Страница:
Вернее, было одно. Оно летало вокруг меня назойливой мухой, а я изо всех сил от него отмахивалась. Но муха была из числа тех мерзких тварей — здоровенных, громко жужжащих, отвратительно зеленых, отделаться от которых было не так-то просто. Я снова, как наяву, увидела шоколадные глаза Себастьяна — невыносимо прекрасные и такие же равнодушные, — и сердце тупо заныло, словно я дотронулась пальцем до старого синяка. Волшебное кольцо с тремя китайскими иероглифами на отполированном кусочке нефрита тускло мигало на правом безымянном пальце, очевидно, выражая мне этим свои соболезнования. Пора признать очевидное — он просто не любит меня и никогда не любил, чего бы я там себе ни воображала.
Громко хлюпая носом, я вползла в непривычно прибранную и ухоженную квартиру. Как только дверь за мной закрылась, туфли, кувыркаясь, разлетелись в разные стороны, рюкзак рухнул на пол у двери, а хлюпанье перешло в рыдание.
Доплыв в потоках слез до своей комнаты, я упала на диван, уткнулась в него носом и, расписав во всех красках доброжелательно слушавшей мебели тяготы своей жизни, незаметно уснула.
Проснулась я, когда за окном уже стемнело, голодная и оттого, наверное, очень злая.
— Хватит с меня! — рычала я, с остервенением шуруя по полкам и шкафам в поисках пропитания. — Сколько можно все это терпеть! Да и вообще, это просто глупо: сходить с ума по ангелу, когда вокруг полным-полно людей. И очень даже неплохих!
Результатов поиски не дали. Вернее, дали, но совсем не те, что хотелось. Кроме скудного количества бакалеи (одинокого пакетика быстрорастворимой каши с кленовым сиропом, горсточки риса, полпачки макарон предпенсионного возраста и пакета фасоли, завалявшегося в доме со времен тотального дефицита эпохи загнивания социализма), масла и невероятного количества соусов в бутылках и банках, в доме не было ничего съестного. Нельзя сказать, что я этому удивилась, потому что как раз сегодня собиралась после уборки отправиться в магазин и закупить продовольствие на неделю. Но и бодрости мне это отнюдь не прибавило.
Когда электрический чайник зашумел, заклокотал и, отключаясь, громко щелкнул кнопкой, я высыпала кашу из пакетика в чашку, залила ее кипятком, помешала и с интересом принюхалась, поскольку о существовании кленового сиропа знала только из американских фильмов и представления о нем имела самые смутные.
В следующее мгновение я уронила ложку и оторопело вытаращила глаза.
Судя по названию, кленовый сироп должен добываться откуда-то из клена. Но, судя по острому резкому запаху, который издавала каша, главным ингредиентом сиропа были лесные клопы.
Каша на лесных клопах была последней каплей, вернее чашкой, переполнившей ту емкость, в которой помещалось мое терпение. Я села на табуретку и тихо, но твердо произнесла:
— Нет, так больше продолжаться не может.
И словно в подтверждение сказанному грянул звонок телефона.
Мгновенно забыв про кашу и прочие неурядицы, я ринулась к призывающему меня аппарату с торжествующей мыслью: «Он передумал!» Но он не передумал. Это вообще был не он.
— Скажи, ты хочешь, чтобы я умерла? — без всяких предисловий спросил женский голос.
Глава 7
Глава 8
Глава 9
Глава 10
Громко хлюпая носом, я вползла в непривычно прибранную и ухоженную квартиру. Как только дверь за мной закрылась, туфли, кувыркаясь, разлетелись в разные стороны, рюкзак рухнул на пол у двери, а хлюпанье перешло в рыдание.
Доплыв в потоках слез до своей комнаты, я упала на диван, уткнулась в него носом и, расписав во всех красках доброжелательно слушавшей мебели тяготы своей жизни, незаметно уснула.
Проснулась я, когда за окном уже стемнело, голодная и оттого, наверное, очень злая.
— Хватит с меня! — рычала я, с остервенением шуруя по полкам и шкафам в поисках пропитания. — Сколько можно все это терпеть! Да и вообще, это просто глупо: сходить с ума по ангелу, когда вокруг полным-полно людей. И очень даже неплохих!
Результатов поиски не дали. Вернее, дали, но совсем не те, что хотелось. Кроме скудного количества бакалеи (одинокого пакетика быстрорастворимой каши с кленовым сиропом, горсточки риса, полпачки макарон предпенсионного возраста и пакета фасоли, завалявшегося в доме со времен тотального дефицита эпохи загнивания социализма), масла и невероятного количества соусов в бутылках и банках, в доме не было ничего съестного. Нельзя сказать, что я этому удивилась, потому что как раз сегодня собиралась после уборки отправиться в магазин и закупить продовольствие на неделю. Но и бодрости мне это отнюдь не прибавило.
Когда электрический чайник зашумел, заклокотал и, отключаясь, громко щелкнул кнопкой, я высыпала кашу из пакетика в чашку, залила ее кипятком, помешала и с интересом принюхалась, поскольку о существовании кленового сиропа знала только из американских фильмов и представления о нем имела самые смутные.
В следующее мгновение я уронила ложку и оторопело вытаращила глаза.
Судя по названию, кленовый сироп должен добываться откуда-то из клена. Но, судя по острому резкому запаху, который издавала каша, главным ингредиентом сиропа были лесные клопы.
Каша на лесных клопах была последней каплей, вернее чашкой, переполнившей ту емкость, в которой помещалось мое терпение. Я села на табуретку и тихо, но твердо произнесла:
— Нет, так больше продолжаться не может.
И словно в подтверждение сказанному грянул звонок телефона.
Мгновенно забыв про кашу и прочие неурядицы, я ринулась к призывающему меня аппарату с торжествующей мыслью: «Он передумал!» Но он не передумал. Это вообще был не он.
— Скажи, ты хочешь, чтобы я умерла? — без всяких предисловий спросил женский голос.
Глава 7
ЛУЧШЕЕ ЛЕКАРСТВО
Он проснулся в сумерках от разъедающей рот горечи и странного запаха.
Запах шел от темного пятна, расползающегося по обивке дивана. Зажженная сигарета выпала изо рта, пока он спал. Он испытал сожаление — легкое, но вполне ощутимое и относящееся совсем не к испорченному дивану. Если бы он не проснулся сейчас, вполне может быть, что ему никогда больше не пришлось бы уже просыпаться. Конец всем мучениям. Лучшая терапия.
Он тихонько засмеялся, и звук смеха показался ему таким жутким, словно кто-то тихонько подкрадывался к нему в полумраке по скрипучему паркету. Перестав смеяться, он привстал и целую вечность пристально вглядывался в самый темный угол комнаты. Но никого не было — ни в углу, ни в других комнатах, и он прекрасно знал это.
Он понимал, что во всем виновата его болезнь. Пора назвать вещи своими именами: он болен, его лечат. Ему показалось, что уже вылечили, но нет. Еще нет. А может, его не вылечат никогда. Какое страшное слово.
Лучше бы он не просыпался сейчас. Лучше для него самого и для всех остальных.
Взять хотя бы журналюг. Как бы они оживились! Новый интересный материал. Броские названия. Что-нибудь вроде «Гори, гори, моя звезда!». Можно, провожая в последний путь, вспомнить дела давно минувших дней, достать из комодов грязное белье и еще раз хорошенько потрясти им — напоследок. Конечно, не так, как раньше — с воем и улюлюканьем. Нет, теперь все будет тонко, аккуратно и даже с некоторым оттенком соболезнования. На радость всем, кто забыл об этих гнусностях, и тем, кто до сих Пор помнит.
Только Женя уже не сможет порадоваться. Увы! Женя лежит на анатомическом столе, окруженная густыми парами формалина. Вернее, не Женя, а то, что когда-то ею было. Он, кстати, вполне мог бы составить ей компанию.
Ну уж, дудки! Он резко сел. Он не собирается никому доставлять удовольствие своей смертью — ни сегодня, ни завтра, ни в ближайшие четверть века. Пусть умирают другие, если им это нравится. А он — он будет жить.
Назло всем.
Пятно продолжало увеличиваться. Он пошарил рукой по полу и, найдя кружку, выплеснул на обивку остатки кофе.
Щелкнул выключателем торшера и, усмехаясь, быстро написал карандашом на листке отрывного блокнота, лежащего возле телефонного аппарата:
«Смерть — лучшее лекарство от всех болезней. Особенно хорошо лечит смерть заклятого врага».
Запах шел от темного пятна, расползающегося по обивке дивана. Зажженная сигарета выпала изо рта, пока он спал. Он испытал сожаление — легкое, но вполне ощутимое и относящееся совсем не к испорченному дивану. Если бы он не проснулся сейчас, вполне может быть, что ему никогда больше не пришлось бы уже просыпаться. Конец всем мучениям. Лучшая терапия.
Он тихонько засмеялся, и звук смеха показался ему таким жутким, словно кто-то тихонько подкрадывался к нему в полумраке по скрипучему паркету. Перестав смеяться, он привстал и целую вечность пристально вглядывался в самый темный угол комнаты. Но никого не было — ни в углу, ни в других комнатах, и он прекрасно знал это.
Он понимал, что во всем виновата его болезнь. Пора назвать вещи своими именами: он болен, его лечат. Ему показалось, что уже вылечили, но нет. Еще нет. А может, его не вылечат никогда. Какое страшное слово.
Лучше бы он не просыпался сейчас. Лучше для него самого и для всех остальных.
Взять хотя бы журналюг. Как бы они оживились! Новый интересный материал. Броские названия. Что-нибудь вроде «Гори, гори, моя звезда!». Можно, провожая в последний путь, вспомнить дела давно минувших дней, достать из комодов грязное белье и еще раз хорошенько потрясти им — напоследок. Конечно, не так, как раньше — с воем и улюлюканьем. Нет, теперь все будет тонко, аккуратно и даже с некоторым оттенком соболезнования. На радость всем, кто забыл об этих гнусностях, и тем, кто до сих Пор помнит.
Только Женя уже не сможет порадоваться. Увы! Женя лежит на анатомическом столе, окруженная густыми парами формалина. Вернее, не Женя, а то, что когда-то ею было. Он, кстати, вполне мог бы составить ей компанию.
Ну уж, дудки! Он резко сел. Он не собирается никому доставлять удовольствие своей смертью — ни сегодня, ни завтра, ни в ближайшие четверть века. Пусть умирают другие, если им это нравится. А он — он будет жить.
Назло всем.
Пятно продолжало увеличиваться. Он пошарил рукой по полу и, найдя кружку, выплеснул на обивку остатки кофе.
Щелкнул выключателем торшера и, усмехаясь, быстро написал карандашом на листке отрывного блокнота, лежащего возле телефонного аппарата:
«Смерть — лучшее лекарство от всех болезней. Особенно хорошо лечит смерть заклятого врага».
Глава 8
ДЕМОНИЧЕСКАЯ ЖЕНЩИНА
Некоторое время я стояла с нелепо разинутым ртом и водила глазами из одного угла кухни в другой, словно с минуты на минуту ожидала визита крысы или кого-нибудь столь же привлекательного. На самом же деле я просто пыталась понять, кто мне звонит.
Мучилась я недолго.
— Ты что, заснула? — поинтересовался голос, и я узнала.
— Варь, это ты?
— Не узнала? Вот и отлично! Может, разбогатею наконец. Хотя это вряд ли. Так ты не ответила на мой вопрос.
— А что это ты умирать собралась?
— Да мне на вечеринку в клуб поехать не с кем!
Я ухмыльнулась. Варвара была в своем репертуаре. Пропасть на полгода и появиться только тогда, когда от меня что-то очень нужно, при этом ни минуты не сомневаясь, что все будет именно так, как она захочет.
— А как же Вадик? — спросила я, прекрасно понимая, что гражданский муж Варвары — скромный труженик нефтедобывающей компании — находится вне пределов досягаемости, иначе звонок подруги не раздался бы в моей квартире.
— Да ну его, этого Вадика! — капризно сказала Варя. — Он уже неделю торчит в Ханты-Мансийске, а я тут пропадаю в одиночестве. Кроме как к косметологу, массажисту и тренеру по аэробике, и не хожу никуда. Разве что в Петровский пассаж. Уже забыла, когда в последний раз держала в руках бильярдный кий, представляешь?
— Не понимаю, как ты это выносишь! — ответила я, от души наслаждаясь нашей беседой. — Я бы до сегодняшнего дня не дожила, честное слово.
— Тебе бы все смеяться! Подруга пропадает, а ей смешно! Ты лучше сразу отвечай, пойдешь со мной или нет. Но если не пойдешь, так и знай, что до завтрашнего дня я не доживу.
— Что, прямо так сегодня ночью и помрешь? — не унималась я.
— Ну, не сегодня! Но до приезда Вадика уж точно не доживу!
— А что за вечеринка?
— Вечеринка, между прочим, очень хорошая, и тебя я с собой зову не случайно. Это презентация нового журнала — такого, знаешь, элитного, цветные фото, финская бумага, ну, что-то типа «Домового». Там, между прочим, будут всякие нужные тебе люди из издательского бизнеса. Ты же свои романы опубликовать хочешь?
— Угу, — с сомнением промычала я, не очень веря в полезность презентации. Кроме того, я знала способность Варвары ловко манипулировать окружающими, с неизменным успехом убеждая их, что они делают все не для ее, а для своего собственного блага.
— Ну, вот и замечательно. Ты рукописи с собой не бери, а перепиши все на дискеты. И всовывай их всем, кому только можно. Только свои координаты написать не забудь. В общем, ты собирайся, а я через час за тобой заеду. Пока!
— А разве я согласилась? — с неподдельным интересом спросила я у коротких гудков и, зачем-то покрутив в руках трубку, положила ее обратно на рычажок.
Однако приходилось признать, что предложение, не терпящее отказа, поступило ко мне как нельзя более кстати. Жрать дома было нечего (клоповая каша не в счет), личная жизнь была загублена на корню, а выходные непоправимо изгажены. К тому же карьера в детективном агентстве меня более не прельщала по причине непреодолимого отвращения к начальству, а значит, нужно немедленно заняться поисками новых знакомств, связей и прочей мути в этом же роде — ненавистной мне, но необходимой. Вытряхнув кашу в помойку, я подбодрила себя парой устрашающих прыжков, которые сделали бы честь любому воину из племени зулусов, и отправилась собираться.
Конечно, прошел не час, а все два, прежде чем дверной звонок начал истошно дребезжать, возвещая о прибытии Варвары. С другой стороны, это опоздание было сущим пустяком по сравнению с опозданием молодого человека, в которого я была влюблена до потери пульса. Давнишняя эта история до сих пор леденит мне душу. В назначенный день, не дождавшись ни предмета нежных чувств, ни даже телефонного звонка, я, одетая, накрашенная и причесанная, как королева, в полном одиночестве давилась слезами и тортом «Прага», а предмет явился на сутки позже, когда я, распростившись со всеми надеждами, носилась по квартире, облаченная в халат и лохматая, как кикимора.
Окутанная облаком духов и табака — на лестнице кто-то из соседей курил смертоносно зловонные сигареты, — в прихожую вплыла Варя и, снова оставив за скобками приветствия, оживленно спросила, готова ли я ее сопровождать.
Я не ответила, потому что не услышала вопроса. То есть, может быть, и услышала, но ни слова не поняла. Виной такому ступору был Варварин облик.
Ее светлые волосы, некогда длинные, теперь были подстрижены в короткое каре, два завитка которого лежали, словно приклеенные, у нее на щеках. Вокруг глаз положены тени, наводящие на мысль о последней стадии чахотки или дистрофии, а румянец, прежде стойко украшавший Варины щеки, заменила интересная могильная бледность. К счастью, я вовремя сообразила, что все это не предвестники неминуемой кончины, а дело рук человеческих. Не меньше, чем макияж, меня потряс Варварин наряд — короткое блестящее платье того ошеломляюще синего цвета, который просвещенные люди называют электрик, а к нему — боа из черных, белых и синих перьев, чулки со стрелками и туфли на заоблачной высоты каблуках. Я оделась вполне прилично, но рядом с подругой смотрелась вороной, попавшей в общество диковинной райской птицы.
— Ты что, уксус пьешь на голодный желудок? — со свойственной мне тактичностью выпалила я, когда обрела дар речи. — Платье шикарное, но выглядишь ты как утопленница.
— Фу, какая же ты грубая! И ничего не понимаешь в современной моде, — поморщилась Варя, нимало не обидевшись. — Мы едем или нет?
— Едем, — вздохнула я.
Времени на переодевание у меня уже не было, а если бы и было — все содержимое моего гардероба не могло тягаться с нарядом Варвары. Разве вот только красное платье. Ладно, надену его в другой раз и тогда уж точно заткну всех за пояс, пообещала я себе.
И мы поехали. Варвара, конечно, болтала без умолку, рассказывая мне в душераздирающих подробностях истории из жизни своих друзей, ни одного из которых я не знала лично и знать не хотела. Поэтому в очень скором времени ее речь превратилась для меня в монотонный гул, который я, приличия ради, изредка оживляла совиным «угу». Плавный ход «Опеля-Вектры» и негромко звучащие из четырех динамиков стереосистемы джазовые композиции довершили дело — я начала клевать носом. Если вы будете ночами недосыпать, а днем, в свободное от работы время, портить отношения с начальством и любимыми (или тем и другим в одном флаконе), не пройдет и недели, как вы станете такой же жуткой соней, как я. «Ничто не отравляет жизнь так, как любовь и работа, — думала я сквозь сон, — и надо же такому случиться, что как раз из них жизнь в основном и состоит. Какая гадость!» Внезапно машина дернулась, а Варя громко охнула. Я встрепенулась и в ужасе распахнула глаза, решив, что мы попали в аварию.
— А ведь мне, наверное, не стоит сегодня веселиться, — трагически глядя на меня, сказала Варя. — Женечка-то Прошина погибла!
— А ты что, знакома с ней? — Я окончательно проснулась.
— Да, разве я тебе не говорила? Ну, она мне не подруга, конечно. О покойниках плохо не говорят, но я тебе скажу по секрету — знаешь, у нее очень стервозный характер был. Я, конечно, тоже не святая, но она! Понимаешь, она такой человек — ни о ком, кроме себя, не думает, точнее не думала. Все должно быть, как она хочет, и что ни дай — все ей мало.
— У нее, наверное, было полно врагов? — осторожно спросила я, стараясь не выдать своей радости. Вот это удача! Я нашла свидетеля — и, может быть, очень ценного! Представляю, какое завтра будет лицо у Себастьяна, когда я с небрежным видом сообщу ему все, что узнала.
— Ну, конечно, насолила она многим! Начнешь считать, пальцев на руках и ногах не хватит. Особенно женщинам, актрисам. Она же карьеристка, по головам шла. Да и мужикам с ней тяжело было. Она их просто в бараний рог гнула. Высасывала из них все, а потом бросала, как только подворачивался кто-то получше. Но самое смешное, что бросать — бросала, а от себя далеко не отпускала, до последнего старалась держать при себе, как запасной вариант. Я даже не знаю, в чьей шкуре я бы меньше хотела очутиться — ее соперницы или ее любовника. Но, поскольку у нас с ней общих интересов не было, мы неплохо ладили. Правда, когда у меня Вадик появился, мы общаться почти перестали. С ней своих мужиков лучше было не знакомить. Хотя я слышала, что она в последнее время поспокойнее стала — у нее появился кто-то новый, и она в него вроде как даже была влюблена. Ну, не знаю, это совсем не в ее стиле — любить кого-нибудь, кроме себя. А с другой стороны — чего на свете не бывает. И все-таки, какая бы она ни была, такой смерти она не заслужила. Варя поежилась и прибавила газу.
— Как-то я не подумала о том, что в такое время, когда кругом полно маньяков, из дома лучше не выходить, — тревожно произнесла она. — Прямо хоть домой поворачивай.
Но это совсем не входило в мои планы.
— А как же связи в издательской сфере? Ты же сама сказала, что это для меня много значит, — жалобно заныла я. Но, вовремя сообразив, что мои проблемы Варвару волнуют не больше, чем жизнь австралийских аборигенов, я надавила с другой стороны:
— И потом, ты что, собираешься теперь сиднем сидеть дома, пока не приедет Вадик? Чего ты боишься? Попросишь кого-нибудь знакомого проводить тебя домой, вот и все.
А чтобы окончательно ее убедить, коварно добавила:
— То, что Женю жалко ужасно, никто не спорит. Но ты же не собираешься носить по ней траур?
— Вот еще, глупости! — фыркнула Варя, вмиг согнав с лица похоронное выражение. — Нет, танцевать я, конечно, сегодня не буду, это бессердечно, но съездить надо, ты права. Раз уж мы с тобой раз в сто лет собрались. И потом, народ меня ждет.
— Ну, вот видишь! — поддакнула я, пряча усмешку и размышляя, как бы половчее воспользоваться своей невероятной удачей и выспросить у Вари все, что она знает о погибшей актрисе.
Но мои умственные усилия пропали даром. Невероятная удача стала с невероятной же скоростью таять на глазах, едва наш «Опель-Вектра» остановился возле стены электрических огней, представляющей собой фасад ночного клуба. Всего ярче сияло многообещающее название «Поземка», и мной овладели недобрые предчувствия, которые и начали оправдываться, едва фотоэлементы при нашем приближении услужливо распахнули большие стеклянные двери и мы из свежего летнего вечера попали, словно в желе, в густую липкую духоту, сотрясающуюся от оглушительной электронной музыки. Вести сколько-нибудь связную беседу в таком грохоте не представлялось возможным. Мой опыт посещения подобных заведений говорил, что общаться нам придется с помощью истошных воплей, направленных друг другу в самое ухо.
Взмах продолговатым картонным прямоугольником, кивок стриженой головы охранника, беглый досмотр содержимого наших сумочек (любимый рюкзак по причине его необъятности и негодности для ношения с вечерним нарядом я оставила дома, отчего чувствовала себя на редкость неуютно), и вот мы среди прочих гостей.
В клубе было не только душно, но и так же светло и просторно, как в консервной банке с селедкой или шпротами, с той только небольшой разницей, что консервные банки не оборудованы беспорядочно вращающимися и мигающими световыми приборами, а селедки и шпроты мирно и спокойно лежат в собственном соку, винном соусе или масле, не пытаясь пуститься в пляс. Угнетенная «уютом» обстановки, я вертела головой в разные стороны, отчаянно, но безуспешно пытаясь увидеть хоть кого-нибудь похожего на человека, занимающегося издательским бизнесом. Но на глаза мне попадались в основном девушки в ядовито-оранжевых комбинезонах — очевидно, своеобразной униформе, — разносящие бутылки с такого же ядовитого цвета жидкостью — судя по всему, какой-то напиток, одна мысль об употреблении которого внутрь вызвала у меня приступ желудочной колики. Словом, ни клуб, ни вечеринка мне решительно не понравились, и я повернулась к Варваре, чтобы поделиться с ней этим печальным известием.
И обнаружила, что упирающийся в меня слева локоть принадлежит вовсе не Варе, как я думала, а какой-то совершенно незнакомой мне девице, то есть не девице, потому что девица не может быть изрядно беременной, с безумным видом озирающейся вокруг. Должно быть, за исключением беременности и торчащей изо рта палочки «Чупа-чупса», я выглядела точно так же.
С сожалением признавшись себе, что вряд ли стоит ждать от Вари, что она будет метаться по клубу, пытаясь разыскать меня, я задумалась, стоит ли мне самой тратить время на ее поиски, при том что безрезультатность их очевидна с самого начала и только чудо, в которое я не слишком верила, могло мне помочь ее найти.
Еще меньше мне верилось в возможность вступить в тесный контакт с воротилами от издательского бизнеса. Обстановочка в помещении вообще не подразумевала никакого вида контактов, кроме телепатии, если, конечно, не брать в расчет тычки в спину и ребра, а также весьма чувствительные прогулки по ногам.
Музыка ревела и лязгала, словно тысяча комбайнов в уборочную страду, свет то гас, то вспыхивал, норовя попасть в глаза, а народ пил ядовитую жидкость и интенсивно извивался, все глубже погружаясь в транс и все дальше уходя в астрал. Пора домой, решила я и стала осторожно разворачиваться к выходу, стараясь увернуться от ударов локтями и коленями, грозящих мне со всех сторон.
Внезапно я застыла на месте. И совсем не от ощутимого пинка пониже спины, нанесенного мне чьим-то не в меру набитым ридикюлем.
Белый луч света упал на парочку, нежно обнимающуюся в паре метров от меня. Девушку — высокую шатенку в крупных кудрях — я никогда раньше не видела, чего никак нельзя было сказать о мужчине.
Несколько секунд я надеялась, что сплю и вижу кошмарный сон. Но напрасно.
Это был не сон. Это был Себастьян.
Мучилась я недолго.
— Ты что, заснула? — поинтересовался голос, и я узнала.
— Варь, это ты?
— Не узнала? Вот и отлично! Может, разбогатею наконец. Хотя это вряд ли. Так ты не ответила на мой вопрос.
— А что это ты умирать собралась?
— Да мне на вечеринку в клуб поехать не с кем!
Я ухмыльнулась. Варвара была в своем репертуаре. Пропасть на полгода и появиться только тогда, когда от меня что-то очень нужно, при этом ни минуты не сомневаясь, что все будет именно так, как она захочет.
— А как же Вадик? — спросила я, прекрасно понимая, что гражданский муж Варвары — скромный труженик нефтедобывающей компании — находится вне пределов досягаемости, иначе звонок подруги не раздался бы в моей квартире.
— Да ну его, этого Вадика! — капризно сказала Варя. — Он уже неделю торчит в Ханты-Мансийске, а я тут пропадаю в одиночестве. Кроме как к косметологу, массажисту и тренеру по аэробике, и не хожу никуда. Разве что в Петровский пассаж. Уже забыла, когда в последний раз держала в руках бильярдный кий, представляешь?
— Не понимаю, как ты это выносишь! — ответила я, от души наслаждаясь нашей беседой. — Я бы до сегодняшнего дня не дожила, честное слово.
— Тебе бы все смеяться! Подруга пропадает, а ей смешно! Ты лучше сразу отвечай, пойдешь со мной или нет. Но если не пойдешь, так и знай, что до завтрашнего дня я не доживу.
— Что, прямо так сегодня ночью и помрешь? — не унималась я.
— Ну, не сегодня! Но до приезда Вадика уж точно не доживу!
— А что за вечеринка?
— Вечеринка, между прочим, очень хорошая, и тебя я с собой зову не случайно. Это презентация нового журнала — такого, знаешь, элитного, цветные фото, финская бумага, ну, что-то типа «Домового». Там, между прочим, будут всякие нужные тебе люди из издательского бизнеса. Ты же свои романы опубликовать хочешь?
— Угу, — с сомнением промычала я, не очень веря в полезность презентации. Кроме того, я знала способность Варвары ловко манипулировать окружающими, с неизменным успехом убеждая их, что они делают все не для ее, а для своего собственного блага.
— Ну, вот и замечательно. Ты рукописи с собой не бери, а перепиши все на дискеты. И всовывай их всем, кому только можно. Только свои координаты написать не забудь. В общем, ты собирайся, а я через час за тобой заеду. Пока!
— А разве я согласилась? — с неподдельным интересом спросила я у коротких гудков и, зачем-то покрутив в руках трубку, положила ее обратно на рычажок.
Однако приходилось признать, что предложение, не терпящее отказа, поступило ко мне как нельзя более кстати. Жрать дома было нечего (клоповая каша не в счет), личная жизнь была загублена на корню, а выходные непоправимо изгажены. К тому же карьера в детективном агентстве меня более не прельщала по причине непреодолимого отвращения к начальству, а значит, нужно немедленно заняться поисками новых знакомств, связей и прочей мути в этом же роде — ненавистной мне, но необходимой. Вытряхнув кашу в помойку, я подбодрила себя парой устрашающих прыжков, которые сделали бы честь любому воину из племени зулусов, и отправилась собираться.
Конечно, прошел не час, а все два, прежде чем дверной звонок начал истошно дребезжать, возвещая о прибытии Варвары. С другой стороны, это опоздание было сущим пустяком по сравнению с опозданием молодого человека, в которого я была влюблена до потери пульса. Давнишняя эта история до сих пор леденит мне душу. В назначенный день, не дождавшись ни предмета нежных чувств, ни даже телефонного звонка, я, одетая, накрашенная и причесанная, как королева, в полном одиночестве давилась слезами и тортом «Прага», а предмет явился на сутки позже, когда я, распростившись со всеми надеждами, носилась по квартире, облаченная в халат и лохматая, как кикимора.
Окутанная облаком духов и табака — на лестнице кто-то из соседей курил смертоносно зловонные сигареты, — в прихожую вплыла Варя и, снова оставив за скобками приветствия, оживленно спросила, готова ли я ее сопровождать.
Я не ответила, потому что не услышала вопроса. То есть, может быть, и услышала, но ни слова не поняла. Виной такому ступору был Варварин облик.
Ее светлые волосы, некогда длинные, теперь были подстрижены в короткое каре, два завитка которого лежали, словно приклеенные, у нее на щеках. Вокруг глаз положены тени, наводящие на мысль о последней стадии чахотки или дистрофии, а румянец, прежде стойко украшавший Варины щеки, заменила интересная могильная бледность. К счастью, я вовремя сообразила, что все это не предвестники неминуемой кончины, а дело рук человеческих. Не меньше, чем макияж, меня потряс Варварин наряд — короткое блестящее платье того ошеломляюще синего цвета, который просвещенные люди называют электрик, а к нему — боа из черных, белых и синих перьев, чулки со стрелками и туфли на заоблачной высоты каблуках. Я оделась вполне прилично, но рядом с подругой смотрелась вороной, попавшей в общество диковинной райской птицы.
— Ты что, уксус пьешь на голодный желудок? — со свойственной мне тактичностью выпалила я, когда обрела дар речи. — Платье шикарное, но выглядишь ты как утопленница.
— Фу, какая же ты грубая! И ничего не понимаешь в современной моде, — поморщилась Варя, нимало не обидевшись. — Мы едем или нет?
— Едем, — вздохнула я.
Времени на переодевание у меня уже не было, а если бы и было — все содержимое моего гардероба не могло тягаться с нарядом Варвары. Разве вот только красное платье. Ладно, надену его в другой раз и тогда уж точно заткну всех за пояс, пообещала я себе.
И мы поехали. Варвара, конечно, болтала без умолку, рассказывая мне в душераздирающих подробностях истории из жизни своих друзей, ни одного из которых я не знала лично и знать не хотела. Поэтому в очень скором времени ее речь превратилась для меня в монотонный гул, который я, приличия ради, изредка оживляла совиным «угу». Плавный ход «Опеля-Вектры» и негромко звучащие из четырех динамиков стереосистемы джазовые композиции довершили дело — я начала клевать носом. Если вы будете ночами недосыпать, а днем, в свободное от работы время, портить отношения с начальством и любимыми (или тем и другим в одном флаконе), не пройдет и недели, как вы станете такой же жуткой соней, как я. «Ничто не отравляет жизнь так, как любовь и работа, — думала я сквозь сон, — и надо же такому случиться, что как раз из них жизнь в основном и состоит. Какая гадость!» Внезапно машина дернулась, а Варя громко охнула. Я встрепенулась и в ужасе распахнула глаза, решив, что мы попали в аварию.
— А ведь мне, наверное, не стоит сегодня веселиться, — трагически глядя на меня, сказала Варя. — Женечка-то Прошина погибла!
— А ты что, знакома с ней? — Я окончательно проснулась.
— Да, разве я тебе не говорила? Ну, она мне не подруга, конечно. О покойниках плохо не говорят, но я тебе скажу по секрету — знаешь, у нее очень стервозный характер был. Я, конечно, тоже не святая, но она! Понимаешь, она такой человек — ни о ком, кроме себя, не думает, точнее не думала. Все должно быть, как она хочет, и что ни дай — все ей мало.
— У нее, наверное, было полно врагов? — осторожно спросила я, стараясь не выдать своей радости. Вот это удача! Я нашла свидетеля — и, может быть, очень ценного! Представляю, какое завтра будет лицо у Себастьяна, когда я с небрежным видом сообщу ему все, что узнала.
— Ну, конечно, насолила она многим! Начнешь считать, пальцев на руках и ногах не хватит. Особенно женщинам, актрисам. Она же карьеристка, по головам шла. Да и мужикам с ней тяжело было. Она их просто в бараний рог гнула. Высасывала из них все, а потом бросала, как только подворачивался кто-то получше. Но самое смешное, что бросать — бросала, а от себя далеко не отпускала, до последнего старалась держать при себе, как запасной вариант. Я даже не знаю, в чьей шкуре я бы меньше хотела очутиться — ее соперницы или ее любовника. Но, поскольку у нас с ней общих интересов не было, мы неплохо ладили. Правда, когда у меня Вадик появился, мы общаться почти перестали. С ней своих мужиков лучше было не знакомить. Хотя я слышала, что она в последнее время поспокойнее стала — у нее появился кто-то новый, и она в него вроде как даже была влюблена. Ну, не знаю, это совсем не в ее стиле — любить кого-нибудь, кроме себя. А с другой стороны — чего на свете не бывает. И все-таки, какая бы она ни была, такой смерти она не заслужила. Варя поежилась и прибавила газу.
— Как-то я не подумала о том, что в такое время, когда кругом полно маньяков, из дома лучше не выходить, — тревожно произнесла она. — Прямо хоть домой поворачивай.
Но это совсем не входило в мои планы.
— А как же связи в издательской сфере? Ты же сама сказала, что это для меня много значит, — жалобно заныла я. Но, вовремя сообразив, что мои проблемы Варвару волнуют не больше, чем жизнь австралийских аборигенов, я надавила с другой стороны:
— И потом, ты что, собираешься теперь сиднем сидеть дома, пока не приедет Вадик? Чего ты боишься? Попросишь кого-нибудь знакомого проводить тебя домой, вот и все.
А чтобы окончательно ее убедить, коварно добавила:
— То, что Женю жалко ужасно, никто не спорит. Но ты же не собираешься носить по ней траур?
— Вот еще, глупости! — фыркнула Варя, вмиг согнав с лица похоронное выражение. — Нет, танцевать я, конечно, сегодня не буду, это бессердечно, но съездить надо, ты права. Раз уж мы с тобой раз в сто лет собрались. И потом, народ меня ждет.
— Ну, вот видишь! — поддакнула я, пряча усмешку и размышляя, как бы половчее воспользоваться своей невероятной удачей и выспросить у Вари все, что она знает о погибшей актрисе.
Но мои умственные усилия пропали даром. Невероятная удача стала с невероятной же скоростью таять на глазах, едва наш «Опель-Вектра» остановился возле стены электрических огней, представляющей собой фасад ночного клуба. Всего ярче сияло многообещающее название «Поземка», и мной овладели недобрые предчувствия, которые и начали оправдываться, едва фотоэлементы при нашем приближении услужливо распахнули большие стеклянные двери и мы из свежего летнего вечера попали, словно в желе, в густую липкую духоту, сотрясающуюся от оглушительной электронной музыки. Вести сколько-нибудь связную беседу в таком грохоте не представлялось возможным. Мой опыт посещения подобных заведений говорил, что общаться нам придется с помощью истошных воплей, направленных друг другу в самое ухо.
Взмах продолговатым картонным прямоугольником, кивок стриженой головы охранника, беглый досмотр содержимого наших сумочек (любимый рюкзак по причине его необъятности и негодности для ношения с вечерним нарядом я оставила дома, отчего чувствовала себя на редкость неуютно), и вот мы среди прочих гостей.
В клубе было не только душно, но и так же светло и просторно, как в консервной банке с селедкой или шпротами, с той только небольшой разницей, что консервные банки не оборудованы беспорядочно вращающимися и мигающими световыми приборами, а селедки и шпроты мирно и спокойно лежат в собственном соку, винном соусе или масле, не пытаясь пуститься в пляс. Угнетенная «уютом» обстановки, я вертела головой в разные стороны, отчаянно, но безуспешно пытаясь увидеть хоть кого-нибудь похожего на человека, занимающегося издательским бизнесом. Но на глаза мне попадались в основном девушки в ядовито-оранжевых комбинезонах — очевидно, своеобразной униформе, — разносящие бутылки с такого же ядовитого цвета жидкостью — судя по всему, какой-то напиток, одна мысль об употреблении которого внутрь вызвала у меня приступ желудочной колики. Словом, ни клуб, ни вечеринка мне решительно не понравились, и я повернулась к Варваре, чтобы поделиться с ней этим печальным известием.
И обнаружила, что упирающийся в меня слева локоть принадлежит вовсе не Варе, как я думала, а какой-то совершенно незнакомой мне девице, то есть не девице, потому что девица не может быть изрядно беременной, с безумным видом озирающейся вокруг. Должно быть, за исключением беременности и торчащей изо рта палочки «Чупа-чупса», я выглядела точно так же.
С сожалением признавшись себе, что вряд ли стоит ждать от Вари, что она будет метаться по клубу, пытаясь разыскать меня, я задумалась, стоит ли мне самой тратить время на ее поиски, при том что безрезультатность их очевидна с самого начала и только чудо, в которое я не слишком верила, могло мне помочь ее найти.
Еще меньше мне верилось в возможность вступить в тесный контакт с воротилами от издательского бизнеса. Обстановочка в помещении вообще не подразумевала никакого вида контактов, кроме телепатии, если, конечно, не брать в расчет тычки в спину и ребра, а также весьма чувствительные прогулки по ногам.
Музыка ревела и лязгала, словно тысяча комбайнов в уборочную страду, свет то гас, то вспыхивал, норовя попасть в глаза, а народ пил ядовитую жидкость и интенсивно извивался, все глубже погружаясь в транс и все дальше уходя в астрал. Пора домой, решила я и стала осторожно разворачиваться к выходу, стараясь увернуться от ударов локтями и коленями, грозящих мне со всех сторон.
Внезапно я застыла на месте. И совсем не от ощутимого пинка пониже спины, нанесенного мне чьим-то не в меру набитым ридикюлем.
Белый луч света упал на парочку, нежно обнимающуюся в паре метров от меня. Девушку — высокую шатенку в крупных кудрях — я никогда раньше не видела, чего никак нельзя было сказать о мужчине.
Несколько секунд я надеялась, что сплю и вижу кошмарный сон. Но напрасно.
Это был не сон. Это был Себастьян.
Глава 9
СТРАНИЧКА ИЗ ЗАПИСНОЙ КНИЖКИ
Мир устроен несправедливо. Всю жизнь человек пытается найти причину этой несправедливости. Кто-то находит ложные оправдания тому злу, которое творится вокруг, кто-то придумывает себе другой, лучший мир. Но тот, кто не хочет лгать себе, понимает — нельзя оправдать ни этот мир, ни его законы, ни тех, кто живет, подчиняясь им. И неважно, верят ли они в лучший мир или предпочитают оправдывать этот. Они живут в грязи, по ее законам, и становятся такой же грязью, как и все, что творится вокруг них. Мало кто способен на бунт. Мало кто может сказать: мы живем в хаосе, лишенном смысла. В мире нет справедливости. Напрасно искать правду. Напрасно ждать любви. Напрасно надеяться на бога, каким именем его ни назови.
Бороться с хаосом может только тот, кто сам станет справедливостью и любовью. Тот, кто не страшится ничего — ни боли, ни знаний, которые сжигают душу, ни страшного оскала темноты.
Тот, кто проливает не слезы, а кровь.
Бороться с хаосом может только тот, кто сам станет справедливостью и любовью. Тот, кто не страшится ничего — ни боли, ни знаний, которые сжигают душу, ни страшного оскала темноты.
Тот, кто проливает не слезы, а кровь.
Глава 10
ОПАСНОСТИ ЗЛАЧНОГО МЕСТА
Вообще-то по натуре я девушка не агрессивная и не нахальная, скорее даже наоборот — нерешительная, замкнутая и застенчивая. Но то ли длительное общение с Надей и постоянно подаваемые ею дурные примеры подействовали столь пагубным образом, то ли несчастная любовь вконец меня допекла, только, оправившись от перенесенного потрясения, я, действуя локтями, как веслами, ринулась в сторону Себастьяна с твердым намерением сплющить сумочку и сломать ногти о его невыразимо прекрасное, но неверное лицо.
Расчищать себе путь было нелегко. Расталкивание локтями и натужное кряхтение, прерываемое по временам чертыханием сквозь зубы, помогли мне не очень. К тому же народ так и норовил стеной стать на моем пути, а одна мерзкая личность, пол и внешность которой от меня ускользнули, облила мою юбку ядовитой жидкостью для питья, и в первое мгновение мне показалось, что я слышу шипение разъедаемой кислотой ткани. Конечно, на самом-то деле ничего слышать я не могла — музыку ведь никто не выключал.
На мою беду, в тот миг, когда я оказалась в двух шагах от своей цели, луч света, указывавший мне на нее, словно лазер снайперу, резко сменил направление и уперся совсем в другой объект.
Если бы в клубе не было так душно, а юбка моя не была пропитана ядохимикатом, и музыка бы не была так похожа на трудовые будни консервного завода, и в голове моей сохранилось бы хоть какое-то подобие мозгов, я бы остановилась и подумала — даже в небольших дозах это занятие иногда дает совершенно изумительные результаты.
Но думать я не стала. Вместо этого я извлекла откуда-то из-под мышки смертельное оружие ближнего боя, взялась за его ремешок и, раскрутив на вытянутой вверх руке, с силой отправила вперед — туда, где, по моему убеждению, должен был находиться вероломный ангел в человеческом обличье.
Удар был мощным. К моему искреннему горю, ответный вопль — вопль боли и изумления, на который я весьма рассчитывала, — не донесся до меня, слишком уж высок был уровень консервно-лязгающего шума. Но я не стала терять времени на пустые сожаления, за первым ударом немедленно последовал второй, и готовился уже замах для третьего, но тут...
Моя правая рука была крепко схвачена за запястье, а вслед за этим очередной ослепительный луч — только на этот раз не белый, а синий — осветил мою жертву.
Холодный пот покрыл меня немедленно — всю целиком, словно курицу, вытащенную на божий свет из морозилки.
Тот, кого я только что била, сжимал мою руку. И это был не Себастьян, а какой-то совершенно незнакомый седой мужчина в бордовой футболке! Наискосок через его лоб шла яркая царапина — очевидно, след, оставленный застежкой сумочки (если кто не понял, то именно сумочка была моим оружием). Светлые глаза мужчины зло блестели, словно два тающих кусочка льда.
Не успела я даже ойкнуть, как он подтащил меня к себе, едва не вывернув мне локоть, цепко схватил за плечи и, нависнув над моим ухом, яростно взревел:
— Вы совсем с ума сошли, уважаемая?
По его тону я поняла, что «уважаемая» в его лексиконе означает жуткое ругательство, и съежилась, мысленно умоляя какие-нибудь незнакомые, но доброжелательные светлые силы унести меня отсюда куда-нибудь за тридевять земель.
Но незнакомые доброжелательные силы меня не слышали, а знакомые, такие, как Себастьян и Даниель, вместо того чтобы помогать богу, занимались черт знает чем и мышей не ловили, не говоря уж о помощи мне. Волшебное кольцо искрилось на пальце, но толку от его искрения не было никакого. Словом, я влипла, и вылезать из неприятностей, в которых очутилась, мне придется самостоятельно.
— Какого черта вы машете здесь сумкой? Не видите, вокруг люди! — Жертва моей ошибки тем временем продолжала изливать свое вполне понятное возмущение.
— Простите, пожалуйста, — страдальчески закатив глаза, услышала я свой полузадушенный голос. — Я не хотела вас ударить.
— А что вы хотели, позвольте узнать? — саркастически осведомился седой мужик.
Выразить наслаждение жизнью на доступном окружающим языке? Или это такая фигура танца?
— Простите, пожалуйста, — в полном отчаянии повторила я, предчувствуя, что произносить эту фразу мне еще придется не раз и не два за этот вечер. — Это недоразумение... Я... Простите, пожалуйста.
— Ладно, — внезапно произнес мужик и, снова взяв меня за руку, правда, на этот раз не так больно, развернулся и решительно пошел куда-то в сторону. Волей-неволей мне пришлось следовать за ним, и от предположения, что он сейчас сдаст меня охране клуба, сопроводив это соответствующими комментариями, у меня в горле встал ком.
Навыков в путешествии сквозь толпу у мужика было явно больше, чем у меня, так что буквально через минуту мы вырвались из гущи народа и очутились у столика с початой бутылкой ядовитой жидкости и табличкой «Reserved», с которого мужчина парой не расслышанных мной слов согнал парочку увлеченных друг другом молодых людей неясного пола. Освободив места, он уселся сам и усадил меня рядом. Я не сопротивлялась. Всплеск праведного гнева и последовавшее за этим обнаружение роковой ошибки, истощили мою энергию — я стала вялой и равнодушной, словно заколдованная Марья Искусница из фильма моего детства. Для полного сходства недоставало только повторяемых через равный промежуток слов: «Что воля, что неволя — все равно, все равно». Вместо этого мне предстояло твердить извинения.
Расчищать себе путь было нелегко. Расталкивание локтями и натужное кряхтение, прерываемое по временам чертыханием сквозь зубы, помогли мне не очень. К тому же народ так и норовил стеной стать на моем пути, а одна мерзкая личность, пол и внешность которой от меня ускользнули, облила мою юбку ядовитой жидкостью для питья, и в первое мгновение мне показалось, что я слышу шипение разъедаемой кислотой ткани. Конечно, на самом-то деле ничего слышать я не могла — музыку ведь никто не выключал.
На мою беду, в тот миг, когда я оказалась в двух шагах от своей цели, луч света, указывавший мне на нее, словно лазер снайперу, резко сменил направление и уперся совсем в другой объект.
Если бы в клубе не было так душно, а юбка моя не была пропитана ядохимикатом, и музыка бы не была так похожа на трудовые будни консервного завода, и в голове моей сохранилось бы хоть какое-то подобие мозгов, я бы остановилась и подумала — даже в небольших дозах это занятие иногда дает совершенно изумительные результаты.
Но думать я не стала. Вместо этого я извлекла откуда-то из-под мышки смертельное оружие ближнего боя, взялась за его ремешок и, раскрутив на вытянутой вверх руке, с силой отправила вперед — туда, где, по моему убеждению, должен был находиться вероломный ангел в человеческом обличье.
Удар был мощным. К моему искреннему горю, ответный вопль — вопль боли и изумления, на который я весьма рассчитывала, — не донесся до меня, слишком уж высок был уровень консервно-лязгающего шума. Но я не стала терять времени на пустые сожаления, за первым ударом немедленно последовал второй, и готовился уже замах для третьего, но тут...
Моя правая рука была крепко схвачена за запястье, а вслед за этим очередной ослепительный луч — только на этот раз не белый, а синий — осветил мою жертву.
Холодный пот покрыл меня немедленно — всю целиком, словно курицу, вытащенную на божий свет из морозилки.
Тот, кого я только что била, сжимал мою руку. И это был не Себастьян, а какой-то совершенно незнакомый седой мужчина в бордовой футболке! Наискосок через его лоб шла яркая царапина — очевидно, след, оставленный застежкой сумочки (если кто не понял, то именно сумочка была моим оружием). Светлые глаза мужчины зло блестели, словно два тающих кусочка льда.
Не успела я даже ойкнуть, как он подтащил меня к себе, едва не вывернув мне локоть, цепко схватил за плечи и, нависнув над моим ухом, яростно взревел:
— Вы совсем с ума сошли, уважаемая?
По его тону я поняла, что «уважаемая» в его лексиконе означает жуткое ругательство, и съежилась, мысленно умоляя какие-нибудь незнакомые, но доброжелательные светлые силы унести меня отсюда куда-нибудь за тридевять земель.
Но незнакомые доброжелательные силы меня не слышали, а знакомые, такие, как Себастьян и Даниель, вместо того чтобы помогать богу, занимались черт знает чем и мышей не ловили, не говоря уж о помощи мне. Волшебное кольцо искрилось на пальце, но толку от его искрения не было никакого. Словом, я влипла, и вылезать из неприятностей, в которых очутилась, мне придется самостоятельно.
— Какого черта вы машете здесь сумкой? Не видите, вокруг люди! — Жертва моей ошибки тем временем продолжала изливать свое вполне понятное возмущение.
— Простите, пожалуйста, — страдальчески закатив глаза, услышала я свой полузадушенный голос. — Я не хотела вас ударить.
— А что вы хотели, позвольте узнать? — саркастически осведомился седой мужик.
Выразить наслаждение жизнью на доступном окружающим языке? Или это такая фигура танца?
— Простите, пожалуйста, — в полном отчаянии повторила я, предчувствуя, что произносить эту фразу мне еще придется не раз и не два за этот вечер. — Это недоразумение... Я... Простите, пожалуйста.
— Ладно, — внезапно произнес мужик и, снова взяв меня за руку, правда, на этот раз не так больно, развернулся и решительно пошел куда-то в сторону. Волей-неволей мне пришлось следовать за ним, и от предположения, что он сейчас сдаст меня охране клуба, сопроводив это соответствующими комментариями, у меня в горле встал ком.
Навыков в путешествии сквозь толпу у мужика было явно больше, чем у меня, так что буквально через минуту мы вырвались из гущи народа и очутились у столика с початой бутылкой ядовитой жидкости и табличкой «Reserved», с которого мужчина парой не расслышанных мной слов согнал парочку увлеченных друг другом молодых людей неясного пола. Освободив места, он уселся сам и усадил меня рядом. Я не сопротивлялась. Всплеск праведного гнева и последовавшее за этим обнаружение роковой ошибки, истощили мою энергию — я стала вялой и равнодушной, словно заколдованная Марья Искусница из фильма моего детства. Для полного сходства недоставало только повторяемых через равный промежуток слов: «Что воля, что неволя — все равно, все равно». Вместо этого мне предстояло твердить извинения.