Страница:
– Не знал, что ты так помешан на деньгах.
Конверс пожал плечами:
– Такими, наверно, уж нас воспитали.
– Я-то думал, что вы моралисты, ты и твоя подружка. Что вы из тех, кто озабочен спасением мира. Как насчет всех этих малолеток, подыхающих от передоза? Разве это тебя не волнует?
– У нас были сомнения морального свойства, но мы их преодолели.
Хикс, подперев подбородок кулаком, задумчиво смотрел на Конверса.
– Хочешь услышать кое-что забавное? – сказал он. – В прошлом году во Фриско я встретил Мэри Граммульку.
Мэри Граммулька была когда-то подружкой Конверса. Они разбежались со скандалом.
– Знаешь, что она мне сказала? Что ты называл меня психопатом.
Конверсу было неприятно это слышать.
– Если и назвал, то наверняка спьяну. Что я, враг себе, что ли?
Хикс засмеялся:
– Ты меня поносишь. Грозишь поганым ЦРУ, заявляешь, что сдал меня. И после этого, когда тебе понадобился человек честный и организованный, заявляешься ко мне.
– С этой Мэри я вообще был сам не свой, – сказал Конверс.
– Все равно это слишком. Меня это задело.
Со стороны бухты донеслась автоматная очередь. По воде запрыгали лучи прожекторов, выхватывая пальмы на другом берегу. Конверс устало обернулся на звук выстрелов:
– Ныряльщицы?
– Нет здесь никаких ныряльщиц, – ответил Хикс. – Все это красивые сказки.
Почему бы и нет, подумал он. Тут ничего не происходило. Ему захотелось перемен, немного адреналина, чтобы очистить кровь.
То, что предлагал Конверс, было интересно и рискованно. Все какое-то разнообразие; к тому же он никогда не видал жену Конверса.
– Ладно, переправлю твой скэг. Но тебе лучше позаботиться о том, чтобы все было без подвоха. Из всех искусств я предпочитаю искусство самозащиты.
Конверс улыбался:
– Никто в этом не сомневается.
– И правильно, – сказал Хикс.
Конверс посмотрел на сумку.
– Если в сумке есть что-нибудь, что тебе нужно, – сказал Хикс, – забери сейчас. Если нет, оставь ее как есть.
– Как есть?
– Как есть.
Конверс сходил вниз и принес две банки пива и две большие порции джина с тоником. Хлебнув холодного джина, он снова почувствовал, как его начала бить дрожь.
– Ты ненормальный, – сказал ему Хикс, – «великий ум… извращенный… предвзятый».
Это была фраза из фильма – старая игра, которой они забавлялись двенадцать лет назад, служа в морской пехоте.
Конверс, похоже, воодушевился.
– За Ницше! – поднял он стакан.
Выпили за Ницше. Они снова были молоды. Путешествие во времени.
Прозвучала автоматная очередь. Теперь уже на другом берегу.
– Вернусь-ка я лучше в «Оскар», – сказал Конверс. – Пока не начался комендантский час.
Хикс допил пиво и поставил банку на стол.
– Зачем ты вообще приперся сюда? Если я психопат, тогда ты кто?
Конверс по-прежнему улыбался:
– Я – писатель. Мне хотелось видеть все это собственными глазами. – Он проследил взглядом за лучами прожекторов, обшаривавшими бухту. – И в какой-то степени, наверно, из-за чувства вины.
– Ирония судьбы.
– Точно, – кивнул Конверс. – Ирония.
Они помолчали.
– Надоело за всех переживать, – сказал Конверс. Он положил руку на сумку. – Не знаю даже, чем я занимался раньше, но сейчас такое чувство, будто это первое настоящее дело в моей жизни.
– Хочешь сказать, тебе это нравится?
– Нет, – ответил Конверс. – Я вовсе не это имел в виду.
– Непонятная это страна, – сказал Хикс.
– Пусть улыбки погаснут, – проговорил Конверс. – Пусть смех замрет. Тут каждый узнает, чего он стоит.
Хикс покачал головой:
– Какое разочарование для косоглазых.
Конверс глянул на часы и потер плечи, словно пытаясь согреться.
– Не стоит слишком обвинять нас. Ты не знаешь, какими мы были до того, как пришли сюда. Мы не думали, что мы такие. – Он сделал большой глоток джина с тоником. – Ты вот слышал о слонах?
– Слышал, – улыбнулся Хикс. – Бедные слоны.
– Бедные слоны! – повторил за ним Конверс.
Они засмеялись в темноте.
Лицо Конверса было мокрым, словно он только что вынырнул из воды. Все от выпивки.
– Это страна буддистов. У них фантастически налажено переселение душ. Слоны и миссионеры. Дельфины, ныряльщицы, ящерицы. Послушай, – неожиданно спросил он, – сейчас холодно? Я что-то мерзну.
– У тебя лихорадка. Зайди к дежурному офицеру. Может, он подбросит тебя до ворот.
Конверс встал и повернулся спиной к сумке.
– Будь осторожен, – сказал Хикс. – В Штатах сейчас непонятные вещи творятся.
– Не более непонятные, чем здесь.
– В том, что происходит здесь, нет ничего непонятного. Там – иное дело. Не знаю, с кем ты там имеешь дело, но уверен, им незнакома ирония.
Конверс, пошатываясь, стоял над ним.
– А сейчас может хлынуть дождь с кровью и дерьмом, – сказал он, широко поведя рукой. – И мне некуда идти.
Он осторожно спустился по деревянным ступенькам. Натруженная правая рука болталась, непривычно легкая; он чувствовал себя восхитительно свободным. На последней ступеньке он подумал, что Хикс, наверно, все-таки психопат.
Настоящий щупарь, подумала Мардж. Пальцы двигались, как слепые хищные черви; коснувшись розового билета, они влажно сомкнулись на нем, прижали к металлу и одним скользящим движением спрятали в кулаке. Мардж ассоциировала себя с таким же билетом.
Иногда Мардж украдкой бросала взгляд на лица зрителей, но по большей части смотрела на их руки.
Последний на мгновенье задержался позади кассы, чтобы заглянуть сквозь стекло внутрь. Билет он переложил в левую руку, а шустрая правая была уже в кармане брюк. Мардж не испытывала тревоги. Она поняла, что он хотел посмотреть на ее зад. Но Мардж повесила на спинку стула свитер, так что ничего не увидишь. Она сделала это не специально, просто так ей было удобно.
– Входи, приятель, – сказал человеку Холи-о.
Холи-о стоял у металлических дверей и проверял билеты. Он взял у последнего билет, оторвал корешок, бросил в деревянный ящик и закрыл двери.
У Холи-о была дубинка, на которой он вырезал фигурки животных и богов своего родного Самоа, как он их себе представлял. Дубинка висела на ременной петле сбоку ящика. Закрыв двери за последним зрителем, Холи-о взял дубинку и вышел на тротуар перед кассовой будкой, держа дубинку на изготовку, как полицейский в оцеплении.
Мардж и Холи-о ждали появления ребят-инкассаторов.
Ребята прибыли через две минуты после того, как последний зритель вошел в зал. Поставили свой «тандерберд» напротив кассы, во втором ряду, и выскочили из машины. Это были опрятные, чисто выбритые молодые люди с оливкового цвета кожей. Оба были в куртках цвета хаки, а на одном еще и форменная непромокаемая фуражка с ремешком, застегнутым на затылке.
– Салют, Холи-о!
Они направились прямиком к кассе, где находилась Мардж.
– Салют, ребята! – откликнулся Холи-о.
Мардж открыла дверь своей будки; ребята стояли рядом, оглядывая улицу. Иногда бывало, что им не нравился кто-то из прохожих, вызывал у них тревогу. Если подозрительного вида человек был белый, ребята называли его стояком, если чернокожий – то ерзилой. Обитатели Третьей улицы и зрительская публика были у них бродягами или ворюгами. Мардж никогда не могла понять, кем именно.
– Салют, подружка! – Это был тот, что в фуражке и с сумкой.
Мардж вынула кассу и заперла аппарат.
– Привет, – ответила она.
Про себя она называла его Шапка. Как-то, вконец измученная, она так и ответила ему: «Привет, Шапка!» Она была в таком состоянии в тот вечер, что обсчитала себя, вместо того чтобы обсчитать «бродяг». Или «ворюг».
Тогда Шапка только взглянул на нее. «О, – сказал он, – тебе нравится моя фуражка?»
Она вошла за Холи-о и ребятами в темный кинотеатр, и все направились в кабинет Холи-о, чтобы отпереть Ровену и забрать выручку от лотка со сластями. Холи-о держал Ровену с ее выручкой в своем кабинете, пока не приедут ребята-инкассаторы. Раньше, еще с год назад, он на время последнего сеанса запирал конфетную кассу в дамском туалете, но потом в «Одеон» повадились ходить и женщины – такие уж настали времена, – и туалет приходилось открывать.
Ровена, поставив на пол у ног свой ящик с выручкой, куталась в зеленое пончо, словно ей было холодно. В кабинете Холи-о было вовсе не холодно, зато сильно пахло марихуаной, которую курила Ровена.
– Салют, подружка! – поздоровался Шапка с Ровеной.
Ровена, покусывая нижнюю губу, невидяще смотрела сквозь квадратные очки.
– Салют, – ответила она, очнувшись. – Салют, Шапка!
Ровена была настоящая бестолочь, и, конечно, Мардж рассказала ей о том своем конфузе. И сейчас покачала головой: дуреха Ровена.
Они высыпали дневную выручку на стол Холи-о, и второй инкассатор принялся подсчитывать ее.
– Что за дела? – спросил Шапка Холи-о. – Всем так нравится моя фуражка?
Холи-о неодобрительно покачал головой. Шапка собрал деньги в свою сумку.
– Это просто фуражка, – сказал он. – Моя фуражка.
– Точно, – весело сказала Ровена.
Шапка посмотрел на Холи-о, моргнул и перевел взгляд на нее. Улыбающаяся Ровена отвернулась от озадаченного Шапки, взглянула на сурового Холи-о и вновь на Шапку.
– Точно? – переспросил Шапка. – Что – точно? Что ты имеешь в виду?
– Да ничего такого, – ответила Ровена. – Просто что это точно твоя фуражка. – Ее улыбка стала еще шире, но уже не такой веселой. – И больше ничего.
– Точно, – пропел фальцетом Шапка, вынося сумку из кабинета.
Напарник последовал за ним. «Точно!» – подмигнул он Ровене.
– Счастливо, ребята, – попрощался с ними Холи-о.
– Счастливо, Холи-о.
Холи-о был недоволен.
– Ты что, – накинулся он на Ровену, – дура? Совсем ничего не соображаешь? – Он замахал руками, разгоняя запах марихуаны. – Посмотри, что ты делаешь.
– Это просто дым, – оправдывалась Ровена.
– Смотри, можешь вылететь с работы, – предупредил ее Холи-о.
Последние минуты фильма Мардж и Ровена простояли за последним рядом кресел. На экране длинноволосые молодые люди дымили травкой и занимались оральным сексом между затяжками. Публика на последнем сеансе вела себя спокойно, не шумела, слышно было только хриплое, прерывистое дыхание да шорох одежды. Когда зажегся свет, Мардж с Ровеной отступили к двери кабинета Холи-о; «бродяги» толпились в среднем проходе, и близкое присутствие молодых женщин иногда их нервировало. Холи-о наблюдал за выходящими зрителями – дубинка торчала из его нагрудного кармана, как сигара.
Когда зал опустел, Холи-о проверил дамский туалет, не укрылся ли там кто-нибудь, и Мардж с Ровеной заперлись в нем. Ровена пошла в кабинку и закурила самокрутку.
– Большинство из них – китайцы, – сказала она Мардж. – Ты заметила?
При упоминании национальности из тьмы руин, оставшихся от прогрессивных убеждений Мардж, прозвучал смутный сигнал опасности.
– Конечно, – ответила она. – Китайцев секс интересует так же, как всех.
Ровена задумчиво протянула самокрутку Мардж.
– Думаю, китайцы смотрят на это иначе. Думаю, для них важна красота тела, эстетика.
– А я думаю, они дрочат.
– Они могут заниматься и тем и тем, – не отступала Ровена. – Я имею в виду – почему красоте обязательно быть платонической? Это чисто западный завис. Иудеохристианская традиция, которой у них нет. Понимаешь?
Мардж копалась в своей черной, из кожзаменителя сумке, которую оставляла в запертом кабинете Холи-о с Ровеной.
– Ты права, – не стала она спорить. – Иудеохристианская.
– Точно, – сказала Ровена. – В которой секс – это что-то унизительное.
– Помню, у меня в сумке была пачка сигарет, – сказала Мардж. – Абсолютно уверена, что была.
– О черт! – всполошилась Ровена и вернула Мардж ее сигареты.
– В следующий раз проси разрешения, – сказала Мардж. – Пожалуйста.
Она достала из сумки расческу и причесалась перед зеркалом. Хотя ей было всего тридцать, кое-где в ее темных волосах уже проглядывали седые нити. Это красиво, подумала она.
– Может случиться, – сказала она Ровене, – что тебе нужны будут деньги и захочется взять из выручки. Советую, не делай этого, не бери даже гроша. Потому что, если возьмешь хотя бы раз, эти люди заставят тебя горько пожалеть.
Ровена в замешательстве посмотрела на Мардж.
– Из-за какой-то сигаретки, которую я у тебя одолжила… – вздохнула Ровена. – До чего люди озлоблены. Просто непостижимо.
– Запомни, что я тебе сказала, – отрезала Мардж.
Выйдя из дамской комнаты, они увидели Холи-о и Стэнли-киномеханика, обходящих ряды кресел с осмотром, не оставил ли кто из зрителей каких-нибудь вещей. Стэнли обходил левую половину зала, Холи-о – правую. Холи-о открыл свою вечернюю пинту «Христианских братьев» и, держа бутылку бренди за горлышко, внимательно обследовал ветхий ковер. Иногда он даже становился на четвереньки. Он всегда осматривал все очень тщательно и ничего не пропускал: на прошлой неделе он нашел два бумажника, в которых была некоторая сумма денег, и пару странных черных перчаток. Стэнли-киномеханик никогда ничего не находил, и Мардж чувствовала, что он с радостью оставил бы всю возможную добычу Холи-о. Но Холи-о заставлял его обшаривать зал. Мардж было слышно, как Стэнли ворчит, что, мол, на полу ничего нет, кроме крышек от бутылок да пятен спермы.
– Так он еще и пьет? – шепотом спросила Ровена, вместе с Мардж наблюдая за ползающим по полу Холи-о. – Я думала, он больше по другим делам.
Мардж пожала плечами:
– Старая гвардия. Им все нипочем.
В этот вечер Холи-о не нашел ничего стоящего. Он проводил Стэнли до двери, постоял на пороге, беспокойно оглядывая улицу. Он опасался нападения индейцев.
Вот уже несколько недель, как в городах на побережье происходили стычки между индейцами и самоанцами, и Холи-о боялся, что в один прекрасный вечер индейцы поймают его, когда он будет возвращаться в гостиницу. Поэтому он предпочитал не ходить мимо бара «Третья база» и дожидался, пока за ним не приедут двое самоанцев, которые работали сторожами в «Энкаунтере».
Холи-о ждал самоанцев, Ровена – своего ухажера, и Мардж чувствовала, что тоже чего-то ждет. Они сидели в кабинете Холи-о под вырезанными из «Нешнл джиогрэфик» пейзажами американской части Самоа и фотографиями Холи-о в форме береговой охраны. Над дверью Холи-о прикрепил моментальный снимок жизнерадостной рыжеволосой женщины, постриженной под Элвиса Пресли, – это была фотография мисс Дауд, до прошлого года кассирши «Одеона». Какой-то помешанный «бродяга» убил мисс Дауд прямо в ее будке, и ее фото пугало и притягивало Ровену.
– Мне бы хотелось вообще не знать об этом, – сказала она Мардж и Холи-о.
Холи-о прикрыл глаза.
– А ты не думай об этом.
Но Ровена продолжала косить глазом на портрет цветущей мисс Дауд.
– Ой, – вздохнула она, – бывают же уроды, прости господи.
– Хиппи, – мрачно сказал Холи-о.
– Ну да! – возразила Мардж. – Может, это был просто какой-то парень с длинными волосами?
– Это был хиппи, – повторил Холи-о. – Я был там, мне ли не знать. Она умерла у меня на руках.
Мардж посмотрела на руки Холи-о в рукавах блестящего синего дакронового пиджака, они были короткие, но сильные. Интересно, каково это – умирать на таких руках? – подумала она.
– Хиппи-маньяк, – сказал Холи-о, глотнув бренди, чтобы успокоиться. – Это было даже не ограбление. Он убил ее просто ради смеха… А еще кричат: «Мир и любовь», – с горечью добавил он. – Подонки.
Ровена поморщилась:
– Нельзя всех обвинять из-за одного человека, Холи-о.
– Из-за одного?! – возмутился Холи-о. – А как насчет того психа в Йеллоустонском парке? У него были полные карманы обглоданных человеческих пальцев. Он пожирал свои жертвы, ублюдок.
– Как у вас, на Самоа, – сказала Мардж.
Холи-о сверкнул глубоко посаженными глазами:
– Вранье все это. Пусть бы только хоть один хиппи появился на Самоа. Хоть один. Ему бы там надрали задницу.
– Ты же знаешь, Холи-о, – сказала Ровена, – просто потому, что газеты или Эдгар Гувер говорят что-то там такое, это еще не становится правдой. Как история с Чарли Мэнсоном…
Холи-о аж затрясся. Было неразумно заводить его еще больше.
– Ладно, ладно, ты прав, – сказала Мардж, – хватит об этом.
Ровена снова отправилась в туалет. Холи-о с неприязнью посмотрел ей вслед.
– Слишком часто она ходит в туалет, – сказал он. – Думаешь, употребляет?
Мардж отрицательно покачала головой.
– Она мало что знает, – проворчал Холи-о. – Вот в прежние времена была настоящая богема. И часто это был по-настоящему образованный народ, люди искусства. Потом появились битники, люди, может, пониже уровнем. А теперь кругом эти поганые хиппи.
– Холи-о, – спросила Мардж, – ты, кажется, знаешь врача, который может выписать рецепт?
Холи-о помотал головой, словно говоря «нет».
– А что?
– Мне нужно немного дилаудида[32], если можешь достать.
– Зачем? Что-нибудь болит?
– Просто хочу попробовать.
– Попробовать? – Кажется, Холи-о такое желание показалось очень странным. – Ты что, Мардж, употребляешь?
– Просто я подумала, что хорошо бы забалдеть, – ответила Мардж.
– Забудь об этом, – сказал Холи-о. – Лучше уж гуляй налево. Мужу не обязательно все знать.
– Интересно попробовать дилаудид, – сказала Мардж. – Я могу достать долофин, но думаю, дилаудид позабористей.
– Долофин – это мерзость, – сказал Холи-о. – Это же метадон. Он тебя убьет. Героин и то лучше.
– Не хочу иметь дело с этими людьми. Во всяком случае, не сама.
– Чего их бояться? – засмеялся Холи-о. – Обыкновенные ребята.
Вместе с Ровеной, вернувшейся из туалета, они продолжали ждать, когда появятся те, кто должен был за ними прийти.
– Ну как, понравилось тебе в Нью-Йорке? – спросила Ровена Мардж. – Расскажи.
– Не помню, – ответила Мардж. – Я уж и забыла, что была в Нью-Йорке.
Кто-то вошел в вестибюль и негромко постучал в металлическую дверь; Холи-о осторожно открыл, держа наготове дубинку. Это был парень Ровены; они вместе с ней снимали квартиру на Ной-стрит. Звали его Фродо.
– Господи, ну и запашок тут у вас! – сказал Фродо Холи-о.
Ровена пошла ему навстречу.
– И впрямь пахнет, – подхватила она. – Я это первым делом замечаю, как прихожу.
Фродо хихикнул:
– Воняет как в зоопарке. Как в обезьяннике.
Холи-о насупил смуглый лоб.
– В другой раз, – сказал он Ровене, – дожидайся своего дружка на улице.
– Не хотел тебя обидеть, – сказал Фродо.
Когда они ушли, Мардж направилась к запасному выходу на автостоянку. Холи-о крикнул, чтобы она вернулась.
– Я могу дать тебе несколько доз, – предложил он. Посмотрел на нее, как на ребенка, и спросил: – В каком виде предпочитаешь?
– Не знаю. Наверно, таблетки.
– Ладно, Мардж, – добродушно сказал он.
У него все было с собой, в кармане. Он вытряхнул из пластиковой коробочки четыре таблетки ей на ладонь.
– Это будет стоить тебе двадцатку. Расплатишься в пятницу.
Он завысил цену, чтобы Мардж была у него в долгу.
– Дауд это любила, – сказал он. – Очень любила.
Голос у него стал низким, глаза блестели. Мардж, благодарно улыбаясь, смотрела на него. Это было совращение. Дурь породит некую сдержанную холодную близость; будут долгие нежные разговоры, и сопли, и светящиеся пузырьки, безмолвно поднимающиеся во тьме сознания.
– Она и девочек любила, да, Холи-о?
Холи-о улыбнулся:
– Любила, но что она любила по-настоящему, так это дилаудид.
Одиночество. Ему хотелось, чтобы вновь было так, как с Дауд.
Она поблагодарила его, и он предупредил, чтобы она не глотала все таблетки сразу и не принимала первую сейчас, поскольку ей нужно вести машину. Потом, как всегда, проводил ее до запасного выхода и дождался, когда она сядет за руль. Он каждый вечер, провожая ее, проявлял бдительность – оглядывался по сторонам и на пожарную лестницу, нависавшую над дверью, смотрел, не прячется ли кто за углом здания.
Потом, еще раз оглядев переулок, он махнул ей: можно выезжать на улицу. Когда она поравнялась с ним, он наклонился к окну машины.
– Вот увидишь, это хорошая дурь, – уверил он ее. – Людям, и не каким-нибудь там ненормальным, она действительно нравится. Сама же знаешь тунеядцев, которые стали делягами. Они первыми появляются утром на улице, потому что хотят заработать на дурь.
– И ты небось пользуешься случаем.
– Точно, – подтвердил Холи-о. – Ты права.
– Со мной по-другому, – сказала Мардж. – Я хочу попробовать из принципа.
Холи-о поспешил согласиться, что так оно и есть. Он кивнул на прощанье, и она поехала, спокойно, словно в Сан-Франциско и не было никаких индейцев. Она никогда не видела его таким счастливым.
Перед мостом она свернула на Мишшн-стрит. Машина у нее была желтый «форд» 1964 года выпуска, и Мардж очень ее любила, считая, что прекрасно в ней смотрится. Она знала, что, когда она за рулем, у нее очень респектабельный вид, – было нечто осенне-академическое в ней и ее машине, что даже могло вызвать ностальгию у тех, кому нравился 1964 год. Полицейские почти никогда ее не останавливали.
Ее дом стоял на склоне холма, напротив главных ворот университета Беркли. Неподалеку находился тот самый угол, где полиция Окленда разогнала студенческую демонстрацию против войны во Вьетнаме, и Мардж была там в тот день, хотя тогда еще не жила в Беркли. С тех пор прошло уже восемь лет.
Она вошла в подъезд и поднялась на второй этаж по лестнице, отделанной панелями красного дерева. Прежде чем вставить ключ в замок, дважды стукнула в дверь.
– Марджи?
Это была миссис Диас, приходящая няня.
– Ну как вы тут? – спросила Мардж, входя. – Все хорошо?
Она прошла мимо миссис Диас в комнату, где спала Джейни.
– Разумеется, – ответила миссис Диас. – Звонил твой отец.
Джейни спала, съежившись под желтым одеялом, дыша тяжело, простуженно.
– Черт! – выругалась Мардж. Нашла в стенном шкафу еще одеяло и укрыла ребенка. – Чего он хотел?
– Он просил позвонить ему завтра.
На кухне Мардж поставила воду для кофе.
– Как дела на Третьей улице? – поинтересовалась миссис Диас.
– А, да вы сами знаете, – ответила Мардж. – Отвратительно.
Таблетки были в кармане кардигана. Она достала одну и проглотила.
– Там очень опасно.
– Это меня не беспокоит, – ответила Мардж. – После трех лет работы на Калифорнийский университет я уж лучше буду рисковать.
Она слушала, как закипает вода на кухне, и ждала, когда миссис Диас уйдет.
– Не хотите остаться на чашку кофе?
– Нет, – ответила миссис Диас. – Надо идти.
Надевая плащ, она поинтересовалась у Мардж, как там, во Вьетнаме, ее муж. Мардж ответила, что, кажется, у него все хорошо.
– Тебе бы надо встретиться с моей племянницей, – сказала миссис Диас. – Ее муж тоже там.
– Правда?
– Ты не волнуешься за него? Если бы мой муж был там, я бы волновалась.
– Волнуюсь, – сказала Мардж. – Но ему всегда везет. Миссис Диас поморщилась:
– Не следует так говорить. Но, наверно, он там много увидит такого, о чем можно написать.
– Наверно.
– Ты говорила, он пишет книгу о войне?
– Да, хочет написать. Книгу, или пьесу, или еще что. Поэтому и поехал туда.
– Нет, ну разве это не безумие? – вздохнула миссис Диас. – Ты меня извини, но это ведь безумие, когда можно оставаться здесь. Тут полно такого, о чем стоит писать.
– Да, он странный парень, – сказала Мардж.
Когда миссис Диас ушла, Мардж вернулась в комнату Джейни и постояла, прислушиваясь к дыханию ребенка. Потом села в гостиной перед телевизором, но включать его не стала.
Закурила сигарету и набрала номер отца в Атертоне.
К телефону подошла подружка отца, Франсес – Франсес с силиконовыми титьками.
– Шестьдесят девяносто девять, – ответила Франсес. – И вообще, уже три утра.
Мардж знала, что они еще на ногах, знала и то, что отец взял параллельную трубку.
– Здравствуй, Франсес, здравствуй, Элмер!
– Привет! – ответила Франсес и положила трубку.
– У тебя все в порядке? – справился Элмер Бендер.
Мардж положила в рот еще таблетку и запила ее кофе.
– Я только что проглотила таблетку, – сказала она отцу.
– Как замечательно!
Она ждала, что он скажет еще, и секунду спустя он спросил:
– Хочешь покончить с собой?
– Нет. Просто мне все осточертело. Я с ума схожу.
– Приходи завтра. Хочу, чтобы ты рассказала о Нью-Йорке.
– Ты ради этого звонил мне?
– Я хотел узнать, как ты. Почему не сходишь к Лернеру, если с тобой такое творится?
– Лернер, – фыркнула Мардж, – дряхлая венская задница. Да еще развратник.
– Зато хотя бы не торчок, – изрек Элмер Бендер.
– Я загляну к тебе. Если не завтра, то на днях.
– Тот парень из Санта-Росы все еще шантажирует тебя?
– Нет, – ответила Мардж. – Он уехал.
– Расскажи мне о твоей ситуации.
– Как я могу рассказывать? Твой телефон прослушивается.
– Конечно, – сказал Элмер, – и что с того?
Конверс пожал плечами:
– Такими, наверно, уж нас воспитали.
– Я-то думал, что вы моралисты, ты и твоя подружка. Что вы из тех, кто озабочен спасением мира. Как насчет всех этих малолеток, подыхающих от передоза? Разве это тебя не волнует?
– У нас были сомнения морального свойства, но мы их преодолели.
Хикс, подперев подбородок кулаком, задумчиво смотрел на Конверса.
– Хочешь услышать кое-что забавное? – сказал он. – В прошлом году во Фриско я встретил Мэри Граммульку.
Мэри Граммулька была когда-то подружкой Конверса. Они разбежались со скандалом.
– Знаешь, что она мне сказала? Что ты называл меня психопатом.
Конверсу было неприятно это слышать.
– Если и назвал, то наверняка спьяну. Что я, враг себе, что ли?
Хикс засмеялся:
– Ты меня поносишь. Грозишь поганым ЦРУ, заявляешь, что сдал меня. И после этого, когда тебе понадобился человек честный и организованный, заявляешься ко мне.
– С этой Мэри я вообще был сам не свой, – сказал Конверс.
– Все равно это слишком. Меня это задело.
Со стороны бухты донеслась автоматная очередь. По воде запрыгали лучи прожекторов, выхватывая пальмы на другом берегу. Конверс устало обернулся на звук выстрелов:
– Ныряльщицы?
– Нет здесь никаких ныряльщиц, – ответил Хикс. – Все это красивые сказки.
Почему бы и нет, подумал он. Тут ничего не происходило. Ему захотелось перемен, немного адреналина, чтобы очистить кровь.
То, что предлагал Конверс, было интересно и рискованно. Все какое-то разнообразие; к тому же он никогда не видал жену Конверса.
– Ладно, переправлю твой скэг. Но тебе лучше позаботиться о том, чтобы все было без подвоха. Из всех искусств я предпочитаю искусство самозащиты.
Конверс улыбался:
– Никто в этом не сомневается.
– И правильно, – сказал Хикс.
Конверс посмотрел на сумку.
– Если в сумке есть что-нибудь, что тебе нужно, – сказал Хикс, – забери сейчас. Если нет, оставь ее как есть.
– Как есть?
– Как есть.
Конверс сходил вниз и принес две банки пива и две большие порции джина с тоником. Хлебнув холодного джина, он снова почувствовал, как его начала бить дрожь.
– Ты ненормальный, – сказал ему Хикс, – «великий ум… извращенный… предвзятый».
Это была фраза из фильма – старая игра, которой они забавлялись двенадцать лет назад, служа в морской пехоте.
Конверс, похоже, воодушевился.
– За Ницше! – поднял он стакан.
Выпили за Ницше. Они снова были молоды. Путешествие во времени.
Прозвучала автоматная очередь. Теперь уже на другом берегу.
– Вернусь-ка я лучше в «Оскар», – сказал Конверс. – Пока не начался комендантский час.
Хикс допил пиво и поставил банку на стол.
– Зачем ты вообще приперся сюда? Если я психопат, тогда ты кто?
Конверс по-прежнему улыбался:
– Я – писатель. Мне хотелось видеть все это собственными глазами. – Он проследил взглядом за лучами прожекторов, обшаривавшими бухту. – И в какой-то степени, наверно, из-за чувства вины.
– Ирония судьбы.
– Точно, – кивнул Конверс. – Ирония.
Они помолчали.
– Надоело за всех переживать, – сказал Конверс. Он положил руку на сумку. – Не знаю даже, чем я занимался раньше, но сейчас такое чувство, будто это первое настоящее дело в моей жизни.
– Хочешь сказать, тебе это нравится?
– Нет, – ответил Конверс. – Я вовсе не это имел в виду.
– Непонятная это страна, – сказал Хикс.
– Пусть улыбки погаснут, – проговорил Конверс. – Пусть смех замрет. Тут каждый узнает, чего он стоит.
Хикс покачал головой:
– Какое разочарование для косоглазых.
Конверс глянул на часы и потер плечи, словно пытаясь согреться.
– Не стоит слишком обвинять нас. Ты не знаешь, какими мы были до того, как пришли сюда. Мы не думали, что мы такие. – Он сделал большой глоток джина с тоником. – Ты вот слышал о слонах?
– Слышал, – улыбнулся Хикс. – Бедные слоны.
– Бедные слоны! – повторил за ним Конверс.
Они засмеялись в темноте.
Лицо Конверса было мокрым, словно он только что вынырнул из воды. Все от выпивки.
– Это страна буддистов. У них фантастически налажено переселение душ. Слоны и миссионеры. Дельфины, ныряльщицы, ящерицы. Послушай, – неожиданно спросил он, – сейчас холодно? Я что-то мерзну.
– У тебя лихорадка. Зайди к дежурному офицеру. Может, он подбросит тебя до ворот.
Конверс встал и повернулся спиной к сумке.
– Будь осторожен, – сказал Хикс. – В Штатах сейчас непонятные вещи творятся.
– Не более непонятные, чем здесь.
– В том, что происходит здесь, нет ничего непонятного. Там – иное дело. Не знаю, с кем ты там имеешь дело, но уверен, им незнакома ирония.
Конверс, пошатываясь, стоял над ним.
– А сейчас может хлынуть дождь с кровью и дерьмом, – сказал он, широко поведя рукой. – И мне некуда идти.
Он осторожно спустился по деревянным ступенькам. Натруженная правая рука болталась, непривычно легкая; он чувствовал себя восхитительно свободным. На последней ступеньке он подумал, что Хикс, наверно, все-таки психопат.
* * *
Последний в очереди к окошку кассы человек, прищурясь, вглядывался в даль, словно где-то там, за горизонтом, в сиянии лучей, видел всю свою жизнь. Когда из прорези выскочил кончик билета, он коснулся толстыми пальцами гладкой металлической поверхности автомата и не глядя стал нащупывать билет.Настоящий щупарь, подумала Мардж. Пальцы двигались, как слепые хищные черви; коснувшись розового билета, они влажно сомкнулись на нем, прижали к металлу и одним скользящим движением спрятали в кулаке. Мардж ассоциировала себя с таким же билетом.
Иногда Мардж украдкой бросала взгляд на лица зрителей, но по большей части смотрела на их руки.
Последний на мгновенье задержался позади кассы, чтобы заглянуть сквозь стекло внутрь. Билет он переложил в левую руку, а шустрая правая была уже в кармане брюк. Мардж не испытывала тревоги. Она поняла, что он хотел посмотреть на ее зад. Но Мардж повесила на спинку стула свитер, так что ничего не увидишь. Она сделала это не специально, просто так ей было удобно.
– Входи, приятель, – сказал человеку Холи-о.
Холи-о стоял у металлических дверей и проверял билеты. Он взял у последнего билет, оторвал корешок, бросил в деревянный ящик и закрыл двери.
У Холи-о была дубинка, на которой он вырезал фигурки животных и богов своего родного Самоа, как он их себе представлял. Дубинка висела на ременной петле сбоку ящика. Закрыв двери за последним зрителем, Холи-о взял дубинку и вышел на тротуар перед кассовой будкой, держа дубинку на изготовку, как полицейский в оцеплении.
Мардж и Холи-о ждали появления ребят-инкассаторов.
Ребята прибыли через две минуты после того, как последний зритель вошел в зал. Поставили свой «тандерберд» напротив кассы, во втором ряду, и выскочили из машины. Это были опрятные, чисто выбритые молодые люди с оливкового цвета кожей. Оба были в куртках цвета хаки, а на одном еще и форменная непромокаемая фуражка с ремешком, застегнутым на затылке.
– Салют, Холи-о!
Они направились прямиком к кассе, где находилась Мардж.
– Салют, ребята! – откликнулся Холи-о.
Мардж открыла дверь своей будки; ребята стояли рядом, оглядывая улицу. Иногда бывало, что им не нравился кто-то из прохожих, вызывал у них тревогу. Если подозрительного вида человек был белый, ребята называли его стояком, если чернокожий – то ерзилой. Обитатели Третьей улицы и зрительская публика были у них бродягами или ворюгами. Мардж никогда не могла понять, кем именно.
– Салют, подружка! – Это был тот, что в фуражке и с сумкой.
Мардж вынула кассу и заперла аппарат.
– Привет, – ответила она.
Про себя она называла его Шапка. Как-то, вконец измученная, она так и ответила ему: «Привет, Шапка!» Она была в таком состоянии в тот вечер, что обсчитала себя, вместо того чтобы обсчитать «бродяг». Или «ворюг».
Тогда Шапка только взглянул на нее. «О, – сказал он, – тебе нравится моя фуражка?»
Она вошла за Холи-о и ребятами в темный кинотеатр, и все направились в кабинет Холи-о, чтобы отпереть Ровену и забрать выручку от лотка со сластями. Холи-о держал Ровену с ее выручкой в своем кабинете, пока не приедут ребята-инкассаторы. Раньше, еще с год назад, он на время последнего сеанса запирал конфетную кассу в дамском туалете, но потом в «Одеон» повадились ходить и женщины – такие уж настали времена, – и туалет приходилось открывать.
Ровена, поставив на пол у ног свой ящик с выручкой, куталась в зеленое пончо, словно ей было холодно. В кабинете Холи-о было вовсе не холодно, зато сильно пахло марихуаной, которую курила Ровена.
– Салют, подружка! – поздоровался Шапка с Ровеной.
Ровена, покусывая нижнюю губу, невидяще смотрела сквозь квадратные очки.
– Салют, – ответила она, очнувшись. – Салют, Шапка!
Ровена была настоящая бестолочь, и, конечно, Мардж рассказала ей о том своем конфузе. И сейчас покачала головой: дуреха Ровена.
Они высыпали дневную выручку на стол Холи-о, и второй инкассатор принялся подсчитывать ее.
– Что за дела? – спросил Шапка Холи-о. – Всем так нравится моя фуражка?
Холи-о неодобрительно покачал головой. Шапка собрал деньги в свою сумку.
– Это просто фуражка, – сказал он. – Моя фуражка.
– Точно, – весело сказала Ровена.
Шапка посмотрел на Холи-о, моргнул и перевел взгляд на нее. Улыбающаяся Ровена отвернулась от озадаченного Шапки, взглянула на сурового Холи-о и вновь на Шапку.
– Точно? – переспросил Шапка. – Что – точно? Что ты имеешь в виду?
– Да ничего такого, – ответила Ровена. – Просто что это точно твоя фуражка. – Ее улыбка стала еще шире, но уже не такой веселой. – И больше ничего.
– Точно, – пропел фальцетом Шапка, вынося сумку из кабинета.
Напарник последовал за ним. «Точно!» – подмигнул он Ровене.
– Счастливо, ребята, – попрощался с ними Холи-о.
– Счастливо, Холи-о.
Холи-о был недоволен.
– Ты что, – накинулся он на Ровену, – дура? Совсем ничего не соображаешь? – Он замахал руками, разгоняя запах марихуаны. – Посмотри, что ты делаешь.
– Это просто дым, – оправдывалась Ровена.
– Смотри, можешь вылететь с работы, – предупредил ее Холи-о.
Последние минуты фильма Мардж и Ровена простояли за последним рядом кресел. На экране длинноволосые молодые люди дымили травкой и занимались оральным сексом между затяжками. Публика на последнем сеансе вела себя спокойно, не шумела, слышно было только хриплое, прерывистое дыхание да шорох одежды. Когда зажегся свет, Мардж с Ровеной отступили к двери кабинета Холи-о; «бродяги» толпились в среднем проходе, и близкое присутствие молодых женщин иногда их нервировало. Холи-о наблюдал за выходящими зрителями – дубинка торчала из его нагрудного кармана, как сигара.
Когда зал опустел, Холи-о проверил дамский туалет, не укрылся ли там кто-нибудь, и Мардж с Ровеной заперлись в нем. Ровена пошла в кабинку и закурила самокрутку.
– Большинство из них – китайцы, – сказала она Мардж. – Ты заметила?
При упоминании национальности из тьмы руин, оставшихся от прогрессивных убеждений Мардж, прозвучал смутный сигнал опасности.
– Конечно, – ответила она. – Китайцев секс интересует так же, как всех.
Ровена задумчиво протянула самокрутку Мардж.
– Думаю, китайцы смотрят на это иначе. Думаю, для них важна красота тела, эстетика.
– А я думаю, они дрочат.
– Они могут заниматься и тем и тем, – не отступала Ровена. – Я имею в виду – почему красоте обязательно быть платонической? Это чисто западный завис. Иудеохристианская традиция, которой у них нет. Понимаешь?
Мардж копалась в своей черной, из кожзаменителя сумке, которую оставляла в запертом кабинете Холи-о с Ровеной.
– Ты права, – не стала она спорить. – Иудеохристианская.
– Точно, – сказала Ровена. – В которой секс – это что-то унизительное.
– Помню, у меня в сумке была пачка сигарет, – сказала Мардж. – Абсолютно уверена, что была.
– О черт! – всполошилась Ровена и вернула Мардж ее сигареты.
– В следующий раз проси разрешения, – сказала Мардж. – Пожалуйста.
Она достала из сумки расческу и причесалась перед зеркалом. Хотя ей было всего тридцать, кое-где в ее темных волосах уже проглядывали седые нити. Это красиво, подумала она.
– Может случиться, – сказала она Ровене, – что тебе нужны будут деньги и захочется взять из выручки. Советую, не делай этого, не бери даже гроша. Потому что, если возьмешь хотя бы раз, эти люди заставят тебя горько пожалеть.
Ровена в замешательстве посмотрела на Мардж.
– Из-за какой-то сигаретки, которую я у тебя одолжила… – вздохнула Ровена. – До чего люди озлоблены. Просто непостижимо.
– Запомни, что я тебе сказала, – отрезала Мардж.
Выйдя из дамской комнаты, они увидели Холи-о и Стэнли-киномеханика, обходящих ряды кресел с осмотром, не оставил ли кто из зрителей каких-нибудь вещей. Стэнли обходил левую половину зала, Холи-о – правую. Холи-о открыл свою вечернюю пинту «Христианских братьев» и, держа бутылку бренди за горлышко, внимательно обследовал ветхий ковер. Иногда он даже становился на четвереньки. Он всегда осматривал все очень тщательно и ничего не пропускал: на прошлой неделе он нашел два бумажника, в которых была некоторая сумма денег, и пару странных черных перчаток. Стэнли-киномеханик никогда ничего не находил, и Мардж чувствовала, что он с радостью оставил бы всю возможную добычу Холи-о. Но Холи-о заставлял его обшаривать зал. Мардж было слышно, как Стэнли ворчит, что, мол, на полу ничего нет, кроме крышек от бутылок да пятен спермы.
– Так он еще и пьет? – шепотом спросила Ровена, вместе с Мардж наблюдая за ползающим по полу Холи-о. – Я думала, он больше по другим делам.
Мардж пожала плечами:
– Старая гвардия. Им все нипочем.
В этот вечер Холи-о не нашел ничего стоящего. Он проводил Стэнли до двери, постоял на пороге, беспокойно оглядывая улицу. Он опасался нападения индейцев.
Вот уже несколько недель, как в городах на побережье происходили стычки между индейцами и самоанцами, и Холи-о боялся, что в один прекрасный вечер индейцы поймают его, когда он будет возвращаться в гостиницу. Поэтому он предпочитал не ходить мимо бара «Третья база» и дожидался, пока за ним не приедут двое самоанцев, которые работали сторожами в «Энкаунтере».
Холи-о ждал самоанцев, Ровена – своего ухажера, и Мардж чувствовала, что тоже чего-то ждет. Они сидели в кабинете Холи-о под вырезанными из «Нешнл джиогрэфик» пейзажами американской части Самоа и фотографиями Холи-о в форме береговой охраны. Над дверью Холи-о прикрепил моментальный снимок жизнерадостной рыжеволосой женщины, постриженной под Элвиса Пресли, – это была фотография мисс Дауд, до прошлого года кассирши «Одеона». Какой-то помешанный «бродяга» убил мисс Дауд прямо в ее будке, и ее фото пугало и притягивало Ровену.
– Мне бы хотелось вообще не знать об этом, – сказала она Мардж и Холи-о.
Холи-о прикрыл глаза.
– А ты не думай об этом.
Но Ровена продолжала косить глазом на портрет цветущей мисс Дауд.
– Ой, – вздохнула она, – бывают же уроды, прости господи.
– Хиппи, – мрачно сказал Холи-о.
– Ну да! – возразила Мардж. – Может, это был просто какой-то парень с длинными волосами?
– Это был хиппи, – повторил Холи-о. – Я был там, мне ли не знать. Она умерла у меня на руках.
Мардж посмотрела на руки Холи-о в рукавах блестящего синего дакронового пиджака, они были короткие, но сильные. Интересно, каково это – умирать на таких руках? – подумала она.
– Хиппи-маньяк, – сказал Холи-о, глотнув бренди, чтобы успокоиться. – Это было даже не ограбление. Он убил ее просто ради смеха… А еще кричат: «Мир и любовь», – с горечью добавил он. – Подонки.
Ровена поморщилась:
– Нельзя всех обвинять из-за одного человека, Холи-о.
– Из-за одного?! – возмутился Холи-о. – А как насчет того психа в Йеллоустонском парке? У него были полные карманы обглоданных человеческих пальцев. Он пожирал свои жертвы, ублюдок.
– Как у вас, на Самоа, – сказала Мардж.
Холи-о сверкнул глубоко посаженными глазами:
– Вранье все это. Пусть бы только хоть один хиппи появился на Самоа. Хоть один. Ему бы там надрали задницу.
– Ты же знаешь, Холи-о, – сказала Ровена, – просто потому, что газеты или Эдгар Гувер говорят что-то там такое, это еще не становится правдой. Как история с Чарли Мэнсоном…
Холи-о аж затрясся. Было неразумно заводить его еще больше.
– Ладно, ладно, ты прав, – сказала Мардж, – хватит об этом.
Ровена снова отправилась в туалет. Холи-о с неприязнью посмотрел ей вслед.
– Слишком часто она ходит в туалет, – сказал он. – Думаешь, употребляет?
Мардж отрицательно покачала головой.
– Она мало что знает, – проворчал Холи-о. – Вот в прежние времена была настоящая богема. И часто это был по-настоящему образованный народ, люди искусства. Потом появились битники, люди, может, пониже уровнем. А теперь кругом эти поганые хиппи.
– Холи-о, – спросила Мардж, – ты, кажется, знаешь врача, который может выписать рецепт?
Холи-о помотал головой, словно говоря «нет».
– А что?
– Мне нужно немного дилаудида[32], если можешь достать.
– Зачем? Что-нибудь болит?
– Просто хочу попробовать.
– Попробовать? – Кажется, Холи-о такое желание показалось очень странным. – Ты что, Мардж, употребляешь?
– Просто я подумала, что хорошо бы забалдеть, – ответила Мардж.
– Забудь об этом, – сказал Холи-о. – Лучше уж гуляй налево. Мужу не обязательно все знать.
– Интересно попробовать дилаудид, – сказала Мардж. – Я могу достать долофин, но думаю, дилаудид позабористей.
– Долофин – это мерзость, – сказал Холи-о. – Это же метадон. Он тебя убьет. Героин и то лучше.
– Не хочу иметь дело с этими людьми. Во всяком случае, не сама.
– Чего их бояться? – засмеялся Холи-о. – Обыкновенные ребята.
Вместе с Ровеной, вернувшейся из туалета, они продолжали ждать, когда появятся те, кто должен был за ними прийти.
– Ну как, понравилось тебе в Нью-Йорке? – спросила Ровена Мардж. – Расскажи.
– Не помню, – ответила Мардж. – Я уж и забыла, что была в Нью-Йорке.
Кто-то вошел в вестибюль и негромко постучал в металлическую дверь; Холи-о осторожно открыл, держа наготове дубинку. Это был парень Ровены; они вместе с ней снимали квартиру на Ной-стрит. Звали его Фродо.
– Господи, ну и запашок тут у вас! – сказал Фродо Холи-о.
Ровена пошла ему навстречу.
– И впрямь пахнет, – подхватила она. – Я это первым делом замечаю, как прихожу.
Фродо хихикнул:
– Воняет как в зоопарке. Как в обезьяннике.
Холи-о насупил смуглый лоб.
– В другой раз, – сказал он Ровене, – дожидайся своего дружка на улице.
– Не хотел тебя обидеть, – сказал Фродо.
Когда они ушли, Мардж направилась к запасному выходу на автостоянку. Холи-о крикнул, чтобы она вернулась.
– Я могу дать тебе несколько доз, – предложил он. Посмотрел на нее, как на ребенка, и спросил: – В каком виде предпочитаешь?
– Не знаю. Наверно, таблетки.
– Ладно, Мардж, – добродушно сказал он.
У него все было с собой, в кармане. Он вытряхнул из пластиковой коробочки четыре таблетки ей на ладонь.
– Это будет стоить тебе двадцатку. Расплатишься в пятницу.
Он завысил цену, чтобы Мардж была у него в долгу.
– Дауд это любила, – сказал он. – Очень любила.
Голос у него стал низким, глаза блестели. Мардж, благодарно улыбаясь, смотрела на него. Это было совращение. Дурь породит некую сдержанную холодную близость; будут долгие нежные разговоры, и сопли, и светящиеся пузырьки, безмолвно поднимающиеся во тьме сознания.
– Она и девочек любила, да, Холи-о?
Холи-о улыбнулся:
– Любила, но что она любила по-настоящему, так это дилаудид.
Одиночество. Ему хотелось, чтобы вновь было так, как с Дауд.
Она поблагодарила его, и он предупредил, чтобы она не глотала все таблетки сразу и не принимала первую сейчас, поскольку ей нужно вести машину. Потом, как всегда, проводил ее до запасного выхода и дождался, когда она сядет за руль. Он каждый вечер, провожая ее, проявлял бдительность – оглядывался по сторонам и на пожарную лестницу, нависавшую над дверью, смотрел, не прячется ли кто за углом здания.
Потом, еще раз оглядев переулок, он махнул ей: можно выезжать на улицу. Когда она поравнялась с ним, он наклонился к окну машины.
– Вот увидишь, это хорошая дурь, – уверил он ее. – Людям, и не каким-нибудь там ненормальным, она действительно нравится. Сама же знаешь тунеядцев, которые стали делягами. Они первыми появляются утром на улице, потому что хотят заработать на дурь.
– И ты небось пользуешься случаем.
– Точно, – подтвердил Холи-о. – Ты права.
– Со мной по-другому, – сказала Мардж. – Я хочу попробовать из принципа.
Холи-о поспешил согласиться, что так оно и есть. Он кивнул на прощанье, и она поехала, спокойно, словно в Сан-Франциско и не было никаких индейцев. Она никогда не видела его таким счастливым.
Перед мостом она свернула на Мишшн-стрит. Машина у нее была желтый «форд» 1964 года выпуска, и Мардж очень ее любила, считая, что прекрасно в ней смотрится. Она знала, что, когда она за рулем, у нее очень респектабельный вид, – было нечто осенне-академическое в ней и ее машине, что даже могло вызвать ностальгию у тех, кому нравился 1964 год. Полицейские почти никогда ее не останавливали.
Ее дом стоял на склоне холма, напротив главных ворот университета Беркли. Неподалеку находился тот самый угол, где полиция Окленда разогнала студенческую демонстрацию против войны во Вьетнаме, и Мардж была там в тот день, хотя тогда еще не жила в Беркли. С тех пор прошло уже восемь лет.
Она вошла в подъезд и поднялась на второй этаж по лестнице, отделанной панелями красного дерева. Прежде чем вставить ключ в замок, дважды стукнула в дверь.
– Марджи?
Это была миссис Диас, приходящая няня.
– Ну как вы тут? – спросила Мардж, входя. – Все хорошо?
Она прошла мимо миссис Диас в комнату, где спала Джейни.
– Разумеется, – ответила миссис Диас. – Звонил твой отец.
Джейни спала, съежившись под желтым одеялом, дыша тяжело, простуженно.
– Черт! – выругалась Мардж. Нашла в стенном шкафу еще одеяло и укрыла ребенка. – Чего он хотел?
– Он просил позвонить ему завтра.
На кухне Мардж поставила воду для кофе.
– Как дела на Третьей улице? – поинтересовалась миссис Диас.
– А, да вы сами знаете, – ответила Мардж. – Отвратительно.
Таблетки были в кармане кардигана. Она достала одну и проглотила.
– Там очень опасно.
– Это меня не беспокоит, – ответила Мардж. – После трех лет работы на Калифорнийский университет я уж лучше буду рисковать.
Она слушала, как закипает вода на кухне, и ждала, когда миссис Диас уйдет.
– Не хотите остаться на чашку кофе?
– Нет, – ответила миссис Диас. – Надо идти.
Надевая плащ, она поинтересовалась у Мардж, как там, во Вьетнаме, ее муж. Мардж ответила, что, кажется, у него все хорошо.
– Тебе бы надо встретиться с моей племянницей, – сказала миссис Диас. – Ее муж тоже там.
– Правда?
– Ты не волнуешься за него? Если бы мой муж был там, я бы волновалась.
– Волнуюсь, – сказала Мардж. – Но ему всегда везет. Миссис Диас поморщилась:
– Не следует так говорить. Но, наверно, он там много увидит такого, о чем можно написать.
– Наверно.
– Ты говорила, он пишет книгу о войне?
– Да, хочет написать. Книгу, или пьесу, или еще что. Поэтому и поехал туда.
– Нет, ну разве это не безумие? – вздохнула миссис Диас. – Ты меня извини, но это ведь безумие, когда можно оставаться здесь. Тут полно такого, о чем стоит писать.
– Да, он странный парень, – сказала Мардж.
Когда миссис Диас ушла, Мардж вернулась в комнату Джейни и постояла, прислушиваясь к дыханию ребенка. Потом села в гостиной перед телевизором, но включать его не стала.
Закурила сигарету и набрала номер отца в Атертоне.
К телефону подошла подружка отца, Франсес – Франсес с силиконовыми титьками.
– Шестьдесят девяносто девять, – ответила Франсес. – И вообще, уже три утра.
Мардж знала, что они еще на ногах, знала и то, что отец взял параллельную трубку.
– Здравствуй, Франсес, здравствуй, Элмер!
– Привет! – ответила Франсес и положила трубку.
– У тебя все в порядке? – справился Элмер Бендер.
Мардж положила в рот еще таблетку и запила ее кофе.
– Я только что проглотила таблетку, – сказала она отцу.
– Как замечательно!
Она ждала, что он скажет еще, и секунду спустя он спросил:
– Хочешь покончить с собой?
– Нет. Просто мне все осточертело. Я с ума схожу.
– Приходи завтра. Хочу, чтобы ты рассказала о Нью-Йорке.
– Ты ради этого звонил мне?
– Я хотел узнать, как ты. Почему не сходишь к Лернеру, если с тобой такое творится?
– Лернер, – фыркнула Мардж, – дряхлая венская задница. Да еще развратник.
– Зато хотя бы не торчок, – изрек Элмер Бендер.
– Я загляну к тебе. Если не завтра, то на днях.
– Тот парень из Санта-Росы все еще шантажирует тебя?
– Нет, – ответила Мардж. – Он уехал.
– Расскажи мне о твоей ситуации.
– Как я могу рассказывать? Твой телефон прослушивается.
– Конечно, – сказал Элмер, – и что с того?