Стругацкий Аркадий. Улитка на склоне-1 (Беспокойство)

понял, что это все-таки Карл, вскочил и выбежал за ним следом.
За дверью он остановился и оглядел улицу. Было очень светло, потому
что низко над деревней висело лиловое светящееся небо. Наискосок, на
другой стороне улицы, возвышалось плоское, диковинное строение, и возле
него толпились люди. Человек, похожий на Карла, шел к этому строению, он
подошел к этим людям и смешался с толпой. Он тоже хотел подойти к
строению, но почувствовал, что ноги у него как ватные и он совсем не может
идти. Он удивился, как это он еще может стоять на таких ногах; боясь
упасть, он хотел ухватиться за что-нибудь, но было не за что, его окружала
пустота. Раздался крик, громкий откровенный крик боли, так что зазвенело в
ушах, и почему-то он сразу понял, что кричат в этом плоском здании, может
быть, потому, что больше кричать было негде. И почти тотчас же он сам
ощутил острый укол в спину. Он обернулся и увидел Наву, которая, откинув
голову, медленно падала навзничь, и он подхватил ее и поднял, не понимая,
что с ней происходит и ощущая страшное желание узнать, что же с ней
происходит. Голова ее была откинута, и ее открытое горло было перед его
глазами, то место, где у всех землян ямочка между ключицами, а у Навы было
две таких ямочки, и у всех местных людей было две таких ямочки, но ведь
это чрезвычайно важно узнать, почему у них две. Он заметил, что крик не
прекратился, и понял, что ему нужно туда, где кричат. Что же им дают две
ямочки? В чем целесообразность? Крик продолжался. Может быть, в этом все
дело, почему об этом никто не подумал, надо было подумать об этом гораздо
раньше, и тогда все было бы по-другому...
Крик оборвался. Атос увидел, что стоит уже перед самым зданием, среди
этих людей, перед квадратной черной дверью, и он попытался понять, что он
здесь делает с Навой на руках, но не успел, потому что из черной
квадратной двери вышли Карл и Валентин, угрюмые и раздраженные, и
остановились, разговаривая. Он видел, как шевелятся их губы, и
догадывался, что они спорят, что они недовольны, но он не понимал слов,
только один раз он уловил полузнакомое слово "хиазма". И тут он вспомнил,
что Карл-то пропал без вести, а Валентина нашли через месяц после аварии и
похоронили. Ему стало невыносимо жутко, и он попятился, толкая кого-то
спиной, и даже когда он увидел, что никакой это не Карл, и никакой это не
Валентин, страх его не уменьшился, он продолжал пятиться, и вдруг кто-то
рядом сказал ему: "Куда же ты с ним? Иди прямо, вот же дверь, дверей не
видишь, что ли?" Тогда он повернулся, вскинул Наву на плечо и двинулся по
пустой освещенной улице, как во сне, на мягких подгибающихся ногах, только
не слыша за собой топота преследователей.
Он опомнился, ударившись о дерево. Нава вскрикнула, и он опустил ее
на землю. Под ногами была трава.
Отсюда была видна вся деревня. Над деревней лиловым светящимся
конусом стоял туман, и дома казались размытыми, и размытыми казались
фигурки людей.
- Что-то я ничего не помню, - проговорила Нава. - Почему мы здесь? Мы
ведь уже спать легли. Или это мне все снится?
Атос поднял ее и понес дальше, дальше, дальше, пока вокруг не стало
совсем темно. Тогда он прошел еще немного, снова опустил Наву на землю и
сел возле нее. Вокруг была высокая теплая трава. Сырости совсем не
чувствовалось, никогда еще в лесу Атосу не попадалось такого сухого
благодатного места. Голова у него болела, все время клонило в сон, не
хотелось ни о чем думать, было только чувство огромного облегчения от
того, что он собирался сделать что-то ужасное и не сделал.
- Молчун, - сказала Нава сонным голосом, - ты знаешь, Молчун, я
все-таки вспомнила, где я слышала такую речь. Это ты так сам говорил,
Молчун. Когда еще был без памяти. Слушай, Молчун, а может, ты из этой
деревни родом? Может, ты просто забыл? Ты ведь очень больной был тогда,
Молчун, совсем без памяти...
- Спи, - сказал Атос. Ему не хотелось думать. Ни о чем не хотелось
думать. "Хиазма", - вспомнил он.

5

Дирижабль, рискованно низко ныряя над лесом в крутящихся под ветром
тучах, сбросил вездеход в полукилометре от того места, где были замечены
сигнальные ракеты Сартакова.
Леонид Андреевич ощутил легкий толчок, когда включились парашюты, и
через несколько секунд второй, более сильный толчок, почти удар, когда
вездеход, сокрушая деревья, рухнул в лес. Алик Кутнов отстрелил парашюты,
включил для пробы двигатели и доложил: "Готов". Поль скомандовал: "Бери
пеленг и - вперед".
Леонид Андреевич косился на них с некоторой завистью. Оба они
работали, оба были заняты, и видно было, что им обоим нравится все это - и
рискованный прыжок с малой высоты, и колодец в лесной зелени, получившийся
в месте падения танка, и гул двигателей, и вообще все положение, когда не
надо больше чего-то ожидать, когда все уже произошло и мысли не
разбредаются, как веселая компания на пикнике, а строго подчинены ясной и
определенной цели. Так, вероятно, чувствовали себя старинные полководцы,
когда затерявшийся было противник вдруг обнаруживался, намерения его
определялись, и можно в своих действиях опереться наконец на хорошо
знакомые положения приказов и уставов. Леонид Андреевич подозревал также,
что они втихомолку даже радуются происшествию как случаю
продемонстрировать свою готовность, свое умение, свою опытность. Радуются
постольку, конечно, поскольку все пока были живы и никому ничего
особенного не угрожало. Сам же Леонид Андреевич, если отвлечься от
мимолетного ощущения зависти, ждал встречи с неизвестным, надеялся на эту
встречу и боялся ее.
Вездеход медленно и осторожно двигался на пеленг. При его приближении
растительность мгновенно теряла влагу, и все: стволы деревьев, ветви,
листья, лианы, цветы, грибы - рассыпалось в труху, смешивалось с болотным
илом и тут же смерзалось, стеля под гусеницы звонкую ледяную броню. "Вас
видим!" - сказал голос Сартакова из репродуктора, и Алик сейчас же
затормозил. Туча трухи медленно оседала.
Леонид Андреевич, поспешно отстегивая предохранительные ремни, водил
глазами по обзорному экрану. Он не знал, что он должен увидеть. Что-то
похожее на кисель, от которого тошнит. Что-то необычное, что нельзя
описать. А вокруг шевелился лес, трепетал и корчился лес, менял окраску,
переливаясь и вспыхивая, обманывая зрение, наплывая и отступая, издевался,
пугал и глумился лес, и он весь был необычен, и его нельзя было описать, и
от не, о тошнило. Но самым необычным, самым невозможным, самым
невообразимым в этом лесу были люди, и поэтому прежде всего Леонид
Андреевич увидел их. Они шли к вездеходу, тонкие и ловкие, уверенные и
изящные, они шли легко, не оступаясь, мгновенно и точно выбирая место,
куда ступить, и они делали вид, что не замечают леса, что в лесу они, как
дома, что лес уже принадлежит им, они даже, наверное, не делали вид, они
действительно думали так, а лес висел над ними, беззвучно смеясь и
указывая мириадами глумливых пальцев, ловко притворяясь и знакомым, и
покорным, и простым - своим. Пока.
Рита Сергеевна и Сартаков вскарабкались на гусеницу, и все вышли им
навстречу.
- Что же это ты так неловко? - сказал Поль Сартакову.
- Неловко? - сказал Сартаков. - Ты посмотри! Видишь?
- Что?
- То-то, - сказал Сартаков. - А теперь присмотрись...
- Здравствуйте, Леонид Андреевич, - сказала Рита Сергеевна. - Вы
сообщили Тойво, что все в порядке?
- Тойво ничего не знает, - ответил Леонид Андреевич. - Вы не
беспокойтесь, Рита. А вы как себя чувствуете? Что у вас случилось?
- Да ты не туда смотришь, - нетерпеливо говорил Сартаков. - Да вы,
кажется, ослепли все...
- А! - закричал Алик, указывая пальцем. - Вижу! Уж ты...
- Да-а... - тихо и напряженно произнес Поль.
И тогда Леонид Андреевич тоже увидел. Это появилось как изображение
на фотобумаге, как фигурка на детской загадочной картинке "Куда спрятался
зайчик?" - и, однажды разглядев это, больше невозможно было потерять его
из виду. Оно было совсем рядом, оно начиналось в нескольких шагах от
широких гусениц вездехода.
Огромный живой столб поднимался к кронам деревьев, сноп тончайших
прозрачных нитей, липких, блестящих, извивающихся и напряженных;
пронизывающий плотную листву и уходящий выше, в облака. Он зарождался в
клоаке, в жирной клокочущей клоаке, заполненной протоплазмой, живой,
активной, вспухающей пузырями, примитивной плотью, хлопотливо организующей
и тут же разлагающей себя, изливающей продукты разложения на плоские
берега, плюющейся клейкой пеной... И сразу из шума леса выделился голос
клоаки, словно включились невидимые звукофильтры: клокотание, плеск
всхлипывания, булькание, протяжные болотные стоны, и надвинулась тяжелая
стена запахов: сырого сочащегося мяса, сукровицы, свежей желчи, сыворотки,
горячего клейстера, и только тогда Леонид Андреевич заметил, что Рита и
Сартаков были в кислородных масках, и увидел, как Алик и Поль, брезгливо
кривясь, поднимают к лицу намордники респираторов, но сам он не стал
надевать респиратор, он словно бы надеялся, что хоть запахи расскажут ему
то, чего не рассказали ни глаза, ни уши...
- Какая жуть... - сказал Алик с отвращением. - Что это такое, Вадим?
- Откуда я знаю? - сказал Сартаков. - Может быть, какое-нибудь
растение...
- Животное, - сказала Рита Сергеевна. - Животное, а не растение...
Оно питается растениями.
Вокруг клоаки, заботливо склоняясь над нею, трепетали деревья, их
ветви были повернуты в одну сторону и никли к бурлящей массе, и по ветвям
струились и падали в клоаку толстые мохнатые лианы, и клоака принимала их
в себя, а протоплазма обгладывала их и превращала в себя, как она могла
растворить и сделать своею плотно все, что окружало ее...
- Нет, - говорил Сартаков. - Оно не движется. Оно даже не становится
больше, не растет. Сначала мне показалось, что оно разливается и
подбирается к нашему дереву, но это было просто от страха. Или это дерево
подбиралось к нему...
- Не знаю, - говорила Рита. - Я вела вертолет и ничего не заметила.
Скорее всего мы налетели на этот... столб, винты запутались в слизи,
хорошо что мы шли низко и на самой маленькой скорости, мы боялись грозы и
искали место отсидеться...
- Если бы только растения! - говорил Сартаков. - Мы видели, как туда
падают животные, их словно тянет туда что-то, они с визгом сползают по
ветвям и бросаются туда, и растворяются - сразу, без остатка.
- Нет, это конечно, чистая случайность, - говорила Рита. - Нам
сначала не повезло, потом повезло. Вертолет буквально сел в крону и даже
не перевернулся, и даже дверцу не заклинило, так что, по-моему, корпус
цел, полетели только лопасти винтов...
- Ни минуты покоя, - говорил Сартаков. - Оно бурлит непрерывно, как
сейчас, но это еще не самое интересное. Подождем еще несколько минут, и вы
увидите самое интересное...
И когда прошли эти несколько минут, Сартаков сказал: "Вот оно!"
Клоака рожала. На ее плоские берега нетерпеливыми судорожными
толчками один за другим стали извергаться обрубки белесого, зыбко
вздрагивающего теста, они беспомощно и слепо катились по земле, потом
замирали, сплющивались, вытягивали осторожные ложноножки и вдруг начинали
двигаться осмысленно, еще суетливо, еще тычась, но уже в одном
направлении, все в одном определенном направлении, расходясь и
сталкиваясь, но все в одном направлении, по одному радиусу от клоаки, в
заросли, прочь, одной текучей белесой колонной, как исполинские мешковатые
слизнеподобные муравьи.
- Оно выбрасывает их каждые полтора часа, - говорил Сартаков, - по
десять, двадцать, по тридцать штук... С удивительной правильностью, каждые
восемьдесят семь минут...
- Нет, не обязательно туда, - говорила Рита. - Иногда они уходят в
том направлении, а иногда вон туда, мимо нашего дерева. Но чаще всего они
действительно ползут так, как сейчас... Поль, давайте посмотрим, куда они
ползут, вряд ли это далеко, они слишком беспомощны...
- Может быть, и семена, - говорил Сартаков, - а может быть, и щенки,
откуда мне знать, может быть, это маленькие тахорги. Ведь никто и никогда
еще не видел маленьких тахоргов. Хорошо бы проследить и посмотреть, что с
ними делается дальше. Как ты думаешь, Поль?
Да, хорошо бы. Почему бы и нет? Раз уж мы здесь, то почему бы и нет?
Мы могли бы ехать рядом и быть настороже. Все возможно, пока еще возможно
все, возможно, это лишний нарост на маске, загадочный и бессмысленный, а,
может быть, именно здесь маска приоткрылась, но лицо под нею такое
незнакомое, что тоже кажется маской, и как хорошо было бы, если бы это
оказались семена или маленькие тахорги...
- А почему бы и нет? - сказал Поль решительно. - Давайте! По крайней
мере я буду знать, в чем будут копаться наши биологи. Пошли в рубку, надо
сообщить Шестопалу, пусть дирижабль следует за нами...
Они спустились в рубку, Поль связался с дирижаблем, а Алик стал
разворачивать вездеход. "Хорошо, - говорил Шестопал. - Будет исполнено. А
что там внизу? Там какой-нибудь гейзер? Я все время натыкаюсь на что-то
мягкое и ничего не вижу, очень неприятно, и стекла в кабине залепило
какой-то слизью..." Алик делал поворот на одной гусенице и валил кормой
деревья. "Ай! - вдруг сказала Рита. - Вертолет!" Алик затормозил, и все
посмотрели на вертолет. Вертолет медленно падал, цепляясь за распростертые
ветви, скользя по ним, переворачиваясь, цепляясь изуродованными винтами,
увлекая за собой тучи листьев. Он упал в клоаку. Все разом встали. Леониду
Андреевичу показалось, что протоплазма прогнулась под вертолетом, словно
смягчая удар, мягко и беззвучно пропустила его в себя и сомкнулась над
ним. "Да, - сказал Сартаков с неудовольствием. - Глупость какая, вся
недельная добыча..." Клоака стала пастью, сосущей, пробующей,
наслаждающейся. Она катала в себе вертолет, как человек катает языком от
щеки к щеке большой леденец. Вертолет крутило в пенящейся массе, он
исчезал, появлялся вновь, беспомощно взмахивая остатками винтов, и с
каждым появлением его становилось все меньше, органическая обшивка
истончалась, делалась прозрачной, как тонкая бумага, и уже смутно мелькали
сквозь нее каркасы двигателей и рамы приборов, а потом обшивка
расползлась, вертолет исчез в последний раз и больше не появился. Леонид
Андреевич посмотрел на Риту. Она была бледна, руки ее были стиснуты.
Сартаков откашлялся и сказал: "Честно говоря, я не предполагал... Должен
тебе сказать, директор, я вел себя довольно опрометчиво, но я никак не
предполагал..."
- Вперед, - сухо сказал Поль Алику.


"Щенков" было сорок три. Они медленно, но неутомимо двигались
колонной один за другим, словно текли по земле, переливаясь через стволы
сгнивших деревьев, через рытвины, по лужам стоячей воды, в высокой траве,
сквозь колючие кустарники. И они оставались белыми, чистыми, ни одна
соринка не приставала к ним, ни одна колючка не поранила их, и их не
пачкала черная болотная грязь. Они лились с тупой бездумной уверенностью,
как будто по давно знакомой привычной дороге.
Алик, с величайшей осторожностью выключив все агрегаты внешнего
воздействия, шел параллельно колонне, стараясь не слишком приближаться к
ней, но и не терять ее из виду. Скорость была ничтожная, едва ли не меньше
скорости пешехода, и это длилось долго. Через каждые полчаса Поль
выбрасывал сигнальную ракету, и скучный голос Шестопала сообщал в
репродукторе: "Ракету вижу, вас не вижу". Иногда он добавлял: "Меня сносит
ветром. А вас?" Это была его личная традиционная шутка.
Время от времени Сартаков (с разрешения Поля) выбирался из рубки,
соскакивал на землю и шел рядом с одним из "щенков". "Щенки" не обращали
на него никакого внимания: видимо, они даже не подозревали, что он
существует. Потом (опять-таки с разрешения Поля) рядом со "щенками"
прошлись по очереди Рита Сергеевна и Леонид Андреевич. От "щенков" резко и
неприятно пахло, белая оболочка их казалась прозрачной, и под нею волнами
двигались какие-то тени. Алик тоже попросился к "щенкам", но Поль его не
отпустил и сам не пошел, может быть, желая таким образом выразить свое
неудовольствие просьбами экипажа.
Возвратившись из очередной прогулки, Сартаков предложил изловить
одного "щенка". "Ничего нет легче, - сказал он. - Опростаем контейнер с
водой, накроем одного и оттащим в сторону. Все равно когда-нибудь придется
ловить". "Не разрешаю, - сказал Поль. - Во-первых, он сдохнет. А
во-вторых, я ничего не разрешу до тех пор, пока не станет все ясно". "Что
именно - все?" - спросил агрессивно Сартаков. "Все", - сказал Поль. "Что
это такое, почему, зачем? А заодно - в чем смысл жизни", - сказал
агрессивно Сартаков. "По-моему, это просто разновидность живого существа",
- сказал Алик, который очень не любил ссор. "Слишком сложно для живого
существа, - сказала Рита. - Я имею в виду, что слишком сложно для таких
больших размеров. Трудно себе представить, что это может быть за живое
существо" "Это вам трудно представить, - сказал Алик добродушно. - Или
мне, например. А вот, скажем, ваш Тойво может все это представить без
малейшего труда, ему это проще, чем для меня - завести двигатель. Раз - и
представил. Величиной с дом". "Знаете, что это? - сказал успокоившийся
Сартаков. - Это ловушка. Чья ловушка? Чья-то ловушка". "Занимается ловлей
вертолетов", - сказал Поль. "А что же, - сказал Сартаков. - Сидоров
попался три года назад, Карл еще раньше попался, а теперь вот мой
вертолет". "Разве Карл здесь сгинул?" - спросил Алик. "Это неважно, -
сказал Сартаков. - Ловушек может быть много". "Поль, - сказала Рита
Сергеевна, - можно, я поговорю с Тойво?" "Можно, - сказал Поль, - сейчас я
его вызову..."
Рита поговорила с Тойво. Сартаков еще раз вылез и походил рядом со
"щенками". Шестопал еще раз сообщил, что его сносит, и еще раз спросил, не
сносит ли их. А потом они увидели, как строй "щенков" нарушился. Колонна
разделилась. Леонид Андреевич считал: тридцать два "щенка" пошли прямо, а
одиннадцать, построившись в такую же колонну, свернули налево, наперерез
вездеходу. Алик продвинулся еще на несколько десятков метров и
остановился.
- Слева озеро, - объявил он.
Слева между деревьями открылось озеро, ровная гладь неподвижной
темной воды - совсем недалеко от вездехода. Леонид Андреевич увидел низкое
туманное небо и смутные очертания дирижабля. Одиннадцать "щенков" уверенно
направлялись к воде. Леонид Андреевич смотрел, как они переливаются через
кривую корягу на самом берегу и один за другим тяжело плюхаются в озеро.
По темной воде пошли маслянистые круги.
- Тонут! - сказал Сартаков с удивлением.
- Тогда уж - топятся, - сказал Алик. - Ну что, Поль, за ними? Или
прямо?
Поль рассматривал карту.
- Как всегда, - сказал он. - Этого озера у нас на картах нет. Если
карте больше двух лет, то она уже никуда не годится. - Он сложил карту и
придвинул к себе перископ. - Пойдем прямо, - сказал он. - Только погоди
немного.
Он медленно поворачивал перископ, а потом остановился и стал
вглядываться. В кабине вдруг стало тихо. Все смотрели на него. Леонид
Андреевич увидел, как его правая рука нашарила клавишу кинокамеры и
несколько раз нажала на нее. Потом Поль обернулся и, моргая, посмотрел на
Леонида Андреевича.
- Странно, - сказал он. - Может, вы взглянете? У того берега...
Леонид Андреевич подтянул перископ к себе. Он ничего не ожидал
увидеть: это было бы слишком просто. И он ничего не увидел. Озерная гладь,
далекий, заросший травою берег, губчатая кромка леса на фоне серого неба.
- А что вы там увидели? - спросил он, вглядываясь.
- Там была белая точка, - сказал Поль. - Мне показалось, что там, в
воде, человек... Глупо, конечно.
Темная вода, кромка леса, серое небо.
- Будем считать, что это была русалка, - сказал Леонид Андреевич и
отодвинулся от перископа.

6

Когда Атос проснулся, Нава еще спала. Она лежала на животе в
углублении между двумя корнями, уткнувшись лицом в сгиб левой руки, а
правую откинув в сторону, и Атос увидел в ее грязном полураскрытом кулаке
тонкий металлический предмет. Сначала он не понял, что это такое, и только
вдруг вспомнил странный полусон этой ночи, и свой страх, и свое облегчение
оттого, что не произошло чего-то ужасного. А потом он вспомнил, что это за
предмет, и даже название его вдруг всплыло в памяти. Это был скальпель. Он
подождал немного, проверял соответствие формы предмета и звучания этого
слова, сознавая вторым планом, что проверять здесь нечего, что все
правильно, но совершенно невозможно, потому что скальпель, со своей формой
и названием своим, чудовищно не соответствовал этому миру. Он разбудил
Наву.
Девочка проснулась, сейчас же села и заговорила:
- Какое сухое место, никогда в жизни не думала, что бывают такие
сухие места, и как здесь только трава растет, а, Молчун?.. - Она замолчала
и поднесла к глазам кулак со скальпелем. Секунду она глядела на скальпель,
потом взвизгнула, отбросила его и вскочила на ноги, Скальпель вонзился в
траву и встал торчком. Они смотрели на него, и обоим было страшно. - Что
это такое, Молчун? - сказала наконец Нава шепотом. - Какая страшная
вещь... Или это растение? Здесь все такое сухое, может быть, это растение?
- Почему - страшная? - спросил Атос.
- Еще бы не страшная, - сказала Нава. - Ты возьми его в руки...
Попробуй, попробуй, возьми, тогда и будешь знать, почему страшная. Я сама
не знаю, почему страшная...
Атос взял скальпель. Скальпель был еще теплый, а острый кончик его
холодил, и осторожно ведя по скальпелю пальцем, можно было найти то место,
где он перестает быть теплым и становится холодным.
- Где ты его взяла? - спросил Атос.
- Нигде я его не брала, - сказала Нава. - Он, наверно, сам залез ко
мне в руку, пока я спала. Видишь, какой он холодный. Он, наверное, захотел
согреться и залез мне в руку. Я никогда не видела таких... таких... я даже
не знаю, как это назвать. Может быть, у него есть ножки, только он их
спрятал? Какой он твердый?.. А может быть, мы еще спим с тобой, Молчун? -
Она вдруг запнулась и посмотрела на Атоса. - А мы в деревне сегодня ночью
были? Ведь были... Там еще был человек без лица, который думал, что я
мальчик... И мы искали, где поспать... Да, а потом я проснулась, тебя не
было, и я стала шарить рукой... Вот где он залез мне в кулак! - сказала
она. - Только вот что удивительно, Молчун. Я совсем тогда его не боялась,
даже наоборот... Он мне был для чего-то нужен...
- Все это был сон, - решительно сказал Атос. У него мурашки бежали по
затылку. - Забудь, это был сон. Поищи лучше какой-нибудь еды. А эту штуку
я закопаю.
- Для чего-то он мне был нужен... - повторила Нава. - Что-то я должна
была сделать... - Она помотала головой. - Я не люблю таких снов, - сказала
она. - Ничего не вспомнить. Ты поглубже его закопай, а то он выберется и
снова заползет а деревню и кого-нибудь напугает... Ну, ты закапывай, а я
пойду искать. - Она потянула носом воздух. - Где-то поблизости есть ягоды.
Удивительно, откуда в таком сухом месте ягоды?
Она легко и бесшумно побежала по траве. А Атос остался сидеть, держа
на ладони скальпель. Он не стал его закапывать. Он обмотал лезвие пучком
травы и сунул скальпель за пазуху. Теперь он вспомнил все. Но так и не мог
понять, что было сном, а что было на самом деле.
Нава скоро вернулась и выгребла из-за пазухи целую груду ягод и
несколько больших грибов.
- Там есть тропа, Молчун, - сказала она. - Давай мы с тобой не будем
возвращаться в ту деревню, а пойдем по тропе. Обязательно куда-нибудь
придем. Спросим там дорогу до Новой деревни, и все будет хорошо. А в эту
деревню давай мы не будем возвращаться. Мне там сразу не понравилось.
Правильно, что мы оттуда ушли. Нам туда и приходить не надо было, тебе же
воры кричали, что не ходи, пропадешь, да ты никогда никого не слушаешься,
вот мы из-за тебя чуть в беду и не попали... Что же ты не ешь? Грибы
сытные, ягоды вкусные, я теперь вспоминаю, мама мне всегда говорила, что
самые хорошие грибы растут там, где сухо, но тогда я не понимала, что это
такое - сухо. Мама говорила, что раньше много где было сухо, поэтому она
понимала, а я вот не понимала...
Атос попробовал гриб и съел его. Грибы действительно были хороши. И
ягоды были хороши, и он почувствовал себя бодрее. В деревню возвращаться
ему тоже не хотелось. Он попытался представить себе местность, как
объяснил и рисовал ему прутиком на земле Колченог, и вспомнил, что
Колченог говорил о дороге в Город, которая должна проходить где-то в этих
местах. Очень хорошая дорога, говорил Колченог с сожалением, самая прямая
дорога до Города, только не добраться до нее через болото-то, да и
неизвестно, есть она сейчас или нет ее... Возможно, Навина тропа и была
этой дорогой. Рискнуть стоило. Но сначала нужно было все-таки вернуться.
- Придется все-таки вернуться, Нава, - сказал он, когда они поели.
- Куда, в ту деревню? - Нава расстроилась. - Ну зачем ты это
говоришь, Молчун? Чего мы в той деревне еще не видели? Вот за что я тебя
не люблю, Молчун, так это что с тобой никак не договоришься
по-человечески... Только что ведь решили, что больше возвращаться в ту
деревню не станем, а теперь ты опять заводишь разговор, чтобы вернуться.
- Придется вернуться, - повторил он. - Мне самому не хочется, Нава,
но надо туда сходить. Может быть, нам объяснят там, как отсюда побыстрее
попасть в Город... Ты не сердись, Нава, ведь мне самому не хочется...
- А раз не хочется, так зачем ходить?
Он не хотел и не мог объяснить ей - зачем. Он поднялся и, не
оглядываясь, пошел в ту сторону, где должна была быть деревня. Нава