— И какова же она? — снова побелев как бумага, одними губами прошептала Катя.
Даже я с любопытством посмотрела на Себастьяна.
— Огромная потеря крови, — после небольшой паузы произнес он и в тот же момент стремительно вскочил с кресла, сделал просто акробатический прыжок через журнальный столик и ринулся к Кате. Себастьян поймал ее безжизненно обмякшее тело возле самого пола.
Глава 5
Глава 6
Даже я с любопытством посмотрела на Себастьяна.
— Огромная потеря крови, — после небольшой паузы произнес он и в тот же момент стремительно вскочил с кресла, сделал просто акробатический прыжок через журнальный столик и ринулся к Кате. Себастьян поймал ее безжизненно обмякшее тело возле самого пола.
Глава 5
ЧЕРТОВЩИНА
Алисов оторвал взгляд от монитора, откинулся на спинку стула и посмотрел на большие круглые часы, висевшие прямо над ним на стене аппаратной. Минутная и часовая стрелки слились в одну линию, застыв между восьмеркой и девяткой. Проклятие! Времени почти не осталось, а ему еще нужно написать чертов текст и договориться с Ястребовым! Только бы все прошло нормально…
Он повращал плечами и покрутил подбородком из стороны в сторону, пытаясь облегчить тупую боль в уставших от долгого сидения спине и шее. Потер воспаленные глаза большим и указательным пальцами, затем не глядя протянул руку за стоящей на краю стола бутылкой, но неверно рассчитал движение — пальцы скользнули по стеклу, и бутылка с глухим стуком упала на протертый ковролин. Алисов торопливо наклонился за ней, чуть не упав со стула, но торопиться было нечего — бутылка оказалась пустой. Он вздохнул с сожалением и бросил ее в корзину для бумаг.
Опьянения он сейчас почти не чувствовал. Только усталость — смертельную усталость, какая бывает у человека, проработавшего без перерыва целую ночь. И не просто проработавшего, а занимавшегося непривычным делом. Ему пришлось самому монтировать передачу — столь сенсационные кадры никому нельзя доверять. Как хорошо, что никто не будет отсматривать готовый материал, перед тем как выпустить в эфир… Это будет настоящая бомба! Дело за малым — не подорваться на ней самому.
Стасик хотел позвонить в милицию прямо из мастерской Хромова, но Алисов ему не позволил. Не хватало только засветиться перед ментами! Разве ему мало того случая, когда они с ним вдвоем целую ночь просидели в обезьяннике? Захотелось повторить ощущения? Разве Стасик видел когда-нибудь, чтобы менты добровольно, по своей охоте помогали журналистам? Ну, разумеется, не считая тех случаев, когда деваться уже было некуда. Почему тогда, спрашивается, журналисты должны помогать ментам? Потому что это их «гражданский долг»? Только не надо меня смешить! Все это болтовня для пенсионеров и детей дошкольного возраста.
Когда они вышли из арки, вдалеке послышался нарастающий звук сирены. Стасик пихнул Алисова локтем в бок, и они, метнувшись в сторону и перескочив через низенькую декоративную металлическую изгородь, скрылись за одним из ближайших домов. Осторожно выглянув за угол, Алисов увидел милицейский «уазик», въезжающий в ту самую арку, из которой они только что вышли. Кто-то очень проворный уже успел предупредить ментов… Но кто? Неужели та сволочь, что отметилась на физиономии Алисова внушительным синяком?
Внезапно Алисов понял, что из всех историй, в какие он попадал за свою не очень долгую, но насыщенную событиями жизнь, эта будет, пожалуй, самой сложной и неприятной. Впрочем, от половины неприятностей можно было бы избавиться немедленно. Вернуться назад, в мастерскую, отдать ментам отснятую кассету, рассказать обо всем, что было, проглотить порцию ментовского хамства и заниматься дальше своими делами, дожидаясь вызова к следователю. Но это значило бы, что взрывного материала для завтрашней передачи у него не будет, и тогда она станет последней. От силы — предпоследней.
Пока Алисов колебался, Стасик полез обратно через изгородь. Ошарашенный Алисов поспешно схватил его за рукав:
— Ты куда?
— Я аккуратно засниму ментов, — возбужденно поблескивая глазами, прошептал Стасик. — Очень аккуратно. Они не заметят.
— Совсем сдурел! — зашипел Алисов и помчался в сторону ближайшего метро, уводя за собой Стасика. — Хватит с нас на сегодня. Того, что ты наснимал, вполне достаточно! Давай сюда кассету, быстро!
Стасик, заметно скисший, на ходу снял с плеча камеру и полез за кассетой.
— Слушай меня очень внимательно, — нервно озираясь, говорил тем временем Алисов. — Если ты до сих пор еще не понял, говорю прямым текстом: мы с тобой в дерьме по самые уши!
— А разве это не наше обычное состояние? — хмыкнул Стасик, передавая Алисову кассету.
Алисов раскрыл было рот, чтобы сказать, что обычно дерьмо доходит им примерно до колена, но решил, что канализационная тема не стоит такого долгого обсуждения, и продолжил:
— Теперь нам нужно выплывать и, желательно, целыми и невредимыми!
— А к вони мы уже привыкли, — хихикнул Стасик, которого, кажется, развлекала фекальная окраска их разговора.
— Стасик, кончай веселиться. Пойми, сейчас не до смеха! У тебя есть место, куда ты можешь уехать? Такое, чтобы тебя никто не нашел?
— Ну-у… Найдется, наверное, — ответил Стасик, задумчиво почесывая лысеющую макушку. — У меня есть одна знакомая… В Зябликове…
— Какое Зябликово! Какая знакомая! Никто не должен знать, где ты, ни единая душа. И уехать тебе надо не на день-два, а, как минимум, на неделю.
— А кто же передачу будет снимать?
— Да не думай ты об этом! В крайнем случае, я сам все сниму, на цифру, или попрошу кого-нибудь тебя подменить. И не смотри на меня так! После того как завтра выйдет передача с этим репортажем, — Алисов на мгновение остановился и постучал ладонью по кассете, — нас с тобой будет искать вся милиция. Нечего улыбаться! Если очень захотят — найдут. А они очень захотят, уверяю тебя. Ты знаешь, что три хромовские картинки висят в квартире у одной очень крупной шишки из московской мэрии?
— Че-ерт!
— Вот именно… Но хрен с ней, с милицией. В конце концов, парой синяков больше, парой синяков меньше — нам с тобой не привыкать.
— Да-а, — усмехнулся помрачневший Стасик. — Если на пол уронят и ножками походят, одними синяками дело не ограничится… Тебе, Леха, ребра когда-нибудь ломали?
— Мне, Стасик, все что хочешь ломали. Но я жив до сих пор, и мне очень нравится это состояние… И если тебе хочется жить так же сильно, как и мне, советую потрудиться с исчезновением. Потому что очень может быть, что нас будут искать не только менты.
— Ты хочешь сказать…
Алисов кивнул:
— Тот мужик, который мне морду разукрасил, уж, наверное, не за этим в мастерскую приходил. Мало ли, может, он странный, как и Хромов? Может, ему покажется, что мы лишние на этом свете?
— Но почему? Мы же его даже не видели!
— Это ты так говоришь. И я так говорю. А мы — журналюги. Подлые, продажные твари, не заслуживающие никакого доверия. Или у тебя есть доказательства, что это не так?
— Ладно, — сказал Стасик, кусая губы. — Все понял, не дурак. Поеду на дачу к одному парню. Он сейчас по Африке болтается, документальный фильм снимает, а ключи мне оставил… Только жене надо позвонить, а то она с ума сойдет, если я на неделю пропаду.
— Это ты уже сошел, — устало сказал Алисов. — Нельзя никому ничего говорить. Даже жене. Особенно твоей.
— Но…
— Сделаем так. Я сам ей позвоню и навру что-нибудь.
— Она не поверит!
— Это ее проблемы. Главное, она будет знать, что ты жив-здоров, но не будет иметь ни малейшего понятия о том, где ты находишься. Кстати, мобильник отключи… У тебя голосовая почта работает?
— Да.
— Отлично. Отключи и раз в день проверяй голосовую почту. Но никому, кроме меня, не звони, понял? Даже если тебе сообщат, что у тебя дома пожар, у тещи преждевременные роды, а жена стала чемпионкой мира по боксу, понял? Любое сообщение, исходящее не от меня, может быть ловушкой. Я сам скажу тебе, когда можно будет вернуться. Без меня ничего не предпринимай. Ты все понял?
Стасик хмуро кивнул и полез в один из карманов жилетки:
— Сейчас я тебе запишу адрес дачи…
— Ни в коем случае! Я тоже ничего не должен знать.
— Ты что… думаешь, что они… будут… — Стасик начал давиться словами, — пытать… тебя… если поймают?
— Я предпочитаю вообще ни о чем не думать. Просто мало ли что может случиться. Чтобы человек проболтался, его совсем не обязательно пытать, иногда его достаточно просто напоить, а я слаб по этой части, сам знаешь…
Стасик досадливо вздохнул, но от комментариев воздержался.
— И вот еще что, — Алисов потер ладонью колючую щеку. — Если мое сообщение начнется со слов: «Станислав, наши планы изменились», значит, до меня добрались плохие мальчики и тебе надо бросать мобилу в речку и мчаться огородами на Петровку. Понял?
Алисов с усилием открыл глаза и заставил себя встать со стула. Теперь ему нужно было перейти через коридор в комнату напротив и набить на компьютере текст. Он примерно представлял себе, о чем собирается написать, но одно дело знать и совсем другое — связно изложить свои мысли после бессонной ночи, когда нервы истерты почти до дыр, а по организму гуляет литр виски, принятый внутрь без малейшего намека на закуску.
Внезапно телефон у него на поясе, содрогаясь, заиграл музыкальную тему из «Крестного отца». Алисов замер, ошеломленный. Он хорошо помнил, что отключил телефон сразу же после расставания со Стасиком — меры предосторожности в равной мере распространялись на них обоих. Но даже если бы и не отключал… Он работал в этой аппаратной не в первый раз и давно заметил, что сквозь ее толстые глухие стены не проникал ни один, даже самый мощный радиосигнал. Во всяком случае, его мобильник здесь становился абсолютно бесполезной вещью. Каким же образом тогда…
Отгоняя настойчивые мысли о белой горячке, он отцепил поющий телефон от брючного ремня и недоуменно уставился на светящийся экран.
— Как это могло случиться? — вполголоса пробормотал он и на всякий случай еще раз потер глаза. Безрезультатно. Вместо обычной зеленой подсветки сверху экран горел, словно раскаленные угли, зловещим красным цветом. Не говоря уже о том, что вместо телефонного номера или имени звонящего дисплей демонстрировал движущуюся картинку — руку, складывающуюся в кукиш.
Заинтригованный и слегка испуганный, Алисов нажал на кнопку приема.
— Здоровеньки булы! — сказал знакомый наглый голос.
Так вот оно в чем дело!
— Здоровее видали, — усмехаясь, ответил Алисов. — А я-то всю голову себе сломал, все думал, кто ты такой. Теперь понятно. Ты из ФСБ. Или из ФАПСИ.
Трубка фыркнула и самодовольно произнесла:
— Обе эти конторы нашему ведомству и в подметки не годятся.
— Да? Тогда ответь мне: после того, что я видел в мастерской Хромова, доживу я до старости или меня хлопнут в ближайшие две недели?
— Таких прогнозов мы не даем, — хохотнул голос.
— Ну скажи хотя бы, какой тебе интерес в этом деле? Вы, что ли, Хромова прикончили?
— Хм, а я думал, ты умнее… Слушай, ты, кажется, в соседнюю комнату собирался? Так иди быстрее. Там тебе факс пришел.
— Скажи, по крайней мере, как тебя зовут? Как с тобой связаться? — заорал Алисов, но трубка уже замолчала. Он отнял ее от уха. Дисплей был совершенно пуст и выглядел совершенно обычно — как обычный дисплей обычного отключенного мобильного телефона.
Алисов потряс головой.
Входя в соседнюю комнату, он уже был почти уверен в том, что недавний звонок — всего лишь порождение его измученного недосыпом и изрядной долей алкоголя мозга. И если он и посмотрел на факсимильный аппарат, то только для того, чтобы окончательно укрепиться в своей печальной уверенности.
Однако из прорези в передней панели аппарата торчал длинный бумажный свиток. Алисов развернул его и, пробежав глазами первые строчки, издал громкий протяжный свист.
Он повращал плечами и покрутил подбородком из стороны в сторону, пытаясь облегчить тупую боль в уставших от долгого сидения спине и шее. Потер воспаленные глаза большим и указательным пальцами, затем не глядя протянул руку за стоящей на краю стола бутылкой, но неверно рассчитал движение — пальцы скользнули по стеклу, и бутылка с глухим стуком упала на протертый ковролин. Алисов торопливо наклонился за ней, чуть не упав со стула, но торопиться было нечего — бутылка оказалась пустой. Он вздохнул с сожалением и бросил ее в корзину для бумаг.
Опьянения он сейчас почти не чувствовал. Только усталость — смертельную усталость, какая бывает у человека, проработавшего без перерыва целую ночь. И не просто проработавшего, а занимавшегося непривычным делом. Ему пришлось самому монтировать передачу — столь сенсационные кадры никому нельзя доверять. Как хорошо, что никто не будет отсматривать готовый материал, перед тем как выпустить в эфир… Это будет настоящая бомба! Дело за малым — не подорваться на ней самому.
Стасик хотел позвонить в милицию прямо из мастерской Хромова, но Алисов ему не позволил. Не хватало только засветиться перед ментами! Разве ему мало того случая, когда они с ним вдвоем целую ночь просидели в обезьяннике? Захотелось повторить ощущения? Разве Стасик видел когда-нибудь, чтобы менты добровольно, по своей охоте помогали журналистам? Ну, разумеется, не считая тех случаев, когда деваться уже было некуда. Почему тогда, спрашивается, журналисты должны помогать ментам? Потому что это их «гражданский долг»? Только не надо меня смешить! Все это болтовня для пенсионеров и детей дошкольного возраста.
Когда они вышли из арки, вдалеке послышался нарастающий звук сирены. Стасик пихнул Алисова локтем в бок, и они, метнувшись в сторону и перескочив через низенькую декоративную металлическую изгородь, скрылись за одним из ближайших домов. Осторожно выглянув за угол, Алисов увидел милицейский «уазик», въезжающий в ту самую арку, из которой они только что вышли. Кто-то очень проворный уже успел предупредить ментов… Но кто? Неужели та сволочь, что отметилась на физиономии Алисова внушительным синяком?
Внезапно Алисов понял, что из всех историй, в какие он попадал за свою не очень долгую, но насыщенную событиями жизнь, эта будет, пожалуй, самой сложной и неприятной. Впрочем, от половины неприятностей можно было бы избавиться немедленно. Вернуться назад, в мастерскую, отдать ментам отснятую кассету, рассказать обо всем, что было, проглотить порцию ментовского хамства и заниматься дальше своими делами, дожидаясь вызова к следователю. Но это значило бы, что взрывного материала для завтрашней передачи у него не будет, и тогда она станет последней. От силы — предпоследней.
Пока Алисов колебался, Стасик полез обратно через изгородь. Ошарашенный Алисов поспешно схватил его за рукав:
— Ты куда?
— Я аккуратно засниму ментов, — возбужденно поблескивая глазами, прошептал Стасик. — Очень аккуратно. Они не заметят.
— Совсем сдурел! — зашипел Алисов и помчался в сторону ближайшего метро, уводя за собой Стасика. — Хватит с нас на сегодня. Того, что ты наснимал, вполне достаточно! Давай сюда кассету, быстро!
Стасик, заметно скисший, на ходу снял с плеча камеру и полез за кассетой.
— Слушай меня очень внимательно, — нервно озираясь, говорил тем временем Алисов. — Если ты до сих пор еще не понял, говорю прямым текстом: мы с тобой в дерьме по самые уши!
— А разве это не наше обычное состояние? — хмыкнул Стасик, передавая Алисову кассету.
Алисов раскрыл было рот, чтобы сказать, что обычно дерьмо доходит им примерно до колена, но решил, что канализационная тема не стоит такого долгого обсуждения, и продолжил:
— Теперь нам нужно выплывать и, желательно, целыми и невредимыми!
— А к вони мы уже привыкли, — хихикнул Стасик, которого, кажется, развлекала фекальная окраска их разговора.
— Стасик, кончай веселиться. Пойми, сейчас не до смеха! У тебя есть место, куда ты можешь уехать? Такое, чтобы тебя никто не нашел?
— Ну-у… Найдется, наверное, — ответил Стасик, задумчиво почесывая лысеющую макушку. — У меня есть одна знакомая… В Зябликове…
— Какое Зябликово! Какая знакомая! Никто не должен знать, где ты, ни единая душа. И уехать тебе надо не на день-два, а, как минимум, на неделю.
— А кто же передачу будет снимать?
— Да не думай ты об этом! В крайнем случае, я сам все сниму, на цифру, или попрошу кого-нибудь тебя подменить. И не смотри на меня так! После того как завтра выйдет передача с этим репортажем, — Алисов на мгновение остановился и постучал ладонью по кассете, — нас с тобой будет искать вся милиция. Нечего улыбаться! Если очень захотят — найдут. А они очень захотят, уверяю тебя. Ты знаешь, что три хромовские картинки висят в квартире у одной очень крупной шишки из московской мэрии?
— Че-ерт!
— Вот именно… Но хрен с ней, с милицией. В конце концов, парой синяков больше, парой синяков меньше — нам с тобой не привыкать.
— Да-а, — усмехнулся помрачневший Стасик. — Если на пол уронят и ножками походят, одними синяками дело не ограничится… Тебе, Леха, ребра когда-нибудь ломали?
— Мне, Стасик, все что хочешь ломали. Но я жив до сих пор, и мне очень нравится это состояние… И если тебе хочется жить так же сильно, как и мне, советую потрудиться с исчезновением. Потому что очень может быть, что нас будут искать не только менты.
— Ты хочешь сказать…
Алисов кивнул:
— Тот мужик, который мне морду разукрасил, уж, наверное, не за этим в мастерскую приходил. Мало ли, может, он странный, как и Хромов? Может, ему покажется, что мы лишние на этом свете?
— Но почему? Мы же его даже не видели!
— Это ты так говоришь. И я так говорю. А мы — журналюги. Подлые, продажные твари, не заслуживающие никакого доверия. Или у тебя есть доказательства, что это не так?
— Ладно, — сказал Стасик, кусая губы. — Все понял, не дурак. Поеду на дачу к одному парню. Он сейчас по Африке болтается, документальный фильм снимает, а ключи мне оставил… Только жене надо позвонить, а то она с ума сойдет, если я на неделю пропаду.
— Это ты уже сошел, — устало сказал Алисов. — Нельзя никому ничего говорить. Даже жене. Особенно твоей.
— Но…
— Сделаем так. Я сам ей позвоню и навру что-нибудь.
— Она не поверит!
— Это ее проблемы. Главное, она будет знать, что ты жив-здоров, но не будет иметь ни малейшего понятия о том, где ты находишься. Кстати, мобильник отключи… У тебя голосовая почта работает?
— Да.
— Отлично. Отключи и раз в день проверяй голосовую почту. Но никому, кроме меня, не звони, понял? Даже если тебе сообщат, что у тебя дома пожар, у тещи преждевременные роды, а жена стала чемпионкой мира по боксу, понял? Любое сообщение, исходящее не от меня, может быть ловушкой. Я сам скажу тебе, когда можно будет вернуться. Без меня ничего не предпринимай. Ты все понял?
Стасик хмуро кивнул и полез в один из карманов жилетки:
— Сейчас я тебе запишу адрес дачи…
— Ни в коем случае! Я тоже ничего не должен знать.
— Ты что… думаешь, что они… будут… — Стасик начал давиться словами, — пытать… тебя… если поймают?
— Я предпочитаю вообще ни о чем не думать. Просто мало ли что может случиться. Чтобы человек проболтался, его совсем не обязательно пытать, иногда его достаточно просто напоить, а я слаб по этой части, сам знаешь…
Стасик досадливо вздохнул, но от комментариев воздержался.
— И вот еще что, — Алисов потер ладонью колючую щеку. — Если мое сообщение начнется со слов: «Станислав, наши планы изменились», значит, до меня добрались плохие мальчики и тебе надо бросать мобилу в речку и мчаться огородами на Петровку. Понял?
Алисов с усилием открыл глаза и заставил себя встать со стула. Теперь ему нужно было перейти через коридор в комнату напротив и набить на компьютере текст. Он примерно представлял себе, о чем собирается написать, но одно дело знать и совсем другое — связно изложить свои мысли после бессонной ночи, когда нервы истерты почти до дыр, а по организму гуляет литр виски, принятый внутрь без малейшего намека на закуску.
Внезапно телефон у него на поясе, содрогаясь, заиграл музыкальную тему из «Крестного отца». Алисов замер, ошеломленный. Он хорошо помнил, что отключил телефон сразу же после расставания со Стасиком — меры предосторожности в равной мере распространялись на них обоих. Но даже если бы и не отключал… Он работал в этой аппаратной не в первый раз и давно заметил, что сквозь ее толстые глухие стены не проникал ни один, даже самый мощный радиосигнал. Во всяком случае, его мобильник здесь становился абсолютно бесполезной вещью. Каким же образом тогда…
Отгоняя настойчивые мысли о белой горячке, он отцепил поющий телефон от брючного ремня и недоуменно уставился на светящийся экран.
— Как это могло случиться? — вполголоса пробормотал он и на всякий случай еще раз потер глаза. Безрезультатно. Вместо обычной зеленой подсветки сверху экран горел, словно раскаленные угли, зловещим красным цветом. Не говоря уже о том, что вместо телефонного номера или имени звонящего дисплей демонстрировал движущуюся картинку — руку, складывающуюся в кукиш.
Заинтригованный и слегка испуганный, Алисов нажал на кнопку приема.
— Здоровеньки булы! — сказал знакомый наглый голос.
Так вот оно в чем дело!
— Здоровее видали, — усмехаясь, ответил Алисов. — А я-то всю голову себе сломал, все думал, кто ты такой. Теперь понятно. Ты из ФСБ. Или из ФАПСИ.
Трубка фыркнула и самодовольно произнесла:
— Обе эти конторы нашему ведомству и в подметки не годятся.
— Да? Тогда ответь мне: после того, что я видел в мастерской Хромова, доживу я до старости или меня хлопнут в ближайшие две недели?
— Таких прогнозов мы не даем, — хохотнул голос.
— Ну скажи хотя бы, какой тебе интерес в этом деле? Вы, что ли, Хромова прикончили?
— Хм, а я думал, ты умнее… Слушай, ты, кажется, в соседнюю комнату собирался? Так иди быстрее. Там тебе факс пришел.
— Скажи, по крайней мере, как тебя зовут? Как с тобой связаться? — заорал Алисов, но трубка уже замолчала. Он отнял ее от уха. Дисплей был совершенно пуст и выглядел совершенно обычно — как обычный дисплей обычного отключенного мобильного телефона.
Алисов потряс головой.
Входя в соседнюю комнату, он уже был почти уверен в том, что недавний звонок — всего лишь порождение его измученного недосыпом и изрядной долей алкоголя мозга. И если он и посмотрел на факсимильный аппарат, то только для того, чтобы окончательно укрепиться в своей печальной уверенности.
Однако из прорези в передней панели аппарата торчал длинный бумажный свиток. Алисов развернул его и, пробежав глазами первые строчки, издал громкий протяжный свист.
Глава 6
ДУРНОЙ ПРИМЕР ЗАРАЗИТЕЛЕН
Разумеется, Катю привели в сознание, окружили теплом и заботой, удостоверились в том, что она в полном порядке, и только после этого отправили домой на такси.
На самом-то деле множественное число я употребила здесь напрасно. Все хлопоты по возвращению новоиспеченной вдовы к жизни взял на себя Себастьян. Я же демонстративно уселась в кресло и с холодным видом наблюдала за происходившим у меня на глазах спектаклем. Только когда Себастьян явно собрался предложить Кате отвезти ее домой на своей машине, я сменила лед во взгляде на огненную свирепость. Себастьян осекся, замялся, начал заикаться, и предложение осталось недосказанным. Зная обычную самоуверенность моего любимого, можно было заключить, что свирепый взгляд мне удался.
Пока любимый ловил на улице такси и усаживал в него Катю, я металась по его кабинету, словно голодная пантера по вольеру. Если я фея и могу приносить счастье, то почему, объясните мне, я не могу принести счастье самой себе? Почему я не превратила нашу новую клиентку в крысу? Нет, в крысу очень противно, лучше в жабу. Да ладно, бог с ними, с превращениями! Но почему бы мне не сделать так, чтобы Катя хотя бы впала в летаргический сон на пару недель. А там бы, глядишь, мы с Себастьяном и Даниель с Надей вернулись из отпуска и со свежими силами взялись бы за расследование этого дела — действительно интересного, если отвлечься на секунду от эмоций.
Но отвлечься от эмоций было выше моих сил. К тому же зависть терзала мне сердце, печень, желудок и прочие внутренности (полный список желающие могут найти в любом анатомическом атласе). Воображение рисовало Надю и Даниеля, плывущих с аквалангами среди коралловых рифов, едущих на верблюде по барханам под звездным небом, пьющих каркаде и курящих один кальян на двоих под шум волн Красного моря… Нет! Вынести это было невозможно…
Зависть достигла точки кипения. В эту-то горькую минуту, на свою беду, вернулся Себастьян.
Если бы он, войдя, бросился передо мной на колени, умоляя простить его, может быть, все бы обошлось. В конце концов, нужно быть совершенной нелюдью, чтобы не простить любимого, сдающегося на твою милость.
Но Себастьяну, похоже, ничего подобного в голову не пришло. В общем, это и неудивительно. Много вы видели современных мужчин, преклоняющих перед женщиной колена? Я лично — ни одного!
Ничего похожего на угрызения совести или раскаяние на лице обожаемого ангела разглядеть мне не удалось. Даже наоборот — прекрасные шоколадные глаза сияли воодушевлением, а в углах губ залегли складки, означавшие готовность к решительным действиям.
— Отпуск откладывается! — торжественно провозгласил Себастьян. — Такое дело упускать нельзя. Без нас его раскрыть не смогут, а этого допустить я никак не могу. Посему…
Договорить ему не удалось. Сделав два шага, я наклонилась к журнальному столику, схватила стоявший на нем бокал с так и не выпитым мною коньяком и без лишних слов запустила им в любимого. И замерла, плотоядно ожидая катастрофических последствий. Но их-то как раз и не последовало.
По мере приближения к Себастьяну, скорость бокала стала снижаться. Не долетев нескольких сантиметров до своей цели, бокал почему-то свернул в сторону. Широко открыв глаза, я смотрела, как проклятая посудина сделала вокруг головы моего любимого начальника круг почета и неторопливо полетела обратно, к журнальному столику, на который и приземлилась — бесшумно и благополучного, без малейшего ущерба для себя и окружающих. Коньяк из бокала, конечно, пролился, но ведь на ковер же, а не на Себастьяна. Да и вообще, мог ли пролитый коньяк потушить пожар в моей жаждущей возмездия душе!
— По-моему, это лишнее, — мягко сказал Себастьян. — Я все понимаю, но…
Не особенно прислушиваясь к тому, что он говорил, я снова схватила бокал и предприняла вторую попытку, которая закончилась так же бесславно, как и предыдущая. Это окончательно вывело меня из себя.
— Послушай… — снова попытался урезонить меня Себастьян.
Как раз в тот момент я в третий раз произвела запуск бокала класса, «журнальный столик — Себастьян». Вернее «журнальный столик — Себастьян — журнальный столик», если быть точной.
На сей раз мой снаряд повел себя совсем уж по-хамски. Как только я выпустила его из рук, он вместо того, чтобы лететь в сторону Себастьяна, взмыл под самый потолок и повис там на безопасной высоте. Подпрыгнув пару раз и убедившись, что бокал находится вне пределов досягаемости, я решила плюнуть на подлую стекляшку и стала лихорадочно оглядываться по сторонам в поисках другого предмета, пригодного для метания.
— Не знал, что общение с Надей так дурно на тебя влияет… — глубокомысленно заметил Себастьян, наблюдая за мной с неподдельным интересом.
Эти слова меня не остановили. Наоборот. Издав хищный вопль, я со всех ног ринулась к дивану, вернее — к лежавшим на нем подушкам.
Некоторое время спустя кабинет Себастьяна приобрел невыразимо странный вид. Впрочем, если сесть в кресло и не поднимать головы, кабинет выглядел вполне обычно, несмотря на отсутствие некоторых деталей интерьера. Но стоило поднять голову вверх, как взору открывалась причудливая картина: возле потолка, слегка покачиваясь, словно воздушные шары, висели: два коньячных бокала (потому что я попыталась воспользоваться и вторым, причем так же безуспешно, как и первым), стакан, початая бутылка коньяка, пустая бутылка из-под минералки, две бордовые подушки, обшитые желтой каймой, телефонный аппарат, настольная лампа, бронзовая статуэтка-сова, часы в деревянном корпусе, настенный барометр, миленький серебряный подносик, декоративный пистолет-зажигалка — подарок капитана милиции Захарова (очень актуальный, если учесть то, что Себастьян не курит) и еще кой-какая мелочь.
Посреди кабинета, тяжело дыша, стояла я — потная, лохматая и злая. И смотрела на Себастьяна нежным взглядом Медузы Горгоны. На него это, впрочем, не оказывало ни малейшего действия. Он прислонился спиной к дверной раме, сложив руки на груди и глядя на меня с ласковым сожалением.
— Может, передохнешь немного? — сочувственно поинтересовался он. — Чайку выпьешь…
От такой доброжелательности я окончательно озверела. И ринулась к нему с твердым намерением нанести ему множественные телесные повреждения различной степени тяжести. Одну только вещь я упустила из виду — неравенство сил. Не следует быть слишком самонадеянной, если имеешь дело с ангелами.
Не успев даже кончиком пальца коснуться Себастьяна, я ощутила крепкий захват на своих запястьях. В следующее мгновение мои руки были заведены за спину, а сама я прижата к объекту нападения так плотно, что не могла не только причинить ему вред, но даже толком пошевелиться.
— Все-таки тебе придется меня выслушать, — сказал Себастьян, дождавшись, когда я перестану судорожно извиваться, тщетно пытаясь освободиться от его объятий.
Ответом ему был сумрачный взгляд и молчание.
— Пойми, я хочу поехать в отпуск так же, как и ты. Пожалуй, даже сильнее, потому что мне повезло с компанией гораздо больше, чем тебе, — он нежно улыбнулся, но мое окаменевшее лицо от его комплимента мягче не стало. — Неужели ты думаешь, что мне легко было отказаться от наших планов? Ты думаешь, я не расстроен? — вообще-то, он совсем не выглядел расстроенным, но я посчитала ниже своего достоинства обсуждать данный вопрос. — Понимаешь, я чувствую — буквально всей кожей! — что это очень важное дело. Убийство такое сложное… словно морской узел! И распутать его можем только мы с тобой.
Вот тут я не выдержала:
— «Мы с тобой»? Как трогательно! Значит, ты думаешь, что я приму все это как должное, все стерплю и, наплевав на загубленный отпуск, в поте лица буду отыскивать убийц хмыря Хромова?
— Послушай… Я понимаю, что виноват перед тобой…
— Ах, ты все-таки понимаешь? Тогда ты должен понимать и то, что я не хочу все это терпеть. Не хочу и не буду!
— Но ведь мы можем поехать в отпуск потом, после…
— Да? А где гарантия, что «потом, после» тебе не подвернется еще какое-нибудь невероятное дело, которое никак нельзя будет упустить?
Возразить на это Себастьяну, кажется, было нечего, и он на мгновение замолчал. Хотя, в отличие от него, я до сих пор не научилась читать мысли — увы! — но пользоваться своей головой я все-таки умею, пусть иногда это и не очень заметно. Можно было догадаться, о чем размышляет мой любимый. Давить на меня логикой абсолютно бесполезно. Когда я зла (а сейчас я была зла, как сто чертей и двести ведьм вместе взятых), я могу переспорить кого угодно, причем даже того, с чьей точкой зрения я на самом деле согласна.
Зная об этом, Себастьян, очевидно, решил пойти другим путем — давить эмоциями. Шоколадные глаза подернулись влажной дымкой и начали приближаться к моему лицу. Мне стало трудно дышать, словно содержание Кислорода в воздухе внезапно упало. Проклятие, не надо было мне по триста раз на дню говорить ему, как я его люблю и как он красив! Теперь он бессовестно пользуется моими чувствами. Впрочем, даже если бы я ему всего этого и не говорила — что толку, раз он и так читает мысли?
— Прекрати! — сквозь зубы прошипела я, отворачиваясь и пытаясь отодвинуться от неумолимо надвигавшихся на меня губ. — Если ты не собираешься завтра сесть со мной в самолет и лететь на отдых, я с тобой больше не желаю иметь ничего общего!
— Но я-то желаю, — прошептал Себастьян с наигранно удрученным видом. — И что же теперь делать?
— Укушу! — мрачно предупредила я. И, понимая, что моя угроза звучит не слишком убедительно, потому что голос меня не очень-то слушается, добавила: — Больно укушу!
Внезапно из приемной донеслись какие-то странные звуки. Мы с Себастьяном обернулись.
Звуки оказались кашлем, а издавал их не кто иной, как наш давний приятель и отчасти коллега — капитан Захаров. Выглядел он сейчас не ахти как — сплошь мелкие капли дождя на серой ветровке, сизая щетина на сером от усталости лице. В руках капитан держал серый же полиэтиленовый пакет.
Объятия Себастьяна разжались, и я, торжествуя, вырвалась на свободу.
— Не помешал? — ухмыляясь, спросил Захаров.
— Совсем наоборот, — хором ответили мы с Себастьяном и неодобрительно покосились друг на друга.
— А я, — пояснил Захаров, — был тут поблизости по одному делу. И решил зайти. Подумал, что нам есть о чем поговорить. Например, о том, к чему приводят неумеренные занятия искусством.
— Проходи, — сказал Себастьян, делая приглашающий жест в сторону своего кабинета.
И тут от панического ужаса у меня перехватило дыхание. Живо, словно наяву, я представила, как Захаров входит в кабинет и видит болтающиеся под потолком предметы. Дальше даже моя фантазия иссякала — изобразить, какова будет реакция Захарова на это очевидное-невероятное, она просто не могла. Я бы на его месте открыла рот и села там же, где стояла. Но я вообще девушка чувствительная — до сих пор падаю в обморок при виде мертвого тела, а у Захарова, закаленного в сражениях с криминальным миром, даже расчлененные трупы не вызывают ничего, кроме интересной бледности на лице, и без того не отличающемся здоровым цветом. Но покойники покойниками, а полтергейст с телекинезом — совсем другое дело!
— Ого! — услышала я голос Захарова из кабинета. — Я смотрю, вы тут ведете буржуазный образ жизни и вместо нашего простого народного напитка кристальной чистоты и прозрачности употребляете презренную иностранную бурду, пахнущую клопами!
Уж не знаю, чего я ожидала, но только не этого. Осторожно повернув голову, я окинула взглядом кабинет.
Все предметы, предназначавшиеся мной для кидания в любимого, преспокойно стояли и лежали на своих местах, словно никогда и не покидали их для того, чтобы немного покружиться по комнате и повисеть под потолком. Захаров, стоя возле журнального столика, любовно оглядывал бутылку «Мартеля», держа ее двумя руками, бережно, словно двухмесячного младенца.
— Судя по твоему виду, ты бы и сам не отказался от презренной иностранной бурды, которая, кстати, клопами совершенно не пахнет, — улыбаясь, проговорил Себастьян.
Блеск в захаровских глазах был лучшим подтверждением его слов.
— Сам-то я потомственный пролетарий, — сказал капитан, — но к продуктам буржуйского гниения действительно питаю непростительную слабость…
Сыщики с удобством расположились в креслах, а я, несмотря на протестующие взгляды Себастьяна, ушла в другой конец комнаты, плюхнулась на диван, уютно обложилась подушками, благополучно вернувшимися из путешествия к потолку, и демонстративно уткнулась в забытую Надей книгу с вдохновляющим названием «Ваш ребенок». Можно было бы и совсем уйти, но я не могла позволить Себастьяну так дешево отделаться от меня. Надя права — нельзя позволять обижать себя безнаказанно!
— Эх, — сказал Захаров, с наслаждением глотая коньяк, — знаешь, Шнайдер, чего бы мне сейчас хотелось больше всего? Бросить на недельку-другую месить грязь и возиться с уголовными рожами, а отправиться куда-нибудь, где тепло, светло и где пули не летают. Пить там коньячок на солнышке и смотреть на красоток в бикини, выходящих из морской пены… А, Шнайдер? Хорошо бы было, верно?
— Да… — кисло ответил Себастьян, изо всех сил стараясь не смотреть в мою сторону.
Захаров махнул рукой.
— Ну, ладно. Мечтать не вредно, но бесполезно. Вернемся к нашему Сальвадору Дали и Пабло Пикассо в одном пустом флаконе. Тебя ведь его вдовушка наняла, верно?
— Верно. Как узнал?
— Догадался. Большого ума тут не нужно. Ты бы не взялся за это дело из одной любви к искусству, правда? Только я бы на твоем месте нелегал им заниматься без предоплаты. Если окажется, что его убила вдовушка — а так и окажется, поверь моему опыту, — ни копейки ты за свои труды праведные не получишь. Так что подумай…
На самом-то деле множественное число я употребила здесь напрасно. Все хлопоты по возвращению новоиспеченной вдовы к жизни взял на себя Себастьян. Я же демонстративно уселась в кресло и с холодным видом наблюдала за происходившим у меня на глазах спектаклем. Только когда Себастьян явно собрался предложить Кате отвезти ее домой на своей машине, я сменила лед во взгляде на огненную свирепость. Себастьян осекся, замялся, начал заикаться, и предложение осталось недосказанным. Зная обычную самоуверенность моего любимого, можно было заключить, что свирепый взгляд мне удался.
Пока любимый ловил на улице такси и усаживал в него Катю, я металась по его кабинету, словно голодная пантера по вольеру. Если я фея и могу приносить счастье, то почему, объясните мне, я не могу принести счастье самой себе? Почему я не превратила нашу новую клиентку в крысу? Нет, в крысу очень противно, лучше в жабу. Да ладно, бог с ними, с превращениями! Но почему бы мне не сделать так, чтобы Катя хотя бы впала в летаргический сон на пару недель. А там бы, глядишь, мы с Себастьяном и Даниель с Надей вернулись из отпуска и со свежими силами взялись бы за расследование этого дела — действительно интересного, если отвлечься на секунду от эмоций.
Но отвлечься от эмоций было выше моих сил. К тому же зависть терзала мне сердце, печень, желудок и прочие внутренности (полный список желающие могут найти в любом анатомическом атласе). Воображение рисовало Надю и Даниеля, плывущих с аквалангами среди коралловых рифов, едущих на верблюде по барханам под звездным небом, пьющих каркаде и курящих один кальян на двоих под шум волн Красного моря… Нет! Вынести это было невозможно…
Зависть достигла точки кипения. В эту-то горькую минуту, на свою беду, вернулся Себастьян.
Если бы он, войдя, бросился передо мной на колени, умоляя простить его, может быть, все бы обошлось. В конце концов, нужно быть совершенной нелюдью, чтобы не простить любимого, сдающегося на твою милость.
Но Себастьяну, похоже, ничего подобного в голову не пришло. В общем, это и неудивительно. Много вы видели современных мужчин, преклоняющих перед женщиной колена? Я лично — ни одного!
Ничего похожего на угрызения совести или раскаяние на лице обожаемого ангела разглядеть мне не удалось. Даже наоборот — прекрасные шоколадные глаза сияли воодушевлением, а в углах губ залегли складки, означавшие готовность к решительным действиям.
— Отпуск откладывается! — торжественно провозгласил Себастьян. — Такое дело упускать нельзя. Без нас его раскрыть не смогут, а этого допустить я никак не могу. Посему…
Договорить ему не удалось. Сделав два шага, я наклонилась к журнальному столику, схватила стоявший на нем бокал с так и не выпитым мною коньяком и без лишних слов запустила им в любимого. И замерла, плотоядно ожидая катастрофических последствий. Но их-то как раз и не последовало.
По мере приближения к Себастьяну, скорость бокала стала снижаться. Не долетев нескольких сантиметров до своей цели, бокал почему-то свернул в сторону. Широко открыв глаза, я смотрела, как проклятая посудина сделала вокруг головы моего любимого начальника круг почета и неторопливо полетела обратно, к журнальному столику, на который и приземлилась — бесшумно и благополучного, без малейшего ущерба для себя и окружающих. Коньяк из бокала, конечно, пролился, но ведь на ковер же, а не на Себастьяна. Да и вообще, мог ли пролитый коньяк потушить пожар в моей жаждущей возмездия душе!
— По-моему, это лишнее, — мягко сказал Себастьян. — Я все понимаю, но…
Не особенно прислушиваясь к тому, что он говорил, я снова схватила бокал и предприняла вторую попытку, которая закончилась так же бесславно, как и предыдущая. Это окончательно вывело меня из себя.
— Послушай… — снова попытался урезонить меня Себастьян.
Как раз в тот момент я в третий раз произвела запуск бокала класса, «журнальный столик — Себастьян». Вернее «журнальный столик — Себастьян — журнальный столик», если быть точной.
На сей раз мой снаряд повел себя совсем уж по-хамски. Как только я выпустила его из рук, он вместо того, чтобы лететь в сторону Себастьяна, взмыл под самый потолок и повис там на безопасной высоте. Подпрыгнув пару раз и убедившись, что бокал находится вне пределов досягаемости, я решила плюнуть на подлую стекляшку и стала лихорадочно оглядываться по сторонам в поисках другого предмета, пригодного для метания.
— Не знал, что общение с Надей так дурно на тебя влияет… — глубокомысленно заметил Себастьян, наблюдая за мной с неподдельным интересом.
Эти слова меня не остановили. Наоборот. Издав хищный вопль, я со всех ног ринулась к дивану, вернее — к лежавшим на нем подушкам.
Некоторое время спустя кабинет Себастьяна приобрел невыразимо странный вид. Впрочем, если сесть в кресло и не поднимать головы, кабинет выглядел вполне обычно, несмотря на отсутствие некоторых деталей интерьера. Но стоило поднять голову вверх, как взору открывалась причудливая картина: возле потолка, слегка покачиваясь, словно воздушные шары, висели: два коньячных бокала (потому что я попыталась воспользоваться и вторым, причем так же безуспешно, как и первым), стакан, початая бутылка коньяка, пустая бутылка из-под минералки, две бордовые подушки, обшитые желтой каймой, телефонный аппарат, настольная лампа, бронзовая статуэтка-сова, часы в деревянном корпусе, настенный барометр, миленький серебряный подносик, декоративный пистолет-зажигалка — подарок капитана милиции Захарова (очень актуальный, если учесть то, что Себастьян не курит) и еще кой-какая мелочь.
Посреди кабинета, тяжело дыша, стояла я — потная, лохматая и злая. И смотрела на Себастьяна нежным взглядом Медузы Горгоны. На него это, впрочем, не оказывало ни малейшего действия. Он прислонился спиной к дверной раме, сложив руки на груди и глядя на меня с ласковым сожалением.
— Может, передохнешь немного? — сочувственно поинтересовался он. — Чайку выпьешь…
От такой доброжелательности я окончательно озверела. И ринулась к нему с твердым намерением нанести ему множественные телесные повреждения различной степени тяжести. Одну только вещь я упустила из виду — неравенство сил. Не следует быть слишком самонадеянной, если имеешь дело с ангелами.
Не успев даже кончиком пальца коснуться Себастьяна, я ощутила крепкий захват на своих запястьях. В следующее мгновение мои руки были заведены за спину, а сама я прижата к объекту нападения так плотно, что не могла не только причинить ему вред, но даже толком пошевелиться.
— Все-таки тебе придется меня выслушать, — сказал Себастьян, дождавшись, когда я перестану судорожно извиваться, тщетно пытаясь освободиться от его объятий.
Ответом ему был сумрачный взгляд и молчание.
— Пойми, я хочу поехать в отпуск так же, как и ты. Пожалуй, даже сильнее, потому что мне повезло с компанией гораздо больше, чем тебе, — он нежно улыбнулся, но мое окаменевшее лицо от его комплимента мягче не стало. — Неужели ты думаешь, что мне легко было отказаться от наших планов? Ты думаешь, я не расстроен? — вообще-то, он совсем не выглядел расстроенным, но я посчитала ниже своего достоинства обсуждать данный вопрос. — Понимаешь, я чувствую — буквально всей кожей! — что это очень важное дело. Убийство такое сложное… словно морской узел! И распутать его можем только мы с тобой.
Вот тут я не выдержала:
— «Мы с тобой»? Как трогательно! Значит, ты думаешь, что я приму все это как должное, все стерплю и, наплевав на загубленный отпуск, в поте лица буду отыскивать убийц хмыря Хромова?
— Послушай… Я понимаю, что виноват перед тобой…
— Ах, ты все-таки понимаешь? Тогда ты должен понимать и то, что я не хочу все это терпеть. Не хочу и не буду!
— Но ведь мы можем поехать в отпуск потом, после…
— Да? А где гарантия, что «потом, после» тебе не подвернется еще какое-нибудь невероятное дело, которое никак нельзя будет упустить?
Возразить на это Себастьяну, кажется, было нечего, и он на мгновение замолчал. Хотя, в отличие от него, я до сих пор не научилась читать мысли — увы! — но пользоваться своей головой я все-таки умею, пусть иногда это и не очень заметно. Можно было догадаться, о чем размышляет мой любимый. Давить на меня логикой абсолютно бесполезно. Когда я зла (а сейчас я была зла, как сто чертей и двести ведьм вместе взятых), я могу переспорить кого угодно, причем даже того, с чьей точкой зрения я на самом деле согласна.
Зная об этом, Себастьян, очевидно, решил пойти другим путем — давить эмоциями. Шоколадные глаза подернулись влажной дымкой и начали приближаться к моему лицу. Мне стало трудно дышать, словно содержание Кислорода в воздухе внезапно упало. Проклятие, не надо было мне по триста раз на дню говорить ему, как я его люблю и как он красив! Теперь он бессовестно пользуется моими чувствами. Впрочем, даже если бы я ему всего этого и не говорила — что толку, раз он и так читает мысли?
— Прекрати! — сквозь зубы прошипела я, отворачиваясь и пытаясь отодвинуться от неумолимо надвигавшихся на меня губ. — Если ты не собираешься завтра сесть со мной в самолет и лететь на отдых, я с тобой больше не желаю иметь ничего общего!
— Но я-то желаю, — прошептал Себастьян с наигранно удрученным видом. — И что же теперь делать?
— Укушу! — мрачно предупредила я. И, понимая, что моя угроза звучит не слишком убедительно, потому что голос меня не очень-то слушается, добавила: — Больно укушу!
Внезапно из приемной донеслись какие-то странные звуки. Мы с Себастьяном обернулись.
Звуки оказались кашлем, а издавал их не кто иной, как наш давний приятель и отчасти коллега — капитан Захаров. Выглядел он сейчас не ахти как — сплошь мелкие капли дождя на серой ветровке, сизая щетина на сером от усталости лице. В руках капитан держал серый же полиэтиленовый пакет.
Объятия Себастьяна разжались, и я, торжествуя, вырвалась на свободу.
— Не помешал? — ухмыляясь, спросил Захаров.
— Совсем наоборот, — хором ответили мы с Себастьяном и неодобрительно покосились друг на друга.
— А я, — пояснил Захаров, — был тут поблизости по одному делу. И решил зайти. Подумал, что нам есть о чем поговорить. Например, о том, к чему приводят неумеренные занятия искусством.
— Проходи, — сказал Себастьян, делая приглашающий жест в сторону своего кабинета.
И тут от панического ужаса у меня перехватило дыхание. Живо, словно наяву, я представила, как Захаров входит в кабинет и видит болтающиеся под потолком предметы. Дальше даже моя фантазия иссякала — изобразить, какова будет реакция Захарова на это очевидное-невероятное, она просто не могла. Я бы на его месте открыла рот и села там же, где стояла. Но я вообще девушка чувствительная — до сих пор падаю в обморок при виде мертвого тела, а у Захарова, закаленного в сражениях с криминальным миром, даже расчлененные трупы не вызывают ничего, кроме интересной бледности на лице, и без того не отличающемся здоровым цветом. Но покойники покойниками, а полтергейст с телекинезом — совсем другое дело!
— Ого! — услышала я голос Захарова из кабинета. — Я смотрю, вы тут ведете буржуазный образ жизни и вместо нашего простого народного напитка кристальной чистоты и прозрачности употребляете презренную иностранную бурду, пахнущую клопами!
Уж не знаю, чего я ожидала, но только не этого. Осторожно повернув голову, я окинула взглядом кабинет.
Все предметы, предназначавшиеся мной для кидания в любимого, преспокойно стояли и лежали на своих местах, словно никогда и не покидали их для того, чтобы немного покружиться по комнате и повисеть под потолком. Захаров, стоя возле журнального столика, любовно оглядывал бутылку «Мартеля», держа ее двумя руками, бережно, словно двухмесячного младенца.
— Судя по твоему виду, ты бы и сам не отказался от презренной иностранной бурды, которая, кстати, клопами совершенно не пахнет, — улыбаясь, проговорил Себастьян.
Блеск в захаровских глазах был лучшим подтверждением его слов.
— Сам-то я потомственный пролетарий, — сказал капитан, — но к продуктам буржуйского гниения действительно питаю непростительную слабость…
Сыщики с удобством расположились в креслах, а я, несмотря на протестующие взгляды Себастьяна, ушла в другой конец комнаты, плюхнулась на диван, уютно обложилась подушками, благополучно вернувшимися из путешествия к потолку, и демонстративно уткнулась в забытую Надей книгу с вдохновляющим названием «Ваш ребенок». Можно было бы и совсем уйти, но я не могла позволить Себастьяну так дешево отделаться от меня. Надя права — нельзя позволять обижать себя безнаказанно!
— Эх, — сказал Захаров, с наслаждением глотая коньяк, — знаешь, Шнайдер, чего бы мне сейчас хотелось больше всего? Бросить на недельку-другую месить грязь и возиться с уголовными рожами, а отправиться куда-нибудь, где тепло, светло и где пули не летают. Пить там коньячок на солнышке и смотреть на красоток в бикини, выходящих из морской пены… А, Шнайдер? Хорошо бы было, верно?
— Да… — кисло ответил Себастьян, изо всех сил стараясь не смотреть в мою сторону.
Захаров махнул рукой.
— Ну, ладно. Мечтать не вредно, но бесполезно. Вернемся к нашему Сальвадору Дали и Пабло Пикассо в одном пустом флаконе. Тебя ведь его вдовушка наняла, верно?
— Верно. Как узнал?
— Догадался. Большого ума тут не нужно. Ты бы не взялся за это дело из одной любви к искусству, правда? Только я бы на твоем месте нелегал им заниматься без предоплаты. Если окажется, что его убила вдовушка — а так и окажется, поверь моему опыту, — ни копейки ты за свои труды праведные не получишь. Так что подумай…