо. — Джейс протянул свой паспорт и паспорт Джулии. — Полагаю, это Алексис изменила заказ на двуспальный номер?
— Сейчас взгляну. — Клерк сверился с записью. — Изменение произведено по просьбе миссис Коултон восемнадцатого декабря. О да, ее имя Алексис.
Клерк украдкой бросил взгляд на Джулию.
— Это моя мать, — пояснил Джейс с обезоруживающей улыбкой. — Я имею в виду Алексис. Она неисправимый романтик.
Номер оказался именно таким, как и обещал клерк, в пастельных розовато-лиловых тонах и настолько просторным, что Джейс и Джулия могли оставаться каждый в своей комнате, не создавая помех друг другу.
Мебель была изящна, декор изыскан, в гостиной стояла благоухающая и сверкающая двенадцатифутовая рождественская елка. Судя по всему, голубоватую ель выбрали специально, чтобы она гармонировала с цветом обоев. На ней весело мигали крошечные белые огоньки, весьма продуманно развешанные; ручной работы хрустальные снежные хлопья и серебристые бантики придавали елке праздничный вид.
Джейс нахмурился при виде столь великолепного дерева — ведь подобное зрелище может показаться Джулии не вполне уместным из-за ее усталости.
Однако лицо Джулии не было хмурым, она выглядела просто усталой и не могла дождаться, когда ее проводят в предназначенную ей спальню.
Джейс пожелал ей спокойной ночи и доброго сна, стоя на пороге спальни, и в ответ услышал те же пожелания от Джулии.
Джейс спал плохо. Да он и не ожидал, что будет хорошо спать, а потому и не приложил к этому особых усилий.
Глядя в черноту зимней ночи, он наблюдал за тем, как засыпает большой город, а на заре, приняв душ и переодевшись, с интересом смотрел, как пробуждается Лондон, готовящийся встретить сочельник.
Шел дождь — этакая изморось, падающая со свинцово-серого неба. Может быть, это будет хороший день для девушки из Канзаса, не столь трудный, как она опасалась, и кто знает, возможно, к концу дня даже появится рождественская радуга.
Фантазия Джейса о предвечерней радуге рассыпалась о новый образ радуги. О Джулию, возникшую на пороге.
Он, повернувшись, улыбнулся. Улыбнулся, несмотря на увиденное. Усталость. Измученность.
— Доброе утро!
— Доброе утро!
Лавандовые глаза ее были ясными на фоне темных кругов под ними — результат бессонной ночи. И щеки у нее были розовые. Она была в зеленом джемпере, бордовой кофте, на шее — жемчужное ожерелье, в ушах — такие же серьги.
Этот наряд свидетельствовал о том, что Джулия готова к встрече Рождества. Усталая, обессиленная и тревожная, Джулия Энн Хейли намерена была встретить этот праздник с должным почтением, достоинством и добродетельно.
В точности так, подумал Джейс, как она встретила бы расстрельную команду.
— Пожелайте мне удачи.
— Пожелаю, — кивнул Джейс. — Во время завтрака.
— Ах нет, благодарю вас. Я съела вчера так много орехов, что все еще сыта, да и вообще едва ли захочу есть снова. — А затем, словно они до сих пор находились в том месте, где были орехи и существовала магия, она призналась: — И кроме того, я опасаюсь есть.
— Чего вы боитесь, Джулия?
Вопрос был простой и задан деликатно. Однако у Джулии не было на него ответа. Она не умела выражать свой страх словами. Более того, она даже не позволяла своему страху сосредоточиться в мозгу.
Страх гнездился где-то в глубине — неясный, зловещий и темный, словно буря на горизонте, этакое свинцово-черное пятно, которое может превратиться в смерч, сметающий все на своем пути.
Девушка из Канзаса никогда не пыталась определить возможную разрушительную силу собирающихся на горизонте облаков. Но после вопроса Джейса ее мозг заработал в поисках возможного ответа.
Чего она боялась? Скажем, боли — такой, что она не сможет снова сделать Вдоха… Она позволит мучительной боли распространиться из сердца к губам — и это опять вынудит ее прибегнуть к спиртному.
— Джулия!
— Сойти с ума, наверное.
— Вы не сойдете с ума.
— Вы не можете этого знать.
Джейс улыбнулся:
— Но я знаю. Разговор помогает, Джулия. Так говорят. Может, вы мне расскажете об Уинни?
Джейс Коултон искал ее доверия в тот самый день, в который двадцать два года назад нарушил обещание, данное пятилетней девочке.
И в ожидании ее ответа в сердце Джейса разгорелась яростная борьба — борьба между желаниями и разумом.
— Поверьте мне, Джулия.
И она поверила.
— Я не знаю, с чего начать…
— Сначала, наверное.
Вместо ответа Джулия кивнула, а точнее, лишь слегка наклонила голову. Глаза ее смотрели вниз.
— Мне было четырнадцать лет, когда родилась Уинни.
— Джулия!
Она подняла голову:
— Да?
— Начните с себя.
— С себя?
— Да, с себя. С вашей двоюродной бабушки Энн, — мягко подсказал Джейс. — С ваших родителей. С вашего детства в Канзасе.
Их разделяло пространство — двух танцоров на огромной сцене. Джейс стоял у окна, из которого лился серый свет, она — в противоположном конце гостиной, позади плюшевого лилового дивана.
Однако отважная балерина больше не была одинокой. Это было утонченное па-де-де.
— Моя мать родилась в богатой семье, где строго соблюдались правила приличия. Эти традиции переходили из поколения в поколение. Она всячески восставала против этого, в частности выбирая самых неподходящих мальчиков. Когда ей было семнадцать, она забеременела. Беременность нужно было скрыть. Где это лучше сделать, как не в сельскохозяйственном Канзасе? Бабушка, кузина моей родной бабушки, переехала туда. В Тирней. Бабушка не знала ни души в новом городке. Она и мой двоюродный дедушка Эдвин жили в Канзас-Сити в течение сорока лет. Но однажды, проезжая на машине, они обнаружили Тирней и решили, что это вполне симпатичное местечко, где можно будет скрыться. Там она жила еще шесть месяцев после того, как Эдвин умер. Хотя он всегда оставался с ней — они жили очень счастливо.
Джулия вскинула руки, которые раскрылись, словно лепестки белого цветка.
— Бабушка и Эдвин всегда хотели иметь детей, но их не было, поэтому они с готовностью согласились приютить дочку своенравной беременной семнадцатилетней девицы. За сокрытием беременности должно было последовать еще более тайное удочерение. Но бабушка…
— Хотела вас.
— Да, — шепотом подтвердила Джулия. — Бабушка хотела меня.
Балерина выдвинулась из-за плюшевого лилового дивана к голубой елке. Испугалась ли она, узрев ее великолепие? Нет. Не было никакого трепета, когда она зажгла крохотные белые огоньки, которые образовали мириады радуг в кристалликах снега.
— Моя мама назвала меня Джулией, как звали и ее, а когда мне было четыре года, я дала себе имя Энн — имя бабушки. Впоследствии и фамилия моя стала такой же, как у бабушки. Через неделю после моего рождения моя мать ушла. Она появилась лишь тогда, когда мне исполнилось четырнадцать лет. Бабушка изложила мне деликатную версию о том, что мать была слишком молода, чтобы иметь ребенка, и что она, бабушка, очень хотела меня. Однако у моей матери была наготове более жесткая версия, когда она появилась у нас… беременная сестренкой Уинни. Но это не имело значения. Не имело значения ничего, кроме того, что я должна буду провести все годы с бабушкой. И с Эдвином. Он был с нами, делился своей мудростью через бабушку, не говоря уж о его трюках при игре в кункен.
Джулия дотронулась до снежного кристаллика, и тот отбросил радугу на ее лицо. На ее улыбку.
— Мы так веселились все трое. Не хватало суток, чтобы переделать все то, что нам так нравилось. И когда пришло время идти в школу, я просто не смогла. — «Я не могу тебя покинуть, бабушка. Я не могу».
Джейс представил себе брошенную маленькую девочку и двоюродную бабушку, которую она любила. Что это — вспышка раздражения? Нет. Просто откровенное выражение истины.
— И что сказала бабушка?
— Что она может учить меня дома, как она это уже делана. Мы решили, что я буду ходить в школу иногда. Но это время так и не пришло. Я не стремилась заводить себе друзей моего возраста, потому что у меня была бабушка, а она не искала себе друзей ее возраста, потому что у нее была я. Бабушка узнала на опыте своей жизни с Эдвином, что даже сорока лет вместе недостаточно. Они иногда обращались с временем небрежно — не намеренно, а по недомыслию, — думая, что у них его немерено, и забывая ценить каждую минуту и каждую секунду.
Говоря все это, Джулия смотрела на снежные хлопья — кристаллическую имитацию реальной вещи, имеющую, однако, перед ней определенные преимущества. Стеклянное украшение никогда не исчезнет, никогда не растает.
Выражение ее лица было иллюстрацией к ее словам, призывом дорожить каждым мгновением жизни — предупреждало о печали, которая неизбежно придет.
— Когда мне было тринадцать, у бабушки случился удар. Ей было семьдесят восемь, до этого она всегда пребывала в добром здравии. Удар оказался, к счастью, не опасным. Бабушка полностью оправилась, ей нужно было лишь принимать две таблетки аспирина каждый день. Ничего не изменилось — и тем не менее изменилось все. Мы продолжали совершать длительные прогулки, бабушка по-прежнему выигрывала в кункен, как бы умно я ни играла. Мы только что отметили ее семидесятидевятилетие, когда появилась моя мать, которой нужно было скрыть еще одну беременность. Она вышла замуж за правильного человека. Брак хороший, но несчастливый. Она поняла, что беременна, когда у нее с мужем уже шли переговоры о разводе. Тем не менее беременность нужно было скрыть — она сочла необходимым отложить принятие решений до рождения ребенка.
— Из-за того, что под вопросом было отцовство?
— Да. В ее понимании было чрезвычайно важно знать, чей это ребенок. Если ее мужа — то в этом случае ценовой ярлык на ее разводе будет выше. А если любовника — женатого политика, — то для него дитя любви станет сущим бедствием. Ни один из этих мужчин не знал о ее беременности. Она просто сказала, что ей нужно на какое-то время удалиться и хорошенько обдумать ситуацию. На несколько месяцев. Она полагала, что группа крови младенца даст ей необходимую информацию. У нее была группа крови О, как и у ее мужа, а у конгрессмена — А. Она рассудила, что О — означает наследника, А — усыновление. Конечно, ее рассуждения были ошибочными, это знали мы с бабушкой. Мы вместе с ней читали как раз в тот самый год о биологических тестах. Мы знали, что каждый мужчина может произвести ребенка типа О. Но мы не сказали об этом матери. Она выглядела настоящей развалиной в физическом и эмоциональном отношении. Ей нужно было место, где она могла отдохнуть, поправиться, исцелиться.
— Это требовалось и младенцу.
— Да, — пробормотала Джулия. — Но для Уинни было уже слишком поздно. Вред ей уже был нанесен.
Глава 8
Джейс Коултон не мог убежать. Он вежливо предложил, еще находясь в нескольких милях над землей, взять общее такси до отеля. Но после того…
Болтанка во время подлета к Лондону, яростная борьба ветра и металла несколько взбаламутили и смешали чувства, владевшие Джулией. Магия схлестнулась с физикой, иллюзии вступили в борьбу с земным притяжением.
Невероятно, но Джулия не хотела верить земному притяжению.
Невероятно… Но тем не менее, когда самолет мягко коснулся мокрой взлетно-посадочной полосы, Джейс заявил:
— Я хочу отыграться.
Магия продолжала действовать и во время движения такси по городу, и тогда, когда они встали в холле отеля в очередь вместе с другими усталыми путешественниками, держа в руках паспорта и кредитные карточки.
Элегантная американская пара перед Джейсом и Джулией весьма расстроилась после разговора с дежурным клерком.
— Ваш номер был зарезервирован на вчера, сэр, — объяснил клерк.
— Но мы зарезервировали его на четыре дня.
— Да, мадам, я знаю. Но кредитной карточкой обеспечивается лишь первый день, и когда вы не прибыли и мы не услышали от вас подтверждения…
— Вы, англичане, следите за событиями в мире? Зимние бури учинили настоящий хаос в авиафлоте Соединенных Штатов!
— Да, это докатилось даже до Соединенного Королевства, — невозмутимо подтвердил клерк. — Отмененные полеты задержали тысячи людей в Лондоне, некоторые из них остановились в нашем отеле в пустующих номерах, в числе которых оказался и ваш.
— Значит, у вас ничего нет?
— Боюсь, что ничего. За исключением, естественно, номеров для тех гостей, которые сделали заказ на сегодня. Мы должны сохранить эти номера для них, так же как мы сохраняли ваш для вас. Наш консьерж будет рад помочь вам найти другое жилье.
— О Господи! — прошептала Джулия, когда раздосадованные путешественники отошли от дежурного клерка и направились к консьержу, которого осаждала толпа. — Я заказывала номер на вчерашний день, и мне не пришло в голову позвонить. Пожалуй, мне лучше встать в очередь к консьержу.
— Нет, Джулия, оставайтесь со мной. Я заказывал на сегодня, так что, вероятно, мой номер еще ожидает меня, и вы будете в нем спать.
— Ой, Джейс, нет, спасибо! Я не могу.
— Можете. — Джейс взял паспорт из тонкой белой руки, не дотронувшись при этом до кредитной карточки. — И останетесь.
— А как же вы?
От ее вопроса повеяло трогательной невинностью. Да, Джейс резервировал одиночный номер. Но даже в этом случае в столь роскошном отеле кровать должна быть королевских размеров, а может, будут две поменьше, и, уж несомненно, там окажется также и диван.
Мысль о том, что они поселятся в одной комнате, даже при том, что отношения их останутся целомудренными, не приходила в голову усталой женщине, которая стояла рядом… и в глазах которой отразилось удивление, когда он коснулся пальцами ее искусанных губ… женщине, нуждавшейся в отдыхе, потому что завтра она должна была встречать Рождество.
Джейс, разумеется, не сделает ничего, чтобы помешать ей спокойно уснуть. Но Джулия будет спать плохо или вообще не заснет, если он будет с ней в одной комнате. Ситуация слишком чуждая для нее… и слишком удивительная.
— Я хорошо знаю Лондон, — заявил он, — и смогу найти себе жилье, не обращаясь к консьержу.
— Но я тоже могу это сделать. Вы могли бы мне просто подсказать, где нужно искать.
— Мог бы. Но не стану. Я не позволю вам бродить по Лондону среди ночи в поисках жилья.
— Но…
Джейс улыбнулся:
— Забудьте об этом. Если вам от этого будет легче, я могу попросить вас разорвать мою долговую расписку.
— Вашу долговую расписку?
— Ну да, на которой значится, сколько миллионов я должен вам в результате проигрыша в кункен.
— Но ведь это была просто условность!
— Я все-таки потребую у вас дать мне возможность отыграться. Если вы не будете возражать.
— Не буду.
— Я тоже. — «Я хочу, чтобы исчезла как можно быстрее печаль». — Значит, завтра вечером? Мы пообедаем, после чего…
— Следующий, пожалуйста.
Клерк вежливо, но устало перебил Джейса, не нарушив при этом его мыслей. Джейс строил планы на сочельник — планы эти весьма отличались от тех, каких он всегда придерживался.
Джейс Коултон найдет другое время, чтобы предаться печальным воспоминаниям. Любое другое время. А у Джулии могла возникнуть потребность поговорить после посещения «Кентерфилдза». Она может захотеть.
— Я тоже этого хочу.
— Ваши комнаты ожидают вас, доктор Коултон, — с облегчением объявил дежурный, когда Джейс протянул ему кредитную карточку. На экране высветился номер апартаментов. — Они для некурящих, две спальни… О, я вижу из записи, что вы заказывали номер для новобрачных. Сожалею, но такого номера в наличии не оказалось. Но этот номер — просто шикарный.
— И две спальни?
— Да, сэр. Две роскошные спальни, каждая со своей ванной, с отличным видом на город и парк. Вы будете довольны, сэр.
— Звучит неплохо. — Джейс протянул свой паспорт и паспорт Джулии. — Полагаю, это Алексис изменила заказ на двуспальный номер?
— Сейчас взгляну. — Клерк сверился с записью. — Изменение произведено по просьбе миссис Коултон восемнадцатого декабря. О да, ее имя Алексис.
Клерк украдкой бросил взгляд на Джулию.
— Это моя мать, — пояснил Джейс с обезоруживающей улыбкой. — Я имею в виду Алексис. Она неисправимый романтик.
Номер оказался именно таким, как и обещал клерк, в пастельных розовато-лиловых тонах и настолько просторным, что Джейс и Джулия могли оставаться каждый в своей комнате, не создавая помех друг другу.
Мебель была изящна, декор изыскан, в гостиной стояла благоухающая и сверкающая двенадцатифутовая рождественская елка. Судя по всему, голубоватую ель выбрали специально, чтобы она гармонировала с цветом обоев. На ней весело мигали крошечные белые огоньки, весьма продуманно развешанные; ручной работы хрустальные снежные хлопья и серебристые бантики придавали елке праздничный вид.
Джейс нахмурился при виде столь великолепного дерева — ведь подобное зрелище может показаться Джулии не вполне уместным из-за ее усталости.
Однако лицо Джулии не было хмурым, она выглядела просто усталой и не могла дождаться, когда ее проводят в предназначенную ей спальню.
Джейс пожелал ей спокойной ночи и доброго сна, стоя на пороге спальни, и в ответ услышал те же пожелания от Джулии.
Джейс спал плохо. Да он и не ожидал, что будет хорошо спать, а потому и не приложил к этому особых усилий.
Глядя в черноту зимней ночи, он наблюдал за тем, как засыпает большой город, а на заре, приняв душ и переодевшись, с интересом смотрел, как пробуждается Лондон, готовящийся встретить сочельник.
Шел дождь — этакая изморось, падающая со свинцово-серого неба. Может быть, это будет хороший день для девушки из Канзаса, не столь трудный, как она опасалась, и кто знает, возможно, к концу дня даже появится рождественская радуга.
Фантазия Джейса о предвечерней радуге рассыпалась о новый образ радуги. О Джулию, возникшую на пороге.
Он, повернувшись, улыбнулся. Улыбнулся, несмотря на увиденное. Усталость. Измученность.
— Доброе утро!
— Доброе утро!
Лавандовые глаза ее были ясными на фоне темных кругов под ними — результат бессонной ночи. И щеки у нее были розовые. Она была в зеленом джемпере, бордовой кофте, на шее — жемчужное ожерелье, в ушах — такие же серьги.
Этот наряд свидетельствовал о том, что Джулия готова к встрече Рождества. Усталая, обессиленная и тревожная, Джулия Энн Хейли намерена была встретить этот праздник с должным почтением, достоинством и добродетельно.
В точности так, подумал Джейс, как она встретила бы расстрельную команду.
— Пожелайте мне удачи.
— Пожелаю, — кивнул Джейс. — Во время завтрака.
— Ах нет, благодарю вас. Я съела вчера так много орехов, что все еще сыта, да и вообще едва ли захочу есть снова. — А затем, словно они до сих пор находились в том месте, где были орехи и существовала магия, она призналась: — И кроме того, я опасаюсь есть.
— Чего вы боитесь, Джулия?
Вопрос был простой и задан деликатно. Однако у Джулии не было на него ответа. Она не умела выражать свой страх словами. Более того, она даже не позволяла своему страху сосредоточиться в мозгу.
Страх гнездился где-то в глубине — неясный, зловещий и темный, словно буря на горизонте, этакое свинцово-черное пятно, которое может превратиться в смерч, сметающий все на своем пути.
Девушка из Канзаса никогда не пыталась определить возможную разрушительную силу собирающихся на горизонте облаков. Но после вопроса Джейса ее мозг заработал в поисках возможного ответа.
Чего она боялась? Скажем, боли — такой, что она не сможет снова сделать Вдоха… Она позволит мучительной боли распространиться из сердца к губам — и это опять вынудит ее прибегнуть к спиртному.
— Джулия!
— Сойти с ума, наверное.
— Вы не сойдете с ума.
— Вы не можете этого знать.
Джейс улыбнулся:
— Но я знаю. Разговор помогает, Джулия. Так говорят. Может, вы мне расскажете об Уинни?
Джейс Коултон искал ее доверия в тот самый день, в который двадцать два года назад нарушил обещание, данное пятилетней девочке.
И в ожидании ее ответа в сердце Джейса разгорелась яростная борьба — борьба между желаниями и разумом.
— Поверьте мне, Джулия.
И она поверила.
— Я не знаю, с чего начать…
— Сначала, наверное.
Вместо ответа Джулия кивнула, а точнее, лишь слегка наклонила голову. Глаза ее смотрели вниз.
— Мне было четырнадцать лет, когда родилась Уинни.
— Джулия!
Она подняла голову:
— Да?
— Начните с себя.
— С себя?
— Да, с себя. С вашей двоюродной бабушки Энн, — мягко подсказал Джейс. — С ваших родителей. С вашего детства в Канзасе.
Их разделяло пространство — двух танцоров на огромной сцене. Джейс стоял у окна, из которого лился серый свет, она — в противоположном конце гостиной, позади плюшевого лилового дивана.
Однако отважная балерина больше не была одинокой. Это было утонченное па-де-де.
— Моя мать родилась в богатой семье, где строго соблюдались правила приличия. Эти традиции переходили из поколения в поколение. Она всячески восставала против этого, в частности выбирая самых неподходящих мальчиков. Когда ей было семнадцать, она забеременела. Беременность нужно было скрыть. Где это лучше сделать, как не в сельскохозяйственном Канзасе? Бабушка, кузина моей родной бабушки, переехала туда. В Тирней. Бабушка не знала ни души в новом городке. Она и мой двоюродный дедушка Эдвин жили в Канзас-Сити в течение сорока лет. Но однажды, проезжая на машине, они обнаружили Тирней и решили, что это вполне симпатичное местечко, где можно будет скрыться. Там она жила еще шесть месяцев после того, как Эдвин умер. Хотя он всегда оставался с ней — они жили очень счастливо.
Джулия вскинула руки, которые раскрылись, словно лепестки белого цветка.
— Бабушка и Эдвин всегда хотели иметь детей, но их не было, поэтому они с готовностью согласились приютить дочку своенравной беременной семнадцатилетней девицы. За сокрытием беременности должно было последовать еще более тайное удочерение. Но бабушка…
— Хотела вас.
— Да, — шепотом подтвердила Джулия. — Бабушка хотела меня.
Балерина выдвинулась из-за плюшевого лилового дивана к голубой елке. Испугалась ли она, узрев ее великолепие? Нет. Не было никакого трепета, когда она зажгла крохотные белые огоньки, которые образовали мириады радуг в кристалликах снега.
— Моя мама назвала меня Джулией, как звали и ее, а когда мне было четыре года, я дала себе имя Энн — имя бабушки. Впоследствии и фамилия моя стала такой же, как у бабушки. Через неделю после моего рождения моя мать ушла. Она появилась лишь тогда, когда мне исполнилось четырнадцать лет. Бабушка изложила мне деликатную версию о том, что мать была слишком молода, чтобы иметь ребенка, и что она, бабушка, очень хотела меня. Однако у моей матери была наготове более жесткая версия, когда она появилась у нас… беременная сестренкой Уинни. Но это не имело значения. Не имело значения ничего, кроме того, что я должна буду провести все годы с бабушкой. И с Эдвином. Он был с нами, делился своей мудростью через бабушку, не говоря уж о его трюках при игре в кункен.
Джулия дотронулась до снежного кристаллика, и тот отбросил радугу на ее лицо. На ее улыбку.
— Мы так веселились все трое. Не хватало суток, чтобы переделать все то, что нам так нравилось. И когда пришло время идти в школу, я просто не смогла. — «Я не могу тебя покинуть, бабушка. Я не могу».
Джейс представил себе брошенную маленькую девочку и двоюродную бабушку, которую она любила. Что это — вспышка раздражения? Нет. Просто откровенное выражение истины.
— И что сказала бабушка?
— Что она может учить меня дома, как она это уже делана. Мы решили, что я буду ходить в школу иногда. Но это время так и не пришло. Я не стремилась заводить себе друзей моего возраста, потому что у меня была бабушка, а она не искала себе друзей ее возраста, потому что у нее была я. Бабушка узнала на опыте своей жизни с Эдвином, что даже сорока лет вместе недостаточно. Они иногда обращались с временем небрежно — не намеренно, а по недомыслию, — думая, что у них его немерено, и забывая ценить каждую минуту и каждую секунду.
Говоря все это, Джулия смотрела на снежные хлопья — кристаллическую имитацию реальной вещи, имеющую, однако, перед ней определенные преимущества. Стеклянное украшение никогда не исчезнет, никогда не растает.
Выражение ее лица было иллюстрацией к ее словам, призывом дорожить каждым мгновением жизни — предупреждало о печали, которая неизбежно придет.
— Когда мне было тринадцать, у бабушки случился удар. Ей было семьдесят восемь, до этого она всегда пребывала в добром здравии. Удар оказался, к счастью, не опасным. Бабушка полностью оправилась, ей нужно было лишь принимать две таблетки аспирина каждый день. Ничего не изменилось — и тем не менее изменилось все. Мы продолжали совершать длительные прогулки, бабушка по-прежнему выигрывала в кункен, как бы умно я ни играла. Мы только что отметили ее семидесятидевятилетие, когда появилась моя мать, которой нужно было скрыть еще одну беременность. Она вышла замуж за правильного человека. Брак хороший, но несчастливый. Она поняла, что беременна, когда у нее с мужем уже шли переговоры о разводе. Тем не менее беременность нужно было скрыть — она сочла необходимым отложить принятие решений до рождения ребенка.
— Из-за того, что под вопросом было отцовство?
— Да. В ее понимании было чрезвычайно важно знать, чей это ребенок. Если ее мужа — то в этом случае ценовой ярлык на ее разводе будет выше. А если любовника — женатого политика, — то для него дитя любви станет сущим бедствием. Ни один из этих мужчин не знал о ее беременности. Она просто сказала, что ей нужно на какое-то время удалиться и хорошенько обдумать ситуацию. На несколько месяцев. Она полагала, что группа крови младенца даст ей необходимую информацию. У нее была группа крови О, как и у ее мужа, а у конгрессмена — А. Она рассудила, что О — означает наследника, А — усыновление. Конечно, ее рассуждения были ошибочными, это знали мы с бабушкой. Мы вместе с ней читали как раз в тот самый год о биологических тестах. Мы знали, что каждый мужчина может произвести ребенка типа О. Но мы не сказали об этом матери. Она выглядела настоящей развалиной в физическом и эмоциональном отношении. Ей нужно было место, где она могла отдохнуть, поправиться, исцелиться.
— Это требовалось и младенцу.
— Да, — пробормотала Джулия. — Но для Уинни было уже слишком поздно. Вред ей уже был нанесен.
Глава 8
— Вред, — тихо повторил Джейс.
И явственно увидел тень на ее лице, черноту в тех местах, где только что были радуги, как будто искусственные снежные хлопья, которые никогда не тают, перестали отбрасывать свет.
Джейс почувствовал горечь в голосе Джулии.
— Аномалии скелета, — проговорила она, обращаясь к кристаллику глухим, отрешенным голосом. — И повреждение некоторых внутренних органов. Это не были наследственные пороки. Просто результат ее жизни в утробе. До приезда в Тирней диета моей матери включала в себя алкоголь, сигареты и прописанные ей лекарства.
— Комбинация всех этих факторов, — тихо произнес Джейс, — могла стать причиной.
— Да. А может быть, — прошептала Джулия, глядя на снежные хлопья, — мать вовсе и не виновата в пороках Уинни.
Горечь в ее голосе пропала, как и темные тени на ее прозрачном лице. От того, что на лицо вновь легли отблески кристалликов? Нет. Тени, как и облачка в ее глазах, были побеждены неким внутренним свечением — чистым и золотистым.
Чисто золотым.
О чем свидетельствовал этот внутренний свет? О ее благородстве? О желании быть доброжелательной к матери, несмотря ни на что?
Вероятно, в какой-то мере.
Но в основном, подумал Джейс, этот свет предназначался Уинни, родившейся с физическими недостатками маленькой сестренке.
— Доктора считали, что она проживет всего несколько дней.
— Но она прожила.
— О да! Она была борцом, наша крошка Уин! Она хотела жить, хотела быть с нами.
— С вами и вашей бабушкой?
— Да. С нами…
Мать, которая родила ребенка-калеку, хотела отделаться от него. Куда-нибудь отправить. Были люди, которые усыновляли подобных несчастных, и были заведения, в которых содержались такие дети. Теперь вопрос о том, чей это ребенок, уже не имел значения.
Бабушка и Джулия хотят содержать калеку? Прекрасно. Лишь бы никому не рассказали правды.
Бабушка и Джулия знали только одну правду. Была маленькая девочка, которая в них нуждалась. Они назвали ее Эдвина — по имени дедушки, второе имя и фамилия у нее были как у бабушки, и когда Эдвина Энн Хейли выписывалась из больницы на десятый день своей жизни, доктора осторожно предупредили, что дома она может почувствовать себя плохо. Очень плохо. Бабушка и Джулия должны без колебаний в любой момент отвезти ее снова в больницу.
Назад в больницу. Умирать.
Доктора даже не заговаривали о том, что ребенок никогда не сможет ползать, а тем более ходить. Физические нарушения малышки были слишком очевидны, и не было оснований верить в то, что она доживет до этого возраста.
Лечащие девочку врачи выражали обеспокоенность, что она не будет ни видеть, ни слышать. Это означало, объясняли они Джулии и бабушке, что Уинни не будет реагировать на окружение… и на них.
Однако Уинни все-таки слышала голоса любящих ее людей, которые с ней разговаривали. Бабушка и Джулия были в этом уверены. И она реагировала. Искалеченными ручонками она гладила их рты, издававшие звуки, в которых ощущалась беспредельная любовь, а когда Джулия брала Уинни на руки, малышка запускала пальцы в ее длинные черные волосы, как будто таким способом обнимала старшую сестру.
Однако Уинни ничего не видела, хотя ее голубые глазенки закрывались лишь тогда, когда она спала. Когда она бодрствовала, они были широко открыты, словно пытались что-то разглядеть за темнотой.
Глаза Уинни были в постоянном движении. Нистагм — так называется ритмическое подергивание глаз, которое невозможно ни вылечить, ни остановить.
В течение шести месяцев Уинни чувствовала себя хорошо — нельзя сказать, что очень хорошо, но вполне прилично и, уж во всяком случае, гораздо лучше, чем предсказывали доктора. Вообще сам факт, что она выжила, стал настоящей сенсацией.
Затем наступил тот декабрьский день — за три недели до Рождества, когда, проснувшись, бабушка почувствовала себя «отвратительно». Это всего лишь вирус, уверяла она, ничего более. И конечно же, не прелюдия к новому удару.
Вирус, который может заставить отказаться от любимого десерта бабушки?
Пудинг из тапиоки был главным продуктом в доме на Уиллоу-роуд в течение всей жизни Джулии. Это было любимое блюдо бабушки, Джулии и Уинни. Что и объясняло, почему они собрались в дорогу. Джулия планировала пополнить запасы любимого продукта в понедельник, то есть на три дня раньше, чем обычно. Пудинг из тапиоки значился в самом начале списка закупаемых продуктов.
Для первого выхода на улицу Джулия одела потеплее Уинни, поскольку до бакалеи было довольно далеко. На всем пути Джулия рассказывала сестренке то, что видела сама и чего не могла видеть малышка.
Джулия рассказывала ей о снеге, который ласкают солнечные лучи, о лазурном небе, о предрождественских украшениях, которые появились повсюду. Вот венок из остролиста. Вот семейство пластиковых оленей, разрывающих снег, а вот нарисованные сани, Санта-Клаус, снеговик, эльф.
А рядом с церковью с белоснежной крышей, на ухоженном кладбище, в могиле под раскидистым деревом, покоится Эдвин.
Джулия шепотом рассказала Уинни об Эдвине, именем которого была названа малышка, и пообещала, что его могилку они навестят весной, когда будет теплее, хотя он и сейчас вместе с ними. Потом Джулия поведала Уинни о фигурах возле церкви, выполненных в натуральный рост, — о Марии, пастухе и агнце.
И о Младенце.
— А вот и сам божественный младенец, — нашептывала Джулия. — Как и ты, моя драгоценная малышка Уин.
Когда они дошли до бакалеи, Джулия продолжила свой тихий рассказ.
— Вот здесь я делаю все наши покупки, — объяснила она шестимесячной малышке, которая слышала голос старшей сестры, любила его, но, по-видимому, не понимала. — Я всегда до этого оставляла тебя дома с бабушкой, чтобы у меня руки были свободны для покупок. Но сегодня у меня ты, и это очень здорово. Нам нужно купить только один продукт. Он там, в том проходе.
— Посмотри! — Это восклицание издала женщина, которую Джулия не знала. Она и бабушка не знали никого. Эта женщина была матерью. Рядом с ней стоял ее сын, которому было года три. — Видишь, Коуди, это малышка. Можно нам посмотреть на нее?
— Конечно, — улыбнулась Джулия, шепча про себя слова, которые произнесла недавно: «Драгоценный младенец, он такой же, как и ты, моя драгоценная Уин». Джулия отцепила искалеченные ручки Уинни от своих волос и объяснила: — Вот маленький мальчик, Уинни, который хочет познакомиться с тобой! Его зовут Коуди. Коуди, а это Уинни. Эдвина Энн…
— Как вы смеете? — Этот возмущенный крик издала мать Коуди.
— Что? — Сердце у Джулии заныло, заболело, облилось кровью.
Женщина продолжала визжать, убегая от них.
— Как вы посмели принести эту вещь сюда? Ведь здесь бывают дети! Это отвратительно, непорядочно! Вам должно быть стыдно!
Стыдиться Уинни? Ее чуть вмятого черепа и дрожащих глаз? Разве она монстр, а не любимая маленькая девочка?
Джулия прижала свою драгоценную малышку к себе и безуспешно попыталась остановить поток слез. Она целовала ее в милую головку, в те места, куда падали ее слезы, стараясь скрыть от Уинни свою душевную боль.
Джулия пыталась сдержать дрожь. Однако это было очень трудно, ей было очень холодно.
И вдруг стало тепло. Она оказалась в объятиях теплоты, которая шла откуда-то извне.
Джулия почувствовала, что ее обнимает — их обнимает — незнакомая высокая длиннорукая рыжеволосая девочка-подросток.
— Меня зовут Гейлен, — произнесла девочка, выпуская Джулию из физических, но не из эмоциональных объятий. — Привет!
— Привет! Я Джулия.
— А это… — длинные пальцы Гейлен мягко прикоснулись к влажным волосикам Уинни, — это Уинни. Эдвина Энн. Можно мне подержать ее? Она не станет возражать?
— Нет, — ответила Джулия. — Она не будет возражать.
Вероятно, это была правда. Время от времени Уинни брали на руки врачи и сестры в больнице, которая находилась в двадцати милях отсюда. Малышка не выражала при этом протеста. Возможно, она не могла протестовать, а может быть, для нее это было не столь важно.
Однако Эдвина Энн Хейли определенно знала, когда ее брали на руки Джулия и бабушка, которые ее очень любили, потому что она в ответ дотрагивалась до них, хватала их за волосы.
Уинни так же схватила за волосы и Гейлен. Ее крошечные пальчики сначала дотронулись до рта, который поприветствовал ее: «Здравствуй, Уинни!» — а затем решительно скользнули к длинным рыжим волосам.
— Она любит тебя, — прошептала Джулия, смахивая слезы.
— А я люблю ее. — Гейлен улыбнулась. — Давай я подержу ее, пока ты сделаешь покупки.
Джулия купила пудинг из тапиоки, и, выходя из бакалейной лавки, они сообщили друг другу некоторые подробности из своей жизни. Выяснилось, что их дома стояли на самом далеком расстоянии друг от друга, насколько это возможно в Тирнее, что Гейлен было шестнадцать лет, а Джулии пятнадцать, а причина того, что они никогда не встречались в школе, заключается в том, что Джулию обучает бабушка дома.
Гейлен держала Уинни на руках, и малышка все так же не выпускала ее волосы, пока они шли к дому Джулии на Уиллоу-роуд. Гейлен выбрала путь по Сентрал-авеню, а не по боковым улочкам, по которым добиралась до лавки Джулия с Уинни.
Выбрала ли Джулия такой малолюдный маршрут из-за Уинни? Из-за того, что знала — люди захотят посмотреть на малышку, а затем станут кричать, ахать и возмущаться?
И явственно увидел тень на ее лице, черноту в тех местах, где только что были радуги, как будто искусственные снежные хлопья, которые никогда не тают, перестали отбрасывать свет.
Джейс почувствовал горечь в голосе Джулии.
— Аномалии скелета, — проговорила она, обращаясь к кристаллику глухим, отрешенным голосом. — И повреждение некоторых внутренних органов. Это не были наследственные пороки. Просто результат ее жизни в утробе. До приезда в Тирней диета моей матери включала в себя алкоголь, сигареты и прописанные ей лекарства.
— Комбинация всех этих факторов, — тихо произнес Джейс, — могла стать причиной.
— Да. А может быть, — прошептала Джулия, глядя на снежные хлопья, — мать вовсе и не виновата в пороках Уинни.
Горечь в ее голосе пропала, как и темные тени на ее прозрачном лице. От того, что на лицо вновь легли отблески кристалликов? Нет. Тени, как и облачка в ее глазах, были побеждены неким внутренним свечением — чистым и золотистым.
Чисто золотым.
О чем свидетельствовал этот внутренний свет? О ее благородстве? О желании быть доброжелательной к матери, несмотря ни на что?
Вероятно, в какой-то мере.
Но в основном, подумал Джейс, этот свет предназначался Уинни, родившейся с физическими недостатками маленькой сестренке.
— Доктора считали, что она проживет всего несколько дней.
— Но она прожила.
— О да! Она была борцом, наша крошка Уин! Она хотела жить, хотела быть с нами.
— С вами и вашей бабушкой?
— Да. С нами…
Мать, которая родила ребенка-калеку, хотела отделаться от него. Куда-нибудь отправить. Были люди, которые усыновляли подобных несчастных, и были заведения, в которых содержались такие дети. Теперь вопрос о том, чей это ребенок, уже не имел значения.
Бабушка и Джулия хотят содержать калеку? Прекрасно. Лишь бы никому не рассказали правды.
Бабушка и Джулия знали только одну правду. Была маленькая девочка, которая в них нуждалась. Они назвали ее Эдвина — по имени дедушки, второе имя и фамилия у нее были как у бабушки, и когда Эдвина Энн Хейли выписывалась из больницы на десятый день своей жизни, доктора осторожно предупредили, что дома она может почувствовать себя плохо. Очень плохо. Бабушка и Джулия должны без колебаний в любой момент отвезти ее снова в больницу.
Назад в больницу. Умирать.
Доктора даже не заговаривали о том, что ребенок никогда не сможет ползать, а тем более ходить. Физические нарушения малышки были слишком очевидны, и не было оснований верить в то, что она доживет до этого возраста.
Лечащие девочку врачи выражали обеспокоенность, что она не будет ни видеть, ни слышать. Это означало, объясняли они Джулии и бабушке, что Уинни не будет реагировать на окружение… и на них.
Однако Уинни все-таки слышала голоса любящих ее людей, которые с ней разговаривали. Бабушка и Джулия были в этом уверены. И она реагировала. Искалеченными ручонками она гладила их рты, издававшие звуки, в которых ощущалась беспредельная любовь, а когда Джулия брала Уинни на руки, малышка запускала пальцы в ее длинные черные волосы, как будто таким способом обнимала старшую сестру.
Однако Уинни ничего не видела, хотя ее голубые глазенки закрывались лишь тогда, когда она спала. Когда она бодрствовала, они были широко открыты, словно пытались что-то разглядеть за темнотой.
Глаза Уинни были в постоянном движении. Нистагм — так называется ритмическое подергивание глаз, которое невозможно ни вылечить, ни остановить.
В течение шести месяцев Уинни чувствовала себя хорошо — нельзя сказать, что очень хорошо, но вполне прилично и, уж во всяком случае, гораздо лучше, чем предсказывали доктора. Вообще сам факт, что она выжила, стал настоящей сенсацией.
Затем наступил тот декабрьский день — за три недели до Рождества, когда, проснувшись, бабушка почувствовала себя «отвратительно». Это всего лишь вирус, уверяла она, ничего более. И конечно же, не прелюдия к новому удару.
Вирус, который может заставить отказаться от любимого десерта бабушки?
Пудинг из тапиоки был главным продуктом в доме на Уиллоу-роуд в течение всей жизни Джулии. Это было любимое блюдо бабушки, Джулии и Уинни. Что и объясняло, почему они собрались в дорогу. Джулия планировала пополнить запасы любимого продукта в понедельник, то есть на три дня раньше, чем обычно. Пудинг из тапиоки значился в самом начале списка закупаемых продуктов.
Для первого выхода на улицу Джулия одела потеплее Уинни, поскольку до бакалеи было довольно далеко. На всем пути Джулия рассказывала сестренке то, что видела сама и чего не могла видеть малышка.
Джулия рассказывала ей о снеге, который ласкают солнечные лучи, о лазурном небе, о предрождественских украшениях, которые появились повсюду. Вот венок из остролиста. Вот семейство пластиковых оленей, разрывающих снег, а вот нарисованные сани, Санта-Клаус, снеговик, эльф.
А рядом с церковью с белоснежной крышей, на ухоженном кладбище, в могиле под раскидистым деревом, покоится Эдвин.
Джулия шепотом рассказала Уинни об Эдвине, именем которого была названа малышка, и пообещала, что его могилку они навестят весной, когда будет теплее, хотя он и сейчас вместе с ними. Потом Джулия поведала Уинни о фигурах возле церкви, выполненных в натуральный рост, — о Марии, пастухе и агнце.
И о Младенце.
— А вот и сам божественный младенец, — нашептывала Джулия. — Как и ты, моя драгоценная малышка Уин.
Когда они дошли до бакалеи, Джулия продолжила свой тихий рассказ.
— Вот здесь я делаю все наши покупки, — объяснила она шестимесячной малышке, которая слышала голос старшей сестры, любила его, но, по-видимому, не понимала. — Я всегда до этого оставляла тебя дома с бабушкой, чтобы у меня руки были свободны для покупок. Но сегодня у меня ты, и это очень здорово. Нам нужно купить только один продукт. Он там, в том проходе.
— Посмотри! — Это восклицание издала женщина, которую Джулия не знала. Она и бабушка не знали никого. Эта женщина была матерью. Рядом с ней стоял ее сын, которому было года три. — Видишь, Коуди, это малышка. Можно нам посмотреть на нее?
— Конечно, — улыбнулась Джулия, шепча про себя слова, которые произнесла недавно: «Драгоценный младенец, он такой же, как и ты, моя драгоценная Уин». Джулия отцепила искалеченные ручки Уинни от своих волос и объяснила: — Вот маленький мальчик, Уинни, который хочет познакомиться с тобой! Его зовут Коуди. Коуди, а это Уинни. Эдвина Энн…
— Как вы смеете? — Этот возмущенный крик издала мать Коуди.
— Что? — Сердце у Джулии заныло, заболело, облилось кровью.
Женщина продолжала визжать, убегая от них.
— Как вы посмели принести эту вещь сюда? Ведь здесь бывают дети! Это отвратительно, непорядочно! Вам должно быть стыдно!
Стыдиться Уинни? Ее чуть вмятого черепа и дрожащих глаз? Разве она монстр, а не любимая маленькая девочка?
Джулия прижала свою драгоценную малышку к себе и безуспешно попыталась остановить поток слез. Она целовала ее в милую головку, в те места, куда падали ее слезы, стараясь скрыть от Уинни свою душевную боль.
Джулия пыталась сдержать дрожь. Однако это было очень трудно, ей было очень холодно.
И вдруг стало тепло. Она оказалась в объятиях теплоты, которая шла откуда-то извне.
Джулия почувствовала, что ее обнимает — их обнимает — незнакомая высокая длиннорукая рыжеволосая девочка-подросток.
— Меня зовут Гейлен, — произнесла девочка, выпуская Джулию из физических, но не из эмоциональных объятий. — Привет!
— Привет! Я Джулия.
— А это… — длинные пальцы Гейлен мягко прикоснулись к влажным волосикам Уинни, — это Уинни. Эдвина Энн. Можно мне подержать ее? Она не станет возражать?
— Нет, — ответила Джулия. — Она не будет возражать.
Вероятно, это была правда. Время от времени Уинни брали на руки врачи и сестры в больнице, которая находилась в двадцати милях отсюда. Малышка не выражала при этом протеста. Возможно, она не могла протестовать, а может быть, для нее это было не столь важно.
Однако Эдвина Энн Хейли определенно знала, когда ее брали на руки Джулия и бабушка, которые ее очень любили, потому что она в ответ дотрагивалась до них, хватала их за волосы.
Уинни так же схватила за волосы и Гейлен. Ее крошечные пальчики сначала дотронулись до рта, который поприветствовал ее: «Здравствуй, Уинни!» — а затем решительно скользнули к длинным рыжим волосам.
— Она любит тебя, — прошептала Джулия, смахивая слезы.
— А я люблю ее. — Гейлен улыбнулась. — Давай я подержу ее, пока ты сделаешь покупки.
Джулия купила пудинг из тапиоки, и, выходя из бакалейной лавки, они сообщили друг другу некоторые подробности из своей жизни. Выяснилось, что их дома стояли на самом далеком расстоянии друг от друга, насколько это возможно в Тирнее, что Гейлен было шестнадцать лет, а Джулии пятнадцать, а причина того, что они никогда не встречались в школе, заключается в том, что Джулию обучает бабушка дома.
Гейлен держала Уинни на руках, и малышка все так же не выпускала ее волосы, пока они шли к дому Джулии на Уиллоу-роуд. Гейлен выбрала путь по Сентрал-авеню, а не по боковым улочкам, по которым добиралась до лавки Джулия с Уинни.
Выбрала ли Джулия такой малолюдный маршрут из-за Уинни? Из-за того, что знала — люди захотят посмотреть на малышку, а затем станут кричать, ахать и возмущаться?