Стругацкий Аркадий. Улитка на склоне-1 (Беспокойство)

эскалатору, волоча за собой обрывок лианы.
- Похож на Атоса, - сказал он вдруг. - Только Атос, конечно, никогда
не пришел бы в таком виде. Вы помните Атоса, Леонид Андреевич? Он писал
мне, что когда-то работал с вами.
- Да, на Владиславе. Атос-Сидоров.
- Он погиб, - сказал Поль, не оборачиваясь. - Давно уже. Где-то вон
там... Жалко, что он вам не понравился.
Леонид Андреевич промолчал.

2

Атос проснулся и сразу подумал: "Послезавтра мы уходим". И сейчас же
в другом углу Нава зашевелилась на своей постели и спросила:
- Когда ты уходишь?
- Не знаю, - ответил он. - Скоро.
Он открыл глаза и уставился в низкий, покрытый известковыми натеками
потолок. По потолку опять шли муравьи. Они двигались двумя ровными
колоннами. Слева направо двигались нагруженные, справа налево шли
порожняком. Месяц назад было наоборот. И через месяц будет наоборот, если
им не укажут делать что-нибудь другое. Месяц назад я тоже проснулся и
подумал, что после завтра мы уходим, и никуда мы не ушли, и еще когда-то,
задолго до этого, я проснулся и тоже подумал, что послезавтра мы уходим, и
мы, конечно, не ушли, но если мы не уйдем послезавтра, я уйду один.
Впрочем, и так я уже думал раньше, но теперь-то уж я обязательно уйду.
- А когда - скоро? - спросила Нава.
- Очень скоро - ответил он.
- Получилось так, - сказала Нава, - что мертвяки вели нас ночью, а
ночью они плохо видят, это тебе всякий скажет, вот хотя бы Горбун, хотя он
не здешний, он из деревни, что по соседству с моей, и ты его знать не
можешь, получилось так, что в его деревне все заросло грибами, а это не
всякому нравится, мой отец, например, ушел из своей деревни, а он сказал,
что Одержание произошло и в деревне теперь делать людям нечего... Так вот,
луны тогда не было, и они все сбились в кучу, и стало жарко - не
продохнуть...
Атос посмотрел на нее. Она лежала на спине, закинув руки за голову и
положив ногу на ногу, и не шевелилась, только двигались губы и время от
времени вспыхивали в полутьме глаза. Когда вошел старик, она не перестала
говорить, а старик подсел к столу, придвинул горшок и стал есть. Тогда
Атос поднялся и обтер с тела ладонями ночной пот. Старик чавкал и брызгал.
Атос отобрал у него горшок и молча протянул его Наве, чтобы она замолчала.
Старик обсосал губы и сказал:
- Невкусно. К кому не придешь, везде невкусно. Тропинка эта заросла
совсем, где я тогда ходил, а я ходил много, и на дрессировку, и просто
выкупаться, я в те времена часто купался, там было озеро, а теперь там
болото, и ходить стало опасно, но кто-то все равно ходит, потому что иначе
откуда там столько утопленников? И тростник. Я любого могу спросить:
откуда там в тростнике тропинки? Никто не может этого знать, да и не
следует. Только там уже не сеять. А сеяли, потому что нужно было для
Одержания, и все везли на глиняную поляну, теперь-то тоже возят, но там не
оставляют, а привозят обратно, я говорил, что нельзя, но они и не
понимают, что это такое - нельзя, староста меня прямо при всех спросил:
почему нельзя? Я ему говорю, как же ты можешь при всех спрашивать, почему
нельзя? Отец у него был умнейший человек, а может, он и не отец ему вовсе,
некоторые говорили, что не отец, и вправду не похоже... Почему нельзя при
всех спросить, почему нельзя?
Нава встала и протянула горшок Атосу. Атос стал есть. Старик замолчал
и некоторое время смотрел на него, а потом заметил:
- Недобродила у вас еда, есть такое нельзя.
- Почему нельзя? - спросил Атос.
Старик захихикал.
- Эх ты, Молчун, - сказал он. - Ты бы уж лучше, Молчун, молчал. Ты
вот лучше мне расскажи, очень это болезненно, когда голову отрезают?
- А тебе какое дело? - крикнула Нава.
- Кричит, - сообщил старик. - Покрикивает. Ни одного еще не родила, а
покрикивает. Ты почему не рожаешь? Сколько с Молчуном живешь, а не
рожаешь. Так поступать нельзя. А что такое "нельзя" - ты знаешь? Это
значит - нежелательно, не одобряется. А поскольку не одобряется, значит,
поступать так нельзя. Что можно - это еще неизвестно, а уж что нельзя, то
нельзя. Это всем надлежит понимать, а тебе тем более, потому что в чужой
деревне живешь, дом тебе дали, Молчуна вот в мужья пристроили. У него,
может быть, голова чужая, но телом он здоровый, и рожать тебе отказываться
нельзя. Вот и получается, что "нельзя" - это самое что ни на есть
нежелательное. Как еще можно понимать "нельзя"? Можно и нужно понимать
так, что "нельзя" - вредно....
Атос доел, поставил пустой горшок перед стариком и вышел. Дом сильно
зарос за ночь, и в густой поросли видна была только тропинка, протоптанная
стариком, и место у порога, где он сидел и ждал, пока они проснутся. Улицу
уже расчистили, зеленый ползун толщиной в ногу, вылезший вчера из
переплетения ветвей над деревней и пустивший корни перед домом соседа, был
порублен, облит бродилом, потемнел и уже закис, от него остро и аппетитно
пахло, и соседские ребятишки, столпившись вокруг него, рвали бурую мякоть
и совали в рот сочные комки. Когда Атос проходил, один из них невнятно
крикнул набитым ртом: "Молчак-Мертвяк!", но его не поддержали: были
заняты. Больше на улице, оранжевой и красной от высокой травы, в которой
тонули дома, сумрачной, покрытой неяркими зелеными пятнами от солнца,
пробивающегося сквозь лесную кровлю, никого не было. С поля доносился
нестройный хор скучных голосов: "Эй, сей веселей!.. Вправо сей, влево
сей!.." В лесу откликалось эхо. А может быть, и не эхо. Может быть,
мертвяки.
Колченог, конечно, сидел дома и массировал ногу.
- Садись, - сказал он Атосу приветливо. - Уходишь, значит?
- Ухожу, - сказал Атос и сел у порога. - Что, опять разболелась?
- Нога-то? Да нет, просто приятно. Гладишь ее вот так - хорошо. А
когда уходишь?
- Если бы ты со мной пошел, то хоть послезавтра. Придется искать
другого человека, который знает лес. Ты ведь, я вижу, идти не хочешь?
Колченог осторожно вытянул ногу и сказал задумчиво:
- Как от меня выйдешь, поворачивай налево и ступай до самого поля. По
полю - мимо двух камней, сразу увидишь дорогу. Она мало заросла, потому
что валунов много. Прямо по этой дороге, две деревни пройдешь, одна
пустая, грибная, грибами она поросла, так там не живут, а в другой живут
чудаки, через их деревню два раза синяя трава прошла, с тех пор болеют, и
за той чудаковой деревней по правую руку и будет тебе твоя глиняная
поляна. И никаких тебе провожатых не надо, сам дойдешь.
- До глиняной поляны мы дойдем, - согласился Атос. - А вот дальше?
- Куда дальше?
- Дальше в лес. Через болота. Где раньше озера были и проходила
большая дорога.
- Это же какая дорога? До глиняной поляны? Так я тебе говорю, поверни
налево, иди до поля, до двух камней...
Атос дослушал и сказал:
- До глиняной поляны я дорогу теперь знаю. Мы дойдем. Но нам нужно
дальше. Я же рассказывал тебе. Мне необходимо добраться до города. Ты
говорил, что знаешь дорогу.
Колченог сочувственно покачал головой.
- До Го-о-орода... Так до Города, Молчун, не дойти. До глиняной
поляны, например, это просто: мимо двух камней, через грибную деревню,
через чудакову деревню, а там по правую руку и будет глиняная поляна. Или,
скажем, до Тростников. Тут уж поворачивай от меня направо, через
редколесье, мимо Хлебного болота, а там все время за солнцем, куда солнце,
туда и ты. Трое суток идти, но если надо - пойдем. Там мы горшки добывали
раньше, пока здесь свои не рассадили... Так бы и говорил, что до
Тростников. Тогда и до послезавтра ждать нечего. Завтра утром выйдем, и
еды с собой брать не надо, раз там Хлебное болото. Ты, Молчун, говоришь
больно мало, только начнешь прислушиваться, а ты уже и рот закрыл. А в
Тростники пойдем. Завтра утром и пойдем...
Атос дослушал и сказал:
- Понимаешь, Колченог, мне не надо в Тростники. В Тростники мне не
надо. Не надо мне в Тростники. (Колченог жадно слушал и кивал). Мне надо в
Город. Мы с тобой уже целый месяц об этом говорим. Я тебе вчера говорил,
что мне надо в Город. Позавчера говорил, что мне надо в Город. Неделю
назад говорил, что мне надо в Город. Ты сказал, что знаешь до Города
дорогу, и позавчера, и неделю назад ты говорил, что знаешь до Города
дорогу. Расскажи мне про дорогу до Города. Не до Тростников, а до Города.
А еще лучше - пойдем до Города вместе. Не до Тростников пойдем вместе, а
до Города пойдем вместе.
Атос замолчал. Колченог принялся оглаживать больное колено.
- Тебе, Молчун, когда голову отрезали, что-нибудь внутри повредили.
Это как у меня нога. Сначала была нога ногой, самая обыкновенная. А потом
шел я однажды ночью через Муравейники, нес муравьиную матку, и эта нога
попала у меня в дупло, и теперь кривая. Почему кривая - никто не знает, но
ходит плохо. Но до Муравейников дойду. Доведу тебя. Только не пойму, зачем
ты сказал, чтобы я пищу на дорогу готовил. До Муравейников тут рукой
подать. - Он посмотрел на Атоса и открыл рот. - Так тебе же не в
Муравейники, - сказал он. - Тебе же в Тростники. Нет, не могу я в
Тростники. Не дойду. Видишь, нога кривая. Слушай, Молчун, а почему ты так
не хочешь в Муравейники? Давай пойдем в Муравейники, а? Я ведь с тех пор
так и не бывал там ни разу, может, их уже и нету? Дупло то поищем, а?
Атос наклонился на бок и подкатил к себе горшок.
- Хороший горшок, - сказал он. - И не помню, где я в последний раз
видел такие хорошие горшки. Так ты меня проводишь до Города? Ты говорил,
что никто, кроме тебя, дорогу до Города не знает. Пойдем до Города,
Колченог. Как ты думаешь, дойдем мы до Города?
- А как же? Дойдем. До Города? Конечно, дойдем. А горшки такие ты
видел, я знаю где. У чудаков такие горшки. Они их, понимаешь, не
выращивают, а из глины делают. У них там близко глиняная поляна, я тебе
говорил, от меня сразу налево и мимо двух камней до грибной деревни. А в
грибной деревне никто уже не живет. Туда и ходить не стоит. Что мы, грибов
не видели, что ли... Когда у меня нога здоровая была, я никогда в эту
грибную деревню не ходил, знаю только, что от них прямо за двумя оврагами
чудаки живут. Да. Завтра, значит, выйдем. Слушай, Молчун, давай туда не
пойдем. Не люблю я эти грибы. Понимаешь, у нас в лесу грибы - это одно. Их
даже есть можно. А в этой деревне они зеленые и запах от них дурной. Зачем
тебе туда? Еще грибницу сюда занесешь. Пойдем лучше в Город. Только тогда
завтра не выйти. Надо еду запасти. Расспросить надо про дорогу. Или ты
дорогу знаешь? Если знаешь, тогда я не буду спрашивать, а то я что-то и не
соображу, у кого бы это спросить. Может, у старосты? Как ты думаешь?
- А сам ты про дорогу в Город ничего не слыхал? - спросил Атос. - Ты
про эту дорогу много слыхал. Ты даже один раз почти дошел до Города,
только мертвяков испугался. Боялся, что один не отобьешься.
- Мертвяков я не боялся и не боюсь, - возразил Колченог. - Я тебе
скажу, чего я боюсь. Как мы с тобой идти будем? Ты так все время и будешь
молчать? Я ведь так не могу. Ты не обижайся на меня, Молчун, ты мне скажи,
громко не хочешь говорить, так шепотом скажи. Или просто кивни. А если
кивать не хочешь, так вот правый глаз у тебя в тени, ты его прикрой, я
увижу. Может быть, ты все-таки немножечко мертвяк? Я ведь мертвяков не
терплю. У меня от них дрожь начинается, и ничего я с собой не могу
поделать.
- Нет, Колченог, я не мертвяк, - сказал Атос. - Я их сам не терплю. А
если ты боишься, что я буду молчать, так мы не вдвоем пойдем, я тебе уже
говорил. С нами Кулак пойдет, и Хвост, и еще несколько парней из Новой
деревни.
- С Кулаком я не пойду, - решительно сказал Колченог. - Кулак у меня
дочь за себя взял. И не уберег. - Мне не то жалко, что он взял, а то мне
жалко, что не уберег. Угнали у него дочку. Шел он с нею в Новую деревню,
подстерегли его воры и дочку отобрали, а он и отдал. Нет, Молчун, с ворами
шутки плохи. Если бы мы в Город пошли, от воров бы покою не было. То ли
дело в Тростники! Туда можно без всяких колебаний идти. Завтра и выйдем.
- Послезавтра, - сказал Атос. - Ты пойдешь, я пойду. Кулак, Хвост и
еще трое из Новой деревни. Так до самого города и дойдем.
- Всемером дойдем, - уверенно сказал Колченог. - Один бы я не пошел,
а всемером дойдем. Всемером мы до Чертовых Гор дойдем, только я дороги
туда не знаю. А, может, пошли до Чертовых Гор? Далеко очень, но всемером
дойдем. А зачем тебе на Чертовы Горы? Слушай, Молчун, давай до Города
дойдем, а там посмотрим. Пищи наберем побольше и пойдем.
- Значит, договорились, - сказал Атос и встал. - Послезавтра выходим
в Город. Завтра я еще зайду к тебе.
- Заходи, заходи, - сказал Колченог. - Я бы сам к тебе зашел, да у
меня нога болит. А ты заходи, поговорим. Я знаю, многие с тобой говорить
не любят, но я не такой. Я...
Атос вышел на улицу и снова обтер ладонями пот. Продолжение
следовало.
Кто-то хихикнул рядом и закашлялся. Атос обернулся. Из травы поднялся
старик, потрещал узловатыми пальцами и сказал:
- В Город, значит, собрались. Интересно затеяли, да только до Города
никто еще не доходил живым, да и нельзя. Хоть у тебя голова и
переставленная, сам понимать должен...
Атос свернул направо и пошел по улице. Старик, путаясь в траве,
некоторое время плелся следом и бормотал:
- Если нельзя, то всегда в каком-нибудь смысле нельзя, в том или
ином, например, нельзя без старосты или без собрания, а со старостой или с
собранием можно, но опять же не в любом смысле...
Атос шел быстро, насколько позволяла влажная жара, и старец понемногу
отстал. На площади Атос увидел Слухача. Слухач, кряхтя и пошатываясь,
ходил кругами, расплескивая пригоршнями коричневый травобой из огромного
горшка, подвешенного на животе. Трава позади него дымилась и жухла на
глазах. Атос попытался его миновать, но Слухач так ловко изменил
траекторию, что столкнулся с ним нос к носу.
- А, Молчун! - радостно закричал он, торопливо снимая с шеи ремень и
ставя горшок на землю. - Куда едешь, Молчун? Домой небось идешь, к Наве,
дело молодое, а не знаешь ты, Молчун, что Навы твоей дома нету, Нава твоя
на поле, своими глазами видел, как Нава на поле пошла, хочешь верь, хочешь
не верь... Может, конечно, и не на поле, дело молодое, да только пошла
твоя Нава, Молчун, по во-он тому переулку, а по тому переулку, кроме как
на поле, никуда не выйдешь, да и куда ей, спрашивается, идти, твоей Наве,
тебя, Молчуна, может разве искать...
Атос снова попытался его обойти и снова оказался с ним нос к носу.
- Да и не ходи ты за ней на поле - продолжал Слухач убедительно, -
зачем тебе за нею ходить, когда я вот сейчас траву побью и всех сюда
зазову, потому что землемер сказал, что ему староста велел, чтобы он
сказал мне на площади траву побить, потому что скоро будет собрание, а как
будет собрание, так все сюда с поля придут, и Нава твоя придет, если она
на поле пошла, а куда ей еще по тому переулку идти, хотя, если подумать,
то по тому переулку и не только на поле попасть можно...
Он вдруг замолчал и судорожно вздохнул. Глаза его закатились, руки
как бы сами собой поднялись ладонями вверх. Атос приостановился. Мутное
лиловое облако возникло возле лица Слухача, губы его затряслись, и он
заговорил быстро и отчетливо чужим металлическим голосом с чужими
интонациями, чужим диковинным стилем и даже, кажется, на чужом языке, так
что понятными были только отдельные фразы.
- На фронте южных земель в битву вступают новые... отодвигается все
дальше на юг... победного передвижения... Большое разрыхление почвы на
северном направлении ненадолго прекращено из-за редких кое-где... Новые
приемы заболачивания дают новые обширные места для покоя и нового
передвижения на... Во всех деревнях... большие победы... усилия... новые
отряды подруг... завтра и навсегда спокойствие и слияние...
Подоспевший старик стоял у Атоса за плечом и приговаривал:
- Видал? Спокойствие и слияние!.. Все время твержу: Нельзя! Во всех
деревнях, слышал?.. Значит, и в нашей тоже. И новые отряды подруг...
Слухач замолчал и опустился на корточки. Лиловое облачко растаяло. О
чем это я? - сказал он. - Что, передача была? Ну как там Одержание,
исполняется? А на поле ты, Молчун, не ходи. Ты ведь, наверное, за своей
Навой идешь...
Атос перешагнул через горшок с травобойкой и поспешно пошел прочь.
Дом Кулака находился на самой окраине. Замурзанная старуха - не то мать,
не то тетка, - сказала, недоброжелательно фыркая, что Кулака дома нету,
Кулак в поле, а если бы был в доме, то искать его в поле было бы нечего, а
раз он в поле, то чего ему, Молчуну, тут зря стоять. Атос отправился на
поле.
В поле сеяли. Душный стоячий воздух был пропитан крепкой смесью
запахов. Разило потом, бродилом, гниющими злаками. Утренний урожай был уже
снят и толстым слоем навален вдоль борозды. Зерно уже разлагалось. Тучи
рабочих мух толклись над горшками с закваской, а в самой гуще этого
черного, отсвечивающего металлом круговорота стоял староста и, наклонив
голову и прищурив один глаз, внимательно изучал каплю сыворотки на ногте
большого пальца. Ноготь был специальный, плоский, тщательно
отполированный, до блеска отмытый нужными составами. Мимо ног старосты по
борозде, в десяти шагах друг от друга, гуськом ползли сеятели. Они больше
не пели, но в глубине леса еще гукало и ахало, и теперь ясно было, что это
не эхо.
Атос пошел вдоль цепи, наклоняясь и заглядывая в опущенные лица.
Отыскав Кулака, он тронул его за плечо, и Кулак сразу же, ни о чем не
спрашивая, вылез из борозды. Борода его была забита грязью.
- Чего, шерсть на носу, касаешься? - прохрипел он, глядя Атосу в
ноги. - Один вот тоже, шерсть на носу, касался, так его взяли за руки и за
ноги и на дерево закинули, там он до сих пор и висит, а когда его снимут,
так больше, небось, касаться не будет, шерсть на носу...
- Идешь? - коротко спросил Атос.
- Еще бы не иду, когда закваски на семерых наготовил, в дом не войти,
шерсть на носу, воняет, жить невозможно, как не теперь не идти - старуха
выносить не хочет, а сам я на это уже глядеть не могу. Да только куда
идем? Колченог вчера говорил, что в Тростники, а я в Тростники не пойду,
шерсть на носу, там и людей-то в Тростниках нет, не то что девок, там если
человек захочет кого за ногу взять и на дерево закинуть, шерсть на носу,
так некого, а мне без девки жить больше невозможно, меня староста со свету
сживет... Вон, стоит, шерсть на носу, глаз вылупил, и сам слепой, как
пятка, шерсть на носу, один вот так стоял, дали ему в глаз, больше не
стоит, шерсть на носу, а в Тростники я не пойду, как хочешь...
- В Город, - сказал Атос.
- В Город - другое дело, в Город я пойду, тем более, говорят, что
никакого Города вообще и нету, шерсть на носу, а врет о Городе этот старый
пень, придет утром, половину горшка выест и начинает, шерсть на носу,
плести: то нельзя, это нельзя... Я его спрашиваю, а кто ты такой, чтобы
мне запрещать, что нельзя, а что можно, шерсть на носу - не говорит, сам
не знает, про Город какой-то несет...
- Выходим послезавтра, - сказал Атос.
- А чего ждать? - возмутился Кулак. - У меня в доме ночевать
невозможно, закваска смердит, пошли лучше вечером, а то вот так один
ждал-ждал, а ему как дали по ушам, так он и ждать перестал, и до сих пор
не ждет... И старуха ругается, житья нет, шерсть на носу, слушай, Молчун,
давай старуху возьмем, может, ее воры отберут, я бы отдал, а?
- Выходим послезавтра, - терпеливо повторил Атос. - И ты молодец, что
закваски приготовил много. Нам...
Он не закончил, потому что на поле закричали.
"Мертвяки! Мертвяки! - заорал староста. - Женщины, назад!" Атос
огляделся. Между деревьями на краю поля стояли мертвяки: двое синих совсем
близко и один желтый поодаль. Головы их с круглыми дырами глаз и с черной
трещиной на месте рта медленно поворачивались из стороны в сторону,
огромные руки плетьми висели вдоль тела. Земля под их ступнями уже
курилась, белые струйки пара мешались с сизым дымком. Мертвяки эти видали
виды и поэтому держались крайне осторожно. У желтого правый бок был
изъеден травобоем, а оба синих были испятнаны лишаями ожогов от бродила.
Местами шкура на них отмерла и свисала лохмотьями. Пока они стояли и
смотрели, женщины с визгом убежали в деревню, а мужчины, угрожающе и
многословно бормоча, сбились в кучу с горшками травобоя наготове. Потом
староста сказал: "Чего стоять? Пошли!" - и все неторопливо двинулись на
мертвяков, рассыпались в цепь. "В глаза! - покрикивал староста. -
Старайтесь в глаза им плеснуть! В глаза!" В цепи пугали: "Гу-гу! А ну
пошли отсюда! А-га-га-га!" - связываться никому не хотелось.
Кулак шел рядом с Атосом, выдирая из бороды засохшую грязь, и кричал
громче всех, а между криками приговаривал: "Да не-ет, зря идем, шерсть на
носу, не устоят они, сейчас побегут... Разве это мертвяки? Драные
какие-то, где им устоять... Гу-гу-гу! Вы!" Подойдя к мертвякам шагов на
двадцать, люди остановились. Кулак бросил в желтого ком земли, мертвяк с
необычайным проворством выбросил вперед широкую ладонь и отбил ком в
сторону. Все снова загукали и затопали ногами, некоторые показывали
мертвякам горшки и делали угрожающие движения. Травобоя было жалко, и не
хотелось потом тащиться в деревню за новым бродилом, мертвяки были битые,
осторожные, и должно было обойтись и так.
И обошлось. Пар и дым из-под ног мертвяков пошел гуще, они
попятились. "Ну, все, - сказали в цепи. - Сейчас вывернутся..." Мертвяки
неуловимо изменились, словно повернулись внутри шкуры. Не стало видно ни
глаз, ни рта - они стояли спиной. Через секунду они уже уходили, мелькая
между деревьями. Там, где они только что стояли, медленно оседало облако
пара.
Люди, оживленно галдя, двинулись обратно к борозде. Выяснилось вдруг,
что пора уже идти в деревню на собрание. "На площадь ступайте, на
площадь... - повторял каждому староста. - На площади собрание будет, так
что идти надо на площадь..." Атос искал глазами Хвоста, но Хвоста в толпе
видно не было. Кулак, трусивший рядом, говорил:
- А помнишь, Молчун, как ты на мертвяка прыгал? Как он, понимаешь, на
него прыгнет, шерсть на носу, да как его за голову ухватит, обнял, как
свою Наву, шерсть на носу, да как заорет... Помнишь, Молчун, как ты
заорал? Обжегся, значит, ты, потом весь в волдырях ходил... Зачем же ты на
него прыгал, Молчун? Один вот так на мертвяка прыгал, слупили с него кожу
на брюхе, больше не прыгает, шерсть на носу, и детям прыгать закажет...
Говорят, Молчун, ты на него прыгал, чтобы он тебя в Город унес, да ведь ты
же не девка, чего он тебя понесет, да и Города, говорят, никакого нет, это
все этот старый пень выдумывает слова разные - Город, Одержание... А кто
его, это Одержание, видел? Слухач пьяных мух наглотается, как пойдет
плести, а старый пень тут как тут, слушает, а потом ходит, жрет чужое и
повторяет...
- Так послезавтра будь готов выходить, - сказал Атос. - Выйдем из
Новой деревни. Если увидишь Колченога, напомни ему. Я напоминал и еще
напоминать буду, но и ты тоже напомни...
- Я ему так напомню, что последнюю ногу отломаю, - пообещал Кулак.
На собрание сошлась вся деревня, болтали, толкались, сыпали на пустую
землю семена - выращивали подстилки, чтобы мягко было сидеть. Под ногами
путались детишки, их возили за вихры и за уши. Староста, бранясь, отгонял
колонну плохо обученных муравьев, потащивших было личинок рабочих мух
прямо через площадь, допрашивал окружающих, по чьему же это приказу
муравьи здесь ходят. Но выяснить было уже невозможно. Подозревали Слухача
и Атоса.
Атос отыскал Хвоста, но поговорить не успел, потому что собрание
началось, и первым, как всегда, полез выступать старик. О чем он говорил,
понять было невозможно, но все сидели смирно и шикали на возившихся
детишек. Кое-кто дремал. Старик долго распространялся о том, что такое
нельзя и в каких оно бывает смыслах, призывал к Одержанию, сообщал об
успехах на всех фронтах, бранил деревню, что везде есть новые отряды
подруг, а в деревне нет, и ни спокойствия нет, ни слияния, и происходит
это из того, что люди забыли слово "нельзя" и вообразили будто теперь все
можно, а Молчун, например, вообще хочет уйти в Город, хотя его никто не
вызывал, но деревня за это ответственности не несет, потому что он чужой,
но если окажется вдруг, что он все-таки мертвяк, а такое мнение есть, то
вот тогда неизвестно, что будет, тем более, что у Навы, хотя она тоже
чужая, от Молчуна детей нет, и терпеть этого нельзя, а староста терпит...
К концу выступления староста задремал, но услыхав свое имя, вздрогнул и
сейчас же грозно крикнул: "Эй, не спать!"
- Спать дома будете, - сказал он, - на то дома и есть, чтобы в них
спать, а на площади никто не спит, на площади собрания бывают. На площади
мы спать не позволяли, не позволяем и позволять не будем. - Он покосился
на старика. Старик важно кивнул. - Это и есть наше общее нельзя. - Он
пригладил волосы и сообщил: - В Новой деревне объявилась невеста. А у нас
есть жених, известный вам всем Болтун. Болтун, ты встань и покажись...
впрочем, нет, ты лучше посиди так, мы тебя все знаем... Отсюда вопрос:
отпускать Болтуна в Новую деревню или наоборот невесту из Новой деревни
взять к нам... Нет-нет, ты, Болтун, посиди, мы без тебя решим, а если кто
имеет мнение, то пусть скажет.
Мнений оказалось два. Одни (главным образом, соседи Болтуна)
требовали, чтобы Болтуна отдали в Новую деревню - пусть-ка он там живет.
Другие же, люди спокойные и серьезные, живущие на другом конце деревни,
считали, что нет, женщин стало мало, воруют женщин, а потому невесту нужно
брать к себе. Спорили долго и сначала по существу. Потом Колченог неудачно
выкрикнул, что время военное, а про это забывают, и про Болтуна сразу
забыли. Слухач стал кричать, что никакой войны нет и не было, а есть и
будет Великое Разрыхление Почвы. И вовсе не Разрыхление, возразили в