Страница:
После недолгих колебаний солдатик широко ухмыльнулся, буркнул «О'кей!» и начал расстегивать брюки,
— Да ты что, совсем рехнулся? — завопила Чу, хватая парня за руку. — Здесь же люди ходят! Нет уж, красавчик, компаративным анализом мы займемся в приватной обстановке.
Она неумолимо поволокла добычу в логово.
Чиновник, слышавший из своего укрытия каждое слово пикантной беседы, искренне веселился. Чу успела уже похвастаться своим трофеем. Орган, отрезанный у Вейлера, прошел через руки опытного таксидермиста и выглядел на удивление живо.
— Послушай, а зачем тебе такая штука? — спросил чиновник, когда Чу со смехом открыла продолговатый, обтянутый бархатом футляр.
— Это будет приманка.
Она описала членом несколько петель, словно ребенок — игрушечным самолетом, а затем любовно чмокнула воздух перед его кончиком.
— Хочешь верь, хочешь нет, но лучше всего молоденькие петушки идут на большой болт.
Задержавшись под тем же навесом, Кобыла начала поднимать капюшон плаща. Чиновник вышел из темноты и осторожно кашлянул.
— Я хотел бы воспользоваться твоими услугами. Только не здесь. Я поселился на корабельном кладбище.
Кобыла окинула его оценивающим взглядом и пожала плечами:
— Хорошо. Но время, истраченное на дорогу, тоже пойдет в счет. И я не смогу проторчать у тебя до утра. — Она слегка подергала чиновника за татуированный палец. — Сегодня ночью в церкви служат панихиду.
— Хорошо, — согласился чиновник.
— Это — последняя служба перед эвакуацией, и я не хочу ее пропустить. Будут отпевать всех, кто когда-либо умер в Клей-Бэнке. Мне тоже есть кого помянуть. Так пошли, куда там? — Кобыла взяла его под руку.
Некрасивое лицо, кожа обветренная, задубевшая, как старое дерево. Чиновник легко мог представить себе эту женщину своей хорошей знакомой — при других обстоятельствах.
Они шли и молчали. Чиновник кутался в пончо, полчаса назад изготовленное чемоданом. Молчать становилось все труднее и труднее.
— А как тебя звать? — неловко спросил он.
— По-настоящему или как меня зовут в заведении?
— Все равно.
— Тогда — Аркадия.
Открыв дверь, чиновник нащупал свечку, зажег ее и поставил в подсвечник. Аркадия топала ногами, стряхивая налипшую на сапоги грязь.
— Господи, — вздохнула она, — да когда же он кончится, дождь этот проклятый?
Сверток, купленный утром у малолетних мародеров, так и лежал на тумбочке, но кое-что в комнате изменилось. Кто-то сдернул с кровати покрывало и положил на простыню черное воронье перо. Чиновник смахнул перо на пол.
Аркадия высмотрела на стене крючок и повесила плащ. Она сдвинула опознавательный браслет повыше и стала чесать запястье.
— У меня от него сыпь. Но только знаешь, что я думаю? Пройдет год-другой, и адамантин войдет в моду. Люди будут надевать такие вот штуки по доброй воле, будут платить за них бешеные деньги.
— Вот, — сказал чиновник, протягивая ей сверток, — Сними с себя все и переоденься в это. Аркадия взглянула на сверток, пожала плечами:
— Хорошо.
— Я сейчас вернусь.
Чиновник вынул из чемодана садовый секатор и вышел под дождь, в непроглядную тьму. Вернулся он не очень скоро, Аркадия успела уже переодеться. Карнавальное платье было скроено кое-как и сплошь расшито оранжевыми блестками. Но по размеру почти тик-в-тик. Сойдет.
— Розы! Как здорово! — Аркадия захлопала в ладоши и закружилась, совсем как маленькая девочка. Легкая материя взметнулась текучим, волшебным движением.
— Тебе нравится, как я выгляжу?
— Ложись на кровать, — грубо сказал чиновник, — и задери юбку до пояса.
Аркадия молча подчинилась.
Чиновник бросил мокрую охапку роз рядом с кроватью. На бледной, как мрамор, коже Аркадии резко выделялся черный кустик волос. Чиновнику показалось, что эта кожа должна быть холодной, как лед.
Он торопливо разделся. Запах роз заполнил уже всю комнату.
Проникая в Аркадию, чиновник закрыл глаза. И не открывал их до самого конца.
11. ПОЛНОЧНОЕ СОЛНЦЕ
— Да ты что, совсем рехнулся? — завопила Чу, хватая парня за руку. — Здесь же люди ходят! Нет уж, красавчик, компаративным анализом мы займемся в приватной обстановке.
Она неумолимо поволокла добычу в логово.
Чиновник, слышавший из своего укрытия каждое слово пикантной беседы, искренне веселился. Чу успела уже похвастаться своим трофеем. Орган, отрезанный у Вейлера, прошел через руки опытного таксидермиста и выглядел на удивление живо.
— Послушай, а зачем тебе такая штука? — спросил чиновник, когда Чу со смехом открыла продолговатый, обтянутый бархатом футляр.
— Это будет приманка.
Она описала членом несколько петель, словно ребенок — игрушечным самолетом, а затем любовно чмокнула воздух перед его кончиком.
— Хочешь верь, хочешь нет, но лучше всего молоденькие петушки идут на большой болт.
Задержавшись под тем же навесом, Кобыла начала поднимать капюшон плаща. Чиновник вышел из темноты и осторожно кашлянул.
— Я хотел бы воспользоваться твоими услугами. Только не здесь. Я поселился на корабельном кладбище.
Кобыла окинула его оценивающим взглядом и пожала плечами:
— Хорошо. Но время, истраченное на дорогу, тоже пойдет в счет. И я не смогу проторчать у тебя до утра. — Она слегка подергала чиновника за татуированный палец. — Сегодня ночью в церкви служат панихиду.
— Хорошо, — согласился чиновник.
— Это — последняя служба перед эвакуацией, и я не хочу ее пропустить. Будут отпевать всех, кто когда-либо умер в Клей-Бэнке. Мне тоже есть кого помянуть. Так пошли, куда там? — Кобыла взяла его под руку.
Некрасивое лицо, кожа обветренная, задубевшая, как старое дерево. Чиновник легко мог представить себе эту женщину своей хорошей знакомой — при других обстоятельствах.
Они шли и молчали. Чиновник кутался в пончо, полчаса назад изготовленное чемоданом. Молчать становилось все труднее и труднее.
— А как тебя звать? — неловко спросил он.
— По-настоящему или как меня зовут в заведении?
— Все равно.
— Тогда — Аркадия.
Открыв дверь, чиновник нащупал свечку, зажег ее и поставил в подсвечник. Аркадия топала ногами, стряхивая налипшую на сапоги грязь.
— Господи, — вздохнула она, — да когда же он кончится, дождь этот проклятый?
Сверток, купленный утром у малолетних мародеров, так и лежал на тумбочке, но кое-что в комнате изменилось. Кто-то сдернул с кровати покрывало и положил на простыню черное воронье перо. Чиновник смахнул перо на пол.
Аркадия высмотрела на стене крючок и повесила плащ. Она сдвинула опознавательный браслет повыше и стала чесать запястье.
— У меня от него сыпь. Но только знаешь, что я думаю? Пройдет год-другой, и адамантин войдет в моду. Люди будут надевать такие вот штуки по доброй воле, будут платить за них бешеные деньги.
— Вот, — сказал чиновник, протягивая ей сверток, — Сними с себя все и переоденься в это. Аркадия взглянула на сверток, пожала плечами:
— Хорошо.
— Я сейчас вернусь.
Чиновник вынул из чемодана садовый секатор и вышел под дождь, в непроглядную тьму. Вернулся он не очень скоро, Аркадия успела уже переодеться. Карнавальное платье было скроено кое-как и сплошь расшито оранжевыми блестками. Но по размеру почти тик-в-тик. Сойдет.
— Розы! Как здорово! — Аркадия захлопала в ладоши и закружилась, совсем как маленькая девочка. Легкая материя взметнулась текучим, волшебным движением.
— Тебе нравится, как я выгляжу?
— Ложись на кровать, — грубо сказал чиновник, — и задери юбку до пояса.
Аркадия молча подчинилась.
Чиновник бросил мокрую охапку роз рядом с кроватью. На бледной, как мрамор, коже Аркадии резко выделялся черный кустик волос. Чиновнику показалось, что эта кожа должна быть холодной, как лед.
Он торопливо разделся. Запах роз заполнил уже всю комнату.
Проникая в Аркадию, чиновник закрыл глаза. И не открывал их до самого конца.
11. ПОЛНОЧНОЕ СОЛНЦЕ
Муравьи летели огромным переливчатым облаком. Крошечные радуги трепещущих крылышек перекрывались, образуя черные дифракционные узоры — окружности и полумесяцы, — исчезавшие прежде, чем глаз успевал толком их различить. Чиновник задрал голову и смотрел как завороженный, пока стая, выполнявшая свой последний, предсмертный, полет к морю, не растаяла в воздухе.
— Это же бессмысленно, — недовольно проворчала Чу.
Чиновник отошел от флаера.
— Все очень просто. Ты поднимешь машину и направишься прямо на юг — пока Тауэр-Хилл не скроется за горизонтом. Потом снизишься до бреющего и назад. Чуть к востоку, у ручья, есть небольшая поляна, вот там меня и жди. Ребенок справится.
— Ты знаешь, о чем я.
— Ну, хорошо. Ты заметила, как к нам относились в ангаре?
На противоположной стороне поля бригада еле живых, проржавевших и разболтанных двойников неуклюже закидывала части разобранного ангара на летающую платформу.
— Как им хотелось, чтобы мы умотали отсюда еще до полудня. Что это — не хотят, чтобы всякие посторонние путались под ногами?
— Да, и что же тут странного?
— Ровно ничего. И в том, что некий идиот прислал сюда летающую платформу, за два дня до прилива, чтобы вывезли такую драгоценность, как сборный сарай, — в этом тоже нет ничего странного. Каких идиотов не бывает. — Чиновник на секунду смолк. — Им приказали избавиться от меня как можно скорее. Вот я и хочу узнать — с чего бы это?
Он отступил в тень и крикнул:
— Взлетай!
Фонарь кабины закрылся, двигатели ожили.
Флаер выглядел очень элегантно — за пределами летающих миров такая совершенная техника была большой редкостью. Воздух над изумрудной обшивкой задрожал от жара реактивных двигателей. Машина пробежала примерно десятикратную свою длину, задрала нос и с ревом рванулась в небо.
Тропинка петляла по лесу. За время дождей листья и трава поменяли цвет, стали густо-лиловыми и кобальтовыми, все вокруг словно подверглось синему сдвигу.
Тихий, печальный свет, сочащийся сквозь кроны деревьев, словно напоминал о неизбежном конце Приливных Земель, о превращении их в сине-зеленое подводное царство.
У подножия Тауэр-Хилла деревья расступились. Сквозь пожухлую зелень земной, чужеродной для этой планеты, травы, покрывавшей склоны холма, проглядывали белые меловые уступы. И везде — яркие палатки и навесы, флаги, зонтики и воздушные шары. На самой вершине стояла древняя башня, размалеванная яркими, оранжевыми с розовым, узорами, — остров инопланетной эстетики, дико контрастировавший с трагедийным убранством осеннего леса.
Склоны кишели двойниками; развороченный палкой муравейник — вот на что походил сейчас Тауэр-Хилл. Казалось, что в обезлюдевшую страну слетелись черти — слетелись и справляют свой собственный карнавал, в пику тому, недавнему, человеческому.
Чиновник пошел вверх, к башне.
Хрупкий металлический хохот, словно стрекот миллиона сверчков. Четыре двойника бряцают по струнам. Металлическая толпа подбадривает двоих хромированных борцов, одинаковых, как горошины из одного стручка. Как шурупы из одной коробки. Дальше — развеселый хоровод из дюжины сцепившихся руками двойников. Гуляющие парочки. Рука, условно говоря, номера один на талии номера два, рука номера два — на талии номера один, головы нежно соприкасаются. Номер один абсолютно неотличим от номера два, кто тут он, кто она — невозможно даже догадаться. Апофеоз бесполости.
— Угощайся!
Чиновник остановился в тени одного из павильонов, чтобы отдышаться. Повернувшись на голос, он увидел двойника, с глубоким поклоном протягивающего пустую руку. Недоуменно сморгнув, чиновник сообразил, что двойники считают его своим, и вежливо принял стакан. Сознание, что изо всех сотен он один видит под иллюзорной плотью металлические кости, доставляло ему какое-то извращенное удовольствие.
— Спасибо.
— Ну как, оттягиваешься?
— Правду говоря, я только что прибыл. Двойник пошатнулся, негромко икнул, фамильярно похлопал чиновника по плечу. С экрана ухмылялась круглая, болезненная физиономия.
— Ты бы, друг, приехал пораньше, пока не все еще местные умотали. Нанял бы себе бабу, чтобы таскала тебя на спине, как кобыла. Хлопнешь по жопе — она и припустит. Ты ж знаешь, — подмигнул кругломордый, — что было в этой башне.
— Телевизионная станция. Да, я знаю.
Кругломордый тупо разинул рот и уставился на чиновника. Беседа становилась, мягко говоря, малоинтересной.
— Да нет, кой хрен телевизионная. Бордель тут был, вот что. Можно было купить все, что угодно. Все, что угодно. Вот раз мы с женой…
Чиновник отставил стакан:
— Извините, пожалуйста, но меня ждут.
В салоне башни было не протолкнуться. Черные скелеты густо обсели центральный кольцевой бар, остальные болтали в многочисленных кабинках.
Единственным освещением душноватого зала служили лицевые экраны клиентов да телевизоры, развешанные по периметру потолка.
Никем не замеченный, чиновник задержался рядом с группой двойников, увлеченно смотревших на экран. Пожар в трущобах, из окон горящих зданий прыгают люди. По узеньким улицам катится людской вал. Люди потрясают кулаками, что-то скандируют. Небо затянуто дымом, полиция разгоняет толпу электрошоковыми копьями. Бред, безумие, конец света.
— Что это там такое? — поинтересовался чиновник.
— Беспорядки в Фэне, — откликнулся один из зрителей. — Это — район Порт-Ричмонда, чуть пониже водопадов, в зоне затопления. Эвакуаторы поймали мальчонку, поджигавшего какой-то склад, и забили его до смерти.
— Просто отвратительно, — вмешался другой. — Люди ведут себя как скоты. Хуже скотов — ведь им это нравится.
— Дело в том, что желающие поучаствовать стекаются со всего Пидмонта. Особенно подростки — для них это нечто вроде обряда инициации. Власти перекрыли дороги, но даже это не спасает.
— Пороть их надо, вот что. Хотя не так уж они и виноваты. Все это — от жизни на планете, вдали от сдерживающих, дисциплинирующих факторов цивилизации.
— Что ни говори, — заметил третий, — а в каждом из нас сидит такой же дикарь. Будь я малость помоложе, я тоже был бы там, с ними.
— Да уж, не сомневаюсь.
Слабый, еле заметный проблеск света — в середине бара приоткрылась и тут же торопливо захлопнулась дверь кладовки. За это мгновение чиновник успел заметить в щели узкое бледное лицо. Даже не заметить, а почувствовать, почти подсознательно, но и этого было достаточно; он решил понаблюдать — не повторится ли чудное видение.
Чиновник ждал долго, очень долго. И снова приоткрылась дверь, и снова боязливо выглянуло то же самое лицо, узкое и бледное. Да, он не ошибся. Женщина. Женщина маленькая, тощенькая, похожая на мышку.
Женщина, которую он видел прежде,
Очень интересно. Чиновник обошел зал по кругу. Кладовка имела не одну дверь, а две, с одной стороны и с другой. Будет очень даже просто проскользнуть под стойкой и — в дверь. Он вернулся на стартовую позицию и выбрал себе удобный наблюдательный пункт — стул, почти полностью отгороженный от остального зала буйной порослью щупальцевых лиан.
Время тянулось с убийственной медлительностью, чиновнику начинало казаться, что он сидит на этом стуле уже много дней. На телевизионных экранах появлялись айсберги, отламывающиеся от ледника и с.грохотом падающие в море, палаточные города для пассажиров телячьих кораблей, полярные шапки, снятые из космоса и не подозревающие еще о грядущем катаклизме, и снова пожары, толпы, полиция, разинутые в крике рты… Пора бы встать и уйти, но дверь кладовки открывалась снова и снова, с четкой механической регулярностью, как по часам. Часы с кукушкой. Часы с мышкой. Проходит тридцать минут, голова, высунувшаяся из двери, быстро оглядывает посетителей и снова прячется. И ни тебе «ку-ку», ни тебе «пик-пик». Женщина явно кого-то искала.
Этот посетитель подождал, пока освободится место за стойкой, и положил перед собой букетик цветов. Мятые, дохленькие водянки и радужницы, сорванные, скорее всего, здесь же, на склоне, десять минут назад. Любитель полевых цветочков взял невидимую салфетку и перевернул ее на другую сторону. Затем он провел руками по нижней поверхности стойки, словно нащупывая там некий спрятанный предмет. Получив от бармена заказ, он поднял несуществующий стакан и осмотрел его дно.
Очень знакомые манеры. Очень.
Прошло несколько минут, из узкой щели снова выглянуло бледное, мышиное личико. Женщина осмотрела зал, заметила нового посетителя, подняла палец и энергично закивала головой. Дверь закрылась.
Чиновник обошел половину окружности бара и нырнул под стойку. Всполошившийся было бармен увидел зеленый опознавательный браслет — знак федерального агента, находящегося вне юрисдикции эвакуационных властей, — и мягко отъехал. Чиновник открыл заднюю дверь кладовки.
И на мгновение зажмурился, ослепленный резким светом голой, безо всяких плафонов-абажуров, лампочки.
На высоких, до самого потолка, стеллажах — хоть шаром покати. Ни одной бутылки, ни одной банки — только кубическая, средних размеров, коробка, к которой тянется, привстав на цыпочки, невысокая узкокостая женщина. Чиновник взял ее за руку, чуть повыше локтя.
— Привет!
Эсме испуганно пискнула и застыла, судорожно прижимая коробку к груди. Затем она крутнулась волчком, уставила на чиновника черные блестящие бусинки и попыталась вырваться.
— Как здоровье твоей матушки? — вежливо поинтересовался чиновник,
— Вы не имеете права…
— Все еще жива, так ведь?
Косточки тонкие, куриные, сожми чуть сильнее — и хрустнут, в маленьких глазках — дикий, животный страх.
— А Грегорьян великодушно согласился разрешить твою проблему, верно? Да отвечай же ты! — Чиновник грубо встряхнул дрожащую от ужаса девушку. — Скажи дяде «да»!
Эсме молча кивнула.
— Ты что, язык проглотила? Тебя арестуют по первому моему слову. Грегорьян использовал тебя как курьера, да?
Чиновник шагнул вперед, теперь Эсме была зажата между его объемистым брюхом и полками. Чиновник чувствовал, как колотится ее сердце.
— Д-д-да.
— Это — его коробка?
— Да.
— Кому ты должна ее передать?
— Мужчине — мужчине в баре. Грегорьян сказал, у него будут цветы.
— А что еще?
— Ничего. Он сказал, если этот человек станет что-нибудь спрашивать, сказать ему, что все ответы там, внутри.
Чиновник отступил на шаг, осторожно разогнул тоненькие, судорожно сжатые пальцы и вынул из них посылку Грегорьяна, Эсме не шелохнулась, но проводила коробку таким жадным, тоскующим взглядом, словно там лежало ее собственное сердце. Чиновник чувствовал себя старым, прожженным циником.
— Подумай здраво, Эсме. — Он старался говорить мягко — и не мог, слова звучали жестоко, издевательски. — Грегорьян, конечно же, способен на все, но что ему легче сделать — убить свою мать или обмануть тебя?
На раскрасневшемся лице Эсме застыло какое-то странное выражение. Чиновник не был уже уверен, что этой девушкой движет простая, стерильно-чистая жажда мести. Он ни в чем не был уверен. И никак не мог воздействовать на ее поступки.
— Уходи, — сказал он, указывая на дальнюю дверь.
Как только Эсме исчезла, чиновник раскрыл коробку. Увидев, что там лежит, он судорожно вдохнул, однако не ощутил никакого удивления — только глухую, свинцовую тоску.
Чиновник открыл дверь, задержался на пару секунд, давая глазам привыкнуть к полумраку, а затем подошел к стойке.
— Примите посылочку, — издевательски пропел он. — Это вам от сыночка.
На лице Корды появилось легкое недоумение.
— О чем это ты?
— Знаешь, избавь ты меня от этого. Ты попался с поличным. Сотрудничество с противником, использование запрещенной технологии, нарушение эмбарго, злоупотребление общественным доверием — список можно продолжать до бесконечности. И не льсти себе надеждой, что я ничего не смогу доказать. Одно мое слово, и Филипп бросится на тебя, как лев на теплое… ну, скажем, мясо. От тебя останутся одни только следы зубов на твоих костях — при полном, как ни странно, отсутствии вышеупомянутых костей. Так вот.
Корда положил ладони на стойку, опустил лицо и замер.
Так прошло несколько минут. Наконец он поднял голову, вздохнул и спросил:
— Что ты хочешь узнать?
— Рассказывай все по порядку, — сказал чиновник. — С самого начала. В некотором царстве, в некотором государстве…
Разочарование — вот что привело совсем еще юного Корду в шанхайский охотничий домик. В те времена, когда он поступил на общественную службу, Дворец Загадок был только-только еще построен, а в воздухе носились легенды о сдерживании опасных технологий и переделке социальных систем. Корда мечтал о подвигах, хотел превзойти всех и вся. Для него было полной — и печальной — неожиданностью, что дикая лошадь технологии уже взнуздана и объезжена. Что выстроены непроницаемые стены, что экспансия цивилизации приостановлена. Покорение новых миров не планировалось, а все старые были успешно взяты под контроль. Горечь разочарования — вот и все, что осталось на долю честолюбивых юнцов его поколения.
Каждый божий день Корда либо уходил на лодке в лиманы, либо слонялся по коралловым холмам и остервенело убивал каждую живую тварь, попадавшуюся под руку. И сам себя за это ненавидел.
Бывали дни, когда перья устилали болото так плотно, что не было видно ни воды, ни земли, — но это не приносило Корде ни малейшего облегчения, скорее уж наоборот. Он убил нескольких бегемотов, но не взял на память никаких трофеев — о мясе и говорить нечего, — для людей оно не съедобно.
В тот приснопамятный день было очень жарко. Корда — с винтовкой, естественно, за плечом — пересекал луг и увидел женщину, выкапывавшую из земли угрей. Женщина прервала работу, сняла рубаху, обтерла пот со лба и грудей. Корда застыл.
Женщина заметила его и улыбнулась. Корда увидел лицо редкой, необыкновенной красоты — хотя с первого взгляда оно показалось ему малоинтересным. В отличие от грудей. «Приходи на закате, — сказала женщина. — Захвати с собой несколько куропаток, я их поджарю».
К тому времени, как Корда вернулся, женщина успела развести костер. Они сидели рядом с огнем, на расстеленном одеяле. Корда возложил добычу к ее ногам. Разделив трапезу, они разделили и ложе.
Уже тогда лицо женщины показалось ему странно изменчивым. Он не был уверен — в дрожащем свете костра померещится все что хочешь. И все-таки лицо это становилось то округлым, то угловатым, то удлиненным. Казалось, что под ее кожей скрыты тысячи разных лиц, что они толпятся там, отталкивают друг друга и иногда — в момент страсти, когда женщина о них забывает, — вырываются на поверхность. Женщина оседлала Корду и скакала на нем яростно, самозабвенно, словно на жеребце, которого можно загнать за одну ночь, а потом — будь что будет. Или пристрелить, или так бросить. Она научила Корду контролировать оргазм — чтобы попользоваться добычей подольше.
— Она сделала тебе татуировку? — спросил чиновник.
— Нет, а с какой бы стати? — искренне удивился Корда.
Женщина выжала его досуха; угли костра уже остывали, и все это время она была наездницей, он — верховым животным. Еще раз содрогнувшись, Корда расслабился, закрыл глаза и начал проваливаться в сон, в беспамятство. И в самый последний момент он увидел ее лицо, охваченное оргазмом. Лицо сплющилось, удлинилось, стало похожим на череп.
И перестало быть похожим на человеческое.
Проснулся Корда от холода, под утро, когда небо начало уже чуть заметно светлеть. Женщина ушла, вытащив из-под него одеяло, костер погас и остыл. Корда поежился. Все его тело было исцарапано, искусано, ободрано. Корде казалось, что кто-то долго и старательно таскал его по терновым кустам. Он оделся и побрел к охотничьему домику.
Его подняли на смех. «Ну, ты даешь, — сказали местные. — С оборотнихой спутался. Это тебе еще повезло, что сезон нынче не тот, а вот будь она в течке… Тут в прошлом году был один летчик, туристов возил, так его братана одна такая же, как твоя, красотка до смерти измочалила. Выгрызла соски, яйца пооткусывала, член стерла до живого мяса. Похоронщик неделю работал, прежде чем сумел убрать с его морды счастливую улыбку».
Во Дворце Загадок от него попросту отмахнулись. Вежливая молодая особа проинформировала Корду, что его наблюдения не обладают особой научной ценностью, имеют характер чисто анекдотический и уступают по живописности многим аналогичным. Она позаботится, чтобы рассказ был зафиксирован в одной из мелких бутылочных лавок, благодарит информанта за старание и всегда готова к дальнейшему сотрудничеству.
Но Корду уже не интересовало, кто там интересуется его рассказом, а кто не интересуется. Он обрел смысл жизни. Цель.
«Откуда? — удивлялся чиновник. — Откуда эта фанатическая зацикленность? Ну ладно, мы никогда не были особенно близки, но все-таки, как ни говори, много лет работаем рядом. Как он умудрялся все это скрывать, как вышло, что никто ничего не заметил?»
— Арарат, — сказал он. — Как ты узнал, где находится Арарат?
— Через Комитет. К тому времени, как эту операцию взвалили на меня, она давно превратилась в третьеразрядную. Серьезные задачи были уже выполнены, осталась подчистка хвостов — разбираться со всякими там культистами, мистиками, колдунами. Уйма возни, и ничего интересного. Но в операции все еще участвовали отдельные представители старой гвардии — люди, в прошлом довольно осведомленные и влиятельные. Я подхватывал у них огрызки информации, сопоставлял, делал выводы.
— А потом ты украл биотехнологию и состряпал себе незарегистрированного клонированного сына. Грегорьяна. Только вышла небольшая накладка — мамаша испарилась, прихватив с собой младенца.
Да, признал Корда, это было трудное время. Но он не пал духом, работал с удвоенным усердием, разрабатывал планы защиты и сохранения оборотней — буде таковые обнаружатся. Было продумано буквально все — создание резерваций, забота о молодняке, приобщение к достижениям цивилизации — и одновременно сохранение культурных традиций. Корда использовал эти годы с максимальной продуктивностью, хотя главная его цель — обнаружить оборотней или хотя бы неопровержимо доказать их существование — так и не была достигнута. Агентурная сеть, созданная Кордой, продолжала действовать и в конце концов выполнила свою вторую, дополнительную задачу — из Приливных Земель пришло сообщение, что там появился Грегорьян.
— Что навело их на след, этих твоих агентов?
— Дело в том, что я знал, как он должен выглядеть. Каждый год я создавал новые портреты. Я слегка сдвинул гормональный баланс будущего ребенка, чтобы он не оказался точной моей копией — так, легкое сходство, не более. По большому счету, Грегорьян чуть покрепче своего оригинала, не так склонен к полноте — вот, собственно, и все отличия. И не надо смотреть на меня такими глазами. Я совсем не склонен к самолюбованию.
— Продолжай.
С первых же дней между отцом и сыном возникли противоречия. Грегорьян не захотел подключиться к поискам оборотней. Да, он знает об этих существах, знает довольно много, но абсолютно не интересуется проблемой их выживания. Корда огорченно вздохнул, оплатил обучение сына и подыскал ему хорошее место в биотехнологических лабораториях Внешнего круга. Время — на стороне умеющего ждать. В этом скучном и пресном мире человек вроде Грегорьяна — или, что то же самое, вроде Корды — просто не мог найти своим способностям достойного применения. Так что подумает-подумает и прибежит как миленький. Никуда не денется.
Корда был уверен, что знает своего сыночка как облупленного.
Он ошибался. Грегорьян работал себе и работал во Внешнем круге и был вроде бы вполне доволен жизнью. Корда отчаялся в своих надеждах использовать сына для достижения Великой Цели, еще раз вздохнул и списал его со счета, тем более что приближалось время Великого Прилива.
И тут Грегорьян исчез. Сбежал абсолютно неожиданно, никому ничего не сказав и не оставив никакой записки. Могло показаться, что он намеренно хочет навлечь на себя подозрения. Тут же выяснилось, что буквально несколько дней назад он беседовал с Землей и что-то от нее получил. Неизвестно, что именно, но, судя по поспешности последующего бегства, что-то важное и опасное. Все службы безопасности встали на уши. В конечном итоге дело свалили на Корду.
Корда поручил расследование чиновнику.
— А почему мне?
— Нужно же было кого-то послать. Ты просто первый подвернулся под руку.
— О'кей. Вскоре после этого ты отловил меня в Роуз-Холле, на карнавале. Ты вырядился скелетом и старался узнать, нашел я Грегорьяна или нет. Зачем?
Корда поднес к губам невидимый стакан. Он выпил уже очень много — безо всякого эффекта.
— Как раз перед этим Грегорьян прислал мне пакетик. Пригоршня зубов и ничего больше, даже никакой записки. Зубы оборотней, я в этом почти не сомневался, хотя и не рискнул провести лабораторный анализ. В музеях такие валяются сотнями. Только у этих были окровавленные корни. Их вырвали совсем недавно.
— Очень на него похоже, — сухо заметил чиновник. — И что же потом?
— Ничего. До самого вчерашнего дня, когда его единоутробная сестрица сообщила, что он встретится со мной в этом вот баре и передаст мне окончательное доказательство. Вот, собственно, и все. Ну так что, откроешь ты эту коробку?
— Это же бессмысленно, — недовольно проворчала Чу.
Чиновник отошел от флаера.
— Все очень просто. Ты поднимешь машину и направишься прямо на юг — пока Тауэр-Хилл не скроется за горизонтом. Потом снизишься до бреющего и назад. Чуть к востоку, у ручья, есть небольшая поляна, вот там меня и жди. Ребенок справится.
— Ты знаешь, о чем я.
— Ну, хорошо. Ты заметила, как к нам относились в ангаре?
На противоположной стороне поля бригада еле живых, проржавевших и разболтанных двойников неуклюже закидывала части разобранного ангара на летающую платформу.
— Как им хотелось, чтобы мы умотали отсюда еще до полудня. Что это — не хотят, чтобы всякие посторонние путались под ногами?
— Да, и что же тут странного?
— Ровно ничего. И в том, что некий идиот прислал сюда летающую платформу, за два дня до прилива, чтобы вывезли такую драгоценность, как сборный сарай, — в этом тоже нет ничего странного. Каких идиотов не бывает. — Чиновник на секунду смолк. — Им приказали избавиться от меня как можно скорее. Вот я и хочу узнать — с чего бы это?
Он отступил в тень и крикнул:
— Взлетай!
Фонарь кабины закрылся, двигатели ожили.
Флаер выглядел очень элегантно — за пределами летающих миров такая совершенная техника была большой редкостью. Воздух над изумрудной обшивкой задрожал от жара реактивных двигателей. Машина пробежала примерно десятикратную свою длину, задрала нос и с ревом рванулась в небо.
Тропинка петляла по лесу. За время дождей листья и трава поменяли цвет, стали густо-лиловыми и кобальтовыми, все вокруг словно подверглось синему сдвигу.
Тихий, печальный свет, сочащийся сквозь кроны деревьев, словно напоминал о неизбежном конце Приливных Земель, о превращении их в сине-зеленое подводное царство.
У подножия Тауэр-Хилла деревья расступились. Сквозь пожухлую зелень земной, чужеродной для этой планеты, травы, покрывавшей склоны холма, проглядывали белые меловые уступы. И везде — яркие палатки и навесы, флаги, зонтики и воздушные шары. На самой вершине стояла древняя башня, размалеванная яркими, оранжевыми с розовым, узорами, — остров инопланетной эстетики, дико контрастировавший с трагедийным убранством осеннего леса.
Склоны кишели двойниками; развороченный палкой муравейник — вот на что походил сейчас Тауэр-Хилл. Казалось, что в обезлюдевшую страну слетелись черти — слетелись и справляют свой собственный карнавал, в пику тому, недавнему, человеческому.
Чиновник пошел вверх, к башне.
Хрупкий металлический хохот, словно стрекот миллиона сверчков. Четыре двойника бряцают по струнам. Металлическая толпа подбадривает двоих хромированных борцов, одинаковых, как горошины из одного стручка. Как шурупы из одной коробки. Дальше — развеселый хоровод из дюжины сцепившихся руками двойников. Гуляющие парочки. Рука, условно говоря, номера один на талии номера два, рука номера два — на талии номера один, головы нежно соприкасаются. Номер один абсолютно неотличим от номера два, кто тут он, кто она — невозможно даже догадаться. Апофеоз бесполости.
— Угощайся!
Чиновник остановился в тени одного из павильонов, чтобы отдышаться. Повернувшись на голос, он увидел двойника, с глубоким поклоном протягивающего пустую руку. Недоуменно сморгнув, чиновник сообразил, что двойники считают его своим, и вежливо принял стакан. Сознание, что изо всех сотен он один видит под иллюзорной плотью металлические кости, доставляло ему какое-то извращенное удовольствие.
— Спасибо.
— Ну как, оттягиваешься?
— Правду говоря, я только что прибыл. Двойник пошатнулся, негромко икнул, фамильярно похлопал чиновника по плечу. С экрана ухмылялась круглая, болезненная физиономия.
— Ты бы, друг, приехал пораньше, пока не все еще местные умотали. Нанял бы себе бабу, чтобы таскала тебя на спине, как кобыла. Хлопнешь по жопе — она и припустит. Ты ж знаешь, — подмигнул кругломордый, — что было в этой башне.
— Телевизионная станция. Да, я знаю.
Кругломордый тупо разинул рот и уставился на чиновника. Беседа становилась, мягко говоря, малоинтересной.
— Да нет, кой хрен телевизионная. Бордель тут был, вот что. Можно было купить все, что угодно. Все, что угодно. Вот раз мы с женой…
Чиновник отставил стакан:
— Извините, пожалуйста, но меня ждут.
В салоне башни было не протолкнуться. Черные скелеты густо обсели центральный кольцевой бар, остальные болтали в многочисленных кабинках.
Единственным освещением душноватого зала служили лицевые экраны клиентов да телевизоры, развешанные по периметру потолка.
Никем не замеченный, чиновник задержался рядом с группой двойников, увлеченно смотревших на экран. Пожар в трущобах, из окон горящих зданий прыгают люди. По узеньким улицам катится людской вал. Люди потрясают кулаками, что-то скандируют. Небо затянуто дымом, полиция разгоняет толпу электрошоковыми копьями. Бред, безумие, конец света.
— Что это там такое? — поинтересовался чиновник.
— Беспорядки в Фэне, — откликнулся один из зрителей. — Это — район Порт-Ричмонда, чуть пониже водопадов, в зоне затопления. Эвакуаторы поймали мальчонку, поджигавшего какой-то склад, и забили его до смерти.
— Просто отвратительно, — вмешался другой. — Люди ведут себя как скоты. Хуже скотов — ведь им это нравится.
— Дело в том, что желающие поучаствовать стекаются со всего Пидмонта. Особенно подростки — для них это нечто вроде обряда инициации. Власти перекрыли дороги, но даже это не спасает.
— Пороть их надо, вот что. Хотя не так уж они и виноваты. Все это — от жизни на планете, вдали от сдерживающих, дисциплинирующих факторов цивилизации.
— Что ни говори, — заметил третий, — а в каждом из нас сидит такой же дикарь. Будь я малость помоложе, я тоже был бы там, с ними.
— Да уж, не сомневаюсь.
Слабый, еле заметный проблеск света — в середине бара приоткрылась и тут же торопливо захлопнулась дверь кладовки. За это мгновение чиновник успел заметить в щели узкое бледное лицо. Даже не заметить, а почувствовать, почти подсознательно, но и этого было достаточно; он решил понаблюдать — не повторится ли чудное видение.
Чиновник ждал долго, очень долго. И снова приоткрылась дверь, и снова боязливо выглянуло то же самое лицо, узкое и бледное. Да, он не ошибся. Женщина. Женщина маленькая, тощенькая, похожая на мышку.
Женщина, которую он видел прежде,
Очень интересно. Чиновник обошел зал по кругу. Кладовка имела не одну дверь, а две, с одной стороны и с другой. Будет очень даже просто проскользнуть под стойкой и — в дверь. Он вернулся на стартовую позицию и выбрал себе удобный наблюдательный пункт — стул, почти полностью отгороженный от остального зала буйной порослью щупальцевых лиан.
Время тянулось с убийственной медлительностью, чиновнику начинало казаться, что он сидит на этом стуле уже много дней. На телевизионных экранах появлялись айсберги, отламывающиеся от ледника и с.грохотом падающие в море, палаточные города для пассажиров телячьих кораблей, полярные шапки, снятые из космоса и не подозревающие еще о грядущем катаклизме, и снова пожары, толпы, полиция, разинутые в крике рты… Пора бы встать и уйти, но дверь кладовки открывалась снова и снова, с четкой механической регулярностью, как по часам. Часы с кукушкой. Часы с мышкой. Проходит тридцать минут, голова, высунувшаяся из двери, быстро оглядывает посетителей и снова прячется. И ни тебе «ку-ку», ни тебе «пик-пик». Женщина явно кого-то искала.
Этот посетитель подождал, пока освободится место за стойкой, и положил перед собой букетик цветов. Мятые, дохленькие водянки и радужницы, сорванные, скорее всего, здесь же, на склоне, десять минут назад. Любитель полевых цветочков взял невидимую салфетку и перевернул ее на другую сторону. Затем он провел руками по нижней поверхности стойки, словно нащупывая там некий спрятанный предмет. Получив от бармена заказ, он поднял несуществующий стакан и осмотрел его дно.
Очень знакомые манеры. Очень.
Прошло несколько минут, из узкой щели снова выглянуло бледное, мышиное личико. Женщина осмотрела зал, заметила нового посетителя, подняла палец и энергично закивала головой. Дверь закрылась.
Чиновник обошел половину окружности бара и нырнул под стойку. Всполошившийся было бармен увидел зеленый опознавательный браслет — знак федерального агента, находящегося вне юрисдикции эвакуационных властей, — и мягко отъехал. Чиновник открыл заднюю дверь кладовки.
И на мгновение зажмурился, ослепленный резким светом голой, безо всяких плафонов-абажуров, лампочки.
На высоких, до самого потолка, стеллажах — хоть шаром покати. Ни одной бутылки, ни одной банки — только кубическая, средних размеров, коробка, к которой тянется, привстав на цыпочки, невысокая узкокостая женщина. Чиновник взял ее за руку, чуть повыше локтя.
— Привет!
Эсме испуганно пискнула и застыла, судорожно прижимая коробку к груди. Затем она крутнулась волчком, уставила на чиновника черные блестящие бусинки и попыталась вырваться.
— Как здоровье твоей матушки? — вежливо поинтересовался чиновник,
— Вы не имеете права…
— Все еще жива, так ведь?
Косточки тонкие, куриные, сожми чуть сильнее — и хрустнут, в маленьких глазках — дикий, животный страх.
— А Грегорьян великодушно согласился разрешить твою проблему, верно? Да отвечай же ты! — Чиновник грубо встряхнул дрожащую от ужаса девушку. — Скажи дяде «да»!
Эсме молча кивнула.
— Ты что, язык проглотила? Тебя арестуют по первому моему слову. Грегорьян использовал тебя как курьера, да?
Чиновник шагнул вперед, теперь Эсме была зажата между его объемистым брюхом и полками. Чиновник чувствовал, как колотится ее сердце.
— Д-д-да.
— Это — его коробка?
— Да.
— Кому ты должна ее передать?
— Мужчине — мужчине в баре. Грегорьян сказал, у него будут цветы.
— А что еще?
— Ничего. Он сказал, если этот человек станет что-нибудь спрашивать, сказать ему, что все ответы там, внутри.
Чиновник отступил на шаг, осторожно разогнул тоненькие, судорожно сжатые пальцы и вынул из них посылку Грегорьяна, Эсме не шелохнулась, но проводила коробку таким жадным, тоскующим взглядом, словно там лежало ее собственное сердце. Чиновник чувствовал себя старым, прожженным циником.
— Подумай здраво, Эсме. — Он старался говорить мягко — и не мог, слова звучали жестоко, издевательски. — Грегорьян, конечно же, способен на все, но что ему легче сделать — убить свою мать или обмануть тебя?
На раскрасневшемся лице Эсме застыло какое-то странное выражение. Чиновник не был уже уверен, что этой девушкой движет простая, стерильно-чистая жажда мести. Он ни в чем не был уверен. И никак не мог воздействовать на ее поступки.
— Уходи, — сказал он, указывая на дальнюю дверь.
Как только Эсме исчезла, чиновник раскрыл коробку. Увидев, что там лежит, он судорожно вдохнул, однако не ощутил никакого удивления — только глухую, свинцовую тоску.
Чиновник открыл дверь, задержался на пару секунд, давая глазам привыкнуть к полумраку, а затем подошел к стойке.
— Примите посылочку, — издевательски пропел он. — Это вам от сыночка.
На лице Корды появилось легкое недоумение.
— О чем это ты?
— Знаешь, избавь ты меня от этого. Ты попался с поличным. Сотрудничество с противником, использование запрещенной технологии, нарушение эмбарго, злоупотребление общественным доверием — список можно продолжать до бесконечности. И не льсти себе надеждой, что я ничего не смогу доказать. Одно мое слово, и Филипп бросится на тебя, как лев на теплое… ну, скажем, мясо. От тебя останутся одни только следы зубов на твоих костях — при полном, как ни странно, отсутствии вышеупомянутых костей. Так вот.
Корда положил ладони на стойку, опустил лицо и замер.
Так прошло несколько минут. Наконец он поднял голову, вздохнул и спросил:
— Что ты хочешь узнать?
— Рассказывай все по порядку, — сказал чиновник. — С самого начала. В некотором царстве, в некотором государстве…
Разочарование — вот что привело совсем еще юного Корду в шанхайский охотничий домик. В те времена, когда он поступил на общественную службу, Дворец Загадок был только-только еще построен, а в воздухе носились легенды о сдерживании опасных технологий и переделке социальных систем. Корда мечтал о подвигах, хотел превзойти всех и вся. Для него было полной — и печальной — неожиданностью, что дикая лошадь технологии уже взнуздана и объезжена. Что выстроены непроницаемые стены, что экспансия цивилизации приостановлена. Покорение новых миров не планировалось, а все старые были успешно взяты под контроль. Горечь разочарования — вот и все, что осталось на долю честолюбивых юнцов его поколения.
Каждый божий день Корда либо уходил на лодке в лиманы, либо слонялся по коралловым холмам и остервенело убивал каждую живую тварь, попадавшуюся под руку. И сам себя за это ненавидел.
Бывали дни, когда перья устилали болото так плотно, что не было видно ни воды, ни земли, — но это не приносило Корде ни малейшего облегчения, скорее уж наоборот. Он убил нескольких бегемотов, но не взял на память никаких трофеев — о мясе и говорить нечего, — для людей оно не съедобно.
В тот приснопамятный день было очень жарко. Корда — с винтовкой, естественно, за плечом — пересекал луг и увидел женщину, выкапывавшую из земли угрей. Женщина прервала работу, сняла рубаху, обтерла пот со лба и грудей. Корда застыл.
Женщина заметила его и улыбнулась. Корда увидел лицо редкой, необыкновенной красоты — хотя с первого взгляда оно показалось ему малоинтересным. В отличие от грудей. «Приходи на закате, — сказала женщина. — Захвати с собой несколько куропаток, я их поджарю».
К тому времени, как Корда вернулся, женщина успела развести костер. Они сидели рядом с огнем, на расстеленном одеяле. Корда возложил добычу к ее ногам. Разделив трапезу, они разделили и ложе.
Уже тогда лицо женщины показалось ему странно изменчивым. Он не был уверен — в дрожащем свете костра померещится все что хочешь. И все-таки лицо это становилось то округлым, то угловатым, то удлиненным. Казалось, что под ее кожей скрыты тысячи разных лиц, что они толпятся там, отталкивают друг друга и иногда — в момент страсти, когда женщина о них забывает, — вырываются на поверхность. Женщина оседлала Корду и скакала на нем яростно, самозабвенно, словно на жеребце, которого можно загнать за одну ночь, а потом — будь что будет. Или пристрелить, или так бросить. Она научила Корду контролировать оргазм — чтобы попользоваться добычей подольше.
— Она сделала тебе татуировку? — спросил чиновник.
— Нет, а с какой бы стати? — искренне удивился Корда.
Женщина выжала его досуха; угли костра уже остывали, и все это время она была наездницей, он — верховым животным. Еще раз содрогнувшись, Корда расслабился, закрыл глаза и начал проваливаться в сон, в беспамятство. И в самый последний момент он увидел ее лицо, охваченное оргазмом. Лицо сплющилось, удлинилось, стало похожим на череп.
И перестало быть похожим на человеческое.
Проснулся Корда от холода, под утро, когда небо начало уже чуть заметно светлеть. Женщина ушла, вытащив из-под него одеяло, костер погас и остыл. Корда поежился. Все его тело было исцарапано, искусано, ободрано. Корде казалось, что кто-то долго и старательно таскал его по терновым кустам. Он оделся и побрел к охотничьему домику.
Его подняли на смех. «Ну, ты даешь, — сказали местные. — С оборотнихой спутался. Это тебе еще повезло, что сезон нынче не тот, а вот будь она в течке… Тут в прошлом году был один летчик, туристов возил, так его братана одна такая же, как твоя, красотка до смерти измочалила. Выгрызла соски, яйца пооткусывала, член стерла до живого мяса. Похоронщик неделю работал, прежде чем сумел убрать с его морды счастливую улыбку».
Во Дворце Загадок от него попросту отмахнулись. Вежливая молодая особа проинформировала Корду, что его наблюдения не обладают особой научной ценностью, имеют характер чисто анекдотический и уступают по живописности многим аналогичным. Она позаботится, чтобы рассказ был зафиксирован в одной из мелких бутылочных лавок, благодарит информанта за старание и всегда готова к дальнейшему сотрудничеству.
Но Корду уже не интересовало, кто там интересуется его рассказом, а кто не интересуется. Он обрел смысл жизни. Цель.
«Откуда? — удивлялся чиновник. — Откуда эта фанатическая зацикленность? Ну ладно, мы никогда не были особенно близки, но все-таки, как ни говори, много лет работаем рядом. Как он умудрялся все это скрывать, как вышло, что никто ничего не заметил?»
— Арарат, — сказал он. — Как ты узнал, где находится Арарат?
— Через Комитет. К тому времени, как эту операцию взвалили на меня, она давно превратилась в третьеразрядную. Серьезные задачи были уже выполнены, осталась подчистка хвостов — разбираться со всякими там культистами, мистиками, колдунами. Уйма возни, и ничего интересного. Но в операции все еще участвовали отдельные представители старой гвардии — люди, в прошлом довольно осведомленные и влиятельные. Я подхватывал у них огрызки информации, сопоставлял, делал выводы.
— А потом ты украл биотехнологию и состряпал себе незарегистрированного клонированного сына. Грегорьяна. Только вышла небольшая накладка — мамаша испарилась, прихватив с собой младенца.
Да, признал Корда, это было трудное время. Но он не пал духом, работал с удвоенным усердием, разрабатывал планы защиты и сохранения оборотней — буде таковые обнаружатся. Было продумано буквально все — создание резерваций, забота о молодняке, приобщение к достижениям цивилизации — и одновременно сохранение культурных традиций. Корда использовал эти годы с максимальной продуктивностью, хотя главная его цель — обнаружить оборотней или хотя бы неопровержимо доказать их существование — так и не была достигнута. Агентурная сеть, созданная Кордой, продолжала действовать и в конце концов выполнила свою вторую, дополнительную задачу — из Приливных Земель пришло сообщение, что там появился Грегорьян.
— Что навело их на след, этих твоих агентов?
— Дело в том, что я знал, как он должен выглядеть. Каждый год я создавал новые портреты. Я слегка сдвинул гормональный баланс будущего ребенка, чтобы он не оказался точной моей копией — так, легкое сходство, не более. По большому счету, Грегорьян чуть покрепче своего оригинала, не так склонен к полноте — вот, собственно, и все отличия. И не надо смотреть на меня такими глазами. Я совсем не склонен к самолюбованию.
— Продолжай.
С первых же дней между отцом и сыном возникли противоречия. Грегорьян не захотел подключиться к поискам оборотней. Да, он знает об этих существах, знает довольно много, но абсолютно не интересуется проблемой их выживания. Корда огорченно вздохнул, оплатил обучение сына и подыскал ему хорошее место в биотехнологических лабораториях Внешнего круга. Время — на стороне умеющего ждать. В этом скучном и пресном мире человек вроде Грегорьяна — или, что то же самое, вроде Корды — просто не мог найти своим способностям достойного применения. Так что подумает-подумает и прибежит как миленький. Никуда не денется.
Корда был уверен, что знает своего сыночка как облупленного.
Он ошибался. Грегорьян работал себе и работал во Внешнем круге и был вроде бы вполне доволен жизнью. Корда отчаялся в своих надеждах использовать сына для достижения Великой Цели, еще раз вздохнул и списал его со счета, тем более что приближалось время Великого Прилива.
И тут Грегорьян исчез. Сбежал абсолютно неожиданно, никому ничего не сказав и не оставив никакой записки. Могло показаться, что он намеренно хочет навлечь на себя подозрения. Тут же выяснилось, что буквально несколько дней назад он беседовал с Землей и что-то от нее получил. Неизвестно, что именно, но, судя по поспешности последующего бегства, что-то важное и опасное. Все службы безопасности встали на уши. В конечном итоге дело свалили на Корду.
Корда поручил расследование чиновнику.
— А почему мне?
— Нужно же было кого-то послать. Ты просто первый подвернулся под руку.
— О'кей. Вскоре после этого ты отловил меня в Роуз-Холле, на карнавале. Ты вырядился скелетом и старался узнать, нашел я Грегорьяна или нет. Зачем?
Корда поднес к губам невидимый стакан. Он выпил уже очень много — безо всякого эффекта.
— Как раз перед этим Грегорьян прислал мне пакетик. Пригоршня зубов и ничего больше, даже никакой записки. Зубы оборотней, я в этом почти не сомневался, хотя и не рискнул провести лабораторный анализ. В музеях такие валяются сотнями. Только у этих были окровавленные корни. Их вырвали совсем недавно.
— Очень на него похоже, — сухо заметил чиновник. — И что же потом?
— Ничего. До самого вчерашнего дня, когда его единоутробная сестрица сообщила, что он встретится со мной в этом вот баре и передаст мне окончательное доказательство. Вот, собственно, и все. Ну так что, откроешь ты эту коробку?