Страница:
— На запад, — поспешил сказать рабу Мордред.
Раб с улыбкой кивнул и, осторожно взяв своего хозяина под локоть, повел его по грубым ступеням, ведущим наверх к улице. Вскоре эта странная пара скрылась из виду за хибарой, где обитал портовый старшина.
— Ну надо же, — рассмеялся Гавейн, — дворцовый баран на сей раз промахнулся! Препроводить к королеве пару болтунов и не потрудиться подождать, чтобы услышать о прибытии королевского гонца! Интересно…
Фразу он не закончил. Крики и суматоха на палубе возвестили о появлении важной персоны, и наконец наверх поднялся богато одетый и гладко выбритый человек, еще бледный от перенесенной морской болезни. На поясе у него висел курьерский кошель; стягивавший этот кошель шнурок был опечатан королевской печатью. С важным видом курьер пошаркал по сходням. Отвлекшись от лекаря, толпа хлынула было к нему, увлекая за собой и мальчиков, но всех их ждало разочарование. Не обращая внимания ни на кого и не удостоив ответом ни один из вопросов, курьер поднялся по лестнице и быстрым шагом направился в сторону дворца. Он уже вышел за черту города, оставив за спиной последние городские лачуги, как его встретил запыхавшийся Габран — на сей раз прибывший с верховым королевским эскортом.
— Что ж, теперь ей уже известно, — промолвил Гавейн. — Пойдем, поспеши же. — И мальчики припустили рысцой вслед за гонцом и его новообретенной свитой.
Письмо, привезенное гонцом, было от сестры королевы, Морганы, королевы Регеда.
Обе дамы никогда не питали особой любви друг к другу, однако их связывали узы много более сильные, чем любовь, — ненависть к их брату, королю Артуру. Моргауза ненавидела его потому, что знала, какие страх и отвращенье испытывает Артур к самому воспоминанью о том грехе, на который она толкнула его; Моргана же ненавидела его потому, что, хотя и была сама замужем за могущественным и воинственным королем Урбгеном, желала себе супруга моложе, чем он, годами и королевства побольше, чем Регед. В человеческой природе — без вины ненавидеть того невинного, кого мы тщимся уничтожить, и дабы получить желаемое — Моргана готова была предать и супруга, и брата.
О первом из этих желаний она и писала сестре: “Помнишь ты Акколона? Я его заполучила. Он готов умереть за меня. Возможно, до этого дойдет, случись по несчастной судьбе узнать о моих планах Артуру или этому дьяволу Мерлину. Но будь покойна, сестра, из достоверных рук я получила известие, что чародей болен. Да будет тебе известно, что он взял в дом ученицу, дочь Дионаса с Речных островов, которая была до того жрицей в общине Дев Озера на Инис Витрине. А теперь говорят, что он взял ее и в наложницы и что она, пользуясь его слабостью, силится научиться у него его колдовству и уже на полпути к тому, чтобы украсть всю его силу, высосать его досуха, а затем, верно, бросить, навеки связав заклинаньем. Знаю, что молва говорит, дескать, чародеи не умирают, но если рассказ сей правдив, то, как только Мерлин лишится силы и на его месте останется одна лишь девчонка Нимуэ, кто помешает нам, истинным колдуньям, забрать всю силу себе?”
Моргауза, читавшая письмо у высокого окна, презрительно и раздраженно скривила губы. “Нам, истинным колдуньям”. Да что возомнила о себе эта дуреха, если она думает, что сумеет постичь хотя бы толику ее, Моргаузы, искусства. Моргаузу, наставлявшую когда-то свою сводную сестру в ее первых шагах на стезе колдовства, никто и ничто не заставило бы признаться даже себе самой в том, что Моргана с ее одаренностью к волшебству давно уже превзошла Оркнейскую ведьму с ее приворотными зельями и ядовитыми заклятьями, и превзошла настолько, насколько Мерлин в расцвете своих сил превосходил их обеих.
Более в письме почти ничего не было. “В остальном, — писала Моргана, — в стране спокойно, а это, боюсь, означает, что господин мой Урбген вскоре вернется домой на зиму. Поговаривают о том, что Артур намерен отправиться в Малую Британию — с миром и для того, чтобы посетить Хоеля. Пока же он остается в Камелоте, предаваясь супружескому блаженству, хотя до сих пор никаких признаков наследника не видно”.
Вот это вызвало у Моргаузы довольную улыбку. Выходит, Богиня вняла ее мольбам и призывам и приняла ее жертвы. Слухи оказались правдивы. Королева Гвиневера бесплодна, а потому Верховный король, отказывающийся отослать ее от себя, останется без наследника. Королева-ведьма выглянула в окно. Вот он, тот, кто, как считалось, утонул столько лет назад. Он стоял на ровном травянистом поле за стенами, там, где раб золотых дел мастера разбил шатер и установил небольшую — на один тигель — печурку своего хозяина, а сам старик, раскладывавший орудия своего ремесла, болтал с мальчиками.
Моргауза внезапно отвернулась от окна. На ее зов в покой прибежал паж.
— Тот человек под стенами, это ювелир? Прибыл только что из Уэльса? Понятно. Передай ему, пусть принесет мне кое-что из своих безделушек. Если он умел, здесь для него найдется немало работы и поселят его во дворце. Но работа должна быть тонкой, достойной двора королевы. Передай ему это, иначе пусть он меня не беспокоит.
Мальчик убежал. Взгляд королевы, сидевшей у окна с письмом на коленях, скользнул к дальним болотам и дальше за зеленый горизонт, где небо отражало бесконечный блеск моря, и Моргауза улыбнулась. Перед ее внутренним взором вновь предстало видение, явившееся ей ночью и облаченное в сиянье кристалла: высокие башни Камелота, и она сама шествует по городу, сопровождаемая сыновьями, чтобы поднести Артуру богатые дары, которые откроют ей дорогу к милостям и власти. А самый богатый из всех даров стоит здесь же под окном: Мордред, сын Верховного короля.
Хотя пока ведомо это было одной лишь королеве, то было последнее лето мальчиков на островах, и это лето стояло чудесное. Солнце сияло, теплые ветры дули вполсилы, охота и рыбалка приносили добрый улов и добычу. Мальчики дни проводили на вольном воздухе. Уже не первый месяц под начальством Мордреда они стали выходить в море. Жители островов обычно не делали такого развлечения ради, поскольку теченья у Оркнеев, где встречались воды двух великих морей, были опасны и переменчивы. Поначалу Гахерис страдал морской болезнью, но стыдился показать, что дает взять над собой верх “рыбацкому отродью”, а потому настаивал на участии в каждой из морских вылазок и вскоре стал вполне сносным мореходом. Остальные трое чувствовали себя под парусом словно чайки на вершине водных гребней, и “настоящие принцы” прониклись новым уважением к старшему юноше, когда увидели, как хорошо и с какой уверенностью он правит лодкой в этих бурных водах. Впрочем, верно и то, что его уменьям не суждено было быть испытанными в бурю; королевиному снисхожденью настал бы скорый конец, доложи ей кто о признаках истинной угрозы. А потому все пятеро помалкивали о своих приключеньях и продолжали без попреков и нагоняев исследовать побережье. Если советники Моргаузы лучше нее знали, какому риску подвергают себя те, кто решился выйти в море даже по летней погоде, то и они держали рты на замке; недалек тот час, когда Гавейн станет здесь королем, и его милости уже искали многие. На деле Моргауза проявляла мало интереса ко всему, что лежало за стенами ее дворца. “Ведьмы воды не любят”, — говорил Гарет, нимало не подозревая, что значат эти слова. Если уж на то пошло, то принцы, пожалуй, гордились тем, что об их матери идет слава ведьмы.
Отчасти это проявилось уже тем самым напоенным солнцем летом. Золотых дел мастера Бельтана и его раба Кассо поселили в одной из примыкавших к самому дворцу построек, и что ни день их можно было видеть за работой в главном внутреннем дворе. На все то была воля королевы: она дала им серебро и небольшой запас драгоценных камней, вывезенных много лет назад из Дунпельдира, и приказала изготовить подвески и наручья и другие драгоценности, “достойные короля”. Зачем это делалось, она не сказала никому, но по дворцу ходили слухи о том, что в видении ей привиделись драгоценные вещицы, и вот теперь появились златокузнецы — волею ли случая или колдовства, кто знает? — чтобы облечь в плоть эту мечту.
И действительно, вещицы из их рук выходили драгоценные. Старик был превосходным мастером и более того — художником редкого вкуса, учившимся, как не уставал он повторять, у лучших знатоков своего ремесла. Он умел работать и в стиле кельтов, где сплетались в волшебный узор изломанные и одновременно плавные линии, и в стиле, который он перенял, по его словам, у саксов — с эмалями и чернью, и изысканной филигранью, в которой дивно скрещивались и завивались тончайшие металлические нити. Тонкую проработку Бельтан не доверял никому; он был столь близорук, что в повседневной жизни вполне мог считаться слепым, но мелкие работы делал с изумительной точностью. Более простой труд, а также все заготовки он оставлял Кассо, которому также дозволялось браться за починку украшений и за мелкие заказы от местных жителей. Кассо был молчалив столь же, сколь словоохотлив был его хозяин, так что прошло немало времени прежде, чем мальчики, которые по-многу часов проводили у горна, если возле него происходило что-нибудь интересное, обнаружили, что Кассо на самом деле немой. И потому они вопросами засыпали Бельтана, который и говорил, и трудился счастливо и без передышки, но Мордред, наблюдавший почти так же молчаливо, как и раб, приметил, что мало что укрывалось от взора последнего и что Кассо, когда время от времени поднимал с виду неизменно потупленный взгляд, производил впечатление человека намного более быстрого умом, чем его хозяин. Впечатление было мимолетным и вскоре позабылось; принцу некогда было думать о немом рабе, а Мордред в те дни был принцем до мозга костей, принятым в ватагу сводных братьев и — все еще к немалому его недоумению — в милости у королевы.
Так текли своим чередом летние дни, и к концу их сбылось волшебное предвиденье королевы. Одним прекрасным сентябрьским днем в гавань вошел корабль. И прибыли вести, которые изменили жизнь их всех.
8
Раб с улыбкой кивнул и, осторожно взяв своего хозяина под локоть, повел его по грубым ступеням, ведущим наверх к улице. Вскоре эта странная пара скрылась из виду за хибарой, где обитал портовый старшина.
— Ну надо же, — рассмеялся Гавейн, — дворцовый баран на сей раз промахнулся! Препроводить к королеве пару болтунов и не потрудиться подождать, чтобы услышать о прибытии королевского гонца! Интересно…
Фразу он не закончил. Крики и суматоха на палубе возвестили о появлении важной персоны, и наконец наверх поднялся богато одетый и гладко выбритый человек, еще бледный от перенесенной морской болезни. На поясе у него висел курьерский кошель; стягивавший этот кошель шнурок был опечатан королевской печатью. С важным видом курьер пошаркал по сходням. Отвлекшись от лекаря, толпа хлынула было к нему, увлекая за собой и мальчиков, но всех их ждало разочарование. Не обращая внимания ни на кого и не удостоив ответом ни один из вопросов, курьер поднялся по лестнице и быстрым шагом направился в сторону дворца. Он уже вышел за черту города, оставив за спиной последние городские лачуги, как его встретил запыхавшийся Габран — на сей раз прибывший с верховым королевским эскортом.
— Что ж, теперь ей уже известно, — промолвил Гавейн. — Пойдем, поспеши же. — И мальчики припустили рысцой вслед за гонцом и его новообретенной свитой.
Письмо, привезенное гонцом, было от сестры королевы, Морганы, королевы Регеда.
Обе дамы никогда не питали особой любви друг к другу, однако их связывали узы много более сильные, чем любовь, — ненависть к их брату, королю Артуру. Моргауза ненавидела его потому, что знала, какие страх и отвращенье испытывает Артур к самому воспоминанью о том грехе, на который она толкнула его; Моргана же ненавидела его потому, что, хотя и была сама замужем за могущественным и воинственным королем Урбгеном, желала себе супруга моложе, чем он, годами и королевства побольше, чем Регед. В человеческой природе — без вины ненавидеть того невинного, кого мы тщимся уничтожить, и дабы получить желаемое — Моргана готова была предать и супруга, и брата.
О первом из этих желаний она и писала сестре: “Помнишь ты Акколона? Я его заполучила. Он готов умереть за меня. Возможно, до этого дойдет, случись по несчастной судьбе узнать о моих планах Артуру или этому дьяволу Мерлину. Но будь покойна, сестра, из достоверных рук я получила известие, что чародей болен. Да будет тебе известно, что он взял в дом ученицу, дочь Дионаса с Речных островов, которая была до того жрицей в общине Дев Озера на Инис Витрине. А теперь говорят, что он взял ее и в наложницы и что она, пользуясь его слабостью, силится научиться у него его колдовству и уже на полпути к тому, чтобы украсть всю его силу, высосать его досуха, а затем, верно, бросить, навеки связав заклинаньем. Знаю, что молва говорит, дескать, чародеи не умирают, но если рассказ сей правдив, то, как только Мерлин лишится силы и на его месте останется одна лишь девчонка Нимуэ, кто помешает нам, истинным колдуньям, забрать всю силу себе?”
Моргауза, читавшая письмо у высокого окна, презрительно и раздраженно скривила губы. “Нам, истинным колдуньям”. Да что возомнила о себе эта дуреха, если она думает, что сумеет постичь хотя бы толику ее, Моргаузы, искусства. Моргаузу, наставлявшую когда-то свою сводную сестру в ее первых шагах на стезе колдовства, никто и ничто не заставило бы признаться даже себе самой в том, что Моргана с ее одаренностью к волшебству давно уже превзошла Оркнейскую ведьму с ее приворотными зельями и ядовитыми заклятьями, и превзошла настолько, насколько Мерлин в расцвете своих сил превосходил их обеих.
Более в письме почти ничего не было. “В остальном, — писала Моргана, — в стране спокойно, а это, боюсь, означает, что господин мой Урбген вскоре вернется домой на зиму. Поговаривают о том, что Артур намерен отправиться в Малую Британию — с миром и для того, чтобы посетить Хоеля. Пока же он остается в Камелоте, предаваясь супружескому блаженству, хотя до сих пор никаких признаков наследника не видно”.
Вот это вызвало у Моргаузы довольную улыбку. Выходит, Богиня вняла ее мольбам и призывам и приняла ее жертвы. Слухи оказались правдивы. Королева Гвиневера бесплодна, а потому Верховный король, отказывающийся отослать ее от себя, останется без наследника. Королева-ведьма выглянула в окно. Вот он, тот, кто, как считалось, утонул столько лет назад. Он стоял на ровном травянистом поле за стенами, там, где раб золотых дел мастера разбил шатер и установил небольшую — на один тигель — печурку своего хозяина, а сам старик, раскладывавший орудия своего ремесла, болтал с мальчиками.
Моргауза внезапно отвернулась от окна. На ее зов в покой прибежал паж.
— Тот человек под стенами, это ювелир? Прибыл только что из Уэльса? Понятно. Передай ему, пусть принесет мне кое-что из своих безделушек. Если он умел, здесь для него найдется немало работы и поселят его во дворце. Но работа должна быть тонкой, достойной двора королевы. Передай ему это, иначе пусть он меня не беспокоит.
Мальчик убежал. Взгляд королевы, сидевшей у окна с письмом на коленях, скользнул к дальним болотам и дальше за зеленый горизонт, где небо отражало бесконечный блеск моря, и Моргауза улыбнулась. Перед ее внутренним взором вновь предстало видение, явившееся ей ночью и облаченное в сиянье кристалла: высокие башни Камелота, и она сама шествует по городу, сопровождаемая сыновьями, чтобы поднести Артуру богатые дары, которые откроют ей дорогу к милостям и власти. А самый богатый из всех даров стоит здесь же под окном: Мордред, сын Верховного короля.
Хотя пока ведомо это было одной лишь королеве, то было последнее лето мальчиков на островах, и это лето стояло чудесное. Солнце сияло, теплые ветры дули вполсилы, охота и рыбалка приносили добрый улов и добычу. Мальчики дни проводили на вольном воздухе. Уже не первый месяц под начальством Мордреда они стали выходить в море. Жители островов обычно не делали такого развлечения ради, поскольку теченья у Оркнеев, где встречались воды двух великих морей, были опасны и переменчивы. Поначалу Гахерис страдал морской болезнью, но стыдился показать, что дает взять над собой верх “рыбацкому отродью”, а потому настаивал на участии в каждой из морских вылазок и вскоре стал вполне сносным мореходом. Остальные трое чувствовали себя под парусом словно чайки на вершине водных гребней, и “настоящие принцы” прониклись новым уважением к старшему юноше, когда увидели, как хорошо и с какой уверенностью он правит лодкой в этих бурных водах. Впрочем, верно и то, что его уменьям не суждено было быть испытанными в бурю; королевиному снисхожденью настал бы скорый конец, доложи ей кто о признаках истинной угрозы. А потому все пятеро помалкивали о своих приключеньях и продолжали без попреков и нагоняев исследовать побережье. Если советники Моргаузы лучше нее знали, какому риску подвергают себя те, кто решился выйти в море даже по летней погоде, то и они держали рты на замке; недалек тот час, когда Гавейн станет здесь королем, и его милости уже искали многие. На деле Моргауза проявляла мало интереса ко всему, что лежало за стенами ее дворца. “Ведьмы воды не любят”, — говорил Гарет, нимало не подозревая, что значат эти слова. Если уж на то пошло, то принцы, пожалуй, гордились тем, что об их матери идет слава ведьмы.
Отчасти это проявилось уже тем самым напоенным солнцем летом. Золотых дел мастера Бельтана и его раба Кассо поселили в одной из примыкавших к самому дворцу построек, и что ни день их можно было видеть за работой в главном внутреннем дворе. На все то была воля королевы: она дала им серебро и небольшой запас драгоценных камней, вывезенных много лет назад из Дунпельдира, и приказала изготовить подвески и наручья и другие драгоценности, “достойные короля”. Зачем это делалось, она не сказала никому, но по дворцу ходили слухи о том, что в видении ей привиделись драгоценные вещицы, и вот теперь появились златокузнецы — волею ли случая или колдовства, кто знает? — чтобы облечь в плоть эту мечту.
И действительно, вещицы из их рук выходили драгоценные. Старик был превосходным мастером и более того — художником редкого вкуса, учившимся, как не уставал он повторять, у лучших знатоков своего ремесла. Он умел работать и в стиле кельтов, где сплетались в волшебный узор изломанные и одновременно плавные линии, и в стиле, который он перенял, по его словам, у саксов — с эмалями и чернью, и изысканной филигранью, в которой дивно скрещивались и завивались тончайшие металлические нити. Тонкую проработку Бельтан не доверял никому; он был столь близорук, что в повседневной жизни вполне мог считаться слепым, но мелкие работы делал с изумительной точностью. Более простой труд, а также все заготовки он оставлял Кассо, которому также дозволялось браться за починку украшений и за мелкие заказы от местных жителей. Кассо был молчалив столь же, сколь словоохотлив был его хозяин, так что прошло немало времени прежде, чем мальчики, которые по-многу часов проводили у горна, если возле него происходило что-нибудь интересное, обнаружили, что Кассо на самом деле немой. И потому они вопросами засыпали Бельтана, который и говорил, и трудился счастливо и без передышки, но Мордред, наблюдавший почти так же молчаливо, как и раб, приметил, что мало что укрывалось от взора последнего и что Кассо, когда время от времени поднимал с виду неизменно потупленный взгляд, производил впечатление человека намного более быстрого умом, чем его хозяин. Впечатление было мимолетным и вскоре позабылось; принцу некогда было думать о немом рабе, а Мордред в те дни был принцем до мозга костей, принятым в ватагу сводных братьев и — все еще к немалому его недоумению — в милости у королевы.
Так текли своим чередом летние дни, и к концу их сбылось волшебное предвиденье королевы. Одним прекрасным сентябрьским днем в гавань вошел корабль. И прибыли вести, которые изменили жизнь их всех.
8
Это был королевский корабль. Мальчики увидели его первыми. В тот день они вывели свою лодку в море и ловили рыбу в самом горле узкого залива. Распахнув паруса, корабль несся, повинуясь свежему ветру, и на золоченой мачте развевался штандарт, который они, хоть и ни разу не видели воочию, сразу узнали. Красный дракон на золотисто-желтом поле.
— Знамя Верховного короля! — возбужденно воскликнул Мордред, стоявший у рулевого весла и потому завидевший его первым.
Гахерис, который никогда не умел владеть собой, издал ликующий вопль, необузданный, как боевой клич.
— Он послал за нами! Мы поедем в Камелот! Дядюшка Верховный король вспомнил о нас и послал за нами!
— Выходит, ее виденье было верно. Серебряные дары действительно для короля Артура. Но если она его сестра, зачем ей такие дары?
Братья пропустили эти слова мимо ушей.
— Камелот! — с наивным восхищеньем прошептал Гарет.
— А ты-то ему зачем? — одернул его Агравейн. — Ты еще слишком мал. И вообще она тебя не отпустит. Но, если наш дядя Верховный. король послал за нами троими, как она может нас не пустить?
— И ты поедешь? — сухо спросил Мордред.
— Что ты хочешь сказать? Мне придется. Если Верховный король…
— Да, это все я знаю. Я хотел сказать, ты захочешь поехать?
— Да ты ума лишился! — уставился на него во все глаза Агравейн. — Не хотеть поехать? Но почему, во имя всех богов?
— Потому что Верховный король никогда не был другом нашему отцу, вот что он хочет сказать, — вмешался Гахерис, а потом едко добавил: — Ну что ж, всем понятно, почему Мордред не осмеливается ехать, но Верховный король приходится братом нашей матери, и почему он должен быть врагом нам, даже если он враждовал с нашим отцом? — Он перевел взгляд на Гавейна. — А ты что имел в виду? Что мать везет все эти сокровища, чтобы купить себе место при дворе?
Гавейн, занятый травлением каната, не ответил.
— Если она поедет, она и меня возьмет, — горячо вставил Гарет, понимавший лишь половину из того, что говорилось. — Я знаю, что возьмет!
— Купить себе место при дворе! — взорвался Агравейн. — Надо же, какая глупость! Нетрудно понять, что произошло. Это все злобный старик Мерлин отравлял Верховного короля, преподнося ему о нас гадкую ложь, а теперь он наконец мертв, поскольку, готов поспорить на что хотите, именно такую весть привез нам этот корабль, и теперь мы можем поехать ко двору в Камелот и возглавить Соратников Верховного короля!
— Чем дальше, тем лучше. — Мордред говорил даже более сухо, чем обычно. — Когда я спросил тебя, хочешь ли ты поехать, я думал, что ты не одобряешь его политики.
— Ах, его политика, — нетерпеливо отмахнулся Агравейн. — Здесь дело иное. Это наш шанс вырваться отсюда, попасть в самую гущу событий. Дайте мне только добраться туда, я хотел сказать, в Камелот, и хоть надежду пожить и подраться вволю — и плевал я на его политику.
— Да, но каких битв ты там ждешь? В том-то и дело, не так ли? Вот из-за чего ты так ярился. Если он действительно намерен заключить длительный мир с саксом Сердиком, схваток тебе не видать.
— Он прав, — поддержал Мордреда Гахерис, но Агравейн только рассмеялся.
— Увидим. Во-первых, я не верю, что даже Артуру удастся заставить саксонского короля пойти на хоть какие-то его условия, а потом еще и придерживаться договора, а во-вторых, как только я там окажусь и завижу хоть одного сакса, будет вам добрая схватка.
— Пустые слова, — пренебрежительно бросил Гахерис.
— Но если они заключат договор… — возмущенно начал Гарет.
— Придержите языки! Да, все вы, — прервал его Гавейн, голос его был напряженным и ровным, но под ним трепетало предвкушенье. — Давайте вернемся домой и все узнаем. Во всяком случае, хоть какие-то известья. Мордред, теперь мы можем разворачиваться?
По общему согласию, Мордред всегда был капитаном в их морских экспедициях так же, как Гавейн всегда возглавлял их вылазки на суше.
Мордред кивнул и отдал приказ развернуть парус по ветру. То, что самую тяжелую работу он отводил Агравейну, возможно, и не было совпаденьем, но последний не сказал ничего, тянул изо всех сил вырывавшийся канат, помогая развернуть легко скользившую лодку и послать ее по волнам в кильватере королевского корабля.
Привез ли корабль или нет вести, касавшиеся мальчиков, но посланник короля уж точно был на борту и спустился на берег, как только на пристань перебросили сходни. Хотя он ни с кем не говорил, только коротко ответил на приветственную речь посланных ему навстречу советников королевы, часть его посланья уже была известна матросам. К тому времени, когда мальчики вытащили на гальку свою лодку и поднялись на пристань, слова посланника передавались из уст в уста с траурным звоном благоговения и ужаса, смешанного с подспудным возбужденьем, какое свойственно испытывать беднякам при мысли о столь важных переменах в жизни их правителей.
Смешавшись с толпой, все пятеро прислушивались к речам, расспрашивали сошедших на берег матросов.
Дело обстояло так, как они догадывались. Старый чародей наконец умер. Он был погребен на роскошной траурной церемонии в его собственной пещере в Брин Мирддин, неподалеку от Маридунума, его родного города. Один из солдат в свите королевского посланника нес караульную службу на похоронах и рассказывал теперь об этом всем желающим слушать, живописуя саму церемонию, горе короля, костры, зажженные по всей стране, о том, как двор в конечном итоге вернулся в Камелот, и о последовавшем приказе королевскому посланнику отправиться на Оркнейские острова. Зачем был отправлен сюда посланник, матросы и сами знали довольно смутно, но, как сказали они мальчикам, ходят слухи, что королеву Моргаузу и ее семью приказано доставить назад в Великую Британию.
— Ну, что я говорил! — с торжеством заявил братьям Гахерис.
И четверо младших побежали вверх по дороге, ведшей ко дворцу Мордред, после минутной заминки, двинулся следом. Внезапно все будто переменилось. Он снова чужак, и четверо сыновей короля Лота, объединенные открывающимся перед ними золотым будущим, как будто его не замечают. Теперь они переговаривались на бегу, поглощенные большими надеждами.
— … и это Мерлин советовал Артуру заключить мир с саксами, — задыхаясь от бега, бормотал Агравейн.
— Тогда нам, может, еще доведется увидеть, как наш дядя возьмется за меч, — счастливо поддержал его Гахерис. — И мы ему понадобимся…
— Чтобы нарушить принесенную им на мече клятву? — резко спросил Гавейн.
— Может, он не только нас к себе требует. Может, теперь, когда Мерлина больше нет, он послал и за матерью. Старик был дурным человеком, я слышал это из маминых уст, и он ненавидел ее потому, что завидовал ее волшебной силе. Она сама мне это сказала. Может быть, теперь, когда Мерлин мертв, наша мать станет вместо него творить волшебство для Верховного короля.
— Королевская чародейка? Одна у него уже есть, — сухо отозвался Гавейн. — Разве ты не слышал? Сила Мерлина перешла к даме Нимуэ, и король во всем обращается к ней за советом. Так, во всяком случае, говорят.
Теперь они были уже возле самых ворот и потому перешли на шаг. Гарет повернулся к сводному брату:
— Мордред, когда мы поедем в Камелот, ты останешься здесь совсем один. Что ты будешь делать?
“Останешься совсем один…” Первенца короля Лота единственного из всех принцев оставят на Оркнеях? Мордред заметил, что та же мысль неожиданно поразила и Гавейна
— Об этом я не думал, — коротко ответил он. — Пойдем, пора почиститься и узнать, что можно вытянуть из приезжего.
И Мордред первым вошел в ворота. Гавейн мгновенье постоял на месте, потом вошел следом за ним, а после побежали и младшие.
Дворец гудел от слухов словно растревоженный улей, но наверняка никто ничего не знал, если не считать смутных слухов, которые принцы уже слышали в гавани. Посланник заперся с королевой. Придворные и челядь толпились в коридорах и в большом зале, но расступились перед мальчиками, когда, короткое время спустя, пятеро принцев, умытые и облаченные в чистые туники, прошествовали к дверям, ведшим в личные покои королевы.
Время шло. На дворе стало смеркаться, и по дворцу засновали слуги, зажигая факелы. Было время ужина. Запахи готовящейся еды растекались по комнатам и переходам, заставив мальчиков вспомнить о голоде. Торопясь поскорее узнать новости, они забыли съесть ячменные лепешки, взятые с собой на рыбалку. Но дверь в королевские покои оставалась по-прежнему закрыта. Раз до них донесся резкий голос Моргаузы, но никто не мог бы сказать, повысила ли она его в возбуждении или во гневе. Принцы беспокойно переступили с ноги на ногу и переглянулись между собой.
— Мы не можем не поехать, — сказал Агравейн. — Какой еще приказ мог послать с королевским кораблем наш дядя Верховный король?
— Даже если об этом в депеше нет ни слова, — отозвался задумчиво Гавейн, — разумеется, мы сможем воспользоваться кораблем, чтобы послать весточку нашему дяде Верховному королю и напомнить ему о себе.
(“И если хотя бы один из них еще раз скажет “наш дядя Верховный король, — в яростном раздражении подумал Мордред, — я начну кричать “мой отец король Лотиана и Оркнейских островов”, посмотрим, что они на это скажут!”)
— Тихо, — произнес он вслух. — Он выходит. Сейчас мы все узнаем.
Но им суждено было остаться в неведении. Дверь отворилась, и на пороге в сопровождении двух стражников появился королевский посланник. Черты его лица были сложены в непроницаемую маску: посланников особо учили вести себя так, чтобы ничего нельзя было прочесть по их лицам. Не глядя по сторонам, он прошел вперед, придворные и челядь расступились перед ним. Никто не осмелился заговорить с ним, и даже принцы отступили на шаг, не задав ни одного из мучивших их вопросов, что готовы были сорваться с их уст. Даже на глухих островах, продуваемых северными ветрами, люди знали, что королевскому посланнику не задают вопросов, как не задают вопросов самому Верховному королю. Посланник прошел мимо них, словно их не существовало вовсе — словно простой гонец Верховного короля значил больше, чем все принцы островов вместе взятые.
Навстречу ему поспешил распорядитель королевиного двора, чтобы взять его под свое крыло и препроводить в отведенные ему покои. И все это время дверь в покои королевы оставалась плотно закрыта.
— Ужинать хочу, — серьезно сказал Гарет.
— Похоже, ужин мы получим задолго до того, как она соизволит поведать нам, что происходит, — отозвался Агравейн.
Так оно и вышло. Лишь поздней ночью, в час, когда в обычные дни мальчиков отсылали в постель, королева наконец послала за ними.
— Все пятеро? — переспросил посланца Гавейн.
— Все пятеро, — подтвердил Габран. Он не мог сдержаться и бросил на Мордреда полный любопытства взгляд, и его примеру последовали и еще четыре пары глаз. Мордред, внутренне подобравшийся под готовым накрыть его с головой внезапным приливом возбужденья, надежды и недоброго предчувствия, глядел, как это было в его обычае, бесстрастно и безо всякого выраженья.
— И поспешите, — добавил Габран, придерживая дверь. Они поспешили.
Один за другим вошли они в покой Моргаузы, безмолвные и полные надежд, и застали там зрелище, поразившее всех пятерых. Долгий промежуток с того времени, как был отослан посланник, королева употребила на то, чтобы отужинать, переговорить со своими советниками и дать волю своим чувствам в бурной и глубоко удовлетворительной интерлюдии с Габраном; затем она велела своим дамам облачить себя в парадные одежды и подготовить королевский прием для беседы с сыновьями.
Из большого зала в личные покои перенесли высокий позолоченный трон, на котором подле пылающих брусков торфа в очаге королева и сидела сейчас. Ноги ее покоились на обитой алой материей скамеечке. На столе подле ее локтя покоился свиток, который передал ей королевский посланец; королевская печать с Драконом на ней расплескалась каплями воска словно кровавое пятно.
Габран, приведший принцев, пересек покой и стал за спинкой королевского трона. Никого больше здесь не было; придворных дам давно уже отослали спать. За окном стала полная луна; каравай ее остывал, бледнел с золота ноготков до тончайшего серебра, и острый как меч клин лунного света, упавший на трон королевы, блестел на золоте, переливался в самоцветных камнях, терялся в складках роскошного платья. Моргауза велела нарядить себя в лучшие свои одежды, ниспадающие мягкими волнами бронзового цвета бархата. На поясе у нее поблескивали золото и изумруды, волосы были переплетены золотыми нитями, а поверх уложенных кос красовалась тонкая корона красного кельтского золота, некогда — корона самого Лота, которую мальчики видели до того, только когда им дозволялось безмолвно присутствовать на церемонных королевских советах.
Факелы погасили, а лампы еще не зажигали. С одной стороны Моргаузу освещал ласковый свет очага, с другой — лунное серебро, и выглядела она настоящей королевой и истинной красавицей. Мордред, возможно, единственный из пятерых, заметил, как бледна она под слоем румян и как прилила к ее щекам необычная краска. “Она плакала, — подумал он, а потом пришла иная более верная мысль — с оттенком льда, наследством Артура: — Она пила. Гавейн прав. Они уезжают. И что тогда будет со мной? Зачем посылать за мной? Потому что они боятся оставить здесь без присмотра сына Лота, притом перворожденного?”
Ни одной из несущихся вскачь мыслей нельзя было прочесть по лицу Мордреда; он стоял недвижимо подле Гавейна, которого он был выше на полголовы, и ждал королевиных слов, и по виду его каждый бы сказал, что из всех присутствовавших в этом покое ее речи меньше всего его волнуют. Потом он увидел, что из всех пятерых королева смотрит только на него, Мордреда, и сердце у него в груди подпрыгнуло, а затем забилось ровно и быстро.
Моргауза отвела наконец взгляд и какое-то время в молчании рассматривала всех своих сыновей. Затем она заговорила:
— Всем вам известно, что корабль, стоящий на якоре в гавани, пришел от моего брата Верховного короля и что привез он посланца Артура с депешей для меня.
Никакого ответа. Да она его и не ожидала. Она оглядела выстроившихся в ряд мальчиков, их поднятые лица, глаза, в которых начинали разгораться искры радостного предвкушения.
— Вижу, вы строили догадки, и готова поверить, что ваши догадки верны. Да, он прибыл наконец, пришел вызов, который вам так долго был желанен, да и мне тоже. Правда, пришел этот вызов в таких словах, каких я не могу одобрить… Вам приказано явиться в Камелот, ко двору Верховного короля, вашего дяди.
Она помолчала. Гавейн, привилегированный старший сын, поспешил сказать:
— Госпожа-матушка, если это расстраивает тебя, мне очень жаль. Но мы ведь всегда знали, что рано или поздно такое случится, не так ли? Так же, как мы знали, что военную выучку, состояние и удачу людям нашей крови положено искать на большой земле, там, где вершатся большие дела, а не здесь, на этих глухих островах.
— Знамя Верховного короля! — возбужденно воскликнул Мордред, стоявший у рулевого весла и потому завидевший его первым.
Гахерис, который никогда не умел владеть собой, издал ликующий вопль, необузданный, как боевой клич.
— Он послал за нами! Мы поедем в Камелот! Дядюшка Верховный король вспомнил о нас и послал за нами!
— Выходит, ее виденье было верно. Серебряные дары действительно для короля Артура. Но если она его сестра, зачем ей такие дары?
Братья пропустили эти слова мимо ушей.
— Камелот! — с наивным восхищеньем прошептал Гарет.
— А ты-то ему зачем? — одернул его Агравейн. — Ты еще слишком мал. И вообще она тебя не отпустит. Но, если наш дядя Верховный. король послал за нами троими, как она может нас не пустить?
— И ты поедешь? — сухо спросил Мордред.
— Что ты хочешь сказать? Мне придется. Если Верховный король…
— Да, это все я знаю. Я хотел сказать, ты захочешь поехать?
— Да ты ума лишился! — уставился на него во все глаза Агравейн. — Не хотеть поехать? Но почему, во имя всех богов?
— Потому что Верховный король никогда не был другом нашему отцу, вот что он хочет сказать, — вмешался Гахерис, а потом едко добавил: — Ну что ж, всем понятно, почему Мордред не осмеливается ехать, но Верховный король приходится братом нашей матери, и почему он должен быть врагом нам, даже если он враждовал с нашим отцом? — Он перевел взгляд на Гавейна. — А ты что имел в виду? Что мать везет все эти сокровища, чтобы купить себе место при дворе?
Гавейн, занятый травлением каната, не ответил.
— Если она поедет, она и меня возьмет, — горячо вставил Гарет, понимавший лишь половину из того, что говорилось. — Я знаю, что возьмет!
— Купить себе место при дворе! — взорвался Агравейн. — Надо же, какая глупость! Нетрудно понять, что произошло. Это все злобный старик Мерлин отравлял Верховного короля, преподнося ему о нас гадкую ложь, а теперь он наконец мертв, поскольку, готов поспорить на что хотите, именно такую весть привез нам этот корабль, и теперь мы можем поехать ко двору в Камелот и возглавить Соратников Верховного короля!
— Чем дальше, тем лучше. — Мордред говорил даже более сухо, чем обычно. — Когда я спросил тебя, хочешь ли ты поехать, я думал, что ты не одобряешь его политики.
— Ах, его политика, — нетерпеливо отмахнулся Агравейн. — Здесь дело иное. Это наш шанс вырваться отсюда, попасть в самую гущу событий. Дайте мне только добраться туда, я хотел сказать, в Камелот, и хоть надежду пожить и подраться вволю — и плевал я на его политику.
— Да, но каких битв ты там ждешь? В том-то и дело, не так ли? Вот из-за чего ты так ярился. Если он действительно намерен заключить длительный мир с саксом Сердиком, схваток тебе не видать.
— Он прав, — поддержал Мордреда Гахерис, но Агравейн только рассмеялся.
— Увидим. Во-первых, я не верю, что даже Артуру удастся заставить саксонского короля пойти на хоть какие-то его условия, а потом еще и придерживаться договора, а во-вторых, как только я там окажусь и завижу хоть одного сакса, будет вам добрая схватка.
— Пустые слова, — пренебрежительно бросил Гахерис.
— Но если они заключат договор… — возмущенно начал Гарет.
— Придержите языки! Да, все вы, — прервал его Гавейн, голос его был напряженным и ровным, но под ним трепетало предвкушенье. — Давайте вернемся домой и все узнаем. Во всяком случае, хоть какие-то известья. Мордред, теперь мы можем разворачиваться?
По общему согласию, Мордред всегда был капитаном в их морских экспедициях так же, как Гавейн всегда возглавлял их вылазки на суше.
Мордред кивнул и отдал приказ развернуть парус по ветру. То, что самую тяжелую работу он отводил Агравейну, возможно, и не было совпаденьем, но последний не сказал ничего, тянул изо всех сил вырывавшийся канат, помогая развернуть легко скользившую лодку и послать ее по волнам в кильватере королевского корабля.
Привез ли корабль или нет вести, касавшиеся мальчиков, но посланник короля уж точно был на борту и спустился на берег, как только на пристань перебросили сходни. Хотя он ни с кем не говорил, только коротко ответил на приветственную речь посланных ему навстречу советников королевы, часть его посланья уже была известна матросам. К тому времени, когда мальчики вытащили на гальку свою лодку и поднялись на пристань, слова посланника передавались из уст в уста с траурным звоном благоговения и ужаса, смешанного с подспудным возбужденьем, какое свойственно испытывать беднякам при мысли о столь важных переменах в жизни их правителей.
Смешавшись с толпой, все пятеро прислушивались к речам, расспрашивали сошедших на берег матросов.
Дело обстояло так, как они догадывались. Старый чародей наконец умер. Он был погребен на роскошной траурной церемонии в его собственной пещере в Брин Мирддин, неподалеку от Маридунума, его родного города. Один из солдат в свите королевского посланника нес караульную службу на похоронах и рассказывал теперь об этом всем желающим слушать, живописуя саму церемонию, горе короля, костры, зажженные по всей стране, о том, как двор в конечном итоге вернулся в Камелот, и о последовавшем приказе королевскому посланнику отправиться на Оркнейские острова. Зачем был отправлен сюда посланник, матросы и сами знали довольно смутно, но, как сказали они мальчикам, ходят слухи, что королеву Моргаузу и ее семью приказано доставить назад в Великую Британию.
— Ну, что я говорил! — с торжеством заявил братьям Гахерис.
И четверо младших побежали вверх по дороге, ведшей ко дворцу Мордред, после минутной заминки, двинулся следом. Внезапно все будто переменилось. Он снова чужак, и четверо сыновей короля Лота, объединенные открывающимся перед ними золотым будущим, как будто его не замечают. Теперь они переговаривались на бегу, поглощенные большими надеждами.
— … и это Мерлин советовал Артуру заключить мир с саксами, — задыхаясь от бега, бормотал Агравейн.
— Тогда нам, может, еще доведется увидеть, как наш дядя возьмется за меч, — счастливо поддержал его Гахерис. — И мы ему понадобимся…
— Чтобы нарушить принесенную им на мече клятву? — резко спросил Гавейн.
— Может, он не только нас к себе требует. Может, теперь, когда Мерлина больше нет, он послал и за матерью. Старик был дурным человеком, я слышал это из маминых уст, и он ненавидел ее потому, что завидовал ее волшебной силе. Она сама мне это сказала. Может быть, теперь, когда Мерлин мертв, наша мать станет вместо него творить волшебство для Верховного короля.
— Королевская чародейка? Одна у него уже есть, — сухо отозвался Гавейн. — Разве ты не слышал? Сила Мерлина перешла к даме Нимуэ, и король во всем обращается к ней за советом. Так, во всяком случае, говорят.
Теперь они были уже возле самых ворот и потому перешли на шаг. Гарет повернулся к сводному брату:
— Мордред, когда мы поедем в Камелот, ты останешься здесь совсем один. Что ты будешь делать?
“Останешься совсем один…” Первенца короля Лота единственного из всех принцев оставят на Оркнеях? Мордред заметил, что та же мысль неожиданно поразила и Гавейна
— Об этом я не думал, — коротко ответил он. — Пойдем, пора почиститься и узнать, что можно вытянуть из приезжего.
И Мордред первым вошел в ворота. Гавейн мгновенье постоял на месте, потом вошел следом за ним, а после побежали и младшие.
Дворец гудел от слухов словно растревоженный улей, но наверняка никто ничего не знал, если не считать смутных слухов, которые принцы уже слышали в гавани. Посланник заперся с королевой. Придворные и челядь толпились в коридорах и в большом зале, но расступились перед мальчиками, когда, короткое время спустя, пятеро принцев, умытые и облаченные в чистые туники, прошествовали к дверям, ведшим в личные покои королевы.
Время шло. На дворе стало смеркаться, и по дворцу засновали слуги, зажигая факелы. Было время ужина. Запахи готовящейся еды растекались по комнатам и переходам, заставив мальчиков вспомнить о голоде. Торопясь поскорее узнать новости, они забыли съесть ячменные лепешки, взятые с собой на рыбалку. Но дверь в королевские покои оставалась по-прежнему закрыта. Раз до них донесся резкий голос Моргаузы, но никто не мог бы сказать, повысила ли она его в возбуждении или во гневе. Принцы беспокойно переступили с ноги на ногу и переглянулись между собой.
— Мы не можем не поехать, — сказал Агравейн. — Какой еще приказ мог послать с королевским кораблем наш дядя Верховный король?
— Даже если об этом в депеше нет ни слова, — отозвался задумчиво Гавейн, — разумеется, мы сможем воспользоваться кораблем, чтобы послать весточку нашему дяде Верховному королю и напомнить ему о себе.
(“И если хотя бы один из них еще раз скажет “наш дядя Верховный король, — в яростном раздражении подумал Мордред, — я начну кричать “мой отец король Лотиана и Оркнейских островов”, посмотрим, что они на это скажут!”)
— Тихо, — произнес он вслух. — Он выходит. Сейчас мы все узнаем.
Но им суждено было остаться в неведении. Дверь отворилась, и на пороге в сопровождении двух стражников появился королевский посланник. Черты его лица были сложены в непроницаемую маску: посланников особо учили вести себя так, чтобы ничего нельзя было прочесть по их лицам. Не глядя по сторонам, он прошел вперед, придворные и челядь расступились перед ним. Никто не осмелился заговорить с ним, и даже принцы отступили на шаг, не задав ни одного из мучивших их вопросов, что готовы были сорваться с их уст. Даже на глухих островах, продуваемых северными ветрами, люди знали, что королевскому посланнику не задают вопросов, как не задают вопросов самому Верховному королю. Посланник прошел мимо них, словно их не существовало вовсе — словно простой гонец Верховного короля значил больше, чем все принцы островов вместе взятые.
Навстречу ему поспешил распорядитель королевиного двора, чтобы взять его под свое крыло и препроводить в отведенные ему покои. И все это время дверь в покои королевы оставалась плотно закрыта.
— Ужинать хочу, — серьезно сказал Гарет.
— Похоже, ужин мы получим задолго до того, как она соизволит поведать нам, что происходит, — отозвался Агравейн.
Так оно и вышло. Лишь поздней ночью, в час, когда в обычные дни мальчиков отсылали в постель, королева наконец послала за ними.
— Все пятеро? — переспросил посланца Гавейн.
— Все пятеро, — подтвердил Габран. Он не мог сдержаться и бросил на Мордреда полный любопытства взгляд, и его примеру последовали и еще четыре пары глаз. Мордред, внутренне подобравшийся под готовым накрыть его с головой внезапным приливом возбужденья, надежды и недоброго предчувствия, глядел, как это было в его обычае, бесстрастно и безо всякого выраженья.
— И поспешите, — добавил Габран, придерживая дверь. Они поспешили.
Один за другим вошли они в покой Моргаузы, безмолвные и полные надежд, и застали там зрелище, поразившее всех пятерых. Долгий промежуток с того времени, как был отослан посланник, королева употребила на то, чтобы отужинать, переговорить со своими советниками и дать волю своим чувствам в бурной и глубоко удовлетворительной интерлюдии с Габраном; затем она велела своим дамам облачить себя в парадные одежды и подготовить королевский прием для беседы с сыновьями.
Из большого зала в личные покои перенесли высокий позолоченный трон, на котором подле пылающих брусков торфа в очаге королева и сидела сейчас. Ноги ее покоились на обитой алой материей скамеечке. На столе подле ее локтя покоился свиток, который передал ей королевский посланец; королевская печать с Драконом на ней расплескалась каплями воска словно кровавое пятно.
Габран, приведший принцев, пересек покой и стал за спинкой королевского трона. Никого больше здесь не было; придворных дам давно уже отослали спать. За окном стала полная луна; каравай ее остывал, бледнел с золота ноготков до тончайшего серебра, и острый как меч клин лунного света, упавший на трон королевы, блестел на золоте, переливался в самоцветных камнях, терялся в складках роскошного платья. Моргауза велела нарядить себя в лучшие свои одежды, ниспадающие мягкими волнами бронзового цвета бархата. На поясе у нее поблескивали золото и изумруды, волосы были переплетены золотыми нитями, а поверх уложенных кос красовалась тонкая корона красного кельтского золота, некогда — корона самого Лота, которую мальчики видели до того, только когда им дозволялось безмолвно присутствовать на церемонных королевских советах.
Факелы погасили, а лампы еще не зажигали. С одной стороны Моргаузу освещал ласковый свет очага, с другой — лунное серебро, и выглядела она настоящей королевой и истинной красавицей. Мордред, возможно, единственный из пятерых, заметил, как бледна она под слоем румян и как прилила к ее щекам необычная краска. “Она плакала, — подумал он, а потом пришла иная более верная мысль — с оттенком льда, наследством Артура: — Она пила. Гавейн прав. Они уезжают. И что тогда будет со мной? Зачем посылать за мной? Потому что они боятся оставить здесь без присмотра сына Лота, притом перворожденного?”
Ни одной из несущихся вскачь мыслей нельзя было прочесть по лицу Мордреда; он стоял недвижимо подле Гавейна, которого он был выше на полголовы, и ждал королевиных слов, и по виду его каждый бы сказал, что из всех присутствовавших в этом покое ее речи меньше всего его волнуют. Потом он увидел, что из всех пятерых королева смотрит только на него, Мордреда, и сердце у него в груди подпрыгнуло, а затем забилось ровно и быстро.
Моргауза отвела наконец взгляд и какое-то время в молчании рассматривала всех своих сыновей. Затем она заговорила:
— Всем вам известно, что корабль, стоящий на якоре в гавани, пришел от моего брата Верховного короля и что привез он посланца Артура с депешей для меня.
Никакого ответа. Да она его и не ожидала. Она оглядела выстроившихся в ряд мальчиков, их поднятые лица, глаза, в которых начинали разгораться искры радостного предвкушения.
— Вижу, вы строили догадки, и готова поверить, что ваши догадки верны. Да, он прибыл наконец, пришел вызов, который вам так долго был желанен, да и мне тоже. Правда, пришел этот вызов в таких словах, каких я не могу одобрить… Вам приказано явиться в Камелот, ко двору Верховного короля, вашего дяди.
Она помолчала. Гавейн, привилегированный старший сын, поспешил сказать:
— Госпожа-матушка, если это расстраивает тебя, мне очень жаль. Но мы ведь всегда знали, что рано или поздно такое случится, не так ли? Так же, как мы знали, что военную выучку, состояние и удачу людям нашей крови положено искать на большой земле, там, где вершатся большие дела, а не здесь, на этих глухих островах.