— Хотите попробовать? — спросил вампир, перехватив мой взгляд.
Содрогнувшись от отвращения, я отчаянно затрясла головой.
— Ей-богу, не стоит делать такое брезгливое лицо, — заметил вампир и поднес стакан к губам. — Нынешние люди стали такими несносными неженками! Раньше они смотрели на вещи проще, но видели гораздо, гораздо больше. И боялись нас не потому, что мы убивали людей, и не потому, что мы казались такими уж гадкими. Причина была совсем, совсем в другом.
Он поставил стакан и налил мне чаю, потому что я сидела неподвижно, боясь лишний раз пошевелиться.
— Вампир — тот, кто питается кровью. Вот главная причина страха, который мы вызываем. Кровь — вот ключевое слово. О смысле этого слова можно говорить часами. Если отложить в сторону медицинские книги, можно понять многое из того, чего не способна объяснить наука. Ведь что такое кровь? Так же, как реки приносят жизнь земле, кровь разносит жизнь по человеческому телу. С другой стороны — кровь, состоящая в основном из воды, красна и горяча, как огонь. Огонь и вода. Две стихии, с давних пор внушавшие человеку благоговение и ужас. Две созидательные стихии, и они же — стихии гибельные. Две взаимоисключающие стихии, соединившиеся в одной субстанции. Кровь, пока она невидима и скрыта под кожными покровами, — символ жизни, знак того, что человек чувствует, — она то бурлит, то стынет в жилах, то колотится в висках. Но стоит ей выйти наружу, как она — угроза гибели, признак надвигающейся болезни или смерти… В некотором смысле кровь — это душа, — вампир поднял свой стакан к глазам и улыбнулся.
— Да вы поэт! — невольно воскликнула я.
И в тот же миг вдруг увидела странную картину.
Солнечный день, огромный парк, который, кажется, весь трепещет от птичьего пения. Несколько шагов — и из-за деревьев вырастает огромный дом, почти дворец. Мраморные львы сторожат лестницу, по которой, зажав под мышкой треуголку, молодой офицер стремглав сбегает вниз. Шпоры звенят, и облако пудры взвивается над белым париком.
— Поэты не живут так долго, — услышала я голос вампира, и видение рассеялось.
— Послушайте, — спросила я внезапно, — а как вы стали вампиром?
— Я, конечно, могу рассказать вам. Но это долгая история.
— Ничего, — храбро ответила я, — я не слишком спешу.
…Четыре мерных удара часов откуда-то из глубины дома возвестили о начале утра.
— Вот так, — сказал вампир, глядя на тлеющие в камине угли.
Я молчала, потрясенная услышанным.
Полк, где служил молодой князь Бехметов, сражавшийся с турками, по высочайшему повелению переброшен был на Урал, где объявился разбойник и смутьян Емелька Пугачев. В первом же бою князя ранили — тяжело, почти смертельно. Спас его какой-то башкир — один из бунтовщиков. Он поил князя черными горькими отварами, накладывал на раны густую пахучую мазь и совершил почти что чудо — поставил его на ноги. Дольше всех прочих ран не проходила рана на шее… Бехметов так и не узнал, кому он обязан появлением этой раны — своему спасителю или какой-то вампир нашел его, потерявшего сознание, на поле боя еще раньше. Спасенному князю пришлось примкнуть к восставшим — обрасти бородой, постричься в кружок и надеть мужицкое платье.
— Кажется, Александр Сергеевич слышал от кого-то мою историю, — усмехнулся рассказчик. — Он использовал ее — по-своему, конечно, — в «Капитанской дочке». Но, разумеется, я не был таким мерзавцем, как Швабрин. Хотя, каюсь, грешен — пил кровь, жить без этого я уже не мог. Но только у тяжело раненных — как и тот, кто сделал вампиром меня. Надеюсь, никто из этих раненых не выжил.
Когда пугачевское войско разбили, а самого Емельку отвезли в железной клетке в Москву, Бех-метову удалось скрыться. После долгих мытарств и злоключений судьба, забросила его в Англию. А вскоре, в июле 1775 года, он стоял на палубе шхуны «Святая Августа», отплывающей в Новый Свет. В Америку он прибыл в самое жаркое время — разгоралась война за независимость колоний от Владычицы морей. А дальше…
— Дальше? Пожалуйста, пожалейте меня и себя. Я прожил очень долгую жизнь — слишком долгую, чтобы рассказать ее всю за одну ночь. Али отвезет вас домой, — сказал вампир, помогая мне подняться со шкуры.
Я молча кивнула. Бессонная ночь после тяжелого дня привела меня в такое странное состояние, что я не могла понять, приснилось ли мне увиденное и услышанное или все происходило на самом деле.
Подогнанная уже ко входу роскошная машина с Али в качестве шофера доконала меня окончательно.
— Я хотел бы попросить вас, — вампир собственноручно распахнул передо мной дверцу, — составить мне компанию сегодня вечером. Я приглашен на прием и хотел бы, чтобы вы были моей спутницей. — Но я…
— Ведь у вас же нет никаких других планов на сегодняшний вечер?
Планов действительно не было. Шоколадные глаза в расчет больше не принимаются.
— Хорошо, — сказала я. — В котором часу вы за мной заедете?
Воспоминания заняли у меня столько времени, что, когда я опустилась с небес на землю и вернулась из ванной в кухню, чай в кружке уже остыл.
Но что-то продолжало меня беспокоить. Было, было что-то еще и, кажется, неприятное… Но ни с вампиром, ни с его телохранителем это не связано.
Я потрясла головой, надеясь, что ее содержимое встанет на место, а заодно и память моя, мутная и темная, как остывший чай, немного прояснится. Никакого эффекта.
Тогда я снова отправилась в ванную, открыла кран и несколько раз брызнула в лицо ледяной водой. Подняла голову и заглянула в зеркало. По лбу и щекам текли крупные капли, ненадолго задерживались на носу и подбородке, а потом падали вниз…
И тут меня, наконец, осенило.
Не вытираясь, я выскочила из ванной и полетела в прихожую.
Там на полу возле входной двери лежала довольно приличная стопка небольших бумажек симпатичного зеленого цвета.
Окончательно обессилев, я тяжело опустилась на тумбочку для обуви.
Значит, это не был кошмарный сон. Это случилось наяву.
Глава 11
Глава 12
Глава 13
Содрогнувшись от отвращения, я отчаянно затрясла головой.
— Ей-богу, не стоит делать такое брезгливое лицо, — заметил вампир и поднес стакан к губам. — Нынешние люди стали такими несносными неженками! Раньше они смотрели на вещи проще, но видели гораздо, гораздо больше. И боялись нас не потому, что мы убивали людей, и не потому, что мы казались такими уж гадкими. Причина была совсем, совсем в другом.
Он поставил стакан и налил мне чаю, потому что я сидела неподвижно, боясь лишний раз пошевелиться.
— Вампир — тот, кто питается кровью. Вот главная причина страха, который мы вызываем. Кровь — вот ключевое слово. О смысле этого слова можно говорить часами. Если отложить в сторону медицинские книги, можно понять многое из того, чего не способна объяснить наука. Ведь что такое кровь? Так же, как реки приносят жизнь земле, кровь разносит жизнь по человеческому телу. С другой стороны — кровь, состоящая в основном из воды, красна и горяча, как огонь. Огонь и вода. Две стихии, с давних пор внушавшие человеку благоговение и ужас. Две созидательные стихии, и они же — стихии гибельные. Две взаимоисключающие стихии, соединившиеся в одной субстанции. Кровь, пока она невидима и скрыта под кожными покровами, — символ жизни, знак того, что человек чувствует, — она то бурлит, то стынет в жилах, то колотится в висках. Но стоит ей выйти наружу, как она — угроза гибели, признак надвигающейся болезни или смерти… В некотором смысле кровь — это душа, — вампир поднял свой стакан к глазам и улыбнулся.
— Да вы поэт! — невольно воскликнула я.
И в тот же миг вдруг увидела странную картину.
Солнечный день, огромный парк, который, кажется, весь трепещет от птичьего пения. Несколько шагов — и из-за деревьев вырастает огромный дом, почти дворец. Мраморные львы сторожат лестницу, по которой, зажав под мышкой треуголку, молодой офицер стремглав сбегает вниз. Шпоры звенят, и облако пудры взвивается над белым париком.
— Поэты не живут так долго, — услышала я голос вампира, и видение рассеялось.
— Послушайте, — спросила я внезапно, — а как вы стали вампиром?
— Я, конечно, могу рассказать вам. Но это долгая история.
— Ничего, — храбро ответила я, — я не слишком спешу.
…Четыре мерных удара часов откуда-то из глубины дома возвестили о начале утра.
— Вот так, — сказал вампир, глядя на тлеющие в камине угли.
Я молчала, потрясенная услышанным.
Полк, где служил молодой князь Бехметов, сражавшийся с турками, по высочайшему повелению переброшен был на Урал, где объявился разбойник и смутьян Емелька Пугачев. В первом же бою князя ранили — тяжело, почти смертельно. Спас его какой-то башкир — один из бунтовщиков. Он поил князя черными горькими отварами, накладывал на раны густую пахучую мазь и совершил почти что чудо — поставил его на ноги. Дольше всех прочих ран не проходила рана на шее… Бехметов так и не узнал, кому он обязан появлением этой раны — своему спасителю или какой-то вампир нашел его, потерявшего сознание, на поле боя еще раньше. Спасенному князю пришлось примкнуть к восставшим — обрасти бородой, постричься в кружок и надеть мужицкое платье.
— Кажется, Александр Сергеевич слышал от кого-то мою историю, — усмехнулся рассказчик. — Он использовал ее — по-своему, конечно, — в «Капитанской дочке». Но, разумеется, я не был таким мерзавцем, как Швабрин. Хотя, каюсь, грешен — пил кровь, жить без этого я уже не мог. Но только у тяжело раненных — как и тот, кто сделал вампиром меня. Надеюсь, никто из этих раненых не выжил.
Когда пугачевское войско разбили, а самого Емельку отвезли в железной клетке в Москву, Бех-метову удалось скрыться. После долгих мытарств и злоключений судьба, забросила его в Англию. А вскоре, в июле 1775 года, он стоял на палубе шхуны «Святая Августа», отплывающей в Новый Свет. В Америку он прибыл в самое жаркое время — разгоралась война за независимость колоний от Владычицы морей. А дальше…
— Дальше? Пожалуйста, пожалейте меня и себя. Я прожил очень долгую жизнь — слишком долгую, чтобы рассказать ее всю за одну ночь. Али отвезет вас домой, — сказал вампир, помогая мне подняться со шкуры.
Я молча кивнула. Бессонная ночь после тяжелого дня привела меня в такое странное состояние, что я не могла понять, приснилось ли мне увиденное и услышанное или все происходило на самом деле.
Подогнанная уже ко входу роскошная машина с Али в качестве шофера доконала меня окончательно.
— Я хотел бы попросить вас, — вампир собственноручно распахнул передо мной дверцу, — составить мне компанию сегодня вечером. Я приглашен на прием и хотел бы, чтобы вы были моей спутницей. — Но я…
— Ведь у вас же нет никаких других планов на сегодняшний вечер?
Планов действительно не было. Шоколадные глаза в расчет больше не принимаются.
— Хорошо, — сказала я. — В котором часу вы за мной заедете?
Воспоминания заняли у меня столько времени, что, когда я опустилась с небес на землю и вернулась из ванной в кухню, чай в кружке уже остыл.
Но что-то продолжало меня беспокоить. Было, было что-то еще и, кажется, неприятное… Но ни с вампиром, ни с его телохранителем это не связано.
Я потрясла головой, надеясь, что ее содержимое встанет на место, а заодно и память моя, мутная и темная, как остывший чай, немного прояснится. Никакого эффекта.
Тогда я снова отправилась в ванную, открыла кран и несколько раз брызнула в лицо ледяной водой. Подняла голову и заглянула в зеркало. По лбу и щекам текли крупные капли, ненадолго задерживались на носу и подбородке, а потом падали вниз…
И тут меня, наконец, осенило.
Не вытираясь, я выскочила из ванной и полетела в прихожую.
Там на полу возле входной двери лежала довольно приличная стопка небольших бумажек симпатичного зеленого цвета.
Окончательно обессилев, я тяжело опустилась на тумбочку для обуви.
Значит, это не был кошмарный сон. Это случилось наяву.
Глава 11
НА БОГА НАДЕЙСЯ…
Утренние толпы схлынули, и в подземном переходе было сравнительно немноголюдно — насколько может быть немноголюдно на выходе из станции метро в центре города незадолго до полудня.
Себастьян не выходил из стеклянных дверей, за которыми начиналось подземное царство с его опасностями и препятствиями: корыстолюбивыми кассами, вероломными турникетами, опасными эскалаторами и злыми джиннами-поездами. Он спустился в переход с улицы, где не без труда нашел место, чтобы оставить на время свой видавший виды красный «Мерседес».
Один из киосков в длинном ряду вдоль стены перехода оглашал окрестности невыносимо противным скулежом какой-то мальчишечьей группы. Но, заглушая эту гормональную музыку, плыл по переходу и другой звук — чистое, протяжное, звонкое пение саксофона.
Саксофонист стоял чуть поодаль от шеренги голубых таксофонов — парень в черном матросском бушлате и белом кашне. Тяжелый ботинок на толстой рифленой подошве притоптывает в такт музыке, густые черные волосы, щедро прошитые золотистыми крашеными прядями, упали на лоб.
Саксофон пел тему прощания из «Шербургских зонтиков». Себастьян помедлил немного, прислонившись плечом к витрине журнального киоска, скользя печальным взглядом по красочным обложкам иллюстрированных журналов. Самоуверенные молодые люди демонстрировали на них свои мускулистые торсы, скалясь в улыбке превосходства, популярные певицы, приоткрыв рот и прикрыв глаза, силились изобразить любовное томление. Внезапно он почувствовал себя разбитым и слабым, почти больным.
Ангелы не болеют и не умирают, это невозможно. Да, но ангелы, кажется, и не ведут себя, как идиоты. И не желают вернуть время назад. Время не волнует того, у кого в запасе целая вечность. Но его вечность внезапно распалась на минуты и часы, стала подвижной и изменчивой, текучей и неуловимой, и существовать в этом времени для него оказалось так же трудно, как дышать — человеку с больными легкими. Когда он узнал, что будет жить среди людей, он был уверен, что это наказание, но и представить себе не мог, что наказание окажется таким тяжелым.
Себастьян заставил себя оторваться от витрины и медленно двинулся в сторону парня в бушлате, нащупывая в кармане тяжелый металлический кружок.
Поравнявшись с саксофонистом, Себастьян достал старинную золотую монету, бросил ее в раскрытый футляр и произнес — негромко, но отчетливо:
— Бог в помощь.
Губы парня разжались, выпустили мундштук саксофона и, усмехнувшись, отозвались:
— На бога надейся, а сам не плошай… Идите дальше, я вас догоню.
Себастьян кивнул и направился в ту сторону, откуда пришел. Мысли его были заняты совсем не знакомством с саксофонистом, а новым — непривычным и неприятным — ощущением. Если бы он не знал, что этого не может быть, то решил бы, что у него болит сердце.
Себастьян не выходил из стеклянных дверей, за которыми начиналось подземное царство с его опасностями и препятствиями: корыстолюбивыми кассами, вероломными турникетами, опасными эскалаторами и злыми джиннами-поездами. Он спустился в переход с улицы, где не без труда нашел место, чтобы оставить на время свой видавший виды красный «Мерседес».
Один из киосков в длинном ряду вдоль стены перехода оглашал окрестности невыносимо противным скулежом какой-то мальчишечьей группы. Но, заглушая эту гормональную музыку, плыл по переходу и другой звук — чистое, протяжное, звонкое пение саксофона.
Саксофонист стоял чуть поодаль от шеренги голубых таксофонов — парень в черном матросском бушлате и белом кашне. Тяжелый ботинок на толстой рифленой подошве притоптывает в такт музыке, густые черные волосы, щедро прошитые золотистыми крашеными прядями, упали на лоб.
Саксофон пел тему прощания из «Шербургских зонтиков». Себастьян помедлил немного, прислонившись плечом к витрине журнального киоска, скользя печальным взглядом по красочным обложкам иллюстрированных журналов. Самоуверенные молодые люди демонстрировали на них свои мускулистые торсы, скалясь в улыбке превосходства, популярные певицы, приоткрыв рот и прикрыв глаза, силились изобразить любовное томление. Внезапно он почувствовал себя разбитым и слабым, почти больным.
Ангелы не болеют и не умирают, это невозможно. Да, но ангелы, кажется, и не ведут себя, как идиоты. И не желают вернуть время назад. Время не волнует того, у кого в запасе целая вечность. Но его вечность внезапно распалась на минуты и часы, стала подвижной и изменчивой, текучей и неуловимой, и существовать в этом времени для него оказалось так же трудно, как дышать — человеку с больными легкими. Когда он узнал, что будет жить среди людей, он был уверен, что это наказание, но и представить себе не мог, что наказание окажется таким тяжелым.
Себастьян заставил себя оторваться от витрины и медленно двинулся в сторону парня в бушлате, нащупывая в кармане тяжелый металлический кружок.
Поравнявшись с саксофонистом, Себастьян достал старинную золотую монету, бросил ее в раскрытый футляр и произнес — негромко, но отчетливо:
— Бог в помощь.
Губы парня разжались, выпустили мундштук саксофона и, усмехнувшись, отозвались:
— На бога надейся, а сам не плошай… Идите дальше, я вас догоню.
Себастьян кивнул и направился в ту сторону, откуда пришел. Мысли его были заняты совсем не знакомством с саксофонистом, а новым — непривычным и неприятным — ощущением. Если бы он не знал, что этого не может быть, то решил бы, что у него болит сердце.
Глава 12
ДУРАКА ВСПОМНИШЬ…
Лучше бы мне все это приснилось. Обхватив руками голову, я с возрастающим ужасом вспоминала свое недавнее возвращение в собственную квартиру.
Еле передвигая ноги от усталости, я вошла в прихожую, скинула туфли, влезла в тапочки, наклонилась к обувной тумбочке, чтобы достать щетку и смахнуть с туфель налипшую на них грязь… И тут на линолеум передо мной упала человеческая тень.
Разумеется, я заорала как резаная и, не удержав равновесия, приземлилась на пятую точку, полумертвая от страха и готовая ко всему.
Только не к тому, что, заставив себя посмотреть на отбрасывающий тень объект, увижу Себастьяна.
И не к тому, что у Себастьяна будет такое лицо.
Бледное. Мрачное. Отчужденное.
Последнее было для меня хуже всего. В конце концов, интересная бледность и некоторая мрачноватость придают привлекательному мужчине своеобразный шарм — этакий романтический ореол в духе лорда Байрона. Но когда прекрасные шоколадные глаза смотрят сквозь вас и почти ничего не выражают — во всяком случае, ничего похожего на любовь, — это, мягко говоря, очень неприятно, А откровенно говоря — просто невыносимо.
Но всего хуже было то, что он не говорил ни слова. Просто стоял на пороге кухни и молчал.
И от этого молчания воздух в квартире твердел и тяжелел, превращаясь из смеси азота, кислорода и углекислого газа во что-то, абсолютно не пригодное для дыхания.
— Ч-что ты тут д-делаешь? — наконец выдавила из себя я. — Т-ты меня до смерти п-переп-пу-гал!
— Очень жаль, — бесстрастно ответил Себастьян. — Я этого не хотел. Я принес тебе деньги.
— К-какие еще деньги? — испуганно спросила я.
— Твое жалованье.
Подойдя ближе, он торопливо вынул из кармана слишком толстую, по моему мнению, пачку долларов и положил деньги на обувную тумбочку. Я продолжала сидеть на полу, но он и не подумал предложить мне руку, чтобы помочь подняться, — а ведь именно так он должен был поступить!
— Что случилось? — спросила я, не на шутку встревожившись.
Наступила тишина. И только когда я собралась было повторить свой вопрос, Себастьян ответил:
— Ничего особенного… Конечно, ты очень предусмотрительно перевернула кольцо, но мне все равно известно, где ты провела ночь.
— Откуда? — я даже вскочила на ноги.
— Я следил за тобой.
— Следил? — возмущенно переспросила я. — Зачем?
— Не мог же я допустить, чтобы девушка, которая мне… впрочем, это не важно. Ну, скажем, я за тебя волновался.
— Но я смотрела по сторонам — никого не было!
— Если я хочу оставаться незамеченным, обычно меня никто не замечает, — что-то похожее на улыбку тронуло на мгновение губы Себастьяна. Но тут же испарилось.
— Послушай, — сказала я, выставив вперед руки с растопыренными пальцами, как будто держала в них невидимый футбольный мяч. — Я не знаю, что ты подумал…
— Я ничего не подумал, — Себастьян безучастно пожал плечами. — Я старался вообще не думать. Я три часа сидел на ступенях под дождем, потом вернулся в «Гарду», взял деньги и приехал к тебе.
— Тебе вовсе незачем было опасаться за мою жизнь, — поспешно произнесла я.
Себастьян покачал головой:
— Я не волновался за твою жизнь. Этот вампир очень хорошо осведомлен о нас, так что он, конечно же, прекрасно понимает — если с тобой что-нибудь случится, я не успокоюсь, пока от него не останется только небольшая кучка серого пепла, пусть даже мне за это придется навсегда проститься и с землей, и с небесами и навечно погубить свою душу. Мое волнение, если можно так сказать, было вызвано совсем другим. Хотя теперь это уже не имеет никакого значения.
— Ничего не понимаю… — жалобно пискнула я.
— Думаю, прекрасно понимаешь. Но это тоже не важно. Мне вдруг стало ясно, что так больше продолжаться не может. Я не могу этого выносить.
— То есть — ты меня увольняешь? — с утвердительной интонацией произнесла я.
— Совсем наоборот. Я даже повысил тебе оклад. Что, надеюсь, немного компенсирует те неудобства, которые ты испытываешь, работая со мной.
— Подожди, — пролепетала я, чувствуя страшную слабость во всем теле и ощущая, как на глазах превращаюсь в Анатолия Ефремовича Новосельцева, с ужасом наблюдающего крушение служебного романа и превращение начальницы из любимой обратно в мымру. — Что ты хочешь этим сказать?
— Я не человек. Я всего лишь несчастный ангел. Ваши людские чувства — слишком тяжелый груз для меня.
Себастьян беспомощно замолчал. Я пыталась встретиться с ним взглядом, но не могла.
— Так, — произнесла я, еле шевеля губами. — Ты… ты меня бросаешь?
— Называй это как хочешь, — обреченно ответил он.
Он не может так поступать со мной! Внезапно меня охватило отчаяние и ярость.
— Хорошо! — прорычала я и схватила с тумбы деньги, чтобы швырнуть их ему в лицо. — В таком случае…
Я повернулась к Себастьяну, но на том месте, где он только что стоял, уже никого не было.
— Отлично, — выдохнула я, отшвыривая деньги в сторону. — Просто замечательно!
Все-таки я действительно фея. Нормальная женщина после такого разговора с любимым не сомкнула бы глаз, рыдала бы и бродила по квартире бледная, как привидение. Я же рухнула на кровать и заснула, едва коснувшись головой подушки. Правда, последним моим желанием было никогда больше не просыпаться.
Пожелание, конечно же, не сбылось. Нала сказать, последнее время никакие мои желания не сбываются. Вообще, если обдумать мое нынешнее положение, картина получается — чернее некуда.
Отпуск пропал. Личная жизнь загублена на корню. Работы больше нет — хотя, конечно, она есть, но что толку? Глупо полагать, что я вынесу такую пытку — каждый день видеть Себастьяна и знать, что я ему не нужна. Вот если бы он мне не был нужен, тогда другое дело… Словом, только одного, любого из моих теперешних жизненных обстоятельств более чем достаточно, чтобы с чистой совестью броситься в реку.
С другой стороны, утопившись, я не облегчила бы жизнь никому на свете, в том числе себе. Ведь и после смерти меня будут окружать сплошные знакомые рожи. Причем еще спасибо, если я попаду в ад — хотя бы повидаю Тигру, симпатичного демона, с которым познакомилась полгода назад и от которого давно уже что-то не было никаких известий. Неужели он в прямом смысле провалился в преисподнюю? А если окажется, что все мои грехи, которых я за свою короткую, но бестолковую жизнь наделала не так уж и мало, не в счет? И отправлюсь я прямиком на небеса, где бы они ни находились (а действительно, где? ведь не у нас же над головой, в самом деле?). И встречусь там с друзьями и знакомыми Себастьяна и Даниеля, а может, и с ними самими — ведь когда-нибудь же окончится срок их пребывания на земле и они вернутся обратно, в свои райские кущи?
— Обложили со всех сторон! — мрачно изрекла я.
Словно в подтверждение моих слов, зловеще грянул телефонный звонок. Не ожидая ничего хорошего, я сняла трубку и, заранее страдальчески сморщившись, приложила ее к уху.
И испытала странную смесь печали и облегчения, услышав голос Нади.
— Слушай, что у вас там творится, а? — как обычно, не утруждая себя приветствиями, сказала она отрывисто, словно Чапаев перед боем.
Я открыла рот, чтобы ответить, но вместо этого, неожиданно для самой себя, разрыдалась в голос.
— Так, все понятно. Веселится и ликует весь народ, — глубокомысленно заметила Надя. — Ты, пожалуйста, прекращай это дело, потому что у Даниеля мобильный все-таки не волшебный и каждая твоя слезинка на вес золота получается. В двух словах расскажи, что случилось, а то я даже не знаю, на какую тему тебя успокаивать.
Давясь слезами, я выполнила ее указание. Неизвестно почему, но больше всего Надю возмутил момент с повышением оклада.
— Откупиться хочет! Ну уж нет, фигушки, у него этот номер не пройдет! Так, — внезапно она заговорила с невероятной скоростью, — слушай, Даниель из моря вылезает, поэтому я сворачиваюсь. Сегодня вечером мы приедем, и все будет в лучшем виде. Не грусти, мы им еще покажем, где раки ночуют! Хоть ты, конечно, задрыга та еще, но я на твоей стороне. Готовься, нас с тобой ждут веселенькие деньки!
Щелчок. Короткие гудки. Я положила трубку и обнаружила, что, несмотря на понятное недоумение, чувствую себя весьма приободренной.
Чтобы вновь приобретенную бодрость укрепить, требовалось найти себе какое-нибудь полезное занятие. И я нашла — вспомнив о вчерашнем удачном опыте с рубашкой Себастьяна, решила попрактиковаться в колдовстве.
Взяв старую прихватку с изображенным на ней поросенком, которую давно уже пора бы выкинуть, да все как-то рука не поднимается, я положила ее в кухонную мойку — из соображений пожарной безопасности, конечно, — и принялась сосредоточенно махать руками, мысленно приказывая прихватке сгореть.
Но прихватка осталась глуха к моим призывам. Все, что мне удалось, — это как следует вспотеть, но на прихватке это почему-то никак не отразилось.
Поразмыслив над своей неудачей, я поняла ее причину. Прихватка не вызывала у меня никаких эмоций, поэтому поджечь ее мне и не удалось. Раз так, то существовало два выхода из ситуации: разозлиться на прихватку, что теоретически возможно, но практически невыполнимо, или поискать предмет, вызывающий у меня какие-нибудь чувства и при этом желательно горючий.
У меня, конечно, имелись фотографии Себастьяна. Но даже наша последняя беседа, если кошмарную встречу в коридоре можно назвать таким нейтральным словом, не заставила меня уничтожить эти снимки. Пусть у наших отношений и нет будущего, но прошлое этим не отменяется! У меня, по крайней мере, останется хотя бы напоминание о том, как он меня любил…
Поэтому я нашла в груде бумаг на своем столе украденный в свое время у лучшей подруги снимок, на котором изображен приятель ее мужа. На приятеля я когда-то имела виды, а теперь имела зуб. А как могло быть иначе, если вместо того, чтобы потерять сон, аппетит, покой и сознание от моего обаяния, остроумия, интеллекта и — чего уж греха таить! — просто неземной красоты, он нахальнейшим образом предпочел мне какую-то мымру, не имеющую возможности похвастаться ни одним достоинством из приведенного выше списка, но зато обладающую внушительным бюстом и кулинарным талантом. Так что сожжение фотографии было с моей стороны просто милосердием, легчайшей из заслуженных приятелем подругиного мужа кар.
Сдалась я только тогда, когда от интенсивного махания у меня заболели руки. Стало понятно, что фея я никчемная, кольцо меня не слушается и с колдовством у меня дела обстоят хуже некуда. Разозлившись, я сожгла фотографию с помощью обычных спичек, а прихватку помиловала. Она, конечно, старая, но еще может послужить.
Смыв пепел от фотографии, я села на табуретку и горестно призадумалась.
Субботний день в полном расцвете стоял на дворе, и на улице светило солнышко — прощальный привет лета. Лужи почти высохли, и народ, праздно шатающийся под окнами, явно с пользой проводил выходные. Одна я проводила их без пользы и, что особенно обидно, безо всякого удовольствия.
Погрузившись в тягостные раздумья о собственной судьбе, я не сразу услышала, что телефон опять звонит.
— Могу я поговорить с Мариной? — поинтересовался незнакомый мужской голос.
— Да, я вас слушаю, — настороженно ответила я.
— Здравствуйте, Марина. Некто Тигра вас беспокоит, — самодовольно произнес мужской голос.
Ошарашенная таким поворотом событий, я вместе с телефоном попыталась сесть на диван, но почему-то опустилась на ковер — и даже это не заметила.
— Тигра! А я вот только что о тебе вспоминала!
— Наверное, думала: «Вот паршивец, пропал, не звонит, не появляется!»
— Ну да, — хмыкнула я, — что-то примерно в таком роде.
— А я вот взял да и позвонил. Тебе не кажется, что нам пора увидеться?
— Давно!
— Давно кажется или давно пора?
— И то и другое.
— Ах, это прелестно! — Тигра произнес «прэ-лэстно». — Я сейчас сижу в кафе «Плюшки» рядом с консерваторией. Знаешь такое?
— Как не знать.
— Тогда собирайся и подгребай сюда. Только побыстрее, а то тут ко мне женщины пристают одна другой красивее, и, если ты будешь слишком долго ковыряться, я могу и не дождаться тебя.
— Поразительный нахал! — сказала я, положив трубку. — И почему только я все это терплю? Вообще, таких артистов надо учить.
Тем не менее уже через двадцать минут (те, кто хорошо меня знает, согласятся, что время это — рекордное) я вылетела из подъезда. В рюкзачке у меня лежала пачка долларов, в голове порхали легкомысленные мысли. Только вот на душе скребли кошки. Или тигры — кто их разберет!
Еле передвигая ноги от усталости, я вошла в прихожую, скинула туфли, влезла в тапочки, наклонилась к обувной тумбочке, чтобы достать щетку и смахнуть с туфель налипшую на них грязь… И тут на линолеум передо мной упала человеческая тень.
Разумеется, я заорала как резаная и, не удержав равновесия, приземлилась на пятую точку, полумертвая от страха и готовая ко всему.
Только не к тому, что, заставив себя посмотреть на отбрасывающий тень объект, увижу Себастьяна.
И не к тому, что у Себастьяна будет такое лицо.
Бледное. Мрачное. Отчужденное.
Последнее было для меня хуже всего. В конце концов, интересная бледность и некоторая мрачноватость придают привлекательному мужчине своеобразный шарм — этакий романтический ореол в духе лорда Байрона. Но когда прекрасные шоколадные глаза смотрят сквозь вас и почти ничего не выражают — во всяком случае, ничего похожего на любовь, — это, мягко говоря, очень неприятно, А откровенно говоря — просто невыносимо.
Но всего хуже было то, что он не говорил ни слова. Просто стоял на пороге кухни и молчал.
И от этого молчания воздух в квартире твердел и тяжелел, превращаясь из смеси азота, кислорода и углекислого газа во что-то, абсолютно не пригодное для дыхания.
— Ч-что ты тут д-делаешь? — наконец выдавила из себя я. — Т-ты меня до смерти п-переп-пу-гал!
— Очень жаль, — бесстрастно ответил Себастьян. — Я этого не хотел. Я принес тебе деньги.
— К-какие еще деньги? — испуганно спросила я.
— Твое жалованье.
Подойдя ближе, он торопливо вынул из кармана слишком толстую, по моему мнению, пачку долларов и положил деньги на обувную тумбочку. Я продолжала сидеть на полу, но он и не подумал предложить мне руку, чтобы помочь подняться, — а ведь именно так он должен был поступить!
— Что случилось? — спросила я, не на шутку встревожившись.
Наступила тишина. И только когда я собралась было повторить свой вопрос, Себастьян ответил:
— Ничего особенного… Конечно, ты очень предусмотрительно перевернула кольцо, но мне все равно известно, где ты провела ночь.
— Откуда? — я даже вскочила на ноги.
— Я следил за тобой.
— Следил? — возмущенно переспросила я. — Зачем?
— Не мог же я допустить, чтобы девушка, которая мне… впрочем, это не важно. Ну, скажем, я за тебя волновался.
— Но я смотрела по сторонам — никого не было!
— Если я хочу оставаться незамеченным, обычно меня никто не замечает, — что-то похожее на улыбку тронуло на мгновение губы Себастьяна. Но тут же испарилось.
— Послушай, — сказала я, выставив вперед руки с растопыренными пальцами, как будто держала в них невидимый футбольный мяч. — Я не знаю, что ты подумал…
— Я ничего не подумал, — Себастьян безучастно пожал плечами. — Я старался вообще не думать. Я три часа сидел на ступенях под дождем, потом вернулся в «Гарду», взял деньги и приехал к тебе.
— Тебе вовсе незачем было опасаться за мою жизнь, — поспешно произнесла я.
Себастьян покачал головой:
— Я не волновался за твою жизнь. Этот вампир очень хорошо осведомлен о нас, так что он, конечно же, прекрасно понимает — если с тобой что-нибудь случится, я не успокоюсь, пока от него не останется только небольшая кучка серого пепла, пусть даже мне за это придется навсегда проститься и с землей, и с небесами и навечно погубить свою душу. Мое волнение, если можно так сказать, было вызвано совсем другим. Хотя теперь это уже не имеет никакого значения.
— Ничего не понимаю… — жалобно пискнула я.
— Думаю, прекрасно понимаешь. Но это тоже не важно. Мне вдруг стало ясно, что так больше продолжаться не может. Я не могу этого выносить.
— То есть — ты меня увольняешь? — с утвердительной интонацией произнесла я.
— Совсем наоборот. Я даже повысил тебе оклад. Что, надеюсь, немного компенсирует те неудобства, которые ты испытываешь, работая со мной.
— Подожди, — пролепетала я, чувствуя страшную слабость во всем теле и ощущая, как на глазах превращаюсь в Анатолия Ефремовича Новосельцева, с ужасом наблюдающего крушение служебного романа и превращение начальницы из любимой обратно в мымру. — Что ты хочешь этим сказать?
— Я не человек. Я всего лишь несчастный ангел. Ваши людские чувства — слишком тяжелый груз для меня.
Себастьян беспомощно замолчал. Я пыталась встретиться с ним взглядом, но не могла.
— Так, — произнесла я, еле шевеля губами. — Ты… ты меня бросаешь?
— Называй это как хочешь, — обреченно ответил он.
Он не может так поступать со мной! Внезапно меня охватило отчаяние и ярость.
— Хорошо! — прорычала я и схватила с тумбы деньги, чтобы швырнуть их ему в лицо. — В таком случае…
Я повернулась к Себастьяну, но на том месте, где он только что стоял, уже никого не было.
— Отлично, — выдохнула я, отшвыривая деньги в сторону. — Просто замечательно!
Все-таки я действительно фея. Нормальная женщина после такого разговора с любимым не сомкнула бы глаз, рыдала бы и бродила по квартире бледная, как привидение. Я же рухнула на кровать и заснула, едва коснувшись головой подушки. Правда, последним моим желанием было никогда больше не просыпаться.
Пожелание, конечно же, не сбылось. Нала сказать, последнее время никакие мои желания не сбываются. Вообще, если обдумать мое нынешнее положение, картина получается — чернее некуда.
Отпуск пропал. Личная жизнь загублена на корню. Работы больше нет — хотя, конечно, она есть, но что толку? Глупо полагать, что я вынесу такую пытку — каждый день видеть Себастьяна и знать, что я ему не нужна. Вот если бы он мне не был нужен, тогда другое дело… Словом, только одного, любого из моих теперешних жизненных обстоятельств более чем достаточно, чтобы с чистой совестью броситься в реку.
С другой стороны, утопившись, я не облегчила бы жизнь никому на свете, в том числе себе. Ведь и после смерти меня будут окружать сплошные знакомые рожи. Причем еще спасибо, если я попаду в ад — хотя бы повидаю Тигру, симпатичного демона, с которым познакомилась полгода назад и от которого давно уже что-то не было никаких известий. Неужели он в прямом смысле провалился в преисподнюю? А если окажется, что все мои грехи, которых я за свою короткую, но бестолковую жизнь наделала не так уж и мало, не в счет? И отправлюсь я прямиком на небеса, где бы они ни находились (а действительно, где? ведь не у нас же над головой, в самом деле?). И встречусь там с друзьями и знакомыми Себастьяна и Даниеля, а может, и с ними самими — ведь когда-нибудь же окончится срок их пребывания на земле и они вернутся обратно, в свои райские кущи?
— Обложили со всех сторон! — мрачно изрекла я.
Словно в подтверждение моих слов, зловеще грянул телефонный звонок. Не ожидая ничего хорошего, я сняла трубку и, заранее страдальчески сморщившись, приложила ее к уху.
И испытала странную смесь печали и облегчения, услышав голос Нади.
— Слушай, что у вас там творится, а? — как обычно, не утруждая себя приветствиями, сказала она отрывисто, словно Чапаев перед боем.
Я открыла рот, чтобы ответить, но вместо этого, неожиданно для самой себя, разрыдалась в голос.
— Так, все понятно. Веселится и ликует весь народ, — глубокомысленно заметила Надя. — Ты, пожалуйста, прекращай это дело, потому что у Даниеля мобильный все-таки не волшебный и каждая твоя слезинка на вес золота получается. В двух словах расскажи, что случилось, а то я даже не знаю, на какую тему тебя успокаивать.
Давясь слезами, я выполнила ее указание. Неизвестно почему, но больше всего Надю возмутил момент с повышением оклада.
— Откупиться хочет! Ну уж нет, фигушки, у него этот номер не пройдет! Так, — внезапно она заговорила с невероятной скоростью, — слушай, Даниель из моря вылезает, поэтому я сворачиваюсь. Сегодня вечером мы приедем, и все будет в лучшем виде. Не грусти, мы им еще покажем, где раки ночуют! Хоть ты, конечно, задрыга та еще, но я на твоей стороне. Готовься, нас с тобой ждут веселенькие деньки!
Щелчок. Короткие гудки. Я положила трубку и обнаружила, что, несмотря на понятное недоумение, чувствую себя весьма приободренной.
Чтобы вновь приобретенную бодрость укрепить, требовалось найти себе какое-нибудь полезное занятие. И я нашла — вспомнив о вчерашнем удачном опыте с рубашкой Себастьяна, решила попрактиковаться в колдовстве.
Взяв старую прихватку с изображенным на ней поросенком, которую давно уже пора бы выкинуть, да все как-то рука не поднимается, я положила ее в кухонную мойку — из соображений пожарной безопасности, конечно, — и принялась сосредоточенно махать руками, мысленно приказывая прихватке сгореть.
Но прихватка осталась глуха к моим призывам. Все, что мне удалось, — это как следует вспотеть, но на прихватке это почему-то никак не отразилось.
Поразмыслив над своей неудачей, я поняла ее причину. Прихватка не вызывала у меня никаких эмоций, поэтому поджечь ее мне и не удалось. Раз так, то существовало два выхода из ситуации: разозлиться на прихватку, что теоретически возможно, но практически невыполнимо, или поискать предмет, вызывающий у меня какие-нибудь чувства и при этом желательно горючий.
У меня, конечно, имелись фотографии Себастьяна. Но даже наша последняя беседа, если кошмарную встречу в коридоре можно назвать таким нейтральным словом, не заставила меня уничтожить эти снимки. Пусть у наших отношений и нет будущего, но прошлое этим не отменяется! У меня, по крайней мере, останется хотя бы напоминание о том, как он меня любил…
Поэтому я нашла в груде бумаг на своем столе украденный в свое время у лучшей подруги снимок, на котором изображен приятель ее мужа. На приятеля я когда-то имела виды, а теперь имела зуб. А как могло быть иначе, если вместо того, чтобы потерять сон, аппетит, покой и сознание от моего обаяния, остроумия, интеллекта и — чего уж греха таить! — просто неземной красоты, он нахальнейшим образом предпочел мне какую-то мымру, не имеющую возможности похвастаться ни одним достоинством из приведенного выше списка, но зато обладающую внушительным бюстом и кулинарным талантом. Так что сожжение фотографии было с моей стороны просто милосердием, легчайшей из заслуженных приятелем подругиного мужа кар.
Сдалась я только тогда, когда от интенсивного махания у меня заболели руки. Стало понятно, что фея я никчемная, кольцо меня не слушается и с колдовством у меня дела обстоят хуже некуда. Разозлившись, я сожгла фотографию с помощью обычных спичек, а прихватку помиловала. Она, конечно, старая, но еще может послужить.
Смыв пепел от фотографии, я села на табуретку и горестно призадумалась.
Субботний день в полном расцвете стоял на дворе, и на улице светило солнышко — прощальный привет лета. Лужи почти высохли, и народ, праздно шатающийся под окнами, явно с пользой проводил выходные. Одна я проводила их без пользы и, что особенно обидно, безо всякого удовольствия.
Погрузившись в тягостные раздумья о собственной судьбе, я не сразу услышала, что телефон опять звонит.
— Могу я поговорить с Мариной? — поинтересовался незнакомый мужской голос.
— Да, я вас слушаю, — настороженно ответила я.
— Здравствуйте, Марина. Некто Тигра вас беспокоит, — самодовольно произнес мужской голос.
Ошарашенная таким поворотом событий, я вместе с телефоном попыталась сесть на диван, но почему-то опустилась на ковер — и даже это не заметила.
— Тигра! А я вот только что о тебе вспоминала!
— Наверное, думала: «Вот паршивец, пропал, не звонит, не появляется!»
— Ну да, — хмыкнула я, — что-то примерно в таком роде.
— А я вот взял да и позвонил. Тебе не кажется, что нам пора увидеться?
— Давно!
— Давно кажется или давно пора?
— И то и другое.
— Ах, это прелестно! — Тигра произнес «прэ-лэстно». — Я сейчас сижу в кафе «Плюшки» рядом с консерваторией. Знаешь такое?
— Как не знать.
— Тогда собирайся и подгребай сюда. Только побыстрее, а то тут ко мне женщины пристают одна другой красивее, и, если ты будешь слишком долго ковыряться, я могу и не дождаться тебя.
— Поразительный нахал! — сказала я, положив трубку. — И почему только я все это терплю? Вообще, таких артистов надо учить.
Тем не менее уже через двадцать минут (те, кто хорошо меня знает, согласятся, что время это — рекордное) я вылетела из подъезда. В рюкзачке у меня лежала пачка долларов, в голове порхали легкомысленные мысли. Только вот на душе скребли кошки. Или тигры — кто их разберет!
Глава 13
НЕ В ДЕНЬГАХ СЧАСТЬЕ
За ночь дом остыл так, что превратился в сущий склеп. К счастью, предусмотрительный Стасик, не понаслышке знавший о коварных свойствах уютных с виду летних домиков, спать лег не только в свитере и брюках, но еще и голову шарфом замотал. А то был у него дружок, который как-то переночевал в холода в таком вот домишке из дощечек. Застудил что-то на морде — лицевой нерв, что ли — и две недели провалялся в больнице с перекошенной физиономией и отвращением к жизни. А недавно он помер от разрыва сердца. Пошел мусор выносить — и привет. Конечно, если так работать, как мы работаем, — без выходных и праздников, ни покоя, ни отдыха, — до пятидесяти без инфаркта прожить — большая удача. И, главное, сколько ни заработай, все как в бездонную бочку валится. Ребенку то на учебу, то на одежду, то на какие-то ролики да игровые приставки. Жене тоже — то одеться, то постричься, то ей жизнь не мила без новой сумки по цене мотоцикла, то без кухни с посудомоечной машиной, микроволновой печкой и плитой последней модели, к которой еще и набор сковородок с тефлоновым покрытием просто необходим. А еще всякие тести с тещами, будь они неладны. На себя ничего не остается.
Выкарабкавшись из-под груды одеял и накинув на плечи прожженный в нескольких местах ватник, Стасик первым делом растопил буржуйку, щедро подсовывая в щели между поленьями страницы из подобранной тут же на полу растрепанной книжонки в мягкой обложке. Пока бумага горела, его взгляд невольно выхватывал строчки: «…я хочу тебя так, как не хотел никакой другой женщины прежде. Прошло уже три с половиной месяца, а я по-прежнему хочу тебя одну. Скажу больше: с тех пор как я увидел тебя, я не хочу никого другого». Стасик негромко хохотнул. Вот у мужика проблема-то! И как только женщины могут читать эту муть? Заняться нечем больше, что ли?
А на улице солнышко светило… И пригревало даже. Постояв на крылечке, Стасик скинул ватник и вернулся с ним в дом. Когда он снова вышел на крыльцо, в руке у него был мобильный телефон, а на плечах — любимая брезентовая жилетка со множеством карманов.
В одном из карманов лежал мятый и грязный блокнот, немало повидавший на своем веку. Некоторые страницы выпадали, а между теми, что еще держались, было напихано столько всякой бумажной дряни, что открыть блокнот, не рассыпав его содержимое, было задачей не из легких. Но Стасик знал свой блокнот не первый год и справился с этим легко.
Он сел на лавочку возле хозяйственного сарая, положив раскрытый блокнот рядом с собой, набрал номер на мобильнике и прижался ухом к трубке.
— Здравствуйте, — сказал он, когда на другом конце отозвались. — Вы меня не знаете. Но я видел вас недавно. В одном месте, где вам делать было нечего… Ну, там, где потом нашли труп. У вас с ним были трудности, я знаю… Да нет, я, конечно, все понимаю, но вопрос ведь в том, поймут ли менты? У них же разговор короткий — пару раз в зубы, повесить дело на кого придется — и вперед с песнями… Ну, а как вы думаете, что мне может быть от вас нужно? Даю подсказку — большая и чистая любовь не требуется… О, это другой разговор. Я хочу тридцать тысяч… Ну, разумеется, не рублей… Да господь с вами, разве же это большая сумма? Стоимость хорошей машины да простенького гаража к ней — разве это не скромная плата за свободу и покой? К тому же вы попортили мне дорогостоящую камеру и нанесли физический ущерб моему лучшему другу, что, в свою очередь, нанесло мне неизгладимую душевную травму. Нет, серьезно, мне абсолютно все равно, делали вы это или не делали… Вы там были, и этого вполне достаточно если не для того, чтобы посадить вас как следует, то, как минимум, для того, чтобы до-олго мариновать в предвариловке. А там, вы же знаете, не курорт — столько разных неприятностей может произойти! Я-то? Да, я там тоже был, но не один. У меня, дружочек мой, есть алиби и нет мотива, а у вас, как я понимаю, совсем наоборот. Вот и прекрасно! Давайте встретимся сегодня… Ну, хорошо, завтра. Во сколько? Договорились. Пишите адрес…
Выкарабкавшись из-под груды одеял и накинув на плечи прожженный в нескольких местах ватник, Стасик первым делом растопил буржуйку, щедро подсовывая в щели между поленьями страницы из подобранной тут же на полу растрепанной книжонки в мягкой обложке. Пока бумага горела, его взгляд невольно выхватывал строчки: «…я хочу тебя так, как не хотел никакой другой женщины прежде. Прошло уже три с половиной месяца, а я по-прежнему хочу тебя одну. Скажу больше: с тех пор как я увидел тебя, я не хочу никого другого». Стасик негромко хохотнул. Вот у мужика проблема-то! И как только женщины могут читать эту муть? Заняться нечем больше, что ли?
А на улице солнышко светило… И пригревало даже. Постояв на крылечке, Стасик скинул ватник и вернулся с ним в дом. Когда он снова вышел на крыльцо, в руке у него был мобильный телефон, а на плечах — любимая брезентовая жилетка со множеством карманов.
В одном из карманов лежал мятый и грязный блокнот, немало повидавший на своем веку. Некоторые страницы выпадали, а между теми, что еще держались, было напихано столько всякой бумажной дряни, что открыть блокнот, не рассыпав его содержимое, было задачей не из легких. Но Стасик знал свой блокнот не первый год и справился с этим легко.
Он сел на лавочку возле хозяйственного сарая, положив раскрытый блокнот рядом с собой, набрал номер на мобильнике и прижался ухом к трубке.
— Здравствуйте, — сказал он, когда на другом конце отозвались. — Вы меня не знаете. Но я видел вас недавно. В одном месте, где вам делать было нечего… Ну, там, где потом нашли труп. У вас с ним были трудности, я знаю… Да нет, я, конечно, все понимаю, но вопрос ведь в том, поймут ли менты? У них же разговор короткий — пару раз в зубы, повесить дело на кого придется — и вперед с песнями… Ну, а как вы думаете, что мне может быть от вас нужно? Даю подсказку — большая и чистая любовь не требуется… О, это другой разговор. Я хочу тридцать тысяч… Ну, разумеется, не рублей… Да господь с вами, разве же это большая сумма? Стоимость хорошей машины да простенького гаража к ней — разве это не скромная плата за свободу и покой? К тому же вы попортили мне дорогостоящую камеру и нанесли физический ущерб моему лучшему другу, что, в свою очередь, нанесло мне неизгладимую душевную травму. Нет, серьезно, мне абсолютно все равно, делали вы это или не делали… Вы там были, и этого вполне достаточно если не для того, чтобы посадить вас как следует, то, как минимум, для того, чтобы до-олго мариновать в предвариловке. А там, вы же знаете, не курорт — столько разных неприятностей может произойти! Я-то? Да, я там тоже был, но не один. У меня, дружочек мой, есть алиби и нет мотива, а у вас, как я понимаю, совсем наоборот. Вот и прекрасно! Давайте встретимся сегодня… Ну, хорошо, завтра. Во сколько? Договорились. Пишите адрес…