Страница:
Максим приоткрыл люк, высунулся и опасливо поглядел на
небо. Небо здесь было низкое и какоето твердое, без этой
легкомысленной прозрачности, намекающей на бездонность космоса
и множественность обитаемых миров, -- настоящая библейская
твердь, гладкая и непроницаемая. Твердь эта несомненно
опиралась на могучие плечи местного атланта и равномерно
фосфоресцировала. Максим поискал в зените дыру, пробитую
кораблем, но дыры там не было -- там расплывались только две
большие черные кляксы, словно капли туши в воде. Максим
распахнул люк настежь и соскочил в сухую траву.
Воздух был горячий и густой, пахло пылью, старым железом,
раздавленной зеленью, жизнью. Смертью тоже пахло, давней и
непонятной. Трава была по пояс; неподалеку темнели заросли
кустарника, торчали кое-какие унылые кривоватые деревья. Было
почти светло, как в яркую лунную ночь на Земле, но не было
лунных теней и не было лунной туманной голубизны. Все было
серое, пыльное, плоское. Корабль стоял на дне огромной
котловины с пологими склонами. Местность вокруг заметно
поднималась к размытому, неясному горизонту, и это было
странно, потому что где-то рядом текла река, большая и
спокойная, текла на запад, вверх по склону котловины.
Максим обошел корабль, ведя ладонью по холодному, чуть
влажному его боку. Он обнаружил следы ударов там, где и ожидал.
Глубокая, неприятная вмятина под индикаторным кольцом -- это
когда корабль внезапно подбросило и завалило на бок так, что
киберпилот обиделся и Максиму пришлось спешно перехватить
управление, и зазубрина возле правого зрачка -- это десять
секунд спустя, когда корабль положило на нос и он окривел.
Максим снова посмотрел в зенит. Кляксы были теперь еле видны.
Метеоритная атака в стратосфере, вероятность -- ноль целых,
ноль -- ноль... Но ведь всякое возможное событие когда-нибудь
да осуществляется...
Максим просунулся в кабину, переключил управление на
авторемонт, задействовал экспресс-лабораторию и направился к
реке. Приключение, конечно, но все равно рутина. Скука. У нас в
ГСП даже приключения рутинные. Метеоритная атака, лучевая
атака... Приключения тела.
Высокая, ломкая трава шуршала и хрустела под ногами,
колючие семена впивались в шорты. С зудящим звоном налетела
туча какой-то мошкары, потолкалась перед лицом и отстала.
Взрослые, солидные люди в группу свободного поиска не идут. У
них свои взрослые, солидные дела, и они знают, что все эти
чужие планеты в сущности своей достаточно утомительны и
однообразны. Однообразно -- утомительны. Утомительно --
однообразны... Конечно, если тебе двадцать лет, если ты ничего
толком не умеешь, если ты толком не знаешь, чего тебе хотелось
бы уметь, если ты не научился еще ценить свое главное достояние
-- время, если у тебя нет и не предвидется каких-либо особенных
талантов, если доминантой твоего существа в двадцать лет, как и
десять лет назад, остаются руки и ноги, а не голова, если ты
настолько примитивен, что воображаешь, будто на неизвестных
планетах можно отыскать некую драгоценность, невозможную на
Земле, если, если, если... То тогда... Конечно. Тогда бери
каталог, раскрывай на любой странице, ткни пальцем в любую
строчку и лети себе. Открывай планету, называй ее собственным
именем, определяй физические характеристики, сражайся с
чудовищами, буде таковые найдутся, вступай в контакт, буде
найдется с кем, робинзонь помаленьку, буде никого не
обнаружишь... И не то чтобы все это напрасно. Тебя
поблагодарят, тебе скажут, что ты внес посильный вклад, тебя
вызовет для разговора какой-нибудь видный специалист...
Школьники, особенно отстающие и непременно из младших классов,
будут взирать на тебя с почтительностью, но учитель при встрече
спросит только: "Ты все еще в ГСП?" -- и переведет разговор на
другую тему, и лицо у него будет виноватым и печальным, потому
что ответственность за то, что ты все еще в ГСП он берет на
себя. А отец скажет: "Гм..." -- и неуверенно предложит тебе
место лаборанта, а мама скажет: "Максик, ты ведь неплохо
рисовал в детстве...", а Петер скажет: "Сколько можно?! Хватит
срамиться...", а Дженни скажет: "Познакомься, это мой муж". И
все будут правы, все, кроме тебя. И ты вернешся в управление
ГСП и, стараясь не глядеть на двух таких же остолопов, роющихся
в каталогах у соседнего стеллажа, возьмешь очередной том,
откроешь наугад страницу и ткнешь пальцем...
Прежде чем спуститься по обрыву к реке, Максим оглянулся.
Позади топорщилась, распрямляясь, примятая им трава, чернели на
фоне неба корявые деревья, и светился маленький кружок
раскрытого люка. Все было очень привычно. "Ну и ладно -- сказал
он себе, -- ну и пусть. Хорошо бы найти цивилизацию, мощную,
древнюю, мудрую. И человеческую..." Он спустился к воде.
Река действительно была большая, медленная, и простым
глазом было видно, как она спускается с востока и поднимается
на запад. (Рефракция здесь, однако, чудовищная...) И видно
было, что другой берег пологий и зарос густым тростником, а в
километре вверх по течению торчат из воды какие-то столбы и и
кривые балки, перекошенные решетчатые фермы, мохнатые от
вьющихся растений. "Цивилизация" -- подумал Максим без особого
азарта. Вокруг чувствовалось много железа, и еще что-то
чувствовалось, неприятное, душное, и когда Максим зачепнул
горстью воду, он понял, что это радиация, довольно сильная и
зловредная. Река несла с востока радиоактивные вещества, и
Максиму стало ясно, что проку от этой цивилизации будет
немного, что это опять не то, что контакта лучше и не затевать,
а надо проделать стандартные анализы, раза два облететь планету
по экватору и убираться восвояси, и на Земле передать материалы
серьезным, много повидавшим дядям из Совета Галактической
Безопасности и поскорее забыть обо всем.
Забыть обо всем...
Он брезгливо вытер пальцы о шорты, потом присел на
корточки и задумался. Он попытался представить себе жителей
этой вряд ли благополучной планеты. Где-то за лесами был город,
вряд ли благополучный город: грязные заводы, дряхлые реакторы,
сбрасывающие в реку ралиоактивные помои, некрасивые, дикие дома
под железными крышами, много стен, мало окон, грязные
промежутки между домами, заваленные отбросами и трупами
домашних животных, большой ров вокруг города и подъемные
мосты... Хотя нет, это было до реакторов. И люди. Он попытался
представить себе этих людей и не смог. Он знал только, что на
них очень много надето, они прямо-таки запакованы в толстую
грубую материю, и у них были высокие белые воротнички,
натирающие подбородок. Потом он увидел следы на песке.
Это были следы босых ног. Кто-то спустился с обрыва и ушел
в реку. Кто-то с большими широкими ступнями, тяжелый,
косолапый, неуклюжий -- несомненно, гуманоид, но на ногах у
него было шесть пальцев. Постанывая и кряхтя, сполз с обрыва,
проковылял по песку, с плеском погрузился в радиоактивные воды
и, фыркая и храпя, поплыл на другой берег, в тростники. Не
снимая высокого белого воротничка...
Яркая голубая вспышка озарила все вокруг, словно ударила
молния, и сейчас же над обрывом загрохотало, зашипело,
затрещало огненным треском. Максим вскочил. По обрыву сыпалась
сухая земля, что-то с опасным визгом пронеслось и упало
посредине реки, подняв фонтан брызг вперемешку с паром. Максим
торопливо побежал вверх по обрыву. Он уже знал, что случилось,
только не понимал, почему, и он не удивился, когда увидел на
том месте, где только что стоял корабль, клубящийся столб
раскаленного дыма, гигантским штопором уходящий в
фосфоросцерирующую небесную твердь. Корабль лопнул, лиловым
светом полыхала керамитовая скорлупа, весело горели корявые
деревья. Яростный жар бил в лицо, и Максим заслонился ладонью и
попятился вдоль обрыва -- на шаг, потом еше на шаг, потом еще,
еще... Он пятился, не отрывая слезящихся глаз от этого
великолепной красоты факела, сыплющего багровыми и зелеными
искрами, от этого внезапного вулкана, от бессмысленного буйства
распоясавшейся энергии.
"Нет, отчего же... -- потерянно думал он, - явилась
большая обезьяна, видит -- меня нет, забралась внутрь, подняла
палубу -- сам я не знаю, как это делается, но она сообразила,
сообразительная такая была обезьяна, шестипалая -- подняла,
значит, палубу... Что там в кораблях под палубой?.. Словом,
нашла она аккумуляторы, взяла большой камень -- и трах!.. Очень
большой камень, тонны в три весом, -- и с размаху...
Здоровенная такая обезьяна... Доконала-таки мой корабль своими
булыжниками -- два раза в стратосфере и вот здесь...
Удивительная история... Такого, кажется, еще не бывало. Что же
мне, однако, теперь делать? Хватятся меня, конечно, скоро, но
даже когда хватятся, то вряд ли подумают, что такое возможно:
корабль погиб, а пилот цел... Что же теперь будет? Мама...
Отец... Учитель..."
Он повернулся спиной к пожару и пошел прочь. Он быстро шел
вдоль реки. Все было озарено красным светом. Впереди металась,
сокращаясь и вытягиваясь, его тень на траве. Справа начался
лес, редкий, пяахнущий прелью, трава сделалась мягкой и
влажной. Две большие ночные птицы вырвались изпод ног и низко
над водой потянули на ту сторону. Он мельком подумал, что огонь
может догнать его, и тогда придется уходить вплавь и это будет
неприятно, но красный свет вдруг померк и погас совсем, и он
понял, что противопожарные устроства, в отличие от него,
разобрались все-таки, что к чему, и выполнили свое назначение с
присущей им тщательностью. Он живо представил себе закопченые,
оплавившиеся баллоны, нелепые посреди торчащих обломков,
испускающие тяжелые облака пирофага и очень собой довольные...
"Спокойствие, -- думал он, -- главное -- не пороть
горячку. Время есть. Собственно говоря, у меня масса времени.
Они могут искать меня до бесконечности: корабля нет и найти
меня невозможно. А пока они не поймут, что произошло, пока не
убедятся окончательно, пока не будут полностью уверены, маме
они ничего не сообщат... А я уж тут что-нибудь придумаю..."
Он миновал небольшую прохладную топь, продрался сквозь
кусты и оказался на дороге, на старой, потрескавшейся бетонной
дороге, уходящей в лес. Он подошел к краю обрыва, ступая по
бетонным плитам, и увидел старые, обросшие вьюном фермы,
остатки какого-то крупного решетчатого сооружения,
полупогруженные в воду, а на той стороне -- продолжение дороги,
едва различимое под светящимся небом. По-видимому, здесь
когда-то был мост. И по-видимому этот мост кому-то мешал, и его
свалили в реку, от чего он не стал ни красивее, ни удобнее.
Максим сел на край обрыва и спустил ноги. Он обследовал себя
изнутри, убедился, что горячки не порет и стал размышлять.
"Главное я нашел. Вот тебе дорога. Плохая, грубая, но
дорога, а на всех обитаемых планетах дороги ведут к тем, кто их
строил. Что мне нужно? Пищи мне не нужно, то есть, я бы поел,
но это работают дремучие инстинкты, которые мы сейчас подавим.
Вода мне понадобится не раньше чем через сутки. Воздуху
хватает, хотя я бы предпочел, чтобы в атмосфере было поменьше
углекислоты и радиоактивной грязи. Так что ничего низменного
мне не нужно. А нужен мне небольшой, прямо скажем примитивный
нуль-передатчик со спиральным ходом. Что может быть проще
примитивного нуль-передатчика? Только примитивный
нуль-аккумулятор..." Он зажмурился, и в памяти отчетливо
проступила схема передатчика на позитронных эмиттерах. Будь у
него детали, он собрал бы эту штуку в два счета, а когда открыл
глаза, передатчика не было. "Робинзон, -- подумал он даже с
некоторым интересом, - Максим Крузое. Надо же, ничего у меня
нет. Шорты без карманов и кеды. Но зато остров у меня --
обитаемый, а раз так, значит всегда остается надежда на
нуль-передатчик." Он старательно думал о нульпередатчике, но у
него плохо получалось. Он все время видел маму, как ей
сообщают: "Ваш сын пропал без вести", и какое у нее лицо, и как
отец растерянно трет себе щеки и озирается, и как им холодно и
пусто... "Нет, -- сказал он себе, -- об этом думать не
разрешается. О чем угодно, только не об этом, иначе у меня
ничего не получится. Приказываю и запрещаю. Приказываю не
думать и запрещаю думать. Все." Он поднялся и пошел по дороге.
Лес, вначале редкий и робкий, понемногу смелел и подступал
к дороге все ближе. Некоторые наглые молодые деревца взломали
бетон и росли прямо на шоссе. Видимо, дороге было несколько
десятков лет, во всяком случае, несколько десятков лет ей не
пользовались. Лес по сторонам становился все выше, все гуще,
все глуше. Кое-где ветви деревьев переплетались над головой.
Стало темно. То справа, то слева в чаще раздавались громкие
гортанные возгласы. Что-то там шевелилось, шуршало, топотало.
Один раз шагах в двадцати впереди кто-то приземистый и темный,
пригнувшись, перебежал дорогу. Звенела мошкара. Максиму вдруг
пришло в голову, что край настолько запущен и дик, что людей
может и не оказаться поблизости, что добираться до них придется
несколько суток. Дремучие инстинкты пробудились и снова
напомнили о себе. Но Максим чувствовал, что здесь вокруг очень
много живого мяса, что с голоду не помрешь, что все это вряд ли
будет вкусно, но зато интересно будет поохотиться. И поскольку
о главном ему думать было запрещено, он стал вспоминать, как
они охотились с Петером и егерем Адольфом: голыми руками,
хитрость против хитрости, разум против инстинкта, сила против
силы. Трое суток, не останавливаясь, гнать оленя через бурелом,
настигнуть и повалить на землю, схватив за рога... Оленей
здесь, возможно, и нет но в том, что здешняя дичь съедобна,
сомневаться не приходится: стоит задуматься, отвлечься -- и
мошкара начинает неистово жрать, а как известно, съедообный на
чужой планете с голоду не умрет... Недурно было бы здесь
заблудиться и провести годик -- другой, скитаясь по лесам.
Завел бы приятеля -- волка какого-нибудь или медведя, ходили бы
мы с ним на охоту, беседовали бы... Надоело бы, конечно, в
конце концов, да и не похоже, чтобы в здешних лесах можно было
бродить с приятностью: слишком много вокруг железа -- дышать
нечем... И потом, все-таки сначала нужно собрать
нуль-передатчик...
Он остановился, прислушиваясь. Где-то в глубине чащи
раздавался монотонный глухой рокот, и Максим вспомнил, что он
давно уже слышал этот рокот, но только сейчас обратил на него
внимание. Это было не животное и не водопад -- это был
механизм, какая-то варварская машина. Она хрипела, взрыкивала,
скрежетала металлом и распространяла ржавые запахи. И она
приближалась.
Максим пригнулся и, держась поближе к обочине, бесшумно
побежал навстречу, а потом остановился, едва не выскочив сходу
на перекресток. Дорогу под прямым углом пересекало другое
шоссе, очень грязное, с глубокими, безобразными колеями, с
торчащими обломками бетонного покрытия, дурно пахнущее и очень,
очень радиоактивное. Максим присел на корточки и поглядел
влево. Рокот двигателя и металлический скрежет надвигались
оттуда. Оно приближалось.
Через минуту оно появилось. Бессмысленно огромное,
горячее, смрадное, все из клепаного металла, попирающее дорогу
чудовищными гусеницами, облепленное грязью, не мчалось, не
катилось - перло горбатое, неопрятное, дребезжа отставшими
листами железа, начиненное сырым плутонием пополам с
лантаноидами, беспомощное, угрожающее, без людей, тупое и
опасное перевалилось через перекресток и поперло дальше, хрустя
и визжа раздавливаемым бетоном, оставив за собой хвост
раскаленной духоты, скрылось в лесу и все рычало, ворочалось,
взревывало, постепенно затихая...
Максим перевел дух, отмахнулся от мошкары. Он был
потрясен. Ничего столь нелепого и жалкого он не видел никогда в
жизни. "Да, -- подумал он -- позитронных эмиттеров мне здесь не
достать". Он поглядел вслед чудовищу и вдруг заметил, что
поперечная дорога не просто дорога, а просека, узкая щель в
лесу: деревья не закрывали над ней небо, как над шоссе. "Может,
догнать его? -- Подумал он, -- остановить, погасить котел..."
Он прислушался. В лесу стояли шум и треск, чудовище ворочалось
в чаще, как гиппопотам в болоте, а потом рокот двигателя снова
начал приближаться. Оно возвращалось. Снова сопение, рык, волна
смрада, лязг и дребезг, и вот оно опять переваливает через
перекресток и прет туда, откуда только что вышло. "Нет, --
сказал Максим, -- не хочу я с ним связываться. Не люблю я злых
животных и варварских автоматов..." Он подождал, вышел из
кустов и одним прыжком перемахнул через зараженный перекресток.
Некоторое время он шел очень быстро, глубоко дыша,
освобождая легкие от испражнений железного гиппопотама, а затем
снова перешел на свободный шаг. Он думал о том, что увидел за
первые два часа жизни на своем обитаемом острове, и пытался
сложить все эти целесообразности и случайности в нечто
логически непротиворечивое. Однако это было слишком трудно.
Картина получалась сказочной, а не реальной. Сказочным был этот
лес, набитый старым железом, сказочные существа перекликались в
нем почти человеческими голосами; как в сказке старая,
заброшенная дорога вела к заколдованному замку, и невидимые
злые волшебники старались помешать человеку, попавшему в эту
страну. На дальних подступах они забросали его метеоритами --
ничего не получилось, и тогда они сожгли корабль, поймали
человека в ловушку, а потом натравили на него железного
дракона. Дракон, однако, оказался слишком стар и глуп, и они,
наверное, уже поняли свою промашку и готовят теперь что-нибудь
посовременнее...
-- Послушайте, -- сказал им Максим -- я ведь не собираюсь
расколдовывать замок и будить ваших летаргических красавиц; я
хочу только встретиться с кем-нибудь из вас, кто поумнее, кто
поможет мне с позитронными эмиттерами...
Но злые волшебники гнули свое. Сначала они положили
поперек шоссе огромное гнилое дерево, затем разрушили бетонное
покрытие, вырыли в земле большую яму и наполнили ее тухлой
радиоактивной жижей, а когда и это не помогло, когда мошкара
притомилась кусать и разочарованно отстала, уже к утру,
выпустили из леса холодный злой туман. От тумана Максиму стало
зябко и он пустился бегом, чтобы согреться. Туман был липкий,
маслянистый, попахивал мокрым металлом и тлением, но вскоре
запахло дымом, и Максим понял, что где-то неподалеку горит
живой огонь.
Занимался рассвет, небо засветилось утренней серостью,
когда Максим увидел в стороне от дороги костер и невысокое
каменное строение с провалившейся крышей, с пустыми черными
окнами, старое, заросшее мхом. Людей видно не было, но Максим
чувствовал, что они где-то неподалеку, что они недавно были
здесь и, может быть, скоро вернутся. Он свернул с шоссе,
перескочил придорожную канаву и, утопая по щиколотку в гниющих
листьях, приблизился к костру.
Костер встретил его добрым первобытным теплом, приятно
растревожившим дремучие инстинкты. Здесь все было просто. Можно
было, не здороваясь, присесть на корточки, протянуть руки к
огню и молча ждать, пока хозяин, так же молча, подаст горячий
кусок и горячую кружку. Хозяина, правда, не было, но над огнем
висел закопченый котелок с остро пахнущим варевом, поодаль
валялась пустая плетеная корзина с круглым дном, моток тонкого
металлического троса и еще какие-то металлические и
пластмассовые предметы непонятного назначения.
Максим посидел у костра, погрелся, глядя на огонь, потом
поднялся и зашел в дом. Собственно от дома осталась только
каменная коробка. Сквозь проломленные балки над головой
светлело утреннее небо, на гнилые доски пола было страшно
ступить, а по углам росли гроздья малиновых грибов -- ядовитых,
но, если их хорошенько прожарить, вполне годных к употреблению.
Впрочем, мысль о еде сразу пропала, когда Максим разглядел в
полутьме у стены чьи-то кости вперемешку с выцветшими
лохмотьями. Ему стало неприятно, он повернулся, спустился по
разрушенным ступеням и, сложив руки рупором, заорал на весь
лес:
-- Ого-го, шестипалые! Эхо почти мгновенно увязло в тумане
между деревьями, никто не отозвался, только сердито зацокали
какие-то пичуги над головой.
Максим вернулся к костру, подкинул в огонь веток и
заглянул в котелок. Варево кипело. Он поглядел по сторонам,
нашел что-то вроде ложки, понюхал ее, вытер травой и снова
понюхал. Потом он осторожно снял сероватую накипь и стряхнул ее
на угли. Помешал варево, зачерпнил с краю, подул и, вытянув
губы, попробовал. Оказалось, недурственно, что-то вроде
похлебки из печени тахорга, только острее. Максим отложил
ложки, бережно, двумя руками снял котелок и поставил на траву.
Потом он огляделся и громко сказал:
-- Завтрак готов!
Его не покидало ощущение, что хозяева где-то рядом, но
видел он только неподвижные, мокрые от тумана кусты, черные
корявые стволы деревьев, а слышал лишь треск да хлопотливую
птичью перекличку.
-- Ну, ладно, -- сказал он вслух, -- вы как хотите, а я
начинаю контакт.
Он очень быстро вошел во вкус. То ли ложка была велика, то
ли дремучие инстинкты разыгрались не в меру, но он и оглянуться
не успел, как выхлебал треть котелка. Тогда он с сожалением
отодвинулся, посидел, прислушиваясь к вкусовым ощущениям,
тщательно вытер ложку, но не удержался -- еще раз зачерпнул с
самого дна этих аппетитных, тающих во рту коричневых ломтиков,
похожих на трепанги, совсем отодвинулся, снова тщательно вытер
ложку и положил ее поперек котелка. Теперь было самое время
утолить чувство благодарности.
Он вскочил, выбрал несколько тонких прутиков и направился
в дом. Осторожно ступая по трухлявым доскам и стараясь не
оглядываться на останки в тени, он принялся срывать грибы и
нанизывать на прутик малиновые шляпки, выбирая самые крепкие.
"Вас бы посолить, -- думал он, -- да поперчить немного, но
ничего, для первого контакта сойдет и так. Мы вас подвесим над
огоньком, и вся активная органика выйдет из вас паром, и
станете вы объеденье и станете вы моим первым взносом в
культуру этого обитаемого острова..."
И вдруг в доме стало чуть-чуть темнее, и он тотчас же
ощутил, что на него смотрят. Он подавил в себе желание резко
повернуться, медленно сосчитал до десяти, медленно поднялся и,
заранее улыбаясь, поднял голову.
В окне смотрело на него длинное темное лицо с унылыми
глазами, с уныло опущенными уголками губ, смотрело без всякого
интереса, без злобы и без радости, смотрело не на человека
другого мира, а так, как на докучное домашнее животное, опять
забравшееся, куда ему не велено. Несколько секунд они смотрели
друг на друга, и Максим ощущал, как уныние, исходящее от этого
лица, затопляет дом, захлестывает лес, и всю планету, и весь
окружающий мир, и все вдруг стало серым, унылым и плачевным:
все уже было, и было много раз, и еще много раз будет, и не
предвидится никакого спасения от этой серой, унылой, плачевной
скуки. Затем в доме стало еще темнее, и Максим повернулся к
двери.
Там, расставив крепкие короткие ноги, загородив широкими
плечами весь проем, стоял сплошь заросший рыжим волосом
коренастый человек в безобразном клетчатом комбинезоне. Сквозь
буйные рыжие заросли на Максима глядели буравящие голубые
глазки, очень пристальные, очень недобрые, и тем не менее
какие-то веселые -- может быть, по контрасту с исходившим от
окна всемирным унынием. Этот волосатый молодчик тоже явно не
впервые видел пришельца из другого мира, но он привык
обходиться с этими надоевшими пришельцами быстро, круто и без
лишних разговоров -- без всяких там контактов и прочих ненужных
сложностей. На шее у него висела на кожаном ремне толстая
металлическая труба самого устрашающего вида, и выхлопное
отверстие этого орудия расправы с пришельцами он твердой
грязной рукой направлял Максиму прямо в живот. Сразу было
видно, что ни о высшей ценности человеческой жизни, ни о
декларации прав человека, ни о прочих великолепных достижениях
гуманизма, равно как и о самом гуманизме, он слыхом не слыхал,
а расскажи ему об этих вещах -- не поверил бы.
Однако Максиму выбирать не приходилось. Он протянул перед
собой прутик с нанизанными грибными шляпками, улыбнулся еще
шире и произнес с преувеличенной артикуляцией:
-- Мир! Все в порядке! Все хорошо!
Унылая личность за окном откликнулась на этот лозунг
длинной неразборчивой фразой, после чего очистила район
контакта и, судя по раздавшимся снаружи звукам, принялась
наваливать сучья в костер. Взлохмаченная рыжая борода
голубоглазого зашевелилась, и из медных зарослей понеслись
рыкающие, взревывающие, лязгающие звуки, живо напомнившие
Максиму железного дракона на перекрестке.
-- Да, -- сказал Максим, энергично кивая, - Земля! Космос!
-- Он ткнул прутиком в зенит, и рыжебородый послушно поглядел
на проломленный потолок. -- Максим! -- Продолжал Максим, тыча
себя в грудь, -- Максим! Меня зовут Максим! -- Для большей
убедительности он ударил себя в грудь, как разъяренная горилла,
-- Максим!
-- Махх-сим! -- Рявкнул рыжебородый со странным акцентом.
Не спуская глаз с Максима, он выпустил через плечо серию
громыхающих звуков, в которой несколько раз повторялось слово
"махсим", в ответ на что невидимая унылая личность принялась
издавать жуткие тоскливые фонемы. Голубые глаза рыжебородого
выкатились, раскрылась желтозубая пасть, и он загоготал.
Очевидно, неведомый Максиму юмор ситуации дошел наконец до