Страница:
— Поймите, бесполезно расспрашивать меня о ее врагах. Я, конечно, знаком со многими из тех, с кем она постоянно общалась, но у меня никогда не было ни времени, ни, откровенно говоря, желания присоединяться к их компании. Мы предпочитали встречаться друг с другом без посторонних, только в присутствии родных или давних и близких друзей семьи. Я не думаю, чтобы кто-нибудь из ее окружения мог совершить... — Министр вдруг тяжело перевел дыхание и отпил глоток минеральной воды из стоявшего перед ним тяжелого стакана для виски. — Разумеется, у нее были недоброжелатели, она ведь актриса, а актерский мир — это беспрестанное столкновение амбиций, творческие люди обидчивы, ранимы, тщеславны. И чем незаурядней, тем труднее характер. А моя дочь была незаурядным человеком, можете мне поверить, даже если не брать в расчет ее актерский талант. Так что желать ей зла могли многие. Но реально причинять зло, не считая обычных театральных и киношных интриг и подсиживания... Вряд ли кто-нибудь действительно способен на это. И потом, ведь у актеров есть прекрасная возможность избавиться от негативных переживаний — все уходит в игру. Главное, чтобы у актера были роли, тогда он может пережить все на свете, уверяю вас.
Даниель вспомнил, что в материалах о министре, которые он изучал, прежде чем пойти на встречу с ним, промелькнула фраза о том, что министра финансов можно, не погрешив против истины, назвать не только самым образованным членом правительства, но и одним из самых умных людей современной России. Впрочем, даже самые умные люди могут заблуждаться относительно своих детей, ведь родительская любовь слепа.
— А что вы можете сказать о ее личной жизни? — спросил Даниель. Министр нахмурился:
— Практически ничего. Она не знакомила меня со своими мужчинами, видимо, среди них не было ни одного, к кому можно было отнестись серьезно.
— И вы даже не знаете, как зовут того, с кем у нее последнее время были близкие отношения?
— Нет, к сожалению. Я считал, что не должен контролировать ее жизнь, не должен ни во что вмешиваться. Теперь-то я понял, что ошибался. К сожалению, слишком поздно... А ведь мне нужно было начать тревожиться за нее еще после этой гнусной истории с ее бывшим мужем.
— Что за история?
На лакированную крышку стола легла пухлая красная папка.
— Я приготовил для вас все материалы. Прочитайте, изучите. Если возникнут какие-то вопросы, звоните мне, буду рад объяснить.
— А что это за слухи о вашем родовом проклятии? — внезапно спросил Даниель, когда красная папка перешла в его руки.
— О чем вы? — изумился министр.
— Я читал в какой-то газете рассказ о том, что в вашей семье за последнее столетие было несколько таинственных случаев насильственной смерти.
— Чушь какая! — отрезал министр. — Что это была за газета?
— Не помню. Очевидно, какой-то бульварный листок, раз это сообщение не соответствует истине.
— Если вспомните, обязательно сообщите мне. Мой принцип — ложь, особенно в прессе, не должна оставаться безнаказанной. Люди слишком верят газетам и телевидению. Растиражированная клевета — это как жирное пятно на одежде...
... Ложечка снова позвякивала в чашке Даниеля. Только чашка была старенькая, синяя с золотой каймой, с едва заметной трещиной возле ручки, а чай пах мятой и еще какими-то травками.
— Нет, сынок, уж я и мальчикам из милиции-то говорила: никого не видела, ни единой души. Да и тихо было этой ночью, даром что с пятницы на субботу, почти никто не ходил, кроме самих-то жильцов.
— Татьяна Тимофеевна, — вкрадчиво произнес Даниель, — а может, вы отходили куда-нибудь? Или отвлеклись, а? Дело-то житейское.
Консьержка — сухонькая старушка неопределенного возраста, кутавшаяся, несмотря на летнюю жару, в серый шерстяной платок, замахала руками:
— Что ты, что ты, сынок! Разве ж это можно! Разве ж я не знаю, что с меня спросится за это.
— Татьяна Тимофеевна. Ведь, если мы не поймаем этого убийцу, погибнет еще кто-нибудь. И в этом будет и ваша вина. — Даниель смотрел на старушку пристально.
Та вздохнула и отвела глаза. Помедлила и нерешительно сказала:
— Только уж ты, сынок, не говори больше никому. Пенсия-то у меня маленькая, а работу сейчас молодые себе найти не могут, не то что старики.
— Никому не скажу, — заверил ее Даниель.
— Сразу после полуночи, как гроза-то началась, я телевизор у себя выключила, потому что, говорят, от грозы он испортиться может. Выключила и взяла вязание — шапку для племянниковой дочки. Стала вязать, и вдруг в сон меня потянуло, прямо ужас. Никогда со мной такого не было! Сплю-то я, как старая стала, плохо и мало — лягу, бывало, и ворочаюсь, и ворочаюсь, а сон не идет. А тут вдруг — глаза так сами и закрываются. Думаю, надо чайку вскипятить, может, дрему-то отгоню. Подумала и хотела встать, да и заснула! Проснулась через час только. Гляжу — дверь-то в подъезде раскрыта, да возле нее от дождя лужа целая натекла. Я заахала, да бегом вытирать.
— Вы кого-нибудь видели? — быстро спросил Даниель.
— Никогошеньки. Закрыла дверь, вытерла лужу эту проклятую — и обратно к себе, в будку. А сон как рукой сняло.
— Значит, кто в подъезде был, вы не видели.
— Нет, сынок. И собака как забегала, не видела.
— Какая собака? — Даниель со звоном выронил ложку.
— Да с улицы забегала, от дождя, поди, пряталась. Да я ее-то саму не видела, только следы грязные. Я их заодно с лужей вытерла.
— А может, еще какие следы там были? От ботинок, от туфель?
Консьержка покачала головой:
— Нет, не было. Только собачьи. Да здоровенные такие. А что ты так взволновался-то, сынок?
Не отвечая, Даниель с отсутствующим видом взял из вазочки круглое печенье, сунул его за щеку и, сделав большой глоток чаю, задумчиво пробормотал вполголоса:
— Никогда бы не подумал, что работа сыщика может оказаться таким испытанием для мочевого пузыря. Бедные люди!
Глава 14
Глава 15
Глава 16
Даниель вспомнил, что в материалах о министре, которые он изучал, прежде чем пойти на встречу с ним, промелькнула фраза о том, что министра финансов можно, не погрешив против истины, назвать не только самым образованным членом правительства, но и одним из самых умных людей современной России. Впрочем, даже самые умные люди могут заблуждаться относительно своих детей, ведь родительская любовь слепа.
— А что вы можете сказать о ее личной жизни? — спросил Даниель. Министр нахмурился:
— Практически ничего. Она не знакомила меня со своими мужчинами, видимо, среди них не было ни одного, к кому можно было отнестись серьезно.
— И вы даже не знаете, как зовут того, с кем у нее последнее время были близкие отношения?
— Нет, к сожалению. Я считал, что не должен контролировать ее жизнь, не должен ни во что вмешиваться. Теперь-то я понял, что ошибался. К сожалению, слишком поздно... А ведь мне нужно было начать тревожиться за нее еще после этой гнусной истории с ее бывшим мужем.
— Что за история?
На лакированную крышку стола легла пухлая красная папка.
— Я приготовил для вас все материалы. Прочитайте, изучите. Если возникнут какие-то вопросы, звоните мне, буду рад объяснить.
— А что это за слухи о вашем родовом проклятии? — внезапно спросил Даниель, когда красная папка перешла в его руки.
— О чем вы? — изумился министр.
— Я читал в какой-то газете рассказ о том, что в вашей семье за последнее столетие было несколько таинственных случаев насильственной смерти.
— Чушь какая! — отрезал министр. — Что это была за газета?
— Не помню. Очевидно, какой-то бульварный листок, раз это сообщение не соответствует истине.
— Если вспомните, обязательно сообщите мне. Мой принцип — ложь, особенно в прессе, не должна оставаться безнаказанной. Люди слишком верят газетам и телевидению. Растиражированная клевета — это как жирное пятно на одежде...
... Ложечка снова позвякивала в чашке Даниеля. Только чашка была старенькая, синяя с золотой каймой, с едва заметной трещиной возле ручки, а чай пах мятой и еще какими-то травками.
— Нет, сынок, уж я и мальчикам из милиции-то говорила: никого не видела, ни единой души. Да и тихо было этой ночью, даром что с пятницы на субботу, почти никто не ходил, кроме самих-то жильцов.
— Татьяна Тимофеевна, — вкрадчиво произнес Даниель, — а может, вы отходили куда-нибудь? Или отвлеклись, а? Дело-то житейское.
Консьержка — сухонькая старушка неопределенного возраста, кутавшаяся, несмотря на летнюю жару, в серый шерстяной платок, замахала руками:
— Что ты, что ты, сынок! Разве ж это можно! Разве ж я не знаю, что с меня спросится за это.
— Татьяна Тимофеевна. Ведь, если мы не поймаем этого убийцу, погибнет еще кто-нибудь. И в этом будет и ваша вина. — Даниель смотрел на старушку пристально.
Та вздохнула и отвела глаза. Помедлила и нерешительно сказала:
— Только уж ты, сынок, не говори больше никому. Пенсия-то у меня маленькая, а работу сейчас молодые себе найти не могут, не то что старики.
— Никому не скажу, — заверил ее Даниель.
— Сразу после полуночи, как гроза-то началась, я телевизор у себя выключила, потому что, говорят, от грозы он испортиться может. Выключила и взяла вязание — шапку для племянниковой дочки. Стала вязать, и вдруг в сон меня потянуло, прямо ужас. Никогда со мной такого не было! Сплю-то я, как старая стала, плохо и мало — лягу, бывало, и ворочаюсь, и ворочаюсь, а сон не идет. А тут вдруг — глаза так сами и закрываются. Думаю, надо чайку вскипятить, может, дрему-то отгоню. Подумала и хотела встать, да и заснула! Проснулась через час только. Гляжу — дверь-то в подъезде раскрыта, да возле нее от дождя лужа целая натекла. Я заахала, да бегом вытирать.
— Вы кого-нибудь видели? — быстро спросил Даниель.
— Никогошеньки. Закрыла дверь, вытерла лужу эту проклятую — и обратно к себе, в будку. А сон как рукой сняло.
— Значит, кто в подъезде был, вы не видели.
— Нет, сынок. И собака как забегала, не видела.
— Какая собака? — Даниель со звоном выронил ложку.
— Да с улицы забегала, от дождя, поди, пряталась. Да я ее-то саму не видела, только следы грязные. Я их заодно с лужей вытерла.
— А может, еще какие следы там были? От ботинок, от туфель?
Консьержка покачала головой:
— Нет, не было. Только собачьи. Да здоровенные такие. А что ты так взволновался-то, сынок?
Не отвечая, Даниель с отсутствующим видом взял из вазочки круглое печенье, сунул его за щеку и, сделав большой глоток чаю, задумчиво пробормотал вполголоса:
— Никогда бы не подумал, что работа сыщика может оказаться таким испытанием для мочевого пузыря. Бедные люди!
Глава 14
ЧУДЕСНЫЙ МИР ИСКУССТВА
Дверь мне открыла Надя. И, как всегда, без лишних предисловий и приветствий ляпнула:
— Ты откуда такая? Дома не ночевала, что ли?.. Проходи, проходи!
— С чего ты взяла, что я не ночевала дома7 — Потому что представить тебя при свете белого дня на каблуках и в коротком платье у меня лично фантазии недостает. Вечером, на какое-нибудь увеселительное мероприятие, ты это, так уж и быть, наденешь. Но в первой половине дня?! Как там говорил Станиславский, узнав про свадьбу Чехова и Книппер? «Не верю!» Если только ты не решила соблазнить Себастьяна.
— А может, я охочусь на Даниеля, об этом ты не подумала? — хихикнула я.
— Еще не подумала, так что у тебя есть примерно три минуты, чтобы спастись бегством, — утешила меня Надя.
— Вообще-то мне действительно нужен Даниель, — призналась я и в общих чертах поведала ей о событиях прошлой ночи, умолчав, правда, о том, что моя приятельница и мой новый знакомый оба знали убитую актрису и, возможно, могут пролить свет на ее смерть. При упоминании о Себастьяне и шатенке Надя почему-то прошептала себе под нос: «Неужели я была не права?» — а на мой вопросительный взгляд только махнула рукой.
— Одним словом, если Даниель не откроет мне дверь, ее придется ломать, а для этого обращаться к слесарю, а без подтверждения прописки дверь вскрывать не будут — паспорт я забыла дома, — закончила я и тревожно спросила:
— А Даниель скоро придет?
— Ну, чтобы взломать замок, нам в принципе можно было бы обойтись и без Даниеля. У меня есть один знакомый — бывший домушник, ему любой замок открыть — как семечко разгрызть. Он дает объявления в газете — для тех граждан, у которых проблемы, как у тебя, и от клиентов отбоя нет! А Даниель уже успел спозаранку слетать по делам, а теперь его понесло в гараж. Так что ты иди туда.
— А ты?
— А я, если ты случайно забыла, сижу на телефоне, как завещал великий Ленин, как учит Коммунистическая партия Советского Союза. Дорогу до гаража сама найдешь?
— Разумеется, — ответила я.
В согнувшейся над капотом черной «Победы» фигуре в натянутом на голое тело комбинезоне, перепачканной с ног до головы в масле и прочей горюче-смазочной дряни, узнать Даниеля было непросто, тем более что лицо его закрывала маска для сварочных работ. Результатом этих работ была украшавшая закругленный нос «Победы» крылатая фигурка.
— Вообще-то эту штучку надо крепить на решетку радиатора, — снимая маску и любовно протирая фигурку тряпочкой, смоченной какой-то вонючей жидкостью, сказал Даниель. — Но у «Победы» конструкция не та.
— Послушай, — поинтересовалась я, — ведь ты же можешь плавить металл одним взглядом, зачем тебе возиться с автогеном?
В дно металлической мойки со звоном ударила струя воды, и ладони Даниеля, энергично вращавшие кусок мыла, покрылись хлопьями черной пены.
— Ну, во-первых, мало ли, что я могу. Нам здесь, среди людей, рекомендуется поменьше искрить пальцами, размахивать крыльями и увлекаться спецэффектами в таком же духе. Если, конечно, спецэффекты не являются изначально частью поручения. А во-вторых, если бы ты вдруг научилась летать и у тебя была бы альтернатива: поехать на машине или полететь, что бы ты выбрала?
— Конечно, полететь!
— А почему?
— Никаких пробок на дорогах, никаких гаишников, никто не мешает.
— И только-то? — В перерывах между словами Даниель плескал воду на лицо и шею. — Вот не думал, что писатели такие приземленные.
— Ну и потому, что летать гораздо интереснее, что ли.
— Вот! А мне интереснее пользоваться автогеном.
— И в детективов вы с Себастьяном играете по той же причине? — дерзко спросила я.
Даниель фыркнул, тряхнул головой, сдернул с гвоздика синее махровое полотенце и уткнул в него лицо, а когда вынырнул из его складок на поверхность, спросил:
— А с чего ты взяла, что мы играем?
— Разве вы не можете узнать все, что вам нужно, не затрачивая на это никаких усилий? Разве вам нужно ходить куда-то, разузнавать, искать, допрашивать? Извини, но, по-моему, вы просто развлекаетесь от нечего делать.
Даниель повесил мокрое насквозь полотенце обратно на гвоздик и, накручивая прядь волос на указательный палец, сказал:
— Ты слишком все упрощаешь. Вот тебе пример: дельфины, которые, кажется, творят чудеса в воде, на суше совершенно беспомощны.
— Ну, не сравнивай ангелов с дельфинами.
— Не забывай, что между нами, ангелами, а также людьми и дельфинами есть одно существенное сходство, о котором все почему-то забывают. Мы — живые существа. А значит, не всемогущи, не всевидящи, не всезнающи. Понятно?
Я перевела дух и задала один из вопросов, давно терзавших мое любопытство:
— А бог? Он что, не живое существо? Какой он вообще?
— Я закончил, — сказал Даниель, и я как-то сразу поняла, что краткий курс богословия из его уст мне услышать не судьба. — Пойдем домой, перекусим что-нибудь. Надя, артистка, только зря тебя туда-сюда гоняла. А потом мы поедем к тебе и откроем твою дверь.
— Ну вот! — взвизгнула я. — Про дверь же ты знаешь, а я ни слова не сказала!
— Не превращайся в идиотку в духе доктора Ватсона! — хмыкнул Даниель.
— Это же элементарно! Пока ты шла, Надя успела позвонить мне на мобильный.
Поглощая приготовленные Надей креветки с чесноком, Даниель поделился со мной новостями. Я в это время мучилась по разнообразным причинам: во-первых, оттого, что я своим параллельным расследованием наказываю не только Себастьяна, но и его ни в чем не повинного друга, который к тому же очень хорошо ко мне относится, во-вторых, оттого, что совершенно не умею готовить, а в-третьих, оттого, что размеры моего желудка явно не были рассчитаны на предложенную мне порцию.
— Вот что мы имеем на сегодня, — закончив рассказ о встречах с отцом Прошиной и консьержкой из ее дома, Даниель потянулся за пепельницей. — Да, вот еще — Захаров полазил по картотеке, и выяснилось, что эпизодов, похожих на наш, в их практике, к сожалению, не было.
— Почему «к сожалению»? — спросила я.
— Потому что нет ничего неприятнее, чем начинать расследовать серийные убийства с первого эпизода. Потому что серийные убийства на то и серийные, что жертв всегда больше, чем одна. А с первого раза поймать маньяка никому еще не удавалось. Значит, мы будем долгое время жить с предчувствием чьей-то гибели, и это предчувствие будет периодически сбываться. А главное — мы будем ждать эту смерть с ужасом и нетерпением, потому что чем больше жертв, тем больше улик и зацепок, тем больше вероятность поймать гада, который все это делает. Если только...
— Что?
— Если только не выяснится, что убийство Прошиной совершил не маньяк. И я уже знаю одного человека, который является весьма подходящим кандидатом на роль убийцы.
— Кто?
— Ее бывший муж. Лев Крымов.
— Не тот Крымов? Не писатель? — спросила Надя.
— Он самый.
— Подожди-ка, — сказала я. — Была какая-то неприятная история, я что-то помню. Но ведь это было очень давно.
— Смотря что называть словом «давно», — откликнулся Даниель. — Два года назад — не такой уж большой срок, по-моему.
— Что за история? — спросила Надя. — Вы же знаете, сплетни о знаменитостях — не мой жанр.
— История печальная и в каком-то смысле поучительная, — сказал Даниель.
Молодой, но уже довольно широко известный в узких кругах московской и питерской богемы писатель Лев Крымов написал роман, замечательный не столько сюжетом — очередной перепевкой архитипического сюжета о разлученных возлюбленных, соединяемых в финале счастливой смертью, сколько самой тканью повествования, затейливо сотканной из современных реалий и отсылок к прошлому, уголовной хроники и религиозных трактатов, матерных частушек и белых стихов, подлинных цитат и ловких стилизаций, насмешливых реверансов классикам и пронзительных лирических отступлений, словом, из того, что, за неимением лучшего, подается современной читающей публике (из-за полного отсутствия вкуса принимающей за культурное явление любой суррогат) в яркой упаковке под названием «постмодернизм».
Роман ждал успех у критики и публики, Букеровская премия и — экранизация. Французский режиссер, загоревшийся желанием снять историю о современных русских Ромео и Джульетте, приехал в Россию. И первое, что он сделал по приезде, — пригласил на роль Ромео самого Крымова. Крымов, не без колебаний принявший это предложение, был явлен широкой публике и оказался красивым голубоглазым блондином, смотрящимся гораздо моложе своих лет. Красота Крымова немедленно дала ему то, чего не мог дать талант, — популярность.
Съемки длились полгода и сопровождались постоянными скандалами. Сначала Крымов расстался со своей женой — Евгенией Прошиной, и пресса без обиняков говорила о причине развода: роль Джульетты, персонажа, явно написанного с Прошиной, досталась не ей, а французской актрисе, жене продюсера фильма. Потом рушились и горели декорации, получали увечья актеры и сотрудники съемочной группы, кончались средства и начинались крупные разногласия. Словом, никто уже не верил, что фильм выйдет на экраны, когда об этом выходе наконец объявили.
Успех фильма превзошел не только успех романа, но и все возможные ожидания. Французская актриса осталась почти не замеченной публикой, несмотря даже на несколько премий на тех конкурсах и фестивалях, в жюри которых сидели приятели ее мужа-продюсера. Зато Крымов мгновенно стал звездой. Замечательный актер, да к тому же еще и писатель! Не поместить его фотографию на обложку хотя бы один раз считалось для всего газетно-журнального братства глупостью, граничащей с дурным тоном, а редакторы толстых журналов, выходящих без фотографий, были явно раздосадованы тем, что не могут воспользоваться симпатичным лицом Крымова для поднятия тиражей. У новой знаменитости немедленно появилась целая орда несовершеннолетних поклонниц, истерично жаждущих любви и автографов. Редкие возгласы неодобрения тонули в грохоте похвал.
Но так продолжалось недолго. Публика, всласть натешившись Крымовым, изучив в подробностях его биографию и внешность, стала охладевать к новому кумиру. Шум утих. Обширные хвалебные статьи и интервью съежились до редких равнодушных заметок и репортажей в пару строк.
И тут-то в одной из популярных в народе желтых газет — «Метрополь-люкс» — на первой полосе появился снимок. В снимке не было ничего криминального — Режи Дюпон, французский режиссер, поставивший фильм по роману Крымова, и сам Крымов стоят в обнимку с бокалами шампанского, слегка нетрезвы и очень веселы. Но внизу была подпись: «Подруга французского режиссера — Крымов нашел свою любовь на съемочной площадке», — а разворот в середине газеты занимала статья, хамская по форме и грязная по содержанию, описывавшая любовные отношения между Дюпоном и Крымовым с таким смакованием деталей, что создавалось ощущение, будто ее автор — некий Олег Глебовский — присутствовал на всех свиданиях с непременной свечкой в руке. Все бульварные издания немедленно подхватили эстафету: кто-то пересказал статью близко к тексту, кто-то, в меру фантазии и знаний, добавил подробностей от себя. Не успело затихнуть эхо от первого залпа, как «Метрополь-люкс» дал второй — интервью актрисы Евгении Прошиной все тому же Глебовскому. Прошина с удовольствием сорвала со своего бывшего мужа все и всяческие маски. По ее словам, за время их совместной жизни она неоднократно замечала странности в поведении Льва, явное предпочтение, оказываемое мужскому обществу, любовь к цветам и подаркам. Женскую одежду он не носил, конечно, но глаза и губы красил и часто просил ее помочь. Вскоре Прошина повторила свое интервью для телевидения.
Крымов подал на Глебовского в суд и выиграл. Но компенсация за моральный ущерб была смехотворной, а поведение Глебовского настолько вызывающим, что победа Крымова выглядела как поражение. Омерзительные статьи продолжались, их сопровождали не менее омерзительные фотографии — откровенно смонтированные, но это никого не волновало. Крымова несколько раз избили на улице, а стены и двери его подъезда поверх признаний в любви покрыли новые надписи, из которых «гнойный пидор» была самой приличной. Фанатки публично рвали на клочки добытые непосильным трудом фотографии с автографами.
И Крымов сорвался. После очередной заметки Глебовского, в которой тот предполагал, что Крымов намерен переехать в Нидерланды, где недавно принят закон о регистрации гомосексуальных браков, персонаж нашел своего автора в одном из бильярдных клубов, где светило отечественной журналистики с пользой проводил досуг, и сломал об акулу пера несколько киев. Только вмешательство завсегдатаев клуба спасло представителя второй древнейшей профессии от полной потери лица Как выяснилось впоследствии, перед тем как отправиться в клуб, Крымов нанес визит своей бывшей жене, которой, на ее счастье, не оказалось дома, и поджег входную дверь ее квартиры.
После был суд, Крымова оправдали. Выйдя из зала, он исчез — словно сквозь землю провалился. Никто больше не слышал о нем ничего — ни плохого ни хорошего, никто его не видел, пресса совершенно охладела к нему — словно он с разбега нырнул в Лету и холодные волны реки забвения сомкнулись над его головой.
— Он мог бы стать нашим подозреваемым, случись это все хотя бы пару месяцев назад, — сказала я, с усилием проглатывая последнюю креветку. — Но мстить спустя два года? Это только в романах бывает. А нормальный, обычный человек за такое время успевает остыть.
— Ну, во-первых, я бы не сказал, что Крымов — нормальный человек.
— Почему? Ты считаешь, если человек действием отреагировал на оскорбления, он псих?
— Ты не дослушала. У Крымова действительно проблемы со здоровьем. Люди министра финансов собрали информацию о его нынешнем положении и выяснили, что он посещает психотерапевта.
— Это еще ничего не значит. Даниель кивнул:
— Это действительно не значит. Значит другое. На прошлой неделе в интервью «Московскому добровольцу» Прошина обмолвилась о том, что собирается опубликовать недавно написанный ею автобиографический роман. Об этом романе она говорила и отцу, хотя читать не давала.
— И что?
— А то, — Даниель наклонился над столом, — что в квартире Прошиной после ее смерти провели тщательнейший осмотр. Ни рукописи романа, ни черновиков, ни даже набросков найдено не было.
— Ты откуда такая? Дома не ночевала, что ли?.. Проходи, проходи!
— С чего ты взяла, что я не ночевала дома7 — Потому что представить тебя при свете белого дня на каблуках и в коротком платье у меня лично фантазии недостает. Вечером, на какое-нибудь увеселительное мероприятие, ты это, так уж и быть, наденешь. Но в первой половине дня?! Как там говорил Станиславский, узнав про свадьбу Чехова и Книппер? «Не верю!» Если только ты не решила соблазнить Себастьяна.
— А может, я охочусь на Даниеля, об этом ты не подумала? — хихикнула я.
— Еще не подумала, так что у тебя есть примерно три минуты, чтобы спастись бегством, — утешила меня Надя.
— Вообще-то мне действительно нужен Даниель, — призналась я и в общих чертах поведала ей о событиях прошлой ночи, умолчав, правда, о том, что моя приятельница и мой новый знакомый оба знали убитую актрису и, возможно, могут пролить свет на ее смерть. При упоминании о Себастьяне и шатенке Надя почему-то прошептала себе под нос: «Неужели я была не права?» — а на мой вопросительный взгляд только махнула рукой.
— Одним словом, если Даниель не откроет мне дверь, ее придется ломать, а для этого обращаться к слесарю, а без подтверждения прописки дверь вскрывать не будут — паспорт я забыла дома, — закончила я и тревожно спросила:
— А Даниель скоро придет?
— Ну, чтобы взломать замок, нам в принципе можно было бы обойтись и без Даниеля. У меня есть один знакомый — бывший домушник, ему любой замок открыть — как семечко разгрызть. Он дает объявления в газете — для тех граждан, у которых проблемы, как у тебя, и от клиентов отбоя нет! А Даниель уже успел спозаранку слетать по делам, а теперь его понесло в гараж. Так что ты иди туда.
— А ты?
— А я, если ты случайно забыла, сижу на телефоне, как завещал великий Ленин, как учит Коммунистическая партия Советского Союза. Дорогу до гаража сама найдешь?
— Разумеется, — ответила я.
В согнувшейся над капотом черной «Победы» фигуре в натянутом на голое тело комбинезоне, перепачканной с ног до головы в масле и прочей горюче-смазочной дряни, узнать Даниеля было непросто, тем более что лицо его закрывала маска для сварочных работ. Результатом этих работ была украшавшая закругленный нос «Победы» крылатая фигурка.
— Вообще-то эту штучку надо крепить на решетку радиатора, — снимая маску и любовно протирая фигурку тряпочкой, смоченной какой-то вонючей жидкостью, сказал Даниель. — Но у «Победы» конструкция не та.
— Послушай, — поинтересовалась я, — ведь ты же можешь плавить металл одним взглядом, зачем тебе возиться с автогеном?
В дно металлической мойки со звоном ударила струя воды, и ладони Даниеля, энергично вращавшие кусок мыла, покрылись хлопьями черной пены.
— Ну, во-первых, мало ли, что я могу. Нам здесь, среди людей, рекомендуется поменьше искрить пальцами, размахивать крыльями и увлекаться спецэффектами в таком же духе. Если, конечно, спецэффекты не являются изначально частью поручения. А во-вторых, если бы ты вдруг научилась летать и у тебя была бы альтернатива: поехать на машине или полететь, что бы ты выбрала?
— Конечно, полететь!
— А почему?
— Никаких пробок на дорогах, никаких гаишников, никто не мешает.
— И только-то? — В перерывах между словами Даниель плескал воду на лицо и шею. — Вот не думал, что писатели такие приземленные.
— Ну и потому, что летать гораздо интереснее, что ли.
— Вот! А мне интереснее пользоваться автогеном.
— И в детективов вы с Себастьяном играете по той же причине? — дерзко спросила я.
Даниель фыркнул, тряхнул головой, сдернул с гвоздика синее махровое полотенце и уткнул в него лицо, а когда вынырнул из его складок на поверхность, спросил:
— А с чего ты взяла, что мы играем?
— Разве вы не можете узнать все, что вам нужно, не затрачивая на это никаких усилий? Разве вам нужно ходить куда-то, разузнавать, искать, допрашивать? Извини, но, по-моему, вы просто развлекаетесь от нечего делать.
Даниель повесил мокрое насквозь полотенце обратно на гвоздик и, накручивая прядь волос на указательный палец, сказал:
— Ты слишком все упрощаешь. Вот тебе пример: дельфины, которые, кажется, творят чудеса в воде, на суше совершенно беспомощны.
— Ну, не сравнивай ангелов с дельфинами.
— Не забывай, что между нами, ангелами, а также людьми и дельфинами есть одно существенное сходство, о котором все почему-то забывают. Мы — живые существа. А значит, не всемогущи, не всевидящи, не всезнающи. Понятно?
Я перевела дух и задала один из вопросов, давно терзавших мое любопытство:
— А бог? Он что, не живое существо? Какой он вообще?
— Я закончил, — сказал Даниель, и я как-то сразу поняла, что краткий курс богословия из его уст мне услышать не судьба. — Пойдем домой, перекусим что-нибудь. Надя, артистка, только зря тебя туда-сюда гоняла. А потом мы поедем к тебе и откроем твою дверь.
— Ну вот! — взвизгнула я. — Про дверь же ты знаешь, а я ни слова не сказала!
— Не превращайся в идиотку в духе доктора Ватсона! — хмыкнул Даниель.
— Это же элементарно! Пока ты шла, Надя успела позвонить мне на мобильный.
Поглощая приготовленные Надей креветки с чесноком, Даниель поделился со мной новостями. Я в это время мучилась по разнообразным причинам: во-первых, оттого, что я своим параллельным расследованием наказываю не только Себастьяна, но и его ни в чем не повинного друга, который к тому же очень хорошо ко мне относится, во-вторых, оттого, что совершенно не умею готовить, а в-третьих, оттого, что размеры моего желудка явно не были рассчитаны на предложенную мне порцию.
— Вот что мы имеем на сегодня, — закончив рассказ о встречах с отцом Прошиной и консьержкой из ее дома, Даниель потянулся за пепельницей. — Да, вот еще — Захаров полазил по картотеке, и выяснилось, что эпизодов, похожих на наш, в их практике, к сожалению, не было.
— Почему «к сожалению»? — спросила я.
— Потому что нет ничего неприятнее, чем начинать расследовать серийные убийства с первого эпизода. Потому что серийные убийства на то и серийные, что жертв всегда больше, чем одна. А с первого раза поймать маньяка никому еще не удавалось. Значит, мы будем долгое время жить с предчувствием чьей-то гибели, и это предчувствие будет периодически сбываться. А главное — мы будем ждать эту смерть с ужасом и нетерпением, потому что чем больше жертв, тем больше улик и зацепок, тем больше вероятность поймать гада, который все это делает. Если только...
— Что?
— Если только не выяснится, что убийство Прошиной совершил не маньяк. И я уже знаю одного человека, который является весьма подходящим кандидатом на роль убийцы.
— Кто?
— Ее бывший муж. Лев Крымов.
— Не тот Крымов? Не писатель? — спросила Надя.
— Он самый.
— Подожди-ка, — сказала я. — Была какая-то неприятная история, я что-то помню. Но ведь это было очень давно.
— Смотря что называть словом «давно», — откликнулся Даниель. — Два года назад — не такой уж большой срок, по-моему.
— Что за история? — спросила Надя. — Вы же знаете, сплетни о знаменитостях — не мой жанр.
— История печальная и в каком-то смысле поучительная, — сказал Даниель.
Молодой, но уже довольно широко известный в узких кругах московской и питерской богемы писатель Лев Крымов написал роман, замечательный не столько сюжетом — очередной перепевкой архитипического сюжета о разлученных возлюбленных, соединяемых в финале счастливой смертью, сколько самой тканью повествования, затейливо сотканной из современных реалий и отсылок к прошлому, уголовной хроники и религиозных трактатов, матерных частушек и белых стихов, подлинных цитат и ловких стилизаций, насмешливых реверансов классикам и пронзительных лирических отступлений, словом, из того, что, за неимением лучшего, подается современной читающей публике (из-за полного отсутствия вкуса принимающей за культурное явление любой суррогат) в яркой упаковке под названием «постмодернизм».
Роман ждал успех у критики и публики, Букеровская премия и — экранизация. Французский режиссер, загоревшийся желанием снять историю о современных русских Ромео и Джульетте, приехал в Россию. И первое, что он сделал по приезде, — пригласил на роль Ромео самого Крымова. Крымов, не без колебаний принявший это предложение, был явлен широкой публике и оказался красивым голубоглазым блондином, смотрящимся гораздо моложе своих лет. Красота Крымова немедленно дала ему то, чего не мог дать талант, — популярность.
Съемки длились полгода и сопровождались постоянными скандалами. Сначала Крымов расстался со своей женой — Евгенией Прошиной, и пресса без обиняков говорила о причине развода: роль Джульетты, персонажа, явно написанного с Прошиной, досталась не ей, а французской актрисе, жене продюсера фильма. Потом рушились и горели декорации, получали увечья актеры и сотрудники съемочной группы, кончались средства и начинались крупные разногласия. Словом, никто уже не верил, что фильм выйдет на экраны, когда об этом выходе наконец объявили.
Успех фильма превзошел не только успех романа, но и все возможные ожидания. Французская актриса осталась почти не замеченной публикой, несмотря даже на несколько премий на тех конкурсах и фестивалях, в жюри которых сидели приятели ее мужа-продюсера. Зато Крымов мгновенно стал звездой. Замечательный актер, да к тому же еще и писатель! Не поместить его фотографию на обложку хотя бы один раз считалось для всего газетно-журнального братства глупостью, граничащей с дурным тоном, а редакторы толстых журналов, выходящих без фотографий, были явно раздосадованы тем, что не могут воспользоваться симпатичным лицом Крымова для поднятия тиражей. У новой знаменитости немедленно появилась целая орда несовершеннолетних поклонниц, истерично жаждущих любви и автографов. Редкие возгласы неодобрения тонули в грохоте похвал.
Но так продолжалось недолго. Публика, всласть натешившись Крымовым, изучив в подробностях его биографию и внешность, стала охладевать к новому кумиру. Шум утих. Обширные хвалебные статьи и интервью съежились до редких равнодушных заметок и репортажей в пару строк.
И тут-то в одной из популярных в народе желтых газет — «Метрополь-люкс» — на первой полосе появился снимок. В снимке не было ничего криминального — Режи Дюпон, французский режиссер, поставивший фильм по роману Крымова, и сам Крымов стоят в обнимку с бокалами шампанского, слегка нетрезвы и очень веселы. Но внизу была подпись: «Подруга французского режиссера — Крымов нашел свою любовь на съемочной площадке», — а разворот в середине газеты занимала статья, хамская по форме и грязная по содержанию, описывавшая любовные отношения между Дюпоном и Крымовым с таким смакованием деталей, что создавалось ощущение, будто ее автор — некий Олег Глебовский — присутствовал на всех свиданиях с непременной свечкой в руке. Все бульварные издания немедленно подхватили эстафету: кто-то пересказал статью близко к тексту, кто-то, в меру фантазии и знаний, добавил подробностей от себя. Не успело затихнуть эхо от первого залпа, как «Метрополь-люкс» дал второй — интервью актрисы Евгении Прошиной все тому же Глебовскому. Прошина с удовольствием сорвала со своего бывшего мужа все и всяческие маски. По ее словам, за время их совместной жизни она неоднократно замечала странности в поведении Льва, явное предпочтение, оказываемое мужскому обществу, любовь к цветам и подаркам. Женскую одежду он не носил, конечно, но глаза и губы красил и часто просил ее помочь. Вскоре Прошина повторила свое интервью для телевидения.
Крымов подал на Глебовского в суд и выиграл. Но компенсация за моральный ущерб была смехотворной, а поведение Глебовского настолько вызывающим, что победа Крымова выглядела как поражение. Омерзительные статьи продолжались, их сопровождали не менее омерзительные фотографии — откровенно смонтированные, но это никого не волновало. Крымова несколько раз избили на улице, а стены и двери его подъезда поверх признаний в любви покрыли новые надписи, из которых «гнойный пидор» была самой приличной. Фанатки публично рвали на клочки добытые непосильным трудом фотографии с автографами.
И Крымов сорвался. После очередной заметки Глебовского, в которой тот предполагал, что Крымов намерен переехать в Нидерланды, где недавно принят закон о регистрации гомосексуальных браков, персонаж нашел своего автора в одном из бильярдных клубов, где светило отечественной журналистики с пользой проводил досуг, и сломал об акулу пера несколько киев. Только вмешательство завсегдатаев клуба спасло представителя второй древнейшей профессии от полной потери лица Как выяснилось впоследствии, перед тем как отправиться в клуб, Крымов нанес визит своей бывшей жене, которой, на ее счастье, не оказалось дома, и поджег входную дверь ее квартиры.
После был суд, Крымова оправдали. Выйдя из зала, он исчез — словно сквозь землю провалился. Никто больше не слышал о нем ничего — ни плохого ни хорошего, никто его не видел, пресса совершенно охладела к нему — словно он с разбега нырнул в Лету и холодные волны реки забвения сомкнулись над его головой.
— Он мог бы стать нашим подозреваемым, случись это все хотя бы пару месяцев назад, — сказала я, с усилием проглатывая последнюю креветку. — Но мстить спустя два года? Это только в романах бывает. А нормальный, обычный человек за такое время успевает остыть.
— Ну, во-первых, я бы не сказал, что Крымов — нормальный человек.
— Почему? Ты считаешь, если человек действием отреагировал на оскорбления, он псих?
— Ты не дослушала. У Крымова действительно проблемы со здоровьем. Люди министра финансов собрали информацию о его нынешнем положении и выяснили, что он посещает психотерапевта.
— Это еще ничего не значит. Даниель кивнул:
— Это действительно не значит. Значит другое. На прошлой неделе в интервью «Московскому добровольцу» Прошина обмолвилась о том, что собирается опубликовать недавно написанный ею автобиографический роман. Об этом романе она говорила и отцу, хотя читать не давала.
— И что?
— А то, — Даниель наклонился над столом, — что в квартире Прошиной после ее смерти провели тщательнейший осмотр. Ни рукописи романа, ни черновиков, ни даже набросков найдено не было.
Глава 15
ЖЕНСКИЕ ОГОРЧЕНИЯ
В этот час посетителей в кафе почти не было, и официантка Зоя остановилась у стойки — выпить холодной минералки, поболтать с барменом. Слушая его обычный треп про футбол и про цены на видеотехнику, она искоса наблюдала за парой, сидевшей за столиком у окна, и подавляла завистливый вздох. Везет же девке! Сама — ни рожи ни кожи, ноги только длинные, но худая как доска, подержаться не за что, кудри вихрами в разные стороны, по нынешней дурацкой моде, а какого мужика себе отхватила! Одета девка, конечно, будь здоров, но если ее, Зойку, так одеть, она в три раза краше будет, хоть и постарше гораздо.
А мужик — тот действительно был хорош. Во-первых, брюнет, но не ара какой-нибудь с золотыми зубами, а как будто из настоящей загранки приехал. Зойка уж было совсем решила, что иностранец, а подошла поближе — как будто столик соседний протереть, — нет, говорит по-нашему, и чисто так, без акцента. Во-вторых, весь такой гладкий, холеный и красивый ужасно, на актера какого-то похож. И смотрит на девку свою ласково, с улыбкой, не так, как все эти бандюки вчерашние, бизнесмены фиговы, не как на вещь, куклу говорящую, или зверюшку какую, или дуру набитую, или шлюху последнюю. Как на человека смотрит, как на женщину. На саму Зойку последний раз так Мишка из параллельного восьмого класса смотрел, в прошлом году по пьянке под электричку попал, мать от соседки слышала.
Совсем расстроившись, ушла Зойка в глубину бара, чтобы не смотреть на красивого мужика с девкой да понапрасну сердце себе не надрывать.
А те продолжали свой разговор, который Зойка не услышала, а если бы услышала, то, может быть, огорчаться бы перестала.
— Знаешь, что обиднее всего? — Шатенка зачерпнула ложечкой тающее мороженое. — Ты так обходителен! Я каждый раз жду, что наши отношения перейдут в иное качество, и каждый раз с огорчением обнаруживаю, что по-прежнему нужна тебе только как информатор. Ты играешь с огнем, мой Себастьян!
Себастьян улыбнулся:
— Валечка, милая, но ведь и я делюсь с тобой информацией, которую ты с блеском используешь в своих материалах, разве не так?
— Так, конечно. Но все равно чертовски обидно! Так хочется совместить приятное с полезным!
— В нашей жизни такое удается очень редко, тебе ли это не знать! Итак, я внимательно тебя слушаю.
— Предупреждаю, слушать придется долго. Личная жизнь покойной Евгении Прошиной отличалась богатством и разнообразием.
— Ничего, у меня есть время Шатенка достала из пухлой диджейской сумки потрепанный ежедневник и, раскрыв его в середине, начала рассказ. Себастьян слушал не перебивая, только время от времени кивал головой да помешивал трубочкой лед в апельсиновом соке.
— Вот и все, — наконец сказала шатенка, захлопывая ежедневник. — Могу добавить только одно оказывается, он был в «Поземке» вчера вечером, приблизительно в одно время с нами. Кстати, ты слышал, какая заваруха случилась там уже после нашего ухода?
— Слышал, — кивнул Себастьян. — Надеюсь, с ним это никак не связано?
— Не знаю. Но вряд ли. Кстати, не похоже на то, чтобы он сильно горевал о смерти своей ненаглядной. Говорят, с ним в клубе была какая-то рыжая девица.
— Рыжая? — переспросил Себастьян.
— Да. Ты ее знаешь?
Себастьян пожал плечами и медленно ответил:
— Рыжих в Москве много.
А мужик — тот действительно был хорош. Во-первых, брюнет, но не ара какой-нибудь с золотыми зубами, а как будто из настоящей загранки приехал. Зойка уж было совсем решила, что иностранец, а подошла поближе — как будто столик соседний протереть, — нет, говорит по-нашему, и чисто так, без акцента. Во-вторых, весь такой гладкий, холеный и красивый ужасно, на актера какого-то похож. И смотрит на девку свою ласково, с улыбкой, не так, как все эти бандюки вчерашние, бизнесмены фиговы, не как на вещь, куклу говорящую, или зверюшку какую, или дуру набитую, или шлюху последнюю. Как на человека смотрит, как на женщину. На саму Зойку последний раз так Мишка из параллельного восьмого класса смотрел, в прошлом году по пьянке под электричку попал, мать от соседки слышала.
Совсем расстроившись, ушла Зойка в глубину бара, чтобы не смотреть на красивого мужика с девкой да понапрасну сердце себе не надрывать.
А те продолжали свой разговор, который Зойка не услышала, а если бы услышала, то, может быть, огорчаться бы перестала.
— Знаешь, что обиднее всего? — Шатенка зачерпнула ложечкой тающее мороженое. — Ты так обходителен! Я каждый раз жду, что наши отношения перейдут в иное качество, и каждый раз с огорчением обнаруживаю, что по-прежнему нужна тебе только как информатор. Ты играешь с огнем, мой Себастьян!
Себастьян улыбнулся:
— Валечка, милая, но ведь и я делюсь с тобой информацией, которую ты с блеском используешь в своих материалах, разве не так?
— Так, конечно. Но все равно чертовски обидно! Так хочется совместить приятное с полезным!
— В нашей жизни такое удается очень редко, тебе ли это не знать! Итак, я внимательно тебя слушаю.
— Предупреждаю, слушать придется долго. Личная жизнь покойной Евгении Прошиной отличалась богатством и разнообразием.
— Ничего, у меня есть время Шатенка достала из пухлой диджейской сумки потрепанный ежедневник и, раскрыв его в середине, начала рассказ. Себастьян слушал не перебивая, только время от времени кивал головой да помешивал трубочкой лед в апельсиновом соке.
— Вот и все, — наконец сказала шатенка, захлопывая ежедневник. — Могу добавить только одно оказывается, он был в «Поземке» вчера вечером, приблизительно в одно время с нами. Кстати, ты слышал, какая заваруха случилась там уже после нашего ухода?
— Слышал, — кивнул Себастьян. — Надеюсь, с ним это никак не связано?
— Не знаю. Но вряд ли. Кстати, не похоже на то, чтобы он сильно горевал о смерти своей ненаглядной. Говорят, с ним в клубе была какая-то рыжая девица.
— Рыжая? — переспросил Себастьян.
— Да. Ты ее знаешь?
Себастьян пожал плечами и медленно ответил:
— Рыжих в Москве много.
Глава 16
СПЛЕТНИ ПОД АБСЕНТ
Едва за Даниелем, шутливо отмахивавшимся от моих бурных благодарностей, захлопнулась дверь моей квартиры, я кинулась к телефону и без особой, впрочем, надежды на успех набрала номер Варвары. Однако, очевидно, в виде компенсации за порушенную любовь судьба дала зеленый свет моему путешествию по полосе удач. Проще говоря, Варя оказалась дома, никуда не летела и жутко обрадовалась моему звонку.
— Куда ты вчера делась? — восклицала она. — Я вчера в «Поземке» встретила друзей, мы тебя искали-искали («Как же, ври больше», — беззлобно подумала я), а потом поехали к Ромику, ну, я тебе про него рассказывала, он такой классный! Было обалденно, мы пили глинтвейн, а Танька-цыганка, ну, помнишь, я тебе о ней говорила, гадала всем по рукам.
— И что нагадала? — автоматически поинтересовалась я.
— Ой, ерунду какую-то! Она, наверное, глинтвейна перепила. Сказала, что мне грозит опасность от большой собаки! У тебя случайно нет большой собаки?
— Нет, ни большой, ни маленькой. — Я лихорадочно соображала, как бы половчее напроситься к Варе в гости — так, чтобы это выглядело естественно, и так, чтобы не получить отказа. К счастью, везение по-прежнему было на моей стороне.
— Слушай, приезжай в гости. У меня сейчас Ленка сидит, помнишь ее? Поболтаем, выпьем абсента, Вадик из Праги привез.
Никакой Ленки, разумеется, я не помнила, абсент мне и даром не был нужен, несмотря на пиетет к Рембо, Верлену и прочим великим любителям этой зеленой жидкости, но приглашение я приняла без промедления, хоть и понимала, что Ленка и абсент будут помехой моим коварным планам.
— Куда ты вчера делась? — восклицала она. — Я вчера в «Поземке» встретила друзей, мы тебя искали-искали («Как же, ври больше», — беззлобно подумала я), а потом поехали к Ромику, ну, я тебе про него рассказывала, он такой классный! Было обалденно, мы пили глинтвейн, а Танька-цыганка, ну, помнишь, я тебе о ней говорила, гадала всем по рукам.
— И что нагадала? — автоматически поинтересовалась я.
— Ой, ерунду какую-то! Она, наверное, глинтвейна перепила. Сказала, что мне грозит опасность от большой собаки! У тебя случайно нет большой собаки?
— Нет, ни большой, ни маленькой. — Я лихорадочно соображала, как бы половчее напроситься к Варе в гости — так, чтобы это выглядело естественно, и так, чтобы не получить отказа. К счастью, везение по-прежнему было на моей стороне.
— Слушай, приезжай в гости. У меня сейчас Ленка сидит, помнишь ее? Поболтаем, выпьем абсента, Вадик из Праги привез.
Никакой Ленки, разумеется, я не помнила, абсент мне и даром не был нужен, несмотря на пиетет к Рембо, Верлену и прочим великим любителям этой зеленой жидкости, но приглашение я приняла без промедления, хоть и понимала, что Ленка и абсент будут помехой моим коварным планам.