Смеющаяся голова Захарова нырнула в салон «Победы».
— Где тебя с ней, голубкой моей ненаглядной, угораздило познакомиться?
— В клубе «Поземка», — ответила я и рассказала все, что знала.
— Ну, про своего до срока появившегося на свет младенца нам наша Богоматерь сама расскажет, — хохотнул Захаров. — А ты, рыжая, в рубашке родилась, я еще в тот раз, когда мы тебя из подвала Трефова доставали, это понял.
— Но как она меня нашла? — слабым голосом изумилась я. — И вообще, что этой Мадонне от меня было надо? Я ей ничегошеньки не сделала, а она два раза пыталась меня пристрелить — ни за что, ни про что!
— Чистое недоразумение! — Захаров веселился как дитя. — Она приняла тебя за агента спецслужб, посланного ликвидировать ее, родимую, и никак не может поверить в то, что так глупо ошиблась и что ваши встречи были лишь случайными совпадениями, а в твоей трости не спрятано ни винтовки с оптическим прицелом, ни стилета с отравленным лезвием...
— Командир! — К Захарову подбежал один из его подчиненных. — Там Митяй вызывает. Говорит, что-то срочное.
Захаров ушел к своей машине, а Себастьян и Даниель сели в «Победу». Странное их сходство с каменными надгробиями старинных кладбищ говорило о том, что меня ждет не самый приятный разговор, и я заранее пригорюнилась.
— Как ты думаешь, Даниель, что мы теперь с ней сделаем? — подчеркнуто безразлично спросил Себастьян.
— А ничего особенного, — точно так же ответил Даниель. — Запрем ее в темный чулан денька на три. Весело и уютно. Ни телефона тебе, ни книг. Зато, может, головой работать научится.
— Нет, это слишком жестоко, — не согласился Себастьян. — И потом, какая еще голова? Разве ты не понял, у нее она только для еды и для украшения. А если вдруг случайно и подумает о ком, то только о себе, любимой.
— Простите, — взвыла я. — Я.., я... Но тут к «Победе» не подошел, не подбежал, а буквально подлетел Захаров.
— Ребята! — заорал он. — У нас сегодня не день, а праздник сердца, именины души!
— Ну да, — ехидно косясь на меня, ответил Даниель. — Еще бы одну дуру рыжую пристукнули, совсем бы юбилей наступил.
— Да все это ерунда! — продолжал горланить Захаров. — Едем скорее к нам! Там Крымов объявился!
— Поймали? — взвизгнула я.
— В том-то все и дело, что сам пришел!
Глава 33
Глава 34
Глава 35
Глава 36
— Где тебя с ней, голубкой моей ненаглядной, угораздило познакомиться?
— В клубе «Поземка», — ответила я и рассказала все, что знала.
— Ну, про своего до срока появившегося на свет младенца нам наша Богоматерь сама расскажет, — хохотнул Захаров. — А ты, рыжая, в рубашке родилась, я еще в тот раз, когда мы тебя из подвала Трефова доставали, это понял.
— Но как она меня нашла? — слабым голосом изумилась я. — И вообще, что этой Мадонне от меня было надо? Я ей ничегошеньки не сделала, а она два раза пыталась меня пристрелить — ни за что, ни про что!
— Чистое недоразумение! — Захаров веселился как дитя. — Она приняла тебя за агента спецслужб, посланного ликвидировать ее, родимую, и никак не может поверить в то, что так глупо ошиблась и что ваши встречи были лишь случайными совпадениями, а в твоей трости не спрятано ни винтовки с оптическим прицелом, ни стилета с отравленным лезвием...
— Командир! — К Захарову подбежал один из его подчиненных. — Там Митяй вызывает. Говорит, что-то срочное.
Захаров ушел к своей машине, а Себастьян и Даниель сели в «Победу». Странное их сходство с каменными надгробиями старинных кладбищ говорило о том, что меня ждет не самый приятный разговор, и я заранее пригорюнилась.
— Как ты думаешь, Даниель, что мы теперь с ней сделаем? — подчеркнуто безразлично спросил Себастьян.
— А ничего особенного, — точно так же ответил Даниель. — Запрем ее в темный чулан денька на три. Весело и уютно. Ни телефона тебе, ни книг. Зато, может, головой работать научится.
— Нет, это слишком жестоко, — не согласился Себастьян. — И потом, какая еще голова? Разве ты не понял, у нее она только для еды и для украшения. А если вдруг случайно и подумает о ком, то только о себе, любимой.
— Простите, — взвыла я. — Я.., я... Но тут к «Победе» не подошел, не подбежал, а буквально подлетел Захаров.
— Ребята! — заорал он. — У нас сегодня не день, а праздник сердца, именины души!
— Ну да, — ехидно косясь на меня, ответил Даниель. — Еще бы одну дуру рыжую пристукнули, совсем бы юбилей наступил.
— Да все это ерунда! — продолжал горланить Захаров. — Едем скорее к нам! Там Крымов объявился!
— Поймали? — взвизгнула я.
— В том-то все и дело, что сам пришел!
Глава 33
ЗАХАРОВ В НЕДОУМЕНИИ
Крымов, сидевший за одним из столов в кабинете Захарова, неловко обернулся на звук открывшейся двери. Марина увидела, что он прикован к батарее наручниками, и испытала двоякое чувство — облегчение, смешанное с легким стыдом, и злость на милиционеров — ни ума, ни фантазии у людей нет, так обращаться с задержанными.
К большому ее изумлению, выглядел Крымов гораздо лучше, чем в тот день, когда она видела его первый и последний раз, — взгляд стал ясным и осмысленным, цвет кожи менее болезненным. Теперь по внешнему виду Крымова никак нельзя было предположить о наличии у него каких-либо проблем со здоровьем вообще и с психикой в частности.
— Ну-с, — сказал необычайно оживленный Захаров, садясь напротив своего живого трофея и доставая из ящика стола магнитофон. — Вы ждали меня, я здесь и внимательно вас слушаю. Расскажите для начала, где вы были все это время и куда спрятали труп Алины Выжнич.
— Труп Алины Выжнич? — изумленно переспросил Крымов. — Но она жива! По крайней мере, была четыре часа назад. С ней ведь ничего не случилось?
— Где вы оставили ее четыре часа назад? — настала очередь изумляться Захарову.
— Этого я вам сказать не могу. Я и так нарушил ее волю, но выдавать ее я не стану.
— Хорошо. Хотя и непонятно. Рассказывайте все по порядку.
— В прошлую субботу утром я опять проснулся весь в шерсти и крови, — начал Крымов. Марина смотрела на него и поражалась: речь давалась ему безо всякого труда, он говорил спокойно и связно. Неужели последнее убийство помогло ему обрести внутреннее равновесие? Невероятно! — Я догадался, что совершено новое убийство, потому что наутро после смерти Жени я проснулся точно так же — шерсть вокруг меня, кровь на лице, и я ничего не помню о прошедшем вечере. Я понял, что убийства надо остановить, но не знал, как это сделать. Выход был только один.
Я находился в таком состоянии, что счел за лучшее воспользоваться только им.
— А именно?
— Я.., я решил покончить жизнь самоубийством, — сказал Крымов и обвел спокойным взглядом всех окружающих. — Смерть все же лучше, чем сумасшествие, тем более такое, которое ведет к гибели людей. И потом, как ни эгоистично это звучит, я боялся попасть в дурдом.
— Так, значит, вы решили покончить с собой. И что же дальше?
— Дальше я пошел в одно место. Есть один скверик в центре Москвы, с видом на церковь и памятником. Мне всегда хотелось расстаться с жизнью именно там. У меня с собой были таблетки. Я купил бутылку воды, чтобы запить их.
Захаров покачал головой, скребя пальцами щетину на лице:
— Совершать самоубийство в многолюдном месте. Вы хотели, чтобы вас сразу спасли?
Крымов усмехнулся:
— Помилуйте, кто бы стал меня спасать? Кто в нашем городе подойдет к валяющемуся на улице человеку, если это не очевидный труп? Кто? Разве что милиционер, но, пусть не в обиду вам будет сказано, основная задача милиции в нашем городе — ловить иногородних без прописки, а не следить за порядком на улицах. Я мог бы с тем же успехом отравиться в одиночестве, в запертой на ключ квартире, только, когда бы меня обнаружили, я начал бы разлагаться и пахнуть далеко не розами.
— Ну, и почему же вы до сих пор живы? — язвительно поинтересовался Захаров, очевидно, обидевшись на замечание Крымова о милиции, под которым Марина подписалась бы не только обеими руками, но и ногами, если бы это было возможно.
— Потому что я стал медлить. В сквере было так красиво, тихо, спокойно. Я стал смотреть на церковь, думать о боге, думать о себе. А потом приехала Алина.
— Как она нашла вас?
— Я рассказывал ей об этом скверике во время одного из наших сеансов. Она ждала меня — я как раз должен был прийти к ней в субботу. Не дождавшись, встревожилась, поехала сначала ко мне домой, а потом — в сквер. Я даже не успел открыть бутылку с водой.
— А потом вы ее убили, — проницательно закончил за него Захаров. Марина посмотрела на него, как на придурочного, но он, к счастью, этого не заметил.
— Да нет же! Она заставила меня рассказать все, потом заявила, что я напрасно всегда и во всем виню себя, и это самая главная моя проблема, что нельзя брать на себя всю вину, потому что это разрушает человека. Она долго говорила на эту тему, потом сказала, что меня могли просто подставить, пользуясь моим плохим самочувствием, и уж если кто и виноват, то она — лечила меня слишком медленно, а мне нужна интенсивная терапия... А потом она уговорила меня поехать к ней.
— Домой?
— Нет, у нее есть дом километрах в ста от Москвы.
— Вы все это время находились там? Вдвоем?
— Да.
— И что же вы там делали?
— Она лечила меня. Мы разговаривали, гуляли вместе. Купались в озере, ездили на велосипедах.
— Здорово! — воскликнул Захаров. — Просто замечательно! Пока мы тут стояли на ушах, разыскивая их, у них там была какая-то семейная идиллия! О-о, я вижу, вы покраснели. Неужели и впрямь семейная?
— Можно сказать и так, — ответил Крымов. — Она сказала, что любит меня. Если бы вы знали, как давно уже я ни от кого не слышал этих слов.
— Почему же вы уехали от нее и пришли сюда? Разве вы не понимаете, чем вам это грозит?
— Понимаю. Но я больше не хочу, как страус, прятать голову в песок. Я не хочу скрываться. Если виновен все-таки я — то должен нести наказание. Если я невиновен — пусть это станет известно всем. А отсиживаться в укромном месте — все равно это ненадолго.
Захаров побарабанил пальцами по столу.
— Мне в ваших словах только одно непонятно. Как можно затравить кого-то волком и не помнить этого?
Крымов немного помолчал и тихо произнес:
— Наверное, вы решите, что я не совсем поправился, но я отвечу. Я думал, что волк — это я сам.
— Вы думали, что превращаетесь в волка? — Захаров вытаращил на Крымова глаза.
— Да. Понимаю, это звучит абсурдно, но кровь.., кровь была у меня на лице, вокруг губ, как будто я сам... — Крымов побледнел, но все-таки нашел в себе силы договорить:
— ... Сам рвал их зубами.
— Бред какой-то, — пробормотал Захаров. — Много было у меня странных и дурацких дел, но это побило все рекорды. Так где же гражданка Выжнич, уважаемый Лев Романович?
— Я не могу вам этого сказать. Если она захочет поговорить с вами, придет сама. Но предавать ее я не стану.
Захаров устало махнул рукой:
— Хорошо. Отправляйтесь в камеру. Думайте там.
— Можно я задам господину Крымову несколько вопросов? — обратился Себастьян к Захарову. Тот кивнул:
— Валяйте.
— Скажите, пожалуйста, — Себастьян повернулся к Крымову, — когда первый раз вы увидели шерсть в своем доме?
— В тот день, когда нашли Женю.
— А до того? Может быть, скажем, неделей раньше?
— Вы уверены?
— Абсолютно.
Когда Крымова увели, Себастьян повернулся к Захарову:
— Вы осмотрели его, как я просил? Захаров кивнул:
— Все сделали. Никаких свежих ран или шрамов. Да и старых практически нет — разве только шов от аппендицита.
Себастьян кивнул:
— Я так и думал... Ну, что ж... Отпускать его пока что нельзя, но.., он не убийца.
— Час от часу не легче, — простонал тот. — Как же вы все меня замучили!
— Не волнуйтесь, — продолжал Себастьян. — Мы найдем и обезвредим убийцу в течение ближайших суток Боюсь только, что правосудию не будет от этого никакой пользы Захаров тяжело вздохнул и молча положил голову на стол.
К большому ее изумлению, выглядел Крымов гораздо лучше, чем в тот день, когда она видела его первый и последний раз, — взгляд стал ясным и осмысленным, цвет кожи менее болезненным. Теперь по внешнему виду Крымова никак нельзя было предположить о наличии у него каких-либо проблем со здоровьем вообще и с психикой в частности.
— Ну-с, — сказал необычайно оживленный Захаров, садясь напротив своего живого трофея и доставая из ящика стола магнитофон. — Вы ждали меня, я здесь и внимательно вас слушаю. Расскажите для начала, где вы были все это время и куда спрятали труп Алины Выжнич.
— Труп Алины Выжнич? — изумленно переспросил Крымов. — Но она жива! По крайней мере, была четыре часа назад. С ней ведь ничего не случилось?
— Где вы оставили ее четыре часа назад? — настала очередь изумляться Захарову.
— Этого я вам сказать не могу. Я и так нарушил ее волю, но выдавать ее я не стану.
— Хорошо. Хотя и непонятно. Рассказывайте все по порядку.
— В прошлую субботу утром я опять проснулся весь в шерсти и крови, — начал Крымов. Марина смотрела на него и поражалась: речь давалась ему безо всякого труда, он говорил спокойно и связно. Неужели последнее убийство помогло ему обрести внутреннее равновесие? Невероятно! — Я догадался, что совершено новое убийство, потому что наутро после смерти Жени я проснулся точно так же — шерсть вокруг меня, кровь на лице, и я ничего не помню о прошедшем вечере. Я понял, что убийства надо остановить, но не знал, как это сделать. Выход был только один.
Я находился в таком состоянии, что счел за лучшее воспользоваться только им.
— А именно?
— Я.., я решил покончить жизнь самоубийством, — сказал Крымов и обвел спокойным взглядом всех окружающих. — Смерть все же лучше, чем сумасшествие, тем более такое, которое ведет к гибели людей. И потом, как ни эгоистично это звучит, я боялся попасть в дурдом.
— Так, значит, вы решили покончить с собой. И что же дальше?
— Дальше я пошел в одно место. Есть один скверик в центре Москвы, с видом на церковь и памятником. Мне всегда хотелось расстаться с жизнью именно там. У меня с собой были таблетки. Я купил бутылку воды, чтобы запить их.
Захаров покачал головой, скребя пальцами щетину на лице:
— Совершать самоубийство в многолюдном месте. Вы хотели, чтобы вас сразу спасли?
Крымов усмехнулся:
— Помилуйте, кто бы стал меня спасать? Кто в нашем городе подойдет к валяющемуся на улице человеку, если это не очевидный труп? Кто? Разве что милиционер, но, пусть не в обиду вам будет сказано, основная задача милиции в нашем городе — ловить иногородних без прописки, а не следить за порядком на улицах. Я мог бы с тем же успехом отравиться в одиночестве, в запертой на ключ квартире, только, когда бы меня обнаружили, я начал бы разлагаться и пахнуть далеко не розами.
— Ну, и почему же вы до сих пор живы? — язвительно поинтересовался Захаров, очевидно, обидевшись на замечание Крымова о милиции, под которым Марина подписалась бы не только обеими руками, но и ногами, если бы это было возможно.
— Потому что я стал медлить. В сквере было так красиво, тихо, спокойно. Я стал смотреть на церковь, думать о боге, думать о себе. А потом приехала Алина.
— Как она нашла вас?
— Я рассказывал ей об этом скверике во время одного из наших сеансов. Она ждала меня — я как раз должен был прийти к ней в субботу. Не дождавшись, встревожилась, поехала сначала ко мне домой, а потом — в сквер. Я даже не успел открыть бутылку с водой.
— А потом вы ее убили, — проницательно закончил за него Захаров. Марина посмотрела на него, как на придурочного, но он, к счастью, этого не заметил.
— Да нет же! Она заставила меня рассказать все, потом заявила, что я напрасно всегда и во всем виню себя, и это самая главная моя проблема, что нельзя брать на себя всю вину, потому что это разрушает человека. Она долго говорила на эту тему, потом сказала, что меня могли просто подставить, пользуясь моим плохим самочувствием, и уж если кто и виноват, то она — лечила меня слишком медленно, а мне нужна интенсивная терапия... А потом она уговорила меня поехать к ней.
— Домой?
— Нет, у нее есть дом километрах в ста от Москвы.
— Вы все это время находились там? Вдвоем?
— Да.
— И что же вы там делали?
— Она лечила меня. Мы разговаривали, гуляли вместе. Купались в озере, ездили на велосипедах.
— Здорово! — воскликнул Захаров. — Просто замечательно! Пока мы тут стояли на ушах, разыскивая их, у них там была какая-то семейная идиллия! О-о, я вижу, вы покраснели. Неужели и впрямь семейная?
— Можно сказать и так, — ответил Крымов. — Она сказала, что любит меня. Если бы вы знали, как давно уже я ни от кого не слышал этих слов.
— Почему же вы уехали от нее и пришли сюда? Разве вы не понимаете, чем вам это грозит?
— Понимаю. Но я больше не хочу, как страус, прятать голову в песок. Я не хочу скрываться. Если виновен все-таки я — то должен нести наказание. Если я невиновен — пусть это станет известно всем. А отсиживаться в укромном месте — все равно это ненадолго.
Захаров побарабанил пальцами по столу.
— Мне в ваших словах только одно непонятно. Как можно затравить кого-то волком и не помнить этого?
Крымов немного помолчал и тихо произнес:
— Наверное, вы решите, что я не совсем поправился, но я отвечу. Я думал, что волк — это я сам.
— Вы думали, что превращаетесь в волка? — Захаров вытаращил на Крымова глаза.
— Да. Понимаю, это звучит абсурдно, но кровь.., кровь была у меня на лице, вокруг губ, как будто я сам... — Крымов побледнел, но все-таки нашел в себе силы договорить:
— ... Сам рвал их зубами.
— Бред какой-то, — пробормотал Захаров. — Много было у меня странных и дурацких дел, но это побило все рекорды. Так где же гражданка Выжнич, уважаемый Лев Романович?
— Я не могу вам этого сказать. Если она захочет поговорить с вами, придет сама. Но предавать ее я не стану.
Захаров устало махнул рукой:
— Хорошо. Отправляйтесь в камеру. Думайте там.
— Можно я задам господину Крымову несколько вопросов? — обратился Себастьян к Захарову. Тот кивнул:
— Валяйте.
— Скажите, пожалуйста, — Себастьян повернулся к Крымову, — когда первый раз вы увидели шерсть в своем доме?
— В тот день, когда нашли Женю.
— А до того? Может быть, скажем, неделей раньше?
— Вы уверены?
— Абсолютно.
Когда Крымова увели, Себастьян повернулся к Захарову:
— Вы осмотрели его, как я просил? Захаров кивнул:
— Все сделали. Никаких свежих ран или шрамов. Да и старых практически нет — разве только шов от аппендицита.
Себастьян кивнул:
— Я так и думал... Ну, что ж... Отпускать его пока что нельзя, но.., он не убийца.
— Час от часу не легче, — простонал тот. — Как же вы все меня замучили!
— Не волнуйтесь, — продолжал Себастьян. — Мы найдем и обезвредим убийцу в течение ближайших суток Боюсь только, что правосудию не будет от этого никакой пользы Захаров тяжело вздохнул и молча положил голову на стол.
Глава 34
НОЧНОЙ КОСТЕР
Ожидаемой головомойки не последовало. Ангелы просто привезли меня домой и оставили в обществе Нади, которая, на удивление, не испытывала желания укоротить мою жизнь каким-нибудь жестоким образом. Напротив, она всячески эту самую жизнь во мне поддерживала! Заклеила свежим пластырем поцарапанную пулей морду, накормила супом и принесла новый фильм с Хью Грантом, чем согрела мою измученную гонками от Мадонны душу Себастьян и Даниель вернулись, когда на Москву стали медленно опускаться душные фиолетовые сумерки. Вид у ангелов был до того решительный и сосредоточенный, что я напряглась, предчувствуя недоброе Как всегда, именно это предчувствие меня не обмануло.
— Собирайся, — сказал Себастьян — Поехали Честно говоря, запас моего любопытства относительно всех тайн того и этого света истощился после парочки адресованных мне пуль, поэтому в ответ на слова любимого я только мерзко заныла. Смысл нытья сводился к тому, что мне плохо, я при смерти, устала и вообще не транспортабельна, потому что у меня отнялось все, что могло отняться, и все, что не могло, тоже.
Обвинить ангелов в излишнем внимании к моим жалобам не смог бы никто. Пока я стонала и завывала, они вполголоса переговаривались друг с другом, заряжая пистолеты. Патроны, которыми они при этом пользовались, показались мне необычными, поэтому я прервала нытье и спросила обычным голосом:
— Это что, серебряные пули?
— Они самые, — ответил Даниель. — Ты в пеньюаре ехать собираешься?
Я открыла рот, чтобы ответить, что не собираюсь ехать ни в пеньюаре, ни в чем-нибудь другом, но встретилась взглядом с Себастьяном, закрыла рот и молча пошла одеваться, пламенно завидуя счастливой Наде, которую на ночную прогулку в полном боевом снаряжении никто не приглашал и которая наслаждалась покоем в обществе телевизора и очередного рукоделия — теперь она взялась за макраме. Почему-то это занятие показалось мне вдруг самым интересным на св„те, и я подумала, что нет ничего приятного и интересного в том, чтобы быть феей.
Выехав за город, мы свернули с освещенной трассы на темную проселочную дорогу, всю в выбоинах и ухабах. Болтаясь в одиночестве на заднем сиденье «Победы», я отчаянно трусила, и даже присутствие ангелов с пистолетами, заряженными серебром, не спасало меня от мелкой дрожи в руках и интенсивного кручения в животе. Шастать среди ночи по городу, это еще куда ни шло, размышляла я. В городе все-таки обычно есть электрическое освещение. Но лес после наступления темноты — совсем не то место, где хотелось бы жить и работать!
Даниель заглушил мотор.
— Выходим, — шепнул Себастьян. — Не хлопай дверью.
Стояла такая тишина, что слышно было, как шумит ветер в верхушках сосен и как поскрипывают, качаясь, их стволы. Какие-то птицы подавали голоса из чащи, но моих познаний в орнитологии не хватало на то, чтобы узнать, кто это.
Себастьян протянул мне руку, и я вцепилась в нее изо всех сил. Ангелы включили фонари, отчего мне стало немного полегче, и мы пошли вперед.
Через несколько минут, тянувшихся, казалось, час, мы очутились на просторной поляне, посреди которой темнела довольно внушительная куча. Когда мы подошли поближе, куча оказалась грудой веток и сучьев.
— Зажигаем? — спросил Даниель.
Себастьян кивнул и выпустил мою руку, отчего мне сразу же поплохело. Но от нытья я мужественно воздержалась, время для него было явно неподходящее.
Ангелы отдали мне фонари и взялись за спички.
Дрова были сухими, что и неудивительно — на такой-то жаре. Я хотела было поинтересоваться, известно ли им, что в такую погоду жечь костер в таком месте не очень-то разумно — слишком велика опасность лесных пожаров, но снова промолчала, решив, что ангелам видней.
Небольшой огонек быстро превратился в высокое пламя. От огня вверх летели искры. Красные отсветы легли на лица Себастьяна и Даниеля. Возле костра сразу стало очень жарко, и я отошла подальше.
Отошел и Даниель. У огня остался один Себастьян. Сунув руку в карман брюк, он достал оттуда небольшой пакетик. Вынув из пакетика его содержимое — клок шерсти, — он резким движением бросил его в костер, и я вздрогнула от его громко разнесшегося по лесу возгласа:
— Ведьму жжем!
Пламя полыхнуло в ответ на его слова. Себастьян сделал несколько шагов назад и очутился рядом с нами.
— Ты думаешь, она придет? — чуть слышно спросил Даниель.
— Обязательно придет, — ответил Себастьян. — Надо только немного подождать.
И мы стали ждать. Время тянулось очень медленно, и иногда мне начинало казаться, что я сейчас упаду на траву и больше уж не встану. Себастьян и Даниель стояли неподвижно, словно изваяния, и только движения век и губ выдавали в них жизнь.
С трудом оторвав взгляд от огня, я запрокинула голову и стала смотреть на небо. Звезды меня успокаивали. Их неяркий мерцающий свет словно обещал, что все обойдется, все будет хорошо и даже еще лучше, чем прежде.
Я едва не заорала, потому что Себастьян внезапно схватил за руки меня и Даниеля.
— Слышите? — почти беззвучно прошептал он.
Я напрягла слух, но не услышала ничего, кроме потрескивания горящей древесины. И повернулась к Себастьяну, чтобы сказать ему об этом. Но в следующее мгновение уже смотрела с возрастающим ужасом в направлении его взгляда.
На поляну к костру вышла красивая темноволосая женщина лет тридцати. Лицо ее было бледным и безжизненным, глаза выражали страдание.
На запястье левой руки белели бинты, сквозь которые медленно проступало темное пятно.
— Здравствуйте, Алина, — сказал Себастьян, и мне послышалось в его голосе что-то очень похожее на сочувствие.
— Кто вы? — Женщине было тяжело говорить. Казалось, ее мучает сильная боль.
— Мы пришли освободить вас. Мы принесли вам прощение.
— Я не нуждаюсь в прощении.
— А разве не вы убили Олега Глебовского, Евгению Прошину и Варвару Соболеву?
— Мне плохо, — простонала Алина. — Что вы со мной сделали?
— То, что делали в старину, когда хотели избавиться от ведьмы.
— Ведьмы! — ахнула я.
— Да, — ответил Себастьян. — Мы искали оборотня и совсем забыли, что оборотнями бывают и ведьмы. Вы читали много специальной литературы, Алина, и знаете, что женщина, рожденная вне брака, если и мать, и бабушка ее были рождены вне брака, может стать ведьмой. Нам пришлось покопаться в архивах, но мы узнали, что ни ваша мать, ни бабушка никогда не были замужем. Все началось после того, как у вас умер ребенок. Вы почувствовали, что с вами что-то происходит, что-то необычное и странное, ведь верно?
Алина медленно кивнула.
— Но почему же вы не пошли в церковь, к священнику?
Она страшно расхохоталась:
— К священнику? К этому лицемеру, который сказал бы мне, что я должна смириться, и терпеть, и благодарить бога за то, что он лишил меня самого дорогого, что было у меня на свете? Я ненавижу всю эту ложь, весь этот грязный, гадкий мир, бессмысленный, бесчеловечный!
— Особенно после того, как узнали, что у вашего бывшего мужа родился ребенок от второго брака, и этот ребенок здоров.
Алина издала странный звук — что-то среднее между рычанием и рыданием.
— Вам хотелось отомстить. И вы начали мстить. Но не своим врагам, а врагам Льва Крымова, которого вы полюбили.
— Это чистый, честный, талантливый человек! — крикнула Алина. По лесу прокатилось гулкое эхо. — А они оболгали его, унизили, смешали с грязью, едва не свели с ума! И наслаждались жизнью, сломав жизнь ему. Это было слишком несправедливо!
— А вы хотели сделать мир справедливым. Из другого кармана брюк Себастьян достал небольшую записную книжку в черном переплете.
— Крымов по ошибке прихватил это с собой. Я и без ваших записей догадался, в чем дело, но теперь картина стала полной. Одно мне непонятно — если вы так любили Крымова, зачем делали так, чтобы в убийствах обвинили его?
Алина покачала головой:
— Нет, нет! Я не хотела, чтобы думали на него. От всей этой крови я была не в себе, и я.., я...
— Вы приходили к нему ночью после убийств и ложились рядом, верно?
— Да, — Алина помолчала. — Теперь вы знаете все. Довольно мучить меня. Убивайте.
— Почему вы решили, что мы должны вас убить?
— Потому что нет иного способа наказать меня. В наше время ведьму нельзя посадить на скамью подсудимых.
— А с чего вы взяли, что я буду наказывать вас? — спросил Себастьян.
— Потому что вы должны восстановить справедливость.
— Нет, — тихо сказал Себастьян. И повторил:
— Нет.
И мне вдруг показалось, что от его головы идет неяркое золотистое сияние.
— Мы служим не закону и справедливости. Мы служим добру. А добро, как, впрочем, и зло, не рассчитывает, не решает, не выбирает. Солнце одинаково освещает уродливое и безобразное, большое и малое. И добро — добро для всех, а не только для избранных или праведных. Повторяйте за мной слова, которые я сейчас буду говорить.
И Себастьян медленно, нараспев произнес:
— Исповедуюсь тебе, черная земля и зеленая трава...
— Исповедуюсь тебе, черная земля и зеленая трава... — глухим голосом повторила Алина.
— ..что до сих пор была ведьмою... И клянусь тебе, что больше не хочу ею быть. Прости меня, боже, и черная земля, и зеленая трава!
Договорив, Алина внезапно вскрикнула и упала навзничь. Себастьян и Даниель бросились к ней. Я с некоторой опаской, помедлив, последовала за ними.
Себастьян провел рукой по ее лицу, закрывая глаза.
— Умерла? — в ужасе спросила я.
— Она умерла уже давно, — печально ответил Себастьян. — В тот день, когда умер ее Ванечка.
— Что же мы теперь скажем Захарову? — Я озадаченно смотрела на Себастьяна.
— Скажем, что Алина Выжнич умерла от сердечного приступа, после того как призналась в совершении убийств.
— И он нам поверит?
— Поверит, конечно. Что ему еще остается делать?
По небу приглушенно прокатился далекий раскат грома.
— Собирайся, — сказал Себастьян — Поехали Честно говоря, запас моего любопытства относительно всех тайн того и этого света истощился после парочки адресованных мне пуль, поэтому в ответ на слова любимого я только мерзко заныла. Смысл нытья сводился к тому, что мне плохо, я при смерти, устала и вообще не транспортабельна, потому что у меня отнялось все, что могло отняться, и все, что не могло, тоже.
Обвинить ангелов в излишнем внимании к моим жалобам не смог бы никто. Пока я стонала и завывала, они вполголоса переговаривались друг с другом, заряжая пистолеты. Патроны, которыми они при этом пользовались, показались мне необычными, поэтому я прервала нытье и спросила обычным голосом:
— Это что, серебряные пули?
— Они самые, — ответил Даниель. — Ты в пеньюаре ехать собираешься?
Я открыла рот, чтобы ответить, что не собираюсь ехать ни в пеньюаре, ни в чем-нибудь другом, но встретилась взглядом с Себастьяном, закрыла рот и молча пошла одеваться, пламенно завидуя счастливой Наде, которую на ночную прогулку в полном боевом снаряжении никто не приглашал и которая наслаждалась покоем в обществе телевизора и очередного рукоделия — теперь она взялась за макраме. Почему-то это занятие показалось мне вдруг самым интересным на св„те, и я подумала, что нет ничего приятного и интересного в том, чтобы быть феей.
Выехав за город, мы свернули с освещенной трассы на темную проселочную дорогу, всю в выбоинах и ухабах. Болтаясь в одиночестве на заднем сиденье «Победы», я отчаянно трусила, и даже присутствие ангелов с пистолетами, заряженными серебром, не спасало меня от мелкой дрожи в руках и интенсивного кручения в животе. Шастать среди ночи по городу, это еще куда ни шло, размышляла я. В городе все-таки обычно есть электрическое освещение. Но лес после наступления темноты — совсем не то место, где хотелось бы жить и работать!
Даниель заглушил мотор.
— Выходим, — шепнул Себастьян. — Не хлопай дверью.
Стояла такая тишина, что слышно было, как шумит ветер в верхушках сосен и как поскрипывают, качаясь, их стволы. Какие-то птицы подавали голоса из чащи, но моих познаний в орнитологии не хватало на то, чтобы узнать, кто это.
Себастьян протянул мне руку, и я вцепилась в нее изо всех сил. Ангелы включили фонари, отчего мне стало немного полегче, и мы пошли вперед.
Через несколько минут, тянувшихся, казалось, час, мы очутились на просторной поляне, посреди которой темнела довольно внушительная куча. Когда мы подошли поближе, куча оказалась грудой веток и сучьев.
— Зажигаем? — спросил Даниель.
Себастьян кивнул и выпустил мою руку, отчего мне сразу же поплохело. Но от нытья я мужественно воздержалась, время для него было явно неподходящее.
Ангелы отдали мне фонари и взялись за спички.
Дрова были сухими, что и неудивительно — на такой-то жаре. Я хотела было поинтересоваться, известно ли им, что в такую погоду жечь костер в таком месте не очень-то разумно — слишком велика опасность лесных пожаров, но снова промолчала, решив, что ангелам видней.
Небольшой огонек быстро превратился в высокое пламя. От огня вверх летели искры. Красные отсветы легли на лица Себастьяна и Даниеля. Возле костра сразу стало очень жарко, и я отошла подальше.
Отошел и Даниель. У огня остался один Себастьян. Сунув руку в карман брюк, он достал оттуда небольшой пакетик. Вынув из пакетика его содержимое — клок шерсти, — он резким движением бросил его в костер, и я вздрогнула от его громко разнесшегося по лесу возгласа:
— Ведьму жжем!
Пламя полыхнуло в ответ на его слова. Себастьян сделал несколько шагов назад и очутился рядом с нами.
— Ты думаешь, она придет? — чуть слышно спросил Даниель.
— Обязательно придет, — ответил Себастьян. — Надо только немного подождать.
И мы стали ждать. Время тянулось очень медленно, и иногда мне начинало казаться, что я сейчас упаду на траву и больше уж не встану. Себастьян и Даниель стояли неподвижно, словно изваяния, и только движения век и губ выдавали в них жизнь.
С трудом оторвав взгляд от огня, я запрокинула голову и стала смотреть на небо. Звезды меня успокаивали. Их неяркий мерцающий свет словно обещал, что все обойдется, все будет хорошо и даже еще лучше, чем прежде.
Я едва не заорала, потому что Себастьян внезапно схватил за руки меня и Даниеля.
— Слышите? — почти беззвучно прошептал он.
Я напрягла слух, но не услышала ничего, кроме потрескивания горящей древесины. И повернулась к Себастьяну, чтобы сказать ему об этом. Но в следующее мгновение уже смотрела с возрастающим ужасом в направлении его взгляда.
На поляну к костру вышла красивая темноволосая женщина лет тридцати. Лицо ее было бледным и безжизненным, глаза выражали страдание.
На запястье левой руки белели бинты, сквозь которые медленно проступало темное пятно.
— Здравствуйте, Алина, — сказал Себастьян, и мне послышалось в его голосе что-то очень похожее на сочувствие.
— Кто вы? — Женщине было тяжело говорить. Казалось, ее мучает сильная боль.
— Мы пришли освободить вас. Мы принесли вам прощение.
— Я не нуждаюсь в прощении.
— А разве не вы убили Олега Глебовского, Евгению Прошину и Варвару Соболеву?
— Мне плохо, — простонала Алина. — Что вы со мной сделали?
— То, что делали в старину, когда хотели избавиться от ведьмы.
— Ведьмы! — ахнула я.
— Да, — ответил Себастьян. — Мы искали оборотня и совсем забыли, что оборотнями бывают и ведьмы. Вы читали много специальной литературы, Алина, и знаете, что женщина, рожденная вне брака, если и мать, и бабушка ее были рождены вне брака, может стать ведьмой. Нам пришлось покопаться в архивах, но мы узнали, что ни ваша мать, ни бабушка никогда не были замужем. Все началось после того, как у вас умер ребенок. Вы почувствовали, что с вами что-то происходит, что-то необычное и странное, ведь верно?
Алина медленно кивнула.
— Но почему же вы не пошли в церковь, к священнику?
Она страшно расхохоталась:
— К священнику? К этому лицемеру, который сказал бы мне, что я должна смириться, и терпеть, и благодарить бога за то, что он лишил меня самого дорогого, что было у меня на свете? Я ненавижу всю эту ложь, весь этот грязный, гадкий мир, бессмысленный, бесчеловечный!
— Особенно после того, как узнали, что у вашего бывшего мужа родился ребенок от второго брака, и этот ребенок здоров.
Алина издала странный звук — что-то среднее между рычанием и рыданием.
— Вам хотелось отомстить. И вы начали мстить. Но не своим врагам, а врагам Льва Крымова, которого вы полюбили.
— Это чистый, честный, талантливый человек! — крикнула Алина. По лесу прокатилось гулкое эхо. — А они оболгали его, унизили, смешали с грязью, едва не свели с ума! И наслаждались жизнью, сломав жизнь ему. Это было слишком несправедливо!
— А вы хотели сделать мир справедливым. Из другого кармана брюк Себастьян достал небольшую записную книжку в черном переплете.
— Крымов по ошибке прихватил это с собой. Я и без ваших записей догадался, в чем дело, но теперь картина стала полной. Одно мне непонятно — если вы так любили Крымова, зачем делали так, чтобы в убийствах обвинили его?
Алина покачала головой:
— Нет, нет! Я не хотела, чтобы думали на него. От всей этой крови я была не в себе, и я.., я...
— Вы приходили к нему ночью после убийств и ложились рядом, верно?
— Да, — Алина помолчала. — Теперь вы знаете все. Довольно мучить меня. Убивайте.
— Почему вы решили, что мы должны вас убить?
— Потому что нет иного способа наказать меня. В наше время ведьму нельзя посадить на скамью подсудимых.
— А с чего вы взяли, что я буду наказывать вас? — спросил Себастьян.
— Потому что вы должны восстановить справедливость.
— Нет, — тихо сказал Себастьян. И повторил:
— Нет.
И мне вдруг показалось, что от его головы идет неяркое золотистое сияние.
— Мы служим не закону и справедливости. Мы служим добру. А добро, как, впрочем, и зло, не рассчитывает, не решает, не выбирает. Солнце одинаково освещает уродливое и безобразное, большое и малое. И добро — добро для всех, а не только для избранных или праведных. Повторяйте за мной слова, которые я сейчас буду говорить.
И Себастьян медленно, нараспев произнес:
— Исповедуюсь тебе, черная земля и зеленая трава...
— Исповедуюсь тебе, черная земля и зеленая трава... — глухим голосом повторила Алина.
— ..что до сих пор была ведьмою... И клянусь тебе, что больше не хочу ею быть. Прости меня, боже, и черная земля, и зеленая трава!
Договорив, Алина внезапно вскрикнула и упала навзничь. Себастьян и Даниель бросились к ней. Я с некоторой опаской, помедлив, последовала за ними.
Себастьян провел рукой по ее лицу, закрывая глаза.
— Умерла? — в ужасе спросила я.
— Она умерла уже давно, — печально ответил Себастьян. — В тот день, когда умер ее Ванечка.
— Что же мы теперь скажем Захарову? — Я озадаченно смотрела на Себастьяна.
— Скажем, что Алина Выжнич умерла от сердечного приступа, после того как призналась в совершении убийств.
— И он нам поверит?
— Поверит, конечно. Что ему еще остается делать?
По небу приглушенно прокатился далекий раскат грома.
Глава 35
НОВЫЙ МИР
Крымов вышел из ворот тюрьмы и быстро зашагал наугад, без особой цели.
Было раннее утро, лужи на мостовой — след вчерашней грозы — еще не высохли, с листьев на землю падали капли, и все вокруг было таким свежим, словно только что появилось на свет, даже старые дома, даже потрескавшийся асфальт.
Крымов шел быстро, широкими шагами, радостно встречая весь этот новорожденный мир вокруг него. Проводил ладонью по стволам лип и остывшему за ночь бетону фонарных столбов, ощупывал пальцами кирпичи, обнаженные отвалившейся штукатуркой, гладил утомленную ночными похождениями пеструю кошку.
Утро было прекрасно и гармонично, как и все на земле. Новый мир казался прекрасным. В нем был смысл, была любовь, была справедливость. Тот, кто устроил этот мир, предусмотрел все. Тот, кто устроил этот мир, добр к людям, просто они этого не замечают. Несчастья нужны, чтобы острее почувствовать радость от того, что живешь в этом чудесном, замечательном мире — живешь, несмотря ни на что. Он знал, что скажет об этом Алине, когда они встретятся. Это будет уже совсем скоро, ждать осталось недолго.
Было раннее утро, лужи на мостовой — след вчерашней грозы — еще не высохли, с листьев на землю падали капли, и все вокруг было таким свежим, словно только что появилось на свет, даже старые дома, даже потрескавшийся асфальт.
Крымов шел быстро, широкими шагами, радостно встречая весь этот новорожденный мир вокруг него. Проводил ладонью по стволам лип и остывшему за ночь бетону фонарных столбов, ощупывал пальцами кирпичи, обнаженные отвалившейся штукатуркой, гладил утомленную ночными похождениями пеструю кошку.
Утро было прекрасно и гармонично, как и все на земле. Новый мир казался прекрасным. В нем был смысл, была любовь, была справедливость. Тот, кто устроил этот мир, предусмотрел все. Тот, кто устроил этот мир, добр к людям, просто они этого не замечают. Несчастья нужны, чтобы острее почувствовать радость от того, что живешь в этом чудесном, замечательном мире — живешь, несмотря ни на что. Он знал, что скажет об этом Алине, когда они встретятся. Это будет уже совсем скоро, ждать осталось недолго.
Глава 36
В прозрачных июньских сумерках то разгорались, то тускнели два красных огонька — Даниель и Надя курили. Вся наша компания блаженствовала на общем балконе между квартирами ангелов. Надя на радость всем бросила рукоделие и испекла превосходный бисквит с грушами. Я, внезапно ощутив призвание к домашнему хозяйству, соорудила фруктовый салат и щедро полила его взбитыми сливками. Себастьян приготовил в электро-шашлычнице чудный шашлык из осетрины, а Даниель сходил за вином и мартини. Все поработали на славу и могли с чистой совестью устроить себе настоящий отдых.
— Мне кажется, — мечтательно сказал Даниель, — нам всем нужно бросить все дела и уехать куда-нибудь на природу. А, Себастьян?
— Неплохое предложение, — ответил тот и сладко потянулся. — Только ведь, зная наше с вами везенье, можно заранее предсказать, что будет дальше.
— Ну да, не успеем мы куда-нибудь приехать, как там немедленно произойдет какое-нибудь загадочное убийство или что-нибудь таинственное в этом же роде, — закончила я. И засмеялась вместе с остальными, хотя в убийстве, конечно, не было ничего смешного.
— Слушайте, — сказала Надя, — а может, вам бросить все эти детективные дела? По-моему, петь и играть у вас получается гораздо лучше. Дела в клубе идут неплохо. А то мне все эти трупы, откровенно говоря, уже поперек горла встали.
— Надо будет обдумать это предложение! — оживленно, но без малейшего намека на серьезность, ответил Даниель. — Хотя вообще-то это дискриминация. Мне и так тяжело-с завтрашнего дня я бросаю курить!
— Что это с тобой случилось? — изумился Себастьян. — Ведь не мое же постоянное фырчание на тебя так подействовало?
— Вынужден тебя разочаровать!
— Он бросает курить за компанию со мной!.. — перебила Даниеля Надя.
— Вы часом не заболели оба?
— Ничего подобного! — ответил Даниель. — Мы просто решили... — тут Надя изо всей силы толкнула его ногой, но он все-таки договорил:
— Мы решили завести ребенка! Эй! Эй, ребята! Ау! Вы что, говорить разучились от шока или вам нашатырного спиртику принести?
— Поздравляю вас, друзья мои, — раздался наконец в полутьме сдавленный голос Себастьяна.
— Поздравлять еще рано, — резонно заметила Надя. — Але, рыжая, ты жива еще?
— Вроде бы да, — ответила я. — Просто тихо наслаждаюсь.
— Чем? — хором спросили остальные.
— Ситуацией. И вообще, предлагаю в честь принятия такого знаменательного...
— И судьбоносного! — добавил Себастьян.
— И судьбоносного! — решения включить музыку, соответствующую обстановке.
Что и было незамедлительно исполнено.
Внезапно в голову мне пришла какая-то очень важная мысль, но, к сожалению, какая именно — так и осталось тайной для истории, потому что невидимая в сгустившейся темноте рука Себастьяна вдруг на ощупь нашла мою и переплелась с ней пальцами. Эта неожиданная нежность настолько выбила меня из колеи, что я долго сидела с бессмысленной счастливой улыбкой, потеряв всякое представление о времени и совершенно выпав из общего разговора.
И тут спокойствие вечера нарушил пронзительный телефонный звонок.
— Ну вот, опять! — с тяжелым вздохом произнесла Надя.
— Слушай, Себастьян, да ну его, телефон этот! Не бери трубку, и все — посоветовал Даниель.
Телефон продолжал надрываться. Себастьян вздохнул и, покинув свое место, а заодно и меня, перешагнул через балконный порог и прошел в свою комнату. На балконе воцарилось унылое молчание.
— Что за манера — вечно обгадят все выходные! — пробурчал Даниель, и я была с ним полностью согласна.
Себастьян отсутствовал недолго, а когда вернулся, все хором спросили:
— Ну что?
— Придется ехать! — сказал Себастьян. Ответом ему был общий протяжный стон.
Себастьян оглядел присутствующих и махнул рукой:
— Ладно! Вы двое, Надя и Даниель, оставайтесь. Поедем мы с Мариной.
Я с интересом ждала, попробуют ли они возразить — хотя бы для приличия, но ничего похожего на возражения так и не услышала Мне даже показалось, что сладкая парочка с трудом сдержала вопль радости. Впрочем, может быть, я ошибаюсь и напрасно клевещу на друзей, скромность и застенчивость которых помешала им высказать желание отправиться на работу.
Через пару минут мы с Себастьяном захлопнули за собой дверь и, преодолев лестницу, вышли в ночь.
Жара спала, духота отступила, и природа наслаждалась полнотой жизни: пела сверчками, попискивала сонными голосами птиц, глухо отдавала далеким собачьим лаем. Ни одна нормальная человеческая душа не могла лежать к работе в такую ночь, и я обернулась к Себастьяну:
— Ты хоть расскажи, что у нас за дела?
— Дела? — откликнулся он, словно удивляясь. — Ах, да! Было тут одно небольшое, но очень важное дело, — и шагнул ко мне.
А потом время кончилось, и начался долгий-долгий поцелуй под усыпанным звездами небом. Правда, к рассказанной выше истории это не имеет уже никакого отношения.
— Мне кажется, — мечтательно сказал Даниель, — нам всем нужно бросить все дела и уехать куда-нибудь на природу. А, Себастьян?
— Неплохое предложение, — ответил тот и сладко потянулся. — Только ведь, зная наше с вами везенье, можно заранее предсказать, что будет дальше.
— Ну да, не успеем мы куда-нибудь приехать, как там немедленно произойдет какое-нибудь загадочное убийство или что-нибудь таинственное в этом же роде, — закончила я. И засмеялась вместе с остальными, хотя в убийстве, конечно, не было ничего смешного.
— Слушайте, — сказала Надя, — а может, вам бросить все эти детективные дела? По-моему, петь и играть у вас получается гораздо лучше. Дела в клубе идут неплохо. А то мне все эти трупы, откровенно говоря, уже поперек горла встали.
— Надо будет обдумать это предложение! — оживленно, но без малейшего намека на серьезность, ответил Даниель. — Хотя вообще-то это дискриминация. Мне и так тяжело-с завтрашнего дня я бросаю курить!
— Что это с тобой случилось? — изумился Себастьян. — Ведь не мое же постоянное фырчание на тебя так подействовало?
— Вынужден тебя разочаровать!
— Он бросает курить за компанию со мной!.. — перебила Даниеля Надя.
— Вы часом не заболели оба?
— Ничего подобного! — ответил Даниель. — Мы просто решили... — тут Надя изо всей силы толкнула его ногой, но он все-таки договорил:
— Мы решили завести ребенка! Эй! Эй, ребята! Ау! Вы что, говорить разучились от шока или вам нашатырного спиртику принести?
— Поздравляю вас, друзья мои, — раздался наконец в полутьме сдавленный голос Себастьяна.
— Поздравлять еще рано, — резонно заметила Надя. — Але, рыжая, ты жива еще?
— Вроде бы да, — ответила я. — Просто тихо наслаждаюсь.
— Чем? — хором спросили остальные.
— Ситуацией. И вообще, предлагаю в честь принятия такого знаменательного...
— И судьбоносного! — добавил Себастьян.
— И судьбоносного! — решения включить музыку, соответствующую обстановке.
Что и было незамедлительно исполнено.
Внезапно в голову мне пришла какая-то очень важная мысль, но, к сожалению, какая именно — так и осталось тайной для истории, потому что невидимая в сгустившейся темноте рука Себастьяна вдруг на ощупь нашла мою и переплелась с ней пальцами. Эта неожиданная нежность настолько выбила меня из колеи, что я долго сидела с бессмысленной счастливой улыбкой, потеряв всякое представление о времени и совершенно выпав из общего разговора.
И тут спокойствие вечера нарушил пронзительный телефонный звонок.
— Ну вот, опять! — с тяжелым вздохом произнесла Надя.
— Слушай, Себастьян, да ну его, телефон этот! Не бери трубку, и все — посоветовал Даниель.
Телефон продолжал надрываться. Себастьян вздохнул и, покинув свое место, а заодно и меня, перешагнул через балконный порог и прошел в свою комнату. На балконе воцарилось унылое молчание.
— Что за манера — вечно обгадят все выходные! — пробурчал Даниель, и я была с ним полностью согласна.
Себастьян отсутствовал недолго, а когда вернулся, все хором спросили:
— Ну что?
— Придется ехать! — сказал Себастьян. Ответом ему был общий протяжный стон.
Себастьян оглядел присутствующих и махнул рукой:
— Ладно! Вы двое, Надя и Даниель, оставайтесь. Поедем мы с Мариной.
Я с интересом ждала, попробуют ли они возразить — хотя бы для приличия, но ничего похожего на возражения так и не услышала Мне даже показалось, что сладкая парочка с трудом сдержала вопль радости. Впрочем, может быть, я ошибаюсь и напрасно клевещу на друзей, скромность и застенчивость которых помешала им высказать желание отправиться на работу.
Через пару минут мы с Себастьяном захлопнули за собой дверь и, преодолев лестницу, вышли в ночь.
Жара спала, духота отступила, и природа наслаждалась полнотой жизни: пела сверчками, попискивала сонными голосами птиц, глухо отдавала далеким собачьим лаем. Ни одна нормальная человеческая душа не могла лежать к работе в такую ночь, и я обернулась к Себастьяну:
— Ты хоть расскажи, что у нас за дела?
— Дела? — откликнулся он, словно удивляясь. — Ах, да! Было тут одно небольшое, но очень важное дело, — и шагнул ко мне.
А потом время кончилось, и начался долгий-долгий поцелуй под усыпанным звездами небом. Правда, к рассказанной выше истории это не имеет уже никакого отношения.